Суд после второй мировой войны над нацистским руководством

Нюрнбергский процесс: история и современность

20 ноября 1945 г. в 10.00 в небольшом германском городке Нюрнберг открылся международный судебный процесс по делу главных нацистских военных преступников европейских стран оси Рим-Берлин-Токио. Этот город был выбран неслучайно: он многие годы был цитаделью фашизма, невольным свидетелем съездов национал-социалистской партии и парадов ее штурмовых отрядов. Нюрнбергский процесс осуществлял Международный военный трибунал (МВТ), созданный на основании Лондонского соглашения от 8 августа 1945 г. между правительствами ведущих государств-союзников – СССР, США, Великобритании и Франции, к которому присоединились 19 других стран – членов Антигитлеровской коалиции. Основу соглашения составили положения Московской декларации от 30 октября 1943 г. об ответственности гитлеровцев за совершенные зверства, под которой поставили свои подписи руководители СССР, США и Великобритании.

Здание Дворца юстиции в Нюрнберге, где проходил Нюрнбергский процесс

Учреждение военного трибунала с международным статусом стало возможным во многом благодаря созданию на конференции в Сан-Франциско (апрель-июнь 1945 г.) Организации Объединенных Наций – всемирной организации безопасности, объединившей все миролюбивые государства, которые совместными усилиями оказали достойный отпор фашистской агрессии. Трибунал был учрежден в интересах всех стран – членов Объединенных Наций, которые после окончания кровопролитнейшей из войн поставили своей главной целью «избавить грядущие поколения от бедствий войны: и вновь утвердить веру в основные права человека, в достоинство и ценность человеческой личности». Так записано в Уставе ООН. На том историческом этапе, сразу после окончания Второй мировой войны, в этих целях было крайне необходимо всенародно признать нацистский режим и его главных лидеров виновными в развязывании агрессивной войны практически против всего человечества, принесшей ему чудовищное горе и невыразимые страдания. Официально осудить нацизм и поставить его вне закона значило покончить с одной из угроз, которая потенциально могла бы в будущем привести к новой мировой войне. Во вступительной речи на первом заседании суда председательствующий лорд-судья Дж. Лоренс (член МВТ от Великобритании) подчеркнул уникальность процесса и его «общественное значение для миллионов людей на всем Земном шаре». Именно поэтому на членах международного суда лежала огромная ответственность. Они должны были «честно и добросовестно выполнять свои обязанности без какого-либо попустительства, сообразно со священными принципами закона и правосудия».

Организация и юрисдикция Международного военного трибунала были определены его Уставом, составлявшим неотъемлемую часть Лондонского соглашения 1945 г. Согласно Уставу трибунал имел право судить и наказывать лиц, которые, действуя в интересах европейских стран оси индивидуально или в качестве членов организации, совершили преступления против мира, военные преступления и преступления против человечности. В состав МВТ вошли судьи – представители от четырех государств-учредителей (по одному от каждой страны), их заместители и главные обвинители. В Комитет главных обвинителей были назначены: от СССР – Р.А. Руденко, от США – Роберт Х. Джексон, от Великобритании – Х. Шоукросс, от Франции – Ф. де Ментон, а затем Ш. де Риб. На Комитет возлагалось расследование дел главных нацистских преступников и их обвинение. Процесс был построен на сочетании процессуальных порядков всех представленных в трибунале государств. Решения принимались большинством голосов.

В зале суда

На скамье подсудимых оказалась почти вся правящая верхушка Третьего рейха – высшие военные и государственные деятели, дипломаты, крупные банкиры и промышленники: Г. Геринг, Р. Гесс, И. фон Риббентроп, В. Кейтель, Э. Кальтенбруннер, А. Розенберг, Х. Франк, В. Фрик, Ю. Штрейхер, В. Функ, К. Дениц, Э. Редер, Б. фон Ширах, Ф. Заукель, А. Йодль, А. Зейс-Инкварт, А. Шпеер, К. фон Нейрат, Х. Фриче, Я. Шахт, Р. Лей (повесился в камере до начала процесса), Г. Крупп (был признан неизлечимо больным, его дело было приостановлено), М. Борман (судился заочно, т. к. скрылся и не был найден) и Ф. фон Папен. Не было в зале суда только самых высокопоставленных главарей нацизма – Гитлера, Геббельса и Гиммлера, которые покончили жизнь самоубийством еще во время штурма Берлина Красной Армией. Обвиняемые являлись участниками всех крупных внутри- и внешнеполитических, а также военных событий с момента прихода Гитлера к власти. Поэтому, по словам французского публициста Р. Картье, присутствовавшего на суде и написавшего в 1946 г. книгу «Тайны войны. По материалам Нюрнбергского процесса», «суд над ними был судом над режимом в целом, над целой эпохой, над всей страной».

Главный обвинитель от СССР на Нюрнбергском процессе Р.А. Руденко

Международный военный трибунал рассмотрел также вопрос о признании преступными руководящий состав национал-социалистской партии (НСДАП), ее штурмовые (СА) и охранные отряды (СС), службу безопасности (СД) и государственную тайную полицию (гестапо), а также правительственный кабинет, Генштаб и Верховное командование (ОКВ) нацистской Германии. Все преступления, совершенные нацистами во время войны, были подразделены в соответствии с Уставом Международного военного трибунала на преступления:

— против мира (планирование, подготовка, развязывание или ведение агрессивной войны или войны в нарушение международных договоров);

— военные преступления (нарушения законов или обычаев войны: убийства, истязания или увод в рабство гражданского населения; убийства или истязания военнопленных; ограбление государственной, общественной или частной собственности; разрушение или разграбление культурных ценностей; бессмысленное разрушение городов или деревень);

— преступления против человечности (уничтожение славянских и других народов; создание тайных пунктов для уничтожения мирных людей; умерщвление психически больных).

Международный военный трибунал, заседавший почти год, проделал колоссальную работу. В ходе процесса состоялось 403 открытых судебных заседания, было допрошено 116 свидетелей, рассмотрено свыше 300 тысяч письменных показаний и около 3 тысяч документов, включая фото- и кинообвинения (в основном официальные документы германских министерств и ведомств, Верховного командования вермахта, Генштаба, военных концернов и банков, материалы из личных архивов). Если бы Германия выиграла войну или если бы конец войны не был таким стремительным и сокрушительным, то все эти документы (многие с грифом «Совершенно секретно»), скорее всего, были бы уничтожены или были навсегда скрыты от мировой общественности. Многочисленные свидетели, дававшие показания в ходе процесса, по словам Р. Картье, не ограничивались просто фактами, а подробно освещали и комментировали их, «привнося новые оттенки, краски и дух самой эпохи». В руках судей и обвинителей оказались неоспоримые доказательства преступных замыслов и кровавых злодеяний нацистов. Широкая гласность и открытость стали одним из основных принципов международного процесса: для присутствия в зале суда было выдано более 60 тыс. пропусков, заседания велись одновременно на четырех языках, прессу и радио представляли около 250 журналистов из разных стран.

Многочисленные преступления нацистов и их пособников, выявленные и обнародованные в ходе Нюрнбергского процесса, воистину поражают воображение. Всё, что только можно было изобрести запредельно жестокого, антигуманного и античеловеческого, было включено в арсенал фашистов. Здесь следует назвать и варварские методы ведения войны, и жестокое обращение с военнопленными, грубо нарушающие все ранее принятые в этих сферах международные конвенции, и угон в рабство населения оккупированных территорий, и целенаправленное уничтожение с лица земли целых городов и деревень, и изощренные технологии массового уничтожения. Мир потрясли озвученные в ходе процесса факты об изуверских опытах над людьми, о массовом использовании спецпрепаратов умерщвления «Циклон А» и «Циклон Б», о так называемых душегубках-газенвагенах, газовых «банях», работающих без остановки днем и ночью мощных кремационных печах. Нацистские недочеловеки, цинично считая себя единственной избранной нацией, имеющей право вершить судьбы других народов, создали целую «индустрию смерти». Лагерь смерти в Освенциме, к примеру, был рассчитан на истребление 30 тысяч человек в день, Треблинка – на 25 тысяч, Собибур – на 22 тысячи и т.д. Всего же через систему концлагерей и лагерей смерти прошли 18 миллионов человек, около 11 миллионов из которых были зверски уничтожены.

Нацистские преступники на скамье подсудимых

Обвинения в неправомочности Нюрнбергского процесса, возникшие спустя годы после его окончания среди западных историков-ревизионистов, некоторых юристов и неонацистов и сводившиеся к тому, что это был якобы не справедливый суд, а «скорая расправа» и «месть» победителей, по меньшей мере, несостоятельны. Всем подсудимым уже 18 октября 1945 г., то есть более чем за месяц до начала судебного разбирательства было вручено Обвинительное заключение с тем, чтобы они могли подготовиться к защите. Таким образом, основные права обвиняемых были соблюдены. Мировая печать, комментируя Обвинительное заключение, отмечала, что этот документ составлен от имени «оскорбленной совести человечества», что это не «акт мести, а торжество справедливости», перед судом предстанут не только главари нацистской Германии, но и вся система фашизма. Это был в высшей степени справедливый суд народов мира.

И. фон Риббентроп, Б. фон Ширах, В. Кейтель, Ф. Заукель на скамье подсудимых

Подсудимым была представлена широкая возможность осуществлять защиту от предъявленных им обвинений: все они имели адвокатов, им предоставлялись копии всех документальных доказательств на немецком языке, оказывалась помощь в розыске и получении необходимых документов, доставке свидетелей, которых считали нужным вызвать защитники. Однако обвиняемые и их адвокаты с самого начала процесса взяли курс на то, чтобы доказать юридическую несостоятельность Устава Международного военного трибунала. Стремясь избежать неотвратимого наказания, они пытались переложить всю ответственность за совершенные преступления исключительно на Адольфа Гитлера, СС и гестапо, выдвигали встречные обвинения в адрес государств – учредителей трибунала. Характерно и показательно, что ни у одного из них не возникло ни малейших сомнений в своей полной невиновности.

Г. Геринг и Р. Гесс на скамье подсудимых

После кропотливой и скрупулезной работы, продолжавшейся почти год, 30 сентября – 1 октября 1946 г. был оглашен Приговор международного суда. В нем были проанализированы основные принципы международного права, нарушенные нацистской Германией, аргументы сторон, дана картина преступной деятельности фашистского государства на протяжении более чем 12 лет его существования. Международный военный трибунал признал всех подсудимых (за исключением Шахта, Фриче и фон Папена) виновными в осуществлении заговора с целью подготовки и ведения агрессивных войн, а также в совершении бесчисленных военных преступлений и тягчайших злодеяний против человечности. К смертной казни через повешение были приговорены 12 нацистских преступников: Геринг, Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Розенберг, Франк, Фрик, Штрейхель, Заукель, Йодль, Зейсс-Инкварт, Борман (заочно). Остальные получили различные сроки тюремного заключения: Гесс, Функ, Редер – пожизненно, Ширах и Шпеер – 20 лет, Нейрат – 15 лет, Дениц – 10 лет.

Выступает представитель обвинения от Франции

Трибунал также признал преступными руководящий состав национал-социалистской партии, СС, СД и гестапо. Таким образом, даже приговор, согласно которому только 11 подсудимых из 21 были приговорены к смертной казни, а трое вообще были оправданы, наглядно показал, что правосудие не было формальным и ничего заранее не предрешалось. При этом член международного суда от СССР – страны в наибольшей степени пострадавшей от рук нацистских преступников, генерал-майор юстиции И.Т. Никитченко в Особом мнении заявил о несогласии советской стороны суда с оправдательным приговором трем подсудимым. Он высказался за смертную казнь в отношении Р. Гесса, а также выразил несогласие с решением о непризнании преступными организациями нацистского правительства, Верховного командования, Генштаба и СА.

