Контрольные тесты по истории ВОВ (1941-1945) с ответами
+ — правильный ответ теста
1). Секретный протокол пакта Молотова-Риббентропа регулировал:
А). Экономическое взаимодействие III Рейха и СССР
Б). Разграничение сфер влияния в Европе +
В). Обмен технической документацией по вооружениям
2). Во Вторую Мировую войну СССР вступил:
А). 22 июня 1941 г.
Б). 30 ноября 1939 г.
В). 17 сентября 1939 г. +
3). Какой род войск Советского союза был в состоянии боевой готовности на момент 4-х утра 22-го июня 1941 г?
А). ВМФ +
Б). ВВС
В). Погранвойска
4). Немецкая группа армий «Центр» производила движение:
А). Через Минск на Москву +
Б). Через Кавказ на Сталинград
В). На Ленинград
5). Какое кодовое название носил немецкий план по экономическому управлению оккупированными территориями?
А). «Барбаросса»
Б). «Ост»
В). «Ольденбург» +
6). В случае нападения нацисткой Германии на СССР, руководство советского государства рассчитывало на:
А). Отход к границам до 1939 г. и позиционную войну
Б). Войну «малой кровью и на территории врага» +
В). Скорейшее заключение сепаратного мира
7). Определите три главных направления для наступления немцев летом-осенью 1941 г.:
А). Москва, Ленинград, Киев +
Б). Севастополь, Сталинград, Архангельск
В). Рубеж Уральских гор
9). Глава Генштаба СССР на момент начала войны:
А). Г. К. Жуков +
Б). Б. М. Шапошников
В). И. В. Сталин
10). Оборона Брестской крепости длилась в период:
А). С 22 июля по 15 августа 1941 г. +
Б). Декабря 1941 г. – января 1942 г.
В). С июня по ноябрь 1941 г.
11). В ходе какой из битв, изображенных на картах, был сорван немецкий блицкриг?
А). +
Б).
В).
12). Наступление по всему фронту в 1942-м году закончилось для Красной Армии:
1). Выходом к государственной границе СССР 1939 г.
2). Разгромом и прорывов немцев к Ростову-на-Дону, Сталинграду и Кавказу +
3). Очищением от войск Вермахта территории СССР
13). Финские войска под командованием К. Г. Маннергейма номинально помогали немцам:
1). В наступлении на Кавказ
2). На Ржевско-Вяземском рубеже
3). В окружении Ленинграда +
14). Что такое ГКО?
А). Хозяйственно-финансовый орган
Б). Во время войны – высший орган политической, военной и экономической власти в СССР +
В). Отделение Генштаба СССР
15). Ленд-лиз – это:
А). Род войск армии США
Б). Немецкий план по эксплуатации захваченных территорий
В). Система внешнего государственного займа СССР в виде готовой продукции для военных нужд +
16). Оборона Ленинграда продолжалась:
А). С 8 сентября 1941 г. по 27 января 1944 г. +
Б). С 30 октября 1941 г. по 4 июля 1942 г.
В). С 19 августа 1942 г. по 26 сентября 1942 г.
17). Какое из перечисленных событий состоялось в ходе Северо-Кавказской оборонительной операции?
А). Сражение под Прохоровкой
Б). Оборона Новороссийска +
В). Операция «Тайфун»
18). После занятия частями Вермахта Севастополя:
А). Была потеряна возможность угрожать захватом нефтерождений в Румынии +
Б). Черноморский флот перестал существовать
В). Красная Армия организованно оказывала открытое сопротивление немцам на территории Крыма
19). Формирование антигитлеровской коалиции завершилось в:
А). Июле 1941 г.
Б). Апреле 1942 г.
В). Июле 1942 г. +
20 — тест). Что такое «Дорога жизни»?
А). Судоходный канал на Волге во время обороны Сталинграда
Б). Путь через Ладожское озеро, через который блокадный Ленинград имел связь с внешним миром +
В). Аэросообщение через Северный полюс с США
21). Из ряда ниже выберете летчиков, прославившихся в ходе ВОВ:
А). И. Н. Кожедуб, А. И. Покрышкин, Н. Ф. Гастелло +
Б). Я. Ф. Павлов, А. М. Матросов, И. В. Панфилов
В). И. Х. Баграмян, Н. С. Хрущев, Л. И. Брежнев
21). Укажите на фото командующего 6-й армии Вермахта:
А). +
Б).
В).
22). Определите, в каком ряду находятся даты, связанные с ключевыми событиями Сталинградской битвы:
А). 17 июля — 18 ноября 1942 г; 23 августа 1942 г. – 2 февраля 1943 г; 23 ноября 1942 г. +
Б). Май-июнь 1942 г; 25 сентября — 20 декабря 1942 г; 29 января — 18 февраля 1943 г.
В). 26 октября — 29 ноября 1942 г; 4-19 марта 1943 г; 5 июля — 23 августа 1943 г.
23). Какое кодовое название носила операция по окружению немецких войск под Сталинградом?
А). «Цитадель»
Б). «Кольцо» +
В). «Багратион»
Тест — 24). Победа в Сталинградском сражении оформила:
А). Начало «коренного перелома» в ходе Второй Мировой войны +
Б). Очередную локальную неудачу немцев
В). Возможность для советских войск перейти к эшелонированной обороне перед Волгой
25). В западной историографии Сталинградскую битву по значению приравнивают:
А). К битве при Атолл-Мидуэй
Б). К операции по высадке англо-американских войск на Сицилии
В). К сражению при Эль-Аламейне +
26). Окончательное закрепление «коренного перелома» произошло в ходе:
А). Курской битвы +
Б). Освобождения Севастополя
В). Битвы на «Малой земле»
27). Самое известное иностранное соединение ВВС СССР носило название:
А). «Ночные ведьмы»
Б). «Валькирии»
В). «Нормандия-Неман» +
28). Битва за Днепр проходила:
А). 8-9 мая 1945 г;
Б). 3 августа – 15 сентября 1943 г.
В). 26 августа — 22 декабря 1943 г. +
29). Термины «Рельсовая война», «Операция «Концерт»» имеют отношение к:
А). Оборонительным боям под Москвой
Б). Партизанскому движению +
В). Окружению немцев под Киевом
30). Назовите операцию, которая входила в т. н. «Десять сталинских ударов»:
А). Львовско-Сандомирская +
Б). Белградская
В). «Уран»
31). Что такое КОНР?
А). Одно из управлений советской контрразведки
Б). Отдел пропаганды РККА
В). Политическая и военная организация русских, сражавшихся на стороне Вермахта+
32). В каком ряду представлены названия русских контингентов Вермахта?
А). «Виндхунд», «Тотенкопф», «Викинг»
Б). «Идель-Урал», «Дон», «Терек» +
В). Дивизия им. Дзержинского, 1-я гвардейская армия, «Дмитрий Донской»
33. Тест. Командующим РОА был:
А). А. В. Туркул
Б). А. А. Власов +
В). П. Н. Краснов
34). Территорию какой из стран не освобождали советские части?
А). Франция +
Б). Югославия
В). Польша
35). «Встреча на Эльбе» произошла:
А) 30 апреля 1945 г.
Б). 1 мая 1945 г.
В). 25 апреля 1945 г. +
39). Штурм Берлина осуществляли войска:
А). 1-го Украинского фронта +
Б). 2-го Украинского фронта
В). 1-го Белорусского фронта
40). Вторая мировая война завершилась:
А). 8 мая 1945 г.
Б). 9 мая 1945 г.
В). 2 сентября 1945 г. +
41. Германский план нападения на СССР предусматривал:
— захват территории СССР с последующим уничтожением всех ее ресурсов и присоединением к Германии
+ молниеносный захват территории СССР с последующим разделением его территории на ряд мелких государств, с которыми Гитлер мог бы заключить мирные договоры
— захват СССР с целью превращения страны в колонию Германии
В 2020 году — исполнилось 79 лет со дня начала Великой Отечественной войны 1941 — 1945 годов.
муниципальное бюджетное учреждение культуры Красносулинского района «МЦБ»
Розетовский отдел № 10 провёл викторину:
«Сорок первый! 22 июня»
правильные ответы:
- Как правильно называется астрономическое явление, ежегодно происходящее 22 июня?
- Равноденствие.
2. Какой советский поэт посвятил дню 22 июня 1941 года следующие строки?
«Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года».
- Константин Симонов. 3. 22 июня 1941 года Русская Православная Церковь отмечала память…
- Всех Святых, в Земле Российской просиявших.
4. Точное время нападения гитлеровской Германии на СССР 22 июня 1941 года:
- 4:00
5. Войска какой страны-союзницы Германии также перешли границу СССР 22 июня 1941 года?
- Финляндии.
- Венгрии.
- Румынии.
6. Кто из этих людей первым объявил советским гражданам о нападении Германии?
- Вячеслав Молотов.
7. «Враг будет разбит. Победа будет за нами». Кто сказал эти слова?
- Молотов и Сталин.
8. Какая из повестей писателя Бориса Васильева посвящена подвигу защитников Брестской крепости?
- В списках не значился.
9. «Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война».
Кто написал слова этой песни?
- Борис Ковынёв.
10. «Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их охраняющими свои дома; их матери и жёны молятся — о, да — потому что в такое время все молятся о сохранении своих любимых, о возвращении кормильца, покровителя и защитника». Кто из западных политиков сказал эти слова 22 июня 1941 года?
- Уинстон Черчилль.
11. В начале войны СССР испытывал большую нехватку танков, в связи с чем было принято решение в экстренных случаях переоборудовать в танки…
- Тракторы
12. Демонстрацией единства советского народа можно считать парады. Сколько военных парадов прошло на Красной площади Москвы в период с 1941 по 1945 год?
- Три
13. Секретный протокол пакта Молотова-Риббентропа регулировал:
- Разграничение сфер влияния в Европе.
14. Во Вторую Мировую войну СССР вступил:
- 17 сентября 1939 г.
15. Какой род войск Советского союза был в состоянии боевой готовности на момент 4-х утра 22-го июня 1941 г?
- ВВС.
16. Немецкая группа армий «Центр» производила движение:
- Через Минск на Москву.
17. Какое кодовое название носил немецкий план по экономическому управлению оккупированными территориями?
- «Барбаросса».
18. В случае нападения нацисткой Германии на СССР, руководство советского государства рассчитывало на:
- Войну «малой кровью и на территории врага».
19. Определите три главных направления для наступления немцев летом-осенью 1941 г.:
- Москва, Ленинград, Киев.
20. Глава Генштаба СССР на момент начала войны:
- Б. М. Шапошников.
21. Оборона Брестской крепости длилась в период:
- С июня по ноябрь 1941 г.
22. Что такое КОНР?
- Политическая и военная организация русских, сражавшихся на стороне Вермахт.
23. В каком ряду представлены названия русских контингентов Вермахта?
- «Виндхунд», «Тотенкопф», «Викинг».
Благодарим за участие!!!
18 декабря 1940 г. А. Гитлер подписал директиву № 21, в которой под грифом «Совершенно секретно. Только для командования!» содержался план нападения на Советский Союз. Плану было дано условное наименование «Барбаросса» — прозвище германского короля Фридриха I, который, став в 1155 г. императором Священной Римской империи, проводил особо агрессивную захватническую политику и бесславно погиб во время Третьего крестового похода.
Основную суть директивы, пожалуй, наиболее ярко отражала фраза, с которой она начиналась: «Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии…
Приказ о стратегическом развертывании вооруженных сил против Советского Союза я отдам в случае необходимости за восемь недель до намеченного срока начала операций.
Приготовления, требующие более продолжительного времени, если они еще не начались, следует начать уже сейчас и закончить к 15.5.41 г.» [1].
Подписание этой директивы явилось как бы подведением итогов одного и началом нового решающего этапа германской агрессии, официально зафиксированным верховным главнокомандующим германских вооруженных сил. К тому времени нацистская Германия захватила господствующее положение в Западной Европе и ей оставалось сокрушить только Советский Союз для того, чтобы установить свой «новый порядок» во всей континентальной Европе.
Замысел уничтожения СССР Гитлер вынашивал с самого начала своей политической карьеры в качестве нацистского фюрера. В книге «Моя борьба», первое издание которой вышло в свет еще в 1925 г., он писал: «Мы возобновляем движение в том направлении, в котором оно было приостановлено шесть веков тому назад. Мы прекращаем германское движение на юг и запад Европы и обращаем взор на земли на Востоке. Мы, наконец, завершаем колониальную политику, и переходим к территориальной политике будущего. И если мы сегодня говорим о новых землях в Европе, то думаем в первую очередь только о России и подвластных ей окраинных государствах» [2].
С тех пор идея уничтожения СССР занимала особое место во внешнеполитической программе Гитлера и его приверженцев по нацистской партии. Незадолго до прихода к власти Гитлер в разговоре со своими сподвижниками заявлял: «Не только русские пограничные территории, но вся Россия должна быть расчленена на составные части. Эти компоненты являются естественной имперской территорией Германии» [3].
Глава аграрно-политического управления нацистской партии О. Дарре, будущий министр продовольствия и сельского хозяйства в правительстве Гитлера, в то время уже занимался вопросами о завоевании земель на Востоке. В состав Германии он предлагал включить Прибалтийские государства, Украину и «кавказские государства». Гитлер в узком кругу одобрил это предложение. Он заявил, что «на Востоке, находится наше великое поле для экспериментов». Об этих «экспериментах» Даре говорил следующее: «Страна, населенная чужой расой, должна стать страной рабов.» [4].
О том, что Гитлер и нацистская верхушка в целом питали особую приверженность идее захвата советских земель, свидетельствовало и его первое совещание с высшим командованием рейхсвера после вступления на пост рейхсканцлера. На этом совещании, проходившем 3 февраля 1933 г., Гитлер заявил, что его правительство одной из самых приоритетных задач в области внешней политики считает «захват нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадную германизацию» [5]. Под «германизацией» той или иной территории нацисты подразумевали заселение ее немцами и родственными им по крови другими представителями германской расы, уничтожение или превращение коренного населения в рабов немецких хозяев.
Гитлеровское правительство, обвинив западные державы в нежелании разоружаться, в октябре 1933 г. отозвало свою делегацию с Женевской конференции по разоружению и объявило о своем выходе из Лиги Наций. Тем самым оно сбросило с себя международные обязательства, мешавшие ему развернуть тайную, а затем и открытую подготовку к ведению захватнических войн.
16 марта 1935 г. в нарушение Версальского мирного договора 1919 г. в Германии была введена всеобщая воинская обязанность и создано главное командование сухопутных войск (сокр. ОКХ от нем. Oberkommado des Heeres) с генеральным штабом. В том же месяце были легализованы германские военно-воздушные силы, строительство которых тайно началось еще в 1933 г. В июне 1936 г. было создано главное командование ВВС ( сокр. ОКЛ от нем. Oberkommando der Luftwaffe) и генеральный штаб ВВС. В июне 1935 г. было создано главное командование военно-морских сил (сокр. ОКМ от нем. Oberkommando der Kriegsmarine) и штаб ведения войны на море. Важным импульсом для развития ВМС явилось англо-германское морское соглашение от 18 марта 1935 г. По этому соглашению Германия получила право иметь флот, тоннаж которого достигал бы 35% тоннажа флота Британской империи.
28 августа 1936 г. Гитлер издал «Меморандум об экономической подготовке к войне». В нем говорилось следующее: «I. Немецкая армия через четыре года должна быть боеготовой. II. Немецкая экономика через четыре года должна быть готовой к войне» [6]. В меморандуме подчеркивалось, что степень вооружения должна быть такой, какая позволит ей «с видами на успех» вести войну против СССР. Г. Геринг, назначенный в сентябре 1936 г. Гитлером генеральным уполномоченным по выполнению четырёхлетнего плана, ознакомив с содержанием этого документа членов правительства, утверждал: «Война с Россией неизбежна» [7].
1 октября 1936 г. четырёхлетний план вступил в действие. Главное внимание в ходе его выполнения уделялось наращиванию мощи сухопутных войск. В августе 1937 г. главнокомандующий сухопутными войсками генерал-полковник В. Фрич в меморандуме военному министру В. Бломбергу писал: «Как континентальная держава мы должны одержать наши победы на суше.» [8].
Нацистская пропаганда в то время была нацелена на то, чтобы внушить немцам мысль о выгодности захватнической войны против СССР. Тон такой пропаганде задавал сам Гитлер. 12 сентября 1936 г. в своей речи на съезде нацистской партии в Нюрнберге он заявил: «Если бы Урал со своими многочисленными сырьевыми запасами, Сибирь с ее богатыми лесами и Украина с ее неизмеримыми площадями под зерновыми культурами находились в подчинении Германии, под руководством национал-социалистов, то немцы жили бы в изобилии. Мы стали бы производить столько, что каждый немец имел бы для жизни более чем достаточно» [9].
Руководство Третьего рейха в то же время постоянно занимал вопрос, как еще до нападения на СССР свести счеты с западными демократиями, которые навязали Германии в 1919 г. крайне жестокие условия Версальского мирного договора, лишив её значительной части ранее принадлежавших ей земель и всех заморских территорий. Поэтому оно вскоре после захвата власти начало искать себе союзников среди тех стран, руководство которых отличалось бы наибольшей агрессивностью и стремилось бы к новому переделу мира, было бы враждебно настроено не только против СССР, но и Великобритании, Франции и США. Его выбор пал на фашистскую Италию и милитаристскую Японию, которые, как и нацистская Германия, руководствовались не только антикоммунизмом и антисоветизмом, но и явно стремились к насильственной ревизии мирового устройства, установившегося после Первой мировой войны. По мнению Гитлера, только эти две державы, как и Германия, могли бы «с видами на успех» вести войну против СССР. Все прочие капиталистические страны были отнесены им к числу «зараженных марксизмом», не способных вести войну против Советского Союза и поэтому «обреченных на гибель».
Итальянцы в Абиссинии.1935
Начало германо-итальянскому сближению положила поддержка Германией захватнической войны Италии против Эфиопии в 1935-1936 гг. и итало-германская интервенция на стороне мятежников генерала Ф. Франко в годы гражданской войны 1936-1939 гг. в Испании, а также заключенное в сентябре 1936 г. секретное соглашение между Гитлером и Муссолини о том, что Германия поддержит Италию в борьбе против западных демократий за господство в Средиземном море, а Италия будет поддерживать стремление Германии к установлению господства в Прибалтике. Официально начавшееся германо-итальянское сотрудничество было закреплено в так называемом Берлинском протоколе от 23 октября 1936 г., в котором Германия признала захват Италией Эфиопии, а Италия обязалась проводить выгодную для Германии политику, в частности поддержать ее усилия, направленные на приобретение колоний. Обе стороны согласились расширять военную помощь мятежникам в Испании, согласовывать свою политику в отношении Англии и Франции, «всеми силами бороться против коммунистической пропаганды» [10]. Так возникла «ось Берлин — Рим».
Германо-японское сближение началось на почве воинствующего антикоммунизма, совместного желания уничтожить Советский Союз, захватить его богатства. С мая 1935 г. по инициативе Германии начались секретные германо-японские переговоры на предмет заключения союзного договора. Эти переговоры длились довольно долго, так как в то время большая часть правящих кругов Японии все еще ориентировалась на сохранение сотрудничества с США и Англией, опасаясь вызвать их недовольство сближением с Германией. Кроме того, Германия являлась одним из конкурентов Японии в борьбе за китайский рынок. Неурегулированным оставался вопрос, связанный с дальнейшей судьбой части бывших колоний Германии в районе Южных морей, которые по Версальскому миру были объявлены японскими владениями. В этой сложной ситуации нацисты и японские милитаристы в обход обычных дипломатических каналов все же сумели провести свою линию. По предложению германской стороны было решено подписать германо-японское соглашение против Коммунистического Интернационала. Это решение было одобрено японским императором и Гитлером, считавшим, что «борьба против коммунизма и коммунистических идей» будет способствовать осуществлению его плана «расчленения России» [11].
25 октября 1936 г. в Берлине состоялось подписание «Соглашения против Коммунистического Интернационала» (Антикоминтерновский пакт), по которому Германия и Япония обязались в течение пяти лет совместно «принимать строгие меры против лиц, прямо или косвенно внутри страны или за границей стоящих на службе Коммунистического Интернационала». Кроме того, стороны подписали дополнительное секретное соглашение, по которому обоюдно обязались не принимать каких-либо мер, способствующих облегчению положения СССР в случае его «неспровоцированного нападения» на Германию или Японию [12].
6 ноября 1937 г. был подписан протокол о присоединении к Антикоминтерновскому пакту Италии. Германия и Япония признали этот протокол «равноценным подписанию оригинальному текста пакта» подчеркнув тем самым, что признают Италию своим полноправным партнером» [13].
С объединением Германии, Италии и Японии в рамках Антикоминтерновского пакта возник так называемый «мировой политический треугольник», явившийся прологом к формированию военного союза трех агрессивных держав.
По мере того, как росла германская военная мощь, гитлеровское правительство все более склонялось к тому, чтобы сначала разгромить Францию и заставить Англию признать его притязания на установление германского господства в континентальной части Европы. В связи с этим Гитлер в узком кругу единомышленников говорил, что при определенных обстоятельствах он может пойти даже на временный компромисс с СССР, что явится «решающей игрой в его жизни». «Но никто и никогда, — заявлял Гитлер, — не сможет удержать меня от решительного поворота назад и наступления против России после того, как я достигну своих целей на Западе. Разгром СССР, по его словам, должен был «открыть Германии ворота к установлению мирового господства» [14].
Начинать борьбу за мировое господство с захватнической войны против СССР нацистская верхушка не хотела также потому, что видела в нем более сильного противника, чем Франция и Англия. Один из германских военных теоретиков в 1935 г. писал: «Совершенно не подлежит сомнению, что при вторжении в такое громадное пространство, как Советский Союз, придется столкнуться с упорным сопротивлением партизанских групп, действия которых многократно увеличат эффективность мероприятий Красной Армии и будут оказывать все более парализующее воздействие на противника, наступающего в глубь безграничного пространства» [15].
Гитлер в кругу своих единомышленников при осуждении планов развязывания войны говорил: «Советская Россия — это очень трудно. Вряд ли я могу с нее начать» [16].
5 ноября 1937 г. Гитлер на секретном совещании в имперской канцелярии с высшим командованием вермахта объявил о своем намерении начать «большую войну» с нападения на Францию, а до этого аннексировать соседнюю Австрию и Чехословакию, с тем чтобы исключить фланговую угрозу наступлению на западе. Наряду с Францией Гитлер назвал «заклятым врагом» немцев и Англию. Он указывал на ослабление английских позиций в Восточной Азии» в результате вторжения в июле 1937 г. японских войск в Китай, на падение престижа Англии в Северной Африке в результате захвата Италией Эфиопии и выражал уверенность в том, что Германия сумеет забрать у нее силой утраченные в годы Первой мировой войны заморские владения [17].
После возникновения «оси Берлин — Рим» и Антикоминтерновского пакта, направленного своим острием против СССР, Гитлер задался целью дополнить их военными союзами с Италией и Японией, направленными как против СССР, так и против западных держав. Однако предпринятая во время визита Гитлера в Рим в мае 1938 г. попытка заключить военный союз с Италией не дала никакого результата [18]. Это объяснялось недовольством Рима аншлюсом Австрии в марте 1938 г., а также итало-британским сближением после 16 апреля 1938 г., когда Италия и Англия заключили соглашение, по которому Англия обязалась признать захват Италией Эфиопии в обмен на обязательство Италии вывести свои интервенционистские войска из Испании. Но это соглашение предстояло еще ратифицировать английским парламентом. Поэтому Муссолини не хотел преждевременно расстраивать «дружественные» отношения с Лондоном заключением военного союза с Германией.
Между тем германский министр иностранных дел Й. Риббентроп совместно Х. Осима, назначенным в августе 1938 г. японским послом в Берлине, подготовил проект договора о заключении германо-итало-японского военного союза — «Пакта о консультациях и взаимопомощи», который для краткости стал именоваться Тройственным пактом. Его содержание сводилось к принятию договаривающимися сторонами обязательства оказывать друг другу военную помощь в случае «неспровоцированного» нападения на одну из них одного или нескольких государств. Этот проект был вручен Б. Муссолини и его министру иностранных дел Г. Чиано во время Мюнхенской конференции четырех держав [19].
24 октября 1938 г. Риббентроп прибыл в Рим, рассчитывая заручиться согласием Муссолини на заключение Тройственного пакта. Но такого согласия он не получил. Муссолини заявил, что с заключением этого пакта следует повременить до тех пор, пока не будут уточнены цели его участников в «изменении политической карты мира» и при этом выразил несогласие с тем, что в проекте договора предусмотрено создание «чисто оборонительного альянса», в то время когда ни одному из его участников никто не угрожает нападением [20].
К числу действительных причин, которые побудили Муссолини отклонить проект Тройственного пакта и о которых он умолчал в разговоре с Риббентропом, относилось его нежелание осложнять итало-английские отношения раньше, чем английский парламент ратифицирует итало-английское соглашение о признании Англией захвата Эфиопии. 15 ноября 1938 г. это соглашение было ратифицировано. После этого итальянские фашисты почувствовали себя победителями и загорелись желанием продолжить начатую в 1935 г. территориальную экспансию. В конце ноября 1938 г. они открыто выступили с притязаниями на часть земель Франции и ее заморских владений под лозунгом «Тунис! Джибути! Ницца! Корсика!» [21], а также пытались завязать с нацистской верхушкой в Германии переговоры о «разделе Советского Союза», с тем чтобы «защитить свои интерес в районе Черного моря» [22].
Антифранцузские выступления итальянских фашистов и их зондаж относительно участия в разделе СССР убедили нацистскую верхушку Германии в том, что Муссолини все же согласится на заключение Тройственного пакта. В штабе верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) заранее были подготовлены «Соображения относительно переговоров представителей вермахта с Италией» о сотрудничестве вооруженных сил двух стран «в войне Германии и Италии против Франции и Англии с целью, в первую очередь, разгромить Францию» [23].
2 января 1939 г. Муссолини действительно сообщил в Берлин о готовности Италии заключить с Германией и Японией Тройственный пакт без каких-либо поправок в его тексте в последней декаде текущего месяца [24]. После этого Риббентроп специальным курьером направил проект Тройственного пакта на рассмотрение в Токио. Одновременно Гитлер и Риббентроп задались целью расширить круг участников Антикоминтерновского пакта за счет Польши, Венгрии, Маньчжоу-Го и франкистской Испании. 24 февраля протоколы о вступление в Антикоминтерновский пакт подписали Венгрия и Мань-чжоу-Го. 27 марта членом антикоминтерновского пакта стала Франкистская Испания. Что касается присоединения Польши Антикоминтерновскому пакту, то здесь возникли трудности в связи с тем, что Гитлер и Риббентроп одновременно потребовали от нее согласиться с «возвращением» Германии свободного города Данцига, подавляющую часть населения которого составляли немцы, а также предоставления Германии права на создание экстерриториальной автомобильной и железнодорожной связи, которая соединит Германию с Восточной Пруссией. При этом Риббентроп угрожал, что в случае отказа Польши от выполнения этих требований германское правительство потребует возврата ему всех тех областей Германии, которые она получила по Версальскому мирному договору. Однако эта угроза не подействовала. Тогда Польша, которая раньше слыла чуть ли не союзницей Германии и выступала с ней единым фронтом против СССР, стала рассматриваться Гитлером как один из ближайших объектов нападения.
Японское правительство в марте 1939 г. в принципе одобрило проект договора о германо-итало-японском военном союзе, но потребовало, чтобы в договоре о союзе обязательно содержалась оговорка о том, что он имеет исключительно антисоветскую направленность. Необходимость внесения в текст союзного договора такой оговорки мотивировалась тем, что Япония еще не готова вести эффективную войну на море против США и Англии, а также нежеланием испортить японо-американские отношения и как следствие этого лишиться экспорта из США нефти, железного лома и других стратегических материалов [25].
Германское правительство не было намерено выполнять японское требование. Оно хотело создать универсальный военный блок, рассчитанный на ведение войн, как против западных демократий, так и против СССР. При этом свою ближайшую задачу после ликвидации Чехословацкой Республики в марте 1939 г. оно видело в том, чтобы создать благоприятные внешние условия для нападения на Польшу, правящие круги которой активно участвовали вместе с ним в разделе и ликвидации Чехословакии.
