Троцкий в советском руководстве

Лев Давидович Троцкий
Фотография периода второй эмиграции
Председатель исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов 7 (20) сентября 1917 — 13 (26) декабря 1917
Предшественник	Николай Чхеидзе
Преемник	Григорий Зиновьев
Народный комиссар по иностранным делам РСФСР 9 ноября 1917 — 13 марта 1918
Предшественник	должность учреждена; Михаил Терещенко как министр иностранных дел Российской республики
Преемник	Георгий Чичерин
Председатель Революционного военного совета РСФСР, СССР 6 сентября 1918 — 26 января 1925
Предшественник	должность учреждена;
Преемник	Михаил Фрунзе
Народный комиссар по военным и морским делам СССР 12 ноября 1923 — 25 января 1925
Предшественник	должность учреждена
Преемник	Михаил Васильевич Фрунзе
Народный комиссар по военным делам РСФСР 14 марта 1918 — 12 ноября 1923
Предшественник	Николай Подвойский
Преемник	должность упразднена; он же как народный комиссар по военным и морским делам СССР
Рождение	26 октября (7 ноября) 1879 Яновка, Елисаветградский уезд, Херсонская губерния, Российская империя
Смерть	21 августа 1940 (60 лет) Койоакан, Мексика
Место погребения	Койоакан, Мексика
Имя при рождении	Лейба Давидович Бронштейн
Отец	Давид Леонтьевич Бронштейн (1847—1922)
Мать	Анна (Анетта) Львовна Бронштейн, урожд. Животовская (умерла в 1910 или 1912)
Супруга	брак в 1900 г. — Александра Львовна, урождённая Соколовская (1872—1938?), сожительство в 1903 г. — Наталья Ивановна, урождённая Седова (1882—1962)
Дети	брак: Зинаида (Волкова) (1901—1933), Нина (Невельсон) (1902—1928) сожительство: Седовы: Лев (1906—1938), Сергей (1908—1937)
Партия	РСДРП(б)/РКП(б) (1917—1927); СДПШ
Образование	среднее
Профессия	революционер, государственный деятель, писатель
Вероисповедание	отсутствует (атеист)
Автограф
Награды
Род войск	Рабоче-крестьянская Красная армия
Звание	генерал
Сражения	Гражданская война в России Революция 1917 года в России Октябрьская революция Советско-польская война
Медиафайлы на Викискладе

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями Троцкий и Бронштейн.

Лев Дави́дович Тро́цкий (партийные псевдонимы: Перо́, Антид Ото, Л. Седо́в, Стари́к, имя при рождении — Лейба Дави́дович Бронште́йн^[1][2][3], 26 октября [7 ноября] 1879, Яновка, Херсонская губерния, Российская империя — 21 августа 1940, Койоакан, Мексика) — революционный деятель XX века, идеолог троцкизма — одного из течений марксизма. Дважды ссыльный при монархическом строе, лишённый всех гражданских прав в 1905 году. Один из организаторов Октябрьской революции 1917 года, один из создателей Красной армии. Один из основателей и идеологов Коминтерна, член его Исполкома. В первом советском правительстве — нарком по иностранным делам, затем в 1918—1925 — нарком по военным и морским делам и председатель Реввоенсовета РСФСР, затем СССР. С 1923 года — лидер внутрипартийной левой оппозиции («Новый курс»). Член Политбюро ВКП(б) в 1919—1926 годах. В 1927 году был снят со всех постов и отправлен в ссылку; в 1929 году — выслан за пределы СССР. В 1932 году лишён советского гражданства, а позже был заочно приговорён к смертной казни в связи с предательской деятельностью.

После высылки из СССР — создатель и главный теоретик Четвёртого интернационала (1938). Автор работ по истории революционного движения в России («Наша революция», «Преданная революция»), создатель капитальных исторических трудов по революции 1917 года («История русской революции»), литературно-критических статей («Литература и революция») и автобиографии «Моя жизнь» (1930). Дважды женат, без расторжения первого брака. 20 августа 1940 года был смертельно ранен агентом НКВД Р. Меркадером в Мехико (Мексика) и умер на следующий день.

Биография

Ранние годы

Был пятым ребёнком в семье Давида Леонтьевича (1843—1922) и Анны (Анетты) Львовны Бронштейн (урождённой Животовской) — богатых землевладельцев-арендодателей^[4] из числа еврейских колонистов земледельческого хутора неподалёку от села Яновка Елисаветградского уезда Херсонской губернии (ныне село Береславка Бобринецкого района Кировоградской области, Украина). Родители происходили из Полтавской губернии. В своих мемуарах Троцкий пишет, что в детстве он разговаривал на украинском и русском, а не на идише^[5].

По достижении школьного возраста принят в училище Св. Павла в Одессе, где учился с 1889 по 1895 год. Завершил школьное образование в городе Николаеве. В годы учёбы в Одессе проживал в д. 5 по Покровскому переулку в семье Моисея Филипповича Шпенцера (владельца типографии и издательства «Матезис»), приходившегося ему двоюродным братом по матери, и его жены Фанни Соломоновны — родителей поэтессы Веры Инбер.

Начало революционной деятельности. Первая ссылка

В 1896 году в Николаеве Лев Бронштейн (в будущем — Троцкий) участвовал в революционном кружке и вёл пропаганду среди местных рабочих. В 1897 году он принимал участие в основании Южно-русского рабочего союза, а 28 января 1898 года — был впервые арестован царскими властями. В одесской тюрьме Бронштейн провёл два года; 10 октября 1899 года в Одесском суде был вынесен «сравнительно мягкий» приговор по делу Южно-Русского рабочего союза: четверо главных обвиняемых (Бронштейн, Александра Соколовская и два её брата) подлежали ссылке в Восточную Сибирь (Иркутскую губернию) на четыре года, а остальные подсудимые «отделались» двухгодичной ссылкой (Шолом Абрамов Зив и Шмуйл Берков Гуревич) или даже просто высылкой из Николаева под гласный надзор полиции^[6][7].

Период с 1900 по 1902 год Бронштейн провёл в Иркутской губернии; находясь в заключении и в ссылке, он вступил в брак с Соколовской и активно занимался как самообразованием (включая знакомство с работами классиков марксизма), так и журналистской деятельностью: под псевдонимом «Антид Ото» сотрудничал с газетой «Восточное обозрение», редакция которой опубликовала три десятка его статей и очерков, «тепло» принятых публикой. Перемещаясь между сёлами Усть-Кут, Нижне-Илимское и городом Верхоленск, Бронштейн вступил в контакт со многими бывшими и будущими революционными деятелями — включая М. Урицкого и Ф. Дзержинского^[8][9].

Печатные работы будущего наркома, опубликованные и в Европе — а также его публичные выступления в Иркутске — привлекли к молодому революционеру внимание руководителей РСДРП: ему был устроен побег из Сибири. В результате Лев Давидович, «наудачу» вписавший в фальшивый паспорт фамилию Троцкий^[10] (по имени старшего надзирателя одесской тюрьмы^[4][10][11]), оказался сначала в Вене, а затем — в Лондоне, где произошла его первая встреча с Владимиром Лениным, недавно опубликовавшим свою книгу «Что делать?». Исследователи считали, что пребывание в Сибири и контакты с местными революционерами имели большое значение для формирования политических взглядов будущего наркома — для «его партийного самоопределения»^[8][9].

По воспоминаниям Зива, ставшего позже доктором, у Троцкого была склонность к потере сознания, которую, по собственным словам, он унаследовал от матери. Зив считал, что это была не просто склонность к потере сознания, а настоящие припадки — то есть у Троцкого была эпилепсия^[4].

Первая эмиграция

Прибыв в Лондон к Ленину, Троцкий стал постоянным сотрудником газеты, выступал с рефератами на собраниях эмигрантов и быстро приобрёл известность. Как вспоминал сам Троцкий: «Приехал я в Лондон большим провинциалом, и притом во всех смыслах. Не только за границей, но и в Петербурге я до того никогда не бывал. В Москве, как и в Киеве, жил только в пересыльной тюрьме»^[13]. А. В. Луначарский о молодом Троцком писал:

Неразрешимые конфликты в редакции «Искры» между «стариками» (Г. В. Плехановым, П. Б. Аксельродом, В. И. Засулич) и «молодыми» (В. И. Лениным, Ю. О. Мартовым и А. Н. Потресовым) побудили Ленина предложить Троцкого в качестве седьмого члена редколлегии; однако, поддержанный всеми членами редколлегии, Троцкий был в ультимативной форме забаллотирован Плехановым^{[15][прояснить]}.

На II съезде РСДРП летом 1903 года Троцкий так горячо поддерживал Ленина, что Д. Рязанов окрестил его «ленинской дубинкой». Однако предложенный Лениным новый состав редколлегии — Плеханов, Ленин, Мартов, с исключением из неё Аксельрода и Засулич, побудил Троцкого перейти на сторону обиженного меньшинства и критически отнестись к организационным планам Ленина^[16].

В 1903 году в Париже Троцкий женился на Наталье Седовой^[17] (этот брак не был зарегистрирован, так как Троцкий никогда не разводился с А. Л. Соколовской).

В августе 1903 года Троцкий посетил, в качестве корреспондента «Искры», состоявшийся в Базеле под председательством Теодора Герцля VI Сионистский конгресс. По мнению Троцкого, этот съезд продемонстрировал «полное разложение сионизма», кроме того, в своей статье Троцкий ехидно высмеял Герцля лично^[18].

В 1904 году, когда между большевиками и меньшевиками обнаружились серьёзные политические разногласия, Троцкий отошёл от меньшевиков и сблизился с А. Л. Парвусом, который увлёк его теорией «перманентной революции»^[19]. Вместе с тем, как и Парвус, выступал за объединение партии, полагая (в книге «Наши политические задачи»), что надвигающаяся революция сгладит многие противоречия.

«Наши политические задачи»

В 1904 году увидела свет брошюра Троцкого «Наши политические задачи» — ответ на работу Владимира Ленина «Шаг вперед, два шага назад»^[20][21]. Она является первой относительно крупной работой автора; была направлена против партийного раскола в РСДРП, в котором обвинялся Ленин. Брошюра содержит как «критику и опровержение» ленинских идей, так и уничижительные эпитеты в адрес большевистского лидера^[22][23][24]; в ней Троцкий — считая необходимым привлечь в революционное движение рабочих, а не профессиональных революционеров — выступил со своей концепцией партийного «централизма», отличной от ленинского «заместительства»^[25][26]. Кроме того автор — находя много общего между ленинскими идеями и принципами французских якобинцев (подозрительность, доктринёрство, нетерпимость, жажда власти) — предупреждал об опасности «заражения» социал-демократической партии подобными качествами, способными запустить новую волну террора^[27].

Книга была «с негодованием» встречена самим Лениным, отзывавшимся о ней как о «наглом лганье» и «извращении фактов»^[28]. В советское время Троцкий «постарался забыть» о данной работе, но «многочисленные недруги» постоянно напоминали ему об авторстве критических текстов, направленных «против организационных принципов ленинизма»^[29]. Ряд исследователей использовал «убедительный» анализ феномена РСДРП(б), проведённый Троцким, в качестве основы для критики теоретического наследия Ленина и его принципов партийного строительства^[30][31]. Книга была переведена на многие языки мира и неоднократно переиздавалась^[32]. В 1990 году в СССР был издан сборник «К истории русской революции», содержавший фрагменты брошюры^[33].

Революция 1905—1907 годов

В момент начала революционных событий 1905—1907 годов (в день «Кровавого воскресенья») Троцкий находился в эмиграции в Швейцарии. Он первым из социалистических эмигрантов прибыл на территорию Российской империи — из Киева в конце февраля или начале марта 1905 года он отправился в Санкт-Петербург, где начал отстаивать свой лозунг о «Временном революционном правительстве», являвшийся частью его теории перманентной революции. После провала столичной социал-демократической организации революционер был вынужден бежать в Финляндию^[34][35].

Осенью, ещё до оглашения Октябрьского манифеста, Троцкий вернулся в Санкт-Петербург, где начал принимать активное участие в работе недавно созданного выборного органа — Петербургского совета рабочих депутатов; кроме того, он занимался журналистикой, сотрудничая одновременно в трёх газетах: «Русская газета», «Начало» и «Известия» Совета. После ареста председателя Совета Г. Хрусталёва-Носаря, Троцкий вошёл в состав нового «трёхчленного» руководства данного органа и фактически возглавил его. После публикации Финансового манифеста, отредактированного Троцким, члены Совета были арестованы властями Российской империи и преданы суду^[36][37]. В 1906 году на получившем широкий общественный резонанс процессе над Петербургским советом Троцкий был осуждён на вечное поселение в Сибирь с лишением всех гражданских прав. По пути в Обдорск (сегодня — Салехард) он бежал из Берёзова^[38]. Биографы революционера писали о событиях 1905 года как о «поворотном моменте» в жизни одного из будущих организаторов Октябрьской революции^[39][40].

Вторая эмиграция

Венская «Правда»

После 1905 года, в связи с завершением революционных событий в Российской империи, потенциал Троцкого как политика, организатора и оратора, не «находил возможностей для столь же блестящего выражения». В следующие несколько лет он, как и многие другие эмигранты, вернулся к журналистской деятельности, которой занимался в самом начале своей карьеры. Как и в 1905 году — в случае с «Русской газетой» и небольшим изданием «Начало» — Троцкий стал редактором^[41][42]. Революционер приступил к изданию газеты «Правда: Рабочая газета» — нелегальной социал-демократической газеты, предназначавшейся «для широких рабочих кругов» и выходившей с октября 1908 до апреля 1912 года сначала в Женеве и Львове, а затем — в Вене^[43][44][45]; международный отдел вёл Адольф Иоффе^[46][47]. Первоначально газета являлась органом «Спилки» (Украинского социал-демократического союза)^[46][48], а в 1910 году на короткий срок фактически стала органом ЦК РСДРП (в состав её редколлегии был введён член ЦК Лев Каменев); официально данный статус присвоен не был^{[49][50][51][52]}. В финансировании издания, тираж которого составлял несколько тысяч экземпляров, принимал участие как ЦК, так и международные социалистические организации и частные лица^[45][53][54].

Газета отражала «интернационалистические» взгляды Троцкого и его журналистский стиль, при этом в ней также было опубликовано две сотни писем рабочих из множества городов Российской империи. Статьи «Правды» освещали как внутреннюю, так и внешнюю политику российских властей, а также — партийные вопросы, связанные с фракционной борьбой в РСДРП^{[55][56][57][58]}. Стиль, формат, язык и «политическое послание» газеты получили в начале XX века значительную поддержку^[59]. После того как в 1912 году по инициативе Владимира Ленина в Санкт-Петербурге начался выпуск одноимённой газеты, вызвавший острую полемику из-за использования того же названия, за старым изданием закрепилось наименование «Венская „Правда“» — выход в свет большевистской «Правды» «завершил карьеру» венской газеты^[60][61][62]. В советской «Истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс» (1938), венская «Правда» упоминалась в разделе «Борьба большевиков против троцкизма»^[63].

Августовский блок

Период второй эмиграции Троцкого связан с формированием Августовского блока — объединения ряда групп и течений в Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП), сложившееся на Венской конференции, проходившей с 12 (25) по 20 августа (2 сентября) 1912 года. В рамках конференции, поддержанной Социал-демократической партии Германии (СДПГ), и блока Троцкий пытался объединить враждующие фракции и направления, существовавшие в те годы в формально единой РСДРП: прежде всего, большевиков и меньшевиков^[64][65]. Конференция в австро-венгерской столице проходила после VI (Пражской) конференции РСДРП, созванной В. Лениным и названной её организаторами «общероссийской»; с подобной оценкой не были согласны участники Августовского блока, считавшие мероприятие в Праге сугубо фракционным, «большевистским»^[66][67].

В блок, помимо Троцкого, входили П. Аксельрод, Г. Алексинский, Ю. Мартов, А. Мартынов, М. Урицкий, Ю. Ларин и ряд других представителей меньшевиков, большевиков и нефракционных социал-демократов; секретарём Организационного комитета, избранного в Вене, стал С. Семковский. Основой объединения являлась общеполитическая резолюция, написанная Троцким, в тексте которой подчеркивалось единство задач социал-демократии и настаивалось на сочетании легальной парламентской деятельности с практикой подпольной революционной борьбы; в связи выборами в IV Государственную думу Российской империи организации Августовского блока выдвигали требования о всеобщем избирательном праве, «полновластном народном представительстве» и свободе слова. Блоком был также подтверждён курс на легализацию рабочего движения в Российской империи, получивший название «ликвидаторство»^[68][69][70].

Спустя всего несколько недель после своего создания выяснилось, что группы, вошедшие в блок, остались политически разрозненными. После решения съезда Социал-демократии Латышского края (СДЛК) покинуть блок, принятого в феврале 1914 года — а также отхода от него самого Троцкого — объединение, фактически, распалось^[71][72]. Распад блока «предопределил» постепенное возрастание влияния в РСДРП большевистской фракции, приобретавшей всё большую независимость^[73][74]. Венская конференция и созданный на ней политический союз, будучи связаны с именем Троцкого, практически не изучались в советское время — хотя в тот период им и давались оценки «далекие от объективности и историзма»: в частности, БСЭ писала об объединении как об «Августовском антипартийном блоке»^[75][76][77].

Балканские войны

В 1912—1913 годах Троцкий написал серию статей о Балканских войнах, во время которых он находился в зоне боевых действий в роли военного корреспондента газеты «Киевская мысль»^{[78][79][80][81]}. Троцкий прибыл из Вены в Софию, ставшей его основной «резиденцией» на всём протяжении первого периода Балканской войны, в день начала боевых действий; своими балканскими впечатлениями он начал делиться с читателями ещё в дороге^[82][83][84]. В тот период Троцкий, писавший под своим старым псевдонимом Антид Ото, поддерживал лозунг «Балканы — балканским народам!» и выступал за создание единого федеративного государства на всём полуострове, по примеру США или Швейцарии^{[85][86][87][88][89][90]}. Он также написал цикл «душераздирающих»^[91] статей, посвящённых страданиям рядовых участников войны и тем «военным зверствам», которые ему описывали солдаты и офицеры обеих сторон конфликта^[92][93]. С конца ноября 1912 до лета 1913 года Троцкий находился преимущественно в Румынии, где вновь сблизился с Х. Раковским и вступил в очередной заочный конфликт со сторонником идей панславизма П. Милюковым^[94][95]. Находясь в румынской столице в день подписания Бухарестского мирного договора, революционер составил ряд обширных очерков по истории Балкан, их текущей социально-политической ситуации и будущему региона^[96][97][98].

Материалы Троцкого вошли в выпущенный уже в 1913 году сборник статей зарубежных журналистов о событиях Первой Балканской войны; в дальнейшем корреспонденции революционера — которые оценивались как «классика антивоенного журнализма» и пример «блестящей журналистики» вообще — стали рассматриваться в самой Болгарии в качестве одного из немаловажных источников информации о событиях того времени, не потерявшего своей актуальности и в XXI веке^{[99][100][101][102][103][104]}. При этом роль военного корреспондента виделась самому Троцкому как подготовка к революционному 1917 году. В советское время «балканские» работы Троцкого стали частью его собрания сочинений — шестой том собрания назывался «Балканы и Балканская война» (1926). Английский перевод книги появился только в 1980 году, а в 1993, в связи с началом Югославских войн, работа Троцкого была переиздана в качестве важного источника по истории полуострова^[105][106].

Троцкий в 1923 году вспоминал: «В течение нескольких лет моего пребывания в Вене я довольно близко соприкасался с фрейдистами, читал их работы и даже посещал тогда их заседания»^[107]. А в конце 1924 ‒ начале 1925 года он написал академику И. П. Павлову письмо, в котором сообщил, что он в течение 8 лет занимался у З. Фрейда психоанализом^[108][109].

Первая мировая война

Первая мировая война, начавшаяся 1 августа 1914 года, неожиданно поставила перед социалистами всех стран и политических течений «сложнейшие» вопросы: о причине начала боевых действий, об отношении к войне (следует ли занять патриотические или интернационалистские позиции?), об отношении к правительству, о путях выхода из войны и так далее. Все эти вопросы встали и перед Троцким, проживавшим в те годы в Австро-Венгрии: при этом он, почти десятилетие выступавший за объединение социалистического движения, оказался «в особо трудном» положении — «глубочайшее размежевание» в рядах социалистов, произошедшее с началом войны, ставило крест на его политических планах^[110][111]. В первые недели войны Троцкий больше задавался вопросами о реакции социалистов на войну, нежели о причинах начала её самой^[112].

В 1914 году, в связи с началом боевых действий, Троцкий с семьёй, опасаясь быть интернирован австро-венгерскими властями, бежал из Вены^[114][115] в швейцарский Цюрих^[116][117], где написал брошюру «Война и Интернационал», в которой критиковал западноевропейских социал-демократов за поддержку правительств своих стран в войне и сформулировал лозунг о создании «Соединённых Штатов Европы»^[118][119]. После этого революционер переехал в Париж, где стал военным корреспондентом газеты «Киевская мысль»^[120][121] и приступил к выпуску газеты «Наше слово»^[122]; в своих статьях он неоднократно высказывался за прекращение войны с последующим началом социалистической революции. В сентябре 1915 года Троцкий, вместе с В. Лениным и Ю. Мартовым, участвовал в международной Циммервальдской конференции^[123][124]. Заняв антивоенную позицию Троцкий в глазах французских властей стал «крайне нежелательным элементом» и был насильно выслан в Испанию^[125].

Порвав во время мировой войны с Августовским блоком, Троцкий «сделал первый и решительный шаг по дороге, которая позднее приведёт его в партию большевиков»^[126]. Кроме того, революционер ещё в 1914 году, вопреки позиции большинства, предсказывал, что боевые действия новой войны будут затяжными и кровавыми. После Октябрьской революции 1917 года опыт, полученный Троцким в роли военного корреспондента, стал основой для его деятельности на посту советского наркомвоенмора^[127][128].

В Испании

В США

В 1917 году — после высылки из Испании — Троцкий, вместе со своей семьёй, провёл десять недель в Нью-Йорке. Его прибытие активно освещалось в местной прессе. В США Троцкий сотрудничал с эмигрантскими газетами «Новый мир», «Наше слово» и еврейской рабочей газетой «Форвертс», критикуя либеральные взгляды и выступая против участия Америки в Первой мировой войне. Революционер не ожидал скорой смены власти в Российской империи и собирался оставаться в США надолго^[130]. Изучение Троцким статистических данных США того периода привело его к мысли о решающей роли Америки в послевоенном мировом развитии. Он также активно вёл политическую деятельность: его выступления на митингах и «политических банкетах» имели успех — кроме того, он собрал вокруг себя группу сторонников из числа членов Социалистической партии и принял участие в создании газеты «Классовая борьба». Троцкий покинул США после амнистии политическим эмигрантам, объявленной в России после Февральской революции^{[131][132][133][134]}.

Возвращение в Россию

25 марта 1917 года Троцкий посетил Российское генеральное консульство, где «с удовлетворением» обратил внимание на то, что на стене уже нет портрета русского царя. «После неизбежных проволочек и препирательств»^[135] он в тот же день получил необходимые документы для возвращения в Россию — никаких препон старые имперские чиновники ему не ставили. Американские власти также оперативно предоставили возвращавшимся визы на выезд из страны. Видимо, в общей суматохе транзитные документы выдало и консульство Великобритании — позже это решение будет дезавуировано лондонским начальством. Возможно, американские власти впоследствии сожалели о выдаче Троцкому документов на отъезд: в следующие месяцы Государственный департамент настоятельно предупреждал контрольные службы о необходимости более тщательной проверки возвращающихся эмигрантов^[136].

Уже 27 марта Троцкий с семьёй и несколькими другими эмигрантами, с которыми он успел сблизиться в США — Г. Н. Мельничанским, Г. И. Чудновским (помощник Троцкого^[137]), Романченко К. А., Никитой Мухиным и Львом (Лейбой) Фишелевым — поднялся на борт парохода «Христианиафиорд» («Христианиа-Фиорд»^[138]) (норв. Kristianiafjord), следовавшего в Европу — в норвежский Берген (всего через несколько месяцев, в июне 1917 года, этот пароход погиб в районе Ньюфаундленда^[139])^[136][140]. Перед отъездом, во время прощального выступлении на американской земле — в «Harlem River Park Casino» — Лев Давидович призвал жителей США организоваться и «сбросить проклятое, гнилое, капиталистическое правительство»^[141].

Арест в Галифаксе

По пути на родину Троцкий был интернирован британскими властями в канадском городе Галифакс: обвинение заключалось в получении революционером «немецких денег» с целью свержения Временного правительства^{[143][144][145]}. Задержание, сопровождавшееся насилием, имело резонанс как в российской прессе, так и на международной арене^[146][147]; британский офицер, предположительно лейтенант М. Джонс (англ. Lt. M. Jones), в апреле 1919 года оставил следующее описание обстоятельств ареста будущего главы Красной армии:

Освобождению Троцкого активно способствовал Владимир Ленин^[139]. В лагере Троцкий успешно продолжил агитационную работу среди германских военнопленных^{[147][149][150]}. Задержание и последовавшее за ним освобождение сблизили Троцкого с большевиками и привели к тому, что другие социалисты, возвращавшиеся в Петроград и Москву, предпочли не оказываться на британской земле^[151][152].

Прибытие в Петроград

4 мая 1917 года Троцкий приехал в Петроград. На пограничной (на тот момент) с Финляндией станции Белоостров его встретила делегация от социал-демократической фракции «объединённых интернационалистов» и ЦК большевиков. Прямо с Финляндского вокзала отправился на заседание Петросовета, где в память о том, что он уже был председателем Петросовета в 1905 году, ему предоставили место с совещательным голосом.

Вскоре стал неформальным лидером «межрайонцев», занимавших критическую по отношению к Временному правительству позицию. После провала попытки июльского восстания был арестован Временным правительством и обвинён, как и многие другие, в шпионаже; при этом ему было предъявлено обвинение в проезде через Германию. (Однако, по утверждению Млечина: «В 1917 году в списке тех большевиков, которым Временное Правительство пыталось предъявить обвинение в шпионаже, Троцкий не фигурировал»^[153].)

Троцкий сыграл огромную роль в «распропагандировании» и переходе на сторону большевиков солдат стремительно разлагавшегося Петроградского гарнизона. Уже с мая 1917 года, практически сразу после своего прибытия, Троцкий начал уделять особое внимание кронштадтским матросам, среди которых были также сильны позиции анархистов. Излюбленным местом для своих выступлений он избрал цирк «Модерн», закрытый в январе 1917 года пожарными. Во время июльских событий Троцкий лично отбил у никем не контролировавшейся толпы популярного тогда эсеровского лидера, министра земледелия Временного правительства Чернова В. М. (хотя тот и был политическим противником Троцкого).

В июле на VI съезде РСДРП(б) состоялось объединение «межрайонцев» с большевиками; сам Троцкий, в то время находившийся в «Крестах», что не позволило ему выступить на съезде с основным докладом — «О текущем моменте», — был избран в состав ЦК. После провала Корниловского выступления в сентябре Троцкий был освобождён, как и другие арестованные в июле большевики.

Деятельность на посту председателя Петросовета (сентябрь-декабрь 1917)

В ходе «большевизации Советов» в сентябре — октябре 1917 года большевики получили до 90 % мест в Петросовете. 22 (9) сентября 1917 года Троцкий был избран председателем Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, который он возглавлял ещё во время революции 1905 года. В 1917 году Троцкий также был избран в Предпарламент, стал делегатом II Съезда Советов и был избран в Учредительное собрание.

В отсутствие Ленина, скрывшегося в июле в Финляндии, роль лидера большевиков перешла к Троцкому^[154]. В Предпарламенте Троцкий возглавил большевистскую фракцию. Предпарламент он характеризовал как попытку «цензовых буржуазных элементов» «безболезненно перевести советскую легальность в буржуазно-парламентскую легальность» и отстаивал необходимость бойкота большевиками этого органа (по собственному выражению — «стоял на бойкотистской позиции невхода [в Предпарламент]»). Получив от Ленина письмо, санкционирующее бойкот, 7 (20) октября на заседании Предпарламента объявил о том, что фракция большевиков покидает зал заседаний.

Деятельность ВРК. Октябрьская революция

12 октября 1917 года Троцкий в качестве председателя Петросовета сформировал Петроградский военно-революционный комитет, состоявший в основном из большевиков, а также левых эсеров. ВРК стал основным органом подготовки вооружённого восстания. Для отвода глаз ВРК формально подчинялся не ЦК РСДРП(б), а непосредственно Петросовету, а его председателем был назначен второстепенный деятель революции, левый эсер Лазимир П. Е. Основным предлогом для формирования ВРК стало возможное наступление немцев на Петроград, либо повторение Корниловского выступления.

Сразу после своего формирования ВРК начал работу по склонению на свою сторону частей Петроградского гарнизона. Уже 16 октября председатель Петросовета Троцкий приказывает выдать красногвардейцам 5 тысяч винтовок.

По вопросу о времени проведения восстания, бежавший в Финляндию Ленин требует начинать восстание немедленно, Троцкий предлагает отложить его до созыва II Всероссийского Съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, с тем, чтобы поставить Съезд перед фактом, что режим «двоевластия» уничтожен, и сам Съезд оказался высшим и единственным органом власти в стране. Троцкому удаётся склонить на свою сторону большинство ЦК, несмотря на беспокойство Ленина отсрочкой восстания.

В период 21-23 октября большевики проводят серию митингов среди колеблющихся солдат. 22 октября ВРК объявил, что приказы штаба Петроградского военного округа без согласования ВРК являются недействительными. На этом этапе ораторское искусство Троцкого сильно помогло большевикам склонить на свою сторону колеблющиеся части гарнизона. Очевидец одного из таких выступлений, меньшевик Суханов Н. Н. в своей работе «Записки о революции», отмечает:

23 октября Троцкий лично «разагитирует» гарнизон Петропавловской крепости. У большевиков были сильные сомнения по поводу этого гарнизона, а Антонов-Овсеенко даже подготовил план штурма крепости на случай, если она останется лояльной Временному правительству.

Фактически, Троцкий был одним из главных руководителей Октябрьской революции. Его роль подробна описана итальянским коммунистом Курцио Малапарте в памфлете «Техника государственного переворота» (1931).

Спустя год об этом периоде И. Сталин писал:

«Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета т. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом тов. Троцкому. Товарищи Антонов[-Овсеенко] и Подвойский были главными помощниками товарища Троцкого»^[155].

Спустя ещё несколько лет, с началом ожесточённой борьбы за власть внутри ВКП(б), Сталин уже резко меняет свой тон:

…нельзя отрицать того, что Троцкий хорошо дрался в период Октября. Да, это верно, Троцкий действительно хорошо дрался в Октябре. Но в период Октября хорошо дрался не только Троцкий, недурно дрались даже такие люди, как левые эсеры, стоявшие тогда бок о бок с большевиками. Вообще я должен сказать, что в период победоносного восстания, когда враг изолирован, а восстание нарастает, нетрудно драться хорошо. В такие моменты даже отсталые становятся героями^[156].

25-26 октября выступает в качестве главного большевистского оратора на II Съезде Советов, выдержав упорную борьбу с меньшевиками и эсерами, заявившими бурный протест против произошедшего вооружённого восстания и покинувшими Съезд.

Восстание народных масс не нуждается в оправдании. То, что произошло,— это восстание, а не заговор. Мы закаляли революционную энергию петербургских рабочих и солдат. Мы открыто ковали волю масс на восстание, а не на заговор… Тем, кто отсюда ушёл и кто выступает с предложениями, мы должны сказать: вы — жалкие единицы, вы — банкроты, ваша роль сыграна. И отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории…

При наступлении на Петроград войск генерала П. Н. Краснова в октябре (ноябре) 1917 г. Троцкий организовывал оборону города. 29 октября лично проверяет на Путиловском заводе подготовку артиллерийских орудий и бронепоезда, 30 октября лично прибыл на Пулковские высоты, где состоялось решающее столкновение между революционными силами и казаками генерала Краснова.

Как описывает очевидец событий Джон Рид, Троцкий выехал на Пулковские высоты прямо с заседания Петросовета 29 октября (11 ноября):

Петроградский Совет работал полным ходом, зал был переполнен вооружёнными людьми. Троцкий докладывал: «Казаки отступают от Красного Села (громкие восторженные аплодисменты). Но сражение только ещё начинается. В Пулкове идут ожесточённые бои. … Крейсера „Олег“, „Аврора“ и „Республика“ стали на якорь на Неве и направили орудия на подступы к городу…»

«Почему вы не там, где дерутся красногвардейцы?» — крикнул чей-то резкий голос.

«Я отправляюсь сейчас же!» — ответил Троцкий, сходя с трибуны. Лицо его было несколько бледнее, чем обычно. Окружённый преданными друзьями, он вышел из комнаты по боковому проходу и поспешил к автомобилю.

По выражению Луначарского, Троцкий в период подготовки большевистского восстания «ходил точно лейденская банка, и каждое прикосновение к нему вызывало разряд».

ВРК в ноябре-декабре 1917

После победы восстания в октябре 1917 года, подчинявшийся Петросовету ВРК вплоть до своего самороспуска в декабре фактически оказался единственной реальной силой в Петрограде, в отсутствие ещё не успевшей сформироваться новой государственной машины. В распоряжении ВРК оставались силы красногвардейцев, революционных солдат и балтийских матросов. 21 ноября 1917 года при ВРК образуется «комиссия по борьбе с контрреволюцией», ВРК закрывает своей властью ряд газет («Биржевые ведомости», «Копейка», «Новое время», «Русская воля» и т. д.), организует продовольственное снабжение города. Уже 7 ноября Троцкий от имени ВРК публикует в «Известиях» воззвание «Вниманию всех граждан», объявляющее, что «Богатые классы оказывают сопротивление новому Советскому правительству, правительству рабочих, солдат и крестьян. Их сторонники останавливают работу государственных и городских служащих, призывают прекращать службу в банках, пытаются прервать железнодорожные и почтово-телеграфные сообщения и т. п. Мы предостерегаем их — они играют с огнём….Мы предупреждаем богатые классы и их сторонников: если они не прекратят свой саботаж и доведут до приостановки подвоз продовольствия, — первыми тяготу созданного ими положения почувствуют они сами. Богатые классы и их прислужники будут лишены права получать продукты. Все запасы, имеющиеся у них, будут реквизированы. Имущество главных виновников будет конфисковано».

2 декабря Петросовет под председательством Троцкого принимает резолюцию «О пьянстве и погромах», создавшую чрезвычайную комиссию по борьбе с пьянством и погромами во главе с Благонравовым, и предоставившую в распоряжение комиссии военную силу. Комиссару Благонравову предписывалось «уничтожить винные склады, очистить Петроград от хулиганских банд, разоружить и арестовать всех, порочивших себя участием в пьянстве и разгроме».

Программные заявления ноябрь-декабрь 1917

Практически немедленно после прихода большевиков к власти как Ленин, так и Троцкий делают целый ряд жёстких заявлений о полной готовности бороться со своими политическими противниками любыми методами. Так, уже 1 (14) ноября 1917 года Ленин на заседании Петроградского комитета РСДРП(б) заявляет, что «…Даже кратковременные их аресты уже давали результаты очень хорошие….В Париже гильотинировали, а мы лишь лишим продовольственных карточек». Однако на том же заседании Троцкий дал понять, что, по его мнению, лишением карточек дело не ограничится:

Нельзя, говорят, сидеть на штыках. Но и без штыков нельзя. Нам нужен штык там, чтобы сидеть здесь…Вся эта мещанская сволочь, что сейчас не в состоянии встать ни на ту, ни на другую сторону, когда узнает, что наша власть сильна будет с нами…Мелкобуржуазная масса ищет силы, которой она должна подчиняться. Кто не понимает этого — тот не понимает ничего в мире, ещё меньше — в государственном аппарате^[157].

30 октября (12 ноября) 1917 года в газете «Известия» Троцкий высказывается в пользу запрета партии кадетов, заявив, что

Во времена Французской революции более честные люди, чем кадеты, были гильотинированы якобинцами за то, что они стояли в оппозиции к народу. Мы никого не казнили и не собираемся это делать, но есть моменты, когда ярость народа трудно контролировать.

17 декабря 1917, в своём обращении к кадетам, Л. Троцкий заявляет о начале стадии массового террора по отношению к врагам революции в более жёсткой форме:

Вам следует знать, что не позднее чем через месяц террор примет очень сильные формы по примеру великих французских революционеров. Врагов наших будет ждать гильотина, а не только тюрьма^[158].

Само понятие «красный террор» было сформулировано Троцким в работе «Терроризм и коммунизм», как «орудие, применяемое против обречённого на гибель класса, который не хочет погибать»^[159].

