Руководство ядерным проектом ссср

Soviet atomic bomb project
The first Soviet nuclear weapon test, 1949. (RDS-1)
Operational scope	Operational R&D
Location	Atomgrad, Semipalatinsk, Chagan
Planned by	NKVD, NKGB, MGB PGU GRU
Date	1942–1949
Executed by	Soviet Union
Outcome	The successful development of nuclear weapons Further escalation of the Cold War

The Soviet atomic bomb project was the classified research and development program that was authorized by Joseph Stalin in the Soviet Union to develop nuclear weapons during and after World War II.^[1][2]

Although the Soviet scientific community discussed the possibility of an atomic bomb throughout the 1930s,^[3][4] going as far as making a concrete proposal to develop such a weapon in 1940,^[5][6][7] the full-scale program was not initiated and prioritized until Nazi Germany invaded the Soviet Union.

Because of the conspicuous silence of the scientific publications on the subject of nuclear fission by German, American, and British scientists, Russian physicist Georgy Flyorov suspected that the Allied powers had secretly been developing a «superweapon»^[2] since 1939. Flyorov wrote a letter to Stalin urging him to start this program in 1942.^{[8]: 78–79} Initial efforts were slowed due to the German invasion of the Soviet Union and remained largely composed of the intelligence gathering from the Soviet spy rings working in the U.S. Manhattan Project.^[1]

After Stalin learned of the atomic bombings of Hiroshima and Nagasaki, the program was pursued aggressively and accelerated through effective intelligence gathering about the German nuclear weapon project and the American Manhattan Project.^[9] The Soviet efforts also rounded up captured German scientists to join their program, and relied on knowledge passed by spies to Soviet intelligence agencies.^{[10]: 242–243}

On 29 August 1949, the Soviet Union secretly conducted its first successful weapon test (First Lightning, based on the American «Fat Man» design) at the Semipalatinsk-21 in Kazakhstan.^[1] Stalin alongside Soviet political officials and scientists were elated at the successful test.^[11] A nuclear armed Soviet Union sent its rival Western neighbors, and particularly the United States into a state of unprecedented trepidation.^[12] From 1949 onwards the Soviet Union manufactured and tested nuclear weapons on a large scale.^{: 840 [13]} The nuclear capabilities these tests helped develop were crucial to projecting and maintaining its global status. In total, the Soviet Union conducted 715 nuclear weapon tests throughout the course of the Cold War. A nuclear-armed Soviet Union escalated the Cold War with the United States to the possibility of nuclear war and ushered in the doctrine of mutually assured destruction.^[14]

Early efforts[edit]

Background origins and roots[edit]

As early as 1910 in Russia, independent research was being conducted on radioactive elements by several Russian scientists.^{[15]: 44 [16]: 24–25} Despite the hardship faced by the Russian academy of sciences during the national revolution in 1917, followed by the violent civil war in 1922, Russian scientists had made remarkable efforts toward the advancement of physics research in the Soviet Union by the 1930s.^{[17]: 35–36} Before the first revolution in 1905, the mineralogist Vladimir Vernadsky had made a number of public calls for a survey of Russia’s uranium deposits but none were heeded.^[17]: 37 Such early efforts were independently and privately funded by various organizations until 1922 when the Radium Institute in Petrograd (now Saint Petersburg) opened and industrialized the research.^{: 44 [15]}

From the 1920s until the late 1930s, Russian physicists had been conducting joint research with their European counterparts on the advancement of atomic physics at the Cavendish Laboratory run by a New Zealand physicist, Ernest Rutherford, where Georgi Gamov and Pyotr Kapitsa had studied and researched.^[17]: 36

Influential research towards the advancement of nuclear physics was guided by Abram Ioffe, who was the director at the Leningrad Physical-Technical Institute (LPTI), having sponsored various research programs at various technical schools in the Soviet Union.^[17]: 36 The discovery of the neutron by the British physicist James Chadwick further provided promising expansion of the LPTI’s program, with the operation of the first cyclotron to energies of over 1 MeV, and the first «splitting» of the atomic nucleus by John Cockcroft and Ernest Walton.^{[17]: 36–37} Russian physicists began pushing the government, lobbying in the interest of the development of science in the Soviet Union, which had received little interest due to the upheavals created during the Russian revolution and the February Revolution.^{[17]: 36–37} Earlier research was directed towards the medical and scientific exploration of radium; a supply of it was available as it could be retrieved from borehole water from the Ukhta oilfields.^[17]: 37

In 1939, German chemist Otto Hahn reported his discovery of fission, achieved by the splitting of uranium with neutrons that produced the much lighter element barium. This eventually led to the realization among Russian scientists, and their American counterparts, that such reaction could have military significance.^[18]: 20 The discovery excited the Russian physicists, and they began conducting their independent investigations on nuclear fission, mainly aiming towards power generation, as many were skeptical of possibility of creating an atomic bomb anytime soon.^[19]: 25 Early efforts were led by Yakov Frenkel (a physicist specialised on condensed matter), who did the first theoretical calculations on continuum mechanics directly relating the kinematics of binding energy in fission process in 1940.^[18]: 99 Georgy Flyorov’s and Lev Rusinov’s collaborative work on thermal reactions concluded that 3–1 neutrons were emitted per fission only days after similar conclusions had been reached by the team of Frédéric Joliot-Curie.^{[18]: 63 [20]: 200}

World War II and accelerated feasibility[edit]

After a strong lobbying of Russian scientists, the Soviet government initially set up a commission that was to address the «uranium problem» and investigate the possibility of chain reaction and isotope separation.^[21]: 33 The Uranium Problem Commission was ineffective because the German invasion of Soviet Union eventually limited the focus on research, as Russia became engaged in a bloody conflict along the Eastern Front for the next four years.^{[22]: 114–115 [23]: 200} The Soviet atomic weapons program had no significance, and most work was unclassified as the papers were continuously published as public domain in academic journals.^[21]: 33

Joseph Stalin, the Soviet leader, had mostly disregarded the atomic knowledge possessed by the Russian scientists as had most of the scientists working in the metallurgy and mining industry or serving in the Soviet Armed Forces technical branches during the World War II’s eastern front in 1940–42.^[24]: xx