Правительство Италии, вынашивавшее планы установления господства на Средиземном море, в отличие от японского правительства, было согласно с германским правительством в том, чтобы германо-итало-японский военный союз был заключен не только на случай войны против СССР, но и против любого другого государства. Вместе с тем оно учитывало, что экономика Италии подорвана войной против Эфиопии и вооруженной интервенцией в Испании, считало, что ему удастся завершить подготовку к успешному ведению широкомасштабной войны в союзе с Германией только не ранее 1942 г. 16 апреля 1939 г. Муссолини и его министр иностранных дел Чиано поставили об этом в известность посетившего Рим Геринга. Тогда же они выразили Герингу свою озабоченность тем, что обострение территориальных споров Германии с Польшей, независимость которой гарантировали Англия и Франция, может повлечь за собой возникновение общеевропейской войны раньше, чем Италия будет достаточно сильна, чтобы рассчитывать на победу. 3 апреля Гитлер уже подписал директиву на подготовку к нападению на Польшу 1 сентября 1939 г. Однако Геринг скрыл это от Муссолини. Он заявил, что Германии, как и Италия в ближайшие годы не намерена нарушать мир в Европе, что Гитлер якобы ничего против Польши не планирует [26]. Во многом благодаря этой лжи германскому правительству удалось склонить итальянское правительство 22 мая 1939 г. к подписанию договора о германо-итальянском военном союзе («Стальной пакт»). Однако, как накануне, так и после заключения этого союза Муссолини неоднократно ставил Гитлера в известность о том, что Италия сможет завершить подготовку к широкомасштабной войне в Европе лишь после 1942 г. Но Гитлер не допускал и мысли, что ради соблюдения интересов союзной Италии придется на несколько лет отказаться от начавшегося курса на расширение германских захватов в Европе [27]. Итальянское правительство, в свою очередь, действовало только в своих собственных интересах. Так, не поставив Германию заранее в известность и воспользовавшись обострением ее отношений с западноевропейскими державами из-за Польши, оно 7 сентября 1939 г. захватило и включило в состав фашистской империи Албанию.
Гитлеровское руководство в период подготовки нападения на Польшу считало, что Англия и Франция ни при каких обстоятельствах не встанут на защиту Польши и, как и прежде, дадут «зеленый свет» для продвижения германцев на восток к границам СССР. Но оно не знало, как на нападение на Польшу отреагирует СССР, руководство которого раньше неизменно осуждало нацизм и германскую агрессию в Европе. Поэтому нацистская верхушка решила пойти на временное улучшение отношений с СССР и, для того чтобы нейтрализовать его на время Польской кампании, выразила готовность заключить с ним договор о ненападении и гарантировать неприкосновенность его «сферы интересов» в Восточной и Северной Европе. Советское руководство 23 августа 1939 г. заключило этот договор с Германией, поскольку западные державы в Мюнхене нанесли смертельный удар по всем его предыдущим попыткам создать в Европе систему коллективной безопасности и, как показали переговоры с ними весной и летом 1939 г., в действительности не желали вести конструктивный диалог о совместном отпоре агрессору. СССР необходимо было найти какой-то выход из международной изоляции и новый путь для обеспечения собственной безопасности. С германской же стороны заключение с СССР договора о ненападении ни в коем случае не было отказом от претворения в жизнь антисоветских замыслов. «Все, что я предпринимаю, направлено против России, — говорил 11 августа 1939 г. Гитлер комиссару Лиги Наций в свободном городе Данциг К. Буркхардту. — Если Запад слишком глуп и слеп, чтобы это понять, то я буду вынужден договориться с русскими, разбить Запад, а потом, после его поражения, всеми собранными силами двинуть против Советского Союза» [28].
С германской стороны заключение советско-германского договора было тактическим маневром и ни в коем случае переориентацией на новую политическую стратегию. Выступая перед группой членов рейхстага и гаулейтеров 28 августа 1939 г., Гитлер подчёркивал, что Пакт о ненападении «ничего не изменяет в принципиальной антибольшевистской политике» и более того, будет использоваться Германией против Советов [29]. Заинтересованность Гитлера в установлении внешних дружественных отношений с СССР еще более усилилась во время начавшейся 1 сентября 1939 г. Польской кампании вермахта. Вопреки его прогнозам Англия и Франция 3 сентября 1939 г. в ответ на его отказ отвести немецкие войска с уже занятой вермахтом части польской территории и вступить с ними в новые переговоры объявили Германии войну. Вместе с тем ни Англия, ни Франция ничего не предприняли, чтобы защитить союзную им Польшу. Развернув войска у западной границы Германии, они с 3 сентября 1939 г. до перехода вермахта в наступление 10 мая 1940 г. вели так называемую «странную войну». В этот отрезок времени боевые действия между немецкими и французскими войсками практически не велись. Они сводились к местным разведывательным операциям и артиллерийским перестрелкам, а также к акциям по разбрасыванию листовок. Это позволило Германии после разгрома Польши беспрепятственно подготовиться к наступлению с целью разгрома англо-французкой коалиции. При этом она не заручилась помощью ни от союзной Италии, ни от партнера по Антикоминтер-новскому пакту — Японии. Итальянское правительство с согласия Гитлера 1 сентября 1939 г. объявило о «неучастии» Италии в войне и фактически заняло нейтральную позицию. Японское правительство 4 сентября также заявило о своей «незаинтересованности» в войне в Европе и намерении сосредоточить усилия на «урегулировании» конфликта» в Китае.
Попытки Риббентропа и германского посла в Токио О. Отта добиться согласия Японии на заключение военного союза против Англии, не давали никакого результата. Вопреки советам Гитлера и Риббентропа нормализовать отношения с СССР и переключиться на борьбу вместе с Германией против западноевропейских держав Италия и Япония во время Советско-финской войны 1939-1940 гг. выражали готовность вместе с Англией и Францией принять участие в «крестовом походе» против СССР. 3 января 1940 г. Б. Муссолини направил Гитлеру письмо с призывом выступить войной против СССР. «Решение вопроса о вашем жизненном пространстве, — писал он, — находится в России и нигде больше. В тот день, когда мы уничтожим большевизм, мы сохраним верность обеим нашим революциям. Потом наступит очередь демократий» [30].
К тому времени итальянский МИД уже разработал план создания «великой независимой Украины, границы которой простирались бы до Кавказа, с тем чтобы лишить Россию доступа к Черному и Средиземному морям [31].
На случай, если Германия и другие страны Европы выступят против СССР, в Японии зимой 1939/40 г. были приняты меры по наращиванию сил Квантунской армии в Маньчжурии, предназначавшейся для захвата советского Дальнего Востока и Восточной Сибири. Число дивизий в этой армии увеличилось с 9 до 11, крупных отрядов в пограничных укреплённых районах — с 8 до 13, авиаполков — с 18 до 22 [32].
Сама Германия во время Советско-финляндской войны проводила по отношению к СССР внешне дружественную, но, по сути, враждебную политику. Во время резкого обострения советско-финляндских отношений осенью 1939 г. она в нарушение германо-советского секретного протокола от 23 августа заключила с Финляндией договор о продаже ей в октябре 134 зенитных орудий и 390 тыс. артиллерийских снарядов, предоставила Италии свои железные дороги для перевозки в Финляндию боевых самолётов. Узнав об этом из шведских газет, Советское правительство заявило Германии протест [33]. После этого Германия была вынуждена отказаться от транзита вооружения финнам из Италии. Однако 21 декабря она договорилась со Швецией, что будет поставлять ей своё вооружение в таком же количестве, какое она предоставит Финляндии из своих запасов. В результате реализации этой секретной договоренности Швеция стала одним из крупнейших поставщиков оружия финнам. Она направила им 300 артиллерийских орудий, 475 пулемётов, 84 тыс. винтовок и 50 млн. винтовочных патронов [34].
Официально германское правительство заявляло о своей «незаинтересованности в финляндском вопросе». Однако на практике оно старалось не допустить разгрома Финляндии, сохранить её в качестве одного из вероятных союзников в предстоящей войне против СССР. Поэтому с середины февраля 1940 г., когда стало очевидно, что в случае продолжения войны Финляндия будет оккупирована советскими войсками, рейхсмаршал Геринг рекомендовал ей заключить мир с СССР на любых условиях, и обещал, что после победы Германии над Англией Германия вернёт ей территории, которые она уступит Советскому Союзу, «даже с процентами» [35].
Для Гитлера и в период «странной войны» по-прежнему конечной целью войны в Европе оставался захват «земель России и подвластных ей окраинных государств».
17 октября 1939 г. генерал-квартирмейстер сухопутных войск Германии полковник Э. Вагнер получил приказ Гитлера о том, чтобы в Восточной Польше были приведены в порядок и поддерживались в хорошем состоянии железные и шоссейные дороги, а также средства связи. «Эта область, — говорил он, — имеет для нас военное значение как передовое укрепление. Она может быть использована для развертывания войск» [36].
Гитлер, по свидетельству его бывшего адъютанта Н. Белова, после разгрома Польши неоднократно во время бесед со своими генералами говорил, что ему необходимо «высвободить тыл» на западе для того, чтобы легче было «разгромить большевизм» [37]. Действительно, 23 ноября 1939 г. Гитлер на совещании с представителями высшего командования вермахта заявил: «Россия сейчас не опасна. Она сегодня ослаблена многими внутренними процессами. Кроме того, у нас есть договор с Россией. Договоры, однако, соблюдаются только до тех пор, пока они соответствуют целям. Факт, что сейчас русские вооружённые силы малобоеспособны. Это нынешнее состояние будет существовать ближайший год или два. Мы сможем выступить против России только тогда, когда будем свободны на Западе» [38].
Стоило только немецким войскам сломить в ходе начавшегося 10 мая 1940 г. наступления на Западном фронте оборону французских войск, как в Берлине начались разговоры о предстоящем походе вермахта на Восточном фронте. 23 мая статс-секретарь германского МИДа Э. Вайцзеккер отметил в своем дневнике: «Только при условии такой потрясающей победы на Западе открывается возможность навести также твердый порядок на Востоке, где есть пространство и неустойчивые границы. Пойдет ли Англия на уступки, или же придется бомбами склонить ее к миролюбию — в любом случае, вероятно, на Востоке дело дойдет до предъявления нового счета» [39].
После заключения 22 июня 1940 г. перемирия с Францией германское военное руководство предполагало, что Англия, потеряв своего единственного союзника — Францию, через несколько недель откажется от продолжения борьбы и тогда можно будет продиктовать свои условия мира одновременно Англии и Франции, а затем, совершенно не беспокоясь за свой тыл на западе, повернуть оружие против Советского Союза. Но этот расчет не оправдался. Англия отказалась от вступления с Германией в мирные переговоры. Тогда немецкое командование приняло решение поставить Англию, если потребуется, на колени путем высадки немецких войск на Британские острова и варварской бомбардировки ее городов. Но во второй половине сентября 1940 г. немецкое командование отказалось от намерения осуществить десантную операцию на Британские острова и переключилось на планирование и подготовку нападения на СССР. При этом Гитлер считал, что «если Россия будет разгромлена», то «Англия потеряет последнюю надежду» и будет вынуждена просить мира у Германии [40].
Начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Ф. Гальдер 3 июля по собственной инициативе ещё до получения соответствующего распоряжения Гитлера, вместе с начальником своего оперативного отдела полковником Г. Грейфенбергом приступил к изучению вопроса о «нанесении России военного удара», который «вынудил бы её признать господствующую роль Германии в Европе» [41].
21 июля на совещании у Гитлера главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал В. Браухич выступил с докладом о соображениях генштаба на этот счёт. Он заявил, что в Красной Армии насчитывается якобы всего 50-70 «хороших дивизий» и поэтому для её разгрома потребуется не более 80-100 немецких дивизий, на сосредоточение и развертывание которых у советской границы уйдет 4-6 недель. Он предложил начать наступление осенью 1940 г. с целью захвата Европейской части СССР на такую глубину, при которой полностью исключалась бы вероятность нанесения советской авиацией ударов по Берлину и промышленному району Силезии. Гитлер принял этот доклад к сведению и распорядился продолжить планирование войны против СССР [42].
Для ускорения разработки более детального плана нападения на СССР Гальдер прикомандировал к генштабу начальника оперативного отделения 40-го корпуса подполковника Г. Фейерабенда и начальника штаба 18-й армии генерал-майора Э. Маркса, слывшим среди немецких офицеров крупным «специалистом по России». В последние дни июля Фейерабенд и Маркс представили Гальдеру свои планы организации наступления. Практически они были одинаковы. В них предусматривалось развертывание немецких войск для нападения на СССР с таким расчетом, чтобы, сломив оборону советских войск на северном и южном участках Восточного фронта, осуществить захват Москвы. Предпочтение при этом отдавалось сосредоточению основной массы соединений на южном участке. Они должны были разгромить противника на Украине, а затем продолжить наступление в северном направлении с целью овладеть Москвой. Для развертывания наступления на главном южном направлении предлагалось использовать румынскую территорию. Гальдер отверг первые наброски плана войны против СССР. По его мнению, планировать нанесение главного удара на южном участке фронта было не целесообразно по нескольким причинам: из-за того, что препятствием для развития успеха в глубину являются такие водные преграды, как Днестр и Днепр, а также отсутствие пока политических предпосылок для установления военного сотрудничества с Румынией. А главное, что не устраивало Гальдера, так это слишком длинный обходный путь для овладения Москвой ударом с юга. Он считал, что чем короче будет путь к Москве, тем быстрее удастся одержать победу над СССР. Ему больше импонировала идея развертывания самой мощной стратегической группировки для прямого наступления через Минск на Москву с целью её захвата и последующего поворота на юг, с тем чтобы выйти в тыл советских войск на Украине и заставить их сражаться с перевернутым фронтом [43].
В начале июля 1940 г. в планирование войны против СССР включилось также управление (8 августа переименовано в штаб) оперативного руководства верховного главнокомандования вермахта (ОКВ). Его начальник генерал-полковник А. Йодль был не согласен с теми соображениями, которые 21 июля были изложены Браухичем в ставке Гитлера. Он считал, что для разгрома Красной Армии потребуется использовать не 80-100, а 120 дивизий, что для их сосредоточения и развёртывания на Восточном фронте потребуется не 4-6 недель, а примерно четыре месяца, что приведет к задержке с переходом в наступление и возникновению трудностей из-за наступления осенней распутицы и зимних холодов. Йодлю 29 июля удалось переговорить с Гитлером и убедить его перенести начало нападения на СССР на следующий год [44].
Возникшие разногласия среди немецких военачальников были сняты Гитлером на совещании 31 июля, где присутствовали Браухич, Гальдер, Кейтель и Йодль. Гитлером было принято решение о нападении на СССР не в 1940, а мае 1941 г. Им же был установлен срок «уничтожения жизненной силы России» — 5 месяцев, то есть до наступления осенней распутицы. Гитлер ориентировал участников совещания на разгром Красной Армии в ходе «одного стремительного удара». Он же сформулировал следующие основные элементы оперативно-стратегического замысла: 1) удар на Киев с выходом к Днепру; 2) удар через Прибалтику и Белоруссию на Москву; 3) последующий охватывающий удар с севера и юга с целью захвата Европейской части СССР; 4) проведение отдельной операции по овладению нефтеносными районами Баку. Гитлер согласился с предложением Йодля увеличить количество дивизий, предназначавшихся для нападения на СССР, до 120. Но вопрос о направлении главного удара на Москву или Киев оставил открытым [45].
На основании этих указаний «фюрера» началась работа по составлению новых планов войны на Востоке в генеральном штабе сухопутных войск и управлении оперативного руководства ОКВ.
Гальдер поручил Марксу составить такой проект, в котором предусматривалось бы нанесение главного удара не на киевском, а на московском направлении. Такой проект под условным названием Оперативный проект «Ост» Маркс представил ему 5 августа 1940 г. Он начинался с формулировки цели предстоящей кампании: «Разбить русские вооружённые силы и лишить Россию возможности на обозримом отрезке времени выступить в качестве противника Германии» [46]. В нём после разгрома Красной Армии намечалось отнять у СССР Украину с её промышленностью, богатыми продовольственными и сырьевыми ресурсами, Донецкий бассейн и промышленные центры Москвы и Ленинграда. В проекте подчеркивалось особое значение Москвы как «экономического, политического и духовного центра СССР» и на этом основании делался вывод о том, что овладение им «разрушит целостность русской державы» [47].
Конечный рубеж наступления немецких войск устанавливался на линии Дон — Волга — Северная Двина. Этого, по мнению Маркса, было достаточно для того, чтобы поставить советское руководство в безвыходное положение и капитулировать.
В проекте Маркса учитывалось, что западные области СССР, где будут разворачиваться военные действия, разделены неудобными для наступления Припятскими болотами «на два изолированных операционных пространства», и соответственно предлагалось вести наступление на двух направлениях силами двух групп армий. Группа армий «Север» должна была нанести удар из Северной Польши и Восточной Пруссии на Москву, а группа армий «Юг» — из Галиции и Южной Польши на Киев, к среднему течению Днепра. Главные силы немецких войск намечалось использовать на московском направлении. Они должны были, как настаивал на этом Гальдер, «прямым ударом по Москве разбить и уничтожить главные силы русской северной группы» в Белоруссии, затем «овладеть Москвой и Северной Россией, повернуть фронт на юг, чтобы во взаимодействии с южной немецкой группой занять Украину и в конечном счёте выйти на рубеж Ростов, Горький, Архангельск». Для прикрытия северного фланга войск, участвующих в этой грандиозной операции, Маркс предлагал создать особую группу войск. Она должна была вести наступление в направлении нижнего течения Западной Двины, Пскова и Ленинграда [48].
Продолжительность столь грандиозной кампании на фронте до 2,4 км и на глубину более тысячи км должна была, по мнению Маркса, составить не более 17 недель. Успех немецких войск в такой короткий срок, исходя из опыта молниеносных войн против Польши и Франции, связывался с достижением внезапности нападения, созданием значительного количественного и качественного превосходства немецких войск. Маркс исходил из предположения, что советское командование из-за необходимости обеспечивать безопасность границ СССР от Японии, Турции и Финляндии сможет выставить против Германии только 119 стрелковых и кавалерийских дивизий и 28 мотомехбригад. На этом основании он делал вывод о том, что для их разгрома потребуется 147 немецких дивизий, в том числе 24 танковых и моторизованных [49]. Маркс считал, что этих сил будет более чем достаточно для того, чтобы разгромить и уничтожить главные силы Красной Армии в ходе первых же приграничных сражений в течение трёх, максимум 7 недель [50]. В варианте плана Маркса красной нитью проходила идея о неспособности Красной Армии выдержать первый концентрированный удар вермахта, а также о полной бесперспективности попыток СССР оказывать сопротивление Германии после утраты его промышленных центров в Европе. Советские промышленные регионы, расположенные далее к востоку, отмечал Маркс, не обладают «достаточно высокой производительностью» [51]. Недооценка Марксом боеспособности Вооружённых Сил СССР и их возможностей продолжать войну в результате утраты наиболее развитых областей в Европе была воспринята как аксиома немецкими генералами и офицерами, причастными к дальнейшей разработке плана антисоветской агрессии. Начальник разведотдела «Иностранные армии — Восток» полковник Э. Кинцель, например, заявлял, что Красная Армия будет разбита уже в приграничных районах, потому что её «парализует страх перед немецкой армией, и она будет лишена способности принять какое-либо решение» [52].
Параллельно работа над планом войны против СССР велась и в штабе оперативного руководства ОКВ. Непосредственная ответственность за подготовку этого документа Йодль возложил на референта по делам сухопутных войск из отдела «Оборона страны» подполковника Б. Лоссберга. Последний вместе с группой подчиненных ему офицеров 15 сентября 1940 г. завершил свою «Оперативную разработку Ост» и доложил её Йодлю [53]. В основу варианта Лоссберга, как и варианта Маркса, была положена концепция молниеносной войны. В нём подтверждалась вероятность разгрома основных сил Красной Армии в ходе первых же сражений у границы и развала СССР после того, как он лишится большей части своей европейской территории. «Целью кампании против России, — говорилось в варианте Лоссберга, — является: стремительными действиями уничтожить расположенную в Западной России массу сухопутных войск, воспрепятствовать отводу боеспособных сил в глубину русского пространства, а затем, отрезав западную часть России от морей, прорваться до такого рубежа, который, с одной стороны, закрепил бы за нами важнейшие районы России, а с другой — мог бы послужить удобным заслоном от её азиатской части» [54]. Вместе с тем в варианте Лоссберга содержались и новые идеи. В частности, в ней предусматривалось создание не только двух мощных группировок для наступления на московском и киевском направлениях, но ещё и самостоятельной третьей группировки на ленинградском направлении, а также использование для сосредоточения и развёртывания немецких войск у границ СССР не только территорию Восточной Пруссии и оккупированной Польши, но и территорию Румынии и Финляндии. Правящие круги этих двух стран к тому времени стали рассматриваться в Берлине уже как вероятные союзники.
Согласно варианту Лоссберга, две группы армий должны были развернуть наступление севернее, а одна южнее Припятских болот. При этом две трети сил, выделенных для нападения на СССР, должны были бы войти в состав двух групп армий, действующих севернее этих болот. Одна из них, в состав которой предполагалось включить основную массу танковых и моторизованных соединений, должна была нанести удар на московском направлении из Польши в промежуток между верховьями Днепра и Западной Двины и форсировать эту водную преграду. Восточнее Западной Двины эта группа армий должна была установить взаимодействие с наступавшей севернее из Восточной Пруссии группой армий на ленинградском направлении. Группе армий, наносившей главный удар на Москву, предписывалось время от времени наносить своими подвижными соединениями удары в северном направлении, чтобы отрезать советским войскам путь к отступлению, находящимся перед фронтом северной группировки немецких войск. Эти удары должны были наноситься во время оперативных пауз, которые возникают при быстром наступлении на большую глубину из-за отставания тыловых служб [55].
В варианте Лоссберга был изложен план использования Финляндии в качестве союзника. Он заключался в том, чтобы финляндская армия вместе с находившейся в то время в Норвегии 21-й группой немецких войск образовали так называемую «Северную группу». Небольшая часть сил этой группы должна была бы захватить Мурманск, а основная масса перейти в наступление из южной части Финляндии с целью соединения с немецкими войсками северной группы армий в районе Ладожского озера, как только она приблизится к Ленинграду [56].
Группе армий, наступающей южнее Припятских болот, надлежало, нанося сильные удары своими внешними флангами, окружить и уничтожить советские войска на Правобережной Украине, форсировать Днепр и, выйдя на рубеж восточнее Припятских болот, установить непосредственное соприкосновение с войсками, действующими в северной операционной зоне. В дальнейшем предусматривалось объединение обеих главных группировок и их совместное продвижение в глубь России до рубежа, который будет определён ставкой Гитлера. Потеряв свои западные территории и выходы к морям, согласно варианту Лоссберга, СССР не смог бы дальше вести войну даже в том случае, если бы в его руках осталась военная промышленность Урала [57].
Идеи, изложенные в вариантах Маркса и Лоссберга, легли в основу дальнейшей работы по планированию войны против СССР. Её координация с начала сентября 1940 г. была возложена на 1-го обер-квартирмейстера генерального штаба сухопутных войск генерал-лейтенанта Ф. Паулюса. В ноябре эта работа в основном была завершена. Новым вариантом плана, как и в варианте Лоссберга, предусматривалось создание трёх групп армий — «Север», «Центр» и «Юг, которые должны наступать на Ленинград, Москву и Киев. В «восточном походе» намечалось использовать 130-140 дивизий. Считалось, что этих сил будет достаточно, чтобы разгромить Красную Армию в течение 6-8 недель [58]. Новому плану после уточнения в ходе двух военных игр, по предложению Лоссберга, дали условное название «Фриц». 5 декабря 1940 г. Гальдер представил его Гитлеру. Гитлер одобрил представленную ему разработку, однако высказал пожелание, суть которого заключалась в том, чтобы после разгрома основных сил Красной Армии в приграничных сражениях группа армий «Центр» имела бы «достаточно войск, чтобы быть в состоянии повернуть значительную часть сил на север» и тем самым оказать поддержку группе армий «Север» в окружении советских войск в Прибалтике [59], а затем во взаимодействии с группой армий «Юг» продолжить наступление на Москву. Эта поправка противоречила первоначальному желанию Гальдера нанести «прямой удар на Москву». Однако ни он сам, ни кто-либо из других участников совещания не возразили Гитлеру. Они были уверены, что результат войны будет предрешён в пользу Германии разгромом Красной Армии в течение нескольких недель уже в приграничных сражениях.
В первой половине декабря работа над планом была полностью завершена. На его основе Лоссберг под руководством Йодля подготовил директиву № 21, которую Гитлер подписал 18 декабря 1940 г. В ней в концентрированном виде отразилась абсолютизация германским военным командованием опыта молниеносных войн против Польши и Франции, уверенность в том, что война против СССР будет выиграна в течение нескольких недель в ходе приграничных сражений. Поэтому они поставили задачи группам армий «Север», «Центр» и «Юг» только на глубину одной стратегической операции до рубежа рек Днепр — Западная Двина. Группа армий «Центр» должна была наступать особо сильными танковыми и моторизованными соединениями из района Варшавы и севернее её, с целью раздробить силы противника в Белоруссии. Затем ей предписывалось передать часть своих сильных подвижных войск группе армий «Север» для успешного решения задачи по полному уничтожению войск противника в Прибалтике и захвату Ленинграда. После этого группа армий «Центр» и «Север» всеми своими силами должны были возобновить наступление на Москву. Раздельное наступление двух групп армий на Ленинград и Москву предусматривалось только в случае неожиданно быстрого развала фронта советских войск.
Группе армий «Юг» была поставлена задача развернуть основные силы на своих северном и южном флангах, а затем посредством нанесения концентрических ударов ещё до выхода к Днепру полностью уничтожить советские войска на Правобережной Украине. Главный удар наносился из района Люблина в общем направлении на Киев. Находившиеся в Румынии немецкие войска должны были форсировать р. Прут в нижнем течении и осуществить глубокий охват противника.
В директиве подчёркивалась важность быстрейшего захвата немецкими войсками после форсирования Днепра Москвы и Донецкого бассейна. Однако вопрос о взаимодействии групп армий «Центр» и «Юг» во время наступления к востоку от Днепра не рассматривался. Авторы директивы считали, что за Днепром боевые действия будут носить характер преследования остатков разгромленных советских войск, что немецкие войска без особого труда выйдут на линию Волга — Архангельск и создадут там «заградительный барьер против Азиатской России» [60].
Намерение высшего военного руководства Германии нанести Красной Армии решающее поражение одним первым ударом проявилось в ходе планирования в том, что оно всё более склонялось к наращиванию сил наступательных группировок и всё меньше уделяло внимание созданию резервов. Если в плане Маркса намечалось выделить в состав групп армий 103 дивизии, а в резерве для наращивания силы ударов в глубине оставить 44 дивизии, то по плану «Барбаросса» количество дивизий в группах армий должно было увеличится до 125, а резерв сократиться до 28 дивизий [61]. Никто из немецких генералов не допускал и мысли о том, что запланированный ими молниеносный разгром СССР может быть сорван Красной Армией, что «война на Востоке» может принять затяжной характер.
При планировании войны против СССР германские генералы немалые надежды возлагали на ослабление Красной Армии в результате так называемых «сталинских чисток». Они считали, что Красная Армия не сможет восстановить свою боеспособность, по крайней мере, в течение нескольких ближайших лет, что её новый, ещё не набравший опыта высший командный состав «не будет способен оперативно командовать крупными соединениями» [62]. Гитлер в кругу своих генералов 9 января 1941 г. заявлял: «Русские вооружённые силы являются глиняным колоссом без головы… Поскольку Россию в любом случае необходимо разгромить, то лучше это сделать сейчас, когда русская армия лишена руководителей и плохо подготовлена» [63]. Вместе с тем он указывал, что не следует недооценивать противника, требовал, чтобы для нападения на СССР были выделены самые лучшие силы, чтобы целью наступательных операций было не вытеснение противника с занимаемых им позиций, а его уничтожение, а также захват важнейших промышленных областей и разрушение остальных центров промышленности.
31 января 1941 г. главное командование сухопутных войск (ОКХ) издало директиву по стратегическому развёртыванию сухопутных войск по плану «Барбаросса» [64]. Их общая задача, согласно директиве, состояла в том, чтобы «осуществить широкие подготовительные мероприятия, которые позволили бы нанести поражение Советской России в быстротечной кампании ещё до того, как будет закончена война против Англии». Эту задачу намечалось выполнить посредством нанесения быстрых и глубоких ударов мощными подвижными группировками севернее и южнее Припятских болот с целью разобщить и уничтожить главные силы советских войск в западной части СССР, не допустив отступление их боеспособных частей в обширные внутренние районы страны. Выполнение этого замысла, утверждалось в директиве, будет способствовать попытке крупных соединений советских войск «остановить немецкое наступление на линии рек Днепр-Западная Двина». В директиве были указаны районы сосредоточения и ближайшие цели немецких группировок, выделенных для проведения операции «Барбаросса».