Деятельность на посту наркоминдела (1917—1918)

II Всероссийский Съезд Советов рабочих и солдатских депутатов назначил Троцкого наркомом иностранных дел в первом составе большевистского правительства. Как свидетельствует большевик Милютин В. П. и сам Троцкий, Троцкому принадлежит авторство термина «нарком» (народный комиссар).

Вплоть до декабря Троцкий сочетает функции наркоминдела с функциями председателя Петросовета; по собственным воспоминаниям, «я этот Наркоминдел долгое время ни разу не посещал, так как сидел в Смольном». 5 декабря 1917 года Петроградский ВРК объявляет о самороспуске и образует ликвидационную комиссию, 13 декабря Троцкий передаёт полномочия председателя Петросовета Зиновьеву Г. Е. На практике это приводит к тому, что в октябре-ноябре 1917 года Троцкий редко появляется в наркомате и относительно мало занимается его делами из-за загруженности текущими вопросами в Петросовете.

Первым вызовом, с которым Троцкому приходится столкнуться немедленно после вступления в должность, становится всеобщий бойкот (в советской историографии — «контрреволюционный саботаж») госслужащих старого министерства иностранных дел. Опираясь на своего помощника, кронштадтского матроса Маркина Н. Г., Троцкий постепенно преодолевает их сопротивление и начинает опубликование тайных договоров царского правительства, что являлось одной из программных задач большевиков. Тайные договоры «старого режима» широко использовались в большевистской агитации для показа «грабительского» и «захватнического» духа Первой мировой войны.

Также новая власть вскоре столкнулась с международной дипломатической изоляцией; переговоры Троцкого с находившимися в Петрограде иностранными послами результатов не дали. Все державы Антанты, а затем и нейтральные государства, отказались признавать законность новой власти и разорвали с ней дипломатические отношения.

«Промежуточная» платформа Троцкого «ни мира, ни войны: договора не подписываем, войну прекращаем, а армию демобилизуем» получает одобрение большинства ЦК, однако терпит провал. Германия отказывается терпеть дальнейшее затягивание переговоров, и 22 февраля 1918 года переходит в наступление. Бывшая Русская императорская армия к этому времени окончательно прекращает своё существование и оказывается не в состоянии как-либо помешать немцам. Признав провал своей политики, Троцкий 22 февраля подаёт в отставку с поста наркоминдела.

Перед лицом германского ультиматума Ленин требует от ЦК принятия германских условий, угрожая в противном случае своей отставкой, что фактически означало раскол партии. Также под давлением «левых коммунистов» Ленин выдвигает новую «промежуточную» платформу, представляющую Брестский мир «передышкой» перед будущей «революционной войной». Под влиянием угрозы отставки Ленина Троцкий, хотя и был ранее против подписания мира на германских условиях, меняет свою позицию и поддерживает Ленина. На историческом голосовании ЦК РСДРП(б) 23 февраля (10 марта) 1918 года Троцкий вместе с четырьмя своими сторонниками воздержался, что обеспечило Ленину большинство голосов.

Деятельность на посту Предреввоенсовета 1918—1919

Вскоре после своей отставки с поста наркоминдела Троцкий получает новое назначение. 14 марта он получил пост наркома по военным делам, 28 марта — председателя Высшего военного совета, в апреле — народного комиссара по морским делам, и 6 сентября — председателя революционного военного совета РСФСР.

К февралю 1918 года бывшая царская армия уже фактически прекратила своё существование под влиянием разлагающей пропаганды революционных сил, в том числе и большевиков, оказавшись в результате усилий антигосударственных сил неспособной как-либо задержать германское наступление. Уже в январе 1918 года начато формирование РККА, однако, как отмечает Ричард Пайпс, вплоть до лета 1918 года Красная Армия существует по большей части на бумаге. Существовавшие тогда принципы добровольного набора и выборности командиров привели к её малочисленности, слабой подконтрольности, низкой боеготовности («партизанщина»).

Основным толчком, заставившим большевиков перейти к формированию массовой регулярной армии, стало выступление чехословацкого корпуса. Силы чехословацких легионеров составляли всего около 40-50 тыс. чел., что казалось незначительным для России, ещё год назад располагавшей чуть ли не 15-миллионной армией. Однако на тот момент чехословаки оказались чуть ли не единственной военной силой в стране, сохранившей боеспособность.

Получив в подобных условиях новое назначение, Троцкий становится фактически первым главнокомандующим Красной армии и одним из её ключевых основателей. Современник Троцкого доктор Зив Г. А.^{[неавторитетный источник?]} заявил, что в качестве наркомвоенмора Троцкий «нащупал свою настоящую профессию: …неумолимая логика (принявшая форму военной дисциплины), железная решительность и непреклонная воля, не останавливавшаяся ни перед какими соображениями гуманности, ненасытное честолюбие и безразмерная самоуверенность, специфическое ораторское искусство».

В августе 1918 года Троцкий формирует тщательно организованный «поезд Предреввоенсовета», в котором, с этого момента, он в основном и живёт два с половиной года, непрерывно разъезжая по фронтам Гражданской войны. В качестве «военного лидера» большевизма Троцкий проявляет несомненные пропагандистские способности, личную смелость и явную жестокость. Прибыв 10 августа 1918 года на станцию Свияжск, Троцкий лично возглавляет борьбу за Казань (см. Троцкий в Свияжске (1918)). Самыми драконовскими способами он наводит среди красноармейцев дисциплину, прибегнув, в том числе, к расстрелам каждого десятого солдата 2-го Петроградского полка, самовольно бежавшего со своих боевых позиций.

В качестве Предреввоенсовета Троцкий последовательно продвигает широкое использование в Красной армии «военспецов», для контроля которых вводит систему политических комиссаров и систему заложничества. Убедившись, что армия, построенная на началах всеобщего равенства и добровольности, оказалась небоеспособной, Троцкий поддерживает её постепенную реорганизацию в соответствии с более традиционными принципами, постепенно восстановив мобилизации, единоначалие, знаки отличия, единую форму одежды, воинские приветствия и парады.

Троцкий неоднократно лично является на передовую, в августе 1918 года его поезд едва не был захвачен белогвардейцами, а позднее в том же месяце он едва не погиб на миноносце Волжской речной флотилии. Несколько раз Троцкий, рискуя своей жизнью, выступает с речами даже перед дезертирами. Вместе с тем бурная деятельность непрерывно колесившего по фронтам Предреввоенсовета начинает всё чаще вызывать раздражение целого ряда его подчинённых, приводя ко множеству громких личных ссор. Самой значительной из них стал личный конфликт Троцкого со Сталиным и Ворошиловым во время обороны Царицына в 1918 году. По свидетельству современника событий Либермана С. И., хотя действия Сталина тогда и нарушали требования воинской и партийной дисциплины, что было осуждено ЦК, большинство коммунистических лидеров недолюбливали «выскочку» Троцкого и в этом конфликте поддерживали Сталина^[160].

Конфликт на Восточном фронте. Замена главнокомандующего

В конце апреля 1919 командующий Восточным фронтом С. С. Каменев выполнил обходной манёвр на южном фланге Колчака и ударил по его растянутому строю, белые начали отступать к Уралу. Каменев планировал преследовать Колчака в глубь Сибири, несмотря на то что у него осталась только половина войск: другую отправили на Южный фронт. Однако главнокомандующий И. И. Вацетис наложил запрет на план Каменева, опасаясь, что у белых в Сибири есть сильные резервы, и приказал Каменеву остановиться на Урале. Троцкий поддержал Вацетиса не только из стратегических, но также из политических соображений. Ленин настаивал, чтобы РККА установила связь с Венгерской советской республикой, и Троцкий торопился освободиться на Восточном фронте. 5 мая 1919 Троцкий снял Каменева, не хотевшего отказываться от преследования Колчака, с должности командующего. Комиссары Восточного фронта Лашевич, Смилга и Гусев объявили о солидарности со снятым командующим, обратились к Ленину и Сталину с просьбой восстановить Каменева, дав ему свободу действий, и добились отмены решения Троцкого и Вацетиса. 29 мая Каменев был вновь назначен командующий Восточным фронтом и продолжил преследование за Уралом, одержав новые победы над армией Колчака^[161].

Конфликт обостряется тем, что к началу июля 1919 года Особый отдел ВЧК вскрыл заговор ряда приближённых к Вацетису лиц. Под подозрения подпадает и сам Вацетис. Несмотря на все попытки Троцкого защитить своего назначенца, Ленин на пленуме ЦК РКП(б) 4 июля 1919 года принимает решение о смещении Вацетиса с поста главкома, и замене его на командующего Восточным фронтом С. С. Каменева. ЦК также вывел из состава Реввоенсовета близких к Троцкому Смирнова, Розенгольца и Раскольникова: их места заняли Смилга и Гусев. 5 июля 1919 года Троцкий в знак протеста против такого решения идёт на демарш, подав в отставку с постов предреввоенсовета, наркомвоенмора и члена Политбюро ЦК, обратившись в ЦК с просьбой оставить его лишь одним из «рядовых» членов Реввоенсовета. Несмотря на суровую критику Троцкого в Кремле, для страны он оставался вождём Октябрьского восстания и основателем Красной армии: его отставка встревожила бы армию и партию. Поэтому по предложению Ленина Политбюро не согласилось с отставкой Троцкого и единодушно приняло резолюцию, где заверяло Троцкого в глубоком уважении и полном доверии и просило его продолжать «работу на Южном фронте, самом трудном, самом опасном и самом важном в настоящее время». Ленин в знак доверия передал Троцкому пустой бланк приказа со своей подписью^[162] со словами: «Я ваши решения одобряю, и наверху страницы вы можете написать любое решение, и на нём будет готовая моя подпись». Троцкий согласился остаться на посту^[163].

Сразу же после этого у Троцкого возникли разногласия с новым главнокомандующим С. С. Каменевым о направлении основного контрудара Красной армии. Каменев предложил наступать на Царицын и Кубань, Троцкий считал более правильным по социально-политическим условиям (поддержка крестьянским и рабочим населением, плотная сеть дорог и железнодорожных путей) наступление на Украине с целью отсечь Добровольческую армию от казаков. Спор был вынесен на Политбюро, и оно согласилось с доводами главнокомандующего, санкционировав главное наступление на восточном участке^[164].

Возвратившись на Южный фронт, Троцкий получил шифрованную телеграмму за подписями Дзержинского, Крестинского, Ленина и Склянского о том, что уже 8 июля Вацетис был арестован по подозрению в связях с заговорщиками.

Оборона Петрограда осенью 1919

По мнению Ричарда Пайпса, единственным несомненным личным вкладом Троцкого в боевые действия Гражданской войны стала оборона Петрограда осенью 1919 года. Несмотря на то, что красная 7-я армия имела почти пятикратное преимущество в живой силе перед Северо-Западной армией Юденича, Петроград был охвачен паникой, в том числе перед белогвардейскими танками, а Ленин всерьёз рассматривал перспективу сдачи города. Троцкий своими выступлениями смог поднять упавший боевой дух войск, параллельно пустив слух, что танки Юденича «сделаны из крашеного дерева». После этого красноармейцы наконец смогли воспользоваться своим численным преимуществом и разгромить белых. В ноябре 1919 года войска генерала Юденича отступили на территорию Эстонии, где были интернированы местными властями.

• 

  «Красный» пропагандистский плакат, 1919

• 

  Плакат ОСВАГ «Мир и свобода в совдепии». 1919

• 

  «Белый» плакат «Ленин и Троцкий — „врачи“ больной России»

У власти в конце Гражданской войны (1920—1921)

В декабре 1919 окончательно рухнул колчаковский фронт. В 1920 году Красной Армии удаётся добиться решающего перелома в ходе Гражданской войны («красный потоп»). В феврале 1920 года деникинцы начали стремительное отступление в Крым, где преемник генерала Деникина барон Врангель, стремясь привлечь как можно более широкие слои населения, переформатировал Вооружённые силы Юга России в Русскую армию. К ноябрю 1920 в общих чертах подошла к концу советско-польская война, что позволило сосредоточить против Врангеля превосходящие по крайней мере в три раза силы. Падение Крыма стало лишь вопросом времени; в середине ноября белогвардейцы организованно эвакуировались из пяти крымских портов.

Окончание Гражданской войны сместило приоритеты от вооружённой борьбы к хозяйственному строительству. После семи лет войны (сначала мировой, а затем гражданской) страна лежала в руинах, а истощённое население более уже не могло содержать созданную Троцким гигантскую военную машину. В декабре 1920 года Ленин санкционировал начало демобилизации Красной армии; основным сдерживающим её фактором стал произошедший за годы войны самый крайний развал железных дорог: они были уже неспособны за короткое время развезти по домам миллионы демобилизованных солдат. Это послужило основанием для организации закупок паровозов у шведской компании «Нидквист и Хольм», которая в настоящее время трактуется как крайне невыгодная для страны сделка, проведённая, возможно, с целью возврата спонсорам денег, полученных большевиками на революцию^[165].

«Красный потоп» 1919—1920 годов начал сменяться «зелёным потопом» — массовыми восстаниями крестьян, недовольных продразвёрсткой. «Зелёные» повстанцы подпитывались огромными массами дезертиров из Красной армии; зачастую демобилизованные красноармейцы, вернувшись домой, также присоединялись к восставшим. Историческое решение о замене продразвёрстки продналогом, принятое в марте 1921 года X съездом РКП(б), помогло внести умиротворение в крестьянские массы; восстания постепенно сошли на нет.

С приближением окончания войны Троцкий начал проявлять всё больший интерес к мирной хозяйственной деятельности. Первым его экспериментом на этом поприще стала организация в январе 1920 года Первой трудовой армии, ставшая возможной в связи с расформированием колчаковского фронта. Опыт, однако, оказался целиком провальным: трудармейцы показывали крайне низкую производительность труда, а боевая организация оказалась плохо приспособлена для мирного труда. По разным оценкам, на момент создания трудармии лишь 10 — 23 %% её личного состава занимались трудовой деятельностью как таковой, постоянно отвлекались от работ строевой подготовкой и несением нарядов.

Тем не менее, весь 1920 год и первые месяцы 1921 прошли под знаком «военного коммунизма», в том числе и организации новых трудармий. На постах председателя совета первой трудармии (январь — февраль 1920) и наркома путей сообщения (март 1920 — апрель 1921) Троцкий зарекомендовал себя как рьяный сторонник милитаризации народного хозяйства. В своём выступлении на III Всероссийском съезде профсоюзов 9 апреля 1920 года он сформулировал своё кредо:

…Когда меньшевики говорят о своей резолюции, что принудительный труд всегда является малопроизводительным, то они находятся в плену у буржуазной идеологии и отрицают самые основы социалистического хозяйства… Мы знаем труд вольнонаёмный, который буржуазия называет свободным. Мы же противопоставляем этому труд общественно-нормированный на основе хозяйственного плана, обязательного для всего народа, т.-е. принудительного для каждого работника страны. Без этого нельзя и думать о переходе к социализму…Говорят, что принудительный труд непроизводителен. Если это верно, то все социалистическое хозяйство обречено на слом, ибо других путей к социализму, кроме властного распределения хозяйственным центром всей рабочей силы страны, размещения этой силы соответственно потребностям общегосударственного хозяйственного плана, быть не может…

Если рабочие сохранят то, что называлось свободой передвижения, свободой покидать завод в любое время, в поисках лучшего куска хлеба, то в настоящих условиях, в условиях страшной расшатанности всей жизни, всего производственного и транспортного аппарата, это приведёт к полной хозяйственной анархии, к полному разгрому и распылению рабочего класса, к полной невозможности учесть завтрашний день нашей промышленности. Милитаризация труда не есть выдумка отдельных политиков или выдумка нашего военного ведомства. Милитаризация труда…является неизбежным основным методом организации рабочих сил…^[166]

Во время внутрипартийной дискуссии о профсоюзах (ноябрь 1920 — март 1921) Троцкий выступал, как сторонник всеобщей милитаризации промышленности, с использованием профсоюзов в качестве «приводных ремней». По воспоминаниям современника Либермана С. И., с окончанием Гражданской войны Троцкий собирался не демобилизовать армию, а, наоборот, милитаризовать народное хозяйство. Вместе с тем подобное стремление к применению в экономике военно-командных методов во многом соответствовало духу времени; большевизм родился в огне и грохоте войны, и на долгие десятилетия унаследовал фразеологию «фронтов» и «кампаний» применительно к самой мирной деятельности.

В годы революции и Гражданской войны Троцкий фактически стал вторым лицом в государстве; мощная пропагандистская машина большевизма, одним из создателей которой он сам и являлся, создала вокруг Троцкого героический ореол «вождя победоносной Красной армии». За участие в обороне Петрограда Троцкий был награждён орденом Красного знамени, в его честь назван эсминец и бронепоезд, в 1923 году Гатчина была переименована в Троцк. Впрочем, аналогичных почестей в то же время удостоились и многие другие большевистские вожди, включая и Сталина.

Однако участие Троцкого в организации трудармий и его предложение «перетряхнуть профсоюзы» крайне подорвало его авторитет; дальнейшее «закручивание гаек» в духе «военного коммунизма» страна уже не могла вынести. Между тем, в действительности отношение Троцкого к режиму «военного коммунизма» было на деле куда более сложным — именно он ещё в феврале 1920 года первым предложил меры по отмене продразвёрстки (хотя эти меры и не совпадали в точности с решениями, принятыми через год X съездом).

Переход к НЭПу вызывал у современников явные аналогии с термидором Французской революции — контрреволюционным переворотом, поставившем точку на радикализме якобинцев. Как ни парадоксально, в начале 1920-х годов именно Троцкий как популярный военачальник и сторонник авторитарных, военно-командных методов, казался наиболее очевидным кандидатом в бонапарты.

Однако НЭП, став фактически реставрацией капитализма в экономике, так и не привёл к либерализации в политике. Наоборот, экономическая либерализация 1920-х годов развернулась одновременно со всеобщим «закручиванием гаек» в политической сфере. Окончательно были распущены все сохранившие до того времени легальность небольшевистские партии, внутри самой партии был принят курс на постепенное уничтожение любых оппозиций, и установление полного единомыслия по всем вопросам. Самое пристальное внимание партия также уделила основной идеологической опоре «старого режима» — церкви, упорно отказывавшейся признавать новую власть. С окончанием Гражданской войны большевики организовали кампанию по изъятию церковных ценностей. Было инициировано внутрицерковное движение «обновленчества»; по замыслу Троцкого, оно должно было стать своеобразным православным аналогом протестантской Реформации.

Троцкий принимал самое деятельное участие во всех этих процессах. Крайне негативно он высказывался о «рабочей оппозиции» Шляпникова — Коллонтай, заявив, что она делает из лозунга внутрипартийного «демократизма» фетиш. Поддерживал показательные процессы против эсеров по обвинению в террористической деятельности против большевиков; по предложению Троцкого, смертные приговоры были заменены на «условные» при условии, что ПСР не будет заниматься более вооружённой борьбой против большевизма. Таким образом, лидеры эсеров были, фактически, взяты в заложники.

Возглавляемой Троцким Красной армии удалось победить в Гражданской войне, тем самым защитив большевизм от физического уничтожения. Однако, с окончанием войны Троцкий стал более не нужен. Оказавшись во главе армии в военное время, Троцкий на несколько лет получил в свои руки практически неограниченную власть. Годы Гражданской войны укрепили его приверженность авторитарному стилю руководства, тогда как в партии того времени был принят коллегиальный стиль. По мнению Нагловского А. Д., Троцкий создавал вокруг себя атмосферу «аракчеевщины».

Старые большевики были вынуждены признавать огромные заслуги Троцкого перед партией, однако считали его выскочкой, который присоединился к большевизму лишь в июле 1917 года. До революции Троцкий долго колебался между большевиками и меньшевиками, не вполне присоединяясь ни к тем, ни к другим; фактически, он всегда тяготел к созданию собственной партии и собственного учения.

Применявшиеся Троцким жёсткие методы военного времени создали ему немало врагов, самыми опасными среди которых стали Зиновьев и Сталин. После окончательного отхода Ленина от политической деятельности судьба Троцкого была предрешена — против него объединилось большинство партийных верхов.

Политическая деятельность 1919—1921

При создании Коминтерна в 1919 г. был автором его Манифеста.

В марте 1919 г. VIII съезд РКП(б) воссоздал большевистское политбюро как постоянно действующий орган, и Троцкий вошёл в состав первого Политбюро ЦК РКП(б).

В 1922 году, на почве недовольства деятельностью Рабкрина и решением национального вопроса, снова стал складываться союз между Троцким и Лениным, но Ленин заболел и отошёл от политической жизни.

Троцкий в последние годы жизни Ленина. Начало борьбы за власть внутри РКП(б)

1922 год. Формирование «тройки» Зиновьев-Каменев-Сталин

Ухудшающееся самочувствие Ленина и фактическое окончание Гражданской войны вывели на первое место вопрос о власти, вопрос о том, кто станет преемником Ленина и новым главой государства. В секретном заключении врачей, направленном членам Политбюро ЦК, подчёркивался крайне серьёзный характер болезни Ленина. Сразу же после инсульта сформировалась «тройка» в составе Каменева, Зиновьева и Сталина для совместной борьбы с Троцким как одним из вероятных преемников^[167]. Как пишет профессор Волкогонов: «Сталин, Каменев и Зиновьев не скрывали своих опасений в отношении Троцкого, который, похоже, давно в душе считал, что только он может быть преемником Ленина, что это место логикой истории давно „забронировано“ для него»^[168]. В декабре 1922 года состояние Ленина снова сильно ухудшилось, 16 декабря произошёл второй инсульт. Большевистским лидерам, в том числе и самому Ленину, стало окончательно ясно, что жить ему осталось недолго.

3 апреля 1922 года по предложению Каменева и Зиновьева была учреждена должность Генерального секретаря ЦК РКП(б), на которую по их предложению был назначен Сталин. Первоначально эта должность понималась как техническая и потому никак не интересовала Троцкого, а под главой государства понимался Председатель Совнаркома. Сталин фактически возглавлял целый ряд подобных «технических» органов ЦК: Секретариат ЦК, Оргбюро ЦК, входил в состав Политбюро, возглавлял основной советский контрольный орган Рабкрин. Также Сталин продвигал на пост главы основного партийного контрольного органа, Центральной контрольной комиссии (ЦКК), своего сторонника Куйбышева. Таким образом Сталину удалось возглавить «технический» государственный аппарат как раз в период особенно резкого роста его влияния.

Ричард Пайпс отмечает, что грандиозный рост бюрократии в начале 1920-х годов был предопределён заранее. По крайней мере с декабря 1917 года большевики взяли курс на всеобщее огосударствление экономики и ликвидацию местного самоуправления, что, будучи помноженным на огромные размеры России, вызвало колоссальный рост госаппарата, взвалившего на себя множество функций, в исполнение которых государство до революции не вмешивалось. Этот процесс подробно рассмотрен исследователем Михаилом Восленским в его фундаментальной работе «Номенклатура». М. С. Восленский отмечает, что с окончанием Гражданской войны в правящую коммунистическую партию хлынула масса «нахрапистых карьеристов», каждого из которых по отдельности Ленин мог расстрелять, сослать, посадить в тюрьму, «но все вместе они были неодолимы». Усиление партийной бюрократии наложилось на всеобщую усталость населения от затянувшейся войны (по выражению Троцкого, победили настроения «не мы для революции, а теперь уж революция для нас»).

В течение 1922 года Ленину на какое-то время удалось вернуться к работе. Он лично вмешался в острую дискуссию по национальному вопросу, раскритиковав сталинский план «автономизации» РСФСР. Заявив по адресу Сталина, что «обрусевшие инородцы зачастую пересаливают по части истинно русского настроения», Ленин выдвинул план устройства СССР как объединения союзных республик. Также в 1922 году Ленин предложил Троцкому стать одним из четырёх заместителей Предсовнаркома; за предложенную Лениным резолюцию проголосовали все члены Политбюро — все, кроме самого Троцкого, недовольного таким незначительным, по его мнению, назначением.

После своего временного возвращения к работе в 1922 году Ленин был поражён развернувшимся в связи с окончанием Гражданской войны бурным процессом построения госаппарата: за время болезни Ленина Совнарком успел образовать 120 новых комиссий, тогда как, по подсчётам Ленина, должно было хватить 16^[169]. В январе 1923 года Ленин написал программную статью «Как нам реорганизовать Рабкрин», в которой пытался сделать из этого органа противовес усиливающейся бюрократии. По мнению Ричарда Пайпса,

Провал попыток экспортировать революцию означал, что возникает необходимость создать стабильное государство и профессиональное чиновничество для управления этим государством. Подобная задача требовала людей совершенно иного типа, чем профессиональный революционер, большую часть сознательной жизни проведший в подполье. … Соратники Ленина были неспособны руководить нормально функционирующим государством, иметь дело с ворохами всевозможной писанины, издавать инструкции разбросанным по всей стране партячейкам, назначать чиновников низшего уровня, — всё это казалось им невыносимо скучным. Сталин был единственным из числа крупных большевиков, у кого имелись и вкус и талант к подобной рутине. Это и стало решающим фактором его восхождения на вершину власти. … Советская бюрократия разрослась в таких неимоверных масштабах, потому что при коммунизме все без исключения, в чём участвовало двое или больше людей, должно было проходить под руководством партийных органов. Вся экономика страны, ранее находившаяся, главным образом, в частных руках, управлялась теперь из единого центра; точно так же обстояло дело со всеми общественными институтами, со всеми культурными объединениями, с духовенством, со всем вплоть до самых мельчайших ячеек общества, потому что, будучи опытными революционерами, большевики прекрасно понимали, что самые безобидные на первый взгляд организации могут служить ширмой для политической активности. Это означало создание гигантской бюрократической машины.

По выражению М. С. Восленского, «когда читаешь последние работы Ленина, явственно видишь, как находящийся на краю могилы вождь мечется перед этой неожиданной проблемой»; по выражению самого Ленина, «самый худший у нас внутренний враг — бюрократ. Это коммунист, который сидит на ответственном (а затем и на неответственном) советском посту и который пользуется всеобщим уважением, как человек добросовестный».

В своей работе 1922 года «К вопросу о национальностях или об „автономизации“» Ленин крайне резко критиковал как рост бюрократического аппарата, так и продвигавшийся Сталиным «великодержавный» план «автономизации» (включения бывших национальных окраин Российской Империи в состав РСФСР в качестве автономных республик вместо проекта СССР):

…вся эта затея «автономизации» в корне была неверна и несвоевременна. Говорят, что требовалось единство аппарата. Но откуда исходили эти уверения? Не от того ли самого российского аппарата, который, как я указал уже в одном из предыдущих номеров своего дневника, заимствован нами от царизма и только чуть-чуть подмазан советским мирром… по совести сказать… [аппарат] на самом деле насквозь ещё чужд нам и представляет собой буржуазную и царскую мешанину. …»свобода выхода из союза», которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке… приняли ли мы с достаточной заботливостью меры, чтобы действительно защитить инородцев от истинно русского держиморды? Я думаю, что мы этих мер не приняли…^[170]

С 1922 года, параллельно с усилением влияния Сталина как главы «технического» аппарата, также усиливается его влияние как секретаря постепенно отходящего от дел Ленина. Как считает Ричард Пайпс, Ленину в этом отношении было куда удобнее иметь дело со Сталиным, чем со своевольным взрывоопасным Троцким:

…когда Ленин, утратив способность заниматься государственными делами, жил в Горках, Сталин навещал его чаще, чем кто бы то ни было другой. Что же касается Троцкого, то в конце 1922 г. он расспрашивал, как проехать в Горки, — судя по всему, он там ни разу не был. Троцкий постоянно бомбардировал Ленина пространными меморандумами, в которых объяснял, сколь многое идёт вкривь и вкось в Советской России и как исправить допущенные ошибки. Ленин часто нацарапывал на этих меморандумах резолюцию «В архив», — это значило, что никаких действий по выводам и предложениям Троцкого предпринимать не следует. Сталин, напротив, посылал ему лишь кратенькие записки, содержащие разбитые по пунктам предложения относительно того, как лучше реализовать принятые Лениным решения, никогда не оспаривая сами эти решения.

Сам Троцкий в своей автобиографической работе «Моя жизнь» признаёт по этому поводу: «нет никакого сомнения в том, что для текущих дел Ленину было во многих случаях удобнее опираться на Сталина, Зиновьева или Каменева, чем на меня… у меня были свои взгляды, свои методы работы, свои приёмы… он слишком хорошо понимал, что я не гожусь для поручений».

После второго инсульта, случившегося с Лениным 16 декабря 1922 года, «тройка» Зиновьев-Каменев-Сталин с января 1923 года окончательно оформила механизм своей работы. Один из секретарей Сталина Борис Бажанов так описывает его:

Политбюро — центральный орган власти. Оно решает все важнейшие вопросы управления страной (да и мировой революцией). …Но порядок дня заседания Политбюро… утверждает тройка. Накануне заседания Политбюро Зиновьев, Каменев и Сталин собираются, сначала чаще на квартире Зиновьева, потом обычно в кабинете Сталина в ЦК. Официально — для утверждения повестки Политбюро. Никаким уставом или регламентом вопрос об утверждении повестки не предусмотрен. <…> это заседание тройки и есть настоящее заседание секретного правительства, решающее, вернее, предрешающее все главные вопросы. Формально тройка решает, ставить ли вопрос на заседании Политбюро или дать ему другое направление. На самом деле члены тройки сговариваются, как этот вопрос должен быть решён на завтрашнем заседании Политбюро, обдумывают решение, распределяют даже между собой роли при обсуждении вопроса на завтрашнем заседании… Завтра на заседании Политбюро будет обсуждение, будут приняты решения, но всё главное обсуждено здесь, в тесном кругу; обсуждено откровенно, между собой (друг друга нечего стесняться) и между подлинными держателями власти. Собственно, это и есть настоящее правительство^[167].

Как впоследствии утверждал сам Троцкий, в декабре 1922 — январе 1923 их с Лениным позиции снова сблизились по вопросам монополии внешней торговли, национально-административного устройства СССР (проект «союзных республик» против проекта «автономизации РСФСР») и борьбы с усилением бюрократии. План Ленина «по борьбе с бюрократией» состоял в расширении ЦК в несколько раз, усиления контрольного органа — Рабоче-крестьянской инспекции (Рабкрин), образования комиссии ЦК по борьбе с бюрократизмом. Предложенные Лениным меры формально были реализованы «тройкой» Зиновьев-Каменев-Сталин: ЦК был расширен с 27 до 40 человек (вместо предлагавшихся Лениным 50-100), а разнообразные контрольные органы (Рабкрин, ЦКК и др.) никаких успехов в борьбе с бюрократией не достигли. По итогам XII Съезда РКП(б), прошедшего в апреле 1923 года, Рабкрин был объединён с ЦКК во главе со сторонником Сталина Куйбышевым. Согласно предложениям Ленина, в Рабкрин действительно были введены рабочие «от станка», однако они составили лишь треть членов этого контрольного органа.

1923 год. Отход Ленина от дел. Начало активной борьбы за власть

10 марта 1923 года с Лениным происходит третий инсульт, и он окончательно отходит от дел^[172]. Большевистский лидер оказывается не в состоянии выступать с традиционным Политическим отчётом на состоявшемся в апреле XII съезде РКП(б). Политбюро какое-то время колеблется, кто должен будет выступать вместо Ленина. Основные претенденты на власть предпочитают маневрировать. Сталин предлагает Троцкого, однако Троцкий отказывается и предлагает зачитать доклад самому Сталину, но и он отказывается. В итоге Политбюро поручает зачитать доклад Зиновьеву как председателю Коминтерна.

Начиная с 1922 года подчинявшийся Сталину Секретариат ЦК начинает обходить принцип выборности секретарей нижестоящих парткомов на местах, «рекомендуя» их под предлогом борьбы с «местническими интересами». В течение 1923 года Сталин и далее укрепляет свою власть, расширив полномочия Учётно-распределительного отдела ЦК (Учраспред), входящего в состав Секретариата ЦК. После XII Съезда Учраспред, ранее занимавшийся назначениями в пределах парткомов разных уровней, начал также ведать перемещениями в практически всех государственных органах, от промышленности до наркомата иностранных дел.

Во второй половине 1923 года умирающий Ленин уже оказывается полностью неспособен вести какую-либо политическую деятельность. В это время режим «нэпа» входит в первый кризис. Материальное положение рабочих в больших городах, в первую очередь в Петрограде и Москве, всё ещё остаётся худшим, чем до 1914 года, с лета 1923 года в стране начинаются забастовки. Рабочие оппозиционеры обвиняют партийные верхи в «бюрократическом перерождении», их требования зачастую балансируют на грани анархо-синдикализма и «интеллигентоедских» предложений вроде принудительного перевода партийных интеллигентов к станку с целью борьбы с их «отрывом от масс». О своём недовольстве заявляют и крестьяне: по состоянию на октябрь 1923 года цены на промышленные товары составили 276 % от уровня 1913 года, тогда как на продовольственные — только 89 %. Иллюстрируя сложившееся положение на графике, Троцкий называет это явление «ножницами цен».

В июле 1923 года контролируемое «тройкой» Зиновьев-Каменев-Сталин большинство ЦК составляет комиссию по проверке положения дел в армии под предлогом обострения революционной ситуации в Германии. Комиссия была составлена из сторонников Сталина и осенью 1923 вынесла предсказуемый вывод о том, что армия «развалена», а Троцкий «не уделяет достаточно внимания деятельности Реввоенсовета». Никаких последствий, кроме гневной отповеди самого Троцкого, эти выводы за собой тогда не повлекли. 23 сентября 1923 «тройка» начинает решающее наступление на Троцкого, предложив на пленуме ЦК расширить состав Реввоенсовета за счёт сторонников тройки. Предложение быстро переросло в скандал: Троцкий, прекрасно понимая, что происходит, предлагает ЦК отправить его «простым солдатом в назревающую германскую революцию». Слово берут Зиновьев, издевательски предложивший отправить в Германию «солдатом революции» и его, и Сталин, потребовавший от ЦК «не рисковать двумя драгоценными жизнями своих любимых вождей». Троцкий покинул заседание, Пленум ЦК отправляет за ним делегацию с предложением вернуться на заседание, однако Троцкий возвращаться отказывается.

8 октября 1923 года Троцкий пишет письмо по хозяйственным вопросам в ЦК. Отметив назревший хозяйственный кризис, он называет сложившееся в партии положение «секретарской иерархией», резко критикует «партийную бюрократию», которую и обвиняет в кризисе.

От членов партии с дореволюционным партстажем Политбюро получает «Заявление сорока шести». 19 октября большинство ЦК организует встречное заявление «Ответ членов Политбюро на письмо тов. Троцкого», в котором он обвинялся в организации фракционной деятельности.

11 декабря 1923 года в «Правде» публикуется первая из четырёх статей «Новый курс» с резким протестом против бюрократизации. Обратив внимание на свою широкую поддержку среди учащейся молодёжи, Троцкий заявляет: «Молодёжь — вернейший барометр партии — резче всего реагирует на партийный бюрократизм». Однако в ходе внутрипартийной борьбы большинство партийных организаций осуждает оппозицию.

«Тройка» также делает серию успешных «подкопов» под основной пост Троцкого — Предреввоенсовета. В течение 1923 года она заменяет на своих сторонников командующих военными округами, пленум ЦК 16 января 1924 года образует подобранную из сторонников Сталина комиссию по обследованию положения в РККА, 18 января 1924 г. XIII партконференция обвиняет Троцкого в организации фракционной деятельности, определяет «троцкизм» как «мелкобуржуазный уклон», сторонники Троцкого — Иоффе, Крестинский и Раковский — были отправлены послами в Китай, Германию и Англию соответственно. В этот период Сталин скептически отзывается о предъявленных Троцким обвинениях в узурпации власти бюрократическим аппаратом: «Для Троцкого разговоры о демократии — это просто манёвр», «Кто тебя, Тит Титыч, обидит? Ты сам всякого обидишь». Одним из ключевых решений XIII партконференции становится решение о массовом наборе в партию до 100 тысяч рабочих «от станка» и запрете на приём в партию «лиц непролетарского происхождения».

В самый разгар этих приготовлений 21 января 1924 года умирает Ленин.

Борьба за власть внутри ВКП(б) после смерти Ленина

1924 год. Смещение Троцкого с должности предреввоенсовета

Известие о смерти Ленина 21 января 1924 года застало Троцкого на следующий день, в пути на оздоровительную поездку в Сухум, на похороны он не явился. По мнению Троцкого, его обманули насчёт даты похорон^[173].

Одним из вопросов, с которым правящая «тройка» Зиновьев-Каменев-Сталин столкнулась сразу же после смерти Ленина, был вопрос, кто займёт его место на становящемся всё более декоративным посту Председателя Совнаркома. Ни один из членов «триумвирата» не решается выдвинуть в этом качестве себя, поскольку это сразу вызвало бы претензии двух остальных «триумвиров». В итоге контролируемое «тройкой» большинство Политбюро ЦК продвигает назначение на эту должность второстепенного и неопасного Рыкова А. И.