In 1940–42, Georgy Flyorov, a Russian physicist serving as an officer in the Soviet Air Force, noted that despite progress in other areas of physics, the German, British, and American scientists had ceased publishing papers on nuclear science. Clearly, they each had active secret research programs.^[25]: 230 The dispersal of Soviet scientists had sent Abram Ioffe’s Radium Institute from Leningrad to Kazan; and the wartime research program put the «uranium bomb» programme third, after radar and anti-mine protection for ships. Kurchatov had moved from Kazan to Murmansk to work on mines for the Soviet Navy.^[26]

In April 1942, Flyorov directed two classified letters to Stalin, warning him of the consequences of the development of atomic weapons: «the results will be so overriding [that] it won’t be necessary to determine who is to blame for the fact that this work has been neglected in our country.»^[27]: xxx The second letter, by Flyorov and Konstantin Petrzhak, highly emphasized the importance of a «uranium bomb»: «it is essential to manufacture a uranium bomb without a delay.»^[25]: 230

Upon reading the Flyorov letters, Stalin immediately pulled Russian physicists from their respective military services and authorized an atomic bomb project, under engineering physicist Anatoly Alexandrov and nuclear physicist Igor V. Kurchatov.^{[25]: 230 [24]: xx} For this purpose, the Laboratory No. 2 near Moscow was established under Kurchatov.^[25]: 230 Kurchatov was chosen in late 1942 as the technical director of the Soviet bomb program; he was awed by the magnitude of the task but was by no means convinced of its utility against the demands of the front.^[26] Abram Ioffe had refused the post as he was too old, and recommended the young Kurchatov.

At the same time, Flyorov was moved to Dubna, where he established the Laboratory of Nuclear Reactions, focusing on synthetic elements and thermal reactions.^[24]: xx In late 1942, the State Defense Committee officially delegated the program to the Soviet Army, with major wartime logistical efforts later being supervised by Lavrentiy Beria, the head of NKVD.^{[22]: 114–115}

In 1945, the Arzamas 16 site, near Moscow, was established under Yakov Zel’dovich and Yuli Khariton who performed calculations on nuclear combustion theory, alongside Isaak Pomeranchuk.^{[28]: 117–118} Despite early and accelerated efforts, it was reported by historians that efforts on building a bomb using weapon-grade uranium seemed hopeless to Russian scientists.^{[28]: 117–118} Igor Kurchatov had harboured doubts working towards the uranium bomb, but made progress on a bomb using weapon-grade plutonium after British data was provided by the NKVD.^{[28]: 117–118}

The situation dramatically changed when the Soviet Union learned of the atomic bombings of Hiroshima and Nagasaki in 1945.^{[29]: 2–5}

Immediately after the atomic bombing, the Soviet Politburo took control of the atomic bomb project by establishing a special committee to oversee the development of nuclear weapons as soon as possible.^{[29]: 2–5} On 9 April 1946, the Council of Ministers created KB–11 (‘Design Bureau-11’) that worked towards mapping the first nuclear weapon design, primarily based on the American approach and detonated with weapon-grade plutonium.^{[29]: 2–5} Work on the program was accelerated by constructing a nuclear research reactor near Moscow which went critical for the first time on 25 October 1946.^{[29]: 2–5} Even while this facility was still in the planning stage, a government commission inspected and approved a location east of the Urals for a plutonium production facility similar to the American Hanford Site, with nuclear production reactor much larger in size than the research reactor, combined with a radiochemical extraction factory. Constructed some fifteen miles east of the small town of Kyshtym, this plutonium production complex came to be known as Chelyabinsk-40 and later still, as Mayak. The area was chosen in part because of its proximity to the Chelyabinsk Tractor Plant which had merged during the war with the evacuated Kharkov Diesel Works and parts of the Leningrad Kirov Plant into a major tank production complex popularly known as «Tankograd». To supply the complex and dozens of other armament works in the area, a huge new power station had gone up in 1942 from which electricity could be drawn. Chelyabinsk province, particularly around the small town of Kyshtym, was also a major gulag station, with some twelve forced labor camps in the area. ^[30]

Organization and administration[edit]

The German assistance[edit]

From 1941 to 1946, the Soviet Union’s Ministry of Foreign Affairs handled the logistics of the atomic bomb project, with Foreign Minister Vyacheslav Molotov controlling the direction of the program.^{: 33 [31]} However, Molotov proved to be a weak administrator, and the program stagnated.^[32] In contrast to American military administration in their atomic bomb project, the Russians’ program was directed by political dignitaries such as Molotov, Lavrentiy Beria, Georgii Malenkov, and Mikhail Pervukhin—there were no military members.^[32]: 313

After the atomic bombings of Hiroshima and Nagasaki, the program’s leadership changed, when Stalin appointed Lavrentiy Beria on 22 August 1945.^[32] Beria is noted for leadership that helped the program to its final implementation.^[32]

Beria understood the necessary scope and dynamics of research. This man, who was the personification of evil to modern Russian history, also possessed the great energy and capacity to work. The scientists who met him could not fail to recognize his intelligence, his will power, and his purposefullness. They found him first-class administrator who could carry a job through to completion…

— Yulii Khariton, The First War of Physics: The Secret History of the Atom Bomb, 1939–1949^[32]

The new Committee, under Beria, retained Georgii Malenkov and added Nikolai Voznesensky and Boris Vannikov, People’s Commissar for Armament.^[32] Under the administration of Beria, the NKVD co-opted atomic spies of the Soviet Atomic Spy Ring into the American program, and infiltrated the German nuclear program whose nuclear scientists were later instrumental in attaining the feasibility of Soviet nuclear weapons.^[32]

Espionage[edit]

Soviet atomic ring[edit]

The nuclear and industrial espionages in the United States by American sympathisers of communism who were controlled by their rezident Russian officials in North America greatly aided the speed of the Soviet nuclear program from 1942–54.^{[33]: 105–106 [34]: 287–305} The willingness in sharing classified information to the Soviet Union by recruited American communist sympathizers increased when the Soviet Union faced possible defeat during the German invasion in World War II.^{[34]: 287–289} The Russian intelligence network in the United Kingdom also played a vital role in setting up the spy rings in the United States when the Russian State Defense Committee approved resolution 2352^{[clarification needed]} in September 1942.^{[33]: 105–106}