3 февраля 1941 г. Браухич и Гальдер представили эту директиву на рассмотрение Гитлеру, который ее полностью одобрил. Затем она была направлена в штабы трех групп армий, военно-воздушных и военно-морских сил. Штабы групп армий разработали оперативные планы всех объединений, которые были рассмотрены в генеральном штабе сухопутных войск. Планы групп армий «Юг» и «Север» Гальдер одобрил, а в план группы армий «Центр» по его требованию были внесены дополнения. Было предусмотрено обеспечить более тесное взаимодействие между танками и пехотой, с тем чтобы не допустить образование брешей при наступлении танковых групп на флангах группы армий. Признавалась необходимость избежать крупного сражения в районе Белостока, с тем чтобы дать его не раньше, чем при захвате Минска. Было предусмотрено использовать все технические средства для подтягивания резервов в ходе наступления за южным крылом группы армий «Центр», чтобы не допустить фланговых ударов советских войск. Важным также считалось не допускать «никаких разрывов во время боевых действий с группой армий «Север» [65].
К концу февраля 1941 г. работа по планированию нападения на СССР по «варианту Барбаросса» практически была закончена. Параллельно с нею вскоре после заключения перемирия с Францией военно-политическое руководство Германии приступило также к реорганизации своих вооруженных сил. По распоряжению начальника штаба верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршала В. Кейтеля от 5 сентября 1940 г. было намечено довести общую численность дивизий к весне 1941 г. до 180 боевых дивизий (без учета войск СС), в том числе 10 моторизованных и 20 танковых и, кроме того, еще 20 дивизий в резерве [66]. В ходе выполнения этого распоряжения в вермахт был проведен дополнительный призыв на военную службу резервистов. В результате по сравнению с июнем 1940 г. численность германских вооруженных сил (включая войска СС) к июню 1941 г. увеличилась на 27 процентов, с 5765 тыс. до 7309 тыс. человек. При этом сухопутные войска составляли более 73% численности вооруженных сил (5360 тыс.), ВВС — 21% (1545 тыс.), ВМС — менее 6% (404 тыс.). Примерно 900 тыс. человек входили во вспомогательный персонал вермахта [67].
Первостепенное внимание уделялось наращиванию численности сухопутных войск. Если перед наступлением на Францию насчитывалось 156 дивизий, в том числе 10 танковых и 6 моторизованных, то перед нападением на СССР — уже 214 дивизий, в том числе 21 танковая и 14 моторизованных. Для «войны на Востоке» было выделено более 70% соединений — 156 дивизий, в том числе 17 танковых и 14 моторизованных, а также 3 бригады Это была самая боеспособная часть сухопутных войск Германии. Для ее авиационного обеспечения из имевшихся в вермахте 5 воздушных флотов было выделено 3 флота полностью и один частично [68].
Все виды вооруженных сил Германии были оснащены вполне современной боевой техникой и вооружением благодаря не только работе германской военной промышленности, но и оккупированных ею стран. Во время подготовки нападения на Советский Союз заказы вермахта выполняли 4876 промышленных предприятий в оккупированных Польше, Дании, Норвегии, Голландии, Бельгии и Франции [69].
С самого начала подготовки войны против СССР германское руководство считало, что у него будет достаточно сил и средств, для того чтобы одержать очередную быструю победу. Вместе с тем в плане «Барбаросса» предусматривалось участие в войне Румынии и Финляндии, что связало бы часть сил Красной Армии на юге и севере западной границы СССР и тем самым позволило бы немецкому командованию создать большое превосходство в силах над советскими войсками на главном направлении. Согласно плану «Барбаросса», румынские войска должны были «поддержать наступление южного фланга германских войск, хотя бы в начале операции», а «в остальном нести вспомогательную службу в тыловых районах». Финская армия должна была прикрыть сосредоточение и развертывание у советской границы выдвигавшихся из оккупированной Норвегии группировки германских войск, а затем «вести боевые действие совместно с этими войсками» [70]. В мае 1941 г. германский генеральный штаб решил привлечь к нападению на СССР также и Венгрию. Эта страна, расположенная в центре Европы, являлась как бы перекрестком важнейших коммуникаций. Без ее участия или даже согласия германское командование не могло осуществлять переброску своих войск в Юго-Восточную Европу.
Что же касается Италии и Японии, то их руководство после подписания СССР 12 марта 1940 г. мирного договора с Финляндией лишилось надежды на участие в агрессии против СССР, которая планировалась западными державами под предлогом оказания помощи финнам и довольно быстро переключились на сотрудничество с Германией в расчете воспользоваться для достижения собственных захватнических целей ее успехами в борьбе против англо-французской коалиции.
18 марта 1940 г. состоялась встреча Гитлера с Муссолини. Фюрер сообщил о своём твёрдом решении разгромить в ближайшем будущем Францию и Англию. Он не настаивал на немедленном согласии Муссолини объявить войну западным державам, а предлагал ему сделать это только после того, как вермахт одержит победы в решающих сражениях во Франции и тем самым обеспечит Италии возможность без особых усилий стать единственной «владычицей Средиземного моря». Перспектива добиться этой давно вынашиваемой цели руками Германии вполне устраивала Муссолини. Он заверил своего партнёра по Стальному пакту в том, что через 3-4 месяца итальянская авиация и флот будут находиться в полной боевой готовности. Гитлер не открыл Муссолини своих антисоветских замыслов, но заверил его в том, что Германия «сошлась» с СССР только в силу «печальной необходимости» и что эта страна как была, так и останется для него «абсолютно чуждым миром» [71].
В апреле 1940 г. Муссолини, получив известие об успешном начале оккупации вермахтом Дании и Норвегии, в письме Гитлеру выразил восхищение успешным завоеванием этих стран и сообщил о готовности итальянского флота к боевым действиям в Средиземном море. На поступившие в начале мая призывы правительств США и Англии не вступать в войну, он ответил отказом [72].
Бенито Муссолини выступает с балкона Палаццо Венециа в Риме. Италия объявляет войну Франции и Великобритании. 10 июня 1940
Расчёт германского руководства на то, что успех похода вермахта против стран Западной Европы будет способствовать отказу от фактического нейтралитета Италии, полностью оправдался. Первые успехи вермахта в «битве за Францию», начавшейся 10 мая 1940 г., послужили сигналом для вступления Италии в «параллельную войну» за установление господства на Средиземном море: 10 июня 1940 г. она объявила войну Англии и Франции.
Стремительное наступление вермахта на Западе вызвало крайнее возбуждение среди милитаристских кругов в Японии. Они стали требовать от правительства решительных заявлений о притязаниях Японии на господство в Юго-Восточной Азии, призывали его к захвату «беспризорных колоний» терпящих поражение западноевропейских стран. Германское правительство, рассчитывая ускорить вступление Японии в войну против западных держав, поощряло их захватнические устремления. Особенно японское руководство интересовал вопрос о дальнейшей судьбе Голландской Индии, богатой нефтью, цинком и каучуком. 20 мая 1940 г. Риббентроп сообщил в Токио, что Германию, которая к тому времени оккупировала Голландию, якобы совершенно не беспокоит дальнейшая судьба Голландской Индии. После этого японское правительство взяло курс на установление более тесных отношений с Германией.
22 июля 1940 г. к власти в Японии пришло правительство во главе с принцем Ф. Коноэ, которое в качестве своей программной цели провозгласило создание так называемой «великой восточноазиатской сферы сопроцветания». Новый японский министр иностранных дел Й. Мацуока заявил германскому послу в Токио, что Япония рассчитывает на поддержку Германии в её борьбе за господство в «восточноазиатском пространстве» и поэтому «сближение с Германией — это её единственный путь» [73].
В то время когда в германских военных штабах в глубокой тайне началось планирование войны против СССР, возобновились прерванные в августе 1939 г. германо-японские и германо-итальянские переговоры о дополнении Антикоминтерновского пакта военным союзом Германии, Италии и Японии. Эти переговоры завершились заключением в Берлине 27 сентября 1940 г. трехстороннего военного союза, вошедшего в историю под названием «Пакт трех держав». В опубликованном тексте содержалась оговорка, что «данное соглашение никоим образом не затрагивает политического статуса, который в настоящее время существует между каждой из трех сторон и Советской Россией» [74]. Однако она служила лишь маскировкой готовившегося Германией нападения на СССР. Оценивая «Пакт трех держав» Вайцзеккер на следующий день после его подписания отметил: «Оговорка о России довольно неубедительна. Будь я на месте Сталина и Молотова, то не радовался бы, что снова без предусмотренных в германо-русском соглашении консультаций возник десятилетний германо-японский союз» [75].
Оговорка о России не означала отказа Японии от ранее вынашиваемых антисоветских планов. Они только откладывались на некоторый срок. В ходе германо-японских переговоров 14 сентября бывший японский посол в Риме Т. Сиратори заявил немецкому военному атташе в Токио, что он не оставляет надежды на установление германо-японского сотрудничества в уничтожении России [76]. Министр иностранных дел Японии Й. Мацуока на заседании исследовательского комитета Тайного совета 16 сентября 1940 г. заявил, что в любом случае «Япония окажет помощь Германии в случае советско-германской войны, а Германия окажет помощь Японии в случае русско-японской войны» [77].
Характерно заявление Риббентропа во время его встречи с Муссолини и Чиано в Риме 19 сентября 1940 г. Передав Муссолини уже одобренный в Токио проект договора о военном союзе трёх держав, министр иностранных дел Германии подчеркнул, что военный союз Германии и Италии с Японией «навсегда исключит англо-американскую помощь России в Европе. Если же Россия захотела бы примкнуть к Англии и Америке, то в таком случае ей пришлось бы в полном одиночестве нести всю тяжесть такой политики, ибо как на Западе, так и на Востоке она будет одна противостоять Германии и Японии». Риббентроп при этом хвастливо заявлял, что германский вермахт якобы в «любой момент может уничтожить русскую армию» [78]. Однако он не раскрыл замысла гитлеровской ставки напасть на СССР, не дожидаясь завершения войны против Англии. Муссолини, тем не менее, выразил удовлетворение тем, что Пакт трёх держав базируется на «старой антикоминтерновской тенденции» и дал согласие на вступление в него Италии.
Заключение Германией и Италией военного союза с Японией, давно вынашивавшей планы захвата советской Сибири вплоть до озера Байкал, уже само по себе создавало для СССР угрозу в какой-то момент оказаться в тисках двух фронтов: со стороны Германии и Италии — на западе и Японии — на востоке. Однако Гитлер и его генералы не видели необходимости привлекать к участию в походе против СССР ни Италию, ни Японию. Уверенные в том, что им удастся сокрушить Советский Союз собственными силами в ходе одной молниеносной кампании, они отводили им на время операции «Барбаросса» роль прикрытия Германии с флагов и тыла, хотели, чтобы Италия создавала угрозу Великобритании в Средиземноморском бассейне, а Япония — ее потенциальному союзнику США на Тихом океане.
В январе-феврале 1941 г. в Берлине утвердилось мнение, что основой для налаживания оперативно-стратегического взаимодействия с Японией должно стать ее согласие на захват английской военно-морской базы Сингапур. 5 марта 1941 г. штаб ОКВ издал директиву № 24 «О сотрудничестве с Японией». В ней требовалось «заставить Японию как можно скорее начать наступление на Сингапур» и тем самым «ослабить английские силы», а также отвлечь внимание США от Европы на Тихий океан [79].
Этой директивой запрещалось сообщать японцам о плане «Барбаросса». Тем не менее, от японского посла в Берлине Х. Осима немецким военным и дипломатам не удалось скрыть роста своей враждебности к СССР. Об этом он регулярно доносил в Токио.
В то время японское правительство по совету германского правительства с осени 1940 г. вело переговоры с СССР о заключении договора о нейтралитете, а с 1941 г. вело подготовку к войне против Англии и США. Поэтому донесения его посла из Берлина оказались для него неприятной неожиданностью. Оно не желало преждевременно наживать в лице СССР еще одного сильного противника. В связи с этим японский министр иностранных дел И. Мацуока по поручению своего правительства направился в Москву с целью продолжить переговоры, а также в Берлин, чтобы получить там ответ на вопрос об истинном состоянии германо-советских отношений.
Мацуока 24-26 марта вел переговоры со Сталиным и Молотовым, затем, прервав их, направился в Берлин, где 27 и 28 марта и 4 апреля имел ряд бесед с Гитлером и Риббентропом. Последние на скрывали своей ненависти к СССР. Они советовали Японии не заключать с ним никаких политических соглашений, но не сообщили о готовящейся против него агрессии. Они в то же время требовали, чтобы Япония как можно скорее захватила Сингапур и объявила войну Англии. При этом Гитлер гарантировал, что Германия немедленно обрушит сокрушительный удар любой державе, будь то СССР или США, если кто-то из них посмеет воспрепятствовать расширению японской агрессии [80].
Й. Мацуока подписывает советско-японский пакт о ненападении. Москва. 13 апреля 1941 года.
Мацуока не прислушался к советам Гитлера. На обратном пути из Германия в Японию он остановился в Москве. Здесь 13 апреля 1941 г. был заключен советско-японский пакт о нейтралитете. Для того, чтобы как-то разрядить возникшую в связи с этим некоторую напряженность в германо-японских отношениях Мацуока 6 мая заявил германскому послу в Токио О. Отту: «Ни один премьер-министр или министр иностранных дел не будет в состоянии удержать Японию на нейтральной позиции в случае конфликта с Советским Союзом. В этом случае Япония будет вынуждена напасть на Россию на стороне Германии» [81].
5 июня Гитлер и Риббентроп в общих чертах все же ознакомили японского посла в Берлине Х. Осима с планом «Барбаросса». Не назвав дату нападения на СССР, они предложили японскому правительству, если оно пожелает, тоже напасть на СССР, но подготовиться к этому надо «в как можно более короткий срок». Получив это предложение, японское правительство решило пока не вмешиваться в войну в Европе, но если станет ясно, что Германия войну выиграет, то «применить оружие и одним ударом разрешить северную проблему» [82].
Для того чтобы расширить исходную базу агрессии против СССР, гитлеровское правительство до ее начала добилось присоединения к Пакту трех держав ряда стран Европы, граничивших с Советским Союзом или находившихся вблизи от его западных границ. 20 ноября в Пакт трех держав вступила Венгрия, 23 ноября — Румыния, 24 ноября — Словакия, 1 марта 1941 г. — Болгария, 16 июня — Независимое государство Хорватия, созданное германским правительством после разгрома и расчленения Югославии в апреле 1941 г. С Финляндией Германия установила военное сотрудничество без включения ее в Пакт трех держав. Под прикрытием заключенных с нею двух соглашений от 12 и 20 сентября 1940 г. о транзите военных материалов и войск в оккупированную Норвегию началось превращение ее территории в операционную базу для нападения на СССР.
О нападении на СССР Гитлер сообщил в письме Муссолини только 22 июня 1941 г., т. е. когда план «Барбаросса» уже вступил в действие. В письме говорилось: «Решающую помощь вы, дуче, сможете оказать, увеличивая наши силы в Северной Африке» [83]. При этом Гитлер не сомневался, что Муссолини, как и во время войны против Франции, будет настаивать на участии Италии в антисоветской агрессии.
Развертывание основных сил Германии на востоке по плану «Барбаросса» началось в феврале 1941 г. Однако завершить его, как намечалось, до 15 мая не удалось, поскольку часть немецких войск с 6 по 29 апреля 1941 г. участвовала в Балканском походе вермахта против Югославии и Греции. 30 апреля на совещании высшего командования вермахта начало операции «Барбаросса» было перенесено на 22 июня 1941 г. Это решение было принято без каких-либо опасений, что оно повлияет на успешный ход предстоящих действий [84].
Еще до завершения подготовки нападения на СССР высшие инстанции Третьего рейха заблаговременно разработали планы ликвидации Советского Союза, разграбления его экономики и массового уничтожения советского населения. Наиболее наглядно преступный характер этих планов представлен в речах Гитлера перед высшим командным составом вермахта 9 января и 17 и 30 марта 1941 г.
9 января Гитлер заявил, что война против СССР будет «полной противоположностью нормальной войне на Западе и Севере Европы», что в ней предусматривается «тотальное разрушение», «уничтожение России как государства» [85]. 17 и 30 марта, Гитлер, пытаясь подвести идейную базу под эти разбойничьи замыслы, объявил, что предстоящая война против СССР будет «борьбой двух идеологий», с «применением жесточайшего насилия», что в этой войне предстоит разгромить не только Красную Армию, но и «механизм управления» СССР, «уничтожить комиссаров и коммунистическую интеллигенцию», партийных функционеров и таким путем разрушить «мировоззренческие узы» русского народа [86].
Война против СССР готовилась нацистами изначально не только как идеологическая, но и как расовая война. В этой войне они намеревались не только разрушить советский государственный и общественный строй, но и лишить населявшие СССР народы права на собственную государственность и культуру, и даже на жизнь. С этой целью нацистская верхушка возвела в ранг государственной доктрины теорию «жизненного пространства» и теорию расового превосходства немцев над другими народами. Согласно этим теориям, немцам, якобы принадлежащих к некой высшей «арийской» расе, катастрофически не хватало земель для размножения, в то время как на Востоке огромное пространство заняли якобы «недочеловеки», в основном славяне — поляки, русские, украинцы, белорусы, которые должны либо исчезнуть с лица земли, либо стать рабами [87].
Представители высшего командного состава вермахта к началу войны против СССР хорошо усвоили нацистское мировоззрение и воспринимали Гитлера не только как верховного главнокомандующего, но и как идейного вождя. Его преступные указания они облекали в форму приказов войскам.
С участием Гальдера генерал-квартирмейстер ОКХ Э. Вагнер подготовил подписанный 28 апреля 1941 г. Браухичем приказ «Порядок использования полиции безопасности и СД в соединениях сухопутных войск». В приказе подчеркивалось, что войсковые командиры совместно с командирами специальных формирований нацистской службы безопасности (СД) несут ответственность за проведение акций по уничтожению в тыловых прифронтовых районах без суда и следствия коммунистов, евреев и «прочих радикальных элементов». Гальдер с помощью советника по правовым вопросам генерал-адъютанта главкома сухопутных войск О. Мюллера по собственной инициативе подготовил проекты еще двух документов, нацеленных на массовое уничтожение советских людей. Первый из них после незначительных изменений был подписан 13 мая 1941 г. начальником штаба ОКВ Кейтелем в форме указа «Об особой подсудности в районе «Барбаросса» и особых полномочиях войск». Согласно указу, с солдат и офицеров вермахта снималась ответственность за будущие преступления на оккупированной территории СССР. Им предписывалось быть безжалостными, расстреливать на месте без суда и следствия всех, кто окажет хотя бы малейшее сопротивление или будет сочувствовать партизанам. Другой проект Гальдера и Мюллера был одобрен и издан штабом ОКВ 6 июня 1941 г. в виде «Инструкции об обращении с политическими комиссарами». В ней солдатам и офицерам вермахта предписывалось истреблять на месте попавших в плен всех политических работников Красной Армии [88].
Вопросом расчленения СССР и установления на его территории германского правления в начале апреля 1941 г. занялся начальник внешнеполитического управления нацистской партии А. Розенберг, назначенный Гитлером «уполномоченным по централизованной разработке вопросов восточноевропейского пространства». В сотрудничестве с МИД Германии Розенберг в начале мая подготовил план создания четырех рейхскомиссариатов во главе с нацистскими гаулейтерами. В первый из них должны были войти Прибалтийские республики и Белоруссия, во второй — западные области России, причем восточная граница его за Уралом не была установлена, в третий — Украина, в четвертый — Кавказ. Власть Германии должна была распространиться также на Туркмению, Казахстан, Таджикистан, Киргизию и так далее.
Германскую администрацию в рейхскомиссариатах должны были возглавлять нацистские гаулейтеры. Так, рейхскомиссариат «Остланд» должен был стать вотчиной гаулейтера Шлезвиг-Гольштейна Х. Лозе. Согласно инструкции, подготовленной Розенбергом еще в мае, ему предписывалось «создать в Прибалтике имперский протекторат, а затем путем онемечивания расово подходящих элементов этой области превратить ее в часть Великогерманского рейха. Балтийское море должно превратиться под великогерманским надзором в германское озеро» [89].
В период подготовки нападения на СССР нацистская верхушка чуть ли не первостепенное значение придавала разработке планов использования советского экономического потенциала в интересах обеспечения программы завоевания германского мирового господства. На одном совещании в январе 1941 г. Гитлер говорил, что если Германия «заполучит в свои руки неисчислимые богатства огромных русских территорий», то «в будущем она сможет вести борьбу против любых континентов» [90].
Разработкой планов разграбления национальных богатств СССР занималась созданная в марте 1941 г. хозяйственная организация «Восток», которая во взаимодействии с войсками вермахта должна была ведать всеми вопросами по экономическому использованию оккупированных областей СССР. Общее руководство этой организацией было поручено Г. Герингу. Ему непосредственно подчинялся экономический штаб «Восток», который в целях маскировки в немецких документах фигурировал под условным названием «Ольденбург».
Планы германского руководства в отношении советской промышленности были изложены в «Директивах по руководству во вновь оккупированных областях», получивших по цвету переплета название «Зеленая папка» Геринга. Директивами предусматривалось организовать на территории СССР добычу и вывоз в Германию тех видов сырья, которые были важны для функционирования германской военной экономики, прежде всего нефти; восстановить ряд заводов с целью ремонта техники вермахта и производства отдельных видов вооружения. Большинство советских предприятий, выпускающих мирную продукцию, планировалось уничтожить [91].
В общих указаниях организации «Восток» от 23 мая 1941 г. по экономической политике в области сельского хозяйства говорилось, что целью военной кампании против СССР является «снабжение немецких вооруженных сил, а также обеспечение на долгие годы продовольствием немецкого гражданского населения». Реализовать эту цель планировалось за счет «уменьшения собственного потребления России», посредством перекрытия каких-либо поставок излишков продуктов из черноземных южных областей в северную нечерноземную зону, в том числе в такие промышленные центры как, как Москва и Ленинград. То, что это приведет к голодной смерти миллионы советских граждан, готовившие эти указания прекрасно осознавали, но спасать их от голодной смерти «за счет Европы» они не собирались. Более того, они планировали после вступления войск вермахта в северную нечерноземную зону России провести «одноразовую акцию» по захвату у крестьян урожая и скота, чтобы они не достались русскому населению [92]. На одном из совещаний штаба «Ольденбург» в мае 1941 г. говорилось: «Продолжать войну можно будет лишь в том случае, если все вооруженные силы Германии на третьем году войны будут снабжаться продовольствием за счет России. Если мы сумеем выкачать из страны все, что нам необходимо, то десятки миллионов людей будут обречены на голод» [93].
Особый интерес Геринг и представители военно-промышленных концернов проявляли к захвату советских нефтеносных районов. В расчете на их эксплуатацию в марте 1941 г. было основано нефтяное общество под названием «Континенталь А. Г.», председателями правления которого стали Э. Фишер от концерна «ИГ Фарбен» и К. Блессинг, бывший директор Имперского банка [94].
Союзники Германии за пособничество в агрессии также рассчитывали получить часть добычи. Правящая верхушка Румынии во главе с диктатором И. Антонеску намеревалась вернуть не только Бессарабию и Северную Буковину, которую ей пришлось уступить СССР летом 1940 г., но и получить значительную часть территории советской Украины [95]. В Будапеште за участие в нападении на СССР мечтали заполучить всю Трансильванию, так как по второму Венскому арбитражу, осуществлённому в августе 1940 г. Германией и Италией, Румыния была вынуждена уступить Венгрии только северные районы этой спорной области, а также бывшую Восточную Галицию, включая нефтеносные районы в Драгобыче [96]. Правительство Финляндии надеялось при содействии Германии взять реванш за поражение в Советско-финляндской войне 1939-1940 гг. и распространить свою власть на все советские земли к северу от Невы и Свири, то есть на часть Ленинградской области, советскую Карелию и Кольский полуостров [97].
В середине июня 1941 г. завершилось развертывание немецких группировок, предназначенных для нападения на СССР. Они расположились в следующих районах [98].
На Крайнем Севере дислоцировалась немецкая армия «Норвегия». Она имела задачу овладеть Мурманском. В ее состав входили шесть дивизий, в том числе две финские. В юго-восточной части Финляндии располагались 2 финские армии, включавшие 15 пехотных дивизий (из них 1 немецкую) и 3 бригады. Финские армии должны были содействовать немецкой группе армий «Север» в захвате Ленинграда. Действия войск, сосредоточенных в Финляндии, поддерживали 400 самолетов 5-го немецкого воздушного флота и 500 самолетов финских военно-воздушных сил.
Группа армий «Север» была развернута в Восточной Пруссии на фронте от Клайпеды до Голдапа. В нее входили 16-я и 18-я армии, 4-я танковая группа — всего 29 дивизий, в том числе 6 танковых и моторизованных. Им ставилась задача разгромить советские войска в Прибалтике и в дальнейшем, во взаимодействии с частью сил группы армий «Центр», захватить Ленинград и Кронштадт. Наступление группы армий «Север» поддерживал 1-й воздушный флот, имевший 1070 боевых самолетов.
Наиболее мощная группировка немецких войск — группа армий «Центр» занимала фронт от Голдапа до Влодавы. Она включала 4-ю и 9-ю армии, 2-ю и 3-ю танковые группы, имевшие 50 дивизий (из них 15 танковых и моторизованных) и 2 моторизованные бригады. Перед войсками группы стояла задача окружить и уничтожить части Красной Армии в Белоруссии, овладеть Полоцком, Витебском, Минском, Смоленском и Гомелем. Этим гитлеровское командование рассчитывало создать условия для дальнейших наступательных операций на московском направлении, а также содействовать наступлению группам армий «Север» и «Юг». Группа армий «Центр» поддерживалась 2-м воздушным флотом, имевшим до 1680 боевых самолетов.
На южном участке фронта, от Люблина до устья Дуная, были сконцентрированы соединения и части группы армий «Юг». В ее состав входили 6, 17 и 11-я армии, 1-я танковая группа, 3-я и 4-я румынские армии и подвижный венгерский корпус — всего 57 дивизий, в том числе 9 танковых и моторизованных, и 13 бригад. Эта группа должна была уничтожить советские войска на Правобережной Украине, выйти на Днепр, захватить переправы через него в районе Киева и южнее, создав предпосылки для последующих операций восточнее Днепра. Поддержка группы возлагалась на 4-й немецкий воздушный флот (около 800 самолетов) и румынские военно-воздушные силы (до 500 самолетов).
В резерве командования сухопутных войск находились 28 дивизии, в том числе 3 танковые и моторизованные.
В группировке вооруженных сил Германии, выставленной для нападения на СССР, 22 июня 1941 г. насчитывалось 4,1 млн. человек, 40,5 тыс. артиллерийских орудий, около 4,2 тыс. танков и штурмовых орудий, более 3,6 тыс. боевых самолетов и 159 кораблей [99]. К антисоветской агрессии были привлечены войска Финляндии и Румынии, а также Венгрии.
С учетом их войск для вторжения в СССР было выделено около 5 млн. человек, 182 дивизии и 20 бригад, 47,2 тыс. орудий и минометов, около 4,4 тыс. танков и штурмовых орудий, более 4,3 тыс. боевых самолетов и 246 кораблей [100].
Располагая невиданной в истории войн мощнейшей армией вторжения, немецкое военное руководство не сомневалось в успехе предстоящего похода. Так, главнокомандующий сухопутными войсками вермахта генерал-фельдмаршал В. Браухич 30 апреля 1941 г. заверил Гитлера в том, что Красная Армия в течение первых четырех недель будет разбита в ходе «ожесточенных пограничных сражений», после чего нужно будет считаться лишь с «незначительным сопротивлением» [101]. Начальник штаба 4-й армии полковник (позднее генерал) Г. Блюментрит в докладе, подготовленном к совещанию высшего командного состава сухопутных войск, 9 мая 1941 г. писал: «Нам предстоят упорные бои в течение 8-14 дней, а затем успех не заставит себя ждать» [102].