Троцкому остаётся лишь бессильно наблюдать за происходящим. В феврале 1924 организованная «тройкой» комиссия признаёт «развал» в армии, и под предлогом усиления её руководства массами вводит в состав армейских верхов многих противников Троцкого, вплоть до Ворошилова. В течение 1924 года Троцкий постепенно теряет контроль над армией. Командующий Западным фронтом Тухачевский переведён на должность помощника начальника штаба РККА в Москву. Из Московского военного округа удалён Муралов Н. И., заместителем Предреввоенсовета назначен Фрунзе М. В., ещё в январе смещён начальник политуправления Антонов-Овсеенко. Заменивший его Бубнов А. С. весной 1924 года обнаруживает, что в программе политподготовки бойцов Красной Армии всё ещё упорно сохраняется тема «Товарищ Троцкий — вождь Красной Армии». Сталин требует занятия по этой теме убрать, выявить и наказать автора формулировки, также заменив её на «Реввоенсовет — вождь Красной Армии».

В мае 1924 года Троцкий подвергается настоящей травле на XIII съезде РКП(б), первом после смерти Ленина. Рыков выступает с осуждением «нападок» Троцкого на аппарат, приравняв их к нападкам и на саму партию, также отвергает призыв Троцкого «равняться на молодёжь», как на «верный барометр партии». Зиновьев окончательно обозначает свою претензию на лидерство в правящем триумвирате, выступив на Съезде с Политическим докладом, что до своей болезни делал только Ленин. Второй «триумвир», Каменев, становится председательствующим на этом съезде. Съезд резко осудил «троцкизм», потребовав от Троцкого отказа от фракционной деятельности и признания ошибок. Троцкий в своём ответном слове признал правоту большинства ЦК и большинства партии, однако ошибки признавать наотрез отказался.

Зиновьев Г. Е., выступив на двух подряд съездах РКП(б) с Политическим докладом, фактически претендует на роль основного преемника Ленина. Хотя это всё менее соответствует реальной расстановке сил внутри правящей «тройки» Зиновьев-Каменев-Сталин, Сталин предпочитает пока что оставаться на вторых ролях. Амбиции Зиновьева приводят лишь к тому, что основной мишенью для сторонников всё ещё опасного Троцкого становится сам Зиновьев, а не Сталин. Сталин же предпочитает лавировать на случай, если Троцкий каким-то чудом умудрится победить. На этом этапе Сталин позиционирует себя, как «умеренного», и даже сдерживает особо «кровожадные» требования Зиновьева (так, в январе 1924 года Зиновьев требовал арестовать Троцкого, как предположительно подготовляющего «бонапартистский» военный переворот). Бажанов Б. Г. свидетельствует:

Члены тройки входят через три-четыре минуты один за другим — они, видимо, перед входом о чём-то совещались. Первым входит Зиновьев, он не смотрит в сторону Троцкого, и Троцкий тоже делает вид, что его не видит, и рассматривает бумаги. Третьим входит Сталин. Он направляется прямо к Троцкому и размашистым широким жестом дружелюбно пожимает ему руку. Я ясно ощущаю фальшь и ложь этого жеста; Сталин — ярый враг Троцкого и его терпеть не может. Я вспоминаю Ленина: «Не верьте Сталину: пойдёт на гнилой компромисс и обманет»^[174].

Тем временем Сталин, начиная с 1922 года, методично расставляет на все ключевые посты в партии своих сторонников. Особое внимание он уделяет секретарям губернских и уездных парткомов, так как они формируют делегации на партийные съезды, а съезды имеют право переизбирать руководство партии.

Ничуть не помешала «тройке» и «разорвавшаяся» в мае 1924 года «бомба», оставленная Лениным перед своей смертью — так называемое «Завещание Ленина». В тексте предлагалось сместить Сталина с поста генсека, как человека «грубого», который «сосредоточил в своих руках необъятную власть». Для Сталина подобный «компромат» стал тяжёлым ударом. Вместе с тем двусмысленность «Завещания» была и в том, что «компромат» обрушился на головы всех поголовно основных претендентов в борьбе за власть. Каменеву и Зиновьеву Ленин припомнил их позицию в октябре 1917 года, Троцкого обвинил в «чрезмерном увлечении чисто административной стороной дела», явно имея в виду дискуссию о профсоюзах. Бухарина Ленин назвал «ценнейшим теоретиком» и «любимцем партии», но вместе с тем обрушил «компромат» и на него, заявив, что «его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нём есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)».

1 мая 1924 на чрезвычайном пленуме ЦК зачитывается «Завещание». Зиновьев и Каменев, считая Сталина неопасным, предлагают его с поста Генерального секретаря не снимать. Контролируемое «тройкой» большинство переизбирает Сталина генсеком, Троцкому остаётся лишь изображать «энергичной мимикой своё крайнее презрение ко всей этой комедии». Кроме того, пленум постановляет письмо не разглашать.

В феврале-августе 1924 года Сталин организует так называемый «ленинский призыв» — массовый набор в партию 230 тыс. рабочих, даже превысив принятую на XIII партконференции цифру в 100 тыс. чел. Численность РКП(б) выросла в полтора раза, качественно и резко изменив настроение умов. «Ленинский призыв» вызвал массовый психоз в масштабе всей страны; всего лишь за несколько месяцев было подано до 300 тыс. заявлений на вступление в партию.

Требование провести так называемое «орабочивание» партии начало широко звучать, начиная с появления «рабочей оппозиции» в конце 1920 — начале 1921 года, однако на практике оно начало массово воплощаться с 1924. В период, когда коммунистическую партию начали сотрясать особенно ожесточённые идеологические дискуссии, в партию были включены огромные массы необразованных людей, которые зачастую понимали смысл этих дискуссий лишь поверхностно, зато прекрасно понимали свои привилегии перед беспартийными, и смотрели на партию, «как на пирог с начинкой». Эти люди хорошо видели, что огромное беспартийное большинство населения России полностью бесправно перед диктатурой коммунистической партии, и задавлено террором ГПУ, так что громкие призывы оппозиционеров к «демократизму» во внутрипартийной жизни они воспринимали как фарс.

Проведение «ленинского призыва», таким образом, развернуло проводимую ранее политику на 180°, превратив партию из «элитарной» в массовую. Вместе с тем массовые наборы открыли шлюзы для карьеристов, презрительно охарактеризованных Троцким как «мелкобуржуазные элементы». «Новобранцы» 1924 года, выбирая между основными претендентами, вцепившимися друг другу в глотки в борьбе за власть, всё чаще выбирали сторону Сталина, поскольку от него, как от главы партийного аппарата, в конечном счёте зависело распределение назначений, пайков, квартир и разнообразных привилегий. Поведение Сталина в 1920-е годы разительно отличается от того образа «кровожадного диктатора», с которым он вошёл в историю. Сталин принимает и внимательно выслушивает всех желающих, дружелюбно попыхивая своей трубкой, что составляет резкий контраст с заносчивым высокомерным Троцким.

В этой среде Троцкий становился всё менее и менее востребован. Как отмечает Исаак Дойчер, если во время Гражданской войны бурная энергетика и театральные эффектные жесты Троцкого были вполне уместны, с наступлением мира они уже начали отдавать истерикой. Если в 1917 году Троцкий собирал в петроградском цирке «Модерн» целые толпы рабочих и солдат, слушавших его яркие речи как откровение, то уже в 1923 году он смог зажечь своими проповедями только молодых фанатиков. Время фанатиков и идеологов прошло, наступило время организаторов, смотревших на марксистскую фразеологию лишь как на удобный инструмент. По выражению Восленского М. С., смысл борьбы за власть в 1920-е — 1930-е годы был в том, что «коммунисты по убеждению сменились коммунистами по названию». Иллюстрируя воцарившиеся настроение умов, секретарь Политбюро Бажанов Б. Г. приводит следующий пример:

…В первое же время моего секретарствования на Политбюро моё ухо уловило иронический смысл термина «образованный марксист». Оказалось, что когда говорилось «образованный марксист», надо было понимать: «болван и пустомеля».

Бывало и яснее. Народный комиссар финансов Сокольников, проводящий дежурную реформу, представляет на утверждение Политбюро назначение членом коллегии Наркомфина и начальником валютного управления профессора Юровского. Юровский — не коммунист, Политбюро его не знает. Кто-то из членов Политбюро спрашивает: «Надеюсь, он не марксист?» — «Что вы, что вы, — торопится ответить Сокольников, — валютное управление, там надо не языком болтать, а уметь дело делать». Политбюро утверждает Юровского без возражений^[175].

В течение 1924 года Троцкий постепенно теряет контроль над армией, куда «тройка» вводит ряд его противников. Теряющему реальную власть Троцкому остаётся только апеллировать к своему авторитету деятеля революции и Гражданской войны, используя свои ораторские и публицистические способности. Но вплоть до осени 1924 года Троцкий выжидает удобного момента.

Пассивность Троцкого приводит к тому, что уже с июня 1924 года правящая «тройка» в отсутствие общего врага начинает разваливаться. 17 июня Сталин, выступая на курсах секретарей уездных парткомов при ЦК РКП(б), обрушивается на Зиновьева и Каменева, «придравшись» к оговорке «Россия нэпмановская» вместо «Россия нэповская» в цитате Ленина «из России нэповской будет Россия социалистическая». В обстановке царящих тогда ожесточённых идеологических баталий подобная оговорка означала бы признание того, что Россией правят не коммунисты, а нэпманы; сам факт подобной оговорки был охарактеризован Сталиным, как «искажение ленинизма». Увлёкшись, Сталин обрушился на провозглашённую Зиновьевым на XII съезде доктрину «диктатуры партии», назвав её «чепухой», так как марксистская теория определяла «диктатуру пролетариата», а не «диктатуру партии». Зиновьев в ответ организует совещание ЦК, осудившее тезис Сталина о «диктатуре партии», как «ошибочный».

Одновременно Зиновьев и Каменев усиливают давление на Троцкого, требуя его исключения из партии, но не собирают большинства ЦК. В это время Сталин, лавируя между двумя группировками, протестует против исключения Троцкого из партии.

Увидев, что «тройка» фактически раскололась, Троцкий решает идти в наступление. В октябре 1924 года он публикует статью «Уроки Октября», помещённую в третий том собрания сочинений Троцкого в качестве предисловия. В этой статье Троцкий напоминал о своей роли организатора Октябрьской революции, и в порядке «компромата» напоминает читателям, что Зиновьев и Каменев вообще были против выступления, а Сталин в нём никакой роли не сыграл. Статья спровоцировала так называемую «литературную дискуссию», в которой «тройка» обрушилась на Троцкого со встречным «компроматом», припомнив ему небольшевистское прошлое и взаимную ругань с Лениным до революции.

Сталин презрительно характеризует попытки Троцкого напомнить о своих заслугах как «арабские сказки», и заявляет, что «разговоры об особой роли Троцкого есть легенда, распространяемая услужливыми „партийными кумушками“».

1925 год. Раскол «тройки». Сталин против Зиновьева и Каменева

Начатая Троцким «война компроматов» обрушилась на него же, повредив его авторитету гораздо сильнее, чем вновь объединившимся на какое-то время «триумвирам». На пленуме ЦК в январе 1925 года Зиновьев и Каменев требуют исключить Троцкого из партии. Сталин, продолжая лавировать, предлагает Троцкого не только не исключать, но даже оставить его в ЦК и Политбюро, отобрав у него наконец только ключевые посты наркомвоенмора и предреввоенсовета. Новым наркомвоенмором становится Фрунзе, а его заместителем — Ворошилов.

По утверждению самого Троцкого, он даже с облегчением воспринял своё «свержение», поскольку это в какой-то мере отводило обвинения в подготовке «бонапартистского» военного переворота. Троцкий просит ЦК направить его на хозяйственную деятельность, поскольку с окончанием Гражданской войны она приобретает всё большее значение. Пленум ЦК назначает Троцкого на ряд второстепенных постов: председатель Главного комитета по концессиям (Главконцесском), председатель особого совещания при ВСНХ по качеству продукции, председатель Электротехнического комитета.

После такого удара по Троцкому «тройка» Зиновьев-Каменев-Сталин окончательно распадается, сторонники Зиновьева и Каменева формируют так называемую «новую оппозицию». Основным предлогом для раскола становится разработанная Сталиным доктрина «построения социализма в отдельно взятой стране».

Как указывает исследователь Н. В. Валентинов, невозможность «построения социализма в отдельно взятой стране» представлялась очевидной для Ленина, по крайней мере, вплоть до 1922 года. Необходимость «мировой революции» признавалась как Троцким, Зиновьевым и Каменевым, так и Сталиным, который ещё в апреле 1924 года утверждал, что

Свергнуть власть буржуазии и поставить власть пролетариата в одной стране ещё не значит обеспечить полную победу социализма. Главная задача социализма — организация социалистического производства — остаётся ещё впереди. Можно ли разрешить эту задачу, можно ли добиться окончательной победы социализма в одной стране, без совместных усилий пролетариата нескольких передовых стран? Нет, невозможно. Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны — об этом говорит нам история нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства, усилий одной страны, особенно такой крестьянской, как Россия, уже недостаточно, для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран. Поэтому развитие и поддержка революции в других странах является существенной задачей победившей революции. Поэтому революция победившей страны должна рассматривать себя не как самодовлеющую величину, а как подспорье, как средство для ускорения победы пролетариата в других странах[176].

Однако «литературная дискуссия» осенью 1924 года побудила Сталина укрепить свои позиции в борьбе за власть, начав позиционировать себя, как теоретика коммунистической идеологии, в противовес Троцкому и Зиновьеву. После «тщательного анализа трудов Ленина», Сталин уже 17 декабря 1924 года выступает против продвигаемой Троцким идеи распространения революции на Запад («перманентная революция»). Окончательно новая доктрина оформляется на XIV партконференции 27-29 апреля 1925 года.

Сталинское идеологическое нововведение прямо противоречило Энгельсу, утверждавшему, что «Коммунистическая революция будет не только национальной, но произойдёт одновременно во всех цивилизованных странах …Она есть всемирная революция и будет поэтому иметь всемирную арену»^[177], однако пришлось как нельзя кстати стране, уставшей от затянувшейся войны — сначала Первой мировой, а затем Гражданской. Однако оно было встречено в штыки Зиновьевым. Зиновьев сам разработал доктрины «троцкизма», как «мелкобуржуазного и враждебного ленинизму течения», и «социал-фашизма» (ярлык, навешенный на европейскую социал-демократию), и претензия Сталина на роль крупного теоретика Зиновьева крайне раздражала.

Резолюция XIV партконференции ещё приняла компромиссный между Сталиным и Зиновьевым характер, однако в течение 1925 года назревает бурный антагонизм. 4 сентября формируется «платформа четырёх» Зиновьев-Каменев-Крупская-Сокольников. На XIV съезде РКП(б) в декабре 1925 года Зиновьев заявил, что сталинская доктрина «отдаёт душком национальной ограниченности»^[178].

Как полагает секретарь Сталина Б. Г. Бажанов, к 1925 году Сталин уже в общих чертах завершил процесс расстановки своих сторонников на ключевые должности секретарей губернских парткомов:

Чтобы быть у власти, надо было иметь своё большинство в Центральном Комитете. Но Центральный Комитет избирается съездом партии. Чтобы избрать свой Центральный Комитет, надо было иметь своё большинство на съезде. А для этого надо было иметь за собой большинство делегаций на съезд от губернских, областных и краевых партийных организаций. Между тем эти делегации не столько выбираются, сколько подбираются руководителями местного партийного аппарата — секретарём губкома и его ближайшими сотрудниками. Подобрать и рассадить своих людей в секретари и основные работники губкомов, и таким образом будет ваше большинство на съезде. Вот этим подбором и занимаются систематически уже в течение нескольких лет Сталин и Молотов. Не всюду это проходит гладко и просто. Например, сложен и труден путь ЦК Украины, у которого несколько губкомов. Приходится комбинировать, смещать, перемещать, то сажать на ЦК Украины первым секретарём Кагановича, чтоб навёл в аппарате порядок, то перемещать, выдвигать и удалять строптивых украинских работников. Но в 1925 году основное в этом рассаживании людей проделано^[179].

Основные соперники Сталина также расставляли своих сторонников на ключевые посты. Троцкий ограничивался продвижением своих сторонников, к 1925 году уже по большей части смещённых, в пределах армии (Склянский, Гамарник, Тухачевский, Антонов-Овсеенко и др.), Зиновьев насадил свой «клан» в Петрограде и в Коминтерне, Бухарин фактически контролировал газету «Правда» и Институт красной профессуры, а Каменев подобной деятельностью вообще не занимался, и, по выражению Б. Г. Бажанова, «сидел на Москве по инерции». Сталин же, возглавив партийный аппарат, получил возможность продвигать своих назначенцев с особенным размахом.

31 октября 1925 года на операционном столе умирает М. В. Фрунзе, заменивший Троцкого на постах наркомвоенмора и предреввоенсовета. Эта смерть до сих пор кажется ряду исследователей подозрительной. Сторонники Троцкого обвиняют в этой смерти Сталина. Борис Пильняк в 1926 году обыгрывает эту версию в своей книге «Повесть непогашенной луны». С другой стороны, Б. Г. Бажанов, бывший во время этих событий секретарём Сталина, находит деятельность Фрунзе в 1924—1925 годах крайне подозрительной. Так, Фрунзе добился реорганизации армии, отмены раздражавшего командиров частей и объединений политического контроля комиссаров, и расставил на ряд ключевых должностей в армии далёких от коммунизма военных. Сам Фрунзе при этом не воспринимался современниками, как сталинец, хотя и был выдвинут Сталиным лично. Все эти обстоятельства вызвали у Бажанова сильные подозрения, что Фрунзе предположительно вёл свою собственную игру, и готовил военный переворот, как антитроцкистский, так и антисталинский. По утверждению Бажанова, точно такие же подозрения возникли и у одного из приближённых Сталина, Л. З. Мехлиса, и, видимо, и у самого Сталина тоже.

В течение всего 1925 года Сталин «подкапывается» под Зиновьева. С помощью Молотова ему удаётся склонить на свою сторону главу Московской партийной организации, зиновьевского назначенца Н. А. Угланова, а один из ближайших сторонников Сталина Л. М. Каганович устраивает чистку от зиновьевцев на Украине.

К декабрю ситуация особенно обостряется: ленинградская и московская партийные организации обмениваются обвинениями в адрес друг друга, Зиновьев обвиняет московскую организацию в «ликвидаторском неверии в победу социализма», а Сталина в «полутроцкизме». Возглавляемая Зиновьевым ленинградская партийная организация пытается печатать оппозиционную литературу, что сталинское большинство характеризует, как организация фракционной деятельности.

На XIV Съезде ВКП(б) обнаружилось, что на стороне Зиновьева с «монолитным единством» выступила одна только ленинградская делегация, но Сталин выставил против неё все остальные делегации, также действовавшие в таком же «монолитном единстве». Надежды Зиновьева-Каменева на поддержку московской и украинской делегаций не оправдались^[180]. Разгром «новой оппозиции» был полным: Зиновьев теряет свои ключевые посты главы Ленсовета и Коминтерна, а Каменев — пост главы Москвы.

Троцкий в это время полностью игнорирует политику, с головой уйдя в работу на предоставленных ему «технократических» должностях.

..я усердно посещал многочисленные лаборатории, с огромным интересом присутствовал на опытах, выслушивал объяснения лучших учёных, штудировал в свободные часы учебники химии и гидродинамики и чувствовал себя наполовину администратором, наполовину студентом… В качестве начальника электротехнического управления я посещал строящиеся электростанции и совершил, в частности, поездку на Днепр, где производились широкие подготовительные работы для будущей гидростанции. Два лодочника спустили меня меж порогов по водоворотам на рыбачьей ладье, по старому пути запорожских казаков. Это был, разумеется, чисто спортивный интерес. Но я глубоко заинтересовался днепровским предприятием, и с хозяйственной точки зрения, и с технической. Чтоб застраховать гидростанцию от просчётов, я организовал американскую экспертизу, дополненную впоследствии немецкой. Свою новую работу я пытался связывать не только с текущими задачами хозяйства, но и с основными проблемами социализма. В борьбе против тупоумного национального подхода к хозяйственным вопросам («независимость» путём самодовлеющей изолированности) я выдвинул проблему разработки системы сравнительных коэффициентов нашего хозяйства и мирового. Эта проблема вытекала из необходимости правильной ориентировки на мировом рынке, что должно было, в свою очередь, служить задачам импорта, экспорта и концессионной политики. По самому существу своему проблема сравнительных коэффициентов, вытекавшая из признания господства мировых производительных сил над национальными, означала поход против реакционной теории социализма в отдельной стране.

Впрочем, никаких значимых результатов деятельность Троцкого на этих должностях не принесла, поскольку и сами эти посты были второстепенными и малозначимыми. По оценке Бориса Бажанова, «Назначения эти были и провокационны, и комичны… Троцкий мало подходил для этих мошеннических операций — поэтому, вероятно, его туда и назначили. Ещё меньше он подходил для наблюдения за качеством продукции советских заводов. Блестящий оратор и полемист, трибун трудных переломных моментов, он был смешон в качестве наблюдателя за качеством советских штанов и гвоздей. Впрочем, он сделал попытку добросовестно выполнить и эту задачу возложенную на него партией; создал комиссию специалистов, объехал с ней ряд заводов и представил результаты изучения Высшему Совету Народного Хозяйства; заключения его никаких последствий, понятно, не имели».

Начиная со своего разгрома в январе, в течение всего 1925 года Троцкий не занимается никакой сколько-нибудь заметной политической деятельностью, и даже не выступает на XIV Съезде ВКП(б), злорадно наблюдая со стороны за разгромом Зиновьева и Каменева. Тем не менее, именно в 1925 году Троцкий укрепляет свои позиции идеолога, опубликовав в «Правде» серию программных статей «К социализму или капитализму?», развивающих идеи своих сторонников Преображенского, Пятакова и Смирнова. Статьи Троцкого опирались в первую очередь на опубликованную также в 1925 году работу Преображенского «Закон социалистического первоначального накопления».

Во всех этих работах Троцкий и его сторонники выдвинули идеологическую доктрину так называемой «сверхиндустриализации». Одно из самых фундаментальных противоречий между ортодоксальным марксизмом XIX века и его реальным воплощением было очевидно уже с 1917 года — революция победила в крестьянской России, тогда как Маркс и Энгельс при своей жизни явно полагали, что это произойдёт в индустриальной Западной Европе. Троцкий предлагает ликвидировать это противоречие, приступив к форсированной индустриализации за счёт деревни. Б. Г. Бажанов прокомментировал это так:
«чисто большевистский подход: чтобы что-то сделать, нужно кого-то ограбить».

Основное внимание Троцкий предлагает уделять развитию в первую очередь военной промышленности, и тяжёлой промышленности, производству средств производства. Подобные взгляды начинают перекликаться с платформой Зиновьева и Каменева. К 1925 году материальный уровень жизни рабочих в больших промышленных городах всё ещё был ниже уровня 1913 года. В связи с этим в больших городах, в первую очередь в Ленинграде и в Москве всё сильнее нарастало недовольство режимом «нэпа»; подобное недовольство персонифицировалось в образах «нэпмана» и «кулака». Зиновьев и Каменев, как главы Ленинградской и Московской партийных организаций, стали проводниками подобного недовольства.

Доктрина «сверхиндустриализации», к которой параллельно приходят группа Троцкого, и группа Зиновьева-Каменева, даёт им в руки удобный предлог обрушиться на Сталина. Не желая давать своим конкурентам козырь в руки, Сталин в качестве «противовеса» обращается к будущему блоку «правых» — Бухарин, Рыков, Томский. Бухарин выдвигает конкурирующую идеологическую доктрину «врастания крестьянина в социализм», и подвергает жёсткой критике доктрину «сверхиндустриализации», обвинив сторонников Троцкого в насаждении «внутреннего колониализма» и ограблении деревни.

1926—1927 годы. «Объединённая оппозиция» против блока Сталин-Бухарин

К началу 1926 года происходит сближение политических платформ группы Троцкого и группы Зиновьева-Каменева на основе единства взглядов по вопросу возможности «построения социализма в одной стране» и «сверхиндустриализации». В апреле-июле 1926 «старая» («троцкистская») и «новая» (зиновьевско-каменевская) оппозиции объединяются («троцкистско-зиновьевский блок»), что явно обозначилось на проходивших в апреле и в июле пленумах ЦК. К блоку примыкают также со стороны Троцкого Иоффе А. А., Антонов-Овсеенко В. А., Преображенский Е. А., Крестинский Н. Н., Радек К. Б., Белобородов А. Г., Смилга И. Т. и др., со стороны Зиновьева — Сокольников Г. Я., Лашевич. К оппозиционерам присоединяются также вдова Ленина Крупская Н. К и осколки разгромленной «рабочей оппозиции», в первую очередь Шляпников А. Г.

К 1926 году основные оппозиционеры уже полностью потеряли реальную власть. Троцкий лишился постов наркомвоенмора и предреввоенсовета, Зиновьев — председателя исполкома Ленсовета и председателя исполкома Коминтерна, Каменев — главы Московской партийной организации, зампредсовнаркома и председателя Совета Труда и Обороны. Хотя они всё ещё сохраняют членство в ЦК, и даже членство в Политбюро, на всех пленумах ЦК, заседаниях Политбюро и на всех партийных съездах они уже оказываются в меньшинстве. В отсутствие всякой власти оппозиционерам остаётся только перенести свою борьбу со Сталиным в область чистой идеологии в надежде склонить на свою сторону партийное большинство. Оппозиция ожесточённо обвиняет Генерального секретаря в «бюрократическом перерождении партии», «движении к термидору», нежелании проводить «сверхиндустриализацию» и саботаже строительства «международной системы социализма».

По мнению Бориса Бажанова, к 1926 году Сталин уже в целом завершил процесс расстановки своих сторонников на все ключевые посты в партии, и «продолжал эту шумиху с оппозицией только для того, чтобы выявить своих скрытых врагов».

Как отмечает исследователь Роговин В. З., объединение ещё совсем недавно враждовавших группы Троцкого и группы Зиновьева-Каменева на деле привело только к их взаимной дискредитации. Ещё в 1924 году Зиновьев ожесточённо атаковал Троцкого, разработав доктрину «троцкизма», как «враждебного ленинизму мелкобуржуазного течения». В 1926 году он предпочёл блокироваться с тем же самым Троцким. Как отмечал впоследствии Киров С. М., «нигде троцкизм не был так разбит… как в Ленинграде [возглавляемом Зиновьевым],.. потом вдруг неожиданно состоялось знаменитое братание между Зиновьевым и Троцким. Этот шаг показался ленинградской организации чем-то совершенно волшебным».

Сталин между тем использует «компромат» собственных противников, обвиняя в «троцкизме» теперь и автора самого «троцкизма» Зиновьева, раз уж он составил с Троцким блок. Во время «литературной дискуссии» 1924 года Троцкий «припомнил» Зиновьеву и Каменеву их позицию в октябре 1917 года; теперь же Сталин с удовольствием «перехватывает» и эти лозунги. Вдова Ленина Крупская на XIV Съезде ВКП(б) безуспешно пытается взывать к «партийному демократизму», напомнив делегатам, что и сам Ленин на «стокгольмском» съезде был в меньшинстве, но её уже никто не слушал. Сталин парирует выступление Крупской заявлением: «А чем, собственно, отличается тов. Крупская от всякого другого ответственного товарища? Не думаете ли вы, что интересы отдельных товарищей должны быть поставлены выше интересов партии и её единства? Разве товарищам из оппозиции не известно, что для нас, для большевиков, формальный демократизм — пустышка, а реальные интересы партии — всё?».

Всё чаще и чаще в упрёк Троцкому начинает ставиться и его национальность, в президиумы начинают всё чаще подавать записки с мест с заявлениями вроде «Троцкий отвергает возможность построения социализма в одной стране, потому что из-за своей национальности не верит в силу русского народа», «Троцкий не мог быть коммунистом, что сама его национальность указывает, что ему нужна спекуляция». В 1927 году Троцкий обрушивается на подобные записки, называя их «черносотенными»: «чёрт знает что, спрашивают, на какие-де „средства“ оппозиция ведёт свою „работу“». Сталин и здесь позиционирует себя, как «умеренного», выступив с двусмысленным заявлением, что «мы боремся против Троцкого, Зиновьева и Каменева не потому, что они евреи, а потому, что они оппозиционеры».

Стремясь найти противовес идеологическим нововведениям оппозиционеров, Сталин объединяется с группой Бухарин Н. И. — Рыков А. И. — Томский М. П., взгляды которых впоследствии были осуждены, как «правый уклон». Бухарин ожесточённо атакует «левых» оппозиционеров, обвиняя их доктрину «сверхиндустриализации» в строительстве «внутреннего колониализма» и подрыве «смычки» между городом и деревней. С точки зрения «правых», одним из грехов «троцкизма» была чрезмерная опора только на рабочих и пренебрежение крестьянством. На этом этапе Сталин всё ещё позиционирует себя, как «умеренного» центриста, сдерживающего радикализм как левого, так и правого крыла партии. С одной стороны, Сталин противостоит левым с их требованием продолжения изнурительной «мировой революции» и не менее изнурительной индустриализации. С другой стороны, Сталин также «одёргивает» чрезмерно увлёкшегося Бухарина, осудив его знаменитый лозунг крестьянам «Обогащайтесь!», как «не наш».

Троцкий в 1927 году описывает сталинскую роль «миротворца» следующим образом:

На всех ячейках докладчики, специально дрессированные, ставят вопрос об оппозиции так, что поднимается рабочий, чаще всего по наряду, и говорит: «чего же вы возитесь с ними, не пора ли их расстрелять?» Тогда докладчик со скромно-лицемерной миной возражает: «товарищи, не нужно спешить». … всё это для того, чтобы вызвать у обманутых слушателей, у сырых молодых партийцев, которыми вы искусственно заполняете партийные ряды, бешеную реакцию, и чтобы потом иметь возможность сказать: «смотрите, мы готовы бы терпеть, но массы требуют».

В январе 1924 года Сталин сдержал Зиновьева, требовавшего арестовать Троцкого за предполагаемую подготовку «бонапартистского» военного переворота, в июле и в декабре Зиновьев требует исключить Троцкого из партии. В декабре 1925 Сталин защищает от атак Зиновьева уже Бухарина. В 1926—1927 годах Бухарин, Рыков и Томский вполне определённо «забегают вперёд» Сталина, требуя репрессий. Так, Бухарин в ноябре 1926 года заявляет:

Тов. Зиновьев говорил… как хорошо Ильич поступил с оппозицией, не выключая всех тогда, когда он имел только два голоса из всех на профессиональном собрании. Ильич дело понимал: ну-ка, исключи всех, когда имеешь два голоса (Смех). А вот тогда, когда имеешь всех, и против себя имеешь два голоса, а эти два голоса кричат о термидоре, — тогда можно и подумать. (Возгласы «Правильно». Аплодисменты, смех. Сталин с места: «Здорово, Бухарин, здорово. Не говорит, а режет.»)

Томский в ноябре 1927 года выражается более определённо:

Оппозиция очень широко распространяет слухи о репрессиях, об ожидаемых тюрьмах, о Соловках и т. д. Мы на это скажем нервным людям: «Если вы и теперь не успокоитесь, когда мы вас вывели из партии, то теперь мы говорим: нишкните, мы просто вежливо попросим вас присесть, ибо вам стоять неудобно. Если вы попытаетесь выйти теперь на фабрики и заводы, то мы скажем „присядьте, пожалуйста“ (Бурные аплодисменты), ибо, товарищи, в обстановке диктатуры пролетариата может быть и две и четыре партии, но только при одном условии: одна партия будет у власти, а все остальные в тюрьме.» (Аплодисменты).

В таком же духе выступает и Рыков, на XV съезде ВКП(б) в декабре 1927 года заметивший: «Нельзя ручаться за то, что население тюрем не придётся в ближайшее время несколько увеличить». В качестве подарка делегатам съезда из Сталинграда прислали метлу. Рыков лично вручил её Сталину со словами: «я передаю метлу товарищу Сталину, пусть он выметает ею наших врагов».

Организованное Сталиным большинство всё больше вытесняет оппозиционеров из легального поля, лишая их возможности вести дискуссии на пленумах, съездах, в печати. В июле 1926 года зиновьевец Лашевич организует в подмосковном лесу нелегальное собрание оппозиции, за что Зиновьев выводится из Политбюро, как «руководящий фракционной деятельностью». Накал страстей приводит к тому, что во время совместного июльского пленума ЦК и ЦКК прямо в зале заседаний у Дзержинского Ф. Э. происходит сердечный приступ, 20 июля он умирает.

Осенью 1926 года оппозиция пытается организовать агитацию на «низовых» партийных ячейках, что сопровождается хорошо организованными обструкциями, и исключениями сторонников оппозиции из партии «за фракционную деятельность». Троцкий яростно атакует Сталина, заявляя: «Идейное убожество заменено аппаратным всемогуществом», и «наверху создалась каста, оторвавшаяся от масс».

Аппарат дал бешеный отпор. Идейная борьба заменилась административной механикой: телефонными вызовами партийной бюрократии на собрания рабочих ячеек, бешеным скоплением автомобилей, рёвом гудков, хорошо организованным свистом и рёвом при появлении оппозиционеров на трибуне. Правящая фракция давила механической концентрацией своих сил, угрозой репрессий. Прежде чем партийная масса успела что-нибудь услышать, понять и сказать, она испугалась раскола и катастрофы.

Вместе с тем оппозиционеры Зиновьев, Петерсон, Муралов и Троцкий в своём письме Политбюро ЦК ВКП(б), Президиум ЦКК, и Исполком Коминтерна от 6 сентября 1927 года признают: «В прошлом нашей партии такие средства [срывание собраний] применялись нами на собраниях, созываемых буржуазными партиями, а также — на собраниях с меньшевиками после окончательного раскола с ними. Внутри нашей партии подобные методы должны быть самым решительным образом запрещены, ибо они мешают решению партийных вопросов партийным путём».

Постепенное «выдавливание» оппозиционеров за рамки «советской легальности» приводит к тому, что под предлогом «нарушения партийной дисциплины» Троцкий и Каменев в октябре 1926 года исключаются из Политбюро. Также осенью 1926 года от оппозиционеров отходит Крупская Н. К, заявившая: «Оппозиция зашла слишком далеко». Тем не менее, Троцкий остаётся в составе ЦК, время от времени яростно атакуя Сталина на его пленумах. 26 ноября 1926 года Каменев Л. Б. был удалён из России, и отправлен в Италию в качестве полпреда. Один из основных «зиновьевцев», Сокольников Г. Я. ещё в 16 января 1926 года переведён с должности наркомфина на должность заместителя председателя Госплана СССР.

Постепенная «агония» оппозиции на какое-то время отодвигается политическим кризисом в Китае. В конце 1926 года блок Сталин-Бухарин настаивал на проведении Коммунистической партией Китая умеренной политики, и составлении альянса с возглавляемым Чан Кай Ши движением Гоминьдан. Подобная тактика резко отличалась от тактики самих коммунистов в 1917 году, и закончилась провалом; в апреле 1927 года Чан Кай Ши, опасаясь соперничества с китайскими коммунистами, разогнал их силой.

Политический кризис в Китае был широко использован оппозицией для критики Сталина, как «саботаж строительства международной системы социализма». Троцкий охарактеризовал китайские события, как «очевидное банкротство сталинской политики».

В июне 1927 года главный контрольный орган партии, ЦКК рассматривает дела Зиновьева и Троцкого, однако решает их из партии не исключать. В июле Троцкий выдвигает двусмысленный «тезис Клемансо», который Сталин 1 августа на объединённом пленуме ЦК и ЦКК охарактеризовал, как обещание «захватить повстанческим путём власть в случае войны», организованное Сталиным большинство осуждает Троцкого за «условное оборончество» и стремление «организовать вторую партию». В то же время Сталин выступает против исключения Троцкого из партии, в результате пленум ограничивается объявлением Зиновьеву и Троцкому строгого выговора.

Осенью 1927 года Сталин окончательно «выдавливает» левую оппозицию за рамки «советской легальности». В сентябре оппозиционеры организуют в Москве и Ленинграде нелегальные рабочие сходки, которые посетили до 20 тыс. чел. В ряде городов выступления оппозиционеров на собраниях партактивов прерываются криками и свистом; в Ленинграде во время выступления оппозиции в зале заседаний был отключён свет, на собрании партактива Петроградского района на выступавшего оппозиционера напали, и разорвали предлагавшийся им проект резолюции. Ряд оппозиционеров получает назначения за границу, в частности, никогда не работавший в торговле Сафаров Г. И. «высылается» в советское торгпредство в Турции, однако выехать отказался. Разворачиваются массовые исключения из партии рядовых оппозционеров, к ноябрю 1927 дошедшие по крайней мере до 600 человек, 26 августа появляется директива не принимать в члены партии кандидатов-оппозиционеров.