Ходатайства осужденных о помиловании были отклонены Контрольным Советом по Германии, и в ночь на 16 октября 1946 г. приговор о смертной казни был приведен в исполнение (незадолго до этого Геринг покончил жизнь самоубийством).

Вслед за самым крупным и длительным в истории международным процессом в Нюрнберге в городе вплоть по 1949 г. состоялись еще 12 судебных процессов, на которых были рассмотрены преступления более чем 180 нацистских руководителей. Большинство из них также понесли заслуженное наказание. Военные трибуналы, проходившие после окончания Второй мировой войны в Европе также и в других городах и странах, осудили в общей сложности более 30 тыс. нацистских преступников. Однако многим нацистам, виновным в совершении жестоких преступлений, к сожалению, удалось скрыться от правосудия. Но их розыск не был прекращен, а продолжился: ООН приняла важное решение не принимать во внимание срока давности для нацистских преступников. Так, только в 1960–1970-е годы были найдены, арестованы и осуждены десятки и сотни нацистов. На основе материалов Нюрнбергского процесса были привлечены к суду и приговорены к смертной казни в 1959 г. Э. Кох ^[1] (в Польше) и в 1963 г. А. Эйхман ^[2] (в Израиле).

Важно подчеркнуть, что целью международного процесса в Нюрнберге было осуждение нацистских лидеров – главных идейных вдохновителей и руководителей неоправданно жестоких акций и кровавых бесчинств, а не всего германского народа. В связи с этим представитель Великобритании на суде заявил в своей заключительной речи: «Я снова повторяю, что мы не стремимся обвинить народ Германии. Наша цель – защитить его и дать ему возможность реабилитировать себя и завоевать уважение и дружбу всего мира. Но как может быть это сделано, если мы оставим в его среде безнаказанными и неосужденными эти элементы нацизма, которые в основном ответственны за тиранию и преступления и которые, как может поверить трибунал, не могут быть обращены на путь свободы и справедливости?». Что касается военных лидеров, по мнению некоторых, всего-навсего выполнявших свой воинский долг, беспрекословно следуя приказам политического руководства Германии, то здесь необходимо подчеркнуть, что трибунал осудил не просто «дисциплинированных вояк», а людей, которые считали «войну формой существования» и которые так и не извлекли «уроков из опыта поражения в одной из них».

На вопрос, заданный обвиняемым в самом начале Нюрнбергского процесса: «Признаете ли вы себя виновными?», все обвиняемые, как один, ответили отрицательно. Но и спустя почти год – время, вполне достаточное для переосмысления и переоценки своих действий – они не изменили своего мнения.

«Я не признаю решения этого судилища: Я продолжаю быть верным нашему фюреру», — заявил в своем последнем слове на суде Геринг. «Подождем лет двадцать. Германия поднимется вновь. Какой бы приговор ни вынесло мне это судилище, я буду признан невиновным перед ликом Христа. Я готов повторить все еще раз, даже если это означает, что меня сожгут живьем», — эти слова принадлежат Р. Гессу. За минуту до казни Штрейхель воскликнул: «Хайль Гитлер! С Богом!». Ему вторил Йодль: «Я салютую тебе, моя Германия!».

В ходе процесса осуждению подвергся и воинствующий германский милитаризм, который был «сердцевиной нацистской партии настолько же, как и сердцевиной вооруженных сил». Причем, важно понимать, что понятие «милитаризм» отнюдь не связано с профессией военного. Это явление, которое с приходом нацистов к власти пронизывало все немецкое общество, все сферы его деятельности – политическую, военную, социальную, экономическую. Милитаристски настроенные германские лидеры проповедовали и практиковали диктат вооруженной силы. Они сами получали удовольствие от войны и стремились привить такое же отношение своей «пастве». Более того, необходимость противодействия злу, также с помощью оружия, со стороны народов, ставших мишенью агрессии, могла рикошетом ударить по ним самим.

В заключительной речи на суде представитель США заявил: «Милитаризм неизбежно ведет к циничному и злому игнорированию прав других, основ цивилизации. Милитаризм разрушает моральные устои народа, практикующего его, и поскольку он может быть разбит только силой его собственного оружия, он подрывает мораль народов, которые вынуждены вступить с ним в битву». В подтверждение мысли о развращающем действии нацизма на умы и мораль простых немцев, солдат и офицеров вермахта можно привести один, но весьма характерный, пример. В документе № 162, представленном международному суду СССР, захваченный в плен немецкий обер-ефрейтор Лекурт в своих показаниях признавался в том, что он только за период с сентября 1941 г. по октябрь 1942 г. лично расстрелял и замучил 1200 советских военнопленных и мирных граждан, за что досрочно получил очередное звание и был награжден «Восточной медалью». Самое страшное состоит в том, что он совершал эти зверства не по приказу вышестоящих командиров, а, по его же собственным словам, «в свободное от работы время, ради интереса», «ради своего удовольствия». Разве это не лучшее доказательство вины нацистских лидеров перед своим народом!

Американский солдат, профессиональный палач Джон Вудз готовит петлю для преступников

ЗНАЧЕНИЕ НЮРНБЕРГСКОГО ПРОЦЕССА

Сегодня, спустя 70 лет со дня начала Нюрнбергского процесса (осенью будущего года исполнится 70 лет со дня его окончания), отчетливо видно, какую огромную роль он сыграл в историческом, юридическом и общественно-политическом планах. Нюрнбергский процесс стал историческим событием, прежде всего, как торжество Закона перед нацистским беззаконием. Он разоблачил человеконенавистническую сущность германского нацизма, его планы уничтожения целых государств и народов, его запредельную бесчеловечность и жестокость, абсолютную аморальность, истинные размеры и глубины злодеяний нацистских палачей и крайнюю опасность нацизма и фашизма для всего человечества. Моральному осуждению была подвергнута вся тоталитарная система нацизма в целом. Тем самым была создана морально-нравственная преграда для возрождения нацизма в будущем или, по крайней мере, для его всеобщего осуждения.

Нельзя забывать, что весь цивилизованный мир, только что избавившийся от «коричневой чумы», рукоплескал приговору Международного военного трибунала. Очень жаль, что сейчас в некоторых европейских странах в той или иной форме происходит возрождение нацизма, а в Прибалтийских государствах и в Украине активно идет процесс героизации и прославления участников отрядов Ваффен-СС, которые в ходе Нюрнбергского процесса были признаны преступными наряду с немецкими охранными отрядами СС. Важно, чтобы эти явления сегодняшнего дня подверглись резкому осуждению всеми миролюбивыми народами и такими авторитетными международными и региональными организациями безопасности, как ООН, ОБСЕ и Европейский Союз. Не хотелось бы верить, что мы являемся свидетелями того, что предрекал один из нацистских преступников – Г. Фриче – в своей речи на Нюрнбергском процессе: «Если вы полагаете, что это – конец, то вы ошибаетесь. Мы присутствуем при рождении гитлеровской легенды».

Важно твердо знать и помнить, что решений Нюрнбергского трибунала никто не отменял! Представляется полностью недопустимым радикальный пересмотр его решений и в целом его исторической значимости, так же, как и главных итогов и уроков Второй мировой войны, что, к сожалению, пытаются сегодня сделать некоторые западные историки, правоведы и политики. Важно отметить, что материалы Нюрнбергского процесса являются одним из важнейших источников для изучения истории Второй мировой войны и создания целостной и объективной картины злодеяний нацистских главарей, а также для получения однозначного ответа на вопрос о том, кто виноват в развязывании этой чудовищной войны. В Нюрнберге именно нацистская Германия, ее политические, партийные и военные лидеры были признаны главными и единственными виновниками международной агрессии. Поэтому попытки некоторых современных историков разделить эту вину поровну между Германией и СССР полностью несостоятельны.

С точки зрения юридической значимости Нюрнбергский процесс стал важной вехой в развитии международного права. Устав Международного военного трибунала и приговор, вынесенный почти 70 лет назад, стали «одним из краеугольных камней современного международного права, одним из его основных принципов», — писал известный отечественный исследователь различных вопросов и аспектов Нюрнбергского процесса профессор А.И. Полторак в своем труде «Нюрнбергский процесс. Основные правовые проблемы». Его точка зрения имеет особое значение еще и потому, что он был секретарем делегации СССР на этом процессе.

Следует признать, что среди некоторых юристов существует мнение, что в организации и проведении Нюрнбергского процесса не все было гладко с точки зрения юридических норм, но надо учитывать, что он был первым международным судом такого рода. Однако ни один самый строгий юрист, понимающий это, никогда не станет доказывать, что Нюрнберг не сделал ничего прогрессивного и значимого для развития международного права. И совсем недопустимо, чтобы за толкование юридических тонкостей процесса брались политики, претендуя при этом на выражение истины в последней инстанции.

Нюрнбергский процесс стал первым в истории событием подобного рода и подобной значимости. Он определил новые виды международных преступлений, которые затем прочно вошли в международное право и национальное законодательство многих государств. Помимо того, что в Нюрнберге агрессия была признана преступлением против мира (впервые в истории!), также впервые к уголовной ответственности были привлечены официальные лица, ответственные за планирование, подготовку и развязывание агрессивных войн. Впервые было признано, что положение главы государства, ведомства или армии, а также исполнение распоряжений правительства или преступного приказа не освобождают от уголовной ответственности. Нюрнбергские решения привели к созданию в международном праве специальной отрасли – международного уголовного права.

Вслед за Нюрнбергским процессом был проведен Токийский процесс – судебный процесс над главными японскими военными преступниками, происходивший в Токио с 3 мая 1946 г. по 12 ноября 1948 г. в Международном военном трибунале для Дальнего Востока. Требование суда над японскими военными преступниками было сформулировано в Потсдамской декларации от 26 июля 1945 г. В Акте о капитуляции Японии от 2 сентября 1945 г. было дано обязательство «честно выполнять условия Потсдамской декларации», включая наказание военных преступников.

Нюрнбергские принципы, одобренные Генеральной Ассамблеей ООН (резолюции от 11 декабря 1946 г. и 27 ноября 1947 г.), стали общепризнанными нормами международного права. Они служат основанием для отказа выполнять преступный приказ и предупреждают об ответственности тех руководителей государств, которые готовы совершить преступления против мира и человечности. В дальнейшем к преступлениям против человечности были отнесены геноцид, расизм и расовая дискриминация, апартеид, применение ядерного оружия, колониализм. Принципы и нормы, сформулированные Нюрнбергским процессом, легли в основу всех послевоенных международно-правовых документов, направленных на предотвращение агрессии, военных преступлений и преступлений против человечности (например, Конвенция 1948 г. «О предупреждении преступлений геноцида и наказании за него», Женевская конвенция 1949 г. «О защите жертв войны», Конвенция 1968 г. «О неприменимости срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечества», Римский статут 1998 г. «О создании Международного уголовного суда»).

Нюрнбергский процесс создал правовой прецедент для учреждения подобных международных трибуналов. В 1990-е годы Нюрнбергский военный трибунал стал прообразом для создания Международного трибунала для Руанды и Международного трибунала для Югославии, учрежденных Советом Безопасности ООН. Правда, как оказалось, не всегда они преследуют справедливые цели и не всегда полностью беспристрастны и объективны. Особенно наглядно это проявилось в работе трибунала для Югославии.