В непогрешимость Гитлера и его генералов как военных стратегов и непобедимость германского вермахта уверовали и правители союзных Германии стран. Они полагали, что скоро будут вместе с Гитлером торжествовать по поводу быстрой и лёгкой победы. Начальник генерального штаба итальянских вооружённых сил генерал У. Кабаллеро, получив известие о нападении Германии на Россию, заявил, что «немцы смогут легко одержать великую победу» [103]. Венгерский военный министр И. Барта 23 июня на заседании совета министров, напомнив присутствовавшим о молниеносных кампаниях вермахта против Польши, Франции и на Балканах, высказал уверенность в том, что «в течение шести недель немцы окажутся в Москве и полностью разгромят Россию» [104]. Финское военное командование считало, что Германия одержит победу над СССР через шесть недель, в крайнем случае, не позднее чем через четыре месяца [105]. Японские генералы заявляли, что «Германия разгромит СССР в 2-3 месяца» [106].
Будучи уверенными в предстоящей победе Германии правители Италии, Словакии и Хорватии, как только узнали о начале 22 июня 1941 г. нашествия на СССР, по собственной инициативе с «разрешения» Гитлера, спешно направили на германский Восточный фронт свои войска. В считанные недели сюда прибыли итальянский экспедиционный корпус в составе трех дивизий (62 тыс. человек), словацкий корпус с двумя дивизиями (28 тыс. человек) и хорватский усиленный полк (более 3 тыс. человек). Эти соединения поддерживали 83 итальянских, 51 словацкий и до 60 хорватских боевых самолетов [107].
Уверовав в непобедимость вермахта, германские стратеги до нападения на СССР приступили к разработке дальнейших планов борьбы за установления германского мирового господства. Намереваясь «устранить влияние англосаксов в Северной Америке», они уже с 1940 г. вынашивали замыслы захвата Исландии и ряда других островов в Атлантике с целью превращения их в военные базы для развязывания в союзе с Италией и Японией войны против США [108].
В проекте директивы ОКВ № 32 «Подготовка к периоду после осуществления плана «Барбаросса» от 16 июня 1941 г. предусматривалось после завершения войны против СССР приступить к завоеванию Египта, Ирака, Палестины, а также Турции, если она посмеет сопротивляться, захватить Гибралтар и английские владения в Западной Африке, с тем чтобы принудить Великобританию к капитуляции [109].
Таким образом, летом 1941 г. против СССР выступили главные военные силы блока агрессоров. От того, сможет ли Красная Армия выстоять в навязанной ей войне, зависел дальнейший ход не только Второй мировой войны, но и мировой истории.
Евгений Николаевич Кульков — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН.
[1]. Нюрнбергский процесс. Сборник материалов в 8-ми томах. М., 1998. Т. 3. С. 538.
[2]. Hitler A. Mein Kampf. Bd. 1-2. München, 1940. Bd. 2. S. 296-297.
[3]. Rauschning H. Hitlers Aims in War and Peace. London, 1940. P. 27.
[4]. Rauschning H. Gespreche mit Hitler. Zürich, 1940. S. 37, 46.
[5]. Dokumente zur deutschen Geschichte 1933-1935. Berlin, 1977. S. 24.
[6]. Deutschland im Zweiten Weltkrieg. B., 1974. Bd.1. S. 92.
[7]. Ibid. S. 93.
[8]. Kühnl R. Der deutsche Faschismus in Quellen und Dokumenten. Köln, 1977. S. 287, 289.
[9]. Fall Barbarossa. Dokumente zur Vorbereitung der faschistischen Wehrmacht auf die Agression gegen die Sowjetunion, (19401941). B., 1970. S. 55-56.
[10]. Мировые войны XX века. Кн. 4. Вторая мировая война. Документы и материалы. М., 2005. С. 17-19.
[11]. Jacobsen H. — A. Nationalsozialistische Aussenpolitik, 1933-1938. Frankfurt a.M., 1968. S. 425.
[12]. Мировые войны XX века. Кн. 4. Вторая мировая война. Документы и материалы. С. 20-21.
[13]. Akten zur deutschen Auswärtigen Politik 1918-1945. Ser. D. Baden-Baden,1950. Bd. 1. S. 22-23.
[14]. Auf antisowjetischen Kriegskurs. Studien zur militärischen Vobereitung des deutschen Imperialismus auf die Aggression gegen die UdSSR. Berlin, 1970. S. 95.
[15]. Ehrhardt A. Kleinkrieg. Potsdam, 1935. S. 95.
[16]. Раушнинг Г. Говорит Гитлер: зверь из бездны. М., 1993. С. 96-104.
[17]. См.: Дашичев В. П. Банкротство стратегии германского фашизма: Исторические очерки: Документы и материалы. М., 973. Т. 1. С. 125-127.
[18]. Die Weizsäcker-Papiere 1933-1950. Hrsg. von L. E. Hill. Frankfurt a.M., 1974. S. 125.
[19]. Мюнхен — преддверие войны (Исторические очерки). М., 1989. С. 126.
[20]. Причины Второй мировой войны: Документы и комментарии. М., 1989. С. 660.
[21]. Мировые войны XX века. Кн. 3. Вторая мировая война; Исторический очерк. М., 2005. С. 46.
[22]. Kuusisto S. Alfred Rosenberg in der nationalsozialistischen Aussenpolitik 1933-1939. Helsinki, 1984. S. 132.
[23]. Год кризиса, 1938-1939: Документы и материалы: В 2 т. М.,1990. Т. 1. С. 115-117.
[24]. Причины Второй мировой войны. С. 661-662.
[25]. 1939 год: Уроки истории. М., 1990. С. 45.
[26]. The National Archiv of United States: A microfilm Publication. T. 20-337. P. 245794-95 (Далее: NAUS).
[27]. См: подробнее: Мировые войны XX века. Кн. 3. Вторая мировая война. Исторический очерк. С. 45-47, 93-94.
[28]. Burckhardt C. Meine Danziger Mission 1937-1939. München, 1960. S. 348.
[29]. Groscurth H. Tagebücher eines Abwehroffiziers, 1938-1940. Stuttgart, 1970. S. 190; Hassel U. Von anderen Deutschland: Aus den nachgelassenen Tagebüchern, 1938-1944. Frankfurt a.M., 1964. S. 77.
[30]. Цит. по: Мировые войны XX века. Кн. 3. Вторая мировая война. Исторический очерк. С. 97.
[31]. Zwei Wege nach Moskau: Vom Hitler-Stalin Pakt zum «Unternehmen Barbarossa». München, 1991. S. 537.
[32]. Кошкин А. А. Крах стратегии «спелой хурмы»: Военная политика Японии в отношении СССР, 1931-1945. М., 1988. С. 72.
[33]. ДВП СССР. 1939 год. Т. XXIII. Кн.2. С. 386, 389-389
[34]. Deutschland im Zweiten Weltkrieg. Bd. 1. S. 522.
[35]. Menger M. Deutschland und Finnland im Zweiten Weltkrieg.B., 1988. S. 66-67.
[36]. Trial of Major War Criminals before the International Military Tribunal. Nuremberg, 1947-1949. Vol. 26. P. 379-382 (Далее — IMT)
[37]. Below N. Als Hitlers Adjutant, 1937-1945. München, 1980. S. 183,192.
[38]. IMT. Vol. 26. P. 331.
[39]. Die Weizsäcker — Papiere 1933-1945. S. 219.
[40]. Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Der Angriff auf die Sowjetunion. Bd. 4. Stuttgart, 1983. S. 216.
[41]. Das Deutsche Reich und der Zweite Weitkrieg. Bd. 4. S. 9.
[42]. Auf antisowjetischen Kriegskurs. S. 104.
[43]. Fall Barbarossa. S. 123-124; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 219.
[44]. Проектор Д. М. Агрессия и катастрофа. М., 1968. С.142.; Auf antisowjetischen Kriegskurs. S. 105.
[45]. Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 216.
[46]. Fall Barbarossa. S. 121.
[47]. Ibid. S. 122.
[48]. Fall Barbarossa. S. 125.
[49]. Ibid. S. 123, 126.
[50]. Россия. XX век. Документы. 1941 г. В 2 кн. Кн. 1. М., 1998. С. 153-156.
[51]. Fall Barbarossa. S. 122.
[52]. Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 228.
[53]. Ibid. S. 226-227.
[54]. См.: Ямпольский В. Н. «…Уничтожить Россию весной 1941 г.»: (А. Гитлер, 31 июля 1940 года): Документы спецслужб СССР и Германии. 1937-1945 гг. М., 2008. С. 591.
[55]. Fall Barbarossa. S. 130.
[56]. Fall Barbarossa. S. 130-131.
[57]. Ibidem.
[58]. Deutschland im Zweiten Weltkrieg. B., 1974. Bd.1. S. 370.
[59]. Ямпольский В. П. Ук. соч. С. 599
[60]. Fall Barbarossa. S. 141-142.
[61]. Deutschland im Zweiten Weltkrieg. Bd. 1. S. 523.
[62]. Fall Barbarossa. S. 78-80. 111, 123.
[63]. Kriegstagebuch des Oberkommando der Wehrmacht (Wehrmachtführungsstab), 1940-1945. Frankfurt a.M., 1965. Bd. 1. S. 258 (Далее — KTB/OKW).
[64]. См.: Ямпольский В. П. Ук. соч. С. 611-619; Fall Barbarossa. S. 153-156.
[65]. Гальдер Ф. Военный дневник: Ежедневные записи начальника генерального штаба сухопутных войск 1939-1942 гг.: Пер. с нем. М., 1968. С. 368, 374.
[66]. Fall Barbarossa. S. 208-210.
[67]. Мюллер-Гиллебранд Б. Сухопутная армия Германии 1933-1945: Пер. с нем. М., 1956-1976. Т. 1. С. 47; Т. 3. С. 326-330; Weltkrieg 1939-1945: Ehrenbuch der deutschen Wehrmacht. Stuttgart, 1954. T. 3. S. 97; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Stuttgart, 1988. Bd. 5/1. S. 856, 959.
[68]. Мировые войны XX века : Кн. 3. Вторая мировая война: Исторический очерк. М., 2005. С. 132.
[69]. Deutschland im Zweiten Weltkrieg. Bd. 1. S. 533.
[70]. Новые документы по новейшей истории. М., 1996. С. 127.
[71]. Staatsmänner und Diplomaten bei Hitler. Vertrauliche Aufzeichnungen der Unterredungen mit Vertretern des Auslandes,
1933-1944. Frankfurt a. M., 1967. T. 1. S. 96-103.
[72]. Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers 1940. Wash., 1957. Vol. 2. P. 694-695. 698, 704, 706.
[73]. NAUS. T. 20-337. P. 246156.
[74]. Мировые войны XX века. Кн. 4. Вторая мировая война. Документы и материалы. С. 103.
[75]. Die Weizsäcker-Papiere 1933-1950. S. 254.
[76]. IMT. Vol. 34. p. 609
[77]. Рагинский Г. М., Розенблит С. Международный процесс главных японских военных преступников. М., 1956. С. 242.
[78]. Akten zur deutschen auswärtigen Politik, 1918-1945. Ser. D. Bonn,1964. Bd. XI. S. 100 (Далее — ADAP).
[79]. Нюрнбергский процесс. Сб. материалов. Т. 1-2. М., 1954. Т. 2. С. 412.
[80]. Нюрнбергский процесс. Сб. материалов. Т. 2. С. 416-419.
[81]. Politisches Archiv des Auswärtigen Amtes. Akten betreffen Japan. Bl. 85050.
[82]. Мировые войны XX века. Кн. 3 Вторая мировая война: Исторический очерк. С. 105.
[83]. Messe G. La Guerra al fronte russo: il corpo di spedizione italiano (C.S.L.R). Roma, 1954. P. 16.
[84]. IMT. Vol. 26. P. 556.
[85]. Kriegstagebuch des Oberkommandos der Wehrmacht (Wehrmachtsführungsstab) 1941-1945. Frankfurt a. M., 1965. Bd. 1. S. 253, 257.
[86]. Fall Barbarossa. S. 291.
[87]. См.: Цительманн Р. К обоснованию места «жизненного пространства» в мировоззрении Гитлера //Вторая мировая война; Дискуссии. Основные тенденции. Результаты исследований. Пер. с нем. М., 1990. С. 432-443.
[88]. См.: Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 426-440.
[89]. Deutschland im Zweiten Weltkrieg. Bd.1. S. 561.
[90]. KTB/OKW. Bd. 1. S. 258.
[91]. См.: Нюрнбергский процесс. Т. 4. С.365-394.
[92]. Новые документы по новейшей истории. М., 1996. С. 133-137.
[93]. Нюрнбергский процесс. Т. 3. С. 556.
[94]. Deutschland im Zweiten Weltkrieg. Bd. 1. S. 555-556.
[95]. Statsmänner und Diplomaten bei Hitler.T. 1. S. 591-592.
[96]. Венгрия и Вторая мировая война. С. 245, 254, 257; Allianz Hitler-Horty-Mussolini. Dokumente zur ungarischen Aussenpolitik (1933-1944). Budapest, 1966. S. 324.
[97]. Menger M. Deutschland und Finnland im Zweiten Weltkrieg. B., 1978. Op. dt. S. 136,138,140.
[98]. См.: Великая Отечественная война без грифа секретности. Книга потерь. Новейшее справочное издание. (Г. Ф. Кривошеев, В. М. Андонников, П. Д. Буриков, В. В. Гуркин). М., 2009. С. 20-21.
[99]. Великая Отечественная война. 1941-1945. Кн. 1. С. 113.
[100]. Там же.
[101]. IMT. Vol 26. P. 399-401.
[102]. Reihardt K. Die Wende vor Moskau: Das Scheitern den Strategie Hitlers im Winter 1941/1945. Stuttgart, 1972. S. 21.
[103]. The Ciano Diaries, 1939-1943. N.Y., 1946. P. 369.
[104]. Венгрия и Вторая мировая война. Секретные документы из истории кануна и периода войны. Пер. с венг. М.,
1962. С. 246.
[105]. Menger M. Op. cit. S. 144.
[106]. Документы внешней политики, 22 июня 1941 — 1 января 1942 г. М., 2000. Т. XXIV. C. 39.
[107]. Groeler O. Geschichte des Luftkriegs 1913 — bis 1970. B., 1975. S. 295-296.
[108]. IMT. Vol. 25. P. 391-394.
[109]. Hitlers Weisungen für die Kriegführung 1933-1945. Frankfurt a. M. 1962. 129-133.
ВАРИАНТ 1
1. В случае нападения нацисткой Германии на
СССР, руководство
советского государства рассчитывало
на:
1). Отход к границам до 1939 г. и
позиционную войну
2). Войну «малой кровью и на
территории врага»
3). Скорейшее заключение сепаратного
мира
2.В каком плане предусматривались направления «Север», «Центр»,
«Юг» для наступления германских войск?
1. Окружения
Сталинграда 2.«Барбаросса»
3. Взятия Курска («Цитадель») 4. План «Ост»
3.Во Вторую Мировую войну СССР
вступил:
1). 22 июня 1941 г. 2). 30 ноября
1939 г. 3). 17 сентября 1939 г.
4.Вторая мировая война завершилась:
1). 8 мая 1945 г. 2). 2 сентября
1945г. 3). 9 мая 1945 г.
5. Операция «Тайфун» предполагала:
6. Операция «Морской лев» предполагала:
7. Операция «Багратион» предполагала:
8.Определите, в каком ряду находятся
даты, связанные
с ключевыми событиями Сталинградской
битвы:
1). 17 июля — 18 ноября 1942 г; 23
августа 1942 г. – 2 февраля 1943 г; 23 ноября 1942 г.
2). Май-июнь 1942 г; 25 сентября — 20
декабря 1942 г; 29 января — 18 февраля 1943 г.
3). 26 октября — 29 ноября 1942 г;
4-19 марта 1943 г;5 июля — 23 августа 1943
9. В результате чего случился коренной
перелом в период Великой Отечественной войны?
1.поражения немецких войск под Москвой
2.снятия блокады Ленинграда и освобождения Новгорода
3.сражения под Сталинградом и на Курской дуге
4.освобождения Киева и Минска
10.Что из перечисленного стало высшим государственным органом,
который
сосредоточил всю полноту власти в годы Великой Отечественной
войны?
1. Государственный
комитет обороны 2. Совет труда и обороны
3. Ставка Верховного Главнокомандования 4. Совет народных комиссаров
11.Какого числа в 1945 году СССР вступил в войну с Японией?
1. 9 мая 2. 8 августа
3. 23 августа 4. 2 сентября
12.Где в феврале 1945 г. произошла встреча руководителей СССР,
Великобритании и США:
1. в Потсдаме 2.в Ялте
3.в Тегеране 4.в Москве
13. Как называлась конференция которая проходила с 17.07.1945 —
02.08.1945гг.
14. Международный трибунал в Нюрнберге проходил:
1) 16 октября 1946г. 2) январь 1947г.
3) 8 ноября 1945г.
15.
Годы Великой отечественной войны?
ВАРИАНТ2
1.Германский план нападения на СССР
предусматривал:
1)захват территории СССР с
последующим уничтожением всех ее ресурсов и
присоединением к Германии
2)молниеносный захват территории СССР
с последующим разделением его
территории на ряд мелких государств,
с которыми Гитлер мог бы заключить мирные договоры
3)захват СССР с целью превращения
страны в колонию Германии
2.Когда был подписан договор о ненападении между Германией и
СССР?
1. 15 ноября 1937 2. 27 августа 1940
3. 23 августа 1939 4. 29 августа 1939
3.Операция «Тайфун» предполагала:
4. Операция «Морской лев» предполагала:
5. Операция «Багратион» предполагала:
6.Определите, в каком ряду находятся
даты, связанные
с ключевыми событиями Сталинградской
битвы:
1). 17 июля — 18 ноября 1942 г; 23
августа 1942 г. – 2 февраля 1943 г; 23 ноября 1942 г.
2). Май-июнь 1942 г; 25 сентября — 20
декабря 1942 г; 29 января — 18 февраля 1943 г.
3). 26 октября — 29 ноября 1942 г;
4-19 марта 1943 г; 5 июля — 23 августа 1943
7.С каким сопротивлением вражеской силе русских защитников
связано название «Дорога жизни»?
1.Севастополя 2.Москвы 3. Бреста 4.Ленинграда
8.Что такое ГКО?
1). Хозяйственно-финансовый орган
2). Во время войны – высший орган
политической, военной и экономической власти в СССР 3). Отделение
Генштаба СССР
9. Вторая мировая война завершилась:
1). 8 мая 1945 г.
2). 9 мая 1945 г. 3). 2 сентября 1945
10. Конференция в Тегеране
состоялась:
1. 28 ноября 1943 2. 17 августа
1942
3. 23 августа 1943 4. 9 августа 1942
11.Во время какой битвы случилось важное танковое сражение,
отмеченное как
самое крупное за весь период Великой Отечественной войны?
1.битвы за
Москву 2.Сталинградского сражения
3.Курской битвы 4. битва за Берлин
12.В каком плане предусматривались направления «Север», «Центр»,
«Юг» для наступления германских войск?
1. Окружения
Сталинграда 2.«Барбаросса»
3. Взятия Курска («Цитадель») 4. План «Ост»
13. Япония атаковала Перл-Харбор в:
1. 20 декабря 1941 2. 7 декабря
1941
3. 23 октября 1939 4. 9 августа 1942
14. Международный трибунал в Нюрнберге проходил:
1) 16 октября 1946г. 2) январь 1947г. 3) 8
ноября 1945г.
15.
Годы Великой отечественной войны?
Перед нашествием (Cоветско-германские отношения. 1940-1941)
Вечером 21 июня 1941 г. в связи с получением тревожных сообщений о намерении Германии утром следующего дня напасть на СССР И.В. Сталин собрал в Кремле совещание. Выслушав приглашенных на него военных во главе с наркомом обороны Маршалом Советского Союза С.К. Тимошенко, настаивавших на незамедлительном издании директивы о приведении войск приграничных округов в состояние полной боевой готовности, Сталин заметил: «Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений»{1}.
Требование «не поддаваться на провокации», которое Сталин неоднократно повторял в начале лета 1941 г., не раз подробно комментировалось как в мемуарной литературе, так и в работах историков. Но что стояло за словами «может быть, вопрос еще уладится мирным путем»? Развернутого объяснения им нет на страницах книг и статей, посвященных проблеме 22 июня 1941 г. Да и могли ли быть произнесены Сталиным эти слова в условиях, когда было ясно, что война у порога? Не ошибся ли Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, занимавший весной — в начале лета 1941 г. пост начальника Генерального штаба Красной Армии, перенеся в своих воспоминаниях высказывание, которое могло прозвучать до 18 июня 1941 г., на последнее предвоенное заседание советского руководства?
Сталина и его политическое окружение вряд ли можно заподозрить в беспечности и доверчивости. Поэтому весьма странным представляется сам по себе факт, что Кремль, мобилизовавший ресурсы страны на подготовку к отражению агрессии, в решающий момент вдруг начал предаваться иллюзиям относительно возможности сохранения мира.
Предыстория нападения нацистской Германии на СССР окружена немалым количеством загадок, недомолвок и спекуляций. Уже давно острые [9] дискуссии среди историков вызывает ряд принципиальных вопросов: почему советское политическое руководство настороженно относилось к стекавшимся к нему сведениям о сроках возможного военного выступления Германии? Почему эти тревожные сигналы воспринимались им во многом как дезинформация, как происки определенных политических сил Запада, стремившихся спровоцировать германо-советский конфликт? Почему частям Красной Армии, стянутым к западной границе СССР, не был своевременно отдан приказ о развертывании в боевые порядки? Или, может быть, правы приверженцы тезиса о «превентивной войне» «третьего рейха» против СССР (В. Суворов, И. Хоффман, Э. Топич, В. Мазер и другие), утверждающие, что за невозмутимым спокойствием Кремля скрывалась подготовка им внезапного удара по Германии?
Попытаемся разобраться во всех поставленных вопросах, рассмотрев для этого международную ситуацию и отношения между Германией и СССР накануне 22 июня 1941 г.
«Брак по расчету».
Договор с Советским Союзом — цели Гитлера
Новый этап в отношениях между Берлином и Москвой, начатый договором о ненападении от 23 августа 1939 г., А. Гитлер в кругу своих приближенных однажды назвал «браком по расчету»{2}. Если бы такую характеристику дал ему кто-то из менее значительных политиков того времени или какой-нибудь сторонний наблюдатель, то ее еще можно было бы поставить под сомнение. Но кто-кто, а уж фюрер точно знал, что отношения между Германией и СССР строились не на общности интересов двух стран и не на взаимных политических симпатиях их лидеров, что каждая из сторон преследовала собственные цели, рассчитывала использовать достигнутые договоренности в своих интересах, не в последнюю очередь против партнера.
Предложив советскому правительству заключить договор о ненападении, разграничить сферы интересов в Восточной Европе и подписав с ним соглашение о торговле и кредите, нацистские лидеры рассчитывали не допустить участия СССР в европейском конфликте на стороне Англии и Франции и тем самым избежать войны на два фронта{3}. Такая война, как показал опыт прошлого, не сулила Германии успеха. Договорные поставки из СССР должны были, по расчетам Берлина, покрыть часть потребностей рейха в сырье и продовольствии и смягчить для него негативные последствия экономической блокады, которую, как ожидалось, с началом войны организуют западные державы{4}. [10]
В Берлине надеялись, что уже сам по себе факт германо-советского сближения, а также возможные шаги СССР в отношении государств и территорий, которые должны были войти в его сферу интересов, приведут в дальнейшем к осложнению его отношений с Англией и Францией, а это, в свою очередь, исключит возможность каких бы то ни было неожиданных поворотов в советской внешней политике в момент, когда Германия будет связана войной на западе. Именно поэтому нацистские лидеры начиная с 3 сентября 1939 г., т.е. с момента объявления Англией и Францией войны Германии, начали настойчиво предлагать правительству СССР оккупировать сферу советских интересов на территории Польши{5}, выказывали свою заинтересованность в его акциях в отношении Прибалтийских государств{6}, а впоследствии не скрывали своего удовлетворения по поводу советско-финляндской войны{7} и всячески подталкивали Кремль к действиям, способным спровоцировать англо-советский конфликт. В Берлине надеялись: даже если отношения СССР с западными державами не перерастут в военную конфронтацию, нейтралитет Советского Союза, в конечном счете, все равно обернется для него внешнеполитической изоляцией, и это не только обеспечит Германии надежный тыл на время войны на западе, но и позволит в дальнейшем легко достичь тех целей, которые она ставила перед собой на Востоке Европы.
Гитлер никогда не отказывался от центрального пункта своей внешнеполитической программы, сформулированного еще в «Майн кампф», о необходимости разгрома советского государства и приобретения за его счет «нового жизненного пространства» для немецкой нации. Весной 1939 г., принимая решение «инсценировать в германо-русских отношениях новый рапалльский этап» и проводить в отношении СССР «определенное время политику равновесия и экономического сотрудничества»{8}, он со всей определенностью заявил министру иностранных дел Германии И. фон Риббентропу: по завершении войны на западе я намерен пойти на «великое и решающее столкновение с Советским Союзом» и добиться «разгрома Советов»{9}. Соглашения с СССР Гитлер и все его окружение рассматривали как тактический маневр, как вынужденное временное отступление от принципов национал-социализма{10}. Для них и в самый период «расцвета» германо-советской «дружбы» СССР оставался «всемирным врагом номер один»{11}, врагом, которого при первой же возможности следовало уничтожить. Показательно, что [11] уже 2 июня 1940 г., как только начал обозначаться успех Германии в войне против западных держав, Гитлер, прибыв на фронт, поспешил объявить своим генералам: близится день, когда рейх сможет, наконец, приступить к решению своей «главной и непосредственной задачи — борьбе против большевизма»{12}. 22 июля того же года, ожидая, что после капитуляции Франции (она была принята Германией 22 июня 1940 г.) вот-вот запросит мира и Англия, он дал указание командованию сухопутных сил приступить к разработке планов вторжения в СССР, а 31 июля того же года ознакомил его со своими соображениями о войне против Советского Союза{13}. Передислокация же германских войск к советской границе и проработка политическими и военными инстанциями рейха возможных сценариев войны на востоке началась еще раньше — с июня 1940 г.
Договор с Германией — цели СССР.
Пытался ли Сталин спровоцировать мировую войну?
Если нацистское руководство рассчитывало использовать германо-советские договоренности в интересах войны против западных держав, а, в конечном счете, и для развязывания войны против самого СССР, то советское правительство, подписывая с Германией договор о ненападении, преследовало иного рода цели. В условиях нарастания агрессии фашизма в Европе, японского милитаризма в Азии и провала попыток создания системы коллективной безопасности оно рассчитывало таким способом отвести от СССР угрозу нападения со стороны Германии и сорвать попытки стран Запада вовлечь советское государство в империалистическую войну. Экономическое соглашение с Берлином давало СССР надежду на то, что он сможет укрепить свой промышленный и оборонный потенциал за счет германских поставок.
Говоря о задачах, которые пытался решить Советский Союз, встав на путь урегулирования отношений с Германией, нельзя не упомянуть о широко распространенной концепции, согласно которой Сталин, заключая с Германией договор о ненападении, стремился якобы спровоцировать новую мировую войну и с ее помощью вызвать революционный взрыв в капиталистических странах. В последнее время ее особенно активно пропагандируют Суворов, Хоффман и прочие приверженцы тезиса о «превентивной войне» гитлеровской Германии против СССР. Не вдаваясь в подробный разбор такого рода рассуждений, отметим: авторы, которые говорят о «коварных замыслах Кремля», упускают из виду одно [12] весьма существенное обстоятельство. Цель развязать мировую войну советское правительство ставить перед собой не могло по одной только причине: оно было глубоко убеждено (и об этом свидетельствует доклад Сталина на XVIII съезде ВКП(б) 10 марта 1939 г.), что «новая империалистическая война» давно идет, проявляясь в актах агрессии и территориальных захватах Японии, Италии и Германии. Втягивая в свою орбиту все новые страны и сотни миллионов людей, эта война, по мнению советского руководства, сама неуклонно перерастала во «всеобщую, мировую»{14}, так что ее не нужно было ни провоцировать, ни подталкивать.
Нельзя признать убедительным утверждение, что германо-советский договор дал якобы «зеленый свет» нападению Германии на Польшу. Окончательное решение о войне против Польши было принято Гитлером в феврале и оформлено соответствующей директивой в начале апреля 1939 г.{15}, т.е. еще тогда, когда о германо-советском сближении не было и речи. Ни в тот момент, ни впоследствии поход против Польши, как свидетельствуют документы, Гитлер не ставил в зависимость от достижения договоренностей с СССР. Более того, в июне 1939 г., подтверждая свое намерение добиться «радикального разрешения польского вопроса», он подчеркнул (как по агентурным каналам стало известно в Москве), что его не остановит даже англо-франко-советский военно-политический союз{16}, т.е. не только отсутствие договоренностей с СССР, но даже его участие в антигерманской коалиции.