For this purpose, the spy Harry Gold, controlled by Semyon Semyonov, was used for a wide range of espionage that included industrial espionage in the American chemical industry and obtaining sensitive atomic information that was handed over to him by the British physicist Klaus Fuchs.^{[34]: 289–290} Knowledge and further technical information that were passed by the American Theodore Hall, a theoretical physicist, and Klaus Fuchs had a significant impact on the direction of Russian development of nuclear weapons.^[33]: 105

Leonid Kvasnikov, a Russian engineer turned KGB officer, was assigned for this special purpose and moved to New York City to coordinate such activities.^[35] Anatoli Yatzkov, another NKVD official in New York, was also involved in obtaining sensitive information gathered by Sergei Kournakov from Saville Sax.^[35]

The existence of Russian spies was exposed by the U.S. Army’s secretive Venona project in 1943.^[36]: 54

For example, Soviet work on methods of uranium isotope separation was altered when it was reported, to Kurchatov’s surprise, that the Americans had opted for the Gaseous diffusion method. While research on other separation methods continued throughout the war years, the emphasis was placed on replicating U.S. success with gaseous diffusion. Another important breakthrough, attributed to intelligence, was the possibility of using plutonium instead of uranium in a fission weapon. Extraction of plutonium in the so-called «uranium pile» allowed bypassing of the difficult process of uranium separation altogether, something that Kurchatov had learned from intelligence from the Manhattan project.^{[citation needed]}

Soviet intelligence management in the Manhattan Project[edit]

In 1945, the Soviet intelligence obtained rough blueprints of the first U.S. atomic device.^[37][38] Alexei Kojevnikov has estimated that the primary way in which the espionage may have sped up the Soviet project was that it allowed Khariton to avoid dangerous tests to determine the size of the critical mass.^[39] These tests in the U.S., known as «tickling the dragon’s tail», consumed a good deal of time and claimed at least two lives; see Harry Daghlian and Louis Slotin.

The published Smyth Report of 1945 on the Manhattan Project was translated into Russian, and the translators noted that a sentence on the effect of «poisoning» of Plutonium-239 in the first (lithograph) edition had been deleted from the next (Princeton) edition by Groves. This change was noted by the Russian translators, and alerted the Soviet Union to the problem (which had meant that reactor-bred plutonium could not be used in a simple gun-type bomb like the proposed Thin Man).

One of the key pieces of information, which Soviet intelligence obtained from Fuchs, was a cross-section for D-T fusion. This data was available to top Soviet officials roughly three years before it was openly published in the Physical Review in 1949. However, this data was not forwarded to Vitaly Ginzburg or Andrei Sakharov until very late, practically months before publication.^{[citation needed]} Initially both Ginzburg and Sakharov estimated such a cross-section to be similar to the D-D reaction. Once the actual cross-section become known to Ginzburg and Sakharov, the Sloika design become a priority, which resulted in a successful test in 1953.

In the 1990s, with the declassification of Soviet intelligence materials, which showed the extent and the type of the information obtained by the Soviets from US sources, a heated debate ensued in Russia and abroad as to the relative importance of espionage, as opposed to the Soviet scientists’ own efforts, in the making of the Soviet bomb. The vast majority of scholars^{[like whom?]} agree that whereas the Soviet atomic project was first and foremost a product of local expertise and scientific talent, it is clear that espionage efforts contributed to the project in various ways and most certainly shortened the time needed to develop the atomic bomb.^{[citation needed]}

Comparing the timelines of H-bomb development, some researchers^[who?] came to the conclusion that the Soviets had a gap in access to classified information regarding the H-bomb at least between late 1950 and some time in 1953. Earlier, e.g., in 1948, Fuchs gave the Soviets a detailed update of the classical super^[40] progress, including an idea to use lithium, but did not explain it was specifically lithium-6. By 1951 Teller accepted the fact that the «classical super» scheme wasn’t feasible, following results obtained by various researchers (including Stanislaw Ulam) and calculations performed by John von Neumann in late 1950.

Yet the research for the Soviet analogue of «classical super» continued until December 1953, when the researchers were reallocated to a new project working on what later became a true H-bomb design, based on radiation implosion. This remains an open topic for research, whether the Soviet intelligence was able to obtain any specific data on Teller–Ulam design in 1953 or early 1954. Yet, Soviet officials directed the scientists to work on a new scheme, and the entire process took less than two years, commencing around January 1954 and producing a successful test in November 1955. It also took just several months before the idea of radiation implosion was conceived, and there is no documented evidence claiming priority. It is also possible that Soviets were able to obtain a document lost by John Wheeler on a train in 1953, which reportedly contained key information about thermonuclear weapon design.

Initial design of thermonuclear weapons[edit]

Early ideas of the fusion bomb came from espionage and internal Soviet studies. Though the espionage did help Soviet studies, the early American H-bomb concepts had substantial flaws, so it may have confused, rather than assisted, the Soviet effort to achieve nuclear capability.^[41] The designers of early thermonuclear bombs envisioned using an atomic bomb as a trigger to provide the needed heat and compression to initiate the thermonuclear reaction in a layer of liquid deuterium between the fissile material and the surrounding chemical high explosive.^[42] The group would realize that a lack of sufficient heat and compression of the deuterium would result in an insignificant fusion of the deuterium fuel.^[42]

Andrei Sakharov’s study group at FIAN in 1948 came up with a second concept in which adding a shell of natural, unenriched uranium around the deuterium would increase the deuterium concentration at the uranium-deuterium boundary and the overall yield of the device, because the natural uranium would capture neutrons and itself fission as part of the thermonuclear reaction. This idea of a layered fission-fusion-fission bomb led Sakharov to call it the sloika, or layered cake.^[42] It was also known as the RDS-6S, or Second Idea Bomb.^[43] This second bomb idea was not a fully evolved thermonuclear bomb in the contemporary sense, but a crucial step between pure fission bombs and the thermonuclear «supers».^[44] Due to the three-year lag in making the key breakthrough of radiation compression from the United States the Soviet Union’s development efforts followed a different course of action. In the United States they decided to skip the single-stage fusion bomb and make a two-stage fusion bomb as their main effort.^[42][45] Unlike the Soviet Union, the analog RDS-7 advanced fission bomb was not further developed, and instead, the single-stage 400-kiloton RDS-6S was the Soviet’s bomb of choice.^[42]