В 2002 г. по просьбе президента Сьерра-Леоне Ахмеда Кабба, обратившегося к Генеральному секретарю ООН, под эгидой этой авторитетной организации был создан Специальный суд по Сьерра-Леоне. Он должен был провести международное судебное разбирательство над лицами, ответственными за совершение наиболее серьезных преступлений (главным образом, военных и против человечности) в ходе внутреннего вооруженного конфликта в Сьерра-Леоне.

К сожалению, при учреждении (или, наоборот, целенаправленном не учреждении) международных трибуналов, подобных Нюрнбергскому, в наши дни зачастую действуют «двойные стандарты» и решающим оказывается не желание найти истинных виновников преступлений против мира и человечности, а определенным образом продемонстрировать свое политическое влияние на международной арене, показать, «кто есть кто». Так, например, случилось в ходе работы Международного трибунала для Югославии. Чтобы этого не происходило в будущем, требуется политическая воля и сплоченность государств – членов ООН.

Очевидна и политическая значимость Нюрнбергского процесса. Он положил начало процессу демилитаризации и денацификации Германии, т.е. воплощению в жизнь важнейших решений, принятых в 1945 г. на Ялтинской (Крымской) и Потсдамской конференциях. Как известно, для искоренения фашизма, разрушения нацистской системы государственности, ликвидации германских вооруженных сил и военной промышленности Берлин и территория страны были разделены на зоны оккупации, административную власть в которых осуществляли победившие государства. С сожалением заметим, что наши западные союзники, презрев согласованные решения, первыми предприняли шаги к возрождению оборонной промышленности, вооруженных сил и созданию ФРГ в своей зоне оккупации, а с возникновением военно-политического блока НАТО и принятию в него Западной Германии.

Но, оценивая послевоенную общественно-политическую значимость Нюрнберга, подчеркнем, что никогда до этого судебный процесс еще не объединял все прогрессивные силы мира, стремившиеся раз и навсегда осудить не только конкретных военных преступников, но и саму идею добиваться внешнеполитических и экономических целей с помощью агрессии против других стран и народов. Сторонники мира и демократии расценивали его как важный шаг на пути к практической реализации Ялтинских соглашений 1945 г. по установлению нового послевоенного порядка в Европе и во всем мире, который должен был базироваться, с одной стороны, на полном и всеобщем неприятии агрессивных военно-силовых методов в международной политике, а с другой – на взаимопонимании и дружеском всестороннем сотрудничестве и коллективных усилиях всех миролюбивых стран вне зависимости от их социально-политического и экономического устройства. Возможность такого сотрудничества и его плодотворность была с очевидностью доказана в ходе Второй мировой войны, когда большинство государств мира, осознав смертельную опасность «коричневой чумы», объединились в Антигитлеровскую коалицию и совместными усилиями одолели ее. Создание в 1945 г. всемирной организации безопасности – ООН – послужило еще одним доказательством этого. К сожалению, с началом «холодной войны» развитие этого прогрессивного процесса – на сближение и сотрудничество государств с различным общественно-политическим строем – оказалось существенно затруднено и шло не так, как мыслилось в конце Второй мировой войны.

Важно, чтобы преградой на пути возрождения нацизма и агрессии как государственной политики в наши дни и в будущем всегда стоял Нюрнбергский процесс. Его итоги и исторические уроки, не подлежащие забвению и тем более ревизии и переоценке, должны служить предостережением всем, кто видит себя избранными «вершителями судеб» государств и народов. Для этого нужны только желание и воля к объединению усилий всех свободолюбивых, демократических сил мира, их союз, такой, какой удалось создать государствам Антигитлеровской коалиции в годы Второй мировой войны.

Шепова Н.Я., 
кандидат исторических наук, доцент, старший научный сотрудник
Научно-исследовательского института (военной истории)
Военной академии Генерального штаба ВС РФ

^[1] Эрих Кох – видный деятель НСДАП и Третьего рейха. Гауляйтер (1 октября 1928 г. – 8 мая 1945 г.) и оберпрезидент (сентябрь 1933 г. – 8 мая 1945 г.) Восточной Пруссии, начальник гражданского управления округа Белосток (1 августа 1941–1945 гг.), рейхскомиссар Украины (1 сентября 1941 г. – 10 ноября 1944 г.), обергруппенфюрер СА (1938 г.), военный преступник.

^[2] Адольф Эйхман – немецкий офицер, сотрудник гестапо, непосредственно ответственный за массовое уничтожение евреев в годы Второй мировой войны. По приказу Рейнхарда Гейдриха, принял участие в работе Ванзейской конференции 20 января 1942 г., на которой были обсуждены меры по «окончательному решению еврейского вопроса» – об уничтожении нескольких миллионов евреев. В качестве секретаря вел протокол совещания. Эйхман предлагал немедленно решить вопрос о высылке евреев в Восточную Европу. Непосредственное руководство этой операцией было возложено на него же.

Находился в гестапо на привилегированном положении, часто получая приказы непосредственно от Гиммлера, минуя непосредственных начальников Г. Мюллера и Э. Кальтенбруннера. В марте 1944 г. возглавил зондеркоманду, которая организовала отправку из Будапешта в Освенцим транспорта с венгерскими евреями. В августе 1944 г. представил Гиммлеру доклад, в котором отчитался об уничтожении 4 млн. евреев.

1 октября 1946 года Международный военный трибунал в Нюрнберге вынес приговор нацистским преступникам

Идея суда над теми, кто развязывает войны и совершает в ходе них военные преступления, не нова. Впервые подобный процесс состоялся по окончании Первой мировой войны. 23 мая 1921 года в Лейпциге начался суд над 45 гражданами Германии, обвиняемыми в совершении военных преступлений. Но в «Лейпцигском трибунале» рассматривались дела лишь исполнителей, поскольку имена германских генералов и адмиралов, отдававших приказы, за исполнение которых и отправились под суд их подчиненные, из списка вычеркнули.

С этой точки зрения Нюрнбергский процесс, проведенный Международным военным трибуналом с 20 ноября 1945 года по 1 октября 1946 года, стал беспрецедентным. Впервые на скамье подсудимых оказались первые лица целого государства, обвиняемые в совершении военных преступлений и геноциде (кстати, само это слово тоже впервые открыто прозвучало именно в Нюрнберге). Все это и дает право называть Нюрнбергский трибунал главным судом ХХ столетия, который поставил фактическую точку в истории Второй мировой войны и отправил на виселицу ее главных виновников.

Рождение Нюрнбергского трибунала

В том, что лидерам Германии придется держать ответ за все злодеяния, совершенные по их попустительству или прямому распоряжению, ни одна из трех ведущих союзных держав (СССР, Великобритания и США) не сомневалась задолго до мая 1945 года. В Советском Союзе о создании Международного военного трибунала заговорили еще в октябре 1942 года, на уровне министров иностранных дел стран Антигитлеровской коалиции этот вопрос согласовали в ноябре 1943 года, а на уровне лидеров трех держав — в феврале 1945 года на конференции в Ялте. Но формально этот трибунал, вошедший в историю как первый крупный процесс такого рода, был создан лишь во время Лондонской конференции, проходившей с 26 июня по 8 августа 1945 года. А 29 августа был обнародован первый список военных преступников, в который вошли 24 человека, — те самые, которые через три месяца вошли в качестве обвиняемых в «Зал 600» Дворца юстиции в Нюрнберге.

Между Берлином и Нюрнбергом

Самым логичным местом проведения процесса над нацистскими военными преступниками был бы Берлин, и именно на этом настаивал Советский Союз. Однако союзники, отношения с которыми к тому времени уже начали понемногу портиться, настояли на проведении процесса в американской зоне оккупации. Формальной причиной переноса стало наличие в Нюрнберге практически не пострадавшего за годы войны Дворца юстиции, соединенного подземным ходом с тюрьмой, в которой можно было содержать обвиняемых, а в Берлине таких возможностей не было. Еще одним аргументом стало то обстоятельство, что именно Нюрнберг был «городом партийных съездов» национал-социалистов, и проведение здесь процесса над ними приобретало символический характер. Тем не менее формальной штаб-квартирой Международного военного трибунала стал все-таки Берлин. Именно здесь 18 октября 1945 года в здании Контрольного совета союзников состоялось первое и единственное заседание трибунала, на котором его членам было передано обвинительное заключение по делу 24 подсудимых, подписанное 6 октября 1945 года прокурорами четырех союзных держав. А все остальные слушания и вынесение приговора прошли в Нюрнберге.

Подсудимые и судьи

Сам Международный военный трибунал состоял из четверых членов и их заместителей, как предусматривал Устав, — по одному от каждой ведущей державы Антигитлеровской коалиции. Председателем трибунала на единственном заседании в Берлине был выбран англичанин Джеффри Лоуренс. Отдельным списком шли главные обвинители — тоже по одному от Великобритании, СССР, США и Франции. Их заместителей, как правило, было двое, хотя советская сторона сумела ввести в трибунал еще четверых помощников заместителя главного обвинителя. Подсудимых было 24 человека, из которых в зале присутствовали только 23: рейхсляйтер и начальник Партийной канцелярии НСДАП Мартин Борман предстал перед судом заочно, поскольку не было точных данных ни о его смерти, ни о месте, где он может находиться (его останки удалось обнаружить и идентифицировать только в 1972 году). Каждому из подсудимых полагался защитник, и в общей сложности их интересы представляли 27 адвокатов, которым помогали 54 ассистента и 67 секретарей.

Советский Союз обвиняет

Главным обвинителем от Советского Союза стал действующий прокурор Украинской ССР генерал-лейтенант юстиции Роман Руденко — будущий Генеральный прокурор СССР. Его заместителем назначили полковника юстиции Юрия Покровского. В группе главного обвинителя от СССР работали и четверо помощников, в том числе государственный советник юстиции III класса Николай Зоря (загадочным образом погибший во время процесса), государственный советник юстиции II класса Марк Рогинский, юрист, будущий председатель Верховного суда СССР Лев Смирнов и государственный советник юстиции II класса, уже знаменитый к тому времени писатель Лев Шейнин. Членом трибунала от СССР стал заместитель председателя Верховного Суда Советского Союза генерал-майор юстиции Иона Никитченко, которому было предоставлено право открыть первое заседание Нюрнбергского трибунала, а его помощником — полковник юстиции Александр Волчков.

Под охраной армии США

До того как Нюрнберг был определен местом проведения Международного военного трибунала, будущие подсудимые содержались в так называемом «лагере Ашкан» — в отеле «Палас» в коммуне Мондорф-ле-Бен в Люксембурге. Здесь с мая по август 1945 года содержались и регулярно подвергались допросам 86 высокопоставленных германских военнопленных, в том числе Герман Геринг и Карл Дениц. В период подготовки Нюрнбергского трибунала всех его подсудимых перевели в тюрьму, соединенную подземным ходом с Дворцом правосудия: они оставались там до вынесения приговора и приведения его в исполнение. Круглосуточную охрану в тюрьме несли военнослужащие роты «Дельта» 26 полка 1-й пехотной дивизии армии США. Они же осуществляли доставку подсудимых в зал суда и обратно, охраняли их во время заседаний.

Процесс в цифрах

Международный военный трибунал в Нюрнберге работал 11 месяцев – с 20 ноября 1945 года по 29 октября 1946 года. 30 сентября того же года трибунал начал оглашение приговора, которое и завершилось 1 октября. За неполный год успели пройти 403 открытых заседания трибунала и 216 судебных слушаний, на которых выступили 240 свидетелей, оглашено около 300 000 письменных показаний. Все прозвучавшее и состоявшееся в ходе работы трибунала было зафиксировано в протоколе, и его общий объем составил 16000 страниц.