Для печати агитационной литературы организуется нелегальная типография по образцу дореволюционной подпольной деятельности.

27 сентября 1927 года на совместном заседании Президиума ИККИ и Интернациональной контрольной комиссии Троцкий был единогласно исключён из кандидатов в члены Исполкома Коминтерна^[181].

7 ноября 1927 года проходят оппозиционные демонстрации в годовщину Октябрьской революции. Одна демонстрация, под руководством Смилги и Преображенского, была организована в Москве (возле бывшей гостиницы «Париж» на углу Охотного ряда и Тверской улицы), вторая, под руководством Зиновьева, Радека и Лашевича, — в Ленинграде. Эти демонстрации были атакованы толпами, забрасывавшими их «льдинами, картофелем и дровами», и выкрикивавшими лозунги: «Бей оппозицию !», «Долой жидов-оппозиционеров !» и т. д. В Москве Смилга, Преображенский, Грюнштейн, Енукидзе и др. были вытащены с балкона толпой и избиты, а вслед машине с Троцким, Каменевым и Мураловым было сделано несколько выстрелов, после чего неизвестными была предпринята попытка вытащить их из машины. За атаками на демонстрантов стояла фигура Сталина.

11 ноября ЦК ВКП(б) требует от оппозиционеров прекратить нелегальные собрания на частных квартирах (так называемые «смычки»), в некоторых случаях собиравшие по несколько сотен человек, и проходившие, в частности, в Техническом училище. Ряд подобных собраний сопровождаются столкновениями со сторонниками Сталина, в частности, по утверждению Троцкого, в Харькове дошло до «револьверных выстрелов».

Организация оппозиционерами нелегальной типографии и нелегальной октябрьской манифестации становится поводом для исключения Зиновьева и Троцкого из партии 16 ноября 1927 года. Во время этих событий кончает жизнь самоубийством один из основных сторонников Троцкого, смертельно больной Иоффе А. А. 28 ноября Троцкого исключили из Общества старых большевиков.

Ссылка в Алма-Ате

18 января 1928 года Троцкий был силой доставлен на Ярославский вокзал и отправлен в г. Алма-Ату. Его уже немногочисленные сторонники также были сосланы в отдалённые районы СССР. В ссылке Троцкий вёл массовую переписку. 18 января 1929 года Особое совещание при коллегии ОГПУ постановляет выслать Троцкого за пределы СССР.

Изгнание из СССР

В 1929 году на советском судне «Ильич» (бывший «Николай II») из порта города Одесса был выслан за пределы СССР — в Турцию на остров Бююкада или Принкипо — самый крупный из Принцевых островов в Мраморном море около Стамбула. В этот период опубликовал свой фундаментальный исторический труд «История русской революции». В 1932 году лишён советского гражданства. В 1933 переехал во Францию, в 1935 — в Норвегию. Норвегия, боясь ухудшить отношения с СССР, всеми силами старалась избавиться от нежелательного иммигранта, конфисковав у Троцкого все произведения и поместив его под домашний арест, также Троцкому выдвигались угрозы выдать его советскому правительству. Не выдержав притеснений, Троцкий в 1936 году эмигрировал в Мексику, где жил в доме семьи художников Фриды Кало и Диего Риверы.

В начале августа 1936 года Троцкий закончил работу над книгой «Преданная революция», в которой он назвал происходящее в Советском Союзе «сталинским термидором»^[182]. Сталина Троцкий обвинял в бонапартизме.

Троцкий писал, что «свинцовый зад бюрократии перевесил голову революции», при этом он констатировал, что «при помощи мелкой буржуазии, бюрократии удалось связать по рукам и по ногам пролетарский авангард и раздавить большевистскую оппозицию»; в частности, он счёл проявлением этого и политику на укрепление семьи в СССР: «Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый „семейный очаг“, то есть архаическое, затхлое и косное учреждение… Место семьи… должна была, по замыслу, занять законченная система общественного ухода и обслуживания…»^[183] Несмотря на это, он продолжал считать СССР рабочим государством и призывал своих сторонников защищать его от любых внешних врагов.

В 1938 провозгласил создание Четвёртого интернационала, наследники которого существуют и до сих пор.

В 1938 году в Париже в больнице после операции умер старший сын Троцкого — Лев Седов^[184].

В последний период своей жизни Троцкий работал над вторым томом книги «Сталин», где, в частности, развивал гипотезу об отравлении Ленина Сталиным^[185].

Убийство

В мае 1940 года было совершено неудачное покушение на жизнь Троцкого. Руководил покушением тайный агент НКВД Григулевич. Группу налётчиков возглавил мексиканский художник и убеждённый сталинист Сикейрос. Ворвавшись в комнату, где находился Троцкий, покушавшиеся неприцельно расстреляли все патроны и поспешно скрылись. Троцкий, успевший спрятаться за кроватью с женой и внуком, не пострадал. По воспоминаниям Сикейроса, неудача была связана с тем, что члены его группы были неопытны и очень волновались. На следствии, однако, он заявлял, что акция изначально не ставила своей задачей убийство Троцкого, а преследовала две цели: выкрасть документы, дискредитирующие Троцкого, в частности доказательства получения средств от ультрареакционных газет США, и вынудить его уехать из Мексики^[186].

Рано утром 20 августа 1940 года агент НКВД Рамон Меркадер, проникший ранее в окружение Троцкого как убеждённый его приверженец, пришёл к Троцкому, чтобы показать свою рукопись. Троцкий сел её читать, и в это время Меркадер нанёс ему удар по голове ледорубом, который пронёс под плащом. Удар был нанесён сзади и сверху по сидящему Троцкому. Рана достигала 7 сантиметров в глубину, но Троцкий после полученной раны прожил ещё почти сутки и 21 августа умер. После кремации был похоронен во дворе дома в Койокане^[3].

24 августа газета «Правда» публикует некролог «Бесславная смерть Троцкого» за авторством Сталина^[187]. В нём говорится: «В могилу сошёл человек, чьё имя с презрением и проклятием произносят трудящиеся во всем мире, человек, который на протяжении многих лет боролся против дела рабочего класса и его авангарда — большевистской партии. Господствующие классы капиталистических стран потеряли верного своего слугу. Иностранные разведки лишились долголетнего, матерого агента, не брезгавшего никакими средствами для достижения своих контрреволюционных целей». Советская власть публично отвергла свою причастность к убийству. Убийца был приговорён мексиканским судом к двадцатилетнему тюремному заключению; в 1960 г. освободившемуся из мест заключения и приехавшему в СССР Рамону Меркадеру было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина^[188].

• 

  Протокол решения о высылке Троцкого за пределы СССР

• 

  Могила Троцкого

Награды

Период нахождения Троцкого на посту предреввоенсовета и наркомвоенмора совпал со становлением новой государственной, военной и пропагандистской машины, одним из основателей которой был и сам Троцкий. Неотъемлемой частью построенной большевиками системы пропаганды было прославление заслуженных деятелей революции, избрание их в «почётные президиумы» самых разных съездов и собраний (начиная от съездов партии, и заканчивая школьными собраниями), получение разного рода почётных званий («почётного горняка», «почётного металлурга», «почётного красноармейца» и т. д.), переименования городов, вывешивание портретов и публикация романтизированных биографий.

Одной из форм прославления заслуженных деятелей революции в раннесоветской пропаганде был «вождизм», как таковой появившийся ещё до октября 1917 года. Ещё атаман Каледин в августе 1917 года именовал себя «вождём армии», а одним из явных проявлений «вождизма» был ярко выраженный культ популярного среди солдат великого князя Николая Николаевича, распространившийся по крайней мере с 1915 года. В советской же пропаганде Ленин обычно именовался «вождём революции», а Троцкий — «вождём Красной армии». Во время Гражданской войны именем Троцкого были названы два бронепоезда, № 12 имени Троцкого и № 89 имени Троцкого^[189]. Подобные наименования были довольно обычными; в составе Красной Армии имелись также, например, бронепоезд № 10 имени Розы Люксембург, № 44 имени Володарского, или № 41 «Славный вождь Красной Армии Егоров».

По крайней мере с 1919 года, традиционным стало избрание «Ленина и Троцкого» в так называемые «почётные президиумы». Так, 4.11.1923 Ленин, Троцкий и Рыков были избраны в почётный президиум завода «Красный каучук»^[190]. В августе 1924 года Рыков и Троцкий (упоминались в таком порядке) избраны в почётный президиум I Всесоюзного шахматно-шашечного съезда^[191]. В своих мемуарах Троцкий упоминает и другие примеры: ещё в ноябре 1919 года II Всероссийский съезд мусульманских коммунистических народов Востока избирает своими почётными членами Ленина, Троцкого, Зиновьева и Сталина, в апреле 1920 года тот же состав избирается почётным президиумом I Всероссийского съезда чувашских коммунистических секций^[192].

Общее количество подобных «почётных президиумов» не поддаётся никакому подсчёту, также как и количество разного рода почётных званий. Ленин избирался «почётным красноармейцем» в общей сложности около двадцати разных военных частей, в последний раз непосредственно перед своей смертью. Троцкий также избирался «почётным красноармейцем» и даже «почётным комсомольцем». В апреле 1923 года собрание рабочих Глуховской фабрики имени Ленина постановило назначить Троцкого почётным прядильщиком по седьмому разряду, а представитель этой фабрики Андреев, выступая на XII Съезде РКП(б), заявил, что «И ещё один наказ должен вам сказать от наших рабочих, что крайний срок явления т. Троцкого на фабрику — это 1 мая, и мы просим президиум передать т. Троцкому, чтобы он хоть раз за всю революцию заявился на нашу фабрику и сказал своё веское слово нашим рабочим». Исследователи Пыхалова и Денисов указывают также, что Троцкий в 1920-х годах также числился почётным шефом Кондровской и Троицкой бумажных фабрик Калужской области. В 1922 году в честь Троцкого был назван миноносец «Лейтенант Ильин».

В 1923 году в знак заслуг Троцкого перед большевизмом во время борьбы с силами Керенского-Краснова в 1917 году и во время обороны Петрограда в 1919 году город Гатчина была переименована в город Троцк^[193], причём 5 ноября 1923 года горсовет даже избрал своими «почётными председателями» Ленина, Троцкого и Зиновьева^[194].

Фактически, к концу Гражданской войны формируется «культ Троцкого», как заслуженного деятеля революции и Гражданской войны. Его особенностью по сравнению с позднейшим «культом личности Сталина» было то, что «культ Троцкого» существовал параллельно с целым рядом других «культов», сопоставимых по размеру: культом личности Ленина, культом «ленинградского вождя» и «вождя Коминтерна» Зиновьева, культами Крупской, Томского, Рыкова, Косиора, Калинина, культами ряда военачальников Гражданской войны (Тухачевского, Фрунзе, Ворошилова, Будённого), и т. д., вплоть до более мелкого культа известного поэта Демьяна Бедного, в честь которого в 1925 году был назван город Спасск. Исследователь Сергей Фирсов считает большевистские культы деятелей революции «перевёрнутым» вариантом христианского культа святых^[195]. По оценке Сергея Фирсова, после исключения Троцкого из партии в 1927 году и изгнания из СССР в 1929 году начался процесс его «десакрализации», который прослеживается по биографическим справкам в примечаниях к изданиям собрания сочинений Ленина. В 1929 году Троцкий обозначен в них как «высланный из СССР», в 1930-м как «социал-демократ», в 1935 его «социал-демократизм»-«троцкизм» уже охарактеризован как «передовой отряд контрреволюционной буржуазии». Уже начиная с 1938 года Троцкий описывается как универсальный злодей, исчадие «буржуазно-фашистского» ада, демон мировой коммунистической системы. В официальной советской литературе сталинского периода Троцкий обвинялся во многих и многих «смертных грехах». Так, например, он был обвинён в сдаче огромных территорий европейской части бывшей Российской империи немцам и австрийцам из-за срыва им Брестских переговоров. В разработке «предательского плана разгрома Деникина, отвергнутого по предложению тов. Сталина»^[196].

• Орден Красного Знамени в ознаменование заслуг перед мировой пролетарской революцией и рабоче-крестьянской армией, а конкретно — за оборону Петрограда, — постановлением ВЦИК Совета рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов от 7 ноября 1919 г.^[197]

Архив Троцкого

Во время своего изгнания из СССР в 1929 году Троцкий смог вывезти свой личный архив. Этот архив включал в себя копии ряда подписанных Троцким за время нахождения у власти документов в Реввоенсовете Республики, ЦК, Коминтерне, ряд записок Ленина, адресованных лично Троцкому и более нигде не публиковавшихся, также ряд ценных для историков сведений о революционном движении до 1917 года, тысячи писем, полученных Троцким, и копии писем, им отправленных, телефонные и адресные книги и т. д. Опираясь на свой архив, Троцкий в мемуарах с лёгкостью цитирует ряд подписанных им документов, включая иногда даже и секретные. В общей сложности архив насчитывал 28 ящиков^[198].

Сталин оказался не в состоянии помешать Троцкому вывезти его архив (или ему это было разрешено, что Сталин потом в личных беседах называл большой ошибкой, как и высылку^{[199][неавторитетный источник?]}). В 30-е годы агенты ГПУ неоднократно пытались (иногда успешно) выкрасть отдельные фрагменты архива, а в марте 1931 года часть документов сгорела во время подозрительного пожара. В марте 1940 года Троцкий, сильно нуждаясь в деньгах и опасаясь, что архив всё-таки попадёт в руки к Сталину, продал бо́льшую часть своих бумаг Гарвардскому университету.

Вместе с тем ряд других документов, связанных с деятельностью Троцкого, находится, как утверждает историк Ю. Г. Фельштинский, также и в других местах, в частности, в архиве президента Российской Федерации, в архиве Международного института социальной истории в Амстердаме и т. д.

Значителен по своему содержанию и фонд Л. Д. Троцкого в Российском государственном архиве социально-политической истории (Москва).

Реабилитация

Лев Троцкий не был официально реабилитирован советской властью. И даже в период Перестройки и гласности М. С. Горбачёв от лица КПСС осуждал историческую роль Троцкого^[200].

По запросу НИЦ «Мемориал» Л. Д. Троцкий (Бронштейн) был дважды реабилитирован Прокуратурой РФ: 21 мая 1992 г. (постановление ОС КОГПУ от 31.12.1927 о высылке на 3 года в Сибирь), а также 16 июня 2001 г. (решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.01.1929 и постановление Президиума ЦИК СССР от 20.02.1932 о высылке из СССР, лишении гражданства с запрещением въезда в СССР). Справки о реабилитации № 13/2182-90, № 13-2200-99 (Архив НИЦ «Мемориал»)^[201].

Память

Топонимы

• В 1918—1929 гг. город Чапаевск Самарской области назывался Троцк.
• В 1923—1929 гг. город Гатчина Ленинградской области назывался Троцк.
• В 1918—1928 гг. Улица Дзержинского в Курске называлась улицей Троцкого.
• В 1919—1929 гг. улица 8 Марта в Екатеринбурге называлась улицей Троцкого.
• В 1921—1928 гг. проспект Нахимова в Севастополе назывался улицей Троцкого.
• В 1923—1929 гг. площадь Шевченко в Днепропетровске называлась площадью имени Троцкого, улица 8 Марта называлась улицей имени Троцкого.
• В 1920-е гг. улица Екатерининская в Перми называлась улицей Троцкого.
• Центральный московский аэродром им. М. В. Фрунзе до 1925 г. носил имя Троцкого.
• В 1926—1928 гг. улица Озембловского в Белгороде именовалась улицей Троцкого.
• В 1920—1922 гг. название «Имени товарища Троцкого» носила субмарина Черноморского флота типа «АГ»^[202].
• В 1923—1924 гг. название «Красный стадион имени Льва Троцкого» носил Олимпийский стадион в Киеве^[203].
• В 1922—1928 гг. название «Троцкий» носил эскадренный миноносец Балтийского флота типа «Новик» (бывший «Лейтенант Ильин»).
• Ейское высшее военное авиационное училище лётчиков имени В. М. Комарова с ноября 1918 по январь 1928 года носило название Вторая школа морской авиации имени Л. Д. Троцкого^[204].

Потомки Троцкого

Все потомки Троцкого:

От брака с Александрой Соколовской (род. 1872, расстреляна 1938)

• Зинаида Волкова (род. 1901, покончила жизнь самоубийством 1933)
  • Александра Моглина (в замужестве Бахвалова) (1923—1989), была репрессирована, реабилитирована в 1956
    • Ольга Бахвалова (род. 1958, живёт в Москве)
      • Денис Бахвалов (род. 1983)
  • Всеволод Волков (он же Эстебан Волков Бронштейн). Три его дочери живут в Мексике
    • Вероника Волкова (род. 1955, Мехико)
    • Нора Долорес Волкова (род. 27 марта 1956 года), эмигрировала в США
    • Патрисия Волков-Фернандес (род. 1956) (Патрисия и Нора — близнецы)
    • Наталия Волков-Фернандес
• Нина Бронштейн (в замужестве Невельсон) (род. 1902, умерла от туберкулёза 1928)

  • 

    Л. Д. Троцкий с женой, сыном и собакой

    Лев Маннович Невельсон (род. 3 декабря 1921 — расстрелян 22 апреля 1941^[205])

  • Волина Манновна Невельсон (род. 1925, бесследно исчезла)

От сожительства с Натальей Седовой (род. 5 апреля 1882 года — ум. 23 января 1962)

• Лев Седов (род. 1906, умер в 1938 после операции, жена Анна Самойловна Рябухина расстреляна 8 января 1938 года)
  • Лев Львович Седов (род. 1926, в 1937 бесследно исчез)
• Сергей Седов (род. 1908, расстрелян в СССР в 1937) + Генриетта Рубинштейн
  • Юлия Рубинштейн (в замужестве Аксельрод^[206])
    • Давид Аксельрод (род. 1961, живёт в Израиле)

Известные потомки

В ходе борьбы за власть внутри ВКП(б) погибли все четверо детей Троцкого от двух браков, а также его первая жена и сестра, два племянника (сыновья сестры Ольги) и два зятя (второй муж дочери Платон Волков и первый муж сестры Каменев). Была репрессирована даже сестра второй жены — Натальи Седовой^[207].

Дочь Троцкого Нина Невельсон умерла от туберкулёза в 1928 году во время ссылки Троцкого в Алма-Ату, причём самому Троцкому было отказано в разрешении её посетить. Вторая дочь — Зинаида Волкова — также заразилась туберкулёзом и получила разрешение советских властей выехать на лечение в Берлин. В январе 1933 года, после требования Германии немедленно покинуть страну, в состоянии депрессии покончила жизнь самоубийством. Её муж Платон Волков 3 октября 1936 года расстрелян в Москве по делу Павла и Валентина Ольбергов.

Старший сын Троцкого Лев Седов, активный троцкист и один из ближайших помощников отца во время алма-атинской ссылки и после изгнания из СССР, умер после операции в Париже в 1938 году при подозрительных обстоятельствах. Троцкий посвятил своему сыну статью «Лев Седов. Сын, друг, борец», в которой фактически обвинил в его смерти «отравителей ГПУ».

Другой сын Троцкого — Сергей Седов — отказывался принимать участие в политической деятельности отца. По утверждению самого Троцкого, Сергей «повернулся спиной к политике с 12 лет». Во время ссылки своего отца он несколько раз его навещал, во время изгнания доехал вместе с ним до Одессы, однако покинуть СССР отказался^[208].

В ночь с 3 на 4 марта 1935 года Сергей Седов был арестован по подозрению в связях с племянником Каменева Л. Б., Розенфельдом Борисом Николаевичем. В мае 1935 года Троцкому удалось получить сообщение об аресте своего сына. Троцкий и Наталья Седова попытались обратиться к международной общественности, но безуспешно, все их письма были проигнорированы. Версия следствия о подготовке Седовым и Розенфельдом убийства Сталина не подтвердилась, однако сам Седов постановлением внесудебного органа — Особого совещания при НКВД СССР — в июле 1935 года был сослан на 5 лет в Красноярск за «троцкистские разговоры». К моменту высылки сына из Москвы в Красноярск Троцкий уже находился в постепенно усиливающейся изоляции от новостей из СССР, и в своём дневнике отметил лишь, что от сына прекратились письма, «очевидно, и его выслали из Москвы».

В сентябре Сергей Седов был принят на работу в качестве инженера-специалиста по газогенераторным установкам на Красноярский машиностроительный завод. Уже в мае-июне 1936 года Сергей Седов был арестован по обвинению в так называемом «вредительстве» и попытке якобы «отравить рабочих генераторным газом». Согласно исследованиям историка Дмитрия Волкогонова, предлогом для репрессий послужило происшествие: дежурный слесарь Б. Рогозов уснул, забыв перекрыть кран газификатора, после чего цех наполнился газом. Утром рабочие проветрили помещение, никаких последствий происшествие не повлекло.

29 октября 1937 года Сергей Седов был расстрелян, так и не признав себя виновным и не дав никаких показаний. Жена Сергея Седова — Генриетта Рубинштейн — была осуждена на 20 лет лагерей, у пары осталась дочь Юлия (в замужестве Аксельрод, род. 21 августа 1936, в 1979 эмигрировавшая в США, в 2004 — в Израиль). К моменту расстрела своего сына изоляция Троцкого от событий в СССР стала окончательной: по крайней мере, ещё 24 августа 1938 он не знал о случившемся, считая, что Сергей Седов «бесследно исчез».

Родная сестра Троцкого и первая жена Каменева Л. Б. — Ольга — в 1935 году выслана из Москвы. Оба её ребёнка (племянники Троцкого) расстреляны в 1938—1939, сама Ольга Троцкая расстреляна в 1941.

Внук Льва Троцкого (сын его старшей дочери Зинаиды Волковой) — Всеволод Платонович Волков (Сева, род. 7 марта 1926, Москва) — впоследствии мексиканский химик и троцкист Эстебан Волков Бронштейн (Esteban Volkov Bronstein). Одна из четырёх дочерей Всеволода (правнучек Л. Д. Троцкого) — Нора Д. Волкова (Nora D. Volkow, род. 27 марта 1956, Мехико) — известный американский психиатр, профессор Брукхейвенской национальной лаборатории, с 2003 года — директор Национального института наркомании в составе Национальных институтов здоровья (США). Другая дочь — Патрисия Волков-Фернандес (Patricia Volkow-Fernández, род. 27 марта 1956, Мехико) — мексиканский врач, автор научных исследований в области синдрома приобретённого иммунодефицита. Старшая дочь — Вероника Волкова (Verónica Volkow, род. 1955, Мехико) — известная мексиканская поэтесса и искусствовед. Младшая дочь — Наталия Волкова (Natalia Volkow, или Natalia Volkow Fernández) — экономист, заместитель директора по связи с учебными заведениями мексиканского Национального института статистики, географии и информатики.

Что касается праправнуков Троцкого, в настоящее время они проживают в трёх разных странах: сын Ольги Бахваловой Денис — в Москве, несколько внуков Всеволода Волкова — в Мехико, а также трое детей Давида Аксельрода в Израиле.

Троцкий в культуре

О Троцком снято множество полнометражных художественных фильмов.
В 2017 году режиссёр Александр Котт снял телесериал Троцкий, главную роль в котором сыграл Константин Хабенский.
Троцкий стал прообразом «лидера оппозиции из числа старых революционеров» в двух романах Дж. Оруэлла — «Скотный двор» (Сноуболл — Снежок) и «1984» (Эммануэль Голдстейн)^[209][210].

Киновоплощения

•  ?? — «Октябрь», СССР, 1927
• Лео Ланс — «Манхеттенская мелодрама» («Manhattan Melodrama»), США, 1934
• Дж. Керрол Нейш — «Британский агент» («British Agent»), США, 1934
• Сэм Голденберг — «Миссия в Москву» («Mission to Moscow»), США, 1943
•  ?? — «Вихри враждебные», СССР, 1953
• Д. Ф. Барри — «Почему русские сделали революцию» («Why Russians Are Revolting»), США, 1970
• Брайан Кокс — «Николай и Александра» («Nicholas and Alexandra»), США, 1971
• Ричард Бартон — «Убийство Троцкого», Италия, Франция, Великобритания, 1972
• Майкл Китчен — «Падение орлов» («Fall of Eagles»), Англия, 1974
• Ив Пино — «Стависки» («Stavisky…»), Франция, 1974
• Анри Верло — «Сталин-Троцкий» («Staline-Trotsky: Le pouvoir et la révolution»), Франция, 1979
• Стюарт Ричман — «Красные», США, 1981
• Макс Керлов — «Фрида», Мексика, 1986
• Филипп Мэдок — «Зина», Великобритания, 1985
• Ефим Копелян — «В дни Октября», СССР, 1958; «Залп „Авроры“», 1966
•  ?? — «Красные колокола», СССР, Мексика, Италия, 1983
• Лев Лемке — «Эсперанса», СССР, Мексика, 1988; «Враг народа — Бухарин», СССР, 1990
• Дэниэл Мэсси — «Сталин», США, Венгрия, 1992
• Виктор Сергачёв — «Троцкий», Россия, Австрия, Мексика, США, Швейцария, 1993
• Владимир Осипчук — «Раскол», Россия, 1993
• Сергей Сергеев — «Вперёд, за сокровищами гетмана! (укр.)русск.», 1993
•  ?? — «Ленин в огненном кольце», 1993
•  ?? — «Под знаком Скорпиона», Россия, Германия, 1995
• Валерий Кухарешин — «Романовы. Венценосная семья», Россия, 2000
• Эндрю Хьюлес — «Семь дней» («Seven Days»), США, 1998
• Джеффри Раш — «Фрида», Канада, США, Мексика, 2002
• Валерий Шевченко — «Моя Пречистенка / Две любви», Россия, 2003
• Евгений Князев — «Девять жизней Нестора Махно», Россия, 2006; «Страсти по Чапаю», Россия, Украина, 2013
• Виталий Кузьмин — «Столыпин… Невыученные уроки», Россия, 2006
• Семён Мендельсон — «Шагал — Малевич», Россия, 2013
• Евгений Миллер — «Крылья империи», Россия, 2017
• Константин Хабенский — «Троцкий», Россия, 2017; «Есенин», Россия, 2005
• Генри Гудмэн — Избранный / El elegido (Испания, 2016)

Примечания

Литература

Автобиография

• Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии, в 2 т. — Берлин: Гранит, 1930. — 325, 337 с.

Полные биографии

• Дойчер И. Троцкий. Вооруженный пророк. 1879—1921 / Пер. с англ. Т. М. Шуликовой. — М.: Центрполиграф, 2006. — 527 с. — ISBN 5-9524-2147-4.
• Дойчер И. Троцкий. Безоружный пророк. 1921—1929 / Пер. с англ. Л. А. Игоревского. — М.: Центрполиграф, 2006. — 495 с. — ISBN 5-9524-2155-5.
• Дойчер И. Троцкий. Изгнанный пророк. 1929—1940 / Пер. с англ. А. С. Цыпленкова. — М.: Центрполиграф, 2006. — 526 с. — ISBN 5-9524-2157-1.
• Четырёхтомная биография Ю. Фельштинского и Г. Чернявского (2012—2013):
• Фельштинский Ю., Чернявский Г. Лев Троцкий. Книга 1. Революционер. 1879—1917 гг. — М.: Центрполиграф, 2012. — 448 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-227-03783-1.
• Фельштинский Ю., Чернявский Г. Лев Троцкий. Книга 2. Большевик. 1917—1923 гг. — М.: Центрполиграф, 2012. — 512 с. — ISBN 978-5-227-03802-9.
• Фельштинский Ю., Чернявский Г. Лев Троцкий. Книга 3. Оппозиционер. 1923—1929 гг. — М.: Центрполиграф, 2013. — 464 с. — ISBN 978-5-227-04064-0.
• Фельштинский Ю., Чернявский Г. Лев Троцкий. Книга 4. Враг №1. 1929—1940 гг. — М.: Центрполиграф, 2013. — 544 с. — 2500 экз. — ISBN 978-5-227-04154-8.
• Чернявский Г. Лев Троцкий. — М.: Молодая гвардия, 2010. — 665 с. — (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1261). — ISBN 978-5-235-03369-6.
• Волкогонов Д. А. Троцкий. Политический портрет. — М.: АСТ, 1998. — Т. 1, 2. — 416 с. — (Всемирная история в лицах). — ISBN 5-237-00974-3.
• Кармайкл Дж.^[en]. Троцкий = Trotsky: an Appreciation of His Life / Сокращённый перевод c английского. — Иерусалим: Книготоварищество «Москва — Иерусалим», 1980. — 316 с.
• Service R. Trotsky: A Biography. — Cambridge: Belknap Press / Harvard University Press, 2009. — 648 p. — ISBN 978-0674036154.
• Троцкий = Trotsky. — Routledge, 2005. — 264 p. — (Routledge Historical Biographies). — ISBN 9781134572144. — ISBN 113457214X.
• Broué P. Троцкий = Trotsky. — Fayard, 1988. — 1105 p. — ISBN 9782213022123.
• Trotsky. — Pearson Education, 2006. — 237 p. — (Profiles in power). — ISBN 9780582771901.
• Le Blanc P.^[en]. Leon Trotsky. — Reaktion Books, 2015. — 224 p. — (Critical Lives). — ISBN 978-1780234304.
• Renton D.^[en]. Trotsky. — Haus Publishing, 2004. — 180 p. — (Life & times). — ISBN 9781904341628. — ISBN 1904341624.

Другие работы

• Trotsky. A Bibliography. 2 vol. — Camelot Press Ltd. — Brookfield: Gover Publishing Company, 1989. — Т. 2. — 1350 с. — ISBN 0-85967-820-2.
• Социальная и политическая мысль Льва Троцкого = The Social and Political Thought of Leon Trotsky. — 1st. — Oxford University Press, 1978. — 652 p. — ISBN 9780198272335. — ISBN 0198272340.
• Иванов А. А. Первая ссылка Льва Троцкого // Клио. — 2013. — Вып. 9 (81). — С. 120—127. — ISSN 2070-9773.
• Leon Trotsky and 1905 // The Russian Revolution of 1905: Centenary Perspectives / ed. , . — Routledge, 2013. — 336 p. — (Routledge Studies in Modern European History, Vol. 9). — ISBN 9781134253302. — ISBN 1134253303.
• Тютюкин С. В. «Ликвидаторы» и «партийцы». Августовский блок // Меньшевизм: страницы истории. — М.: РОССПЭН, 2002. — 560 с. — 1500 экз. — ISBN 5-8243-0310-X.
• , Введение. Две конференции: причины, решения, результаты // Конференции РСДРП 1912 года. Документы и материалы. — М.: РОССПЭН, 2008. — 1120 с. — (Политические партии России. Конец XIX — первая треть XX века. Документальное наследие). — 800 экз. — ISBN 978-5-8243-0954-6. — ISBN 5-8243-0390-8.
• Августовский антипартийный блок // А — Актуализм. — М. : Советская энциклопедия, 1949. — С. 65—66. — (Большая советская энциклопедия : [в 51 т.] / гл. ред. С. И. Вавилов ; 1949—1958, т. 1).
• Августовский антипартийный блок // Советская историческая энциклопедия : в 16 т. / под ред. Е. М. Жукова. — М. : Советская энциклопедия, 1961. — Т. 1 : Аалтонен — Аяны. — Стб. 71.
• Борьба большевиков против троцкизма. Августовский блок // История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс / ред. Комиссия ЦК ВКП(б). — ЦК ВКП(б) «Правда», 1938. — 356 с. — 1 000 000 экз.
• Trotskii and the Vienna Pravda, 1908—1912 (англ.) // Canadian Slavonic Papers. — 1985. — September (vol. 27, iss. 3). — P. 248—268. — ISSN 0008-5006. — DOI:10.1080/00085006.1985.11091805.
• Trotzkis journalistische Lehr- und Wanderjahre (нем.) // Österreichische Osthefte. — Peter Lang GmbH, 2001. — Bd. 43, Nr. 3. — S. 297—310. — ISSN 0029-9375.
• Leon Trotsky’s Military Education: From the Russo-Japanese War to 1917 (англ.) // The Journal of Modern History. — 1976. — June (vol. 48, iss. S2). — P. 71–98. — ISSN 0022-2801. — DOI:10.1086/241524.
• Karakasidou A.^[en]. The Burden of the Balkans (англ.) // Anthropological Quarterly. — 2002. — July (vol. 75, iss. 3). — P. 575–589. — ISSN 1534-1518. — DOI:10.1353/anq.2002.0044.
• Todorova M. War and Memory: Trotsky’s War Correspondence from the Balkan Wars (англ.) // Perceptions: Center for Strategic Research (SAM) / Ministry of Foreign Affairs, Turkey. — 2013. — Summer (vol. XVIII, no. 2). — P. 5—27.
• Trotzki und die nationale Frage auf der Balkanhalbinsel (1908—1914) // Archiv für die Geschichte des Widerstandes und der Arbeit / eds. Wolfgang Braunschädel, Johannes Materna. — Fernwald: Germinal Verlag, 1991. — Т. Heft 11. — P. 125—140. — 304 p. — (ISSN 0936-1014). — ISBN 3-88663-411-6.
• Thatcher I. Trotsky and Kievskaya Mysl’ (англ.) // Irish Slavonic Studies. — 1993. — Iss. 14. — P. 87—102. — ISSN 0260-2067.
• Einleitung // Die Balkankriege 1912—13 / Lev Trockij; Hannelore Georgi, Harald Schubärth. — Mehring Verlag, 1996. — 585 p. — ISBN 9783886340583. — ISBN 3886340589.
• Non-Muslims in the Ottoman Army and the Ottoman Defeat in the Balkan War of 1912–1913 // A Question of Genocide: Armenians and Turks at the End of the Ottoman Empire / eds. Ronald Grigor Suny, Fatma Müge Göçek, Norman M. Naimark. — Oxford University Press, 2011. — 464 p. — ISBN 9780195393743. — ISBN 0199781044. — ISBN 9780199781041.
• Червенков Н. Н., Шкундин Г. Д. Балканские войны // Болгария в XX веке: Очерки политической истории / ред. Е. Л. Валева. — М.: Наука, 2003. — 464 с. — ISBN 5-02-008858-7.
• Андерсон П. Размышления о западном марксизме; На путях исторического материализма. — М.: Интер-Версо, 1991. — 271 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-85217-009-7.
• Thatcher I. Leon Trotsky and World War One: August 1914 — February 1917. — Springer, 2000. — 262 p. — ISBN 9781403913968.
• Brupbacher F. 60 Jahre Ketzer. Selbstbiographie. — Zürich: Verlaggenossenschaft, 1973. — 381 p.
• Троцкий в Нью-Йорке = Trotsky in New York, 1917: A Radical on the Eve of Revolution. — Oxford: Counterpoint, 2016. — 396 с. — ISBN 9781619028739. — ISBN 1619028735.
• Documents on British Relations with Russia, 1917—18: The Trotsky affair, April 1917 (англ.) // Canadian-American Slavic Studies. — Bakersfield, CА, 1979. — Iss. 13. — No. 3. — P. 310—331. — ISSN 0090-8290. — DOI:10.1163/221023979X00159.
• Tennyson B. Trotsky was interned here // The Chronicle Herald. — Halifax, 2015. — Март. Архивировано 16 октября 2017 года.
• Anatomy of a Polemic // Trotsky’s Challenge: The ‘Literary Discussion’ of 1924 and the Fight for the Bolshevik Revolution. — Brill, 2015. — 856 с. — (Historical Materialism Book Series). — ISBN 9789004306660. — ISBN 9004306668.
• Gramsci and Trotsky in the Shadow of Stalinism: The Political Theory and Practice of Opposition. — Routledge, 2008. — 320 p. — ISBN 9781135899806. — ISBN 1135899800.
• Мамонов В. Ф. Возвращение Троцкого // Вестник Челябинского государственного университета. — 1991. — Т. 1, вып. 1. — С. 76—81. — ISSN 1994-2796.
• Л. Д. Троцкий: pro et contra, антология / Сост., вступ. статья, коммент. А. В. Резника. — СПб.: РХГА, 2016.
• Резник А.В. Троцкизм и Левая оппозиция в РКП(б) в 1923-1924 годы. — М.: Свободное марксистское издательство, 2010. — 112 с. — ISBN 978-5-98063-017-1.
• Смирнов И. В. Пророчество Троцкого.
• А. А. Гусейнов. Этика Троцкого // Этическая мысль: Научно-публицистические чтения / Под ред. А. А. Гусейнова. М.: Республика, 1992. С. 264—285.
• Вишняк М. В. ОКТЯБРЬ ВЪ «АВТОБИОГРАФІИ» Л. ТРОЦКАГО
• Аксельрод Ю. С. Мой дед Лев Троцкий и его семья: Личный взгляд, воспоминания, материалы, документы. — М.: Центрполиграф, 2013. — 445 с., ил. — 2500 экз. — ISBN 978-5-227-04169-2.
• Резник А. В. Троцкий и товарищи: левая оппозиция и политическая культура РКП (б), 1923—1924 годы. — СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2017. — 382. — ISNB 978-5-94380-224-9
• Давид Кинг. Троцкий. Биография в фотодокументах. — Екатеринбург: «СВ-96», 2000. — ISBN 5-89516-100-6.
• Вадим Роговин. «Была ли альтернатива?»: «„Троцкизм“-взгляд через годы», «Власть и оппозиции», «Сталинский неонэп», «1937», «Партия расстрелянных», «Мировая революция и мировая война», «Конец означает начало». [3][4]
• Сироткин, Владлен Г. Почему Троцкий проиграл Сталину? — M.: Алгоритм, 2004.
• Leon Trotsky: the Man and His Work. Reminiscences and Appraisals, ed. Joseph Hansen. New York, Merit Publishers, 1969.
• The Unknown Lenin, ed. Richard Pipes (New Haven, Yale University Press, 1996).
• Михаил Станчев, Георгий Чернявский. Л. Д. Троцкий, Болгария и болгары. — София: БАН, 2008.
• Isaac Don Levine. The Mind of an Assassin, New York, New American Library/Signet Book, 1960.^{[неавторитетный источник?]}
• Кембаев Ж. М. Идея «Соединённых Штатов Европы» в политико-правовых взглядах В. И. Ленина и Л. Д. Троцкого // Право и политика. 2011. № 9. С.1551-1557.^{[неавторитетный источник?]}
• Фесенко A. М. К вопросу о «Новом курсе» Л. Д. Троцкого // Записки історичного факультету Одеського державного університету ім. І.І. Мечникова. — Одеса, 1999. — Вип. 9. — С. 261—266.^{[неавторитетный источник?]}
• Энтони Брентон. Историческая неизбежность? Ключевые события Русской революции (Сборник статей) = Tony Brenton. Historically Inevitable?: Turning Points of the Russian Revolution. — М.: Альпина Нон-Фикшн, 2017. — 414 p. — ISBN 978-5-91671-757-0.
• Зив Г. А. Троцкий. Характеристика. (По личным воспоминаниям). — Нью-Йорк: Народоправство, 1921. — 96 с.