Вопрос о войне против Польши являлся для Гитлера решенным задолго до 23 августа 1939 г. Фюрер не сомневался в том, что Германия добьется успеха. Он был уверен, что ни западные державы в силу своей соглашательской позиции, ни СССР ввиду сложности его отношений с Варшавой и опасений быть втянутым один на один в войну с рейхом не вступятся за Польшу, а поляки по принципиальным соображениям не примут советскую помощь, даже если та им будет предложена{17}. Лихорадочная дипломатическая активность, преследовавшая цель добиться улучшения отношений с Москвой, которую германская дипломатия начала проявлять с июля 1939 г., определялась не столько потребностями подготовки самой польской кампании, сколько стремлением обеспечить Германии тыл для последующего противоборства против Англии и Франции.
Заявления о том, что германо-советский договор спровоцировал нападение Гитлера на Польшу, не выдерживает критики и с военной точки зрения. Подготовка любой войны требует времени, поскольку необходимо разработать планы операций, сосредоточить войска, развернуть их в боевые порядки, провести мобилизационные мероприятия и т.д. Невозможно представить, что за несколько дней, прошедших с момента подписания соглашения с Москвой, и даже за месяц — начиная с конца июля 1939 г., с того момента, когда стали обозначаться некоторые [13] сдвиги на германо-советских переговорах, — нацистское руководство смогло провести весь комплекс мероприятий по подготовке к войне. Вся эта работа была проведена значительно раньше. К 23 августа 1939 г. германские вооруженные силы фактически уже завершили боевое развертывание для нападения на Польшу в соответствии с оперативным планом, утвержденным еще 15 июня 1939 г.{18}
Советское правительство располагало весьма подробной и точной информацией о военных приготовлениях и планах Германии, а также о возможных сроках начала войны{19}. Оно опасалось, что западные державы выдадут Польшу Гитлеру (эти опасения, как показали дальнейшие события, оказались ненапрасными) и попытаются толкнуть его еще дальше на восток — против СССР. В условиях, когда война могла начаться в любой момент (согласно донесениям советской разведки, с возможностью нападения Германии на Польшу следовало считаться начиная с 20 августа 1939 г.), когда Англия и Франция проводили в Европе и на Дальнем Востоке тот же курс, что и накануне Мюнхена в 1938 г., а позиция их представителей на переговорах в Москве не позволяла говорить о серьезности намерений Запада организовать решительный коллективный отпор агрессору{20}, советское правительство сделало выбор в пользу предложенного Германией мирного соглашения. Это решение вряд ли можно сравнить с действиями злоумышленника, задумавшего разжечь мировой пожар. Оно скорее сравнимо с поведением человека, попытавшегося спасти свой дом от пожара, разожженного другими.
Еще раз об оценке советско-германского договора о ненападении,
секретных дополнительных протоколов
и характера отношений между СССР и гитлеровской Германией
Правительство СССР пошло на заключение с Германией договора о ненападении и на подписание с нею секретного дополнительного протокола о разграничении сфер интересов в Восточной Европе после того, как стало ясно, что германо-польская война неизбежна. Было ясно и то, что Польша не сможет противостоять Германии и что западные державы, скорее всего, уклоняться от выполнения союзнических обязательств по отношению к ней{21}. В результате германо-польской войны и планировавшегося Гитлером одновременно с этим решения «проблемы [14] Прибалтики»{22} (о чем было известно советскому руководству{23}) возникала опасность выхода вермахта к государственной границе СССР в непосредственной близости от Ленинграда, Минска и Киева. Угроза фашистской агрессии была вполне реальной, и требовалось принимать самые решительные меры для ее предотвращения.
Договор с Германией советское правительство рассматривало как запасной вариант обеспечения безопасности СССР. Делать ставку лишь на достижение соглашения с Лондоном и Парижем, зная, что они могут предпочесть, если представится такая возможность, договор не с Советским Союзом, а с Германией, причем за счет и против Советского Союза, было шагом весьма неосмотрительным. В Москве понимали, что нацистская Германия — партнер в высшей степени ненадежный и коварный и что Гитлер не отказался от своих принципиальных программных установок в отношении СССР{24}. Но там понимали и другое: может возникнуть такая ситуация, при которой иной возможности отвести от СССР военную угрозу, пусть даже на время и ценой определенных моральных потерь, кроме соглашения с Германией о ненападении, попросту не будет.
Соглашение, подписанное 23 августа 1939 г. в Москве, давало Советскому Союзу определенные гарантии безопасности. Немцы обязались воздерживаться в отношении СССР «от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения… как отдельно, так и совместно с другими державами», а также консультироваться с ним при решении вопросов, которые могли затронуть его интересы{25}. Они соглашались не распространять свою военно-политическую активность на польские территории восточнее линии рек Писса-Нарев-Висла-Сан и на прибалтийские государства севернее литовско-латвийской границы, т.е. на районы вдоль западных рубежей Советского Союза, являвшиеся зоной его безопасности{26}.
Ни договор о ненападении, ни прилагавшийся к нему секретный дополнительный протокол не содержали статей о военном сотрудничестве двух стран и не налагали на них обязательств по ведению боевых совместных действий против третьих стран либо по оказанию помощи друг другу в случае участия одной из договаривающихся сторон в военном конфликте{27}.
Не содержали подписанные документы и положений, которые обязывали
бы стороны осуществлять военные акции в отношении государств и территорий, входивших в сферы их интересов, производить их [15] оккупацию и «территориально-политическое переустройство». В секретном дополнительном протоколе предусматривалась лишь возможность
таких действий (об этом свидетельствует дважды использованная формулировка «в случае…»), причем только для Германии и только применительно к сфере ее интересов. Под «случаями» «территориально-политического переустройства», о которых говорилось в протоколе, понималось «исправление» Германией по завершении ею войны против Польши польско-германской и германо-литовской границ и включение ряда территорий, принадлежавших Польше и Литве, в состав рейха. Оккупация Советским Союзом сферы своих интересов и ее «территориально-политическое переустройство» советско-германскими договоренностями не предусматривались{28}. Не случайно два года спустя в ноте советскому правительству от 22 июня 1941 г. германское министерство иностранных дел заявило, что военное продвижение СССР на территории, являвшиеся сферой его интересов, и их последующее включение в состав советского государства представляли собой «прямое нарушение московских соглашений»{29}.
Договоренности, достигнутые СССР и Германией, не превращали их в союзников, ни формально, ни «фактически», как бы нам это ни пытались сегодня доказать{30}. Не представляли они собой и «сговора диктаторов» о «разделе Восточной Европы». Подписывая секретный дополнительный протокол, советское правительство ставило цель не ликвидировать и аннексировать ряд восточноевропейских государств, а установить предел распространению германской экспансии на восток. Германия лишалась также возможности в случае победы над Польшей единолично решать вопрос о дальнейшей судьбе и границах польского государства, брала на себя обязательство признать суверенитет Литвы над Вильнюсской областью, аннексированной в 1920 г. поляками. Введение частей Красной Армии в восточные районы Польши 17 сентября 1939 г. и в Прибалтийские страны — летом 1940 г. было произведено советским правительством не в порядке реализации советско-германских договоренностей, а в целях предотвращения военной оккупации либо политического подчинения этих территорий и государств, подготавливавшихся гитлеровской Германией в нарушение действовавших договоренностей. Эти шаги имели большое значение для укрепления безопасности Советского Союза и имели антигерманскую направленность.
Советско-германский договор о ненападении представлял собой наиболее значительный дипломатический и политический акт завершающей фазы предвоенного кризиса, вызванного неуклонно обострявшимися противоречиями между Германией, Италией и Японией, с одной стороны, Англией, Францией, США и их союзниками — с другой. Договор являлся плодом этого кризиса, а отнюдь не его причиной, и был заключен в условиях, когда предотвратить военный конфликт в [16] Европе, по мнению Москвы, представлялось уже невозможным. Этот договор позволял СССР сохранить нейтралитет. По своему содержанию он «не расходился с нормами международного права и договорной практикой государств, принятыми для подобного рода урегулирований»{31}. Противоречил он лишь интересам тех сил Запада, которые рассчитывали спровоцировать германо-советский конфликт и добиться развития германской экспансии в восточном направлении.
Не представляли собой ничего экстраординарного, с точки зрения политической практики и политической морали своего времени, и секретные советско-германские договоренности по территориальным вопросам. Вспомним, например, содержание франко-итальянского и англо-итальянского соглашений 1935 г. о разграничении сфер интересов в Африке{32}, мюнхенского соглашения 1938 г. между Германией, Великобританией, Францией и Италией об отторжении от Чехословакии Судетской области{33}, англо-японского соглашения по Китаю от 24 июля 1939 г.{34}, вопросы, обсуждавшиеся на секретных англо-германских переговорах летом 1939 г.{35}, содержание английских мирных предложений Германии, которые делались по тайным каналам начиная с осени того же года{36}. Ради обеспечения собственной безопасности западные державы были готовы пожертвовать (и жертвовали) агрессорам третьи страны, да и сами, когда считали это необходимым, не останавливались перед нарушением их суверенитета{37}. СССР же в условиях, когда пламя войны грозило охватить всю Европу, когда откровенно и цинично перекраивались границы европейских государств, попытался не допустить включения в орбиту агрессивной политики Германии ряда сопредельных с ним государств и территорий. Их невовлечение в войну в складывавшейся обстановке имело для СССР исключительно важное значение. Нельзя не отметить также, что речь шла об обеспечении безопасности областей, входивших ранее в состав Российского государства и отторгнутых от него в 1918-1920 гг. Советское правительство никогда не скрывало, что имеет особый интерес к обеспечению [17] безопасности этих областей, а также чувствует моральную ответственность за их судьбу и в кризисной ситуации не останется равнодушным зрителем попыток открытого или замаскированного посягательства на них со стороны третьих стран{38}.
Готовился ли Сталин к войне с Германией,
или почему нельзя согласиться ни с Хрущевым, ни с Суворовым?
Давно пытаются доказать, что Сталин не верил в то, что Гитлер нарушит двусторонние договоренности и нападет на Советский Союз, и поэтому должным образом не готовил Красную Армию к войне. Об этом, в частности, во всеуслышание заявил с трибуны XX съезда КПСС в 1956 г. Н.С. Хрущев{39}. Заявление имело пропагандистский характер и находилось в полном противоречии с тем, что было в действительности.
Уже летом 1940 г., после капитуляции Франции, Кремлю было ясно, что война у порога. С конца июня в Москву стали поступать сведения о переброске частей вермахта из Западной Европы к советской границе и о военных приготовлениях Германии на Балтике. В октябре в Москву пришло первое сообщение о разработке штабом германского верховного главнокомандования планов войны против СССР. 29 декабря 1940 г., т.е. уже на одиннадцатый день после подписания Гитлером директивы № 21 (план «Барбаросса»), о ней стало известно в Москве (полным ее текстом советское правительство, однако, не располагало). И по мере того как приближался день германского нападения на СССР, поток тревожной информации становился все шире{40}. Да и внешнеполитические акции Берлина (заключение им Тройственного военного пакта с Италией и Японией, активный нажим на граничившие с СССР страны Восточной Европы с целью добиться их присоединения к этому пакту, посылка подразделений вермахта в Румынию и Финляндию и т.д.) ясно свидетельствовали о том, что военная угроза со стороны Германии неуклонно нарастает.
Советское правительство не только не игнорировало поступавшие к нему сведения о приготовлениях Германии к войне [17] против СССР, но и делало из них практические выводы. С лета 1940 г. оно активизировало работу по переводу экономики страны на военные рельсы, по разработке новых образцов военной техники и налаживанию их серийного выпуска, приняло серьезные административные меры, призванные мобилизовать ресурсы страны на военные нужды. Перед лицом нарастания военной опасности было укреплено руководство Народного комиссариата обороны СССР и Генерального штаба РККА{41}, которые, в свою очередь, занялись доработкой и уточнением планов прикрытия государственной границы, мобилизационных и оперативных планов на случай войны с Германией{42}. Была увеличена численность вооруженных сил, начато формирование новых частей и соединений, ускорена организационная и структурная перестройка Красной Армии{43}. К маю 1941 г. в составе РККА вместо прежних 120 было уже 300 дивизий, из которых почти 100 являлись танковыми и моторизованными.
В то же время в Кремле ясно понимали, что к войне с Германией СССР пока что не готов. Строительство оборонительных рубежей на новой западной границе еще не было завершено. Перевооружение Красной Армии, формирование крупных механизированных соединений, отвечавших новейшим требованиям ведения боевых действий, только-только начиналось. Выучка войск, их готовность пользоваться новейшей техникой оставляли желать много лучшего. Опыт советско-финляндской войны и боевых действий вермахта в Европе указывали на необходимость пересмотра тактических установок Красной Армии (напомним, что это стало ясно только весной — летом 1940 г.). Кроме того, в вооруженных силах после политических «чисток» предшествующих лет ощущался дефицит опытных командных кадров, особенно от командира дивизии и выше. На очень низком уровне находилась подготовка младших командиров РККА{44}. Чтобы решить вопросы материально-технической, оперативно-тактической и кадровой подготовки Красной Армии, требовалось время. Сталин полагал, что в лучшем случае лишь с 1942 г. вооруженные силы СССР будут в состоянии вести [18] маневренную войну и смогут на равных противостоять вермахту{45}. Аналогичную оценку перспектив развития Красной Армии давало в октябре 1940 г. и германское военное командование{46}.
Несмотря на крайнее напряжение сил и попытки ускорить процесс реорганизации и перевооружения Красной Армии, большинство из вышеназванных вопросов к 22 июня 1941 г. решить не удалось. Как бы ни хотелось советскому руководству быстро реформировать и перевооружить армию, экономические возможности страны были далеко не беспредельными. На вооружении у Красной Армии по-прежнему оставалось много устаревшей техники, а большинство соединений, которые первыми приняли на себя удар вермахта, не имели не только необходимого числа новых танков и самолетов, но и в достаточном количестве средств связи, транспорта и материально-технического обеспечения{47}. Многие из них не были даже укомплектованы по штатам военного времени. При приблизительно равном количестве соединений вермахта и Красной Армии, сосредоточенных к 22 июня 1941 г. по обе стороны советско-германской границы, первый имел значительное преимущество по численности личного состава (5 млн против 3 млн) и качеству вооружений, особенно в первом стратегическом эшелоне{48}. На отдельных участках фронта это преимущество оказалось двойным и даже тройным{49}.
В этой связи нельзя не отменить, что точка зрения, представленная высказываниями сторонников тезиса о «превентивной войне» во главе с Суровым, о вооруженных до зубов, оснащенных новейшей техникой бесчисленных «красных полчищах», которые летом 1941 г. были готовы обрушиться на Германию, как и прямо противоположные высказывания Хрущева, не соответствуют действительности. Заявления Суворова — это вымысел, причем вымысел далеко не новый. Выяснить, где его истоки, несложно. Для этого достаточно ознакомиться с обращением Гитлера к немецкой нации от 22 июня 1941 г. [19] [20]
Укрепление безопасности СССР (лето 1940 — весна 1941).
О концепции «пассивного выжидания развития событий»
Советское правительство понимало, что опаздывает с завершением мероприятий по подготовке к войне с Германией, и было заинтересовано в том, чтобы максимально оттянуть сроки ее начала{50}. Опасный для СССР период, по мнению Кремля, начинался с весны 1941 г. До этого, т.е. во втором полугодии 1940 г. и даже в первые месяцы 1941 г., опасность германской агрессии была невелика. Учитывая природно-климатические условия СССР, советское руководство полагало, что Гитлер может решиться на военное выступление лишь в летние месяцы{51}. Произвести передислокацию войск из Западной Европы к советской границе и решить вопросы материально-технического обеспечения похода против СССР до осени 1940 г. германское правительство просто не успевало. Начинать же войну против Советского Союза в условиях осенней распутицы или зимних холодов было рискованно даже для такой сильной и опытной армии, как вермахт.
Осенью 1940 г. появился еще один фактор, который, с точки зрения советского руководства, ограничивал возможность выступления Германии против СССР. Сорвались планы Гитлера до начала периода штормов и туманов в Ла-Манше высадить морской десант на британские острова и разгромить англичан на их собственной территории. Операцию «Морской лев» германскому командованию пришлось отложить на неопределенное время. Предпринятая Берлином вслед за этим попытка добиться капитуляции Англии с помощью массированных воздушных налетов и блокады ее морских коммуникаций также не увенчалась успехом. Англичане продолжали сопротивление и отказывались вступать в переговоры о мире с Германией на ее условиях. Продолжение англо-германского противоборства рассматривалось Москвой как фактор, обеспечивавший СССР определенные гарантии безопасности{52}. Напасть на Советский Союз, не завершив кампанию на западе, считали в Кремле, Гитлер вряд ли решится, поскольку это поставит Германию в положение войны на два фронта{53}. Однако ни в 1940 г., ни впоследствии советское руководство не исключало возможность того, что Англия и Германия попытаются найти компромисс и заключить мир, причем на антисоветской основе{54}.
Имея гарантированный разрез времени до весны 1941 г., Кремль с лета 1940 г. начал принимать энергичные меры, призванные укрепить безопасность СССР на стратегически важных направлениях, улучшить его геополитическое положение, обеспечить ему более удобные исходные позиции на случай, если придется вступить в войну. [21]
Большое значение в этом отношении имело включение в состав Советского Союза Латвии, Литвы и Эстонии. Несмотря на подписание этими государствами с СССР осенью 1939 г. договоров о дружбе и взаимопомощи и размещение на их территории советских гарнизонов, не было никакой гарантии, что в случае германо-советского конфликта их правительства не займут враждебную по отношению к Советскому Союзу позицию. Дальнейшее усиление в Прибалтике к лету 1940 г. влияния Германии и прогерманских настроений в правящих кругах свидетельствовало о реальной опасности их блокирования с «третьим рейхом»{55}. Включение Прибалтийских государств в состав СССР позволяло снять эту проблему, укрепить безопасность Ленинграда и северо-западных районов страны, значительно сократить западную границу СССР, а, следовательно, и фронт вероятного вторжения. Вынесение передового рубежа обороны на границу с Восточной Пруссией позволяло советскому военному командованию рассчитывать также на то, что в случае германского нападения, отразив первый удар агрессора, СССР сможет добиться переноса боевых действий в этот стратегически важный район рейха и, возможно, даже овладеет им, что будет иметь решающее значение для дальнейшего хода войны. По крайней мере так был сформулирован один из вариантов (второй вариант) возможной войны против Германии, изложенный Наркоматом обороны СССР и Генштабом РККА в»Соображениях об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на западе и на востоке на 1940 и 1941 годы» от 18 сентября 1940 г.{56}
Включение в состав СССР Прибалтийских республик значительно укрепило позиции советского военно-морского флота на Балтийском море. Он получил удобные незамерзающие порты и более широкие оперативные возможности. С этого момента советские корабли уже не могли быть заперты противником сразу же после начала боевых действий в замерзающем и контролируемом с побережий Финляндии и Эстонии Финском заливе.
Большое значение для укрепления безопасности СССР на Балтике имело подписанное им с Финляндией в октябре 1940 г. соглашение об Аландских островах, по которому финское правительство обязалось демилитаризовать эти острова, не укреплять их и не предоставлять для вооруженных сил других государств{57}. Аландские острова благодаря своему географическому положению давали возможность любой укрепившейся на них державе контролировать судоходство в восточной и центральной части Балтийского моря. Статус особой демилитаризованной зоны, который они приобрели, позволял советскому правительству надеяться на то, что Германии не удастся использовать их в качестве оперативной базы в войне против СССР, а также в качестве опорного [22] пункта для обеспечения своих морских перевозок из Швеции и Финляндии, откуда рейх ввозил стратегически важное для него сырье — железную руду и никель{58}.
С лета 1940 г., используя дипломатические и политические средства, советское правительство попыталось оказать нажим на правительство Финляндии с целью не допустить его сближения с Берлином, а также добиться от него согласия на расширение участия СССР в эксплуатации никелевых рудников в Петсамо (Печенге), а фактически на передачу их под контроль Москвы{59}.
Сложные вопросы решало советское правительство на юго-западе. Добившись от Румынии возвращения мирным путем Бессарабии (с ее аннексией Бухарестом в 1918 г. Москва никогда не соглашалась) и передачи СССР Северной Буковины, оно получило возможность не только укрепить безопасность Одессы и других крупных промышленных центров Украины, но и оказывать (теперь уже как придунайское государство) более активное влияние на политику стран бассейна Дуная и в целом на ситуацию в Юго-Восточной Европе{60}. В случае агрессии со стороны Германии и ее сателлитов СССР мог теперь в качестве ответной меры реально угрожать румынским нефтяным промыслам, покрывавшим львиную долю потребностей рейха и его европейских союзников в этом стратегически важном сырье, а также попытаться блокировать низовье Дуная и румынские черноморские порты, через которые они вели торговлю со странами Ближнего и Среднего Востока{61}. В оперативном отношении у Советского Союза появились более благоприятные возможности для того, чтобы в случае германского нападения попытаться «отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах их участия в войне», как гласил первый вариант плана возможной войны против Германии, изложенный в вышеупомянутом плане Наркомата обороны СССР и Генштаба РККА от 18 сентября 1940 г.{62}
Безопасность СССР на юго-западе во многом зависела от того, превратится ли Черное море в театр военных действий. СССР был заинтересован в том, чтобы предотвратить вовлечение черноморских стран в орбиту агрессивной политики Германии и появление на их территории вермахта. С этой целью советское правительство обратилось к правительству Болгарии с предложением заключить договор о дружбе и взаимопомощи. СССР заявил о готовности оказывать Болгарии помощь, в том числе военную, в случае нападения на нее любой третьей страны или коалиции стран. Болгарии же предлагалось оказывать помощь СССР в случае возникновения угрозы его интересам на Черном море [23] или в Проливах{63}. От Германии СССР добивался вывода ее войск с территории Румынии, признания восточной части Балканского полуострова зоной безопасности СССР, невовлечения Балканских стран в Тройственный пакт{64}.
Учитывая опыт Крымской и первой мировой войн, а также иностранной военной интервенции против Советской России, правительство СССР было заинтересовано в том, чтобы не допустить проход через Проливы военных флотов нечерноморских государств. С этой целью оно попыталось добиться участия в контроле за судоходством через Босфор и Дарданеллы либо, как минимум, побудить Турцию в случае вовлечения СССР в войну соблюдать нейтралитет и выполнять возложенные на нее международными договорами обязательства по обеспечению режима Черноморских Проливов{65}. В марте 1941 г. СССР и Турция обменялись заявлениями о сохранении ими нейтралитета по отношению друг к другу в случае вовлечения одной из сторон в войну{66}.
Огромное значение в плане подготовки к отражению германской агрессии имел для СССР заключенный в Москве 13 апреля 1941 г. советско-японский договор о нейтралитете{67}. Благодаря этому договору для СССР снижалась опасность войны на два фронта и появлялась возможность использовать часть войск, дислоцированных на Дальнем Востоке, для усиления группировки, прикрывавшей западные границы.
В ответ на военные приготовления Германии правительство СССР с осени 1940 г. заняло более жесткую позицию и в двусторонних отношениях с Берлином. Учитывая связанность рейха войной на западе, Кремль попытался добиться от него определенных уступок, которые позволили бы укрепить безопасность СССР, а также соблюдения им ранее достигнутых двусторонних советско-германских договоренностей. Эти цели преследовал, в частности, визит В.М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г.{68} Воздействовать на германское руководство Москва пыталась также дипломатическими демаршами{69}, подчеркнуто твердой, бескомпромиссной позицией, которую заняли ее представители на переговорах с Германией по [24] пограничным, переселенческим, имущественным и прочим вопросам, проходивших в то время{70}, и с помощью экономических мер. Советское правительство нередко использовало свои сырьевые и продовольственные поставки в Германию в качестве рычага политического давления{71} и надеялось, что, применив этот инструмент, оно сможет «в критический момент серьезно ограничить свободу действий немецкого руководства»{72}.
В свете вышесказанного о советской внешней политике в период с лета 1940 до весны 1941 г. не могут не вызывать удивление появившиеся на страницах отечественной научной литературы заявления о том, что в это время у СССР якобы «не было никакой внешней политики», была лишь «линия пассивного выжидания развития событий»{73}, а также попытки представить СССР в роли страуса, прячущего голову в песок{74}. Такого рода оценки не соответствуют действительности. СССР проводил активную политику укрепления своей безопасности. Другой вопрос, что не все проблемы ему удалось решить. Советское правительство не смогло побудить Берлин пересмотреть ориентиры своей «восточной политики» и отказаться от планов войны против СССР. Ему не удалось противодействовать вовлечению Германией в антисоветскую коалицию Румынии, Финляндии, Венгрии, Словакии — государств, расположенных вдоль западной границы СССР, а также усилению германского влияния в Болгарии и Турции.
Относительно же высказываний о том, что летом 1940 — весной 1941 г. Советский Союз занимал якобы выжидательную позицию и пассивно наблюдал за развитием событий, отметим, что они представляют собой пример некритического заимствования отдельных положений западной историографии, в частности, английской. В свое время с помощью такого рода заявлений британские политики попытались оправдать полный провал своей дипломатии весной — в начале лета 1940 г., когда им не удалось спровоцировать обострение советско-германских отношений и создать антигерманский фронт в Юго-Восточной Европе. Лондон надеялся предотвратить активные боевые действия в Западной Европе и толкнуть вермахт на восток или юго-восток. Однако усилия британской дипломатии в данном случае не увенчались успехом. Англо-французская коалиция потерпела сокрушительное поражение. Часть вины за это поражение западные политики попытались возложить на Кремль, заявив, что он пассивно взирал на то, как гибнет Франция. Обвинения [25] были в высшей степени лицемерными, учитывая, что англичане и французы проводили в это время в отношении СССР откровенно враждебный курс, взвешивали возможность объявления ему войны, готовили бомбовые удары по советским нефтяным центрам на Кавказе{75}.
Попытки СССР предотвратить войну (апрель-май 1941)
Жесты доброй воли
В политическом планировании советского руководства на начальном этапе второй мировой войны всегда присутствовал расчет на то, что германская армия будет связана и обескровлена войной против одного из европейских государств или их коалиции и это исключит возможность ее выступления против СССР. Такие надежды Кремль испытывал и когда вермахт совершал бросок в Северную Европу, и когда он разворачивал активные боевые действия против Франции и Англии на западе. Надежды на то, что Германия увязнет в новой войне, были у советского руководства, по-видимому, и весной 1941 г. Государственный переворот в Югославии в конце марта 1941 г., в результате которого к власти пришло антигермански настроенное правительство Д. Симовича, отказавшееся ратифицировать договор о присоединении Белграда к Тройственному пакту, привел к резкому обострению германо-югославских противоречий{76}. Возникновение на южной границе рейха серьезного очага напряженности позволяло Кремлю надеяться на то, что вермахт двинется сначала на юго-восток и это даст СССР выигрыш времени{77}. Стимулировать сопротивление Балканских стран Германии и ее союзникам Москва попыталась, заключив с Югославией в ночь с 5 на 6 апреля 1941 г., т.е. всего за несколько часов до вторжения на ее территорию вермахта, договор о дружбе и ненападении{78}. [26]
Однако надежды советского руководства на то, что балканская кампания германской армии приобретет затяжной характер, не оправдались. Уже первые операции вермахта в Югославии и Греции показали, что эти страны не смогут оказать серьезного сопротивления агрессору. 17 апреля 1941 г. капитулировала Югославия. Спустя неделю была предрешена участь материковой Греции. Выигрыша времени Кремль не получил, и теперь он уже не мог не считаться с возможностью выступления Германии против СССР в самое ближайшее время. Ситуация стала угрожающей.