The RDS-6S Layer Cake design was detonated on 12 August 1953, in a test given the code name by the Allies of «Joe 4».^[46] The test produced a yield of 400 kilotons, about ten times more powerful than any previous Soviet test. Around this time the United States detonated its first super using radiation compression on 1 November 1952, code-named Mike. Though the Mike was about twenty times greater than the RDS-6S, it was not a design that was practical to use, unlike the RDS-6S.^[42]

Following the successful launching of the RDS-6S, Sakharov proposed an upgraded version called RDS-6SD.^[42] This bomb was proved to be faulty, and it was neither built nor tested. The Soviet team had been working on the RDS-6T concept, but it also proved to be a dead end.

In 1954, Sakharov worked on a third concept, a two-stage thermonuclear bomb.^[42] The third idea used the radiation wave of a fission bomb, not simply heat and compression, to ignite the fusion reaction, and paralleled the discovery made by Ulam and Teller. Unlike the RDS-6S boosted bomb, which placed the fusion fuel inside the primary A-bomb trigger, the thermonuclear super placed the fusion fuel in a secondary structure a small distance from the A-bomb trigger, where it was compressed and ignited by the A-bomb’s x-ray radiation.^[42] The KB-11 Scientific-Technical Council approved plans to proceed with the design on 24 December 1954. Technical specifications for the new bomb were completed on 3 February 1955, and it was designated the RDS-37.^[42]

The RDS-37 was successfully tested on 22 November 1955 with a yield of 1.6 megaton. The yield was almost a hundred times greater than the first Soviet atomic bomb six years before, showing that the Soviet Union could compete with the United States.^[42][47] and would even exceed them in time.

Logistical problems[edit]

The single largest problem during the early Soviet program was the procurement of raw uranium ore, as the Soviet Union had limited domestic sources at the beginning of their nuclear program. The era of domestic uranium mining can be dated exactly, to November 27, 1942, the date of a directive issued by the all-powerful wartime State Defense Committee. The first Soviet uranium mine was established in Taboshar, present-day Tajikistan, and was producing at an annual rate of a few tons of uranium concentrate by May 1943.^[48] Taboshar was the first of many officially secret Soviet closed cities related to uranium mining and production.^[49]

Demand from the experimental bomb project was far higher. The Americans, with the help of Belgian businessman Edgar Sengier in 1940, had already blocked access to known sources in Congo, South Africa, and Canada. In December 1944 Stalin took the uranium project away from Vyacheslav Molotov and gave to it to Lavrentiy Beria. The first Soviet uranium processing plant was established as the Leninabad Mining and Chemical Combine in Chkalovsk (present-day Buston, Ghafurov District), Tajikistan, and new production sites identified in relative proximity. This posed a need for labor, a need that Beria would fill with forced labor: tens of thousands of Gulag prisoners^{[citation needed]} were brought to work in the mines, the processing plants, and related construction.

Domestic production was still insufficient when the Soviet F-1 reactor, which began operation in December 1946, was fueled using uranium confiscated from the remains of the German atomic bomb project. This uranium had been mined in the Belgian Congo, and the ore in Belgium fell into the hands of the Germans after their invasion and occupation of Belgium in 1940. In 1945, the Uranium enrichment through electromagnetic method under Lev Artsimovich also failed due to USSR’s inability to build the parallel American Oak Ridge site and the limited power grid system could not produce the electricity for their program.

Further sources of uranium in the early years of the program were mines in East Germany (via the deceptively-named SAG Wismut), Czechoslovakia, Bulgaria, Romania (the Băița mine near Ștei) and Poland. Boris Pregel sold 0.23 tonnes of uranium oxide to the Soviet Union during the war, with the authorisation of the U.S. Government.^[50][51][52]

Eventually, large domestic sources were discovered in the Soviet Union (including those now in Kazakhstan).

The uranium for the Soviet nuclear weapons program came from mine production in the following countries,^[53]

Year	USSR	Germany	Czechoslovakia	Bulgaria	Poland
1945	14.6 t
1946	50.0 t	15 t	18 t	26.6 t
1947	129.3 t	150 t	49.1 t	7.6 t	2.3 t
1948	182.5 t	321.2 t	103.2 t	18.2 t	9.3 t
1949	278.6 t	767.8 t	147.3 t	30.3 t	43.3 t
1950	416.9 t	1,224 t	281.4 t	70.9 t	63.6 t

Important nuclear tests[edit]

RDS-1[edit]

The RDS-1, (Russian: PДC), was the first Soviet nuclear device that was test fired in Semipalatinsk in Kazakhstan on August 29, 1949. The first nuclear test, that proved the Russia’s nuclear capability, has many codenames within Russian political community including the internally code-named First Lightning (Первая молния, or Pervaya Molniya).

Nonetheless, the test was widely known as «RDS-1» (Россия делает сама, Rossiya Delayet Sama, which translate as «Russia Does it Herself»), which was suggested by Igor Kurchatov– all Russian nuclear tests were then followed the RDS nomenclature. The Americans codenamed the test as Joe 1. The energy yield measurement and its design was mostly based on the American design «Fat Man», using a TNT/hexogen implosion lens design.

RDS-2[edit]

The RDS-2 was a second important nuclear test that was conducted on September 24, 1951. The Soviet physicists measured the energy yield of the device at the 38.3 kiloton; this device based on a tritium «boosted» uranium implosion device with a levitated core.^[54] The U.S. codenamed the test as «Joe-2».