Убийство Троцкого

• Вишлев О. В. Накануне 22 июня 1941 года.
• Колпакиди А. И. Ликвидаторы КГБ. — М.: Яуза Эксмо, 2009. — С. 85—102. — 768 с. — (Энциклопедия спецслужб). — 3000 экз. — ISBN 978-5-699-33667-8.
• Папоров Ю. Н. Троцкий. Убийство «большого затейника». — СПб: ИД «Нева», 2005. — С. 384. — ISBN 5-7654-4399-0.
• Hidden Agendas: Spies, Lies and Intrigue Surrounding Trotsky’s American Visit of January–April 1917 (англ.) // Revolutionary Russia. — 2008. — 3 June (vol. 21, iss. 1). — P. 33—55. — ISSN 0954-6545. — DOI:10.1080/09546540802085511.

Ссылки

• Генеалогия семьи Троцкого
• Биография Льва Троцкого в журнале GQ
• О жизни Лева Давидовича Бронштейна (Троцкого)
• Фельштинский, Юрий Григорьевич на lib.ru (большое количество документов, связанных с Троцким и/или троцкизмом)
• Постановление об исключении тт. Зиновьева и Троцкого из ЦК ВКП. 23.10.1927. Проект Российского военно-исторического общества

Работы Троцкого

• Сайт, посвящённый Льву Троцкому и троцкистскому движению
• Работы Л. Троцкого
• The Lubitz TrotskyanaNet dealing with Leon Trotsky, Trotskyism and Trotskyists (English)

Иное

• Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. 1922-25 гг. Под ред. Н. Н. Покровского и С. Г. Петрова (большой материал об участии Троцкого в антицерковных репрессиях)
• «Сталин против Троцкого». Фильм Леонида Млечина
• Лев Троцкий. Тайна мировой революции. Документальный фильм на Россия 1

Советский партийный и государственный деятель, один из руководителей Октябрьской революции Лев Давидович Троцкий (настоящие имя и фамилия Лейба Бронштейн) родился 7 ноября (26 октября по старому стилю) 1879 года в селе Яновка Елисаветградского уезда Херсонской губернии (территория современной Украины) в семье богатого землевладельца.

Образование получил в реальных училищах в Одессе и Николаеве.

Впервые Бронштейн познакомился с социалистическими идеями в 1896 году, когда посещал последний класс реального училища в Николаеве. Интерес к марксизму пробудила Александра Соколовская, ставшая его первой женой. За создание группы «Южнороссийский рабочий союз» супруги были арестованы в 1898 году и сосланы на четыре года в Иркутск. В ссылке они входили в группу марксистов, которая сформировалась вокруг газеты «Искра».

В 1902 году с согласия жены бежал в одиночку за границу. При побеге он вписал в фальшивый паспорт свою новую, позаимствованную у надзирателя одесской тюрьмы фамилию — Троцкий, под которой и стал впоследствии известен.

В октябре 1902 года, прибыв в Лондон, установил связь с живущими в эмиграции лидерами русской социал-демократии, по предложению Владимира Ленина вошел в редакцию большевистской газеты «Искра».

В 1903 году в Париже Троцкий женился на Наталье Седовой.

Летом 1903 года в Лондоне он участвовал во II съезде Российской социал-демократической партии, где порвал с Лениным и примкнул к меньшевикам. Троцкий не соглашался с ленинской концепцией авторитарной организации партии. Осенью 1904 года разгорелся конфликт между Троцким и лидерами меньшевизма и он стал «внефракционым» социал-демократом.

После «кровавого воскресенья» 9 января (по новому стилю 22 января) 1905 года, за которым последовал революционный подъем, он вернулся на родину и участвовал в деятельности первых советов в Санкт-Петербурге. Троцкий играл ведущую роль в революции 1905 года, руководил октябрьской всеобщей забастовкой и последовавшим за ней восстанием, в декабре был арестован.

В тюрьме он написал работу «Итоги и перспективы», где была сформулирована теория «перманентной» революции. Троцкий исходил из своеобразия исторического пути России, где царизм должен быть сменен властью рабочих, которая должна была опереться на мировую революцию.

В 1907 году Троцкий был приговорен к вечному поселению в Сибирь с лишением всех гражданских прав, но по пути к месту ссылки бежал.

В 1908-1912 годах в Вене он издавал газету «Правда», в 1912 году пытался создать «августовский блок» социал-демократов.

В 1912 году был военным корреспондентом «Киевской мысли» на Балканах, после начала Первой мировой войны — во Франции. В 1916 году был выслан из Франции в Испанию; там подвергся тюремному заключению и высылке. В начале 1917 года прибыл в США, где продолжал выступать в печати.

Троцкий приветствовал Февральскую революцию 1917 года как начало перманентной революции. В мае 1917 года он вернулся в Россию и занял позицию резкой критики Временного правительства. В июле вступил в партию большевиков. Вскоре Троцкий стал одним из главных большевистских лидеров и завоевал широкую популярность как оратор. Был председателем Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, одним из руководителей Октябрьского вооруженного восстания.

После победы большевиков 7 ноября (25 октября по старому стилю) 1917 года Троцкий вошел в первое советское правительство в качестве народного комиссара по иностранным делам. В 1918-1925 годах Троцкий был наркомом по военным делам, председателем Реввоенсовета Республики. Был одним из создателей Красной Армии, лично руководил ее действиями на многих фронтах Гражданской войны, широко использовал репрессии.

В марте 1919 года Троцкий вошел в состав первого Политбюро ЦК РКП(б). Участвовал в создании Коминтерна и был автором его манифеста.

В 1920-1921 годах он одним из первых предложил мероприятия по сворачиванию «военного коммунизма» и переходу к НЭПу.

После смерти Ленина в 1924 году борьба за власть Льва Троцкого с Иосифом Сталиным закончилась поражением Троцкого — его взгляды («троцкизм») были объявлены «мелкобуржуазным уклоном». В 1927 году Троцкий был выведен из состава Политбюро ЦК и исключен из партии, в январе 1928 года выслан в Алма-Ату, а в 1929 году по решению Политбюро выдворен за пределы СССР.

В 1929-1933 годах Троцкий жил с женой и старшим сыном Львом Седовым в Турции на Принцевых островах (Мраморное море). Продолжая координировать деятельность своих последователей в СССР и за рубежом, начал издавать «Бюллетень оппозиции», написал автобиографию «Моя жизнь» (1930) и историческое сочинение «История русской революции», посвященное событиям 1917 года.

В 1933 году он перебрался во Францию, в 1935 году — в Норвегию. Троцкий неустанно критиковал политику советского руководства, опровергал утверждения официальной пропаганды и советскую статистику.

В 1936 году Троцкий написал книгу «Что такое СССР и куда он идет?», изданную во многих странах под названием «Преданная революция».

В конце 1936 года Троцкий покинул Европу и поселился в Мексике, в доме художника Диего Риверы, затем на укрепленной и тщательно охраняемой вилле в предместье Мехико — в городе Койокан. Его непрекращающаяся политическая деятельность привела Сталина к решению о физическом устранении противника.

В 1939 году Сталин отдал приказ о ликвидации Льва Троцкого. В мае 1940 года провалилась первая попытка убийства Троцкого, организованная мексиканским художником-коммунистом Давидом Сикейросом.

20 августа 1940 года Троцкий был смертельно ранен испанским коммунистом и агентом НКВД Рамоном Меркадером. 21 августа 1940 года Лев Троцкий скончался.

Похоронен во дворе своего дома в Койокане.

В доме Троцкого в Койокане (ныне район Мехико) был открыт его музей.

Судьбы четырех детей Троцкого сложились трагически. Его младшая дочь Нина от первого брака, в замужестве Невельсон, 1903 года рождения, скончалась от туберкулеза. Ее родная сестра Зинаида, в замужестве Волкова, 1901 года рождения, в январе 1933 года в Берлине покончила собой.

Младший сын от второго брака — Сергей Седов, 1908 года рождения, остался в СССР, окончив Московский механический институт, занимался научной работой. В 1935 году он был арестован, в 1937 году расстрелян в Красноярске.

Последний из оставшихся в живых детей Троцкого и ближайший его сподвижник Лев Седов, 1906 года рождения, скончался в 1938 году в парижской клинике при загадочных обстоятельствах.

Убийца Троцкого — Рамон Меркадер, приговоренный в Мексике к 20 годам лишения свободы, в 1960 году был освобожден, переправлен на Кубу, а затем — в СССР. За выполнение специального задания ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Скончался в 1978 году, похоронен на Кунцевском кладбище в Москве.

Материал подготовлен на основе информации РИА Новости и открытых источников

Leon Trotsky
Лев Троцкий
Trotsky in 1918
People’s Commissar for Military and Naval Affairs of the Soviet Union[a]
In office 14 March 1918 – 12 January 1925
Premier	Vladimir Lenin Alexei Rykov
Preceded by	Nikolai Podvoisky
Succeeded by	Mikhail Frunze
People’s Commissar for Foreign Affairs of the Russian SFSR
In office 8 November 1917 – 13 March 1918
Premier	Vladimir Lenin
Preceded by	Office established
Succeeded by	Georgy Chicherin
Chairman of the Petrograd Soviet
In office 20 September – 26 December 1917
Preceded by	Nikolay Chkheidze
Succeeded by	Grigory Zinoviev
Personal details
Born	Lev Davidovich Bronstein 7 November 1879 (N.S.) Yanovka, Yelisavetgradsky Uyezd, Kherson Governorate, Russian Empire (now Bereslavka, Ukraine)
Died	21 August 1940 (aged 60) Mexico City, Mexico
Manner of death	Assassination by axe attack
Resting place	Leon Trotsky House Museum
Citizenship	Russia (1879–1917) Russian SFSR, Soviet Union (1917–1932) Stateless (1932–1937) Mexico (1937–1940)
Political party	Russian Social Democratic Labour Party (1898–1917) Mezhraiontsy (1917)[1] All-Union Communist Party (Bolsheviks) (1918–1927)
Spouses	Aleksandra Sokolovskaya ​ ​ (m. 1899; div. 1902)​ Natalia Sedova ​ (m. 1903)​
Children	Zinaida Nina Lev Sergei
Education	Odessa University[2] (briefly attended)
Signature
Central institution membership 1917–1927: Full member, 6th–14th Politburo of AUCP(b) 1917–1927: Full member, 6th–14th Central Committee of AUCP(b) 1919–1920: Full member, 8th Orgburo of RCP(b) 1923–1924: Full member, 12th Orgburo of RCP(b) 1910–1912: Full member, 5th Central Committee of RSDLP Other offices held 1905: Chairman, St. Petersburg Soviet 1917: Chairman, Petrograd Military Revolutionary Committee 1917–1918: Member of the Russian Constituent Assembly for Novgorod 1918: Chairman, Supreme Military Council 1918–1925: Chairman, Revolutionary Military Council

Lev Davidovich Bronstein^[b] (7 November [O.S. 26 October] 1879 – 21 August 1940), better known as Leon Trotsky,^[c] was a Russian revolutionary, Soviet politician, journalist, and political theorist. He was a central figure in the October Revolution, Russian Civil War, and the establishment of the Soviet Union. Ideologically a Marxist and a Leninist, Trotsky’s thought and writings inspired a school of Marxism known as Trotskyism.

Born to a wealthy Russian Jewish family in Yanovka (now Bereslavka, Ukraine), Trotsky was initially a narodnik, but embraced Marxism soon after moving to Nikolayev in 1896. In 1898, he was arrested for revolutionary activities and exiled to Siberia, but in 1902 escaped to London, where he met Vladimir Lenin and wrote for the Russian Social Democratic Labour Party’s paper Iskra. Trotsky initially sided with Julius Martov’s Mensheviks against Lenin’s Bolsheviks during the party’s 1903 split, but was non-factional from 1904. During the 1905 Revolution, Trotsky returned to Russia and became chairman of the Saint Petersburg Soviet. He was again exiled to Siberia, but escaped in 1907 and spent time in London, Vienna, Switzerland, Paris, and New York. After the February Revolution of 1917 which overthrew the tsar, Trotsky returned to Russia and joined the Bolsheviks. As chairman of the Petrograd Soviet, he played an important role in the October Revolution which overthrew the Provisional Government.

In Lenin’s first government, Trotsky was appointed the People’s Commissar for Foreign Affairs and led the negotiations for the Treaty of Brest-Litovsk, by which Russia withdrew from World War I. From 1918 to 1925, he served as the People’s Commissar for Military and Naval Affairs, founding the Red Army; establishing conscription, training, and discipline; and leading it to victory in the Russian Civil War. In 1922, Trotsky and Lenin formed an alliance against the emerging Soviet bureaucracy;^[4] Lenin proposed that Trotsky become his deputy at the Council of People’s Commissars, but he declined the post.^[5][6][7] During the New Economic Policy, Trotsky led the party’s Left Opposition, which advocated a programme of rapid industrialisation, collectivisation of agriculture, and expansion of workers’ democracy. After Lenin’s death in 1924, Trotsky was outmaneuvered by Joseph Stalin and his allies and lost his positions: he was expelled from the Politburo in 1926 and from the party in 1927, internally exiled to Alma Ata in 1928, and deported in 1929. He lived in Turkey, France, and Norway before settling in Mexico in 1937.

In exile, Trotsky wrote extensively and polemically against Stalinism, supporting proletarian internationalism against Stalin’s theory of «socialism in one country». Trotsky’s own theory of «permanent revolution» posited that the revolution could only survive if extended to advanced capitalist countries. In The Revolution Betrayed (1936), Trotsky argued that the Soviet Union had become a «degenerated workers’ state» due to its isolation, and called for an end to Stalin’s bureaucratic dictatorship. He founded the Fourth International in 1938 as an alternative to the Comintern. In 1936, Trotsky was sentenced to death in absentia at the first of the Moscow show trials, and in 1940, he was assassinated at his home in Mexico City by NKVD agent Ramón Mercader. Written out of Soviet history books under Stalin, Trotsky was one of the few of his rivals who never received political rehabilitation from later leaders, although in the West he emerged as a hero of the anti-Stalinist left.

Childhood and family (1879–1895)[edit]

Leon Trotsky was born Lev Davidovich Bronstein to David Leontyevich Bronstein (1847–1922) and Anna Lvovna (née Zhivotovskaya, 1850–1910) on 7 November 1879, the fifth child of a wealthy Jewish landowner^[8] family in Yanovka, Kherson governorate, Russian Empire (now Bereslavka, Ukraine). His father, David Leontyevich, had lived in Poltava, and later moved to Bereslavka, as it had a large Jewish community.^[9][10] Trotsky’s younger sister, Olga, who also grew up to be a Bolshevik and a Soviet politician, married the prominent Bolshevik Lev Kamenev.^[11]

Some authors, notably Robert Service, have claimed that Trotsky’s childhood first name was the Yiddish Leiba.^[12] The American Trotskyist David North said that this was an assumption based on Trotsky’s Jewish birth, but, contrary to Service’s claims, there is no documentary evidence to support his using a Yiddish name, when that language was not spoken by his family.^[13] Both North and political historian Walter Laqueur wrote that Trotsky’s childhood name was Lyova, a standard Russian diminutive of the name Lev.^[14] North has compared the speculation on Trotsky’s given name to the undue emphasis given to his having a Jewish surname.^[13][14]

The language spoken at home was not Yiddish^[15] but a mixture of Russian and Ukrainian (known as Surzhyk).^[16]

When Trotsky was eight,^[17] his father sent him to Odessa to be educated. He was enrolled in a Lutheran German-language school (Realschule zum Heiligen Paulus or school of the Lutheran St. Pauls Cathedral, a school of Black Sea Germans which also admitted students of other faiths and backgrounds,^[18]) which became Russified during his years in Odessa as a result of the Imperial government’s policy of Russification.^[19] Trotsky and his wife Natalia later registered their children as Lutheran, since Austrian law at the time required children to be given religious education «in the faith of their parents».^[20] As Isaac Deutscher notes in his biography of Trotsky, Odessa was then a bustling cosmopolitan port city, very unlike the typical Russian city of the time. This environment contributed to the development of the young man’s international outlook.^[21]

Although Trotsky spoke French, English, and German to a good standard, he said in his autobiography My Life that he was never perfectly fluent in any language but Russian.^[22] Raymond Molinier wrote that Trotsky spoke French fluently.^[23]

Early political activities and life (1896–1917)[edit]

Revolutionary activity and imprisonment (1896–1898)[edit]

Trotsky became involved in revolutionary activities in 1896 after moving to the harbor town of Nikolayev on the Ukrainian coast of the Black Sea.^[24] At first a narodnik (revolutionary agrarian socialist populist), he initially opposed Marxism but was won over to Marxism later that year by his future first wife, Aleksandra Sokolovskaya.

Instead of pursuing a mathematics degree at Odessa University,^[2] Trotsky helped organize the South Russian Workers’ Union in Nikolayev in early 1897. Using the name «Lvov»,^[25] he wrote and printed leaflets and proclamations, distributed revolutionary pamphlets, and popularized socialist ideas among industrial workers and revolutionary students.^[26]

In January 1898, more than 200 members of the union, including Trotsky, were arrested. He was held for the next two years in prison awaiting trial, first in Nikolayev, then Kherson, then Odessa, and finally in Moscow.^[27] In the Moscow prison, he came into contact with other revolutionaries, heard about Lenin and read Lenin’s book, The Development of Capitalism in Russia.^[28] Two months into his imprisonment, on 1–3 March 1898, the first Congress of the newly formed Russian Social Democratic Labour Party (RSDLP) was held.^[29] From then on Trotsky identified as a member of the party.

First marriage and Siberian exile (1899–1902)[edit]

While in the prison in Moscow, in the summer of 1899, Trotsky married Aleksandra Sokolovskaya (1872–1938), a fellow Marxist. The wedding ceremony was performed by a Jewish chaplain.^[30]

In 1900, he was sentenced to four years in exile in Siberia. Because of their marriage, Trotsky and his wife were allowed to be exiled to the same location in Siberia. They were exiled to Ust-Kut and the Verkholensk in the Baikal Lake region of Siberia. They had two daughters, Zinaida (1901–1933) and Nina (1902–1928), both born in Siberia.

In Siberia, Trotsky studied philosophy.^[31] He became aware of the differences within the party, which had been decimated by arrests in 1898 and 1899. Some social democrats known in Leninist phraseology as «economists» argued that the party should focus on helping industrial workers improve their lot in life and were not so worried about changing the government.^[32] They believed that societal reforms would grow out of the worker’s struggle for higher pay and better working conditions. Others argued that overthrowing the monarchy was more important and that a well-organized and disciplined revolutionary party was essential. The latter position was expressed by the London-based newspaper Iskra (The Spark), which was founded in 1900. Trotsky quickly sided with the Iskra position and began writing for the paper.^[33]

In the summer of 1902, at the urging of his wife, Aleksandra, Trotsky escaped from Siberia hidden in a load of hay on a wagon.^[34] Aleksandra later escaped from Siberia with their daughters.^[31] Both daughters married, and Zinaida had children, but the daughters died before their parents. Nina Nevelson died from tuberculosis in 1928, cared for in her last months by her older sister. Zinaida Volkova followed her father into exile in Berlin, taking her son by her second marriage but leaving behind a daughter in Russia. Suffering also from tuberculosis and depression, Zinaida committed suicide in 1933. Aleksandra disappeared in 1935 during the Great Purges in the Soviet Union under Stalin and was murdered by Soviet forces three years later.

First emigration and second marriage (1902–1903)[edit]

Until this point in his life, Trotsky had used his birth name: Lev (Leon) Bronstein.^[35] He changed his surname to «Trotsky», the name he would use for the rest of his life. It is said he adopted the name of a jailer of the Odessa prison in which he had earlier been held.^[36] This became his primary revolutionary pseudonym. After his escape from Siberia, Trotsky moved to London, joining Georgi Plekhanov, Vladimir Lenin, Julius Martov, and other editors of Iskra. Under the pen name Pero («feather» or «pen»), Trotsky soon became one of the paper’s leading writers.^[10]

Unknown to Trotsky, the six editors of Iskra were evenly split between the «old guard» led by Plekhanov and the «new guard» led by Lenin and Martov. Plekhanov’s supporters were older (in their 40s and 50s), and had spent the previous 20 years together in exile in Europe. Members of the new guard were in their early 30s and had only recently emigrated from Russia. Lenin, who was trying to establish a permanent majority against Plekhanov within Iskra, expected Trotsky, then 23, to side with the new guard. In March 1903 Lenin wrote:

I suggest to all the members of the editorial board that they co-opt ‘Pero’ as a member of the board on the same basis as other members. […] We very much need a seventh member, both as a convenience in voting (six being an even number) and as an addition to our forces. ‘Pero’ has been contributing to every issue for several months now; he works, in general, most energetically for the Iskra; he gives lectures (in which he has been very successful). In the section of articles and notes on the events of the day, he will not only be very useful, but absolutely necessary. Unquestionably a man of rare abilities, he has conviction and energy, and he will go much farther.^[37]

Because of Plekhanov’s opposition, Trotsky did not become a full member of the board. But from then on, he participated in its meetings in an advisory capacity, which earned him Plekhanov’s enmity.

In late 1902, Trotsky met Natalia Sedova (1882–1962), who soon became his companion. They married in 1903, and she was with him until his death. They had two children together, Lev Sedov (1906–1938) and Sergei Sedov (1908–1937), both of whom would predecease their parents. Regarding his sons’ surnames, Trotsky later explained that after the 1917 revolution:

In order not to oblige my sons to change their name, I, for «citizenship» requirements, took on the name of my wife.^[38]

Trotsky never used the name «Sedov» either privately or publicly. Natalia Sedova sometimes signed her name «Sedova-Trotskaya».

Split with Lenin (1903–1904)[edit]

In the meantime, after a period of secret police repression and internal confusion that followed the First Congress of the Russian Social Democratic Labour Party in 1898, Iskra succeeded in convening the party’s Second Congress in London in August 1903. Trotsky and other Iskra editors attended. The first congress went as planned, with Iskra supporters handily defeating the few «economist» delegates. Then the congress discussed the position of the Jewish Bund, which had co-founded the Russian Social Democratic Labour Party (RSDLP) in 1898 but wanted to remain autonomous within the party.^[39]

Shortly after that, the pro-Iskra delegates unexpectedly split into two factions. The split was initially over an organisational issue. Lenin and his supporters, the Bolsheviks, argued for a smaller but highly organized party where only party members would be seen as members, while Martov and his supporters, the Mensheviks, argued for a bigger and less disciplined party where people who assisted the party would also be seen as members. In a surprise development, Trotsky and most of the Iskra editors supported Martov and the Mensheviks, while Plekhanov supported Lenin and the Bolsheviks. During 1903 and 1904, many members changed sides in the factions. Plekhanov soon parted ways with the Bolsheviks. Trotsky left the Mensheviks in September 1904 over their insistence on an alliance with Russian liberals and their opposition to a reconciliation with Lenin and the Bolsheviks.^[40]

From 1904 until 1917, Trotsky described himself as a «non-factional social democrat». He worked between 1904 and 1917, trying to reconcile different groups within the party, which resulted in many clashes with Lenin and other prominent party members. Trotsky later maintained that he had been wrong in opposing Lenin on the issue of the party. During these years, Trotsky began developing his theory of permanent revolution and developed a close working relationship with Alexander Parvus in 1904–07.^[41]

During their split, Lenin referred to Trotsky as «Little Judas» (Iudushka, based on the character from Mikhail Saltykov-Shchedrin’s novel The Golovlyov Family),^[42][43] a «scoundrel»^[44] and a «swine».^[45]

1905 revolution and trial (1905–1906)[edit]

The unrest and agitation against the Russian government came to a head in Saint Petersburg on 3 January 1905 (Julian Calendar), when a strike broke out at the Putilov Works in the city. This single strike grew into a general strike, and by 7 January 1905, there were 140,000 strikers in Saint Petersburg.^[46]

On Sunday, 9 January 1905, Father Georgi Gapon knowingly led a procession of radicals mixed within larger groups of ordinary working citizens through the streets to the Winter Palace to supposedly beseech the Tsar for food and relief from the government. According to Gapon himself, he led the people into a Palace Guard already on the defensive due to the crowd instigating violence against them. They eventually fired on the demonstration, resulting in the deaths of an unknown number of violent radicals, peaceful demonstrators and police caught within the melee. Although Sunday, 9 January 1905, became known as Bloody Sunday, Gapon’s own biography points to a conspiracy. This was later confirmed by Russian police records listing the number of known militant radicals found among the dead.^[47][48]

Following the events of Bloody Sunday, Trotsky secretly returned to Russia in February 1905, by way of Kiev.^[49] At first he wrote leaflets for an underground printing press in Kiev, but soon moved to the capital, Saint Petersburg. There he worked with both Bolsheviks, such as Central Committee member Leonid Krasin, and the local Menshevik committee, which he pushed in a more radical direction. The latter, however, were betrayed by a secret police agent in May, and Trotsky had to flee to rural Finland. There he worked on fleshing out his theory of permanent revolution.^[50]

On 19 September 1905, the typesetters at the Ivan Sytin’s printing house in Moscow went out on strike for shorter hours and higher pay. By the evening of 24 September, the workers at 50 other printing shops in Moscow were also on strike. On 2 October 1905, the typesetters in printing shops in Saint Petersburg decided to strike in support of the Moscow strikers. On 7 October 1905, the railway workers of the Moscow–Kazan Railway went out on strike.^[51] Amid the resulting confusion, Trotsky returned from Finland to Saint Petersburg on 15 October 1905. On that day, Trotsky spoke before the Saint Petersburg Soviet Council of Workers Deputies, which was meeting at the Technological Institute in the city. Also attending were some 200,000 people crowded outside to hear the speeches—about half of all workers in Saint Petersburg.^[52]

After his return, Trotsky and Parvus took over the newspaper Russian Gazette, increasing its circulation to 500,000. Trotsky also co-founded, together with Parvus and Julius Martov and other Mensheviks, «Nachalo» («The Beginning»), which also proved to be a very successful newspaper in the revolutionary atmosphere of Saint Petersburg in 1905.^[53]

Just before Trotsky’s return, the Mensheviks had independently come up with the same idea that Trotsky had: an elected non-party revolutionary organization representing the capital’s workers, the first Soviet («Council») of Workers. By the time of Trotsky’s arrival, the Saint Petersburg Soviet was already functioning, headed by Khrustalyev-Nosar (Georgy Nosar, alias Pyotr Khrustalyov). Khrustalyev-Nosar had been a compromise figure when elected as the head of the Saint Petersburg Soviet. He was a lawyer that stood above the political factions contained in the Soviet.^[54]

However, since his election, he proved to be very popular with the workers in spite of the Bolsheviks’ original opposition to him. Khrustalev-Nosar became famous in his position as spokesman for the Saint Petersburg Soviet.^[55] Indeed, to the outside world, Khrustalev-Nosar was the embodiment of the Saint Petersburg Soviet.^[54] Trotsky joined the Soviet under the name «Yanovsky» (after the village he was born in, Yanovka) and was elected vice-chairman. He did much of the actual work at the Soviet and, after Khrustalev-Nosar’s arrest on 26 November 1905, was elected its chairman. On 2 December, the Soviet issued a proclamation which included the following statement about the Tsarist government and its foreign debts:^[56]

The autocracy never enjoyed the confidence of the people and was never granted any authority by the people. We have therefore decided not to allow the repayment of such loans as have been made by the Tsarist government when openly engaged in a war with the entire people.

The following day, on 3 December 1905, the Soviet was surrounded by troops loyal to the government and the deputies were arrested.^[57] Trotsky and other Soviet leaders were tried in 1906 on charges of supporting an armed rebellion. On 4 October 1906 he was convicted and sentenced to internal exile to Siberia.

Second emigration (1907–1914)[edit]

While en route to exile in Obdorsk, Siberia, in January 1907, Trotsky escaped at Berezov^[58] and once again made his way to London. He attended the 5th Congress of the RSDLP. In October, he moved to Vienna, Austria-Hungary. For the next seven years, he often took part in the activities of the Austrian Social Democratic Party and, occasionally, of the German Social Democratic Party.^[39]

In Vienna, Trotsky became close to Adolph Joffe, his friend for the next 20 years, who introduced him to psychoanalysis.^[59]

In October 1908 he was asked to join the editorial staff of Pravda («Truth»), a bi-weekly, Russian-language social democratic paper for Russian workers, which he co-edited with Adolph Joffe and Matvey Skobelev. It was smuggled into Russia.^[60] The paper appeared very irregularly; only five issues were published in its first year.^[60]

Avoiding factional politics, the paper proved popular with Russian industrial workers. Both the Bolsheviks and the Mensheviks split multiple times after the failure of the 1905–1907 revolution. Money was very scarce for the publication of Pravda. Trotsky approached the Russian Central Committee to seek financial backing for the newspaper throughout 1909.^[61]

A majority of Bolsheviks controlled the Central Committee in 1910. Lenin agreed to the financing of «Pravda», but required a Bolshevik to be appointed as co-editor of the paper.^[61] When various Bolshevik and Menshevik factions tried to re-unite at the January 1910 RSDLP Central Committee meeting in Paris over Lenin’s objections,^[62] Trotsky’s Pravda was made a party-financed ‘central organ’. Lev Kamenev, Trotsky’s brother-in-law, was added to the editorial board from the Bolsheviks, but the unification attempts failed in August 1910. Kamenev resigned from the board amid mutual recriminations. Trotsky continued publishing Pravda for another two years until it finally folded in April 1912.^[21]

The Bolsheviks started a new workers-oriented newspaper in Saint Petersburg on 22 April 1912 and also called it Pravda. Trotsky was so upset by what he saw as a usurpation of his newspaper’s name that in April 1913, he wrote a letter to Nikolay Chkheidze, a Menshevik leader, bitterly denouncing Lenin and the Bolsheviks. Though he quickly got over the disagreement, the message was intercepted by the Russian secret police, and a copy was put into their archives. Shortly after Lenin’s death in 1924, the letter was found and publicized by Trotsky’s opponents within the Communist Party to portray him as Lenin’s enemy.^[10]

The 1910s were a period of heightened tension within the RSDLP, leading to numerous frictions between Trotsky, the Bolsheviks and the Mensheviks. The most serious disagreement that Trotsky and the Mensheviks had with Lenin at the time was over the issue of «expropriations»,^[63] i.e., armed robbery of banks and other companies by Bolshevik groups to procure money for the Party. These actions had been banned by the 5th Congress, but were continued by the Bolsheviks.

In January 1912, the majority of the Bolshevik faction, led by Lenin, as well as a few defecting Mensheviks, held a conference in Prague and decided to break away from the Russian Social Democratic Labour Party, and formed a new party, the Russian Social Democratic Labour Party (Bolsheviks). In response, Trotsky organized a «unification» conference of social democratic factions in Vienna in August 1912 (a.k.a. «The August Bloc») and tried to re-unite the Bolsheviks and Mensheviks into one party. The attempt was generally unsuccessful.^[39]

In Vienna, Trotsky continuously published articles in radical Russian and Ukrainian newspapers, such as Kievskaya Mysl, under a variety of pseudonyms, often using «Antid Oto».^[64] In September 1912, Kievskaya Mysl sent him to the Balkans as its war correspondent, where he covered the two Balkan Wars for the next year. While there, Trotsky chronicled the ethnic cleansing carried out by the Serbian army against the Albanian civilian population.^[65] He became a close friend of Christian Rakovsky, later a leading Soviet politician and Trotsky’s ally in the Soviet Communist Party. On 3 August 1914, at the outbreak of World War I, in which Austria-Hungary fought against the Russian Empire, Trotsky was forced to flee Vienna for neutral Switzerland to avoid arrest as a Russian émigré.^[25]

World War I (1914–1917)[edit]

The outbreak of World War I caused a sudden realignment within the RSDLP and other European social democratic parties over the issues of war, revolution, pacifism and internationalism, redividing the party into defeatists and defencists. Within the RSDLP, Lenin, Trotsky and Martov advocated various internationalist anti-war positions that saw defeat for your own country’s ruling class imperialists as the «lesser evil» in the war, while they opposed all imperialists in the imperialist war. These anti-war believers were known as «defeatists». Those who supported one side over the other in the war were known as «defencists». Plekhanov and many other defencist social democrats (both Bolsheviks and Mensheviks) supported the Russian government to some extent and wanted them to win the war, while Trotsky’s ex-colleague Parvus, now a defencist, sided against Russia so strongly that he wanted Germany to win the war. In Switzerland, Trotsky briefly worked within the Swiss Socialist Party, prompting it to adopt an internationalist resolution. He wrote a book opposing the war, The War and the International,^[66] and the pro-war position taken by the European social democratic parties, primarily the German party.