Понимая серьезность обстановки и видя, что страна пока что не готова к войне, советское правительство с весны 1941 г. скорректировало свою «германскую политику» и попыталось воздействовать на Берлин средствами, отличавшимися от тех, которые оно использовало в предшествующий период. Кремль решил продемонстрировать свою готовность к поиску компромисса с рейхом, с одной стороны, и военную мощь СССР — с другой. Ставка делалась на то, чтобы втянуть Германию в переговоры, сами переговоры затянуть до осени 1941 г., т.е. до периода распутицы и холодов, и тем самым выиграть время до весны 1942 г.79
Не «симпатиями к Гитлеру и фашизму» и не иллюзиями относительно «дружбы» с Германией, как это пытаются представить некоторые авторы, определялось все то, что делалось Москвой в этот период, чтобы предотвратить столкновение с «третьим рейхом». Нельзя согласиться и с другой крайней точкой зрения, согласно которой советское правительство весной — в начале лета 1941 г. заняло позицию непротивления гитлеровским планам агрессии и было готово ради сохранения мира сделать далеко идущие уступки Германии. Войну советское правительство стремилось предотвратить, основываясь на трезвой оценке внутри- и внешнеполитического положения СССР, состояния его вооруженных сил и понимании того, какую величайшую опасность для советской страны таила в себе агрессия Германии и ее союзников. Никаких территориальных, политических, военных и экономических уступок рейху оно не предлагало{80}. Подчеркивая свою склонность к мирному диалогу и поддержанию нормальных отношений, советское руководство в то же время последовательно проводило курс на то, чтобы реализовать внешнеполитические интересы СССР, создать международные условия, которые затруднили бы Германии выступление против Советского Союза, и готовило страну и вооруженные силы к отражению возможного нападения.
Рассмотрим, опираясь на документы, чем характеризовалась «германская политика» СССР весной — в начале лета 1941 г.
Перемены в подходе Кремля к отношениям с Германией руководство «третьего рейха» начало отмечать в апреле 1941 г. После «замораживания» советской стороной январских и февральских поставок в Германию, [27] предусмотренных двусторонним хозяйственным соглашением от 10 января 1941 г.{81}, в марте — апреле был не только выполнен, но и значительно перевыполнен их объем за весь квартал{82}. 15 апреля 1941 г. на переговорах по пограничным вопросам к полному удивлению немецкой стороны НКИД СССР «безоговорочно принял» германские предложения, против которых до этого резко возражал{83}. Не остался без внимания Берлина и дружественный жест Сталина в адрес Германии во время проводов из Москвы 13 апреля 1941 г. министра иностранных дел Японии И. Мацуоки. В присутствии многочисленных представителей дипломатического корпуса Сталин «несомненно намеренно», как немедленно сообщил о том в Берлин посол Германии в СССР Ф.В. фон дер Шуленбург, особенно горячо приветствовал немецких дипломатов и, обращаясь к ним, дважды подчеркнул: СССР и Германия должны остаться друзьями{84}.
Как бы в подтверждение изменения курса СССР, советское правительство 9 мая 1941 г. закрыло дипломатические представительства стран, оккупированных Германией, в том числе югославское посольство. Из советской прессы исчезло все, что Берлин мог квалифицировать как проявление недружественной позиции в отношении Германии{85}.
Жестом, рассчитанным на определенный резонанс в Берлине, явилось установление советским правительством в конце апреля 1941 г. дипломатических отношений с вишистским правительством Франции, а в первой половине мая — с прогерманским правительством Ирака, пришедшим к власти в результате государственного переворота{86}.
Стремясь продемонстрировать готовность к мирному диалогу и поиску новой надежной политической базы для советско-германских отношений, Кремль в апреле 1941 г. неоднократно давал Берлину понять, что СССР готов к сближению и сотрудничеству с Тройственным пактом{87}, т.е. мог бы вернуться к рассмотрению тех предложений, которые Гитлер и Риббентроп делали наркому иностранных дел В.М. Молотову во время его визита в Германию осенью 1940 г.{88} Месяц спустя, в середине мая 1941 г., после назначения Сталина председателем Совета Народных Комиссаров СССР{89}, советские дипломаты, если верить агентурным [28] донесениям, поступавшим в «бюро Риббентропа» («личный штаб» министра иностранных дел Германии), в доверительных беседах начали даже высказывать мысль, что для урегулирования советско-германских отношений и торжественного присоединения СССР к Тройственному пакту Сталин якобы готов прибыть с визитом в Берлин{90}.
Перспективы развития советско-германских отношений зависели не только от того, как поведет себя в дальнейшем Берлин, но и в немалой степени от того, как будет складываться международная обстановка в целом, какую позицию займут граничащие с СССР страны, прежде всего Румыния, Финляндия и Венгрия. Располагая информацией об интенсивных контактах генеральных штабов армий этих стран с командованием вермахта и о планах последнего использовать территорию и вооруженные силы названных стран для нападения на СССР{91}, советское руководство с весны 1941 г. начало прилагать активные усилия к тому, чтобы улучшить отношения с ними, помешать Германии объединить их в коалицию для войны против СССР.
20 марта 1941 г. Кремль сделал дружественный жест в адрес Будапешта, возвратив ему знамена венгерской революции 1848 г.{92} Месяцем раньше, 26 февраля 1941 г., советское правительство подписало с Румынией договоры о торговле и судоходстве и соглашение о торговле и платежах, предусматривавшие применение сторонами режима наибольшего благоприятствования{93}. В связи с событиями в Белграде в начале апреля 1941 г. Москва попыталась добиться от венгерского и румынского правительств неучастия их стран на стороне Германии в войне против Югославии{94}. В апреле 1941 г. Кремль начал активно зондировать почву в Бухаресте на предмет улучшения советско-румынских отношений и заключения двустороннего договора о ненападении{95}, а в мае довел до сведения румынского правительства, что «готов решить все территориальные вопросы с Румынией и принять во внимание определенные пожелания относительно ревизии (границ. — О.В.),
если Румыния присоединится к советской политике мира»{96}.
Серьезную тревогу вызывала в Москве политика Финляндии. Стремление правящих кругов этой страны взять реванш за поражение в зимней войне ни для кого в мире не являлось секретом. С апреля 1941 г. пресса многих стран уже открыто писала об усилении группировки германских войск в Финляндии и сотрудничестве между германскими и финскими [29] военными, направленном против СССР{97}. 25-26 мая 1941 г. начальник генерального штаба финской армии генерал Э. Хайнрикс провел в Берлине секретные переговоры с командованием вермахта об участии Финляндии в войне против СССР{98}, о чем стало известно как Лондону, так и Москве. 27 мая правительство Финляндии отозвало из Москвы своего посланника Ю.К. Паасикиви, сторонника добрососедских отношений с СССР, назначив временным поверенным П.Ю. Хиннинена{99}.
Стремясь предотвратить дальнейшее нарастание антисоветизма в политике Хельсинки, Кремль попытался продемонстрировать добрую волю и подчеркнуть свою заинтересованность в сохранении мира с Финляндией. В СССР знали о критической ситуации с обеспечением хлебом, возникшей у северного соседа{100}, и попытались воспользоваться этим обстоятельством для того, чтобы повлиять на его политику. 30 мая 1941 г. Сталин дал аудиенцию Паасикиви перед его отъездом в Хельсинки и в ходе беседы заявил, что советское правительство придает большое значение добрым отношениям с Финляндией и со своей стороны готово к их улучшению. В доказательство этого оно решило дать Финляндии 20 тыс. т хлеба сверх ранее сделанных поставок{101}, не считаясь с тем, что Финляндия плохо выполняет свои обязательства по поставке товаров Советскому Союзу. В первых числах июня 1941 г. Финляндии в срочном порядке было отгружено свыше 7,5 тыс. т хлеба{102}.
Весной — в начале лета 1941 г. советское правительство с помощью экономических мер попыталось заинтересовать в сохранении мира с СССР и главных союзников Германии по Тройственному пакту — Италию и Японию. В конце апреля 1941 г. оно предложило итальянскому правительству возобновить двусторонние переговоры о поставках из СССР в Италию нефтепродуктов{103}, а в начале июня парафировало проекты торгового соглашения и соглашения о товарообороте и платежах с Японией, сделав при этом Токио определенные уступки{104}.
Стремление СССР предотвратить столкновение с Германией и ее союзниками, продемонстрировать свою добрую волю и устранить все то, что могло быть использовано в качестве повода для конфликта, не осталось незамеченным в Берлине. Однако там никак не реагировали на действия советского правительства. Своих планов в отношении СССР нацистское руководство менять не собиралось, а действия Кремля с усмешкой квалифицировались как «невроз на почве страха»{105}, лишний раз свидетельствовавший о военной слабости Советского Союза. [30]
Оценивая политику правительства СССР, германские дипломаты и германская разведка однозначно отмечали отсутствие у него агрессивных намерений в отношении «третьего рейха», его стремление с помощью политических и экономических мер предотвратить войну либо, по меньшей мере, выиграть время, необходимое для того, чтобы завершить мероприятия по укреплению обороны{106}. Суворов и его единомышленники, пытающиеся доказать, что Советский Союз летом 1941 г. готовил нападение на Германию, по понятным причинам игнорируют эти оценки и предпочитают не затрагивать вопрос о характере внешнеполитической деятельности СССР весной — в начале лета 1941 г., поскольку как то, так и другое опровергает миф об агрессивных замыслах Москвы.
Политика устрашения
Подавая Берлину сигналы о желании сохранить мир, советское правительство в то же время понимало, что одних дипломатических средств и дружественных жестов может оказаться недостаточно для того, чтобы повлиять на нацистское руководство. Поэтому наряду с демонстрацией миролюбия оно использовало другой традиционный инструмент большой политики — устрашение, с помощью которого рассчитывало отрезвить сторонников войны в Берлине.
Проводя огромную работу по укреплению обороноспособности страны, советское правительство к весне 1941 г. добилось определенных успехов в развитии отдельных видов вооружений, в частности авиационных. Боевые качества новых советских самолетов, которые начали поступать на вооружение в 1941 г., довольно высоко оценивались германским военным командованием. Неслучайно в первый же день войны нацистские «люфтваффе» нанесли особенно мощный внезапный удар по местам дислокации советской авиации. Весной — в начале лета 1941 г. Кремль попытался использовать мощь советских военно-воздушных сил в качестве фактора сдерживания Германии.
Отнюдь не «беспечностью» и «доверчивостью» правительства СССР объяснялось, например, то, что в апреле 1941 г. оно продемонстрировало делегации германской авиационной промышленности новейшие советские авиазаводы и выпускавшуюся ими боевую технику. За этим стоял совершенно определенный политический расчет, и немцы это хорошо поняли. Заместитель германского военного атташе в СССР полковник Г. Кребс доложил в Берлин 9 апреля 1941 г.: нашим представителям «дали посмотреть всё…
Очевидно, Россия хочет таким способом устрашить возможных агрессоров»{107}. Днем раньше Шуленбург специальной телеграммой передал в министерство иностранных дел [31] Германии слова главного конструктора первого авиационного завода Арт.И. Микояна, произнесенные им на банкете, «видимо, по поручению сверху»: «Вы видели грозную технику Советской страны. Мы мужественно отразим любой удар, откуда бы он ни последовал»{108}.
В мае-июне 1941 г. советская сторона продолжала использовать фактор мощи своих военно-воздушных сил для сдерживания Германии. В частности, усиленно распространялись слухи о том, что в случае германского нападения советская авиация немедленно нанесет ответный удар возмездия по Берлину и другим немецким городам{109}, о возможности применения ею химического и бактериологического оружия{110.
Грозные предостережения в адрес Германии делались также по дипломатическим и агентурным каналам{111}.
Не только военные, но и политические цели преследовало начатое советским правительством в мае 1941 г. выдвижение войск из внутренних округов в западные приграничные районы. Немцам давали понять, что в случае войны на легкую победу им рассчитывать не стоит, что вермахту противостоит грозная сила и что Германии лучше выяснить отношения с СССР не на поле боя, а за столом переговоров. Показательно, что свои военные мероприятия на западной границе советское правительство не только не скрывало, а скорее, наоборот, подчеркивало. 9 мая 1941 г. было опубликовано опровержение ТАСС, в котором Москва отрицала факт ослабления своей группировки на границе с Германией{112}. 17 мая советское правительство ввело ограничение на передвижение по стране иностранных дипломатов и журналистов, прежде всего установило запрет для них на поездки в западные приграничные округа{113}, чем лишний раз дало понять, что занято очень серьезными военными приготовлениями. Расчетом на устрашение и сдерживание Германии были продиктованы проведенные в мае 1941 г. на территории всей страны крупные учения воздушнодесантных частей Красной Армии и подразделений гражданской обороны, призыв на сборы «нескольких сотен тысяч резервистов» для обучения их пользованию новыми образцами вооружения. Эти мероприятия, как отмечалось в донесениях германских дипломатов, в отличие от той практики, которой советское руководство придерживалось в предшествующие годы, были широко разрекламированы{114}.
Однако попытки воздействовать на Берлин с помощью военного устрашения, равно как и дружественных жестов, успеха советскому правительству не принесли. Нацистское руководство было твердо [32] убеждено в том, что даже при численном превосходстве Красной Армии над вермахтом в два — три раза (не говоря уже о том соотношении сил, которое было в действительности) она не сможет противостоять ему{115}, что демонстративные мероприятия СССР у границы — это признак его военной слабости, желания предотвратить войну.
О характере группировки Красной Армии
в западных приграничных округах
Начатое советским правительством 13 мая 1941 г. выдвижение войск из внутренних округов к западной границе СССР{116} приверженцы тезиса о «превентивной войне» преподносят как свидетельство подготовки Советским Союзом нападения на Германию. При этом они, однако, обходят полным молчанием вопрос: какие действия Германии предшествовали этому решению? Стоит напомнить некоторые факты, чтобы убедиться в несостоятельности такого рода утверждений.
Сосредоточение вермахта против СССР началось с лета 1940 г. С конца января 1941 г. Германия приступила к переброске главных сил к границе с Советским Союзом, причем передислокация войск производилась ею во все более ускорявшемся темпе. По данным советской разведки, к 4 апреля 1941 г. военная группировка Германии на границе с СССР состояла из 72-73 дивизий, к 5 мая — 103-107, а к 1 июня — уже из 120 дивизий, не считая войск, которыми располагали Румыния, Финляндия и Венгрия{117}. К началу мая 1941 г. соотношение сил между Германией и СССР, сосредоточенных по обе стороны границы, несмотря на принимавшиеся советским правительством меры по укреплению армий прикрытия, начало изменяться в пользу немцев. Как свидетельствует в своих воспоминаниях Г.К. Жуков, расчеты, произведенные в это время Генштабом РККА, показали, что наличных войск приграничных округов становится недостаточно для отражения возможного удара немцев. Поэтому было принято решение для укрепления обороны на западе срочно отмобилизовать несколько армий за счет внутренних округов и выдвинуть их на рубеж рек Днепр и Западная Двина. Всего в мае 1941 г. из внутренних округов ближе к западной границе перебрасывалось 28 стрелковых дивизий и четыре армейских управления. Все дивизии были сокращенного состава (по 8-9 тыс. вместо 14,5 тыс. человек) и не располагали всей предусмотренной по штату боевой техникой{118}. Эти войска должны были составить второй стратегический эшелон и располагаться на значительном удалении от границы — до 400 км.
Ни по своему составу, ни по характеру своей дислокации данная группировка не могла быть использована как армия вторжения и в качестве таковой не рассматривалась и немецким военным командованием. [33] Оценивая советскую группировку в западных приграничных округах, начальник генерального штаба сухопутных сил Германии Ф. Гальдер отмечал в своем дневнике (запись от 22 мая 1941 г.) ее оборонительный характер и «решимость русских удержаться на границе», а отнюдь не вторгаться в Германию{119}.
Говоря об оценке германским политическим руководством и командованием вермахта военных намерений СССР, нельзя также не отметить, что они квалифицировали материально-техническое и кадровое состояние Красной Армии как в целом неудовлетворительное и считали, что она не в состоянии вести широкомасштабные наступательные операции{120}. В оперативном планировании германского военного командования (от первых разработок сценариев войны против СССР, сделанных летом 1940 г., и до самого нападения на СССР) вариант наступательных действий Красной Армии в расчет даже не принимался{121}. Ни Гитлер, ни другие представители нацистского руководства не верили в возможность нападения Советского Союза на Германию и не располагали ни дипломатическими, ни агентурными сведениями на этот счет. Неслучайно германскому правительству пришлось впоследствии изрядно поломать голову над тем, как обвинить СССР в «нелояльности» и подготовке «удара в спину» Германии «во время ее смертельной схватки» с Англией. Несмотря на все старания, нацисты так и не смогли привести доказательств агрессивных намерений Советского Союза. В официальных заявлениях, сделанных 22 июня 1941 г., Гитлеру и нацистскому министерству иностранных дел пришлось ограничиться лишь перечислением разногласий между СССР и Германией, указанием на деятельность Коминтерна и советской разведки на подконтрольных рейху территориях да ссылкой на увеличение численности советских войск у границы Германии, которое якобы создавало угрозу ее безопасности{122}.
Обо всех этих фактах приверженцы тезиса о «превентивной войне» гитлеровской Германии против СССР предпочитают не вспоминать, равно как не говорят они и о том, что части РККА, расположенные в приграничных округах и даже в непосредственной близости от границы, советское правительство не приводило в состояние повышенной боевой готовности, что лишний раз свидетельствовало о выжидательно-оборонительной, а отнюдь не об агрессивно-наступательной позиции, которую занимала Москва. Если бы СССР планировал нападение на Германию, то ему вряд ли стоило дожидаться завершения оперативного развертывания вермахта. Еще проще было бы для него совершить нападение летом 1940 г., когда восточную границу рейха прикрывало всего несколько дивизий. Но этого, как известно, он не сделал. [34]
Военная доктрина и оперативные планы
Красной Армии накануне войны
или как СССР пытаются представить в качестве агрессора
Выдвижение дополнительных частей Красной Армии на запад, начавшееся в мае 1941 г., являлось ответом на германские военные приготовления и отнюдь не свидетельствовало о намерении СССР напасть на «третий рейх». В этой связи нельзя не сделать краткое источниковедческое отступление и не остановиться на одном документе, с помощью которого в последнее время СССР пытаются обвинить в наличии у него агрессивных замыслов. Этот документ — проект «Соображений по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза» от 15 мая 1941 г., подписанный A.M. Василевским, занимавшим тогда должность заместителя начальника оперативного управления Генштаба Красной Армии. В нем предлагалось «упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию», пока та не успела сосредоточиться, организовать фронт и взаимодействие войск.
Специалистам этот документ известен давно. Основная его идея была в свое время изложена в книге Д.А. Волкогонова о Сталине{123}, а затем сам документ был опубликован в российской научной периодике{124}. Разработка от 15 мая 1941 г. представляет собой набросок одного из вариантов плана стратегического развертывания Красной Армии, подготовленный в обстановке нарастания военной опасности и совершенно очевидных приготовлений Германии к нападению на СССР.
В самом факте подготовки этого документа, учитывая сложность ситуации, не было ничего особенного. В задачи генерального штаба любой армии входит изучение всех возможных сценариев войны с вероятным противником. Работа советского генштаба в этом отношении не представляла исключения. Важен другой вопрос: был ли данный документ принят к исполнению, т.е. имелось ли политическое решение, приводившее в действие изложенный в нем сценарий войны против Германии? Военные, как известно, лишь готовят предложения, а решение о том, начинать войну или нет, когда ее начинать и какого плана придерживаться, принимают политики, прежде всего глава государства.
Сколько бы раз ни заявляли о том, что проект оперативного плана от 15 мая 1941 г. был подписан Сталиным, Тимошенко и Жуковым{125} или был принят к исполнению на основании устных распоряжений названных лиц{126}, никаких документальных подтверждений [35] этому нет. На разработке, подписанной Василевским, отсутствуют какие бы то ни было подписи, пометы и резолюции, сделанные Сталиным, Тимошенко или Жуковым. Нет также ни прямых, ни косвенных документальных подтверждений того, что эта разработка была вообще представлена главе советского государства или правительству. Думается, не лишне было бы задать вопрос, мог ли вообще этот документ в том виде, в каком мы его имеем (рукописный текст с многочисленными исправлениями и вставками, большинство из которых с трудом поддается прочтению), быть подан первому лицу в государстве? Заслуживает внимания, наконец, и тот факт, что этот документ долгое время (до 1948 г.) хранился в личном сейфе Василевского — не в бумагах Сталина, Тимошенко, Жукова либо начальника оперативного управления Генштаба РККА Н.Ф. Ватутина, где ему, казалось бы, надлежало находиться, если бы он был утвержден или хотя бы рассмотрен, и именно из сейфа Василевского перекочевал в архив. Данный документ никогда не выходил из стен генштаба. Он так и остался черновым рабочим документом.
Попытки сделать сенсацию из разработки, датированной 15 мая 1941 г., призваны по сути дела отвлечь внимание от другого документа — «Соображений об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на западе и на востоке на 1940 и 1941 годы» от 18 сентября 1940 г. Этот документ был подписан наркомом обороны Тимошенко, начальником генштаба Мерецковым, утвержден Сталиным (14 октября 1940 г.) и являлся как раз той основополагающей директивой, которой руководствовалась Красная Армия.
Но прежде чем обратиться к этому плану, укажем еще на один недостойный прием, который используют авторы, пытающиеся доказать, что Советский Союз готовил нападение на Германию, — преднамеренное искажение военной доктрины СССР того периода. Пытаясь представить РККА в качестве армии агрессии, они постоянно цитируют слова из ее полевого устава (ПУ-39) о том, что Красная Армия — это «самая нападающая из всех когда-либо нападавших армий». Однако стоит заглянуть в устав, чтобы убедиться в сомнительном характере данного «аргумента». В уставе проводится идея активной обороны, а отнюдь не агрессии. В нем говорится: «На всякое нападение врага
Союз Советских Социалистических Республик ответит
сокрушительным ударом всей мощи своих вооруженных сил … Если враг навяжет нам войну,
Рабоче-Кресть-янская Красная Армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий»{127}—{128} (курсив мой. — О.В.).
Идея быстрого перехода от обороны в наступление, но никак не агрессии против других стран, определяла военную доктрину Красной Армии. Ее главная установка заключалась в том, чтобы в случае нападения сдержать противника на границе, разгромить вражескую армию вторжения в приграничных боях, перенести боевые действия [36] на территорию противника и, развернув наступление, нанести ему окончательное поражение в его собственном «логове». Эта установка предельно ясно изложена в плане от 18 сентября 1940 г. В нем черным по белому записано, что война может начаться в результате нападения на СССР Германии и ее союзников, и высказывалось предположение, что главный удар будет нанесен вермахтом с территории Восточной Пруссии по двум направлениям — на Ригу и на Минск. Задачи Красной Армии в случае войны определялись следующим образом: «активной обороной прочно прикрывать наши границы в период сосредоточения войск»
и сковать основные силы противника. По завершении сосредоточения советских войск нанести ответный удар (в зависимости от конкретной политической обстановки) на направлении Люблин — Краков — верхнее течение р. Одер либо в Восточной Пруссии. Ни слова о том, что инициативу развязывания войны СССР может взять на себя, в плане нет{129}.
Та же установка лежала в основе нового варианта плана стратегического развертывания Красной Армии, подготовленного генштабом И марта 1941 г., который отличался от плана 18 сентября 1940 г. в основном лишь тем, что определял в качестве главного направления вероятного удара вермахта в случае «вооруженного нападения Германии на СССР»
южное — с территории «генерал-губернаторства» на Киев с целью захвата Украины{130}. Данный вариант плана, как и вариант, датированный 15 мая 1941 г., не был подписан командованием Красной Армии и не был утвержден Сталиным.
Не содержат никаких указаний на агрессивные замыслы СССР в отношении Германии и ее союзников не только оперативные планы стратегического звена РККА, но и оперативные планы военных округов, армий и дивизий{131}.
О том, что идея активной обороны и быстрого перехода из нее в контрнаступление не только накануне войны, но и в первые ее дни продолжала определять мышление советского политического руководства и командования РККА, свидетельствуют также директивы № 2 и № 3, направленные в войска из Москвы 22 июня 1941 г.{132} Отметим также, что директива № 2, предписывавшая уничтожить вражеские силы, вторгшиеся на советскую территорию, категорически запрещала Красной Армии до особого распоряжения переходить наземными войсками границу,
а директива № 3 прямо свидетельствовала о том, что советская сторона руководствовалась в своих действиях не разработкой от 15 мая 1941 г., а планом от 18 сентября 1940 г. Авторам же, пытающимся доказать, что в оперативном мышлении советского командования якобы начисто [37] отсутствовало понятие «оборона», чтобы убедиться в обратном, стоит ознакомиться с материалами совещания высшего руководящего состава РККА 23-31 декабря 1940 г., на котором обсуждались принципиальные вопросы строительства Красной Армии, ее стратегии и тактики{133}.
Международное положение и обстановка
на театрах военных действий (апрель-май 1941)
Почему выдвижение дополнительных частей Красной Армии на запад началось 13 мая 1941 г.? Этот вопрос заслуживает особого внимания, поскольку позволяет составить представление о том, как оценивало советское правительство ситуацию в мировой политике и события на театрах военных действий. Он затрагивает и другую проблему, вызывающую дискуссии среди историков: надеялся ли Сталин, что Гитлер еще может повернуть на запад и до нападения на СССР предпринять «бросок через Ла-Манш»?
Полагая, что Германия вряд ли решится выступить против СССР, пока будет связана на западе, советское руководство считало, что германо-советскому столкновению, если ему все же суждено случиться, будет предшествовать один из двух возможных вариантов развития событий: активизация боевых действий немцев против Англии с целью добиться ее капитуляции либо достижение англо-германского компромисса. Первый вариант, с точки зрения интересов СССР, был предпочтительным, поскольку давал Москве выигрыш времени. Ввиду же непредсказуемости исхода германо-британской войны и дальнейшего развития ситуации, в том числе в случае поражения Англии (перед странами Тройственного пакта неизбежно встала бы проблема раздела и «освоения» «британского наследства»), могло вообще случиться такое, что Германии пришлось бы надолго отказаться от своих агрессивных замыслов в отношении СССР.
В оперативном плане у Германии имелась возможность добиться «развязки» на западе, т.е. переломить ход войны против Великобритании в свою пользу. Однако Москва не связывала эту возможность с германским десантом на Британские острова. Для проведения десантной операции немцам необходимо было добиться превосходства над англичанами на море и в воздухе. Ни первого, ни второго им достичь не удалось. Уже в начале марта 1941 г. советскому правительству по разведывательным каналам стало известно, что Гитлер отказался от планов вторжения в Великобританию{134}. Поэтому дезинформационная акция Берлина, преследовавшая цель представить действия Германии весной — в начале лета 1941 г. как подготовку операции «Морской лев»{135}, не могла ввести Москву в заблуждение. [38]
Добиться перелома в войне против Англии Германия могла только одним способом, — нанеся вместе с итальянцами удар по британским позициям в Средиземноморье (Гибралтар, Мальта, Крит, Кипр) и на Ближнем Востоке — в Египте, Ираке и Палестине, т.е. в регионе, являвшемся ключевым звеном Британской колониальной империи. Германо-итальянская победа над англичанами на Ближнем Востоке при одновременном захвате японцами Сингапура, чего в марте — апреле 1941 г. требовали от Токио Берлин и Рим{136}, поставила бы Лондон перед угрозой утраты Индии и других колониальных владений в Азии и Восточной Африке. Великобритании был бы нанесен сокрушительный удар, от которого она уже вряд ли смогла бы оправиться.
Идея перенесения центра тяжести войны против Англии в Средиземноморье и на Ближний Восток зимой 1940 — весной 1941 г. имела широкое распространение в Берлине. На этом настаивало, в частности, командование германских военно-морских сил{137}. Эту идею разделяли влиятельные круги в министерстве иностранных дел Германии, в том числе Риббентроп{138}. Прямо заинтересован в этом был главный военный союзник Гитлера — Б. Муссолини{139}. Германо-итальянского удара в Средиземноморье и на Ближнем Востоке опасались и сами англичане, считая его наиболее вероятным{140}. Нельзя не отметить, что в исследованиях по истории второй мировой войны, вышедших из-под пера некоторых бывших генералов вермахта, отказ Гитлера от решительных действий на Ближнем Востоке весной — в начале лета 1941 г. был впоследствии однозначно расценен как стратегическая ошибка, имевшая роковые последствия{141}.
Ситуация, сложившаяся в апреле — мае 1941 г., свидетельствовала о реальной возможности смещения центра тяжести германской экспансии в район Средиземноморья и на Ближний Восток. С захватом Балкан Германия и Италия получили стратегический плацдарм, с которого угрожали позициям англичан в Восточном Средиземноморье. В апреле 1941 г. в Северной Африке экспедиционный корпус генерала Э. Ромме ля добился серьезных успехов и быстро продвигался к границам Египта. В самом Египте нарастали капитулянтские настроения. Король Фарук I начал тайные переговоры с Берлином{142}. В это же время великий муфтий мусульман М.А. эль-Хуссейни при поддержке Берлина и Рима приступил к подготовке антибританского восстания арабов в Палестине, Трансиордании и других странах Ближнего Востока{143}. Германское правительство в [39] срочном порядке заключило с вишистской администрацией, удерживавшей под своим контролем Сирию, соглашение о сотрудничестве на Ближнем Востоке, направленном против англичан{144}. Одновременно немцы начали консультации с Кабулом с целью подключения Афганистана к действиям против англичан в Индии и создания «оси» Берлин — Багдад — Кабул{145}. В Германию прибыл лидер индийских националистов С.Ч. Босе (с согласия правительства СССР он тайно проследовал через советскую территорию{146}), начавший переговоры с Риббентропом и другими нацистскими деятелями о подготовке антибританского восстания в Индии{147}.