Геноцид и преступления против мира

Все обвинения в отношении нацистских преступников, представших перед Нюрнбергским трибуналом, относились к одному из четырех разделов. Первый был связан с планами нацистской партии и ведением агрессивных войн, второй касался преступлений против мира с формулировкой об участии подсудимых в «планировании, подготовке, развязывании и ведении агрессивных войн, которые также являлись войнами в нарушение международных договоров, соглашений и обязательств». Третий раздел именовался «Военные преступления» и включал в себя все преступления, совершенные в нарушение военных законов и обычаев в ходе Второй мировой войны. Четвертый — «Преступления против человечности» — касался деяний нацистов в отношении собственного народа и всех тех, кто согласно нацистской идеологии относился к «недочеловекам».

Приговор пересмотру не подлежит

Из 24 подсудимых 1 октября 1946 года двенадцать человек, в том числе заочно Мартин Борман, были приговорены к смертной казни через повешение. Многие осужденные ходатайствовали о замене ее на расстрел, но им в этом было отказано. Три человека получили пожизненное заключение, два человека были приговорены к 20 годам тюрьмы, один — к 15 годам и один — к 10 годам. Еще троих подсудимых в конечном счете оправдали, хоть представители Советского Союза и пытались опротестовать это решение трибунала. Глава Германского трудового фронта Роберт Лей не дожил до приговора: он покончил с собой меньше чем за месяц до начала процесса. А промышленник Густав Крупп был признан неизлечимо больным, в связи с чем его дело было приостановлено, а затем и прекращено из-за смерти обвиняемого. Кроме того, СС, СД и гестапо, а также руководящий состав НСДАП были признаны виновными в преступной деятельности, а вот кабинет министров и военное командование Германии — нет (что тоже вызвало протест со стороны СССР).

Виселица для нацистов

Между оглашением приговора и приведением его в исполнение прошло полмесяца: казнь была назначена на 16 октября. За три часа до казни Герман Геринг успел покончить с собой, приняв цианистый калий. Остальных по одному приводили в спортивный зал тюрьмы при Дворце правосудия, где на помостах были установлены виселицы. Казнили приговоренных два американских военнослужащих: сержант Джон Вудз, являвшийся профессиональным палачом с 1920 года, и добровольно вызвавшийся помогать ему военный полицейский Джозеф Малта. Казнь была закончена в течение двух часов, после чего тела казненных и тело Геринга увезли в мюнхенский крематорий, а пепел двое суток спустя высыпали в реку Изар.

Еще дюжина Нюрнбергских процессов

Казнь приговоренных поставила точку в работе Нюрнбергского трибунала, но не в судебных делах против других нацистских преступников. В течение следующих трех лет Нюрнбергский военный трибунал, созданный военным командованием США (в нем участвовали только американские судьи и прокуроры), провел еще 12 процессов против нацистских врачей, членов айнзатцгрупп — подразделений, отвечавших за уничтожение евреев и всех противников нацистского режима на оккупированных территориях, германских промышленников и членов военного командования и так далее. В итоге этих слушаний 24 человека были приговорены к смертной казни, 118 — к тюремному заключению, а 35 подсудимых — оправданы.

Обложка: waralbum.ru

Смотрите также:

Можно ли было избежать Второй мировой войны?

Японский «Нюрнберг»

Как сложилась судьба фельдмаршала Паулюса после Сталинградской битвы?

Берлинская стена: два города, два мира, две Европы

Кукрыниксы – художники Победы

2 марта в прокат выходит художественный фильм «Нюрнберг», посвященный истории суда над нацистскими преступниками после окончания Второй мировой войны. Смотреть «Нюрнберг» зрители будут в том числе потому, что для многих это событие – синоним торжества справедливости и неизбежного наказания зла.

Однако во время Нюрнбергского процесса развивался еще один, скрытый от глаз сюжет – о раскаянии, прощении и бесконечной милости Божией. Его свидетелями и участниками стали два тюремных капеллана, которые окормляли подсудимых, – лютеранский пастор Генри Гереке и католический священник отец Сикст О’Коннор. Православный священник из Ленинграда Николай Ломакин был одним из свидетелей обвинения.

Идеальный кандидат

«Наш дорогой капеллан Гереке необходим нам не только как священник, но и как очень хороший человек. Мы просто полюбили его». Это отрывок из письма, подписанного всей нацисткой верхушкой, сидевшей на скамье подсудимых в Нюрнберге. Обвиняемые обращаются с просьбой не отзывать его на родину, а позволить остаться с ними до оглашения приговора.

Главнокомандующий ВВС Герман Геринг, заместитель Гитлера по партии Рудольф Гесс, министр иностранных дел фон Риббентроп, начальник верховного штаба армии фельдмаршал Кейтель, один из главных авторов Холокоста Эрнст Кальтенбруннер – и вдруг слова о любви? В это верится с трудом. Но документ тем не менее существует. Он хранится в Сент-Луисе (США), где Генри Гереке учился, был рукоположен и служил до того, как отправился на фронт.

С 1943 года отец Гереке служил в качестве военного капеллана. Пройдя короткие курсы (ранее у него был опыт служения в тюрьме), он сначала окормлял раненых американских солдат на родине, затем передислоцировался в Англию, а с открытием второго фронта в конце войны – во Францию.

Май 1945-го капеллан встретил в Мюнхене. Генри Гереке на тот момент 53 года, на этой войне он потерял старшего сына, второй получил тяжелое ранение. В первые дни победы отец Гереке посетил освобожденный американцами концлагерь Дахау: там, вспоминал священник, он почувствовал, что от прикосновения к стенам бараков его руки стали алыми от крови.

Вместить увиденное и пережитое казалось невозможно. Но именно в это время пастор получает предложение: стать одним из тюремных капелланов в Нюрнберге, где готовится процесс над нацистскими преступниками.

Исповедовать само зло в человеческом обличье. Сочувствовать тем, кто его творил. Радеть об их душах и пытаться обратить к покаянию. Полноте, да возможно ли это?

После долгой молитвы и размышлений пастор Гереке соглашается, хотя возможность отказаться ему оставили. Он надеется, что сможет, ненавидя грех, сострадать грешникам.

Для союзников, которые, приглашая капеллана, пытались следовать принятой еще в 1929 году версии Женевских конвенций (позже они будут обновлены), пастор Гереке – идеальный кандидат: он этнический немец, семья которого эмигрировала в Америку, знает язык, имеет опыт работы в тюрьме. Большинство обвиняемых (15 из 23 человек) – лютеране.

Один алтарь для двух конфессий и органист из СС

Еще шестеро подсудимых были католиками. Для них союзники пригласили монаха-францисканца отца Сикста О’Коннора из США. 36-летний, почти вдвое моложе своего коллеги пастора Гереке, отец О’Коннор также был военным капелланом, побывавшим на фронте. Немецкий знал благодаря своей матери – поэтому стал вторым идеальным кандидатом в Нюрнберг.

На войне католический священник выжил чудом: с 1943 года, когда началось его особое служение, отец Сикст бросался в самое пекло и рисковал чуть ли не больше окормляемых им солдат. Победу он встретил в Австрии, недалеко от лагеря Маутхаузен.

Войдя в концлагерь вместе с американскими войсками, он увидел то, что позднее будут показывать на Нюрнбергском процессе в качестве вещественных доказательств (после чего даже некоторые из самих подсудимых откажутся от еды). В Маутхаузене обнаружили тела более 200 000 узников: с 8 по 31 мая 1945 года католический священник лично провел панихиды по 2911 заключенным, а еще 2000 умирающих исповедовал, причащал, отпевал, хоронил.

И буквально через пару месяцев его приглашают исповедовать тех, кто стал автором этого кошмара, в том числе Эрнста Кальтенбруннера, который – ирония судьбы – был одним из создателей лагеря смерти Маутхаузен. Его, как и других членов своей тюремной паствы, отец Сикст О’Коннор будет лично сопровождать на виселицу и останется рядом до последней секунды.

Во время процесса – миссия двух священнослужителей длилась примерно 11 месяцев – отец Сикст и пастор Гереке делили на двоих одну часовню: ее сделали, сломав стену между двух пустующих камер. В помещении были стулья для прихожан, алтарь, подсвечники, даже небольшой орган.

Здесь подсудимые встретили свое последнее Рождество в 1946 году, достойное, пожалуй, отдельного рассказа: бывший офицер СС из числа арестованных играл на органе «Тихую ночь», читалась проповедь и отрывки из Евангелия от Луки.

Фриц Заукель, руководивший принудительными депортациями в рейх рабочей силы с оккупированных территорий, расчувствовавшись, сказал: «У нас никогда не было времени оценить Рождество в его библейском смысле. Сегодня вечером мы лишены всех материальных даров и вдали от нашего народа. Но у нас есть рождественская история. И это все, что нам действительно нужно, не так ли?»

Подсудимые не были «отдельной породой» – они такие же простые смертные

Про то, что происходило в тюрьме Нюрнберга в 1945–1946 годах, мы знаем в основном благодаря воспоминаниям капеллана Генри Гереке. Его коллега-католик всячески избегал публичности и почти не оставил письменного и устного наследия, в то время как лютеранский пастор однажды решился нарушить молчание.

В 1951 году пастор Гереке опубликовал в газете The Saturday Evening Post эссе, в котором, не нарушая тайны исповеди, рассказал обо всем, что ему довелось увидеть в ходе знаменитого судебного процесса.

Отец Гереке считал, что полученный им опыт необходимо распространить и осмыслить. В ответ, как сказали бы теперь, священник получил волну хейта: его открыто осуждали, обвиняя в том, что он оправдывал нацизм и сочувствовал тем, кого нельзя было считать людьми.

«Наше заблуждение относительно нацистов заключалось в восприятии их как людей «отдельной породы»; что таких среди нормальных людей не бывает и что, избавившись от них, мы могли бы вздохнуть свободно», – писал капеллан. И добавлял: «Выводы тюремных психологов подтверждают мое убеждение, что подсудимые в Нюрнберге в основном были такими же, как и другие смертные». То есть психически адекватными.

Однако в первый раз войти в камеру к «простым смертным» оказалось непросто. Пастор Гереке начал обход с Рудольфа Гесса. Заместитель Гитлера по партии ответил резким отказом на предложение прийти в воскресенье на службу, сказав, что будет молиться в одиночестве.

Следующим был Герман Геринг: рейхсминистр авиации был, напротив, очень любезен. «Я слышал, что вы приедете, и рад вас видеть», – сказал тот, кто был правой рукой Гитлера, руководил Люфтваффе, а еще подготовкой и разработкой планов экономической эксплуатации всех оккупированных территорий, включавших в себя и труд в концлагерях.

Геринг охотно беседовал с пастором, рассуждал о христианстве и даже ходил на службы. Однако Христа называл «просто умным евреем».

Фельдмаршал Кейтель удивил пастора тем, что тот застал его за чтением Библии. Отец Гереке долго сомневался, не притворяется ли тот, чтобы разжалобить священника и тот бы замолвил слово при решении трибунала. Но через несколько дней Кейтель попросил отца Гереке о совместной молитве: они преклонили колени в камере и прочли «Отче наш» и отрывки из Писания.

Затем были беседы с министром иностранных дел Иоахимом фон Риббентропом, пропагандистом Гансом Фриче, рейхсминистром внутренних дел Вильгельмом Фриком, министром экономики Яльмаром Шахтом, главой Гитлерюгенда и гаулятером Вены Бальдуром фон Ширахом, министром вооружений Альбертом Шпеером и другими видными нацистами.

Пастора очень удивило, что большинство его «прихожан» были воспитаны в лютеранской вере, отлично помнили Священную историю, свободно ориентировались в Писании, умели вести себя на службе.