As a war correspondent for the Kievskaya Mysl, Trotsky moved to France on 19 November 1914. In January 1915 in Paris, he began editing (at first with Martov, who soon resigned as the paper moved to the left) Nashe Slovo («Our Word»), an internationalist socialist newspaper. He adopted the slogan of «peace without indemnities or annexations, peace without conquerors or conquered.» Lenin advocated Russia’s defeat in the war and demanded a complete break with the Second International.^[67]

Trotsky attended the Zimmerwald Conference of anti-war socialists in September 1915 and advocated a middle course between those who, like Martov, would stay within the Second International at any cost and those who, like Lenin, would break with the Second International and form a Third International. The conference adopted the middle line proposed by Trotsky. At first opposed, in the end Lenin voted for Trotsky’s resolution to avoid a split among anti-war socialists.^[68]

In September 1916,^[69] Trotsky was deported from France to Spain for his anti-war activities. Spanish authorities did not want him and deported him to the United States on 25 December 1916. He arrived in New York City on 13 January 1917. He stayed for nearly three months at 1522 Vyse Avenue in The Bronx. In New York he wrote articles for the local Russian language socialist newspaper, Novy Mir, and the Yiddish-language daily, Der Forverts (The Jewish Daily Forward), in translation. He also made speeches to Russian émigrés.^[70]

Trotsky was living in New York City when the February Revolution of 1917 led to the abdication of Tsar Nicholas II. He left New York on 27 March 1917, but his ship, the SS Kristianiafjord, was intercepted by British naval officials in Canada at Halifax, Nova Scotia. He was detained for a month at Amherst Internment Camp in Nova Scotia. While imprisoned in the camp, Trotsky established an increasing friendship with the workers and sailors amongst his fellow inmates, describing his month at the camp as «one continual mass meeting».^[71]

Trotsky’s speeches and agitation incurred the wrath of German officer inmates who complained to the British camp commander, Colonel Morris, about Trotsky’s «anti-patriotic» attitude.^[71] Morris then forbade Trotsky to make any more public speeches, leading to 530 prisoners protesting and signing a petition against Morris’ order.^[71] Back in Russia, after initial hesitation and facing pressure from the workers’ and peasants’ Soviets, the Russian foreign minister Pavel Milyukov was compelled to demand the release of Trotsky as a Russian citizen, and the British government freed him on 29 April 1917.^[71]

He reached Russia on 17 May 1917. After his return, Trotsky substantially agreed with the Bolshevik position, but did not join them right away. Russian social democrats were split into at least six groups, and the Bolsheviks were waiting for the next party Congress to determine which factions to merge with. Trotsky temporarily joined the Mezhraiontsy, a regional social democratic organization in Petrograd, and became one of its leaders. At the First Congress of Soviets in June, he was elected a member of the first All-Russian Central Executive Committee («VTsIK») from the Mezhraiontsy faction.^[72]

After an unsuccessful pro-Bolshevik uprising in Petrograd, Trotsky was arrested on 7 August 1917. He was released 40 days later in the aftermath of the failed counter-revolutionary uprising by Lavr Kornilov. After the Bolsheviks gained a majority in the Petrograd Soviet, Trotsky was elected chairman on 8 October [O.S. 25 September] 1917.^[73] He sided with Lenin against Grigory Zinoviev and Lev Kamenev when the Bolshevik Central Committee discussed staging an armed uprising, and he led the efforts to overthrow the Russian Provisional Government headed by socialist Aleksandr Kerensky.

The following summary of Trotsky’s role in 1917 was written by Joseph Stalin in Pravda, 6 November 1918.^[74] Although this passage was quoted in Stalin’s book The October Revolution (1934),^[74] it was expunged from Stalin’s Works (1949).^[75]

All practical work in connection with the organization of the uprising was done under the immediate direction of Comrade Trotsky, the President of the Petrograd Soviet. It can be stated with certainty that the Party is indebted primarily and principally to Comrade Trotsky for the rapid going over of the garrison to the side of the Soviet and the efficient manner in which the work of the Military Revolutionary Committee was organized.

After the success of the Bolshevik insurrection on 7–8 November 1917, Trotsky led the efforts to repel a counter-attack by Cossacks under General Pyotr Krasnov and other troops still loyal to the overthrown Provisional Government at Gatchina. Allied with Lenin, he defeated attempts by other Bolshevik Central Committee members (Zinoviev, Kamenev, Rykov, etc.) to share power with other socialist parties.

According to Deutscher, the Mensheviks and Social Revolutionaries presented a number of demands for a coalition government. These demands proposed disarming the Bolshevik detachments and excluding Lenin and Trotsky from the coalition. This was seen as unacceptable to even the most moderate, Bolshevik negotiators such as Kamenev and Sokolnikov.^[76]

By the end of 1917, Trotsky was unquestionably the second man in the Bolshevik Party after Lenin. He overshadowed the ambitious Zinoviev, who had been Lenin’s top lieutenant over the previous decade, but whose star appeared to be fading. This reversal of position contributed to continuing competition and enmity between the two men, which lasted until 1926 and did much to destroy them both.

Russian Revolution and aftermath[edit]

Commissar for Foreign Affairs and Brest-Litovsk (1917–1918)[edit]

After the Bolsheviks came to power, Trotsky became the People’s Commissar for Foreign Affairs and published the secret treaties previously signed by the Triple Entente that detailed plans for post-war reallocation of colonies and redrawing state borders. On 23 November 1917, Trotsky revealed the secret treaty arrangements which had been made between the Tsarist government, Britain and France, causing them considerable embarrassment.

Brest-Litovsk[edit]

In preparation for peace talks with the representatives of the Imperial German government and the representatives of the other Central Powers leading up to the Treaty of Brest-Litovsk, Leon Trotsky appointed his old friend Joffe to represent the Bolsheviks. When the Soviet delegation learned that Germans and Austro-Hungarians planned to annex slices of Polish territory and to set up a rump Polish state with what remained, while the Baltic provinces were to become client states ruled by German princes, the talks were recessed for 12 days. The Soviets’ only hopes were that, given time, their allies would agree to join the negotiations or that the western European proletariat would revolt, so their best strategy was to prolong the negotiations. As Foreign Minister Leon Trotsky wrote, «To delay negotiations, there must be someone to do the delaying».^[77] Therefore, Trotsky replaced Joffe as the leader of the Soviet delegation during the peace negotiations in Brest-Litovsk from 22 December 1917 to 10 February 1918.^[78] At that time the Soviet government was split on the issue. Left Communists, led by Nikolai Bukharin, continued to believe that there could be no peace between a Soviet republic and a capitalist empire, and that only a revolutionary war leading to a pan-European Soviet republic would bring a durable peace.^[79][80]

They cited the successes of the newly formed (15 January 1918) voluntary Red Army against Polish forces of Gen. Józef Dowbor-Muśnicki in Belarus, White forces in the Don region, and newly independent Ukrainian forces as proof that the Red Army could repel German forces, especially if propaganda and asymmetrical warfare were used.^[79]

They were willing to hold talks with the Germans as a means of exposing German imperial ambitions (territorial gains, reparations, etc.) in the hope of accelerating the hoped−for Soviet revolution in the West. Still, they were dead set against signing any peace treaty. In the case of a German ultimatum, they advocated proclaiming a revolutionary war against Germany to inspire Russian and European workers to fight for socialism. This opinion was shared by Left Socialist Revolutionaries, who were then the Bolsheviks’ junior partners in a coalition government.^[81]

Lenin, who had earlier hoped for a speedy Soviet revolution in Germany and other parts of Europe, quickly decided that the Imperial government of Germany was still firmly in control and that, without a strong Russian military, an armed conflict with Germany would lead to a collapse of the Soviet government in Russia. He agreed with the Left Communists that ultimately a pan-European Soviet revolution would solve all problems, but until then the Bolsheviks had to stay in power. Lenin did not mind prolonging the negotiating process for maximum propaganda effect, but, from January 1918 on, advocated signing a separate peace treaty if faced with a German ultimatum. Trotsky’s position was between these two Bolshevik factions. Like Lenin, he admitted that the old Russian military, inherited from the monarchy and the Provisional Government and in advanced stages of decomposition, was unable to fight:^[82]

That we could no longer fight was perfectly clear to me and that the newly formed Red Guard and Red Army detachments were too small and poorly trained to resist the Germans.

But he agreed with the Left Communists that a separate peace treaty with an imperialist power would be a terrible morale and material blow to the Soviet government, negate all its military and political successes of 1917 and 1918, resurrect the notion that the Bolsheviks secretly allied with the German government, and cause an upsurge of internal resistance. He argued that any German ultimatum should be refused, and that this might well lead to an uprising in Germany, or at least inspire German soldiers to disobey their officers since any German offensive would be a naked land grab for territories. Trotsky wrote in 1925:^[83]

We began peace negotiations in the hope of arousing the workmen’s party of Germany and Austria-Hungary as well as of the Entente countries. For this reason we were obliged to delay the negotiations as long as possible to give the European workman time to understand the main fact of the Soviet revolution itself and particularly its peace policy. But there was the other question: Can the Germans still fight? Are they in a position to begin an attack on the revolution that will explain the cessation of the war? How can we find out the state of mind of the German soldiers, how to fathom it?

Trotsky, in a letter he wrote to Lenin during the negotiations, which must have been written before January 18, 1918, described its policy, summarily, as follows:^[84][85][86]

Dear Vladimir Ilyich
It is impossible to sign their peace. They already have agreed with fictitious Governments of Poland, Lithuania, Courland and others concerning territorial concessions and military and customs treaties. (…)
We cannot sign their peace. My plan is this:
We announce the termination of the war and demobilization without signing any peace. We declare we cannot participate in the looting war of the Allies nor can we sign a looting peace. Poland’s, Lithuania’s and Courland’s fate we place upon the responsibility of the German working people.
The Germans will be unable to attack us after we declare the war ended. At any rate, it would be very difficult for Germany to attack us, because of her internal condition. The Scheidemannites adopted a formal resolution to break with the Government if it makes annexationist demands of the Russian revolution.
The Berliner Tageblatt and the Vossische Zeitung demand an understanding with Russia by all means. The Centrists favor an agreement. (…)
We declare we end the war but do not sign a peace. They will be unable to make an offensive against us. If they attack us, our position will be no worse than now (…)
We must have your decision. We can still drag on negotiations for one or two or three or four days. Afterward they must be broken off. I see no other solution than that proposed. I clasp your hand.
Yours,
TROTZKY.
Answer by direct wire: «I agree to your plan» or «I don’t agree.»

However, even though Lenin was in favor of a peace, due to party opposition, he basically responded with these messages from January 18, 1918:^[87]

Message to Trotsky.
Stalin has just arrived; we will look into the matter with him and let you have a joint answer right away.
Lenin

Pass the following on to Trotsky: please adjourn proceedings and leave for Petrograd.
Send a reply; I will wait.
Lenin, Stalin

As it was remarked by Trotsky that, «[… p]ossibly this answer already showed that he did not agree with my proposition (…)», Trotsky returned to Petrograd to debate with Lenin.^[88] During his debate with Trotsky, Lenin concluded: «(…) In any case, I stand for the immediate signing of peace; it is safer.»^[89]

However, after debates with the German delegation, Trotsky and the Russian delegation withdrew from peace talks on 10 February 1918, by declaring ending the war on the side of Soviet Russia, and not signing a peace treaty.^[90] Contrary to Russia’s declaration, Germany resumed military operations on 18 February. Within a day, it became clear that the German army was capable of conducting offensive operations and that Red Army detachments, which were relatively small, poorly organized, and poorly led, were no match for it. On the evening of 18 February 1918, Trotsky and his supporters in the committee abstained, and Lenin’s proposal was accepted 7–4. The Soviet government sent a radiogram to the German side, taking the final Brest-Litovsk peace terms.^[91]

Germany did not respond for three days and continued its offensive, encountering little resistance. The response arrived on 21 February, but the proposed terms were so harsh that even Lenin briefly thought that the Soviet government had no choice but to fight. But in the end, the committee again voted 7–4 on 23 February 1918; the Treaty of Brest-Litovsk was signed on 3 March and ratified on 15 March 1918. Since Trotsky was so closely associated with the policy previously followed by the Soviet delegation at Brest-Litovsk, he resigned from his position as Commissar for Foreign Affairs to remove a potential obstacle to the new policy.

Head of the Red Army (spring 1918)[edit]

On 13 March 1918, Trotsky’s resignation as Commissar for Foreign Affairs was officially accepted, and he was appointed People’s Commissar of Army and Navy Affairs—in place of Podvoisky—and chairman of the Supreme Military Council. The post of commander-in-chief was abolished, and Trotsky gained full control of the Red Army, responsible only to the Communist Party leadership, whose Left Socialist Revolutionary allies had left the government over the controversial treaty of Brest-Litovsk.^[81]

The entire Bolshevik leadership of the Red Army, including People’s Commissar (defence minister) Nikolai Podvoisky and commander-in-chief Nikolai Krylenko, protested vigorously against Trotsky’s appointment and eventually resigned. They believed that the Red Army should consist only of dedicated revolutionaries, rely on propaganda and force, and have elected officers. They viewed former imperial officers and generals as potential traitors who should be kept out of the new military, much less put in charge of it. Their views continued to be popular with many Bolsheviks throughout most of the Russian Civil War, and their supporters, including Podvoisky, who became one of Trotsky’s deputies, were a constant thorn in Trotsky’s side. The discontent with Trotsky’s policies of strict discipline, forced conscription and reliance on carefully supervised non-Communist military experts eventually led to the Military Opposition, which was active within the Communist Party in late 1918–1919.^[92]

Civil War (1918–1920)[edit]

1918[edit]

The military situation soon tested Trotsky’s managerial and organization-building skills. In May–June 1918, the Czechoslovak Legions en route from European Russia to Vladivostok rose against the Soviet government. This left the Bolsheviks with the loss of most of the country’s territory, an increasingly well-organized resistance by Russian anti-Communist forces (usually referred to as the White Army after their best-known component) and widespread defection by the military experts whom Trotsky relied on.^[94]

Trotsky and the government responded with a full-fledged mobilization, which increased the size of the Red Army from fewer than 300,000 in May 1918 to one million in October, and an introduction of political commissars into the army. The latter had the task of ensuring the loyalty of military experts (mostly former officers in the Imperial Army) and co-signing their orders. Trotsky regarded the organisation of the Red Army as built on the ideas of the October Revolution. As he later wrote in his autobiography:^[95]

An army cannot be built without reprisals. Masses of men cannot be led to death unless the army command has the death-penalty in its arsenal. So long as those malicious tailless apes that are so proud of their technical achievements—the animals that we call men—will build armies and wage wars, the command will always be obliged to place the soldiers between the possible death in the front and the inevitable one in the rear. And yet armies are not built on fear. The Tsar’s army fell to pieces not because of any lack of reprisals. In his attempt to save it by restoring the death-penalty, Kerensky only finished it. Upon the ashes of the great war, the Bolsheviks created a new army. These facts demand no explanation for any one who has even the slightest knowledge of the language of history. The strongest cement in the new army was the ideas of the October revolution, and the train supplied the front with this cement.

Red Terror[edit]

In December 1917, Felix Dzerzhinsky was appointed to the duty of rooting out counter-revolutionary threats to the Soviet government. He was the director of the All-Russian Extraordinary Commission (aka Cheka), a predecessor of the KGB that served as the secret police for the Soviets.^[96]

From early 1918, the Bolsheviks started physical elimination of opposition and other socialist and revolutionary fractions, anarchists among the first.^[97] On 11 August 1918, prior to the events that would officially catalyze the Terror, Vladimir Lenin had sent telegrams «to introduce mass terror» in Nizhny Novgorod in response to a suspected civilian uprising there, and to «crush» landowners in Penza who resisted, sometimes violently, the requisitioning of their grain by military detachments.^[98]

Leonid Kannegisser, a young military cadet of the Imperial Russian Army, assassinated Moisey Uritsky on August 17, 1918, outside the Petrograd Cheka secret police headquarters in retaliation for the execution of his friend and other officers.^[99]

On August 30, Socialist Revolutionary Fanny Kaplan unsuccessfully attempted to assassinate Vladimir Lenin.^[100][96]

During interrogation by the Cheka, she made the following statement:

«My name is Fanya Kaplan. Today I shot Lenin. I did it on my own. I will not say from whom I obtained my revolver. I will give no details. I had resolved to kill Lenin long ago. I consider him a traitor to the Revolution. I was exiled to Akatui for participating in an assassination attempt against a Tsarist official in Kiev [now Kyiv]. I spent 11 years at hard labour. After the Revolution, I was freed. I favoured the Constituent Assembly and am still for it».^[101]

In September 1918, Trotsky rushed back from the far-eastern front of the civil war to reach Moscow after the second day of the shooting and Stalin remained in Tsaritsyn.^[102]

Kaplan referenced the Bolsheviks’ growing authoritarianism, citing their forcible shutdown of the Constituent Assembly in January 1918, the elections to which they had lost. When it became clear that Kaplan would not implicate any accomplices, she was executed in Alexander Garden. The order was carried out by the commander of the Kremlin, the former Baltic sailor P. D. Malkov and a group of Latvian Bolsheviks^{[103][page needed][non-primary source needed]} on September 3, 1918, with a bullet to the back of the head.^[104] Her corpse was bundled into a barrel and set alight. The order came from Yakov Sverdlov, who only six weeks earlier had ordered the murder of the Tsar and his family.^{[105][106]: 442}

These events persuaded the government to heed Dzerzhinsky’s lobbying for greater terror against opposition. The campaign of mass repressions would officially begin thereafter.^[100][96] The Red Terror is considered to have officially begun between 17 and 30 August 1918.^[100][96] Regarding the Red Terror Trotsky wrote:

The bourgeoisie today is a falling class… We are forced to tear it off, to chop it away. The Red Terror is a weapon utilized against a class, doomed to destruction, which does not wish to perish. If the White Terror can only retard the historical rise of the proletariat, the Red Terror hastens the destruction of the bourgeoisie.^[107]

Desertions[edit]

In dealing with deserters, Trotsky often appealed to them politically, arousing them with the ideas of the Revolution.

In the provinces of Kaluga, Voronezh, and Ryazan, tens of thousands of young peasants had failed to answer the first recruiting summons by the Soviets … The war commissariat of Ryazan succeeded in gathering in some fifteen thousand of such deserters. While passing through Ryazan, I decided to take a look at them. Some of our men tried to dissuade me. «Something might happen,» they warned me. But everything went off beautifully. The men were called out of their barracks. «Comrade-deserters—come to the meeting. Comrade Trotsky has come to speak to you.» They ran out excited, boisterous, as curious as schoolboys. I had imagined them much worse, and they had imagined me as more terrible. In a few minutes, I was surrounded by a huge crowd of unbridled, utterly undisciplined, but not at all hostile men. The «comrade-deserters» were looking at me with such curiosity that it seemed as if their eyes would pop out of their heads. I climbed on a table there in the yard, and spoke to them for about an hour and a half. It was a most responsive audience. I tried to raise them in their own eyes; concluding, I asked them to lift their hands in token of their loyalty to the revolution. The new ideas infected them before my very eyes. They were genuinely enthusiastic; they followed me to the automobile, devoured me with their eyes, not fearfully, as before, but rapturously, and shouted at the tops of their voices. They would hardly let me go. I learned afterward, with some pride, that one of the best ways to educate them was to remind them: «What did you promise Comrade Trotsky?» Later on, regiments of Ryazan «deserters» fought well at the fronts.

The first use of the punitive barrier troops by the Red Army occurred in the late summer and fall of 1918 in the Eastern front during the Russian Civil War, when People’s Commissar of Military and Naval Affairs (War Commissar) Leon Trotsky of the Communist Bolshevik government authorized Mikhail Tukhachevsky, the commander of the 1st Army, to station blocking detachments behind unreliable Red Army infantry regiments in the 1st Red Army, with orders to shoot if front-line troops either deserted or retreated without permission. The barrier troops comprised personnel drawn from Cheka punitive detachments or from regular Red Army infantry regiments.^[108]

In December 1918 Trotsky ordered that detachments of additional barrier troops be raised for attachment to each infantry formation in the Red Army. On December 18 he cabled:

How do things stand with the blocking units? As far as I am aware they have not been included in our establishment and it appears they have no personnel. It is absolutely essential that we have at least an embryonic network of blocking units and that we work out a procedure for bringing them up to strength and deploying them.^[108]

The barrier troops were also used to enforce Bolshevik control over food supplies in areas controlled by the Red Army, a role which soon earned them the hatred of the Russian civilian population.^[109]

Given the lack of manpower and the 16 opposing foreign armies, Trotsky also insisted on the use of former Tsarist officers as military specialists within the Red Army, in combination with Bolshevik political commissars to ensure the revolutionary nature of the Red Army. Lenin commented on this:

When Comrade Trotsky informed me recently that the number of officers of the old army employed by our War Department runs into several tens of thousands, I perceived concretely where the secret of using our enemy lay, how to compel those who had opposed communism to build it, how to build communism with the bricks which the capitalists had chosen to hurl against us! We have no other bricks! And so, we must compel the bourgeois experts, under the leadership of the proletariat, to build up our edifice with these bricks. This is what is difficult; but this is the pledge of victory.^[110]

In September 1918, the Bolshevik government, facing continuous military difficulties, declared what amounted to martial law and reorganized the Red Army. The Supreme Military Council was abolished, and the position of commander-in-chief was restored, filled by the commander of the Latvian Riflemen, Ioakim Vatsetis (a.k.a. Jukums Vācietis), who had formerly led the Eastern Front against the Czechoslovak Legions. Vatsetis took charge of the day-to-day operations of the army. At the same time, Trotsky became chairman of the newly formed Revolutionary Military Council of the Republic and retained overall control of the military. Trotsky and Vatsetis had clashed earlier in 1918, while Vatsetis and Trotsky’s adviser Mikhail Bonch-Bruevich were also on unfriendly terms. Nevertheless, Trotsky eventually established a working relationship with the often prickly Vatsetis.

The reorganization caused yet another conflict, this time between Trotsky and Stalin, in late September. Trotsky appointed former imperial general Pavel Pavlovich Sytin to command the Southern Front, but in early October 1918 Stalin refused to accept him and so he was recalled^{[by whom?]} from the front. Lenin and Yakov Sverdlov tried to make Trotsky and Stalin reconcile, but their meeting proved unsuccessful.

1919[edit]

Throughout late 1918 and early 1919, there were a number of attacks on Trotsky’s leadership of the Red Army, including veiled accusations in newspaper articles inspired by Stalin and a direct attack by the Military Opposition at the VIIIth Party Congress in March 1919. On the surface, he weathered them successfully and was elected one of only five full members of the first Politburo after the Congress. But he later wrote:^[92]

It is no wonder that my military work created so many enemies for me. I did not look to the side, I elbowed away those who interfered with military success, or in the haste of the work trod on the toes of the unheeding and was too busy even to apologize. Some people remember such things. The dissatisfied and those whose feelings had been hurt found their way to Stalin or Zinoviev, for these two also nourished hurts.

In mid-1919, the dissatisfied had an opportunity to mount a serious challenge to Trotsky’s leadership: the Red Army grew from 800,000 to 3,000,000 and fought simultaneously on sixteen fronts.^[111]

At the 3–4 July Central Committee meeting, after a heated exchange, the majority supported Kamenev and Smilga against Vācietis and Trotsky. Trotsky’s plan was rejected, and he was much criticized for various alleged shortcomings in his leadership style, much of it of a personal nature. Stalin used this opportunity to pressure Lenin^[112] to dismiss Trotsky from his post.

However, some significant changes to the leadership of the Red Army were made. Trotsky was temporarily sent to the Southern Front, while Smilga informally coordinated the work in Moscow. Most members of the Revolutionary Military Council who were not involved in its day-to-day operations were relieved of their duties on 8 July, and new members, including Smilga, were added. The same day, while Trotsky was in the south, Vācietis was suddenly arrested by the Cheka on suspicion of involvement in an anti-Soviet plot, and replaced by Sergey Kamenev. After a few weeks in the south, Trotsky returned to Moscow and resumed control of the Red Army. A year later, Smilga and Tukhachevsky were defeated during the Battle of Warsaw, but Trotsky refused this opportunity to pay Smilga back, which earned him Smilga’s friendship and later his support during the intra-Party battles of the 1920s.^[113]

By October 1919, the government was in the worst crisis of the Civil War: Denikin’s troops approached Tula and Moscow from the south, and General Nikolay Yudenich’s troops approached Petrograd from the west. Lenin decided that since it was more important to defend Moscow, Petrograd would have to be abandoned. Trotsky argued^[114] that Petrograd needed to be defended, at least in part to prevent Estonia and Finland from intervening. In a rare reversal, Trotsky was supported by Stalin and Zinoviev, and prevailed against Lenin in the Central Committee.

1920[edit]

With the defeat of Denikin and Yudenich in late 1919, the Soviet government’s emphasis shifted to the economy. Trotsky spent the winter of 1919–20 in the Urals region trying to restart its economy. A false rumor of his assassination circulated in Germany and the international press on New Year’s Day 1920.^[115] Based on his experiences, he proposed abandoning the policies of War Communism,^[116] which included confiscating grain from peasants, and partially restoring the grain market. Still committed to War Communism, Lenin rejected his proposal.

In early 1920, Soviet–Polish tensions eventually led to the Polish–Soviet War. In the run-up and during the war, Trotsky argued^[112] that the Red Army was exhausted and the Soviet government should sign a peace treaty with Poland as soon as possible. He did not believe that the Red Army would find much support in Poland proper. Lenin later wrote that he and other Bolshevik leaders believed the Red Army’s successes in the Russian Civil War and against the Poles meant «The defensive period of the war with worldwide imperialism was over, and we could, and had the obligation to, exploit the military situation to launch an offensive war.»^[117]

Poland defeated the Red Army, and the offensive was turned back during the Battle of Warsaw in August 1920. Back in Moscow, Trotsky again argued for a peace treaty, and this time prevailed.

Trade union debate (1920–1921)[edit]

Trotsky’s position formed while he led a special commission on the Soviet transportation system, Tsektran. He was appointed there to rebuild the rail system ruined by the Civil War. Being the Commissar of War and a revolutionary military leader, he saw a need to create a militarized «production atmosphere» by incorporating trade unions directly into the State apparatus. His unyielding stance was that in a worker’s state, the workers should have nothing to fear from the State, and the State should fully control the unions. In the Ninth Party Congress, he argued for:

«….a regime in which every worker feels himself a soldier of labour, who cannot dispose of himself freely; if the order is given to transfer him, he must carry it out; if he does not carry it out, he will be a deserter who is punished. Who looks after this? The trade unions. It creates the new regime. This is the militarisation of the working class.»^[118]

Lenin sharply criticized Trotsky and accused him of «bureaucratically nagging the trade unions» and of staging «factional attacks.» His view did not focus on State control as much as the concern that a new relationship was needed between the State and the rank-and-file workers. He said, «Introduction of genuine labour discipline is conceived only if the whole mass of participants in productions takes a conscious part in the fulfillment of these tasks. Bureaucratic methods and orders from above cannot achieve this.» This was a debate that Lenin thought the party could not afford. His frustration with Trotsky was used by Stalin and Zinoviev with their support for Lenin’s position, to improve their standing within the Bolshevik leadership at Trotsky’s expense.

Disagreements threatened to get out of hand, and many Bolsheviks, including Lenin, feared that the party would splinter. The Central Committee was split almost evenly between Lenin’s and Trotsky’s supporters, with all three Secretaries of the Central Committee (Krestinsky, Yevgeny Preobrazhensky and Leonid Serebryakov) supporting Trotsky.

At a meeting of his faction at the Tenth Party Congress in March 1921, Lenin’s faction won a decisive victory, and a number of Trotsky’s supporters (including all three secretaries of the Central Committee) lost their leadership positions. Krestinsky was replaced as a member of the Politburo by Zinoviev, who had supported Lenin. Krestinsky’s place in the secretariat was taken by Vyacheslav Molotov. The congress also adopted a secret resolution on «Party unity», which banned factions within the Party except during pre-Congress discussions. The resolution was later published and used by Stalin against Trotsky and other opponents.

Disappointed in the direction of the Bolshevik government, the rebels from Kronstadt—whom Leon Trotsky himself had praised earlier as «adornment and pride of the revolution»—demanded a series of reforms: reduction in Bolshevik power, newly elected soviet councils to include socialist and anarchist groups, economic freedom for peasants and workers, dissolution of the bureaucratic governmental organs created during the civil war, and the restoration of civil rights for the working class.^[119]

Convinced of the popularity of the reforms they were fighting for (which they partially tried to implement during the revolt), the Kronstadt seamen waited in vain for the support of the population in the rest of the country and rejected aid from emigrants. Although the council of officers advocated a more offensive strategy, the rebels maintained a passive attitude as they waited for the government to take the first step in negotiations. By contrast, the authorities took an uncompromising stance, presenting an ultimatum demanding unconditional surrender on March 5. Once this period expired, the Bolsheviks raided the island several times and suppressed the revolt on March 18 after killing several thousand people.

At the end of the Tenth Congress, Trotsky himself gave the order for the suppression of the Kronstadt rebellion, which was the last major revolt against Bolshevik rule.^[120] Trotsky presented alleged French press articles announcing the revolt two weeks before its outbreak as proof that the rebellion was a plan devised by the emigre and the forces of the Entente. Lenin used the same tactic to accuse the rebels a few days later at the 10th Party Congress.^[121] Trotsky’s role was questioned by other socialists, including ex-Trotskyists. In the United States, Dwight Macdonald broke with Trotsky and left the Trotskyist Socialist Workers Party by noting the Kronstadt rebellion.^[122] A similar critique of Trotsky’s role in the Kronstadt rebellion was raised by American anarchist Emma Goldman. In her essay «Trotsky Protests Too Much», she states, «I admit, the dictatorship under Stalin’s rule has become monstrous. That does not, however, lessen the guilt of Leon Trotsky as one of the actors in the revolutionary drama of which Kronstadt was one of the bloodiest scenes».^{[123][124][125]} Some Trotskyists, most notably Abbie Bakan, have argued that the claim that the Kronstadt rebels were «counterrevolutionary» has been supported by evidence of White Army and French government support for the Kronstadt sailors’ March rebellion.^[126] Other historians, most notably Paul Avrich, claimed the evidence did not point towards this conclusion, and saw the Kronstadt Rebellion as spontaneous.^[127]

Trotsky’s contribution to the Russian Revolution[edit]

Vladimir Cherniaev, a leading Russian historian, sums up Trotsky’s main contributions to the Russian Revolution:

Trotsky bears a great deal of responsibility both for the victory of the Red Army in the civil war, and for the establishment of a one-party authoritarian state with its apparatus for ruthlessly suppressing dissent… He was an ideologist and practitioner of the Red Terror. He despised «bourgeois democracy»; he believed that spinelessness and soft-heartedness would destroy the revolution, and that the suppression of the propertied classes and political opponents would clear the historical arena for socialism. He was the initiator of concentration camps, compulsory «labour camps», and the militarization of labour, and the state takeover of trade unions. Trotsky was implicated in many practices which would become standard in the Stalin era, including summary executions.^[128]

Historian Geoffrey Swain argues that:

The Bolsheviks triumphed in the Civil War because of Trotsky’s ability to work with military specialists, because of the style of work he introduced where widescale consultation was followed through by swift and determined action.^[129]

Lenin said in 1921 that Trotsky was «in love with organisation,» but in working politics, «he has not got a clue.» Swain explains the paradox by arguing that Trotsky was not good at teamwork; he was a loner who had mostly worked as a journalist, not as a professional revolutionary like the others.^[130]

Lenin’s illness (1922–1923)[edit]

In late 1921, Lenin’s health deteriorated and he was absent from Moscow for longer periods of time. He had three strokes between 25 May 1922 and 9 March 1923, which caused paralysis, loss of speech and finally death on 21 January 1924. With Lenin increasingly sidelined throughout 1922, Stalin was elevated to the newly created position of the Central Committee general secretary.^[d] Zinoviev and Lev Kamenev^[e] became part of the troika (triumvirate) formed by Stalin to ensure that Trotsky, publicly the number-two man in the country and Lenin’s heir presumptive, would not succeed Lenin.

The rest of the recently expanded Politburo (Rykov, Mikhail Tomsky, Bukharin) was at first uncommitted, but eventually joined the troika. Stalin’s power of patronage^[f] in his capacity as general secretary clearly played a role, but Trotsky and his supporters later concluded that a more fundamental reason was the process of slow bureaucratisation of the Soviet regime once the extreme conditions of the Civil War were over. Much of the Bolshevik elite wanted ‘normality,’ while Trotsky was personally and politically personified as representing a turbulent revolutionary period that they would much rather leave behind.

Although the exact sequence of events is unclear, evidence suggests that at first the troika nominated Trotsky to head second-rate government departments (e.g., Gokhran, the State Depository for Valuables).^[131] In mid-July 1922, Kamenev wrote a letter to the recovering Lenin to the effect that «(the Central Committee) is throwing or is ready to throw a good cannon overboard». Lenin was shocked and responded:^[132]

Throwing Trotsky overboard—surely you are hinting at that, it is impossible to interpret it otherwise—is the height of stupidity. If you do not consider me already hopelessly foolish, how can you think of that????

From then until his final stroke, Lenin spent much of his time trying to devise a way to prevent a split within the Communist Party leadership, which was reflected in Lenin’s Testament. As part of this effort, on 11 September 1922 Lenin proposed that Trotsky become his deputy at the Council of People’s Commissars (Sovnarkom). The Politburo approved the proposal, but Trotsky «categorically refused». Lenin’s proposal has been interpreted by various scholars as evidence that he designated Trotsky as a successor as head of government.^{[133][134][135][136][137]}

In late 1922, Trotsky secured an alliance with Lenin against Stalin and the emerging Soviet bureaucracy.^[138] Stalin had recently engineered the creation of the Union of Soviet Socialist Republics (USSR), further centralising state control. The alliance proved effective on the issue of foreign trade^[g] but was hindered by Lenin’s progressing illness.

In January 1923, Lenin amended his Testament to suggest that Stalin should be removed as the party’s general secretary, while also mildly criticising Trotsky and other Bolshevik leaders. The relationship between Stalin and Lenin had broken down completely by this time, as was demonstrated during an event where Stalin crudely insulted Lenin’s wife, Nadezhda Krupskaya. In March 1923, days before his third stroke, Lenin asked Trotsky to denounce Stalin and his so-called «Great-Russian nationalistic campaign» at the XIIth Party Congress.

At the XIIth Party Congress in April 1923, however, just after Lenin’s final stroke, Trotsky did not raise the issue.^[139] Instead, he made a speech about intra-party democracy while avoiding any direct confrontation of the troika.^[h] Stalin had prepared for the congress by replacing many local party delegates with those loyal to him, mostly at the expense of Zinoviev and Kamenev’s backers.^[140]

The delegates, most of whom were unaware of the divisions within the Politburo, gave Trotsky a standing ovation. This upset the troika, already infuriated by Karl Radek’s article, «Leon Trotsky – Organiser of Victory»^[i] published in Pravda on 14 March 1923. Stalin delivered the key reports on organisational structure and questions of nationality; while Zinoviev delivered the Central Committee political report, traditionally Lenin’s prerogative. Among the resolutions adopted by the XIIth Congress were those calling for greater democracy within the Party, but these were vague and remained unimplemented.

Left opposition (1923–1924)[edit]

Starting in mid-1923, the Soviet economy ran into significant difficulties, which led to numerous strikes countrywide. Two secret groups within the Communist Party, «Workers’ Truth» and «Workers’ Group», were uncovered and suppressed by the Soviet secret police. On 8 October 1923 Trotsky sent a letter to the Central Committee and the Central Control Commission, attributing these difficulties to lack of intra-Party democracy. Trotsky wrote:

In the fiercest moment of War Communism, the system of appointment within the party did not have one tenth of the extent that it has now. Appointment of the secretaries of provincial committees is now the rule. That creates for the secretary a position essentially independent of the local organization. […] The bureaucratization of the party apparatus has developed to unheard-of proportions by means of the method of secretarial selection. […] There has been created a very broad stratum of party workers, entering into the apparatus of the government of the party, who completely renounce their own party opinion, at least the open expression of it, as though assuming that the secretarial hierarchy is the apparatus which creates party opinion and party decisions. Beneath this stratum, abstaining from their own opinions, there lies the broad mass of the party, before whom every decision stands in the form of a summons or a command.^[142]

Other senior communists who had similar concerns sent The Declaration of 46 to the Central Committee on 15 October, in which they wrote:

[…] we observe an ever progressing, barely disguised division of the party into a secretarial hierarchy and into «laymen», into professional party functionaries, chosen from above, and the other party masses, who take no part in social life. […] free discussion within the party has virtually disappeared, party public opinion has been stifled. […] it is the secretarial hierarchy, the party hierarchy which to an ever greater degree chooses the delegates to the conferences and congresses, which to an ever greater degree are becoming the executive conferences of this hierarchy.

Although the text of these letters remained secret at the time, they had a significant effect on the Party leadership and prompted a partial retreat by the troika and its supporters on the issue of intra-Party democracy, notably in Zinoviev’s Pravda article published on 7 November. Throughout November, the troika tried to come up with a compromise to placate, or at least temporarily neutralise, Trotsky and his supporters. (Their task was made easier by the fact that Trotsky was sick in November and December.) The first draft of the resolution was rejected by Trotsky, which led to the formation of a special group consisting of Stalin, Trotsky and Kamenev, which was charged with drafting a mutually acceptable compromise. On 5 December, the Politburo and the Central Control Commission unanimously adopted the group’s final draft as its resolution. On 8 December, Trotsky published an open letter, in which he expounded on the recently adopted resolution’s ideas. The troika used his letter as an excuse to launch a campaign against Trotsky, accusing him of factionalism, setting «the youth against the fundamental generation of old revolutionary Bolsheviks»^[143] and other sins.

Trotsky defended his position in a series of seven letters which were collected as The New Course in January 1924.^[144] The illusion of a «monolithic Bolshevik leadership» was thus shattered and a lively intra-Party discussion ensued, both in local Party organizations and in the pages of Pravda. The discussion lasted most of December and January until the XIIIth Party Conference of 16–18 January 1924. Those who opposed the Central Committee’s position in the debate were thereafter referred to as members of the Left Opposition.^[145] In 1924, in a series of conferences at Sverdlov University; Stalin cited several times, in a critical way ‘the Permanentists’, as the followers of Trotsky ‘Permanent revolution’.