RDS-3[edit]

The RDS-3 was a third nuclear explosive device that was test fired on October 18, 1951, also in Semipalatinsk. Known as Joe 3 in America, this was a boosted fission device using a composite construction of levitated plutonium core and a uranium-235 shell with estimated blast yield of 41.2 kt. The RDS-3 was also distinguished of being the first Russian air-dropped bomb test which was released at an altitude of 10 km, it detonated 400 meters above the ground.
|

RDS-4[edit]

RDS-4 represented a branch of research on small tactical weapons. It was a boosted fission device using plutonium in a «levitated» core design. The first test was an air drop on August 23, 1953, yielding 28 kilotons. In 1954, the bomb was also used during Snowball exercise at the Totskoye range, dropped by Tu-4 bomber on the simulated battlefield, in the presence of 40,000 infantry, tanks, and jet fighters. The RDS-4 comprised the warhead of the R-5M, the first medium-range ballistic missile in the world, which was tested with a live warhead for the first and only time on February 5, 1956

RDS-5[edit]

RDS-5 was a small plutonium based device, probably using a hollow core. Two different versions were made and tested.

RDS-6[edit]

RDS-6, the first Soviet test of a hydrogen bomb, took place on August 12, 1953, and was nicknamed Joe 4 by the Americans. It used a layer-cake design of fission and fusion fuels (uranium 235 and lithium-6 deuteride) and produced a yield of 400 kilotons. This yield was about ten times more powerful than any previous Soviet test.^[42] When developing higher level bombs, the Soviets proceeded with the RDS-6 as their main effort instead of the analog RDS-7 advanced fission bomb. This led to the third idea bomb which is the RDS-37.^[42]

RDS-9[edit]

A much lower-power version of the RDS-4 with a 3-10 kiloton yield, the RDS-9 was developed for the T-5 nuclear torpedo. A 3.5 kiloton underwater test was performed with the torpedo on September 21, 1955.

RDS-37[edit]

The first Soviet test of a «true» hydrogen bomb in the megaton range was conducted on November 22, 1955. It was dubbed RDS-37 by the Soviets. It was of the multi-staged, radiation implosion thermonuclear design called Sakharov’s «Third Idea» in the USSR and the Teller–Ulam design in the USA.^[55]

Joe 1, Joe 4, and RDS-37 were all tested at the Semipalatinsk Test Site in Kazakhstan.

Tsar Bomba (RDS-220)[edit]

The Tsar Bomba (Царь-бомба) was the largest, most powerful thermonuclear weapon ever detonated. It was a three-stage hydrogen bomb with a yield of about 50 megatons.^[56] This is equivalent to ten times the amount of all the explosives used in World War II combined.^[57] It was detonated on October 30, 1961, in the Novaya Zemlya archipelago, and was capable of approximately 100 megatons, but was purposely reduced shortly before the launch. Although weaponized, it was not entered into service; it was simply a demonstrative testing of the capabilities of the Soviet Union’s military technology at that time. The heat of the explosion was estimated to potentially inflict third degree burns at 100 km distance of clear air.^[58]

Chagan[edit]

Chagan was a shot in the Nuclear Explosions for the National Economy (also known as Project 7), the Soviet equivalent of the US Operation Plowshare to investigate peaceful uses of nuclear weapons. It was a subsurface detonation. It was fired on January 15, 1965. The site was a dry bed of the river Chagan at the edge of the Semipalatinsk Test Site, and was chosen such that the lip of the crater would dam the river during its high spring flow. The resultant crater had a diameter of 408 meters and was 100 meters deep. A major lake (10,000 m³) soon formed behind the 20–35 m high upraised lip, known as Chagan Lake or Balapan Lake.^{[citation needed]}

The photo is sometimes confused with RDS-1 in literature.

Secret cities[edit]

During the Cold War, the Soviet Union created at least nine closed cities, known as Atomgrads,^[59] in which nuclear weapons-related research and development took place. After the dissolution of the Soviet Union, all of the cities changed their names (most of the original code-names were simply the oblast and a number). All are still legally «closed», though some have parts of them accessible to foreign visitors with special permits (Sarov, Snezhinsk, and Zheleznogorsk).

Cold War name	Current name	Established	Primary function(s)
Arzamas-16	Sarov	1946	Weapons design and research, warhead assembly
Sverdlovsk-44	Novouralsk	1946	Uranium enrichment
Chelyabinsk-40 and later 65	Ozyorsk	1947	Plutonium production, component manufacturing
Sverdlovsk-45	Lesnoy	1947	Uranium enrichment, warhead assembly
Tomsk-7	Seversk	1949	Uranium enrichment, component manufacturing
Krasnoyarsk-26	Zheleznogorsk	1950	Plutonium production
Zlatoust-36	Tryokhgorny	1952	Warhead assembly
Penza-19	Zarechny (Penza oblast)	1955	Warhead assembly
Krasnoyarsk-45	Zelenogorsk	1956	Uranium enrichment
Chelyabinsk-70	Snezhinsk	1957	Weapons design and research

Environmental and public health effects[edit]

The Soviets started experimenting with nuclear technology in 1943 with very little regard of nuclear safety as there were no reports of accidents that were ever made public to learn from, and the public was kept in hidden about the radiation dangers.^{: 24–25 [61]} Many of the nuclear devices left behind radioactive isotopes which have contaminated air, water and soil in the areas immediately surrounding, downwind and downstream of the blast site. According to the records that the Russian government released in 1991, the Soviet Union tested 969 nuclear devices between 1949 and 1990— more nuclear testing than any nation on the planet.^[60]: 1 Soviet scientists conducted the tests with little regard for environmental and public health consequences.^{: 24 [61]} The detrimental effects that the toxic waste generated by weapons testing and processing of radioactive materials are still felt to this day. Even decades later, the risk of developing various types of cancer, especially that of the thyroid and the lungs, continues to be elevated far above national averages for people in affected areas.^[62]: 1385 Iodine-131, a radioactive isotope that is a major byproduct of fission-based weapons, is retained in the thyroid gland, and so poisoning of this kind is commonplace in impacted populations.^[62]: 1386

The Soviets set off 214 nuclear devices in the open atmosphere between 1949 and 1962, the year the United Nations banned atmospheric tests worldwide.^[60]: 6 The billions of radioactive particles released into the air exposed countless people to extremely mutagenic and carcinogenic materials, resulting in a myriad of deleterious genetic maladies and deformities. The majority of these tests took place at the Semipalatinsk Test Site, or the Polygon, located in northeast of Kazakhstan.^[60]: 61 The testing at Semipalatinsk alone exposed hundreds of thousands of Kazakh citizens to the harmful effects, and the site continues to be one of the most highly irradiated places on the planet.^[63]: A167 When the earliest tests were being conducted, even the scientists had only a poor understanding of the medium-and long-term effects of radiation exposure— many did not notify each other of their work if they had serious accidents or expose of radiation.^{: 24 [61]} In fact, the Semipalatinsk was chosen as the primary site for open-air testing precisely because the Soviets were curious about the potential for lasting harm that their weapons held.^{[62]: 1389 [failed verification]}