Из 15 узников, крестившихся ранее в лютеранской вере, лишь двое наотрез отказались разговаривать с отцом Гереке по существу – о том, как соотносятся христианство и нацистские убеждения; это уже упомянутый Геринг и главный нацистский идеолог Альфред Розенберг. Но пастор продолжал навещать их в камере, пытался вести диалог, беседовать, за что позднее даже получил упреки в том, что «подавал этим людям при встрече свою руку».

На первом причастии охрана вышла из часовни

Вскоре трое подсудимых – руководитель отдела печати и радиовещания в министерстве пропаганды Ганс Фриче, министр вооружений Альфред Шпеер и глава Гитлерюгента Бальдур фон Ширах – причастились.

Решение о таинстве причастия далось капеллану Гереке непросто: в течение нескольких недель он исповедовал этих людей и пытался понять, насколько искренним было их покаяние.

Во время таинства из часовни была выведена охрана, сопровождавшая узников повсюду, в чем можно видеть знак доверия искренности причастников, понимающих святость момента и не желавших совершить ничего противоправного.

Когда позднее в тюрьме впервые причастился фельдмаршал Кейтель он, стоя на коленях, тихо сказал пастору Гереке: «Вы помогли мне больше, чем вы думаете. Да пребудет со мной Христос на всем пути. Я буду так сильно в Нем нуждаться».

Не меньше работы было и у католического капеллана Сикста О’Коннора: ему выпало окормлять шестерых осужденных: руководителя РСХА Эрнста Кальтенбруннера; главу оккупированных польских земель, которого называли «польским мясником», Ганса Франка; Франца фон Папена, бывшего канцлером Германии до Гитлера, а затем – послом в нейтральной Турции; Артура Зейсс-Инкварта, имперского комиссара оккупированной Голландии; начальника штаба Вермахта Альфреда Йодля и главного редактора антисемитской газеты «Штурмовик» Юлиуса Штрйекера. Впрочем, двое последних отказались от духовных бесед, хотя и называли себя католиками.

Больше других отца Сикста О’Коннора удивил Ганс Франк: он попросил, чтобы для него провели церемонию возвращения в лоно Католической церкви. Впрочем, сын Франка в документальном фильме «Нюрнберг. Казнь» высказал сомнения в том, что покаяние отца было искренним.

Все заключенные находились в суде с 10 утра до 5 часов вечера с понедельника по пятницу, в это время священники старались успеть посетить других нацистских преступников, которые также содержались в нюрнбергской тюрьме, и при этом успеть хотя бы на часть судебных заседаний, чтобы быть в курсе, что подсудимые говорят на суде.

На одном из таких заседаний они могли слышать своего коллегу – православного священника Николая Ломакина, который прибыл из Ленинграда и выступал в качестве свидетеля обвинения.

Отец Николай, переживший блокаду, говорил от лица всех погибших от голода и холода детей, стариков, обычных мирных жителей, ставших жертвами плана нацистов стереть город с лица земли.

«Как же теперь поверить, что немцы – верующие люди?»

В начале блокады отец Николай служил настоятелем Никольской церкви на Георгиевском кладбище Ленинграда. Все 872 дня он безотлучно находился в городе, вместе со своими прихожанами голодал, болел, несколько раз был контужен. В 1942 году, в Великую субботу священник чудом не погиб во время авианалета, когда на Князь-Владимирский собор, в котором он в этот день служил, было сброшено две авиабомбы.

Отец Николай Ломакин вспоминал, что взрывы раздались в тот момент, когда верующие шли поклониться Плащанице накануне Пасхальной заутрени.

«Люди бросились ко мне: “Батюшка, вы живы? Батюшка, как же теперь понять, как поверить в то, что говорили о немцах, что они – верующие люди, что немцы любят Христа, что они не трогают людей, которые верят в Бога, где же эта вера, когда в пасхальный вечер так обстреливают…”

Налет немецких самолетов продолжался до самого утра, всю пасхальную ночь – ночь любви, ночь христианской радости, ночь воскресенья была превращена немцами в ночь крови, в ночь разрушения и страданий ни в чем не повинных людей», – говорил отец Николай, отвечая на вопросы суда в Нюрнберге.

Он вспоминал, как сразу после взятия Ленинграда в блокаду в городе резко возросло число умерших, число отпеваний, в том числе заочных, поскольку жители не имели возможности приносить своих покойников в храмы. Те же, кто все-таки привозил погибших на кладбище, часто и оставляли их там же, поскольку на похороны не оставалось сил.

«Вокруг храма образовалась громадный склад ящиков и гробов, наполненных кусками человеческого мяса, изуродованными трупами мирных жителей, граждан г. Ленинграда, погибших в результате варварских налетов немецкой авиации», – рассказывал отец Николай.

Но и тела захороненных не нашли «вечного покоя»: кладбище постоянно бомбили, и в воронках виднелись части гробов и человеческой плоти.

Зимой 1942 года, одной из самых жестоких за всю блокаду, погибших уже оставляли на улице без гробов. У храма, в котором служил отец Николай, накопились груды из сотен сложенных друг на друга тел, а родственники, приносившие покойников в надежде на отпевание, часто тут же умирали и ложились рядом – настолько велико было истощение.

На Нюрнбергском процессе отец Николай Ломакин говорил о страданиях людей и о храмах, перечислив многие архитектурные сооружения Ленинграда и Ленинградской области, которые были разрушены в результате действий нацистов. Он особенно подчеркивал, что люди прятались в храмах в надежде спастись, но находили смерть под завалами во время бомбежек.  

«Благодарю вас и тех, кто послал вас, от всего сердца»

За 10 месяцев, что длился Большой нюрнбергский процесс, состоялось 216 слушаний. 31 августа 1946 года обвиняемым дали последнее слово, после чего суд удалился для вынесения приговора.

Тюремные капелланы решили использовать время до оглашения, чтобы устроить свидания своим подопечным с родными. Почти все близкие выразили желание прийти на такую встречу. Жена Вильгельма Кейтеля, фрау Кейтель, не пришла, потому что муж сам попросил ее об этом, он боялся, что не выдержит этой встречи.

Отец Генри Гереке присутствовал почти на всех свиданиях, стараясь как мог поддерживать семьи подсудимых.

30 сентября 1946 года началось оглашение приговора, которое шло два дня. 12 человек были приговорены к смертной казни, трое – к пожизненному заключению, четверо получили от 20 до 10 лет тюрьмы. Казнь была назначена на 16 октября: для этого в зале нюрнбергской тюрьмы установили помост и виселицы.

После оглашения приговора заключенным запретили посещать часовню, капелланы навещали их в камерах. Отец Генри Гереке вспоминает, что, чувствуя приближение смерти, многие стали молиться больше обычного. Фриц Заукель, руководивший принудительными депортациями в рейх рабочей силы с оккупированных территорий, повторял: «Боже, будь милостив ко мне, грешному»; фельдмаршал Кейтель сосредоточился на местах Писания, где говорилось об искуплении грехов через Христа; фон Риббентроп читал свою Библию большую часть дня. Все трое причастились в своих кельях.

Неожиданно попросил о причастии Герман Геринг. «На всякий случай», – как сказал он. Отец Гереке, поговорив с ним, не увидел перемены во взглядах и хоть что-то, напоминающее покаяние и желание исповедоваться, и вынужден был отказать Герингу. Через два часа Герман Геринг принял яд, избежав таким образом казни.

Остальные 11 человек по очереди взошли на эшафот. Рядом с ними были не только палач, охрана, пресса и наблюдатели от союзников, но и оба священника.

Некоторые узники перед смертью говорили о своих близких, другие – выкрикивали имя Гитлера и слова нацистского приветствия.

Но пастору Генри Гереке запомнился фельдмаршал Вильгельм Кейтель. У виселицы они стояли рядом и вместе читали молитву, которой в детстве каждого научила мать. А затем Кейтель сказал: «Я благодарю вас и тех, кто послал вас, от всего сердца».

International Military Tribunal
View from above of the judges’ bench at the International Military Tribunal in Nuremberg, Allied-occupied Germany
Indictment	Conspiracy, crimes against peace, war crimes, crimes against humanity
Started	20 November 1945
Decided	1 October 1946
Defendant	24 (see list)
Witnesses	37 prosecution, 83 defense
Case history
Related action(s)	Subsequent Nuremberg trials International Military Tribunal for the Far East
Court membership
Judge(s) sitting	Iona Nikitchenko (Soviet Union) Geoffrey Lawrence (UK) Francis Biddle (US) Donnedieu de Vabres (France) and deputies

The Nuremberg trials were held by the Allies against representatives of the defeated Nazi Germany for plotting and carrying out invasions of other countries and atrocities against their citizens in World War II.

Between 1933 and 1945, Nazi Germany invaded many countries across Europe, inflicting 27 million deaths in the Soviet Union alone. Proposals for how to punish the defeated Nazi leaders ranged from a show trial (the Soviet Union) to summary executions (the United Kingdom). In mid-1945, France, the Soviet Union, the United Kingdom, and the United States agreed to convene a joint tribunal in Nuremberg, occupied Germany, with the Nuremberg Charter as its legal instrument. Between 20 November 1945 and 1 October 1946, the International Military Tribunal (IMT) tried 21 of the most important surviving leaders of Nazi Germany in the political, military, and economic spheres, as well as six German organizations. The purpose of the trial was not just to convict the defendants but also to assemble irrefutable evidence of Nazi crimes, offer a history lesson to the defeated Germans, and delegitimize the traditional German elite.

The IMT verdict followed the prosecution in declaring the crime of plotting and waging aggressive war «the supreme international crime» because «it contains within itself the accumulated evil of the whole».^[1] Most of the defendants were also charged with war crimes and crimes against humanity, and the systematic murder of millions of Jews in the Holocaust was significant to the trial. Twelve further trials were conducted by the United States against lower-level perpetrators, which focused more on the Holocaust. Controversial at the time for their retroactive criminalization of aggression, the trials’ innovation of holding individuals responsible for violations of international law is considered «the true beginning of international criminal law».^[2]

Origin[edit]

Between 1939 and 1945, Nazi Germany invaded many European countries, including Poland, Denmark, Norway, the Low Countries, France, Yugoslavia, Greece, and the Soviet Union.^[4] German aggression was accompanied by immense brutality in occupied areas;^[5] war losses in the Soviet Union alone included 27 million dead, mostly civilians, which was one seventh of the prewar population.^[6] The legal reckoning was premised on the extraordinary nature of Nazi criminality, particularly the perceived singularity of the systematic murder of millions of Jews.^[3]

In early 1942, representatives of nine governments-in-exile from German-occupied Europe issued a declaration to demand an international court to try the German crimes committed in occupied countries. The United States and United Kingdom refused to endorse this proposal, citing the failure of war crimes prosecutions after World War I.^[7][8] The London-based United Nations War Crimes Commission—without Soviet participation—first met in October 1943 and became bogged down in the scope of its mandate, with Belgian jurist Marcel de Baer and Czech legal scholar Bohuslav Ečer [cs] arguing for a broader definition of war crimes that would include «the crime of war».^[9][10] On 1 November 1943, the Soviet Union, United Kingdom, and United States issued the Moscow Declaration, warning the Nazi leadership of the signatories’ intent to «pursue them to the uttermost ends of the earth…in order that justice may be done».^[11] The declaration stated that those high-ranking Nazis who had committed crimes in several countries would be dealt with jointly, while others would be tried where they had committed their crimes.^[11][12][9]