Since the troika controlled the Party apparatus through Stalin’s Secretariat and Pravda through its editor Bukharin, it was able to direct the discussion and the process of delegate selection. Although Trotsky’s position prevailed within the Red Army and Moscow universities and received about half the votes in the Moscow Party organisation, it was defeated elsewhere, and the Conference was packed with pro-troika delegates. In the end, only three delegates voted for Trotsky’s position, and the Conference denounced «Trotskyism»^[j] as a «petty bourgeois deviation».

After Lenin’s death (1924)[edit]

There was little overt political disagreement within the Soviet leadership throughout most of 1924. On the surface, Trotsky remained the most prominent and popular Bolshevik leader, although his «mistakes» were often alluded to by troika partisans. Behind the scenes, he was completely cut off from the decision-making process. Politburo meetings were pure formalities since all key decisions were made ahead of time by the troika and its supporters. Trotsky’s control over the military was undermined by reassigning his deputy, Ephraim Sklyansky, and appointing Mikhail Frunze, who was being groomed to take Trotsky’s place.

At the thirteenth Party Congress in May, Trotsky delivered a conciliatory speech:^[146]

None of us desires or is able to dispute the will of the Party. Clearly, the Party is always right… We can only be right with and by the Party, for history has provided no other way of being in the right. The English have a saying, «My country, right or wrong», whether it is in the right or in the wrong, it is my country. We have much better historical justification in saying whether it is right or wrong in certain individual concrete cases, it is my party… And if the Party adopts a decision which one or other of us thinks unjust, he will say, just or unjust, it is my party, and I shall support the consequences of the decision to the end.^[147]

In the meantime, the Left Opposition, which had coagulated somewhat unexpectedly in late 1923 and lacked a definite platform aside from general dissatisfaction with the intra-Party «regime», began to crystallise. It lost some less dedicated members to the harassment by the troika, but it also began formulating a program.

Economically, the Left Opposition and its theoretician Yevgeni Preobrazhensky came out against further development of capitalist elements in the Soviet economy and in favour of faster industrialisation.^{[citation needed]} That put them at odds with Bukharin and Rykov, the «Right» group within the Party, who supported the troika at the time. On the question of world revolution, Trotsky and Karl Radek saw a period of stability in Europe while Stalin and Zinoviev confidently predicted an «acceleration» of revolution in Western Europe in 1924. On the theoretical plane, Trotsky remained committed to the Bolshevik idea that the Soviet Union could not create a true socialist society in the absence of the world revolution, while Stalin gradually came up with a policy of building «socialism in one country». These ideological divisions provided much of the intellectual basis for the political divide between Trotsky and the Left Opposition on the one hand and Stalin and his allies on the other.

At the thirteenth Congress Kamenev and Zinoviev helped Stalin defuse Lenin’s Testament, which belatedly came to the surface. But just after the congress, the troika, always an alliance of convenience, showed signs of weakness. Stalin began making poorly veiled accusations about Zinoviev and Kamenev. Yet in October 1924, Trotsky published Lessons of October,^[148] an extensive summary of the events of the 1917 revolution.

In it, he described Zinoviev’s and Kamenev’s opposition to the Bolshevik seizure of power in 1917, something that the two would have preferred be left unmentioned. This started a new round of intra-party struggle, which became known as the Literary Discussion, with Zinoviev and Kamenev again allied with Stalin against Trotsky. Their criticism of Trotsky was concentrated in three areas:

• Trotsky’s disagreements and conflicts with Lenin and the Bolsheviks prior to 1917.
• Trotsky’s alleged distortion of the events of 1917 in order to emphasise his role and diminish the roles played by other Bolsheviks.
• Trotsky’s harsh treatment of his subordinates and other alleged mistakes during the Russian Civil War.

Trotsky was again sick and unable to respond while his opponents mobilised all of their resources to denounce him. They succeeded in damaging his military reputation so much that he was forced to resign as People’s Commissar of Army and Fleet Affairs and Chairman of the Revolutionary Military Council on 6 January 1925. Zinoviev demanded Trotsky’s expulsion from the Communist Party, but Stalin refused to go along and played the role of a moderate. Trotsky kept his Politburo seat, but was effectively put on probation.

A year in the wilderness (1925)[edit]

For Trotsky, 1925 was a difficult year. After the bruising Literary Discussion and losing his Red Army posts, he was effectively unemployed throughout the winter and spring. In May 1925, he was given three posts: chairman of the Concessions Committee, head of the electro-technical board, and chairman of the scientific-technical board of industry. Trotsky wrote in My Life^[70] that he «was taking a rest from politics» and «naturally plunged into the new line of work up to my ears».^[149] Trotsky would also deliver a tribute to Lenin in his 1925 short book, «Lenin».^[150][151]

Some contemporary accounts paint a picture of a remote and distracted man.^[152] Later in the year, Trotsky resigned his two technical positions (maintaining Stalin-instigated interference and sabotage) and concentrated on his work in the Concessions Committee.^[153]

In one of the few political developments that affected Trotsky in 1925, the circumstances of the controversy over Lenin’s Testament were described by American Marxist Max Eastman in his book Since Lenin Died (1925). Trotsky denied these statements made by Eastman in an article he wrote.^[154]

In the meantime, the troika finally broke up. Bukharin and Rykov sided with Stalin while Krupskaya and Soviet Commissar of Finance Grigory Sokolnikov aligned with Zinoviev and Kamenev. The struggle became open at the September 1925 meeting of the Central Committee and came to a head at the XIV Party Congress in December 1925. With only the Leningrad Party organization behind them, Zinoviev and Kamenev, dubbed The New Opposition, were thoroughly defeated, while Trotsky refused to get involved in the fight and did not speak at the Congress.

United Opposition (1926–1927)[edit]

In early 1926, Zinoviev, Kamenev and their supporters in the «New Opposition» gravitated closer to Trotsky’s supporters, and the two groups soon formed an alliance, which also incorporated some smaller opposition groups within the Communist Party. The alliance became known as the United Opposition.

The United Opposition was repeatedly threatened with sanctions by the Stalinist leadership of the Communist Party, and Trotsky had to agree to tactical retreats, mostly to preserve his alliance with Zinoviev and Kamenev. The opposition remained united against Stalin throughout 1926 and 1927, especially on the issue of the Chinese Revolution. The methods used by the Stalinists against the Opposition became more and more extreme. At the XV Party Conference in October 1926, Trotsky could barely speak because of interruptions and catcalls, and at the end of the Conference he lost his Politburo seat. In 1927, Stalin started using the GPU (Soviet secret police) to infiltrate and discredit the opposition. Rank-and-file oppositionists were increasingly harassed, sometimes expelled from the Party and even arrested.

Soviet policy toward the Chinese Revolution became the ideological line of demarcation between Stalin and the United Opposition. The Chinese Revolution began on 10 October 1911,^[155] resulting in the abdication of the Chinese Emperor, Puyi, on 12 February 1912.^[156] Sun Yat-sen established the Republic of China. In reality, however, the Republic controlled very little of the country. Much of China was divided between various regional warlords. The Republican government established a new «nationalist people’s army and a national people’s party»—the Kuomintang. In 1920, the Kuomintang opened relations with Soviet Russia. With Soviet help, the Republic of China built up the nationalist people’s army. With the development of the nationalist army, a Northern Expedition was planned to smash the power of the warlords of the northern part of the country. This Northern Expedition became a point of contention over foreign policy by Stalin and Trotsky. Stalin tried to persuade the small Chinese Communist Party to merge with the Kuomintang (KMT) Nationalists to bring about a bourgeois revolution before attempting to bring about a Soviet-style working class revolution.^[157]

Trotsky wanted the Communist Party to complete an orthodox proletarian revolution and have clear class independence from the KMT. Stalin funded the KMT during the expedition.^[158] Stalin countered Trotskyist criticism by making a secret speech in which he said that Chiang Kai-shek’s right-wing Kuomintang were the only ones capable of defeating the imperialists, that Chiang had funding from the rich merchants, and that his forces were to be utilized until squeezed for all usefulness like a lemon before being discarded. However, Chiang quickly reversed the tables in the Shanghai massacre of 12 April 1927 by massacring the Communist Party in Shanghai midway through the Northern Expedition.^[159][160]

Defeat and exile (1927–1928)[edit]

Trotsky gave the eulogy at the funeral of his friend, the Soviet diplomat Adolph Joffe, in November 1927. It would be the last speech that Trotsky would give in the Soviet Union. When the XV Party Congress made United Opposition views incompatible with membership in the Communist Party, Zinoviev, Kamenev, and their supporters capitulated and renounced their alliance with the Left Opposition. Trotsky and most of his followers, on the other hand, refused to surrender and stayed the course. Trotsky was exiled to Alma Ata, Kazakhstan on 31 January 1928. He was expelled from the Soviet Union to Turkey in February 1929, accompanied by his wife Natalia Sedova and their eldest son, Lev.^[161]

Fate of Left Oppositionists after Trotsky’s exile (1929–1941)[edit]

After Trotsky’s expulsion from the Soviet Union, Trotskyists within the Soviet Union began to waver. Between 1929 and 1932, most leading members of the Left Opposition surrendered to Stalin, «admitted their mistakes» and were reinstated in the Communist Party. One initial exception to this was Christian Rakovsky, who inspired Trotsky between 1929 and 1934 with his refusal to capitulate as state suppression of any remaining opposition to Stalin increased by the year. In late 1932, Rakovsky had failed with an attempt to flee the Soviet Union and was exiled to Yakutia in March 1933. Answering Trotsky’s request, the French mathematician and Trotskyist Jean Van Heijenoort, together with his fellow activist Pierre Frank, unsuccessfully called on the influential Soviet author Maxim Gorky to intervene in favor of Christian Rakovsky, and boarded the ship he was traveling on near Constantinople.^[162] According to Heijenoort, they only managed to meet Gorky’s son, Maxim Peshkov, who reportedly told them that his father was indisposed, but promised to pass on their request.^[162] Rakovsky was the last prominent Trotskyist to capitulate to Stalin in April 1934, when Rakovsky formally «admitted his mistakes» (his letter to Pravda, titled There Should Be No Mercy, depicted Trotsky and his supporters as «agents of the German Gestapo»).^[163] Rakovsky was appointed to high office in the Commissariat for Health and allowed to return to Moscow, also serving as Soviet ambassador to Japan in 1935.^[164] However, Rakovsky was cited in allegations involving the killing of Sergey Kirov, and was arrested and imprisoned in late 1937, during the Great Purge.^[165]

Almost all Trotskyists who were still within the Soviet Union’s borders were executed in the Great Purges of 1936–1938, although Rakovsky survived until the Medvedev Forest massacre of September 1941, where he was shot dead along with 156 other prisoners on Stalin’s orders, less than three months into the Axis invasion of the Soviet Union. Also among the Medvedev Forest victims was Trotsky’s sister/Kamenev’s first wife, Olga Kameneva.^[11]

Exile (1929–1940)[edit]

Turkey[edit]

After being deported from the Soviet Union, in February 1929, Trotsky arrived in Turkey. During his first two months in Turkey, Trotsky lived with his wife and eldest son at the Soviet Union Consulate in Istanbul and then at a nearby hotel in the city. In April 1929, Trotsky, his wife and son were moved to the island of Büyükada by the Turkish authorities. On Büyükada, they were moved into a house called the Yanaros mansion.^[166] During his exile in Turkey, Trotsky was under the surveillance of the Turkish police forces of Mustafa Kemal Pasha. Trotsky was also at risk from the many former White Army officers who lived on Prinkipo, officers who had opposed the October Revolution and who had been defeated by Trotsky and the Red Army in the Russian Civil War. However, Trotsky’s European supporters volunteered to serve as bodyguards and assured his safety.^[167] At this time, he made requests to enter Belgium, France, Norway, Germany, and the United Kingdom,^[168] but all refused access.

In 1931, Trotsky wrote a letter to a friend entitled «What is Fascism» in which he attempted to define fascism and asserted that the Communist International was wrong to describe the dictatorship of Primo de Rivera as «fascist» because it was not a mass movement arising from a base in the lower classes.^[169]

On 20 February 1932, Trotsky and all of his family lost their Soviet citizenship and were forbidden to enter the Soviet Union.^[170][171] In 1932, Trotsky entered via a port into the fascist Kingdom of Italy^[172][173] on his way to a socialist conference in Denmark.^[174] By the end of 1932, Trotsky had joined a conspiratorial political bloc with the anti-Stalin opposition inside the USSR.^[175] There was no evidence of any alliance with Nazi Germany or Japan, as the Soviet Union government claimed. The alleged members of the anti-Stalin bloc were Zinovievites, rightists and Trotskyists who «capitulated» to Stalin. Kamenev and Zinoviev were also alleged members of the bloc. Trotsky wanted by no means that the alliance became a fusion, and he was afraid of the right gaining much power inside the bloc. Historian Pierre Broué concluded that the bloc dissolved in early 1933, since some of its members like Zinoviev and Kamenev joined Stalin again, and because there were no letters in the Trotsky Harvard archive mentioning the bloc after 1932.^[176]

France[edit]

In July 1933, Trotsky was offered asylum in France by Prime Minister Édouard Daladier. Trotsky accepted the offer, but he was forbidden to live in Paris and soon found himself under the surveillance of the French police. From July 1933 to February 1934, Trotsky and his wife lived in Royan. The philosopher and activist Simone Weil also arranged for Trotsky and his bodyguards to stay for a few days at her parents’ house.^[167] Following the 6 February 1934 crisis in France, the French minister of internal affairs, Albert Sarraut, signed a decree to deport Trotsky from France.^[167] However, no foreign government was found willing to accept Trotsky within its borders. Accordingly, the French authorities instructed Trotsky to move to a residence in the tiny village of Barbizon under the strict surveillance of the French police, where Trotsky found his contact with the outside world to be even worse than during his exile in Turkey.^[167]

In May 1935, soon after the French government had agreed to the Franco-Soviet Treaty of Mutual Assistance with the Soviet Union government, Trotsky was officially told that he was no longer welcome in France. After weighing his options, Trotsky applied to move to Norway.

Norway[edit]

After obtaining permission from Justice Minister Trygve Lie to enter the country, Trotsky and his wife became a guest of Konrad Knudsen at Norderhov, near Hønefoss, and spent over a year living at Knudsen’s house, from 18 June 1935 to 2 September 1936. Trotsky was hospitalized for a few weeks at the nearby Oslo Community Hospital, from 19 September 1935. 

Following French media complaints about Trotsky’s role in encouraging the mass strikes in France in May and June 1936 with his articles, the Johan Nygaardsvold-led Norwegian government began to exhibit disquiet about Trotsky’s actions. In the summer of 1936, Trotsky’s asylum was increasingly made a political issue by the fascist Nasjonal Samling, led by Vidkun Quisling,^[177] along with an increase in pressure from the Soviet government on the Norwegian authorities. On 5 August 1936, Knudsen’s house was burgled by fascists from the Nasjonal Samling while Trotsky and his wife were out on a seashore trip with Knudsen and his wife. The burglars targeted Trotsky’s works and archives for vandalism. The raid was largely thwarted by Knudsen’s daughter, Hjørdis, although the burglars did take a few papers from the nearest table as they left.^[178] Although the perpetrators were caught and put on trial, the «evidence» obtained in the burglary was used by the government to make claims against Trotsky.^[177] 

On 14 August 1936, the Soviet Press Agency TASS announced the discovery of a «Trotskyist–Zinovievist» plot and the imminent start of the Moscow trials of the accused. Trotsky demanded a complete and open enquiry into Moscow’s accusations. The accused were sentenced to death, including Grigory Zinoviev and Lev Kamenev, and executed on 25 August 1936. On 26 August 1936, eight policemen arrived at Knudsen’s house demanding that Trotsky sign new conditions for residing in Norway. These conditions included agreeing to write no more about current political matters, to give no interviews, and to have all his correspondence (incoming and outgoing) inspected by the police. Trotsky categorically refused the conditions, and Trotsky was then told that he and his wife would soon be moved to another residence.^[178] The following day Trotsky was interrogated by the police about his political activities, with the police officially citing Trotsky as a «witness» to the fascist raid of 5 August 1936.^[179]

On 2 September 1936, four weeks after the break-in at Knudsen’s house, Trygve Lie ordered that Trotsky and his wife be transferred to a farm in Hurum,^[180] where they were under house arrest.^[177] The treatment of Trotsky and his wife at Hurum was harsh, as they were forced to stay indoors for 22 hours per day under the constant guard of thirteen policemen, with only one hour permitted twice a day for a walk on the farm.^[177] Trotsky was prevented from posting any letters and prevented from arguing back against his critics in Norway and beyond. Only Trotsky’s lawyers and the Norwegian Labour Party Parliamentary leader, Olav Scheflo, were permitted to visit.^[177] From October 1936, even the outdoor walks were prohibited for Trotsky and his wife.^[177] Trotsky did eventually manage to smuggle out one letter on 18 December 1936, titled The Moscow «Confessions».^[181] On 19 December 1936, Trotsky and his wife were deported from Norway after being put on the Norwegian oil tanker Ruth, under guard by Jonas Lie. When later living in Mexico, Trotsky was utterly scathing about the treatment he received during his 108 days at Hurum, and accused the Norwegian government of trying to prevent him from publicly voicing his strong opposition to the Moscow Trials and other show trials, saying:

When I look back today on this period of internment, I must say that never, anywhere, in the course of my entire life—and I have lived through many things—was I persecuted with as much miserable cynicism as I was by the Norwegian «Socialist» government. For four months, these ministers, dripping with democratic hypocrisy, gripped me in a stranglehold to prevent me from protesting the greatest crime history may ever know.^[177] 

Mexico[edit]

The Ruth arrived in Mexico on 9 January 1937.^[177] On Trotsky’s arrival, the Mexican president, Lázaro Cárdenas, welcomed Trotsky to Mexico and arranged for his special train The Hidalgo to bring Trotsky to Mexico City from the port of Tampico.^[182]

From January 1937 to April 1939, Trotsky and his wife lived in the Coyoacán area of Mexico City at La Casa Azul (The Blue House), the home of the painter Diego Rivera and Rivera’s wife and fellow painter, Frida Kahlo, with whom Trotsky had an affair.^[183][184] His final move was a few blocks away to a residence on Avenida Viena in April 1939, following a break with Rivera.^[184]

Trotsky wrote prolifically while in exile, penning several key works, including his History of the Russian Revolution (1930) and The Revolution Betrayed (1936), a critique of the Soviet Union under Stalinism. He argued that the Soviet state had become a «degenerated workers’ state» controlled by an undemocratic bureaucracy, which would eventually either be overthrown via a political revolution establishing a workers’ democracy, or degenerate into a capitalist class.^[185]

While in Mexico, Trotsky also worked closely with James Cannon, Joseph Hansen, and Farrell Dobbs of the Socialist Workers Party of the United States, and other supporters.^[186] Cannon, a long-time leading member of the American communist movement, had supported Trotsky in the struggle against Stalinism since he had first read Trotsky’s criticisms of the Soviet Union in 1928. Trotsky’s critique of the Stalinist regime, though banned, was distributed to leaders of the Comintern. Among his other supporters was Chen Duxiu, founder of the Chinese Communist Party.^[187]

While in Mexico, Trotsky worked with André Breton and Diego Rivera to write the Manifesto for an Independent Revolutionary Art, which inspired the creation of the organization, the International Federation of Independent Revolutionary Art (FIARI) in 1938. This organization was short-lived and ended before 1940.

Moscow show trials[edit]

In August 1936, the first Moscow show trial of the so-called «Trotskyite–Zinovievite Terrorist Center» was staged in front of an international audience. During the trial, Zinoviev, Kamenev and 14 other accused, most of them prominent Old Bolsheviks, confessed to having plotted with Trotsky to kill Stalin and other members of the Soviet leadership. The court found every defendant guilty,
in absentia, including Trotsky, sentencing them to death. The second show trial of Karl Radek, Grigori Sokolnikov, Yuri Pyatakov, and 14 others, took place in January 1937, during which more alleged conspiracies and crimes were linked to Trotsky. The findings were published in the book «Not Guilty».^[188]

The Moscow trials are perpetuated under the banner of socialism. We will not concede this banner to the masters of falsehood! If our generation happens to be too weak to establish Socialism over the earth, we will hand the spotless banner down to our children. The struggle which is in the offing transcends by far the importance of individuals, factions and parties. It is the struggle for the future of all mankind. It will be severe, it will be lengthy. Whoever seeks physical comfort and spiritual calm let him step aside. In time of reaction it is more convenient to lean on the bureaucracy than on the truth. But all those for whom the word ‘Socialism’ is not a hollow sound but the content of their moral life—forward! Neither threats nor persecutions nor violations can stop us! Be it even over our bleaching bones the future will triumph! We will blaze the trail for it. It will conquer! Under all the severe blows of fate, I shall be happy as in the best days of my youth; because, my friends, the highest human happiness is not the exploitation of the present but the preparation of the future.»

— Leon Trotsky, ‘I Stake My Life’, opening address to the Dewey Commission, 9 February 1937^[189][190]

Fourth International[edit]

For fear of splitting the communist movement, Trotsky initially opposed the idea of establishing parallel communist parties or a parallel international communist organization that would compete with the Third International. In mid-1933, after the Nazi takeover in Germany and the Comintern’s response to it, he changed his mind. He said:^[191]

An organization which was not roused by the thunder of fascism and which submits docilely to such outrageous acts of the bureaucracy demonstrates thereby that it is dead and that nothing can ever revive it… In all our subsequent work it is necessary to take as our point of departure the historical collapse of the official Communist International.^[192]

In 1938, Trotsky and his supporters founded the Fourth International, which was intended to be a revolutionary and internationalist alternative to the Stalinist Comintern.

The Dies Committee[edit]

Towards the end of 1939, Trotsky agreed to go to the United States to appear as a witness before the Dies Committee of the House of Representatives, a forerunner of the House Committee on Un-American Activities. Representative Martin Dies Jr., chairman of the committee, demanded the suppression of the American Communist Party. Trotsky intended to use the forum to expose the NKVD’s activities against him and his followers.

He made it clear that he also intended to argue against the suppression of the American Communist Party and to use the committee as a platform for a call to transform World War II into a world revolution. Many of his supporters argued against his appearance. When the committee learned the nature of the testimony Trotsky intended to present, it refused to hear him, and he was denied a visa to enter the United States. On hearing about it, the Communist Party of the Soviet Union immediately accused Trotsky of being in the pay of the oil magnates and the Federal Bureau of Investigation.^[193]

Final months[edit]

After quarreling with Diego Rivera, Trotsky moved to his final residence on Avenida Viena in April 1939.^[194] On 27 February 1940, Trotsky wrote a document known as «Trotsky’s Testament», in which he expressed his final thoughts and feelings for posterity. He was suffering from high blood pressure, and feared that he would suffer a cerebral haemorrhage.^[195] After forcefully denying Stalin’s accusations that he had betrayed the working class, he thanked his friends and above all his wife, Natalia Sedova, for their loyal support:

In addition to the happiness of being a fighter for the cause of socialism, fate gave me the happiness of being her husband. During the almost forty years of our life together she remained an inexhaustible source of love, magnanimity, and tenderness. She underwent great sufferings, especially in the last period of our lives. But I find some comfort in the fact that she also knew days of happiness.
For forty-three years of my conscious life I have remained a revolutionist; for forty-two of them I have fought under the banner of Marxism. If I had to begin all over again I would of course try to avoid this or that mistake, but the main course of my life would remain unchanged. I shall die a proletarian revolutionist, a Marxist, a dialectical materialist, and, consequently, an irreconcilable atheist. My faith in the communist future of mankind is not less ardent, indeed it is firmer today, than it was in the days of my youth.
Natasha has just come up to the window from the courtyard and opened it wider so that the air may enter more freely into my room. I can see the bright green strip of grass beneath the wall, and the clear blue sky above the wall, and sunlight everywhere. Life is beautiful. Let the future generations cleanse it of all evil, oppression and violence, and enjoy it to the full.
L. Trotsky
27 February 1940
Coyoacán.^[195]

Assassination[edit]

After a failed attempt to have Trotsky murdered in March 1939, Stalin assigned the overall organization of implementing the task to the NKVD officer Pavel Sudoplatov, who, in turn, co-opted Nahum Eitingon. According to Sudoplatov’s Special Tasks, the NKVD proceeded to set up three NKVD agent networks to carry out the murder; these three networks were designed to operate entirely autonomously from the NKVD’s hitherto-established spy networks in the U.S. and Mexico.^[196]

On 24 May 1940, Trotsky survived a raid on his villa by armed assassins led by the NKVD agent Iosif Grigulevich and Mexican painter David Alfaro Siqueiros.^[197] Trotsky’s 14-year-old grandson, Vsevolod Platonovich «Esteban» Volkov (7 March 1926 – 16 June 2023), was shot in the foot. A young assistant and bodyguard of Trotsky, Robert Sheldon Harte, disappeared with the attackers and was later found murdered; it is probable that he was an accomplice who granted them access to the villa.^[198] Trotsky’s other guards fended off the attackers.^[199] Following the failed assassination attempt, Trotsky wrote an article titled «Stalin Seeks My Death» on 8 June 1940, in which he stated that another assassination attempt was certain.^[200][201]

On 20 August 1940, Trotsky was attacked in his study by Spanish-born NKVD agent Ramón Mercader, who used an ice axe^[202] as a weapon.^[203][k]

A mountaineering ice axe has a narrow end, called the pick, and a flat wide end called the adze. The adze of the axe wounded Trotsky, fracturing his parietal bone and penetrating 7 cm (2.8 in) into his brain.^[205] The blow to his head was bungled and failed to kill Trotsky instantly. Witnesses stated that Trotsky spat on Mercader and began struggling fiercely with him, which resulted in Mercader’s hand being broken. Hearing the commotion, Trotsky’s bodyguards burst into the room and nearly beat Mercader to death, but Trotsky stopped them, laboriously stating that the assassin should be made to answer questions.^[206] Trotsky was then taken to a hospital and operated on, surviving for more than a day, but dying, at the age of 60, on 21 August 1940 from exsanguination and shock.^[207][205] Mercader later testified at his trial:

I laid my raincoat on the table in such a way as to be able to remove the ice axe which was in the pocket. I decided not to miss the wonderful opportunity that presented itself. The moment Trotsky began reading the article, he gave me my chance; I took out the ice axe from the raincoat, gripped it in my hand and, with my eyes closed, dealt him a terrible blow on the head.^[206]

According to James Cannon, the Trotskyist secretary of the American Socialist Workers Party, Trotsky’s last words were «I will not survive this attack. Stalin has finally accomplished the task he attempted unsuccessfully before.»^[208] Mercader was tried and convicted of the murder and spent the next 20 years in a Mexican prison. Stalin wrote that the assassin of Trotsky was a dangerous Trotskyist. This is why Mercader had no awards initially, though his mother was presented with the Order of Lenin for her own part of the operation. Ramón Mercader could not be either assassinated or freed from prison by the Soviets. When he was released from jail in 1960 and arrived in the USSR in 1961, Leonid Brezhnev signed a sentence to award Mercader the Order of Lenin, the Gold Star, and the title of the Hero of the Soviet Union «for the special deed». The KGB boss Alexander Shelepin presented all these awards to Ramón Mercader in person.^[209][210]

In the aftermath of Trotsky’s assassination, an estimated 300,000 people had passed by his funeral casket in Mexico City over several days by 27 August 1940.^{[211][212][213]}

Personality and personal significance[edit]

Trotsky was regarded as an outstanding orator,^[214] preeminent
theoretician^[215] and organiser that, in the view of historian Michael Kort, «forged and directed the Red Army».^[216] He served as one of the original Politburo members in Lenin’s government.^[217][218] Biographer Isaac Deutscher considered him to be the «prompter of [the] planned economy and industrialization» during the early years of the Soviet Union.^[219] Historian Laura Engelstein judged Trotsky to be personally fastidious, but possessing the qualities of vanity and volatility which were not shared with Lenin. Engelstein also described him as talented and dynamic, «but only a second in command”.^[220]

Political theorist Ernest Mandel summarised the dominant image of Trotsky as «self-confident»,^[221] «unshakeable in the conviction of his historic mission»,^[222] «strict with others and himself»^[223] and «indifferent to material privileges and to the small joys and sorrows of life».^[223] Mandel argued this image reflected «certain aspects of Trotsky’s personality, strengths and weaknesses».^[223]

Historian Simon Sebag Montefiore described Trotsky as the «genius of the revolution»^[224] and biographer Dmitri Volkogonov characterised him as a «vivid, complex, multi-faceted personality in the gallery of world figures» who was remembered «with hatred and respect, anger and admiration» decades after his assassination in Mexico.^[225] Volkogonov also found Trotsky to be a constant «spectre» for Stalin, after his exile, and also wrote that he was «of a different calibre intellectually, with his grasp of organization and his talents as a speaker and writer». Volkogonov considered Trotsky «far superior» to figures such as Molotov, Kaganovich, Krushchev, Zhdanov and «also superior to Stalin and Stalin knew it».^[226]

Biographer Robert Service commented that he was a «volatile and untrustworthy»,^[214] «arrogant individual»^[214] that impressed supporters even during the periods of «personal adversity in the 1920s and 1930s»^[214] but failed to «coax and encourage them to the full».^[214] Service stated that Trotsky gave the «minimum time to the Jewish question» and believed that «he ceased to be a Jew in any important sense because Marxism had burned out the fortuitous residues of his origins».^[227]

Political scientist August Nimtz regarded Trotsky to have had better foresight than Marxist and some non-Marxist intellectual observers with his work «The Revolution Betrayed» in 1936. Trotsky argued that the Stalinist regime was a «ephemeral phenomenon» and Nimtz believed this had later been proven with the Soviet collapse after 1989.^[228] Other scholars have similarly described Trotsky as having a prescient judgement of events such as the rise of Nazi Germany and The Spanish Civil War through his political writings and levels of military accuracy.^[229][230] Deutscher also referenced his “uncanny clear sightedness” in predicting the emergence of a single dictator who would “substitute himself» for the Central Committee, the party and the working class.^[231]

Historian Robert Vincent Daniels expressed the view that Trotsky was «undoubtedly the most brilliant intellect brought to prominence by the Russian Revolution, outdistancing Lenin and other theoreticians both in the range of his interests and in the imaginativeness of his perceptions». Yet, he emphasised his personal arrogance as an underlying weakness which antagonised other members of the communist movement. Daniels also argued that had Trotsky assumed the role of Lenin’s successor then he would have presided over an alternate Soviet Union markedly distinct from Stalin’s regime.^[232][233]

Service asserted that the succession of Trotsky would have increased the likelihood of conflict across the European continent.^[234] However, political theorist David North argued that Trotsky’s military policies would have averted the dismantlement of Soviet defenses alongside the high levels of human casualties associated with Operation Barbarossa and the Second World War.^[235] Political scientist and biographer Geoffrey Swain believed that the Soviet Union under the leadership of Trotsky would have been far more technocratic due to his reliance on «bourgeois experts» in the planning process.^[236]

According to several sources, Trotsky lacked the political acumen to succeed against Stalin’s machinations.^{[237][134][238]} Historian Peter Kenez believed that Trotsky could probably have removed Stalin with the use of Lenin’s testament but he «stupidly» acquiesced to the collective decision not to publish the document.^[239] Historian Martin McCauley commented that Trotsky «displayed a lamentable lack of political judgement» on multiple occasions such as declining Lenin’s proposal to become deputy chairman of Sovnarkom, failing to build a power base before forming a bloc with Lenin against the Orgburo and not immediately recognising that a triumvirate had been established to prevent his succession.^[237] Rubenstein differed in his interpretation and attributed Trotsky’s decision to decline Lenin’s proposal because he believed the position had «little authority of its own» and overlapped with other government and party officials.^[137] Deutscher believed he had underestimated Stalin’s cunning, ruthlessness and tenacity on several occasions.^[240]

Political scientist Richard B.Day argued that it was more probable that Trotsky’s interest in building socialism outweighted his desire for personal power.^[241] Russian historian Vadim Rogovin also remarked that Trotsky, in the 1930s, did not abandon hope for the spread of the revolution. Rogovin argued that Trotsky’s prognosis of world events was plausible as a majority of European countries such as Germany, France, and especially Spain, “went through a period of revolutionary crisis”.^[242]

Historian Orlando Figes noted that Trotsky never held a party post and rarely attended party meetings despite serving as a member of the Politburo. Figes also described him as having «too many characteristics that made it extraordinarily hard to work collectively with him». ^[243] Biographer Joshua Rubenstein regarded Trotsky’s position among the Soviet elites as largely dependent on Lenin. Rubenstein also added that he had an image of an outsider within party circles as he had previously been an «outspoken critic of Lenin».^[244] Conversely, Volkongov stated that Trotsky had the support of many party intellectuals but this was overshadowed by the huge apparatus which included the GPU and the party cadres whom were at the disposal of Stalin.^[245]

Historian Paul Dukes considered it a debatable notion that his personal «sophistication» as a political figure led to «his defeat in the great struggle of 1923 and after». He also reached the view that Trotsky did not share Stalin’s understanding of the party in which «fewer than 10 percent of its members were fully literate» and this was in spite of the fact that Stalin «was a man of narrower outlook in virtually every respect».^[246] Trotsky himself ascribed his political defeat to external, objective conditions rather than the individual qualities of Stalin. He specifically argued that the failed series of international insurrections as seen in Bulgaria in 1923 and China in 1927 had diminished the prospect of world socialism and demoralised the Russian working class which in turn strengthened the growth of an internal, Soviet bureaucracy.^[247]

Trotsky was a Marxist intellectual.^{[248][249][250][251]} Russian historian Vladimir Buldakov considered Trotsky, in some respect, a «typical representative» of «Russia’s radical intelligentsia» whom had «elements of bourgeois origin».^[252] He had a diverse and profound range of interests which exceeded that of other Bolshevik theoreticians such as Nikolai Bukharin.^[253] He also had a notable interest in literature and wrote on «everyday life and cultural progress as well as on the more customary Marxism of the day».^[214] Trotsky and his second wife, Natalia Sedova enjoyed Viennese galleries and made frequent visits to museums such as the Louvre and the Tate Gallery across Europe to view specific art collections.^[254] He also retained a personal interest in science which stemmed from his youth when he considered studying mathematics and physics at the New Russian University in Odessa.^[255]

His personal secretary and later a historian of mathematical logic, Jean van Heijenoort, considered him to be amicable, inquisitive and occasionally charming with new acquaintances during his final years in Mexico.^[256] Old Bolshevik Anatoly Lunacharsky viewed Trotsky as the best prepared among the Social-Democratic leaders during the 1905–07 revolution and stated that he “emerged from the revolution having acquired an enormous degree of popularity, whereas neither Lenin nor Martov had effectively gained any at all”.^[257]

His arch enemy, Stalin, even read and sometimes appreciated a great deal of his writings.^[258] According to Rubenstein, Stalin had even acknowledged that «after Lenin, Trotsky was the most popular figure in the country» at the end of the Civil War.^[137] He also recognized the prominent role of Trotsky during the October revolution in the 1917 Pravda editorial. Stalin himself wrote: «All practical work in connection with the organization of the uprising was done under the immediate direction of Comrade Trotsky, the president of the Petrograd Soviet».^{[259][260][261]} His enmity with Stalin developed during the Civil War with the latter’s disregard of military specialists for whom Trotsky considered indispensable for the success of the Red Army. In Tsaritsyn, Stalin ordered the imprisonment of several specialists on a barge in the Volga river and oversaw the sinking of the floating prison in which the officers perished.^{[262][263][264][265]} Bazhanov also claimed that Stalin’s antagonism towards Trotsky stemmed from the fact that he was Jewish and that the former would refuse to obey military orders during the Russian Civil War.^[266] According to Rogovin, Trotsky received hundreds of letters reporting the use of anti-semitic methods during the inter-party struggle between Stalin and the United Opposition.^[267]

Upon his exile in 1929, eighteen of his close relatives remained in the Soviet Union and all were subjected to repressive measures with seven of his family members including his son Sergei Sedov, sister Olga Kameneva and brother Aleksandr Bronstein having been shot.^[268] He spoke several European languages «with a markedly Russian accent»^[269] and identified as a cosmopolitan and internationalist.^[270] In the course of his life, Trotsky wrote about 30,000 documents, most of which are contained in various archives.^[271] Deutscher stated that Trotsky wrote most of the Soviet’s manifestos and resolutions, edited its Izvestia newspaper and also composed the oath of loyalty for the Red Army.^[272] According to Mandel, Trotsky wrote the Zimmerwald Manifesto for the Zimmerwald Conference because he was radically opposed to World War I and drafted the Appeal for the Convocation of the First Comintern Congress due to his active involvement with the Third International.^[273] He also served as a member of the Executive Committee of the Communist International for the initial Congress sessions.^{[274][275][273]}