Contamination of air and soil due to atmospheric testing is only part of a wider issue. Water contamination due to improper disposal of spent uranium and decay of sunken nuclear-powered submarines is a major problem in the Kola Peninsula in northwest Russia. Although the Russian government states that the radioactive power cores are stable, various scientists have come forth with serious concerns about the 32,000 spent nuclear fuel elements that remain in the sunken vessels.^[63]: A166 There have been no major incidents other than the explosion and sinking of a nuclear-powered submarine in August 2000, but many international scientists are still uneasy at the prospect of the hulls eroding, releasing uranium into the sea and causing considerable contamination.^[63]: A166 Although the submarines pose an environmental risk, they have yet to cause serious harm to public health. However, water contamination in the area of the Mayak test site, especially at Lake Karachay, is extreme, and has gotten to the point where radioactive byproducts have found their way into drinking water supplies. It has been an area of concern since the early 1950s, when the Soviets began disposing of tens of millions of cubic meters of radioactive waste by pumping it into the small lake.^[63]: A165 Half a century later, in the 1990s, there are still hundreds of millions of curies of waste in the Lake, and at points contamination has been so severe that a mere half-hour of exposure to certain regions would deliver a dose of radiation sufficient to kill 50% of humans.^[63]: A165 Although the area immediately surrounding the lake is devoid of population, the lake has the potential to dry up in times of drought. Most significantly, in 1967, it dried up and winds carried radioactive dust over thousands of square kilometers, exposing at least 500,000 citizens to a range of health risks.^[63]: A165 To control dust, Soviet scientists piled concrete on top of the lake. Although this was effective in helping mediate the amount of dust, the weight of the concrete pushed radioactive materials into closer contact with standing underground groundwater.^[63]: A166 It is difficult to gauge the overall health and environmental effects of the water contamination at Lake Karachay because figures on civilian exposure are unavailable, making it hard to show causation between elevated cancer rates and radioactive pollution specifically from the lake.

Contemporary efforts to manage radioactive contamination in the former Soviet Union are few and far between. Public awareness of the past and present dangers, as well as the Russian government’s investment in current cleanup efforts, are likely dampened by the lack of media attention STS and other sites have gotten in comparison to isolated nuclear incidents such as Hiroshima, Nagasaki, Chernobyl and Three-Mile Island.^[64] The domestic government’s investment in cleanup measures seems to be driven by economic concerns rather than care for public health. The most significant political legislation in this area is a bill agreeing to turn the already contaminated former weapons complex Mayak into an international radioactive waste dump, accepting cash from other countries in exchange for taking their radioactive byproducts of nuclear industry.^[63]: A167 Although the bill stipulates that the revenue go towards decontaminating other test sites such as Semipalatinsk and the Kola Peninsula, experts doubt whether this will actually happen given the current political and economic climate in Russia.^[63]: A168

See also[edit]

References[edit]

Bibliography[edit]

• Erickson, John (1999) [1983]. The Road to Berlin: Stalin’s War with Germany, Volume Two. New Haven: Yale University Press. pp. 79–80, 659. ISBN 0300078137.
• Kojevnikov, Alexei (2004), Stalin’s Great Science: The Times and Adventures of Soviet Physicists, Imperial College Press, ISBN 978-1860944208
• Rhodes, Richard (1 August 1995). Dark Sun: The Making of the Hydrogen Bomb. Simon & Schuster. ISBN 978-0-68-480400-2. LCCN 95011070. OCLC 456652278. OL 7720934M. Wikidata Q105755363 – via Internet Archive.

External links[edit]

• Collection of Archival Documents on the Soviet Nuclear Program, Wilson Center Digital Archive
• Ilkaev, RI (2013), «Major stages of the Atomic Project», Phys. Usp., 56 (5): 502–509, Bibcode:2013PhyU…56..502I, doi:10.3367/UFNe.0183.201305h.0528, S2CID 204012111,
• Video archive of Soviet Nuclear Testing at sonicbomb.com
• Kurchatov institute (official website), archived from the original on 2006-09-06, retrieved 2007-03-01
• Citizen Kurchatov, PBS.
• Soviet and Nuclear Weapons History
• German Scientists in the Soviet Atomic Project
• Russian Nuclear Weapons Museum (in English)
• Images of Soviet bombs (in Russian) – RDS-1, RDS-6, Tsar Bomba, and an ICBM warhead
• Cold War: A Brief History
• Annotated bibliography on the Russian nuclear weapons program from the Alsos Digital Library Archived 2006-07-14 at the Wayback Machine
• On the Soviet Nuclear Scent Archived 2017-05-01 at the Wayback Machine – CIA Library

Созда́ние сове́тской а́томной бо́мбы (военная часть атомного проекта СССР) — фундаментальные исследования, разработка технологий и практическая их реализация в СССР, направленные на создание оружия массового поражения с использованием ядерной энергии. Мероприятия в немалой степени были стимулированы деятельностью в этом направлении научных учреждений и военной промышленности других стран, в первую очередь нацистской Германии и США^{[источник не указан 1477 дней]}. В 1945 году, 6 и 9 августа американские самолёты сбросили на японские города Хиросиму и Нагасаки две атомные бомбы. Почти половина мирных жителей погибли сразу при взрывах, другие тяжело болели и продолжают умирать до сих пор.

Предыстория советского проекта[править | править код]

Работы до 1941 года[править | править код]

В 1930—1941 годах активно проводились работы в ядерной области.

В это десятилетие проводились фундаментальные радиохимические исследования, без которых вообще немыслимо полное понимание этих проблем, их развитие и, тем более — реализация.