Soviet jurist Aron Trainin developed the concept of crimes against peace (waging aggressive war) which would later be central to the proceedings at Nuremberg.^[13][14] Trainin’s ideas were reprinted in the West and widely adopted.^[15][16] Of all the Allies, the Soviet Union lobbied most intensely for trying the defeated German leaders for aggression in addition to war crimes.^[13] The Soviet Union wanted to hold a trial with a predetermined outcome similar to the 1930s Moscow trials, in order to demonstrate the Nazi leaders’ guilt and build a case for war reparations to rebuild the Soviet economy, which had been devastated by the war.^[17] The United States insisted on a trial that would be seen as legitimate as a means of reforming Germany and demonstrating the superiority of the Western system.^[18] Planners in the United States Department of War were drawing up plans for an international tribunal in late 1944 and early 1945. The British government still preferred the summary execution of Nazi leaders, citing the failure of trials after World War I and qualms about retroactive criminality.^[19][20][21] The form that retribution would take was left unresolved at the Yalta Conference in February 1945.^[22] On 2 May, at the San Francisco Conference, United States president Harry S. Truman announced the formation of an international military tribunal.^[23] On 8 May, Germany surrendered unconditionally, bringing an end to the war in Europe.^[24]

Establishment[edit]

Nuremberg charter[edit]

At the London Conference, held from 26 June to 2 August 1945, representatives of France, the Soviet Union, the United Kingdom, and the United States negotiated the form that the trial would take. Until the end of the negotiations, it was not clear that any trial would be held at all.^[25]

The offenses that would be prosecuted were crimes against peace, crimes against humanity, and war crimes.^[26] At the conference, it was debated whether wars of aggression were prohibited in existing international customary law; regardless, before the charter was adopted there was no law providing for criminal responsibility for aggression.^[27][28] Despite misgivings from other Allies, American negotiator and Supreme Court justice Robert H. Jackson threatened the United States’ withdrawal if aggression was not prosecuted because it had been the rationale for American entry into World War II.^[29] However, Jackson conceded on defining crimes against peace; the other three Allies were opposed because it would undermine the freedom of action of the United Nations Security Council.^[30]

A Soviet proposal for a charge of «crimes against civilians» was renamed «crimes against humanity» at Jackson’s suggestion^[31] after previous uses of the term in the post-World War I Commission of Responsibilities and in failed efforts to prosecute the perpetrators of the Armenian genocide.^[32] The British proposal to define crimes against humanity was largely accepted, with the final wording being «murder, extermination, enslavement, deportation, and other inhumane acts committed against any civilian population».^[33][34] The final version of the charter limited the tribunal’s jurisdiction over crimes against humanity to those committed as part of a war of aggression.^[35][36] Both the United States—concerned that its «Jim Crow» system of racial segregation not be labeled a crime against humanity—and the Soviet Union wanted to avoid giving an international court jurisdiction over a government’s treatment of its own citizens.^[37][38] War crimes already existed in international law as criminal violations of the laws and customs of war.^[39][40]

The Nuremberg Charter upended the traditional view of international law by holding individuals, rather than states, responsible for breaches.^[41][26] The other three Allies’ proposal to limit the definition of the crimes to acts committed by the defeated Axis was rejected by Jackson. Instead, the charter limited the jurisdiction of the court to Germany’s actions.^[42][43] Article 7 prevented the defendants from claiming sovereign immunity,^[44] and the plea of acting under superior orders was left for the judges to decide.^[45] The trial was held under modified common law.^[46] The negotiators decided that the tribunal’s permanent seat would be in Berlin, while the trial would be held at the Palace of Justice in Nuremberg.^[35][47] Located in the American occupation zone, Nuremberg was a symbolic location as the site of Nazi rallies. The Palace of Justice was relatively intact but needed to be renovated for the trial due to bomb damage; it had an attached prison where the defendants could be held.^[48][47] On 8 August, the Nuremberg Charter was signed in London.^[49]

Judges and prosecutors[edit]

In early 1946, there were a thousand employees from the four countries’ delegations in Nuremberg, of which about two thirds were from the United States.^[50] Besides legal professionals, there were many social-science researchers, psychologists, translators, and interpreters, and graphic designers, the last to make the many charts used during the trial.^[51] Each state appointed a prosecution team and two judges, one being a deputy without voting rights.^[52][53]

Jackson was appointed the United States’ chief prosecutor, whom historian Kim Christian Priemel describes as «a versatile politician and a remarkable orator, if not a great legal thinker».^[54] The United States prosecution believed that Nazism was the product of a German deviation from the West (the Sonderweg thesis) and sought to correct this deviation with a trial that would serve both retributive and educational purposes.^[55] As the largest delegation, it would take on the bulk of the prosecutorial effort.^[56] At Jackson’s recommendation, the United States appointed judges Francis Biddle and John Parker.^[57] The British chief prosecutor was Hartley Shawcross, Attorney General for England and Wales, assisted by his predecessor David Maxwell Fyfe.^[58][59][60] Although the chief British judge, Sir Geoffrey Lawrence (Lord Justice of Appeal), was the nominal president of the tribunal, in practice Biddle exercised more authority.^[57]

The French prosecutor, François de Menthon, had just overseen trials of the leaders of Vichy France;^[49] he resigned in January 1946 and was replaced by Auguste Champetier de Ribes.^[61] The French judges were Henri Donnedieu de Vabres, a professor of criminal law, and deputy Robert Falco, a judge of the Cour de Cassation who had represented France at the London Conference.^[62][61] The French government tried to appoint staff who were not tainted by collaboration with the Vichy regime; some appointments, including Champetier de Ribes, were of those who had been in the French resistance.^[63][64][65] Because the Soviet Union expected a show trial, its appointees were familiar with this form.^[66] Initially, it was planned that Iona Nikitchenko, who had presided over the Moscow trials, would serve as the chief prosecutor, but he was appointed as a judge and replaced by Roman Rudenko, a show trial prosecutor^[67] chosen for his skill as an orator.^[68] The Soviet judges and prosecutors were not permitted to make any major decisions without consulting a commission in Moscow led by Soviet politician Andrei Vyshinsky; the resulting delays hampered the Soviet effort to set the agenda.^[66][57] The influence of the Soviet delegation was also constrained by limited English proficiency, lack of interpreters, and unfamiliarity with diplomacy and international institutions.^[69]

Requests by Chaim Weizmann, the president of the World Zionist Organization, as well as the Polish People’s Republic, for an active role in the trial justified by their representation of victims of Nazi crimes were rejected.^[70] The Soviet Union invited prosecutors from its allies, including Poland, Czechoslovakia, and Yugoslavia; Denmark and Norway also sent a delegation.^[71] Although the Polish delegation was not empowered to intervene in the proceedings, it submitted evidence and an indictment, succeeding at drawing some attention to crimes committed against Polish Jews and non-Jews.^[72]

Indictment[edit]

The work of drafting the indictment was divided up by the national delegations. The British worked on aggressive war; the other delegations were assigned the task of covering crimes against humanity and war crimes committed on the Western Front (France) and the Eastern Front (the Soviet Union). The United States delegation outlined the overall Nazi conspiracy and criminality of Nazi organizations.^[73][74] The British and American delegations decided to work jointly in drafting the charges of conspiracy to wage aggressive war. On 17 September, the various delegations met to discuss the indictment.^[75]

The charge of conspiracy, absent from the charter, held together the wide array of charges and defendants^[76] and was used to charge the top Nazi leaders, as well as bureaucrats who had never killed anyone or perhaps even directly ordered killing. It was also an end run on the charter’s limits on charging crimes committed before the beginning of World War II.^[77] Conspiracy charges were central to the cases against propagandists and industrialists: the former were charged with providing the ideological justification for war and other crimes, while the latter were accused of enabling Germany’s war effort.^[78] The charge, a brainchild of War Department lawyer Murray C. Bernays, and perhaps inspired by his previous work prosecuting securities fraud,^[79][80] was spearheaded by the United States and less popular with the other delegations, particularly France.^[81]

The problem of translating the indictment and evidence into the three official languages of the tribunal—English, French, and Russian—as well as German was severe due to the scale of the task and difficulty of recruiting interpreters, especially in the Soviet Union.^[82] Vyshinsky demanded extensive corrections to the charges of crimes against peace, especially regarding the role of the German–Soviet pact in starting World War II.^[83] Jackson also separated out an overall conspiracy charge from the other three charges, aiming that the American prosecution would cover the overall Nazi conspiracy while the other delegations would flesh out the details of Nazi crimes.^[84] The division of labor, and the haste with which the indictment was prepared, resulted in duplication, imprecise language, and lack of attribution of specific charges to individual defendants.^[85]

Defendants[edit]

Some of the most prominent Nazis—Adolf Hitler, Heinrich Himmler, and Joseph Goebbels—had committed suicide and therefore could not be tried.^[86][87] The prosecutors wanted to try representative leaders of German politics, economy, and military.^[88] Most of the defendants had surrendered to the United States or United Kingdom.^[89][49]

The defendants, who were largely unrepentant,^[90] included former cabinet ministers: Franz von Papen (who had brought Hitler to power); Joachim von Ribbentrop (foreign minister), Wilhelm Frick (interior minister), and Alfred Rosenberg (minister for the occupied eastern territories).^[87] Also prosecuted were leaders of the German economy, such as Gustav Krupp (of the conglomerate Krupp AG), former Reichsbank president Hjalmar Schacht, and economic planners Albert Speer and Walther Funk, along with Speer’s subordinate and head of the forced labor program, Fritz Sauckel.^[91][92] While the British were skeptical of prosecuting economic leaders, the French had a strong interest in highlighting German economic imperialism.^[93] The military leaders were Hermann Göring—the most infamous surviving Nazi^[87]—Wilhelm Keitel, Alfred Jodl, Erich Raeder, and Karl Dönitz.^[93] Also on trial were propagandists Julius Streicher and Hans Fritzsche; Rudolf Hess, Hitler’s deputy who had flown to Britain in 1941; Hans Frank, governor-general of the General Governorate of Poland; Hitler Youth leader Baldur von Schirach; Arthur Seyss-Inquart, Reich Commissioner for the Netherlands; and Ernst Kaltenbrunner, the leader of Himmler’s Reich Main Security Office.^[94] Observers of the trial found the defendants mediocre and contemptible.^[95]

Although the list of defendants was finalized on 29 August,^[96] as late as October, Jackson demanded the addition of new names, but this was rejected.^[97] Of the 24 men indicted, Martin Bormann was tried in absentia, as the Allies were unaware of his death; Krupp was too ill to stand trial; and Robert Ley had committed suicide before the start of the trial.^[98] Former Nazis were allowed to serve as counsel^[56] and by mid-November all defendants had lawyers. The defendants’ lawyers jointly appealed to the court, claiming it did not have jurisdiction against the accused; but this motion was rejected. The defense lawyers saw themselves as acting on behalf of their clients, but also the German nation.^[99] Initially, the Americans had planned to try fourteen organizations and their leaders, but this was narrowed to six: the Reich Cabinet, the Leadership Corps of the Nazi Party, the Gestapo, the SA, the SS and the SD, and the General Staff and High Command of the German military (Wehrmacht).^[100][101] The aim was to have these organizations declared criminal, so that their members could be tried expeditiously for membership in a criminal organization.^[101] Senior American officials believed that convicting organizations was a good way of showing that not just the top German leaders were responsible for crimes, without condemning the entire German people.^[102]

Evidence[edit]

Over the summer, all of the national delegations struggled to gather evidence for the upcoming trial.^[103] The American and British prosecutors focused on documentary evidence and affidavits rather than testimony from survivors. This strategy increased the credibility of their case, since survivor testimony was considered less reliable and more vulnerable to accusations of bias, but reduced public interest in the proceedings.^[104][105] The American prosecution drew on reports of the Office of Strategic Services, an American intelligence agency, and information provided by the YIVO Institute for Jewish Research and the American Jewish Committee,^[106] while the French prosecution presented many documents that it had obtained from the Center of Contemporary Jewish Documentation.^[107] The prosecution called 37 witnesses compared to the defense’s 83, not including 19 defendants who testified on their own behalf.^[105] The prosecution examined 110,000 captured German documents^[51] and entered 4,600 into evidence,^[108] along with 30 kilometres (19 mi) of film and 25,000 photographs.^[109]