Aside from his interest in political activism, Trotsky also worked as a statistician and a journalist.^[276] Trotsky stated that he worked for three newspapers and oversaw the “Russian Gazette” with Alexander Parvus. He claimed that the circulation under his tenure had increased from 30,000 to 500,000.^[277] However, historians Anthony Heywood and Jonathan Smele believe this was an exaggerated claim and cited circulation figures from the editors of Trotsky’s collected works that the figures had in fact increased to 100,000 which they still regarded as impressive and comparatively ahead of Lenin’s New Life newspaper by 20,000.^[278]

Relations with Lenin[edit]

His relations with Lenin have been a source of intense, historical debate.^[279] Historian Paul Le Blanc and philosopher Michael Lowy described Lenin and Trotsky as the «widely leading figures in the Russia’s Bolshevik Revolution of 1917 as well as in the final years of the rising world communist movement». They characterized Lenin and Trotsky as «fierce adversaries» during the early years of the Russian socialist movement but described the duo as having reached a convergence and a substantial agreement in 1917 before colliding their efforts to achieve the October Revolution. They also highlighted the mutual appreciation and respect between Lenin and Trotsky with the former seeking to work closely with Trotsky on the Iskra newspaper, prior to their polemical disagreements, and Lenin acknowledging that his theory on permanent revolution «happened to be right» after 1917.^[280]

However, Swain viewed the notion that Trotsky was Lenin’s natural heir a myth and cited several scholars such as Erik Van Rees, James White and Richard B.Day whom Swain claimed had challenged the traditional characterization of their relationship.^[281] North specifically rejected this position and argued Swain sought to discredit historical works appreciative of Trotsky. North continued to argue that Swain gave an insufficient consideration of the «complex historical, political, social and theoretical issues that arise in any serious study of the Lenin-Trotsky relationship». He also asserted that Swain had distorted and misrepresented the positions of the cited scholars.^[282] Le Blanc also disputed Swain’s representation of Trotsky and referenced various historians which included E.H. Carr, Isaac Deutscher, Moshe Lewin, Ronald Suny and W. Bruce Lincoln across different generations. According to Le Blanc, these historians on balance had tilted “toward the view that Lenin’s desired “heir” was collective responsibility in which Trotsky placed an important role and within which Stalin would be dramatically demoted (if not removed)».^[283] Similarly, historian Roy Medvedev noted the close association of Trotsky and Lenin in the Soviet republic throughout the period of 1921–24. Medvedev mentioned a number of public commendations such as «greetings in honour of comrades Lenin and Trotsky were announced at many rallies and meetings, and portraits of Lenin and Trotsky hung on the walls of many Soviet and party institutions».^[284]

Forges drew focus to the increasing alignment between Lenin and Trotsky in 1923. He cited Lenin’s testament which was critical of Stalin and the bureaucracy along with their shared position on foreign trade, party reform and the Georgian affair.^[285] Yet, historian Richard Pipes dismissed the view that Trotsky was Lenin’s successor due to his proposed and joint appointment as deputy chairman with Kamenev in 1922. Pipes attributed this overstated claim to Trotsky’s supporters and explained that he had in fact been reprimanded by the party for “categorically refusing” the post.^[286] Conversely, Rogovin interpreted Lenin’s proposal to the Politburo that Trotsky be confirmed as the «First Deputy Chairman of the Council of the Sovnarkom” as signifying that he was entrusted “with the highest government post” and he argued that this was also considerable given Lenin’s illness at the time. Rogovin also referenced a previous proposal by Lenin in 1917 to appoint Trotsky with another senior position as People’s Commissar of Internal Affairs.^[287] Deutscher argued that had Trotsky assumed the post of deputy, then it would have been difficult for Rykov to have been promoted above him as chairman after Lenin’s death in 1924.^[288]

Soviet historian Victor Danilov believed that Lenin’s proposed appointment of Trotsky as deputy «would have made him in effect Lenin’s successor». Danilov also cited Politburo Secretary Bazhanov’s notes of a concluding speech delivered by Trotsky in 1923 to the wider party membership. Trotsky explained his decision to decline the proposed position of Lenin’s chief deputy due to concerns about his “Jewish origins” which could accentuate anti-semitic attitudes towards the Soviet Union.^[289][290] Mccauley stated that Trotsky would «almost certainly» have become the successor had Lenin succumbed to his first stroke in 1922.^[291] Deutscher noted that Zinoviev had been Lenin’s closest discipline rather than Trotsky between 1907 and 1917. However, Zinoviev’s opposition to the October revolution had strained his relations with Lenin.^[292]

Opponents such as Winston Churchill even argued that “Lenin [had] indeed regarded Trotsky as his political heir” and sought to protect him before his passing in 1924.^[293] Zinoviev and Kamenev also viewed Trotsky as Lenin’s most likely successor and sided with Stalin out of fear that Trotsky would remove them from the party leadership.^[294] However, his chief adversary Stalin, strongly denied claims that Trotsky was the succeeding chairman following Lenin’s illness. He pointed out that Trotsky was expected to serve as one of several deputy chairmen under Lenin which included Kamenev, Rykov and Tsiurupa. Although, he did reference a written document signed by Lenin in 1922 which assigned Trotsky and Kamenev different areas of focus as deputy chairmen. Lenin’s authorised document proposed Trotsky as deputy chairman of the Council of Commissars rather than Kamenev who was intended to serve only as a deputy chairman of the Labour Defence Council.^[295]

Initially, Lenin turned down the leading position of Chairman of the Council of People’s Commissars when the Bolsheviks formed a new government, after the October Revolution in 1917, and suggested Trotsky for the position. However, Trotsky refused the position and other Bolsheviks insisted that Lenin assume principal responsibility which thereafter resulted in Lenin eventually accepting the role of chairman.^{[302][303][304]} On a separate occasion, Lenin expressed hostility to the early attempts by the triumvirate to remove Trotsky from the leadership. In a 1922 memo written to Kamenev, he chastised the efforts by the Central Committee to «throw Trotsky overboard» as the «height of stupidity. If you do not consider me already hopelessly foolish, how can you think of that ?».^[305][306] In his last testament, Lenin urged the wider party circles to not use and hold Trotsky’s non-Bolshevik past against him.^[307] Soviet writer, Maxim Gorky, recollected Lenin in the first version of his sketch, V.I. Lenin, dismissing rumours of an alleged political difference between himself and Trotsky with the words: “There are many lies, and it seems, particularly many lies about me and Trotsky”. Gorky also stated that Lenin made an approving assessment of Trotsky due to his military organisation of the army in a single year.^[308] In the view of Lenin’s wife, Nadezhda Krupskaya, Lenin was «pleased with the definite manner» of Trotsky’s theoretical comprehension of diverging Russian revolutionary movements during their first meeting in 1902. She similarly expressed this view in a personal note after Lenin’s death that her husband’s attitude towards Trotsky had «not changed until his death» since their initial meeting in London.^[280] According to Stalin’s secretary, Boris Bazhanov, Lenin “in general leaned towards a collegial leadership, with Trotsky in the first position”.^[309]

Legacy[edit]

In 1923, the historic town of Gatchina in Petrograd Governorate (now Leningrad Oblast) was renamed Trotsk (Russian: Троцк) by the Soviet authorities after Lev Trotsky.^[310] After Joseph Stalin became General Secretary of the Russian Communist Party (b), Trotsky was gradually exiled, and the town was renamed Krasnogvardeysk (Красногварде́йск, Red Guard City) in 1929. In 1944, to increase the morale of Russian troops, the town’s historic name was restored.^[311]

Trotsky’s house in Coyoacán has been preserved in much the same condition as it was on the day he was assassinated there, and is now the Leon Trotsky House Museum in Mexico City, run by a board which included his grandson Esteban Volkov (1926–2023).^[312] Trotsky’s grave is located on its grounds. The foundation «International Friends of the Leon Trotsky Museum» has been organized to raise funds to improve the museum further.

Shortly before his assassination, Trotsky agreed to sell the bulk of the papers he still had to Harvard University. After his assassination, his widow, Natalya Sedova collected his remaining papers and shipped them to Harvard, and in the years following, Harvard managed to collect additional papers that had been hidden from both Soviet and Nazi agents in Europe.^[313] These papers now occupy 65 feet (20 m) of shelf space in Harvard’s Houghton Library.^[314]

Trotsky was never rehabilitated during the rule of the Soviet government, despite the de-Stalinization-era rehabilitation of most other Old Bolsheviks killed during the Great Purges. His son, Sergei Sedov, who died in 1937, was rehabilitated in 1988, as was Nikolai Bukharin. Beginning in 1989, Trotsky’s books, forbidden until 1987, were published in the Soviet Union.

Trotsky was rehabilitated on 16 June 2001 by the General Prosecutor’s Office of the Russian Federation (Certificates of Rehabilitation No. 13/2182-90, No. 13-2200-99 in Archives Research Center «Memorial»).^[315]

Trinidadian historian CLR James wrote, in the aftermath of Trotsky’s death, that he evoked strong feelings of enmity and fear from several political figures. According to James, this included Joseph Stalin, Adolf Hitler and Winston Churchill because «these men knew his stature, the power of what he stood for, and were never lulled by the smallness of his forces».^[316]

Historian Harold Shukman assessed the conflicting perspectives on Trotsky’s legacy in the Soviet Union and the Western world. He also commented on the lack of a balanced view. Specifically, he stated:

«Trotsky’s legacy, unlike Stalin and Lenin had long been submerged and obliterated as a topic of debate, and his place in Soviet history books had correspondingly diminished to one of no importance. For Western readers, however, Trotsky has always been one of the most enigmatic and powerful personalities of the Russian revolution, a Mephistophelian figure whose life ended in an appropriately dramatic way.»^[317]

Political theorist David North attributed his diminished influence and historical role to the «virtually unlimited resources of the Soviet regime, and of Stalinist-run parties throughout the world, [which] were devoted to blackguarding Trotsky as an anti-Soviet saboteur, terrorist and fascist agent. Within the Soviet Union, his political co-thinkers, past and present, were ruthlessly exterminated».^[318] North was also critical of the biographical literature on Trotsky’s legacy written by some historians such as Ian Thatcher, Geoffrey Swain and Robert Service. He viewed these recent trends in historiography as «manifestations of the confluence of neo-Stalinist falsification and traditional Anglo-American anti-Communism».^[319]

In 2018, John Kelly wrote that «almost 80 years after Leon Trotsky founded the Fourth International, there are now Trotskyite organisations in 57 countries, including most of Western Europe and Latin America». However, he also argued that no Trotskyite group had ever led a revolution or built an enduring mass political party.^[320]

Robert Alexander made a similar observation in 1991 that Trotskyists had never assumed power in any nation but explained that the international movement did «not enjoy the support of a well-established regime, as did the heirs of Stalinism». Alexander also recognised that the «persistence of the movement in a wide variety of countries» and the instability of political events across most of the world means the «possibility that a Trotskyist party might come to power in the foreseeable future cannot be totally ruled out».^[321]

According to military scholar William C. Martel, scholars view Trotsky as “one of the outstanding figures in modern military history”. This has been attributed to his role in securing Soviet victory during the Russian Civil War. Martell also regarded Trotsky alongside Marx, Engels and Lenin as instrumental in the development of principles which translated grand strategy into a guiding framework for revolutionary movements.^[322] Similarly, political scientist Eric Selbin noted that the consensus among scholars was that Trotsky had demonstrated «remarkable leadership» through his command of the Red Army from 1918 until 1920.^[323]

British cybernetician Stafford Beer who worked on a decentralized form of economic planning, Project Cybersyn in 1970–1973, was reported to have read and been influenced by Trotsky’s critique of the Soviet bureaucracy.^[324]

Political ideology and contributions to Marxist theory[edit]

Trotsky considered himself to be a «Bolshevik-Leninist»,^[325] arguing for the establishment of a vanguard party. He viewed himself as an advocate of orthodox Marxism.^[326] Trotsky also adhered to scientific socialism and viewed this as a conscious expression of historical processes.^[327]

His politics differed in some aspects from those of Stalin or Mao Zedong, most importantly in his rejection of the theory of «socialism in one country» and his declaring of the need for an international «permanent revolution». Numerous Fourth Internationalist groups around the world continue to describe themselves as Trotskyists and see themselves as standing in this tradition. However, they have different interpretations of the conclusions to be drawn from this. Supporters of the Fourth International echo Trotsky’s opposition to Stalinist totalitarianism, advocating political revolution and arguing that socialism cannot sustain itself without democracy.^[328] In particular, Trotsky called for the restoration of the right of criticism in areas such as economic matters, the revitalization of trade unions and free elections of the Soviet parties.^[329]

Trotsky also formulated a theory of fascism based on a dialectical interpretation of events to analyze the manifestation of Italian fascism and the early emergence of Nazi Germany from 1930 to 1933.^[330]

Economic programme[edit]

Trotsky was an early proponent of economic planning since 1923 and favored an accelerated pace of industrialization.^[331] His position differed from the majority of Soviet leaders at the time who supported the New Economic policy.^[331][332] He specified the need for the «overall guidance in planning i.e. the systematic co-ordination of the fundamental sectors of the state economy in the process of adapting to the present market» and urged for a national plan^[333] alongside currency stabilization.^[334]

Trotsky and the Left Opposition developed a number of economic proposals in response to the scissor crisis which had undermined relations between the workers and peasants in 1923–1924. This included a progressive tax on the wealthier sections of populations such as the kulaks and NEPmen alongside an equilibrium of the import-export balance to access accumulated reserves to purchase machinery from abroad to increase the pace of industrialization.^[335][336]

The policy was later adopted by members of the United Opposition which also advocated a programme of rapid industrialization during the debates of 1924 and 1927. The United Opposition proposed a progressive tax on wealthier peasants, the encouragement of agricultural cooperatives and the formation of collective farms on a voluntary basis.^[337] Ernest Mandel argued the economic programme of Trotsky differed from the forced policy of collectivisation implemented by Stalin after 1928 due to the levels of brutality associated with its enforcement.^[338]

Trotsky elaborated on the need of Soviet democracy for the industrialization period when questioned by the Dewey Commission in 1937:

«The successes are very important, and I affirmed it every time. They are due to the abolition of private property and to the possibilities inherent in planned economy. But, they – I cannot say exactly – but I will say two or three times less than they could be under a regime of Soviet democracy».^[339]

Some scholars have argued that the proposal of mass industrialization advocated by Trotsky and the Left Opposition was co-opted to serve as the basis of Stalin’s first five-year plan.^{[340][341][342][343][344][345]}

Permanent Revolution[edit]

The Permanent Revolution concept is the theory that the bourgeois democratic tasks in countries with delayed bourgeois democratic development can only be accomplished through the establishment of a workers’ state, and that the creation of a workers’ state would inevitably involve inroads against capitalist property. Thus, the accomplishment of bourgeois democratic tasks passes over into proletarian tasks. Although most closely associated with Leon Trotsky, the call for a «Permanent Revolution» is first found in the writings of Karl Marx and Friedrich Engels in March 1850, in the aftermath of the 1848 Revolution, in their Address of the Central Committee to the Communist League:

It is our interest and our task to make the revolution permanent until all the more or less propertied classes have been driven from their ruling positions, until the proletariat has conquered state power and until the association of the proletarians has progressed sufficiently far—not only in one country but in all the leading countries of the world—that competition between the proletarians of these countries ceases and at least the decisive forces of production are concentrated in the hands of the workers. … Their battle-cry must be: The Permanent Revolution.

Trotsky’s conception of the Permanent Revolution is based on his understanding, drawing on the work of the founder of Russian Marxism Georgy Plekhanov, that in «backward» countries the tasks of the Bourgeois Democratic Revolution could not be achieved by the bourgeoisie itself. Trotsky first developed this conception in collaboration with Alexander Parvus in late 1904–1905. The relevant articles were later collected in Trotsky’s books 1905 and in «Permanent Revolution», which also contains his essay «Results and Prospects.» Some Trotskyists have argued that the state of the Third World shows that capitalism offers no way forward for underdeveloped countries, thus again proving the central tenet of the theory.^[346]

United front[edit]

Trotsky was a central figure in the Comintern during its first four congresses. During this time, he helped to generalize the strategy and tactics of the Bolsheviks to newly formed Communist parties across Europe and further afield. From 1921 onwards, the united front, a method of uniting revolutionaries and reformists in the common struggle while winning some of the workers to revolution, was the central tactic put forward by the Comintern after the defeat of the German revolution.

After he was exiled and politically marginalized by Stalinism, Trotsky continued to argue for a united front against fascism in Germany and Spain. According to Joseph Choonara of the British Socialist Workers Party in International Socialism, his articles on the united front represent an essential part of his political legacy.^[347]

Uneven and combined development[edit]

The concept of uneven and combined development derived from the political theories of Trotsky.^[348] This concept was developed in combination with the related theory of permanent revolution to explain the historical context of Russia. He would later elaborate on this theory to explain the specific laws of uneven development in 1930 and the conditions for a possible revolutionary scenario.^[349] According to biographer Ian Thatcher, this theory would be later generalised to «the entire history of mankind».^[350]

Political scientists Emanuele Saccarelli and Latha Varadarajan valued his theory as a «signal contribution» to the discipline of international relations. They argued his theory presented «a specific understanding of capitalist development as ‘uneven’, insofar as it systematically featured geographically divergent ‘advanced’ and ‘backward’ regions» across the world economy.^[351]

Literary criticism and socialist culture[edit]

In Literature and Revolution, Trotsky examined aesthetic issues in relation to class and the Russian revolution. Soviet scholar Robert Bird considered his work as the «first systematic treatment of art by a Communist leader» and a catalyst for later, Marxist cultural and critical theories.^[352]

Trotsky presented a critique of contemporary literary movements such as Futurism and emphasised a need of cultural autonomy for the development of a socialist culture. According to literary critic Terry Eagleton, Trotsky recognised “like Lenin on the need for a socialist culture to absorb the finest products of bourgeois art”.^[353] Trotsky himself viewed the proletarian culture as “temporary and transitional” which would provide the foundations for a culture above classes. He also argued that the pre-conditions for artistic creativity were economic well-being and emancipation from material constraints.^[354]

Political scientist Baruch Knei-Paz characterised his view on the role of the party as transmitters of culture to the masses and raising the standards of education, as well as entry into the cultural sphere, but that the process of artistic creation in terms of language and presentation should be the domain of the practitioner. Knei-Paz also noted key distinctions between Trotsky’s approach on cultural matters and Stalin’s policy in the 1930s.^[354]

In popular culture[edit]

• The comedic film, The Trotsky, centers around a protagonist named Leon Bronstein, played by Jay Baruchel, who believes himself to be the reincarnation of Leon Trotsky.^[355]
• The characters of Snowball and Emmanuel Goldstein in George Orwell’s novels, Animal Farm and Nineteen Eighty-Four respectively, are based on Trotsky.^[356][357]
• Trotsky’s final days and death was dramatized in the 1972 film The Assassination of Trotsky, directed by Joseph Losey and starring Richard Burton as Trotsky.^[358][359]
• The 8-episode biographical drama Trotsky debuted on the Russian Channel One in 2017, Netflix purchased the distribution rights to the series in 2018 and made it available on its platform.^[360]
• Trotsky is name-checked in the 1977 song «No More Heroes» by UK punk band The Stranglers. The verse goes: «Whatever happened to Leon Trotsky? He got an ice pick that made his ears burn».
• 1980s UK band The Redskins debut single was entitled «Lev Bronstein», released on the CNT record label in 1982.

See also[edit]

• Anti-Stalinist left
• Fourth International
• Foreign relations of the Soviet Union
• Group of Democratic Centralism
• Labor army
• Left Opposition
• Lenin’s Testament
• Leon Trotsky bibliography
• List of Trotskyist internationals
• List of Trotskyist organizations by country
• Petrograd Soviet
• Primitive socialist accumulation
• Russian Revolution of 1905
• Scissors Crisis
• Uneven and combined development
• World socialism
• The Assassination of Trotsky, 1972 film
• Variations on the Death of Trotsky, 1991 play
• Frida, 2002 film
• Trotsky, 2017 TV series
• Trotsky’s train, armoured train carriage which was used for logistical travel and oration speeches.

Notes[edit]

References[edit]

Works by Trotsky[edit]

• Trotsky, Leon (1971). 1905. New York: Vintage Books. ISBN 978-0394471778.

Bibliography[edit]

External links[edit]

• Trotsky speaks about the Moscow Trials on YouTube
• Trotsky in Havana by Dimitri Prieto from Havana Times
• FBI records relating to Trotsky’s murder
• The Contradiction of Trotsky by Claude Lefort
• Uncommon Knowledge. Interview with Christopher Hitchens and Robert Service about Leon Trotsky
• Newspaper clippings about Leon Trotsky in the 20th Century Press Archives of the ZBW
• «How We Made the October Revolution» by Leon Trotsky. The New York Times, 1919.

Works[edit]

• Leon Trotsky at the Marxists Internet Archive.
• Works by Leon Trotsky at Project Gutenberg
• Works by Leon Trotsky at Faded Page (Canada)
• Works by or about Leon Trotsky at Internet Archive
• Works by Leon Trotsky at LibriVox (public domain audiobooks)

Political offices
Preceded by Mikhail Tereshchenko (Minister of Foreign Affairs)	People’s Commissar for Foreign Affairs 1917–1918	Succeeded by Georgy Chicherin
Preceded by Nikolai Podvoisky	People’s Commissar for Army and Navy Affairs 1918–1925	Succeeded by Mikhail Frunze
Awards and achievements
Preceded by Winston Churchill	Cover of Time Magazine 18 May 1925	Succeeded by Thomas A. Edison
Preceded by Newton D. Baker	Cover of Time Magazine 21 November 1927	Succeeded by Frank Orren Lowden
Preceded by William S. Knudsen	Cover of Time Magazine 25 January 1937	Succeeded by Thomas E. Dewey

Лев Троцкий в течение долгого времени был практически исключен из официальной истории Советского Союза. За сто лет его фигура успела обрасти огромным количеством мифов. Так кем же был, казалось бы, всесильный наркомвоен и почему он потерпел фиаско в борьбе со Сталиным? Эти вопросы стали темой дискуссии, состоявшейся в Центре документального кино при поддержке Фонда Егора Гайдара. В ней приняли участие доктор исторических наук, профессор МГУ Ярослав Леонтьев и кандидат исторических наук, старший преподаватель НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге Александр Резник. Модерировал дискуссию историк и журналист Николай Сванидзе. «Лента.ру» публикует наиболее интересные выдержки из нее.

Второй после Ленина

Резник:

Мы знаем, что в годы гражданской войны имя Троцкого следовало сразу после имени Ленина. В символической иерархии это был второй человек в государстве. Белогвардейцы нарочито рисовали его как главного, представляя его царем, подчеркивая, что «еврей правит вами, русскими христианами».

Троцкий на определенном этапе действительно стал бороться за власть. Я бы датировал его первые целенаправленные действия в этой сфере летом-осенью 1923 года. До этого момента говорить о классической, в русском понимании, его борьбе за власть невозможно и контринтуитивно.

Казалось бы, всесильный Троцкий в отличие от Сталина и многих других большевиков не формировал свою устойчивую политическую команду, машину, которая могла бы привести его к власти автоматически. Чего больше всего боялись в 1923 году (и, по мнению Троцкого, искусственно создавали эту теорию) — это бонапартизма. Существовало ожидание повторения опыта Великой французской революции, когда на волне популярности военный лидер постепенно осуществляет контрреволюционный переворот. В действительности, армия не имела инструментов, завязанных на личное управление.

Корни поражения Троцкого надо искать в годы гражданской войны, и даже в том, как он вел партийную борьбу в самый ее ответственный момент в конце 1923 — начале 1924 года. Он был плохим политиком, он не понял правил игры и не знал (и зачастую не хотел знать), как бороться за власть согласно формирующимся правилам игры.

Леонтьев:

В биографии Льва Давидовича есть много неизученных граней. Например, как вообще характеризовать его идентичность? На мой взгляд, он был человеком, взращенным на русской культуре, несомненно, типичным представителем разночинной интеллигенции. Он выбрал марксистскую парадигму, беспочвенную, в отличие от своих оппонентов-народников. Конечно, он не был космополитом, а вот интернационалистом до мозга костей — да, это совершенно отдельная категория.

Он мог делать совершенно невероятные кульбиты. Например, Михаил Агурский в своей работе «Идеология национал-большевизма» характеризует его как предтечу национал-большевизма, человека, который гораздо раньше, чем Сталин, ухватился за эту линию. Посмотрите на его заигрывание с линией красного патриотизма во времена гражданской войны, на то, что он первый начал заигрывать с церковниками-обновленцами. Когда Есенин встречался с Троцким и они обсуждали издание журнала «Россиянин», поэт сказал, что Троцкий — настоящий националист. Такие маневры были присущи ему.

Троцкий мог быть непримиримым по отношению к противникам и конкурентам, например, к левым эсерам, которые шли рядом с ним в Октябре и потом очень жестко критиковали его. «Партия эсеров призывает Красную армию стать действительно красной — сбросить назначенных Троцким царских генералов и полковников, провести у себя солдатские комитеты и выборные начала, не поднимать оружия против своих братьев и отцов-крестьян, восстающих за землю и волю», — писали они. То есть здесь, по мнению левых эсеров, Троцкий отходит от того, к чему пришли в 1917 году во время солдатской революции — к партизанско-добровольческой армии. Или, допустим, вот цитата Спиридонова, когда он писал одному из лидеров эсеров-максималистов Ривкину: «За грехи палача Троцкого ответит все еврейство, за его шарлатанство и жестокость будут рвать на куски каждую еврейскую семью».

В этом плане он был действительно непримиримым противником, в частности, левых эсеров. Ему приписывали инициативу расстрела Александровича, заместителя Дзержинского. Он также был непримирим по отношению к внутрипартийной оппозиции. Во время разборок с рабочей оппозицией он полностью поддерживал седьмой пункт резолюции о единстве партии на X съезде ВКП(б), который говорит об исключении из нее за попытки заниматься фракционной деятельностью.

Интересно было бы вернуться к Троцкому времен столетней давности. Он был ключевой фигурой при заключении Брестского мира, и уже тогда отступил от партийных принципов, не пошел с левыми коммунистами, эсерами, склонил голову перед германским империализмом, что, конечно же, не очень вписывается в образ революционера-идеалиста. А те были романтиками, предлагали драться до последнего коммунара, отступать за Урал, воевать с немецкими оккупантами до конца, если что — оставлять и Петроград, и Брест, и Москву. Троцкий, конечно, был прагматиком.

Военный переворот

Резник:

Смог бы Троцкий, если бы захотел, совершить военный переворот, раздавить в 1923-м триумвират Сталина — Зиновьева —
Каменева? Я убежден, что нет. Троцкому уже в иммиграции было свойственно преувеличение своей личной власти. Я считаю, что само устройство партии и советской власти и Красной армии как института не позволяли осуществить никакой военный переворот в 20-е годы. Собственно, попыток-то и не было. Кроме того, у Троцкого не существовало прямых механизмов власти, да и у него не были повсюду расставлены троцкисты, в чем впоследствии, во время террора, сталинисты пытались убедить сами себя. Даже по самым закрытым документам, которые циркулировали в их среде, по дневникам и письмам сталинской группировки, у них не было убежденности в этом.

Леонтьев:

Мне в конце 1980-х годов доводилось знавать одного настоящего троцкиста Ивана Врачева, который в 1922 году был начальником политуправления Кавказской армии, а до этого — Туркестанского фронта, будучи молодым 23-летним комиссаром. Я видел его тогдашние фотографии, да и он в свои 80 лет был очень крепким мужиком. Достаточно было дюжины таких преторианцев, чтобы поступить со Сталиным так, как поступили с Павлом I в Михайловском замке.

Союз Троцкого со Сталиным против Зиновьева и Каменева

Резник:

Нет никаких документальных свидетельств в пользу предположения, что Троцкий мог блокироваться со Сталиным, однако мне кажется, исключать нечто подобное нельзя. Одно из практических предложений левой оппозиции, с которым они выступили в конце 1923 года, заключалось в возможности перегруппировки в партии, возможности идейных группировок. У ближайшего соратника Троцкого Евгения Преображенского в одном из его многочисленных дискуссионных выступлений можно найти цитату: «Мы боремся за то, чтобы сегодня переблокироваться с Каменевым по одному вопросу, чтобы потом сделать это с кем-нибудь еще, в порядке нормальной деловой жизни». Я бы еще напомнил, что в 1923 году не только Троцкому, но и ближайшим соратникам Сталина было непонятно, что представлял собой этот человек и чем его власть может грозить.

Троцкий — патриот России?

Леонтьев:

Я думаю, что здесь не нужно говорить о Троцком в целом. Когда он заседал в Циммервальде и вместе с другими издавал антивоенные манифесты, критиковал социал-оборонцев за поддержку правительства и за патриотику, то здесь Троцкий, конечно, интернационалист. Когда ему как главе Красной армии нужно было привлекать на свою сторону колчаковских офицеров, а пан Пилсудский провозгласил лозунг «Польша от моря до моря», захватив Минск и Киев, то здесь Брусилов и другие генералы написали патриотическое воззвание, конечно же, одобренное наркомвоеном. И тогда многие офицеры действительно отозвались на него.

Конечно, в этом плане Троцкий — патриот, борющийся за единую и неделимую страну. Это его впоследствии и объединит со сменовеховцами, и они будут потом друг другу петь дифирамбы. Потом с Львом Давидовичем после высылки случатся очередные пертурбации. Так что его жизнь нужно делить на определенные периоды, и характеристики его привязывать к ним, а не говорить о его личности вообще.

Сталин, Ленин — тоже патриоты?

Резник:

Нельзя ставить Сталина, Ленина и Троцкого в один ряд. Это была эпоха не только мировых войн и революций, но и новой волны и строительства национальных государств, переделки карты Европы, формирования массового общества, наций, народов. В этом плане патриотизм — не любовь к березкам, как мы это понимаем. Патриотизм — это политический проект, любовь к тому политическому телу, которое ты считаешь родным в тот или иной момент времени. Я, безусловно, полагаю, что Гитлер в своем сумасшествии был патриотом Германии. Просто патриотизм — это не хорошо и не плохо. Корнилов и Керенский были патриотами, тут очень сложно найти предателя.

В каком смысле можно ставить вопрос о Троцком как о патриоте (хотя я признаю, конечно, что это не очень удачное выражение). Когда читаешь самые первые статьи молодого Троцкого, зарабатывающего себе ими на жизнь в сибирской ссылке, поражаешься его стилю русского языка, глубокому знанию русской литературы. Я, лет в 16, узнал о многих писателях-народниках только из этих статей, когда писал реферат. И это были не отдельные сюжеты — Троцкий постоянно обращался к национальной истории, он интересовался крестьянской идеологией. Более того, он не презирал крестьянство, он пытался его понять. Его первые, совершенно здравые мысли о том, что нужно как-то разворачивать политику в крестьянском вопросе, появились не в 1920 году, а в марте 1919 года, когда они столкнулись с огромной волной восстаний, давших понять, что политика центральной власти несправедлива. Образ мышления Ленина и Троцкого — образ мышления русской интеллигенции, со всеми ее фантазмами, идеалами.

Почему Троцкий не захватил власть

Леонтьев:

Я могу предположить, что если бы Троцкий захотел опереться на Блюмкина, на Ивана Врачева, на Сергея Мрачковского, на некоторых приближенных военных, то мог бы осуществить переворот. Во что бы это вылилось? Возможно, это была бы какая-нибудь левая диктатура эдакого чанкайшистского или позднего латиноамериканского толка — левовоенная, левобонапартистская. Что бы произошло дальше? Тут, в том числе, важен геополитический контекст, взаимоотношения с крестьянством. Могла ли начаться гражданская война, если бы его не поддержали другие военные? Сложно сказать, но попытки реванша со стороны других групп партии (которая, конечно, раскололась бы) исключать нельзя.

Почему не случилось гражданской войны после победы Сталина? Окончательно он укрепился все же позже, во время Великого перелома, когда все было околпачено, когда все наиболее активные фигуранты, способные стать лидерами (тот же Комков у левых эсеров, Спиридонова, Гоц у правых эсеров), давно уже были на Соловках под постоянным надзором. В 1923 году такой ситуации не было, тогда и у меньшевиков, и у левых эсеров еще даже оставались клубы в Москве, еще журнальчики кое-где выходили. А вот в 1929-м уже была.

Но Троцкий, скорее всего, просто не захотел брать власть. Он лавировал, комбинировал и был очень самонадеян, даже надменен. Троцкий полагал, что все перейдет к нему в руки само по себе. Но с другой стороны, он оставался на принципах коллективного руководства, которые продвигал Ленин, и не был однозначно готов разыграть роль Бонапарта. Если бы Троцкий был чуть прозорливее и видел, что может произойти уже через три-четыре года, то тогда он бы поступил по-другому. Он мог опереться на Красную армию, на поддержку Ленина, с которым у него был определенного рода альянс, пока тот еще был в себе. Ленин, собственно, к этому и стремился, более того, он, возможно, хотел сделать перестановку в партии, разложить новый пасьянс с участием тройки: самого себя, Троцкого и Сталина.

При этом нельзя говорить, что Троцкий не взял власть из каких-то моральных соображений. Он не был таким прозорливцем, которым пытался себя изобразить впоследствии. Более того, обладай он этим качеством, то не боролся бы против рабочей оппозиции, которая, кстати, свой новый курс, свои упреки партии в термидорианстве вместе с левыми эсерами предъявляла гораздо раньше, чем сам Лев Давидович. Троцкий тогда помогал топить, расправляться с ней. Так что тут сыграла роль недооценка ситуации и излишняя самоуспокоенность.

Резник:

Я вообще не верю, чтобы это было возможно. Если бы ему взбрело в голову совершить военный переворот… В одном из своих трудов Троцкий пишет, что к 1920 году в его руках сосредоточилась необъятная власть. Допустим, он это сделал — кто его бы поддержал? Даже если бы вся армия встала на его сторону, не стоит забывать, что вся партия большевиков никогда Троцкого не принимала целиком и никогда не была монолитно-ленинской. У нее были свои воинские подразделения.

Если бы это произошло, то первое, что бы случилось (и продолжалось бы вплоть до каких-нибудь очередных интервенций и полного развала страны), — это действительно кровавейшая гражданская война. Но нельзя забывать и то, что укрепление власти Сталина прошло через квазигражданскую войну с крестьянством.

Сталин сосредоточил свою власть в 1920-х годах с помощью интриг и практически без насилия. Он уничтожал своих оппонентов, уже когда сформировалась его личная диктатура. Историк Олег Хлевнюк замечательно пишет по этому поводу: только после этого его руки были развязаны.

Симпатия к Троцкому

Резник:

Троцкий мне симпатичен. Я в нескольких источниках встретился с одним и тем же мотивом: люди, которые по работе соприкасались с Троцким, отмечали, что он был колючим человеком и держал пафос дистанции. Сначала я подумал, мол, какой ужас, «пафос дистанции», а потом задумался: ведь он занимал в символической иерархии вторую должность в государстве, и было ощущение, что это новый Бонапарт. Как должен вести себя человек, ожидающий обвинений в подборе команды людей, в том, что он не такой добрый и улыбчивый, каким был известный нам грузин в 1920-е годы?

В моем представлении даже та часть негативной характеристики из завещания Ленина, касающаяся Троцкого, где говорится, что он слишком много занимается административной работой, положительна. Это тот человек, который строил современный, по Максу Веберу, бюрократический аппарат, работающий не оглядываясь на ручное управление, на личность. Отчасти это было и проклятьем для Троцкого. Я также читал воспоминания молодых студентов, тех, кто пережил сталинские репрессии. Они вспоминали о нем со смешанными чувствами.

На эту тему есть мой любимый короткий анекдот. 7 ноября 1927 года, печальная ситуация, разгоняют троцкистские демонстрации. Небольшим кругом собрались вожди оппозиции во главе с Троцким и некоторые студенты. Все сидят и чувствуют какую-то неловкость. Троцкий понимает это, встает и говорит: «Все, товарищи, поздравляю, мне пора бежать». Все вздыхают и достают водку. Конечно, Троцкий был принципиальным противником возвращения водочной монополии, но даже в таких условиях не мог позволить себе такого стиля.

Леонтьев:

Мне как человеку все-таки Троцкий несимпатичен. Для меня он слишком высокомерен и надменен. А кроме того, если говорить о какой-то генетической памяти потомка русских крестьян, мне Троцкий несимпатичен еще из-за его нещадных расправ с повстанческими движениями: в конце 1918 года в Тамбовской губернии — за три года до антоновщины, до Тухачевского и так далее — уже применялись газы против бунтовавших крестьян.