Проводились всесоюзные конференции АН СССР по ядерной физике, в которых принимали участие отечественные и иностранные исследователи, работавшие не только в области атомной физики, но и в других смежных дисциплинах — геохимии, физической химии, неорганической химии и др.^[1][2]

Работы с начала 1920-х годов интенсивно развивались в Радиевом институте и в первом Физтехе (оба в Ленинграде), в Харьковском физико-техническом институте, в Институте химической физики в Москве.

Авторитетом в этой области считался академик В. Г. Хлопин. Также серьёзный вклад сделали, в числе многих других, сотрудники Радиевого института: Г. А. Гамов, И. В. Курчатов и Л. В. Мысовский (создатели первого в Европе циклотрона^[1]), Ф. Ф. Ланге (создал первый советский проект атомной бомбы — 1940), а также основатель Института химической физики Н. Н. Семёнов. Советский проект курировал Председатель СНК СССР В. М. Молотов^[3].

В 1941 году исследования по атомной проблематике были засекречены^[3]. Начало Великой Отечественной войны в значительной степени обусловило то, что в СССР были вынуждены сократить объёмы проводившихся ядерных исследований, в том числе — исследования возможности осуществления цепной реакции деления, тогда как в Великобритании и США работы по этой проблеме энергично продолжались.

Роль деятельности Радиевого института[править | править код]

Хронология исследований, проводившихся сотрудниками Радиевого института в Ленинграде, говорит о том, что работы в данном направлении не были свёрнуты полностью, чему в немалой степени способствовали предвоенные фундаментальные изыскания. Ещё в 1938 году здесь была создана первая в СССР лаборатория искусственных радиоактивных элементов (заведующий А. Е. Полесицкий); в 1939 году опубликованы работы В. Г. Хлопина, Л. В. Мысовского, А. П. Жданова, Н. А. Перфилова и других исследователей о делении ядра урана под действием нейтронов; в 1940 году Г. Н. Флеровым и К. А. Петржаком было открыто явление спонтанного деления тяжелых ядер на примере урана.

Под председательством В. Г. Хлопина сформирована Урановая комиссия АН СССР, в 1942 году в период эвакуации института, А. П. Жданов и Л. В. Мысовский открыли новый вид ядерного деления — полный развал атомного ядра под действием многозарядных частиц космических лучей; в 1943 году В. Г. Хлопин направил письмо в ГКО и АН СССР, дающее обоснование обязательного участия Радиевого института в «урановом проекте».

Радиевому институту поручена разработка технологии выделения эка-рения (Z = 93) и эка-осмия (Z = 94) из облучённого нейтронами урана; в 1945 году с помощью циклотрона получен первый советский препарат плутония в импульсных количествах. Под руководством Б. С. Джелепова начаты работы по бета-, гамма-спектроскопии ядер.

Институту были поручены: проверка и испытания методов выделения плутония, изучение химии плутония, разработка технологической схемы выделения плутония из облученного урана, выдача технологических данных заводу. В 1946 году завершена разработка технологии получения плутония из облученного урана (руководитель В. Г. Хлопин). Институт совместно с проектировщиками ГИПХ (Я. И. Зильберман, Н. К. Хованский) выдал технологическую часть проектного задания объекта «Б» («Синяя книга»), содержащую все необходимые первичные данные для проектирования радиохимического завода.

В 1947 году Г. М. Толмачёв разработал радиохимический метод определения коэффициента использования ядерного горючего при ядерных взрывах. В 1948 году под руководством Радиевого института и на основе разработанной им ацетатной осадительной технологии пущен первый в СССР радиохимический завод под Челябинском. К 1949 году наработано количество плутония, необходимое для испытания ядерного оружия. Проведена первая разработка полоний-бериллиевых источников в качестве запала для ядерных бомб первого поколения (руководитель Д. М. Зив)^[1].

Работа в 1941—1943 годах[править | править код]

Информация внешней разведки[править | править код]

Уже с сентября 1941 года в СССР начала поступать разведывательная информация о проведении в Великобритании и США секретных интенсивных научно-исследовательских работ, направленных на разработку методов использования атомной энергии для военных целей и создание атомных бомб огромной разрушительной силы. Одним из наиболее важных документов, полученных ещё в 1941 году советской разведкой, является отчёт британского «Комитета MAUD». Из материалов этого отчёта, полученного по каналам внешней разведки НКВД СССР от Дональда Маклина, следовало, что создание атомной бомбы реально, что вероятно она может быть создана ещё до окончания войны и, следовательно, может повлиять на её ход.

Разведывательная информация о работах по проблеме атомной энергии за рубежом, имевшаяся в СССР к моменту принятия решения о возобновлении работ по урану, была получена как по каналам разведки НКВД, так и по каналам Главного разведывательного управления (ГРУ) Генерального штаба Красной армии.

В мае 1942 года руководство ГРУ информировало Академию наук СССР о наличии сообщений о работах за рубежом по проблеме использования атомной энергии в военных целях и просило сообщить, имеет ли в настоящее время эта проблема реальную практическую основу. Ответ на указанный запрос в июне 1942 года дал В. Г. Хлопин, который отметил, что за последний год в научной литературе почти совершенно не публикуются работы, связанные с решением проблемы использования атомной энергии.

Официальное письмо главы НКВД Л. П. Берии на имя И. В. Сталина с информацией о работах по использованию атомной энергии в военных целях за рубежом, предложениями по организации этих работ в СССР и секретном ознакомлении с материалами НКВД видных советских специалистов, варианты которого были подготовлены сотрудниками НКВД ещё в конце 1941 — начале 1942 годов, было отправлено И. В. Сталину только в октябре 1942 года, уже после принятия распоряжения ГКО о возобновлении в СССР работ по урану.

Советская разведка имела подробные сведения о работах по созданию атомной бомбы в США, исходившие от специалистов, понимавших опасность ядерной монополии или сочувствующих СССР, в частности, Клауса Фукса, Теодора Холла, Жоржа Коваля и Давида Грингласа. Однако решающее значение, как полагают некоторые, имело адресованное Сталину в начале 1943 года письмо советского физика Г. Флёрова, который сумел разъяснить суть проблемы популярно. С другой стороны, имеются основания предполагать, что работа Г. Н. Флёрова над письмом Сталину завершена не была и отправлено оно не было.^[4]

Охота за данными уранового проекта Америки началась по инициативе начальника отдела научно-технической разведки НКВД Леонида Квасникова еще в 1942 году, но полностью развернулась только после прибытия в Вашингтон знаменитой пары советских разведчиков: Василия Зарубина и его жены Елизаветы. Именно с ними взаимодействовал резидент НКВД в Сан-Франциско Григорий Хейфиц, сообщивший, что виднейший физик Америки Роберт Оппенгеймер и многие его коллеги выехали из Калифорнии в неизвестное место, где будут заниматься созданием какого-то сверхоружия.