The charter allowed the admissibility of any evidence deemed to have probative value, including depositions.^[110] Because of the loose evidentiary rules, photographs, charts, maps, and films played an important role in making incredible crimes believable.^[105] After the American prosecution submitted many documents at the beginning of the trial, the judges insisted that all of the evidence be read into the record, which slowed the trial.^[111][112] The structure of the charges also caused delays as the same evidence ended up being read out multiple times, when it was relevant to both conspiracy and the other charges.^[113]

Course of the trial[edit]

The International Military Tribunal began trial on 20 November 1945,^[114] after postponement requests from the Soviet prosecution, who wanted more time to prepare its case, were rejected.^[115] All defendants pleaded not guilty.^[116][117] Jackson made it clear that the trial’s purpose extended beyond convicting the defendants. Prosecutors wanted to assemble irrefutable evidence of Nazi crimes, establish individual responsibility and the crime of aggression in international law, provide a history lesson to the defeated Germans, delegitimize the traditional German elite,^[118] and allow the Allies to distance themselves from appeasement.^[119] Jackson maintained that while the United States did «not seek to convict the whole German people of crime», neither did the trial «serve to absolve the whole German people except 21 men in the dock».^[120] Nevertheless, defense lawyers (although not most of the defendants) often argued that the prosecution was trying to promote German collective guilt and forcefully countered this strawman.^[120] According to Priemel, the conspiracy charge «invited apologetic interpretations: narratives of absolute, totalitarian dictatorship, run by society’s lunatic fringe, of which the Germans had been the first victims rather than agents, collaborators, and fellow travellers».^[121] In contrast, the evidence presented on the Holocaust convinced some observers that Germans must have been aware of this crime while it was ongoing.^[122]

American and British prosecution[edit]

On 21 November, Jackson gave the opening speech for the prosecution.^[123] He described the fact that the defeated Nazis received a trial as «one of the most significant tributes that Power has ever paid to Reason».^[124] Focusing on aggressive war, which he described as the root of the other crimes, Jackson promoted an intentionalist view of the Nazi state and its overall criminal conspiracy. The speech was favorably received by the prosecution, the tribunal, the audience, historians, and even the defendants.^[125]

Much of the American case focused on the development of the Nazi conspiracy before the outbreak of war.^[77] The American prosecution became derailed during attempts to provide evidence on the first act of aggression, against Austria.^[126] On 29 November, the prosecution was unprepared to continue presenting on the invasion of Czechoslovakia, and instead screened Nazi Concentration and Prison Camps. The film, compiled from footage of the liberation of Nazi concentration camps, shocked both the defendants and the judges, who adjourned the trial.^[127] Indiscriminate selection and disorganized presentation of documentary evidence without tying it to specific defendants hampered the American prosecutors’ work on the conspiracy to commit crimes against humanity.^[128] The Americans summoned Einsatzgruppen commander Otto Ohlendorf, who testified about the murder of 80,000 people by those under his command, and SS general Erich von dem Bach-Zelewski, who admitted that German anti-partisan warfare was little more than a cover for the mass murder of Jews.^[129][130]

The British prosecution covered the charge of crimes against peace, which was largely redundant to the American conspiracy case.^[76] On 12 December, Shawcross gave the opening speech, much of which had been written by Cambridge professor Hersch Lauterpacht.^[131][132] Unlike Jackson, Shawcross attempted to minimize the novelty of the aggression charges, elaborating its precursors in the conventions of Hague and Geneva, the League of Nations Covenant, the Locarno Treaty, and the Kellogg–Briand Pact.^{[133][134][135]} The British took four days to make their case,^[136] with Maxwell Fyfe detailing treaties broken by Germany.^[137] In mid-December the Americans switched to presenting the case against the indicted organizations,^[138] while in January both the British and Americans presented evidence against individual defendants.^[139] Besides the organizations mentioned in the indictment, American, and British prosecutors also mentioned the complicity of the German Foreign Office, army, and navy.^[140]

French prosecution[edit]

From 17 January to 7 February 1946, France presented its charges and supporting evidence.^[141] In contrast to the other prosecution teams, the French prosecution delved into Germany’s development in the nineteenth century, arguing that it had diverged from the West due to pan-Germanism and imperialism. They argued that Nazi ideology, which derived from these earlier ideas, was the mens rea—criminal intent—of the crimes on trial.^[142] The French prosecutors, more than their British or American counterparts, emphasized the complicity of many Germans;^[143][77] they barely mentioned the charge of aggressive war and instead focused on forced labor, economic plunder, and massacres.^[144][145] Prosecutor Edgar Faure grouped together various German policies, such as the German annexation of Alsace–Lorraine, under the label of Germanization, which he argued was a crime against humanity.^[146] Unlike the British and American prosecution strategies, which focused on using German documents to make their cases, the French prosecutors took the perspective of the victims, submitting postwar police reports.^[147][140] Eleven witnesses, including victims of Nazi persecution, were called; resistance fighter and Auschwitz survivor Marie Claude Vaillant-Couturier testified about crimes she had witnessed.^[148][147] The French charges of war crimes were accepted by the tribunal, except for the execution of hostages.^[149] Due to the narrow definition of crimes against humanity in the charter, the only part of the Germanization charges accepted by the judges was the deportation of Jews from France and other parts of Western Europe.^[146]

Soviet prosecution[edit]

On 8 February, the Soviet prosecution opened its case with a speech by Rudenko that covered all four prosecution charges, highlighting both aggressive war and the devastation of Eastern Europe^[150] and listing many crimes committed by the German occupiers against the Soviet people.^[151] Rudenko tried to emphasize common ground with the other Allies while rejecting any similarity between Nazi and Soviet rule.^[151] The next week, the Soviet prosecution produced Friedrich von Paulus— a German field marshal captured after the Battle of Stalingrad—as a witness and questioned him about the preparations for the invasion of the Soviet Union.^[152] Paulus incriminated his former associates, pointing to Keitel, Jodl, and Göring as the defendants most responsible for the war.^[153]

More so than other delegations, Soviet prosecutors showed the gruesome details of German atrocities, especially against Soviet prisoners of war, forced laborers, and the residents of Leningrad.^[128] Although Soviet prosecutors dealt most extensively with the systematic murder of Jews in eastern Europe, at times they blurred the fate of Jews with that of other Soviet nationalities.^[154] Although these aspects had already been covered by the American prosecution, Soviet prosecutors introduced new evidence from Extraordinary State Commission reports and interrogations of senior enemy officers.^[155] Lev Smirnov presented evidence on the Lidice massacre in Czechoslovakia, adding that such destruction of villages had occurred throughout eastern Europe.^[156] Evidence was presented on the murder of children, attempts to cover up atrocities,^[157] systematic plunder of occupied territories, and confiscation or destruction of cultural heritage.^[158] The Soviet prosecution also attempted to fabricate German responsibility for the Katyn massacre, which had in fact been committed by the Soviet Union. By early 1946, Western prosecutors were uneasy about the Katyn charge, although they never publicly rejected it for fear of casting doubt on the entire proceedings.^[159] The defense presented evidence of Soviet responsibility,^[160] and Katyn was not mentioned in the verdict.^[161]

External video
Atrocities Committed by the German Fascist Invaders in the USSR, 57 minutes; shown on 19 February 1946
Testimony of Abraham Sutzkever, 27 February 1946

Inspired by the films shown by the American prosecution, the Soviet Union commissioned three films for the trial: The German Fascist Destruction of the Cultural Treasures of the Peoples of the USSR, Atrocities Committed by the German Fascist Invaders in the USSR, and The German Fascist Destruction of Soviet Cities, using footage from Soviet filmmakers as well as shots from German newsreels.^[162] The second film included footage of the Liberation of Majdanek and the liberation of Auschwitz and was considered even more disturbing than the American concentration camp film.^[163] Soviet witnesses included several survivors of German crimes, including two civilians who lived through the siege of Leningrad, a peasant whose village was destroyed in anti-partisan warfare, a Red Army doctor who endured several prisoner-of-war camps^[164] and two Holocaust survivors—Samuel Rajzman, a survivor of Treblinka extermination camp, and poet Abraham Sutzkever, who described the murder of tens of thousands of Jews from Vilna.^[140][165] The Soviet prosecution case was generally well received and presented compelling evidence about the suffering of the Soviet people and the Soviet contributions to victory.^[166]

Defense[edit]

From March to July 1946, the defense presented its counterarguments.^[116] Before the prosecution finished, it was clear that their general case was proven, but it remained to determine the individual guilt of each defendant.^[167] None of the defendants tried to assert that the Nazis’ crimes had not occurred.^[168] Some defendants denied involvement in certain crimes or implausibly claimed ignorance of them, especially the Final Solution.^[169][170] A few defense lawyers inverted the arguments of the prosecution to assert that the Germans’ authoritarian mindset and obedience to the state exonerated them from any personal guilt.^[171] Most rejected that Germany had deviated from Western civilization, arguing that few Germans could have supported Hitler because Germany was a civilized country.^[171]

The defendants tried to blame their crimes on Hitler, who was mentioned 1,200 times during the trial—more than the top five defendants combined. Other absent and dead men, including Himmler, Reinhard Heydrich, Adolf Eichmann, and Bormann, were also blamed.^[172] To counter claims that conservative defendants had enabled the Nazi rise to power, defense lawyers blamed the Social Democratic Party of Germany, trade unions, and other countries that maintained diplomatic relations with Germany.^[173] In contrast, most defendants avoided incriminating each other.^[174] Most defendants argued their own insignificance within the Nazi system,^[175][176] but Göring took the opposite approach, expecting to be executed but vindicated in the eyes of the German people.^[175]

The charter did not recognize a tu quoque defense—asking for exoneration on the grounds that the Allies had committed the same crimes with which the defendants were charged.^[177] Although defense lawyers repeatedly equated the Nuremberg Laws to legislation found in other countries, Nazi concentration camps to Allied detention facilities, and the deportation of Jews to the expulsion of Germans, the judges rejected their arguments.^[177] Alfred Seidl [de] repeatedly tried to disclose the secret protocols of the German–Soviet pact; although he was eventually successful, it was legally irrelevant and the judges rejected his attempt to bring up the Treaty of Versailles.^[177][178] Six defendants were charged with the German invasion of Norway, and their lawyers argued that this invasion was undertaken to prevent a British invasion of that country; a cover-up prevented the defense from capitalizing on this argument.^[108][179] Fleet Admiral Chester Nimitz testified that the United States Navy had also used unrestricted submarine warfare; Dönitz’s counsel successfully argued that this meant that it could not be a crime.^[180][181] The judges barred most evidence on Allied misdeeds from being heard in court.^[182]

Many defense lawyers complained about various aspects of the trial procedure and attempted to discredit the entire proceedings.^[169] In order to appease them, the defendants were allowed a free hand with their witnesses and a great deal of irrelevant testimony was heard.^[183] The defendants’ witnesses sometimes managed to exculpate them, but other witnesses—including Rudolf Höss, the former commandant of Auschwitz, and Hans Bernd Gisevius, a member of the German resistance—bolstered the prosecution’s case.^[184] Over the course of the trial, Western judges allowed the defendants additional leeway to denounce the Soviet Union, which was ultimately revealed to be a co-conspirator in the outbreak of World War II.^[185] In the context of the brewing Cold War—for example, in 1947 Winston Churchill delivered the Iron Curtain speech^[108]—the trial became a means of condemning not only Germany but also the Soviet Union.^[186]