Особую остроту ситуации на Ближнем Востоке придали события в Ираке{148}. В ночь с 1 на 2 апреля 1941 г. в Багдаде произошел государственный переворот, в результате которого к власти пришли антибритан-ски настроенные круги во главе с P.A. аль-Гайлани, обратившиеся за помощью к Италии и Германии. 2 мая 1941 г. иракская армия начала боевые действия против англичан. Германия направила в Ирак группу офицеров генштаба, авиационный отряд и партию военного снаряжения. Берлин начал оказывать мощный дипломатический нажим на Турцию с целью добиться от нее согласия на пропуск вооружений, а в перспективе, возможно, и войск через ее территорию в Ирак{149}.
Не только сама обстановка, но и сведения, поступавшие в Москву из Лондона, из японских, турецких и прочих дипломатических источников, свидетельствовали о возможности германского удара на Ближнем Востоке{150}. По агентурным каналам советское посольство в Берлине также получало информацию о том, что для Германии «главный вопрос в данный момент — это вопрос арабских народов и установления нового порядка в арабском мире», что рейх «стремится добиться и на Ближнем Востоке таких же всеобъемлющих, рассчитанных на длительное время решений, каких он добился на Балканах», и ведет переброску войск в южном направлении{151}.
Сходную оценку давала и советская военная разведка. Так, в спецсообщении Разведуправления Генерального штаба Красной Армии от 5 мая 1941 г., направленном советскому руководству, в частности, отмечалось: «Наличные силы немецких войск для действий на Ближнем Востоке к данному моменту выражаются в 40 дивизиях, из которых 25 в Греции и 15 в Болгарии. В тех же целях сосредоточено до двух парашютных дивизий с вероятным использованием в Ираке»{152}. Нельзя не [40] отметить, что командование Красной Армии, оценивая стратегическую обстановку, считало (подобно западным военным аналитикам{153}) вполне возможным появление вермахта в Турции, Ираке и Иране и последующий удар Германии по СССР с юга{154}. В порядке подготовки к отражению такого удара Генштаб РККА с зимы 1940/41 г. тщательно изучал ближневосточный театр военных действий{155}, укреплялись Закавказский и Среднеазиатский военные округа, откуда даже в июне 1941 г. переброска войск к западной границе СССР не производилась{156}.
Ситуация, складывавшаяся на Ближнем Востоке и вокруг него, позволяла советскому руководству надеяться, что Гитлер предпочтет войне против СССР разгром Британской колониальной империи. Со своей стороны, Кремль попытался подчеркнуть, что не станет препятствовать германскому «дранг нах ориент». Согласно косвенным свидетельствам, сохранившимся в германских архивах, в апреле — начале мая 1941 г. в Анкаре прошли советско-германские консультации по Ближнему Востоку, которые от имени своих правительств вели полпред (с начала мая 1941 г. Чрезвычайный и Полномочный Посол{157}) СССР в Турции С.А. Виноградов и германский посол в Турции Ф. фон Папен. В ходе этих консультаций советская сторона подчеркнула свою готовность учитывать германские интересы в ближневосточном регионе{158}. 9 мая 1941 г. было опубликовано опровержение ТАСС, в котором отрицались сведения, приводившиеся в сообщениях зарубежных информационных агентств, об усилении военно-морских флотов СССР в Черном и Каспийском морях, о передислокации на юго-запад СССР, т.е. в тыл балканской группировки вермахта, одной из советских воздушных армий, а также о намерении Москвы потребовать от Тегерана предоставления Советскому Союзу аэродромов в центральном и восточном районах Ирана{159}. Этим заявлением, которым одновременно опровергались сведения об ослаблении флота СССР на Балтике и возможность сокращения группировки Красной Армии в западных приграничных округах, советское правительство подчеркивало, что советско-германская граница надежно прикрыта, и как бы указывало Берлину направление, на котором мог развиваться его «динамизм» без противодействия со стороны СССР.
Однако надежды Кремля на то, что Гитлер двинется на Ближний Восток и тем самым еще глубже увязнет в войне против Англии, начали рушиться уже в мае 1941 г. 12 мая германское правительство официально объявило о том, что 10 мая 1941 г. заместитель Гитлера по партии Р. Гесс [41] тайно вылетел в Англию{160}. В Москве полет Гесса был воспринят как очень тревожный сигнал. Его расценили как попытку определенных кругов в нацистском руководстве добиться примирения с Англией и тем самым обеспечить Германии тыл для войны против СССР. Реакция Кремля на это настораживающее событие последовала незамедлительно — 13 мая 1941 г. был отдан приказ о выдвижении дополнительных частей Красной Армии на запад с целью усиления прикрытия границы.
Суворов и его единомышленники, по-видимому, не знакомы с этими фактами политической и дипломатической предыстории Великой Отечественной войны, коль скоро пытаются представить решение советского правительства, принятое 13 мая 1941 г., как свидетельство подготовки им нападения на Германию. Это решение преследовало оборонительные цели. Оно являлось реакцией на все более осложнявшуюся международную обстановку и было продиктовано необходимостью создать противовес усиливавшейся германской группировке на советской границе.
В связи с вышесказанным нельзя не привести и еще один аргумент. Готовить нападение на Германию в условиях, когда назревал, как того опасались в Москве, англо-германский компромисс, а советско-английские отношения находились на критическом уровне (в мае 1941 г. англичане вернулись даже к планам нанесения бомбовых ударов по нефтяным центрам советского Закавказья{161}), означало бы для СССР не только отказаться от выгод, которые давал ему статус нейтрального государства, и навязать себе войну с очень сильным и опасным противником, но и стимулировать примирение между Берлином и Лондоном. В результате могло случиться, что СССР пришлось бы вести войну не только против Германии и Тройственного пакта, но и против более широкой коалиции государств{162}. Нападать на Германию, учитывая далеко непростые международные последствия, который мог иметь такой шаг, означало бы для СССР пуститься в опаснейшую авантюру. Авантюризм же отнюдь не был свойствен тогдашним обитателям Кремля. Советское руководство проводило очень осторожный, расчетливый курс, цель которого состояла в том, чтобы оставаться вне империалистической войны, не допустить межимпериалистического сговора, направленного против СССР, использовать противоречия между капиталистическими державами в интересах советского государства.
И все же, принимая решение о выдвижении дополнительных войск на запад, советское руководство пока что не исключало возможность развития событий в желательном для него направлении. Неслучайно Жуков отмечал в своих воспоминаниях, что это выдвижение было начато «на всякий случай»{163}. Оно имело по существу демонстративный характер (что было подчеркнуто упоминавшимся выше запретом для иностранцев [42] на поездки в западные районы СССР) и являлось не только мерой предосторожности, но и грозным предостережением в адрес Берлина. Однако дальнейшее развитие событий перечеркнуло надежды Кремля на возможность увязания Германии в войне на Ближнем Востоке и в Средиземноморье.
К концу мая 1941 г. Москве стало окончательно ясно, что германского удара в этом регионе не последует. Турция не дала германскому правительству согласия на транспортировку вооружений в Ирак через свою территорию{164}. Иран, несмотря на настойчивые просьбы Берлина, отказался поставлять в Ирак авиационный бензин, в результате чего германская авиагруппа, базировавшаяся на иракской территории, оказалась небоеспособной{165}. 27 мая 1941 г. англичане, развернув наступление, вышли на подступы к Багдаду. Иракское правительство приготовилось покинуть страну, а немцы начали эвакуировать свой персонал{166}.
Ситуация на других театрах военных действий также круто изменилась. Все свидетельствовало о том, что Германия и Италия вряд ли могут рассчитывать в ближайшее время на успех в войне против англичан. В Северной Африке наступление группы Роммеля захлебнулось. В Восточной Африке британские войска нанесли поражение итальянцам и 18 мая 1941 г. вынудили капитулировать остатки их экспедиционного корпуса. В ходе «битвы за Атлантику» Германии был нанесен чрезвычайно тяжелый удар — 27 мая 1941 г. англичане потопили линкор «Бисмарк» — гордость и надежду германского военно-морского флота{167}. Данный факт свидетельствовал о том, что захватить стратегическую инициативу в борьбе за атлантические коммуникации Берлину не удается. Наконец, начатая германским командованием 20 мая 1941 г. операция по овладению о. Крит с помощью воздушного десанта, в ходе которой потери вермахта убитыми в два с лишним раза превысили потери, понесенные им за время всего балканского похода, ясно показала, что ни о каком захвате немцами с воздуха стратегически важных центров на Ближнем Востоке, а тем более в Англии, о чем до этого было так много разговоров, не может быть и речи.
К концу мая в войне на западе начали явно просматриваться признаки стагнации, что усилило в Москве опасения относительно возможности достижения англо-германского соглашения. Вдобавок к этому в двадцатых числах мая советское правительство получило из Лондона сообщение, в котором говорилось, что британский кабинет министров обсудил предложения Гесса о заключении мира между Германией и Великобританией и рекомендовал продолжить переговоры с ним на более высоком уровне, подключив к ним лорда-канцлера Дж. Саймона, известного сторонника идеи сотрудничества между Лондоном и [43] Берлином. Сообщалось также, что предполагается встреча Гесса с Черчиллем{168}. О возможности поворота в англо-германских отношениях говорило и то, что с И мая 1941 г., т.е. с началом миссии Гесса, германская авиация прекратила массированные налеты на города Великобритании{169}. Все это свидетельствовало об изменении ситуации в опасном для СССР направлении. 27 мая 1941 г. командование Красной Армии по согласованию с политическим руководством отдало приказ западным приграничным округам «о строительстве в срочном порядке полевых фронтовых командных пунктов»{170}.
Ошибочная оценка Кремлем ситуации в нацистском руководстве.
Стратегическое решение Гитлера
Говоря о факторах, порождавших у правительства СССР какое-то время надежды на то, что войны с Германией может и не быть, нельзя не сказать об ошибочной оценке Кремлем ситуации в правящих верхах рейха. Агентурные донесения, поступавшие из посольства СССР в Берлине в министерство иностранных дел Германии, свидетельствуют: в мае-июне 1941 г. в Москве полагали, что в нацистском руководстве произошел раскол и идет борьба по вопросам внешней политики германского государства. По мнению Кремля, влиятельные круги нацистской партии, рупором которых являлись Гесс и И. Геббельс, командование вермахта во главе с В. Кейтелем и «люфтваффе» во главе с Г. Герингом, а также СС и его рейхсфюрер Г. Гиммлер настаивали на примирении с Англией и выступлении против Советского Союза{171}. В противовес им министерство иностранных дел во главе с Риббентропом и германский дипломатический корпус{172}, командование военно-морскими силами, многие представители деловых кругов выступали якобы за сохранение мира с СССР. Согласно сообщению, полученному 27 мая 1941 г. советским посольством в Берлине, Риббентроп, высказываясь за продолжение курса на развитие сотрудничества с Советским Союзом, якобы даже заявил: «Я не позволю оказывать влияние на мою политику всякому, кто преследует собственные интересы»{173}. [44]
Что касается позиции самого Гитлера, то сообщения из Берлина, которые в мае-июне 1941 г. получала Москва, были весьма противоречивыми. В одних донесениях указывалось на непоколебимую решимость Гитлера начать войну против СССР{174}, в других говорилось о его намерении предложить Советскому Союзу более тесное сотрудничество{175}, в третьих отмечалось, что в «русском вопросе» он занимает неопределенную, колеблющуюся позицию и даже в беседах со своими ближайшими сотрудниками обходит его «полным молчанием»{176}. Последнее, казалось, подтверждала и программная речь Гитлера перед рейхстагом 4 мая 1941 г., в которой об СССР не было сказано ни слова{177}.
«Противоборство» в политических верхах рейха двух линий и отсутствие ясного представления о позиции Гитлера побуждало советское правительство действовать предельно осторожно, чтобы не допустить изменения баланса сил в Берлине в пользу сторонников войны против СССР.
Анализ германских документов позволяет сделать вывод: неверная оценка Кремлем ситуации в нацистском руководстве являлась результатом дезинформационной акции, которую проводили германские спецслужбы с целью маскировки агрессивных планов в отношении СССР. Версии о предстоявшей якобы высадке вермахта в Великобритании, о возможности германского удара на Ближнем Востоке, равно как о противоборстве в германском руководстве, активно распространялись нацистами вплоть до 22 июня 1941 г.
Гитлер отнюдь не проявлял колебаний в «русском вопросе». Окончательное решение о войне против СССР было им давно принято. В военно-политическом отношении мотивация этого решения шла, однако, вразрез с принципами геополитического мышления того времени, что и ввело в заблуждение политиков многих стран, в том числе Советского Союза. Гитлер решился начать войну на два фронта. При этом его расчет был предельно прост и авантюристичен. Фюрер планировал молниеносным ударом в течение нескольких недель разгромить СССР (за это время англичане, считал он, не успеют предпринять на западе никаких серьезных акций и для их сдерживания будет вполне достаточно незначительных сил) и тем [45] самым реализовать одну из основных внешнеполитических программных установок рейха. Ликвидировав СССР как фактор мировой политики, овладев его ресурсами, Германия получила бы, по расчетам Гитлера, также прямой выход по суше на Ближний и Средний Восток. Разгром СССР, полагали в Берлине, оказал бы, в свою очередь, влияние на Лондон. Последний лишился бы надежд на появление союзника на континенте, а это подорвало бы его волю к сопротивлению. С точки зрения нацистов, успешный поход против СССР сулил несомненные выгоды и позволял им убить сразу двух зайцев — уничтожить советское государство, а заодно «в России победить Англию»{178}.
Сегодня эти планы и расчеты Гитлера хорошо известны. Но в тревожные месяцы накануне войны ни советское правительство, ни правительства других стран, в том числе даже союзники Германии по Тройственному пакту (Италия и Япония) точной информацией о намерениях фюрера не располагали. Исключение составляли лишь узкие группы лиц в политических и военных кругах Финляндии, Румынии и Венгрии, стран, которые должны были с самого начала принять участие в войне на стороне Германии. Но и для них германские планы в полном объеме, а также точная дата выступления вермахта против СССР оставались тайной за семью печатями.
«Вторая фаза дезинформации противника»
С 22 мая 1941 г. начался заключительный этап оперативного развертывания германской армии для нападения на СССР. К советской границе по железной дороге и собственным ходом двинулись 47 дивизий вермахта (из них 28 танковых и моторизованных), которые должны были составить ударную группировку армии вторжения{179}. Чтобы ввести советское правительство и мировое общественное мнение в заблуждение относительно целей перемещения такой массы войск на восток, с этого дня в соответствии с директивой верховного главнокомандования германских вооруженных сил (ОКБ) № 44699/41 от 12 мая 1941 г. началась «вторая фаза дезинформации противника»{180}, а по сути дела специальная дезинформационная акция, которая по своему размаху превзошла все ранее проводившиеся нацистами операции такого рода. Данная акция заслуживает особого внимания, поскольку она, думается, и дает ответ на вопрос, почему советское руководство до последнего момента медлило с приведением войск западных приграничных округов в состоянии полной боевой готовности.
В чем заключались цели этой акции?
По свидетельству генерала К. фон Типпельскирха, курировавшего в генеральном штабе сухопутных сил гитлеровской Германии отдел разведки, с военной точки зрения, задача состояла в том, чтобы [46] «сохранить в тайне дату нападения, т. е. обеспечить тактическую внезапность» при нанесении первого удара{181}. Ставилась также важная военно-экономическая цель. Как отмечал в своих воспоминаниях заместитель начальника оперативного штаба вермахта генерал В. Варлимонт, германское руководство рассчитывало также не допустить прекращения поставок в Германию советского сырья и продовольствия, представлявших «значительную ценность в военно-экономическом отношении». Эти поставки должны были продолжаться «до последней минуты»{182}. Если дать понятию «тактическая внезапность» развернутое определение, то можно сказать, что германское руководство рассчитывало воспрепятствовать мобилизационному и оперативному развертыванию Красной Армии, выведению советских частей прикрытия государственной границы на боевые позиции и приведению их в состояние полной боевой готовности.
Однако сами по себе эти военные задачи невозможно было решить, не породив у правительства СССР надежд на сохранение мира либо, как минимум, иллюзий относительно образа действий Германии в случае, если отношения между ней и Советским Союзом все же приобретут конфликтный характер. Как можно заключить из дневника статссекретаря министерства иностранных дел Германии Э. фон Вайцзеккера, гитлеровское руководство надеялось создать у советского правительства впечатление, что германскому выступлению против СССР — если до него все-таки дойдет дело — будут предшествовать переговоры, и Москва может рассчитывать на «нормальную дипломатическую процедуру (объявления войны. — О.В.):
жалоба, реплика, ультиматум, война», а не на внезапное нападение вермахта{183}.
На создание у советского правительства такого рода надежд и иллюзий и были направлены «политические меры» нацистского руководства, военных инстанций, разведывательных служб, министерства иностранных дел и министерства пропаганды «третьего рейха», которые упоминаются, но не раскрываются в вышеназванной директиве ОКБ от 12 мая 1941 г. Анализ германских документов (военных, дипломатических, агентурных), а также дневниковых записей Геббельса, принимавшего в дезинформационной акции самое непосредственное участие, позволяет составить представление об этих «политических мерах» и реконструировать ход дезинформационной акции (см. документы № 1,2, 3).
В Берлине понимали, что советское правительство, несмотря на демонстративное усиление им войск приграничных округов, всячески хочет избежать войны и не нанесет удара первым{184}. Более того, оно [47] даже не будет приводить войска в боевую готовность и не объявит мобилизацию (что могло быть использовано Германией как повод для объявления войны) до тех пор, пока имеется хотя бы минимальный шанс на сохранение мира. Поэтому гитлеровцы видели свою задачу в том, чтобы поддерживать у Кремля уверенность, что этот минимальный шанс остается, а пока он будет медлить в ожидании прояснения обстановки и переговоров, завершить сосредоточение вермахта и затем всей мощью ударить по противнику, не развернутому в боевые порядки.
Но как можно было убедить советское руководство в том, что Германия тоже заинтересована в сохранении мира и настроена на переговоры, хотя и продолжает наращивать силы у границы? Чтобы решить эту задачу, Берлин намеревался подвести Москву к мысли о том, что сосредоточение Германией военных сил у советской границы является лишь средством политического давления на СССР, что Гитлер ожидает от Сталина каких-то далеко идущих уступок и вот-вот выступит с инициативой переговоров, что Германия может объявить войну СССР лишь в том случае, если ее требования не будут приняты, а переговоры закончатся провалом.
Чтобы Кремль поверил в реальность перспективы переговоров, ему подбросили и информацию относительно возможных германских требований. Эти «требования» были очень серьезными (иначе, зачем стягивать к границе такие силы?!) и носили территориальный и военно-политический характер. Нацисты постарались сформулировать их так, чтобы у Москвы не осталось и тени сомнения в реальности таковых. Поскольку Кремль знал о давних видах Германии на Украину, Кубань и Кавказ, то был пущен слух, будто бы Берлин намеревается предъявить СССР ультимативное требование сдать ему на длительный срок в аренду Украину и обеспечить германское участие в эксплуатации бакинских нефтяных промыслов.
Но на этом дезинформация не кончалась. Развивая версию о приоритетном для германских интересов ближневосточном направлении, Берлин начал распространять слухи о том, что потребует от Москвы согласия на проход вермахта через южные районы СССР в Иран и Ирак, т.е. в тыл ближневосточной группировки англичан. У советского правительства должно было создаться впечатление, что стягивание германских войск в Восточную Европу преследует цель добиться от СССР принятия и этого требования Берлина, а германские войска будут затем использованы против Британской империи.
Акция по дезинформации преследовала и еще одну стратегически важную для Германии цель — исключить сближение Москвы с Лондоном и Вашингтоном, которое могло спутать планы Гитлера. Берлин стремился посеять еще большее недоверие между своими противниками, зная, что те и так подозревают друг друга в готовности к закулисной сделке с Германией. Поэтому дезинформационные сведения о возможности мирного урегулирования германо-советских противоречий и проходе вермахта через территорию СССР на Ближний Восток были рассчитаны на то, чтобы ввести в заблуждение не только Москву, но и [48] Лондон, подогреть там антисоветские настроения и тем самым исключить возможность антигерманской советско-англо-американской политической комбинации. Кремлю же, наоборот, поставляли «сведения» о том, что «пробритански настроенная» часть нацистской верхушки якобы усиленно работает в направлении урегулирования отношений с Англией и США и эти усилия находят положительный отклик в Лондоне.
Плоды дезинформации. Просчет Сталина
Основную роль в осуществлении акции Берлин отводил противоречивым слухам, которые его агентура подбрасывала прессе нейтральных стран, политикам в европейских столицах, а также иностранным дипломатам и журналистам в Германии. Нацисты были твердо уверены, что вся эта «информация» по дипломатическим и разведывательным каналам будет доходить до Москвы.
И она туда действительно доходила. Это подтверждается сообщениями в Форин офис британского посла в СССР С. Криппса{185}, донесениями в «бюро Риббентропа» из германского посольства в Москве{186}, воспоминаниями иностранных дипломатов{187}. Германский военный атташе в СССР генерал Э. Кёстринг докладывал из Москвы в Берлин 18 июня 1941 г.: «Болтовня и слухи, по крайней мере, здесь приобрели немыслимые размеры. Чтобы передать их, потребовались бы целые тома…»{188} Кремль был в курсе того, что обсуждали иностранные дипломаты в Москве{189}, а также политики в столицах других государств. Фельетон по этому поводу, появившийся 25 мая 1941 г. в «Правде», а затем упоминание о слухах в сообщении ТАСС от 13 июня 1941 г. (опубликовано в прессе 14 июня 1941 г.) свидетельствовали о том, что правительство СССР очень внимательно следило за слухами и анализировало их.
Активно использовался гитлеровцами и такой канал, как дезинформация советского посольства в Берлине. В.М. Бережков, занимавший накануне войны пост первого секретаря посольства, вспоминает: сообщения о том, что в ближайшее время предстоят советско-германские переговоры, что Гитлер готовит далеко идущие предложения о развитии [49] сотрудничества с СССР, регулярно поступали в посольство. Особую роль в распространении этой информации играл О. Майсснер, имперский министр, руководитель канцелярии президента, который считался близким к Гитлеру человеком из «старой школы», ориентировавшейся на бисмарковский подход к отношениям с Россией. Он чуть ли не каждую неделю встречался с послом В.Г. Деканозовым и уверял его, что фюрер вот-вот закончит разработку предложений для переговоров и передаст их правительству СССР. Посол соответственно сообщал об этом в Москву.
Сходная информация поступала в советское посольство из агентурных источников со ссылкой на мнение представителей министерства иностранных дел Германии. Сведения такого рода передавал в посольство агент-двойник, бывший берлинский корреспондент латвийской газеты «Briva Zeme» О. Берлингс. Он был завербован руководителями советской резидентуры в Германии советником посольства А.З. Кобуловым и представителем ТАСС И.Ф. Филипповым в августе 1940 г., но тут же сообщил об этом немцам и предложил им свои услуги{190}. В списке агентов НКГБ СССР Берлингс проходил под кличкой «Лицеист», у немцев — под кличкой «Петер». Хотя ни советская, ни немецкая сторона полностью не доверяли Берлингсу, тем не менее информация, поступавшая от него, шла на самый верх: в Москве она представлялась Сталину и Молотову{191}, в Берлине — Риббентропу и Гитлеру{192}. Последний, правда, заподозрил Берлингса в двойной игре и 18 июня 1941 г. распорядился установить за ним «строгое наблюдение», а с началом войны «обязательно взять под арест»{193}. Сообщения «Петера»-«Лицеиста» были для обеих сторон важным источником информации, а для Берлина одновременно и каналом дезинформации противника.
Сохранившееся в фондах Политического архива Министерства иностранных дел ФРГ дело «Петера» с его донесениями в «бюро Риббентропа» позволяет сделать однозначный вывод о позиции, которую занимала накануне войны Москва. Донесения свидетельствуют, что советская сторона в конечном счете поддалась на дезинформацию относительно намерения Германии достичь мирного урегулирования отношений с СССР. В Москве приняли версию о том, что концентрация германских войск у советской границы — средство политического давления, с помощью которого Берлин якобы хочет заставить Кремль пойти на серьезные уступки в ходе предстоящих переговоров. Если военному столкновению между Германией и СССР все же суждено случиться, полагали в Москве, то это произойдет позднее. Конфликту будут [50] предшествовать переговоры, и поэтому у СССР еще достаточно времени, чтобы привести войска в боевую готовность{194}.
Такая позиция Кремля подтверждалась и сообщениями, поступавшими в Берлин от других агентов и по дипломатическим каналам. Так, 8 июня 1941 г. в министерство иностранных дел Германии сообщалось из Бухареста, что советский посол в Румынии А.И. Лаврентьев, ссылаясь на мнение Москвы, высказывал мысль, что войны, скорее всего, не будет, а будут переговоры, которые, однако, могут сорваться, если немцы выдвинут неприемлемые требования{195}. 12 июня 1941 г. агент информировал «бюро Риббентропа»: несколько дней назад Молотов, принимая японского посла, обмолвился, что «не верит в принципиальное изменение германо-русских отношений»{196}. 17 июня 1941 г. из Хельсинки со ссылкой на дипломатический источник в Москве министерство иностранных дел Германии получило сообщение о том, что в советской столице «нет абсолютно никакой ясности» относительно того, как будет дальше развиваться ситуация, но «в общем там не верят в изменение германской «восточной политики»»{197}.
Информация о том, что войны с Германией не будет, поступала в Москву не только из посольства СССР в Берлине, но и от советских дипломатических представителей в других странах. Можно с уверенностью сказать, что сведения такого рода передавались из Виши{198} и Лондона. Располагая широкой агентурной информацией из столицы Великобритании, советское руководство не сбрасывало со счетов и мнение британских политиков и военных относительно перспектив развития международной обстановки. О том же, как оценивали ситуацию в те тревожные дни правящие верхи Англии, У. Черчилль в своих воспоминаниях сообщает следующее: «Сведения, которыми мы располагали относительно отправки из России в Германию больших и ценных грузов, очевидная заинтересованность обеих стран в завоевании и разделе Британской империи на Востоке — все это делало более вероятным, что Гитлер и Сталин скорее заключат сделку, чем будут воевать друг с другом. Наше объединенное разведывательное управление разделяло это мнение… 23 мая это управление сообщило, что слухи о предстоящем нападении на Россию утихли и имеются сведения, что эти страны намерены заключить новое соглашение. Управление считало это вероятным, поскольку нужды затяжной войны требовали укрепления германской экономики. Германия могла получить от России необходимую помощь либо силой, либо в результате соглашения. Управление считало, что Германия предпочтет [51] последнее, хотя, чтобы облегчить достижение этого, будет пущена в ход угроза применения силы. Сейчас эта сила накапливалась».
Сходное мнение, по свидетельству Черчилля, высказывали и начальники штабов британских вооруженных сил. «У нас имеются ясные указания, — предупреждали они 31 мая командование на Среднем Востоке, -что немцы сосредоточивают сейчас против России огромные сухопутные и военно-воздушные силы. Используя их в качестве угрозы, они, вероятно, потребуют уступок, могущих оказаться весьма опасными для нас. Если русские откажут, немцы выступят». 5 июня 1941 г. объединенное разведывательное управление, сообщая о масштабах германских военных приготовлений в Восточной Европе, высказывало мысль, что «на карту поставлен, видимо, более важный вопрос, чем экономическое соглашение», что немцы могут потребовать от Москвы серьезных военно-политических уступок. «Управление не считало пока возможным сказать, — отмечает Черчилль, — будет ли результатом этого война или соглашение». Столь же неопределенную оценку ситуации британская разведка дала и 10 июня 1941 г. И лишь 12 июня она сообщила правительству: «Сейчас имеются новые данные, свидетельствующие о том, что Гитлер решил покончить с помехами, чинимыми Советами, и напасть»{199}.