Closing[edit]

On 31 August, closing arguments were presented.^[187] Over the course of the trial, crimes against humanity and especially against Jews (who were mentioned as victims of Nazi atrocities far more than any other group) came to upstage the aggressive war charge.^[188][189] In contrast to the opening prosecution statements, all eight closing statements highlighted the Holocaust; and the French and British prosecutors made this the main charge, as opposed to that of aggression. All prosecutors except the Americans mentioned the concept of genocide, which had been recently invented by the Polish-Jewish jurist Raphael Lemkin.^[190] British prosecutor Shawcross quoted from witness testimony about a murdered Jewish family from Dubno, Ukraine.^[191] During the closing statements, most defendants disappointed the judges by their lies and denial. Speer managed to give the impression of apologizing without assuming personal guilt or naming any victims other than the German people.^[192] On 2 September, the court recessed; and the judges retreated into seclusion to decide the verdict and sentences, which had been under discussion since June. The verdict was drafted by British deputy judge Norman Birkett. All eight judges participated in the deliberations, but the deputies could not cast a vote. ^[193][194]

Verdict[edit]

The International Military Tribunal agreed with the prosecution that aggression was the gravest charge against the accused, stating in its judgement that because «war is essentially an evil thing», «to initiate a war of aggression, therefore, is not only an international crime; it is the supreme international crime differing only from other war crimes in that it contains within itself the accumulated evil of the whole».^[1][195] The work of the judges was made more difficult due to the broadness of the crimes listed in the Nuremberg Charter.^[196] The judges did not attempt to define the crime of aggression^[197] and did not mention the retroactivity of the charges in the verdict.^[198] Despite the lingering doubts of some of the judges,^[199][200] the official interpretation of the IMT held that all of the charges had a solid basis in customary international law and that the trial was procedurally fair.^[201] The judges were aware that both the Allies and the Axis had planned or committed acts of aggression, writing the verdict carefully to avoid discrediting either the Allied governments or the tribunal.^[202]

The judges ruled that there had been a premeditated conspiracy to commit crimes against peace, whose goals were «the disruption of the European order» and «the creation of a Greater Germany beyond the frontiers of 1914».^[195] Contrary to Jackson’s argument that the conspiracy began with the founding of the Nazi Party in 1920, the verdict dated the planning of aggression to the 1937 Hossbach Memorandum.^[161][203] The conspiracy charge caused significant dissent on the bench; Donnedieu de Vabres wanted to scrap it. Through a compromise proposed by the British judges, the charge of conspiracy was narrowed to a conspiracy to wage aggressive war.^{[204][205][206]} Only eight defendants were convicted on that charge; all of whom were also found guilty of crimes against peace.^[207] All 22 defendants were charged with crimes against peace, and 12 were convicted.^[208] The war crimes and crimes against humanity charges held up the best, with only two defendants charged on those grounds being acquitted.^[209] The judges determined that crimes against humanity concerning German Jews before 1939 were not under the court’s jurisdiction because the prosecution had not proven a connection to aggressive war.^[210][211]

Four organizations were ruled to be criminal: the Leadership Corps of the Nazi Party, the SS, the Gestapo, and the SD, although some lower ranks and subgroups were excluded.^[212][213] The verdict only allowed for individual criminal responsibility if willing membership and knowledge of the criminal purpose could be proved, complicating denazification efforts.^[214] The SA, the Reich Cabinet, and the General Staff and High Command were not ruled to be criminal organizations.^[212] Although the Wehrmacht leadership was not considered an organization within the meaning of the charter,^[212][215] misrepresentation of the verdict as an exoneration was one of the foundations of the clean Wehrmacht myth.^[216][217] The trial had nevertheless resulted in the coverage of its systematic criminality in the German press.^[218]

Sentences were debated at length by the judges. Twelve of the defendants were sentenced to death (Göring, Ribbentrop, Keitel, Kaltenbrunner, Rosenberg, Frank, Frick, Streicher, Sauckel, Jodl, Seyss-Inquart, and Bormann).^[219][207] On 16 October, ten were hanged, with Göring killing himself the day before. Seven defendants (Hess, Funk, Raeder, Dönitz, Schirach, Speer, and Neurath) were sent to Spandau Prison to serve their sentences.^[220] All three acquittals (Papen, Schacht, and Fritzsche) were based on a deadlock between the judges; these acquittals surprised observers. Despite being accused of the same crimes, Sauckel was sentenced to death, while Speer was given a prison sentence because the judges considered that he could reform.^[221] Nikichenko released a dissent approved by Moscow that rejected all the acquittals, called for a death sentence for Hess, and convicted all the organizations.^[213][222]

Subsequent Nuremberg trials[edit]

Initially, it was planned to hold a second international tribunal for German industrialists, but this was never held because of differences between the Allies.^[223] Twelve military trials were convened solely by the United States in the same courtroom that had hosted the International Military Tribunal.^[224] Pursuant to Law No. 10 adopted by the Allied Control Council, United States forces arrested almost 100,000 Germans as war criminals.^[225] The Office of Chief Counsel for War Crimes identified 2,500 major war criminals, of whom 177 were tried. Many of the worst offenders were not prosecuted, for logistical or financial reasons.^[226]

One set of trials focused on the actions of German professionals: the Doctors’ trial focused on human experimentation and euthanasia murders, the Judges’ trial on the role of the judiciary in Nazi crimes, and the Ministries trial on the culpability of bureaucrats of German government ministries, especially the Foreign Office.^[227][228] Also on trial were industrialists—in the Flick trial, the IG Farben trial, and the Krupp trial—for using forced labor, looting property from Nazi victims, and funding SS atrocities.^[229] Members of the SS were tried in the Pohl trial, which focused on members of the SS Main Economic and Administrative Office that oversaw SS economic activity, including the Nazi concentration camps;^[230] the RuSHA trial of Nazi racial policies; and the Einsatzgruppen trial, in which members of the mobile killing squads were tried for the murder of more than one million people behind the Eastern Front.^[231] Luftwaffe general Erhard Milch was tried for using slave labor and deporting civilians. In the Hostages case, several generals were tried for executing thousands of hostages and prisoners of war, looting, using forced labor, and deporting civilians in the Balkans. Other generals were tried in the High Command Trial for plotting wars of aggression, issuing criminal orders, deporting civilians, using slave labor, and looting in the Soviet Union.^[232][233]

These trials emphasized the crimes committed during the Holocaust.^[234] The trials heard 1,300 witnesses, entered more than 30,000 documents into evidence, and generated 132,855 pages of transcripts, with the judgements totaling 3,828 pages.^[235] Of 177 defendants, 142 were convicted and 25 sentenced to death;^[236] the severity of sentencing was related to the defendant’s proximity to mass murder.^[237] Legal historian Kevin Jon Heller argues that the trials’ greatest achievement was «their inestimable contribution to the form and substance of international criminal law», which had been left underdeveloped by the IMT.^[238]

Contemporary reactions[edit]

In all, 249 journalists were accredited to cover the IMT^[51] and 61,854 visitor tickets were issued.^[108] In France, the sentence for Rudolf Hess and acquittal of organizations were met with outrage from the media and especially from organizations for deportees and resistance fighters, as they were perceived as too lenient.^[239] In the United Kingdom, although a variety of responses were reported, it was difficult to sustain interest in a long trial.^[240] Where the prosecution was disappointed by some of the verdicts, the defense could take satisfaction.^[241]

Many Germans at the time of the trials focused on finding food and shelter.^[242][243] Despite this, a majority read press reports about the trial.^[244] In a 1946 poll, 78 percent of Germans assessed the trial as fair, but four years later that had fallen to 38 percent, with 30 percent considering it unfair.^[243][245] As time went on, more Germans considered the trials illegitimate victor’s justice and an imposition of collective guilt, which they rejected—instead considering themselves victims of the war.^[246][247] As the Cold War began, the rapidly changing political environment began to affect the effectiveness of the trials.^[248] The educational purpose of the Nuremberg Military Tribunals was a failure, in part because of the resistance to war crimes trials in German society, but also because of the United States Army’s refusal to publish the trial record in German for fear it would undermine the fight against communism.^[249]

The German churches, both Catholic and Protestant, were vocal proponents of amnesty.^[250] The pardon of convicted war criminals also had cross-party support in West Germany, which was established in 1949.^[251] The Americans satisfied these wishes to bind West Germany to the Western Bloc,^[252] beginning early releases of Nuremberg Military Tribunal convicts in 1949.^[253] In 1951, High Commissioner John J. McCloy overturned most of the sentences^[254][255] and the last three prisoners, all convicted at the Einsatzgruppen trial, were released in 1958.^[256][257] The German public took the early releases as confirmation of what they saw as the illegitimacy of the trials.^[258] The IMT defendants required Soviet permission for release; Speer was not successful in obtaining early release, and Hess remained in prison until his death in 1987.^[259] By the late 1950s, the West German consensus on release began to erode, due to greater openness in political culture and new revelations of Nazi criminality, including the first trials of Nazi perpetrators in West German courts.^[260]

Legacy[edit]

The International Military Tribunal, and its charter, «marked the true beginning of international criminal law».^[2] The trial has met a mixed reception ranging from glorification to condemnation.^[261] The reaction was initially predominantly negative, but has become more positive over time.^[262]

The selective prosecution exclusively of the defeated Axis and all four Allied powers not following their own principles has garnered the most persistent criticism, in consideration of the German–Soviet pact^[263][264] the expulsion of millions of Germans from central and eastern Europe,^[265] and illegal methods used to suppress anti-colonial uprisings.^[266] Another controversy resulted from trying defendants for acts that were not criminal at the time,^[267] particularly crimes against peace.^[267][39] Equally novel but less controversial were crimes against humanity, the conspiracy charge, and criminal penalties on individuals for breaches of international law.^[268] Besides these criticisms, the trials have been taken to task for the distortion that comes from fitting historical events into legal categories.^[269]

The International Military Tribunal for the Far East (Tokyo Trial) borrowed many of its ideas from the IMT, including all four charges, and was intended by the Truman Administration to shore up the IMT’s legal legacy.^[263][270] On 11 December 1946, the United Nations General Assembly unanimously passed a resolution affirming «the principles of international law recognized by the Charter of the Nuremberg Tribunal and the judgment of the Tribunal».^[271] In 1950, the International Law Commission drafted the Nuremberg principles to codify international criminal law, although the Cold War prevented the adoption of these principles until the 1990s.^[272][273] The 1948 Genocide Convention was much more restricted than Lemkin’s original concept and its effectiveness was further limited by Cold War politics.^[273][274] In the 1990s, a revival of international criminal law included the establishment of ad hoc international criminal tribunals for Yugoslavia (ICTY) and Rwanda (ICTR), which were widely seen as part of the legacy of the Nuremberg and Tokyo trials. A permanent International Criminal Court (ICC), proposed in 1953, was established in 2002.^{[275][276][277]}

The trials were the first use of simultaneous interpretation, which stimulated technical advances in translation methods.^[278][279] The Palace of Justice houses a museum on the trial and the courtroom became a tourist attraction, drawing 13,138 visitors in 2005.^[280] The IMT is one of the most well-studied trials in history, and it has also been the subject of an abundance of books and scholarly publications, along with motion pictures such as Judgment at Nuremberg (1961) and The Memory of Justice (1976).^[281][282]

References[edit]

Sources[edit]

External links[edit]

• Transcript and other documents (Avalon Project)

49°27′16″N 11°02′54″E / 49.45444°N 11.04833°E