Советский посол в Лондоне И.М. Майский, как свидетельствуют исследования, опирающиеся на британские документы, также придерживался мнения, что Германия не решится на военное выступление против СССР, и убеждал в этом советское руководство{200. Даже в своем сообщении из Лондона 21 июня 1941 г. он отметил: «Я по-прежнему считаю германскую атаку на СССР маловероятной»{201}.
Думается, нельзя согласиться с точкой зрения, высказываемой иногда в литературе, о том, что советские дипломаты оценивали перспективы развития советско-германских отношений, руководствуясь якобы директивой из Москвы, которая предписывала относиться к слухам о близящейся войне как к проискам Лондона. Собственная информация, которой располагали советские представители за рубежом, видимо, позволяла им также делать вывод, что войны может не быть. Они докладывали свои оценки в Москву, а та, в свою очередь, опираясь на них, давала обратные директивы соответствующего содержания.
Дезинформационная акция, предпринятая нацистами, принесла результаты. Слухи, которыми они наполнили столицы европейских государств и США, дезориентировали мировую общественность{202}. Под их влиянием многие политики и дипломаты в самых разных странах стали открыто высказывать мысль: подготовка Германией нападения на СССР — это блеф. Мирное урегулирование германо-советских противоречий неизбежно. Оно является само собой разумеющимся. Со дня на [52] день немцы пригласят Сталина или Молотова с визитом в Берлин и подпишут с ними в обмен на определенные уступки новое соглашение о мире и сотрудничестве (см. документ № 2).
Как сами слухи, так и мнение западных политиков доводились советскими дипломатами и органами разведки до сведения руководства СССР. Последнее оказалось в весьма сложном положении. С одной стороны, в Москву непрерывным потоком шла информация, что Германия вот-вот начнет войну против Советского Союза , с другой — сообщалось, что войны, скорее всего, не будет, что Германия осуществляет лишь «психологический нажим» и готовит себе «позицию силы» к предстоящим переговорам.
Сталин очень боялся допустить ошибку и поэтому не сбрасывал со счетов ни ту, ни другую информацию. Надеясь, что шанс предотвратить войну еще остается, он опасался, что этот шанс может быть упущен в результате нелепой случайности или провокации, которую могли организовать «оппозиционные» Гитлеру и Риббентропу армейские круги Германии. Этими опасениями, видимо, и объясняется категорическое требование Сталина «не поддаваться на провокации» и его недоверчивое отношение к сообщениям о возможных сроках начала войны.
Последние тоже могли иметь провокационный характер. Что значило принять в расчет определенную дату начала войны? Это значило, что к этому дню надо было осуществить мероприятия в соответствии с планами мобилизационного и оперативного развертывания. А если бы информация оказалась ложной? Тем самым к радости германской военщины (да и Лондона, не оставлявшего попыток втянуть СССР в войну против немцев) советское правительство собственными руками уничтожило бы шанс на сохранение мира, а Германия получила бы повод не только для объявления войны, но и для того, чтобы представить ее в качестве меры защиты от готовившейся якобы советской агрессии. Да и была ли стопроцентная гарантия, что германское нападение произойдет именно 22 июня? Информация о возможных сроках начала войны поступала в Москву самая разная. Сначала назывался март, затем 14-15 мая, 20 мая, конец мая, начало июня, середина июня, июль-август, 21 или 22 июня, 24 июня, 29 июня, наконец, 22 июня. Многие сроки прошли, предсказания не сбылись, и это несколько успокаивало советское руководство. Дата 22 июня 1941 г. тоже могла оказаться очередным ложным прогнозом.
Советско-германские отношения (начало июня 1941).
Сообщение ТАСС от 13 июня 1941 года
Ожидая переговоров с Германией, советское руководство, тем не менее, принимало меры по подготовке к отражению возможного нападения. Однако на дипломатическом уровне в отношениях между СССР и Германией царило, казалось, полное затишье. Обе стороны упорно делали вид, что ничего существенного не происходит. Германская пресса корректно высказывалась о СССР, а советская пресса не менее корректно о Германии. Лидеры обоих государств не делали никаких заявлений, [53] которые позволяли бы судить об изменении их курса и атмосферы советско-германских отношений. Показательным было и то, что вплоть до 21 июня 1941 г. визиты посла СССР в Берлине Деканозова в министерство иностранных дел Германии и германского посла в СССР Шуленбурга в НКИД СССР носили по преимуществу чисто протокольный характер. Ни тот, ни другой в беседах с чиновниками внешнеполитических ведомств не затрагивали принципиальные проблемы двусторонних отношений. Обсуждались лишь мелкие текущие вопросы: маркировка отдельных участков советско-германской границы, компенсация за суда Прибалтийских государств, удерживаемые рейхом, выполнение Германией договорных поставок угля в СССР, строительство бомбоубежища на территории советского посольства в Берлине и т.п.{203}
Обе стороны явно занимали выжидательную позицию, что было, в общем-то, объяснимо. Поведение германского руководства определялось целями его политики в отношении СССР. Москва же ожидала, что с инициативой проведения переговоров выступят немцы. Они первыми начали стягивать войска к границе, и потому советское правительство вправе было надеяться, что они дадут объяснение своим действиям. Брать инициативу проведения переговоров на себя, полагали в Кремле, не только неуместно (СССР не являлся виновником осложнения отношений), но и нежелательно. Такой шаг СССР мог быть истолкован как свидетельство его военной слабости.
Но время шло, а Берлин молчал и, казалось, даже не замечал подававшихся ему Москвой сигналов о готовности к диалогу. Это молчание тревожило советское руководство. Ситуация, при которой армии двух стран стояли друг против друга, разделенные границей, была чревата любыми неожиданностями. «Война нервов» легко могла перерасти в настоящую войну. Далее откладывать переговоры было опасно, и советское руководство решило «поторопить» немцев. Зная, что Берлин опасается сближения СССР с Англией и США, Кремль начал подбрасывать ему «свидетельства» такого сближения. Расчет делался на то, что это встревожит Гитлера и побудит его выступить с инициативой переговоров.
С начала июня 1941 г. в Берлин начали поступать сообщения о том, что Кремль налаживает политические контакты с Лондоном и Вашингтоном. В частности, докладывалось, что 1 июня 1941 г. Сталин принял для беседы британского и американского послов, что к активной деятельности в НКИД СССР вернулся бывший нарком иностранных дел М.М. Литвинов, являвшийся сторонником союза СССР с демократическими державами, направленного против Германии{204}. Вслед за этим германское министерство иностранных дел получило информацию о том, что советское посольство в Румынии в срочном и секретном порядке предпринимает шаги, целью которых является достижение [54] военно-политического соглашения с США{205}. Одновременно по агентурным каналам в Берлин начали поступать сообщения о том, что советская общественность очень обеспокоена военными приготовлениями Германии и что Сталин испытывает мощное давление со стороны командования Красной Армии, которое требует от него занять более жесткую позицию в отношении рейха и ориентироваться не на переговоры, а на военное противоборство{206}.
Параллельно с этими акциями советское посольство в Берлине в расчете на политический эффект — по крайней мере так это было расценено в германском внешнеполитическом ведомстве — начало вывозить на родину детей советских граждан, работавших в Германии{207}, а представительство ТАСС демонстративно обратилось с запросом в швейцарскую миссию о возможности своего перебазирования в Берн, Цюрих или Женеву{208}. Всеми этими действиями Москва рассчитывала подвести Берлин к мысли о том, что советско-германские отношения подошли к опасной черте, за которой могут оказаться невозможными ни возврат к добрососедству и партнерству, ни достижение мирного компромисса, что пора сесть за стол переговоров и урегулировать отношения.
Однако политические акции советского руководства впечатления на Берлин не произвели. Германское правительство прекрасно понимало, чего добивался Кремль, и уверенно продолжало свой прежний курс. Что же касается возможности сближения СССР с Великобританией и США, то эту информацию «бюро Риббентропа» перепроверило через Берлингса в посольстве СССР, и она не подтвердилась{209}.
И все же в Берлине с некоторой тревогой восприняли отъезд из Москвы в первых числах июня 1941 г. британского посла Криппса. На Виль-гельмштрассе гадали, не отправился ли тот в Лондон для согласования вопроса о советско-британском сотрудничестве. Опасения германского руководства относительно возможности англо-советского сближения рассеялись очень быстро. Еще до прибытия Криппса в Англию в британской прессе, а также в печати нейтральных стран как из рога изобилия посыпались статьи антисоветского содержания, в которых высказывалось предположение, что Берлин и Москва ведут тайные переговоры, и обсуждался вопрос, пойдет или не пойдет СССР ради предотвращения войны на далеко идущие уступки немцам. В Берлине поняли, что Москва, Лондон и Вашингтон ни о чем пока не договорились, что разговоры о военном союзе СССР и США — маневры советской дипломатии, рассчитанные на запугивание Германии, а русские и «демократии» по-прежнему испытывают друг к другу неприязнь и недоверие. Это подтвердил и Шуленбург, которому было поручено выяснить обстоятельства отъезда Криппса из СССР. [55]
12 июня 1941 г. он сообщил в министерство иностранных дел Германии: «По сведениям, полученным из американского источника, отъезду английского посла Криппса не предшествовали его встречи и достижение договоренностей с советским правительством. Отношение советской стороны к английскому и американскому посольствам по-прежнему характеризуется как предупредительное в частных вопросах, но как негативное в том, что касается попыток завязать политический диалог»{210.
Если в Берлине публикации в западной прессе были восприняты с удовлетворением, то в Москве они вызвали большую тревогу. Проводившаяся в них мысль о том, что Германия может попытаться принудить СССР принять ее требования военными методами, была расценена как сознательная попытка Англии обострить советско-германские отношения и спровоцировать конфликт между Берлином и Москвой{211}. Кремль в общем-то не был далек от истины, оценивая британские газетные публикации как провокационные. В Лондоне, как и в Москве, не имели ясного представления о намерениях Германии (о чем свидетельствуют процитированные выше высказывания Черчилля) и опасались, что Гитлер может пойти по пути эскалации военных действий против Великобритании. Возможность такой эскалации англичане связывали с «новым сговором» Гитлера со Сталиным и всеми средствами пытались сорвать этот сговор, столкнуть Германию и СССР.
Публикации в британской и нейтральной прессе в начале июня 1941 г. окончательно запутали мировую общественность и осложнили и без того непростые советско-английские отношения. Гитлер и его окружение не замедлили воспользоваться ситуацией.
В ночь с 12 на 13 июня 1941 г. нацистское руководство провело акцию, которой придавало исключительное значение. По согласованию с Гитлером Геббельс подготовил статью, содержавшую намек на возможность активизации в ближайшее время военных действий против Великобритании. Она называлась «Крит как пример»{212}. Статья была помещена в органе НСДАП газете «Фёлькишер беобахтер». Номер газеты со статьей Геббельса «по личному распоряжению Гитлера» в срочном и «совершенно секретном порядке» был конфискован сразу же после поступления в розничную продажу (иностранные посольства его, тем не менее, получили), а по Берлину пущен слух, что Геббельс попал в большую немилость к фюреру и дни его политической карьеры сочтены{213}.
В отчете «бюро Риббентропа» и дневниковых записях Геббельса впоследствии отмечалось, что «дело «Фёлькишер беобахтер»» имело [56] большой резонанс, и ставившаяся политическая цель была достигнута. Англичане еще больше укрепились во мнении, что в ближайшее время следует ожидать германского удара по Британским островам либо по одной из территории Британской империи и что между Германией и СССР существует тайный сговор{214}. Этому служил и пущенный Берлином одновременно с публикацией статьи Геббельса слух, как бы развивавший мысли, высказывавшиеся в английских газетных публикациях, о том, что германским и советским правительствами найдена, наконец, «хорошая основа для переговоров»{215}. В Москве, наоборот, поняли дело так, что «пробритански настроенный» Геббельс и его сторонники пытаются оказать нажим на Лондон с целью ускорить принятие им тех предложений о сотрудничестве, которые были сделаны Гессом.
Но и без статьи Геббельса у советского руководства в начале июня 1941 г. имелось немало оснований для подозрений относительно готовности Берлина и Лондона к закулисной сделке. Внезапный вызов Криппса, сторонника сотрудничества Англии с СССР, в Лондон, сопровождавшийся провокационной кампанией в прессе и заявлениями о том, что Криппс уже не вернется на свой московский пост и что в Англии «комедией с Россией сыты по горло»{216}, был квалифицирован как свидетельство наметившегося поворота в англо-германских отношениях. Кроме того, советское правительство получило сообщение о том, что 10 июня 1941 г. в обстановке строгой секретности начались переговоры между Саймоном и Гессом, в ходе которых обсуждались германские предложения о заключении мира{217}. О том, насколько велики были в эти дни в Москве опасения относительно возможности англогерманского соглашения, свидетельствовали и действия представителей советского посольства в Берлине. 12—13 июня 1941 г. они с крайней настойчивостью, используя неофициальные каналы, пытались выяснить, «не ведет ли действительно Германия переговоры с Англией и не ожидается ли в дальнейшем попытка достижения компромисса с Соединенными Штатами», не «стремится ли Германия развязаться на Западе, чтобы иметь возможность нанести удар на Востоке»{218}.
Не получая отклика из Берлина на подаваемые сигналы о готовности к переговорам и опасаясь, что причиной тому могут быть тайные германо-британские контакты, Кремль решил переломить ход событий и, отбросив все дипломатические соображения, взять инициативу выяснения советско-германских отношений на себя. 13 июня 1941 г. в 18.00 радиостанции Советского Союза огласили сообщение ТАСС (в прессе оно было опубликовано на следующий день), в котором слухи о возможности германо-советского столкновения были объявлены «неуклюже состряпанной пропагандой враждебных [57] СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны». В сообщении подчеркивалось, что ни СССР, ни Германия к войне не готовятся, а военные мероприятия, осуществляемые ими, не имеют касательства к советско-германским отношениям{219}.
Сообщение ТАСС политиками разных стран было воспринято по-разному. Одни сочли, что оно отразило страх Москвы перед возможностью столкновения с Германией, другие — что таким путем советское правительство пытается возложить ответственность за обострение советско-германских отношений на Берлин. Третьи же — их было большинство — расценили сообщение как предложение Кремля германскому правительству приступить к переговорам{220}. Особое внимание обращалось на пункт сообщения ТАСС, гласивший: «Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь место». Из этого делался вывод, что Москва ждет германских «претензий» и «предложений», готова обсудить их и, может быть, пойти на уступки.
Однако декларированная Кремлем готовность выслушать германские претензии еще отнюдь не означала, что он был готов эти претензии удовлетворить. Для советского руководства было даже не столь важно выяснить характер этих претензий (насколько далеко идущими они могли быть, в Москве имели представление), сколько констатировать сам факт их предъявления. Появлялась зацепка, позволявшая втянуть германское правительство в переговоры.
На сообщение ТАСС официальной реакции Берлина не последовало. Германское правительство продолжало упорно молчать. На пресс-конференции для иностранных журналистов, состоявшейся в Берлине утром 14 июня 1941 г., заведующий отделом информации и прессы министерства иностранных дел Германии П. Шмидт, несмотря на настойчивые просьбы американских корреспондентов, отказался каким-либо образом его прокомментировать{221}. В то же время советскому посольству в Германии через Берлингса была подброшена информация о том, что сообщение ТАСС не произвело на немецкое руководство «никакого впечатления» и там не понимают, что вообще хотела Москва этим сообщением сказать{222}. Кремль провоцировали на новые бесплодные инициативы в полной уверенности, что пока он с ними будет выступать, приказ Красной Армии о переходе в состояние полной боевоей готовности отдан не будет. [58]
Последние предвоенные дни и часы
В Москве действительно не решались отдавать такой приказ, надеясь, что шанс втянуть Германию в переговоры остается. Однако встревоженное мыслью о возможности англо-германского соглашения и отсутствием реакции Берлина на советские инициативы, прежде всего на сообщение ТАСС, правительство СССР 15 июня 1941 г. дало указание командованию Красной Армии начать выдвижение дивизий второго эшелона ближе к государственной границе. Частям укрепленных районов на самой границе было, тем не менее, запрещено занимать предполье, т.е. полевые позиции в передовой полосе обороны, чтобы не спровоцировать немцев на выступление. Командованию Одесского и Киевского Особого военных округов, которые предприняли такого рода действия, было приказано немедленно возвратить подразделения в места основной дислокации{223}.
Кремль по-прежнему медлил с принятием более решительных оперативных и мобилизационных мер. Хотя обстановка осложнилась, слухи о том, что в самое ближайшее время предстоят советско-германские переговоры и германское руководство, видимо, пригласит Сталина или Молотова с визитом в Берлин, именно 13-17 июня 1941 г. достигли своего апогея{224}. Чтобы подкрепить эти слухи, германское внешнеполитическое ведомство 15 июня 1941 г. провело еще одну акцию — оно дезинформировало союзников Германии относительно подлинных планов Берлина. В этот день Риббентроп дал указание германским послам в Риме, Токио и Будапеште довести до сведения тамошних правительств, что Германия намерена «самое позднее в начале июля внести полную ясность в германо-русские отношения и при этом предъявить определенные требования»{225}. Ставка, по всей видимости, делалась на то, что информация германских послов так или иначе станет известна Москве.
18 июня 1941 г. надежды Кремля на мирный диалог с Берлином начали таять. Немцы по-прежнему молчали. Никаких предложений о встрече руководителей двух стран от них не поступило. Наоборот, семьи германских дипломатов, а также германские специалисты в спешном порядке начали выезжать на родину. 17 июня покинула Москву [59] также часть персонала итальянского посольства, начался выезд из страны персонала других иностранных представительств, в том числе британского{226}. Перехваченные и дешифрованные НКГБ СССР 18-19 июня 1941 г. депеши иностранных дипломатов уже не содержали рассуждений о возможности советско-германского соглашения, а прямо указывали на подготовку рейхом и его союзниками военного выступления против СССР{227}. В зарубежной прессе с 18 июня 1941 г. спекуляции относительно сохранения мира между Германией и Советским Союзом отошли на второй план. В ней прямо ставился вопрос: «Когда ждать немецкого нападения на СССР?» и давался однозначный ответ: «Очевидно, в самое ближайшее время»{228}.
Понимая, что обстановка приобретает взрывоопасный характер. Кремль решил выступить с новой важной дипломатической инициативой. Гальдер записал в дневнике: «г. Молотов хотел 18.6. говорить с фюрером»{229}. Прямой диалог с правительством рейха, надеялись в Москве, позволит составить ясное представление о его намерениях. Но такой диалог как раз и не входил в планы гитлеровцев. Усиленно внушая Москве мысль о неизбежности германо-советских переговоров, они отнюдь не намеревались затевать их в действительности. На просьбу Молотова, как свидетельствует дневниковая запись Геббельса, был дан «решительный отказ»{230}.
Этот отказ, по сути дела, не оставлял советскому правительству места для сомнений в вопросе, быть или не быть войне с Германией в самое ближайшее время. Единственное, на что оно еще могло уповать, — это на «нормальную дипломатическую процедуру» ее объявления и на то, что ему удастся выиграть время, но уже не год и не полгода, а хотя бы несколько недель.
19 июня 1941 г. командование Красной Армии по согласованию с политическим руководством отдало приказ вывести управления западных приграничных округов, преобразовав их во фронтовые управления, на полевые командные пункты, маскировать аэродромы, воинские части, парки, склады, базы и рассредоточить самолеты на [60] аэродромах{231}. Однако приказ о приведении войск в полную боевую готовность вновь отдан не был. Красная Армия явно запаздывала с сосредоточением и оперативным развертыванием у границы{232}. В условиях, когда исходная группировка, при которой советское политическое руководство и командование РККА могли рассчитывать на реализацию своей стратегической концепции войны, не была сформирована, им не оставалось ничего иного, как продолжать прежнюю линию и избегать действий, которые могли ускорить выступление немцев. Мерецков, характеризуя позицию, которая была изложена ему Тимошенко 21 июня 1941 г., писал в своих мемуарах: продолжала «действовать прежняя установка… Выиграть время во что бы то ни стало! Еще месяц, еще полмесяца, еще неделю. Война, возможно, начнется и завтра. Но нужно попытаться использовать все, чтобы она завтра не началась. Сделать максимум возможного и даже толику невозможного. Не поддаваться на провокации… Не плыть по течению, а контролировать события, подчинять их себе, направлять их в нужное русло, заставлять служить выработанной у нас концепции»{233}. Командование РККА, по свидетельству генерала армии М.И. Казакова, возглавлявшего накануне войны штаб Среднеазиатского военного округа и находившегося в те дни в Москве, к 18 июня 1941 г. уже ясно понимало, что войны с Германией в самое ближайшее время не избежать, но рассчитывало выиграть еще 15-20 дней{234}, необходимых для сосредоточения и развертывания частей в соответствии с выработанным планом ведения войны.
«Нормальный дипломатический путь» ее объявления мог дать СССР определенный выигрыш времени. Как можно заключить из выступлений по радио Молотова 22 июня и Сталина 3 июля 1941 г., в Москве очень надеялись на то, что Гитлер не решится вероломно нарушить договор о ненападении, что без предъявления претензий и требований, т.е. без формального предлога, а также без предварительной денонсации договоренностей с СССР немцы не нападут{235}. Однако Берлин разыгрывал собственную партию и делал ставку на внезапность удара и захват стратегической инициативы.
В последние предвоенные дни и часы нацистская машина дезинформации продолжала работать на полную мощность. Германской прессе было запрещено вообще затрагивать тему германо-советских отношений и упоминать об СССР. В Берлине были пущены слухи о том, что многие высокие чиновники ушли в отпуска, а Гитлер и Риббентроп отбыли из столицы и, следовательно, никаких важных решений в ближайшие дни не ожидается. [61]
Продолжалась «обработка» советского посольства. 21 июня 1941 г. Бер-лингс сообщил находившемуся на связи с ним Филиппову: «Посланник Шмидт и д-р Раше (руководитель подотдела по работе с иностранными журналистами министерства иностранных дел Германии. — О.В.)
проявляют полное спокойствие и дали мне понять, что никаких далеко идущих решений в ближайшее время не предвидится… Д-р Раше с удивлением спросил меня, как вообще могло случиться такое, что иностранные корреспонденты (почти все) поверили слухам, что предстоит именно германо-русский конфликт». «По моему мнению, — продолжал Берлингс, — мы находимся в настоящий момент в состоянии войны нервов, и на сей раз немецкая сторона предпримет попытку предельно взвинтить нервное напряжение. Я же убежден, что войну нервов выиграет тот, у кого нервы крепче»{236}.
21 июня 1941 г. советское правительство в очередной раз попыталось добиться диалога с германским руководством. В 21.00 Молотов пригласил в Кремль Шуленбурга и попросил его дать объяснение причин недовольства германского руководства правительством СССР и слухов о близящейся войне. Советское правительство, заявил Молотов, не может понять причин немецкого недовольства и было бы признательно, если бы ему сказали, чем вызвано современное состояние советско-германских отношений и почему отсутствует какая-либо реакция германского правительства на сообщение ТАСС от 13 июня 1941 г. Однако Шуленбург ушел от ответа на эти вопросы, сославшись на то, что не располагает необходимой информацией{237}.
В это же время в Берлине Деканозов под предлогом вручения вербальной ноты о продолжавшихся нарушениях границы СССР германскими самолетами предпринимал тщетные попытки добиться встречи с Риббентропом, чтобы «от имени советского правительства задать несколько вопросов, которые… нуждаются в выяснении»{238}. Сообщения об этой встрече очень ждали в Москве. Но Риббентропа «не было в Берлине», и Деканозова, в конечном счете, принял Вайцзеккер. В Москве в это время была половина двенадцатого ночи. То совещание в Кремле, с которого мы начали разговор, где решался вопрос, следует ли отдавать войскам директиву (к этому времени уже запоздалую) о переходе в состояние полной боевой готовности, закончилось. Не имея информации из Берлина, Сталин решил не форсировать события.
Вайцзеккер принял от Деканозова ноту, но когда тот попытался поставить «несколько вопросов», свернул беседу, заметив, что сейчас лучше ни в какие вопросы не углубляться. «Ответ будет дан позже», — закончил он разговор{239}.
Не прошло и нескольких часов, как ответ был действительно дан, но не тот, на который рассчитывали в Кремле. Германская армия, вероломно нарушив договор о ненападении, вторглась на территорию Советского Союза. [62]
Никто не решался давать твердый прогноз
Говоря о причинах исключительно тяжелого для Красной Армии и всего советского государства начального этапа войны с Германией, мы, конечно, можем предъявлять счет советскому руководству тех лет за допущенные просчеты и ошибки. Однако в пылу полемики и разоблачений все же не будем забывать, что 22 июня 1941 г. готовил не Сталин, а германский фашизм. Именно он спланировал, тщательно подготовил, а затем развязал войну. Не будем забывать и то, что обстановка накануне фашистского нападения на СССР была крайне запутанной и преднамеренно еще больше запутывалась нацистами. Поток самых противоречивых слухов, домыслов, экспертных оценок, обрушившийся в то время на руководителей государств, создал, как отмечалось в воспоминаниях министра иностранных дел, а затем посла Румынии в СССР Г. Гафенку, ситуацию, когда «никто в мире не мог дать ясный ответ на вопрос, чего же хочет Гитлер от России»{240}. Иностранные дипломаты и журналисты, аккредитованные в германской столице, подчеркивалось в отчете «бюро Риббентропа», вплоть до ночи с 21 на 22 июня 1941 г. также «не решались давать твердый прогноз» относительно дальнейшего развития германо-советских отношений{241}. В этой обстановке ни один политик не был застрахован от просчетов и ошибок.
Нападение Германии на СССР современники восприняли по-разному. У некоторых этот шаг Гитлера вызвал откровенное ликование. Трезвомыслящие же политики однозначно расценили его как авантюру и смертный приговор, который подписал себе «третий рейх». Но какие бы чувства ни питали к СССР те или иные круги мировой общественности, ни у кого в то время не возникало мысли, что Сталин готовил нападение, а Гитлер лишь опередил его с нанесением удара. Реалии не давали не только оснований, но и малейшего повода для такого рода заключений. Всем было ясно, что заявления нацистов об «упреждающем ударе», о «превентивной войне» — это всего лишь пропагандистский трюк, с помощью которого они рассчитывают оправдать очередной акт агрессии.
Выше мы попытались, опираясь как на давно известные, так и на новые документы, рассмотреть политические и военные аспекты происхождения войны между гитлеровской Германией и СССР, проанализировать намерения, планы, расчеты и просчеты сторон, реконструировать дипломатическую предысторию 22 июня 1941 г., а также, насколько это было возможно, заглянуть за кулисы официальной политики. Безусловно, многие вопросы нуждаются в дальнейшем изучении с привлечением дополнительных материалов. Но совершенно очевидна и не подлежит сомнению, казалось бы, давно доказанная истина, которую, к сожалению, вновь и вновь приходится доказывать, что агрессия [63] гитлеровской Германии против СССР не была «превентивной», а являлась выражением на практике принципиальной программной установки Гитлера — завоевание «нового жизненного пространства» для немецкой нации на Востоке Европы и уничтожение Советского Союза как национально-государственного формирования и социальной системы.
Советский Союз готовился к войне с Германией. Долгосрочные стратегические планы Гитлера, мероприятия германской армии по подготовке к вторжению не являлись для советского руководства тайной. Не реагировать на них, не принимать ответные меры было бы преступным легкомыслием. Но СССР не намеревался нападать на Германию. Мир с ней был для него во всех отношениях более выгодным, чем столкновение с непредсказуемыми последствиями. Весной — в начале лета 1941 г. правительство СССР, как мы могли убедиться выше, сделало максимум возможного, чтобы удержать Германию от военного выступления, и начало развертывание Красной Армии лишь после того, как обстановка стала критической. Но и выдвигая войска к границе, оно продолжало искать пути преодоления кризиса мирными средствами.
Разговоры о том, что СССР мог напасть на Германию в 1942 г. или позднее, — спекуляции, не имеющие документального подтверждения. Планы стратегического развертывания на этот период Генштаб Красной Армии разработать не успел, никаких программных заявлений по этому поводу руководство СССР не делало, а о том, как могла в дальнейшем сложиться обстановка, не напади Германия на Советский Союз, можно строить только предположения. Да, в 1942 г. СССР чувствовал бы себя более сильным в военном отношении, чем в 1940 или 1941 г. Но это еще отнюдь не означает, что он непременно напал бы на «третий рейх». Мощь Красной Армии могла просто стать тем фактором, который исключил бы возможность военного выступления Германии против Советского Союза. [64]