Перепроверить данные «Харона» (таким было кодовое имя Хейфица) было поручено подполковнику Семену Семенову (псевдоним «Твен»), работавшему в США с 1938 года и собравшего там большую и активную агентурную группу. Именно «Твен» подтвердил реальность работ по созданию атомной бомбы, назвал код Манхэттенского проекта и местонахождение его главного научного центра — бывшей колонии для малолетних преступников Лос-Аламос в штате Нью-Мексико. Семенов также сообщил фамилии некоторых учёных, работавших там, которые в своё время были приглашены в СССР для участия в больших сталинских стройках и которые, вернувшись в США, не потеряли связей с крайне левыми организациями.

Основных же руководителей Манхэттенского проекта удалось установить Елизавете Зарубиной (агентурный псевдоним «Вардо»).

Павел Судоплатов в книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930—1950 годы» давал ей следующую характеристику:

«Лиза Зарубина была выдающейся личностью. Обаятельная и общительная, она легко устанавливала дружеские связи в самых широких кругах. Элегантная женщина классической красоты, натура утонченная, она как магнит притягивала к себе людей, не только мужчин, но и женщин. Лиза была одним из самых высококвалифицированных вербовщиков агентуры. Она прекрасно владела английским, немецким, французским и румынским языками, понимала испанский и итальянский. Лиза выглядела типичной представительницей Центральной Европы, хотя и была румынской еврейкой. Она могла до неузнаваемости менять свою внешность и манеру поведения…
Именно „Вардо“ сумела сделать, пожалуй, решающий вклад в получение точной и оперативной информации о ходе работ в Лос-Аламосе и технических данных по устройству атомных бомб. Её главной заслугой явилось внедрение в мозговой центр Манхэттенского проекта выдающегося физика, завербованного советской военной разведкой, Клауса Фукса, который был передан на связь супругам Зарубиным.
После своего приезда в США, Лиза подружилась с любовницей Альберта Эйнштейна, женой известного русского скульптора Конёнкова Маргаритой, по простоте душевной рассказавшей Лизе о том, что у Эйнштейна бывают главные лица Манхэттенского проекта: Роберт Оппенгеймер, Энрико Ферми, Лео Силард и другие. Под давлением „Вардо“ Маргарита познакомила её и сотрудника резидентуры Пастельняка с Оппенгеймером и его женой Кэтрин.
Ставши своими в семье научного руководителя проекта, советские разведчики уговорили его добиться перевода в Лос-Аламос Клауса Фукса, который и стал главным источником научно выверенной информации для Москвы. Но и, кроме того, Лиза близко сошлась с еще одним крупнейшим ученым в атомном проекте, Силардом, и убедила его допустить в этот проект несколько завербованных специалистов, в том числе — Мортона Собелла, Теодора Холла и Дэвида Грингласса. Последний стал работать механиком в лаборатории Лос-Аламоса. Еще одним весьма важным агентом был итальянский эмигрант, физик Бруно Понтекорво».

Таким образом и были внедрены советские агенты в научные и конструкторские центры Америки, где создавался ядерный боеприпас. Однако в самый разгар налаживания агентурных действий, Лиза и Василий Зарубины были срочно отозваны в Москву. Они терялись в догадках, ведь ни одного провала не произошло. Выяснилось, что в Центр поступил донос сотрудника резидентуры Миронова, обвинявшего Зарубиных в предательстве. И почти полгода московская контрразведка проверяла эти обвинения. Они не подтвердились, тем не менее, Зарубиных больше за границу не выпускали.

Тем временем, работа внедренной агентуры уже принесла первые результаты — стали поступать донесения, и их надо было немедля отправлять в Москву. Эта работа была возложена на группу специальных курьеров. Самыми оперативными и не знавшими страха были супруги Коэны, Морис и Лона. После того, как Мориса призвали в американскую армию, Лона стала самостоятельно доставлять информационные материалы из штата Нью-Мексико в Нью-Йорк. Для этого она ездила в небольшой городок Альбукерке, где для видимости посещала туберкулезный диспансер. Там она встречалась с агентами по агентурной кличке «Млад» и «Эрнст».

По воспоминаниям П.Судоплатова уже через 12 дней после окончания сборки первой атомной бомбы в США описание её устройства уже было получено в Москве.

В 1945 году туда же пришли подробнейшие документы о характеристиках испытательного взрыва на горе Аламогордо, о методах постановки атомной бомбы на боевой взвод, а также доклад об электромагнитном методе разделения изотопов урана.

Почти все материалы проекта передавались в зашифрованном виде по радио. Но, хотя американская служба радиоперехвата записывала их тексты регулярно, её пеленгаторы не могли обнаружить местоположение шпионских раций, а дешифровщики — раскрыть содержание радиограмм. Это удалось только через несколько лет, после осуществления проекта «Венона», когда с помощью новых мощных вычислительных машин, перехваченные тексты были раскодированы.

Павел Судоплатов, начальник группы «С», созданной НКВД в 1944 году для координирования работы разведки в сфере атомных исследований, писал в книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930—1950 годы»:

Качество и объем полученной нами информации от источников в Великобритании, Канаде и США были крайне важны для организации и развития советской атомной программы. Подробные доклады об устройстве и эксплуатации первых атомных реакторов и газовых центрифуг, по специфике изготовления урановой и плутониевой бомб сыграли важнейшую роль в становлении и ускорении работы наших атомщиков, потому что целого ряда вопросов они просто не знали.

Это, в первую очередь, касается конструкции системы фокусирующих взрывных линз, размеров критической массы урана и плутония, сформулированного Клаусом Фуксом принципа имплозии, устройства детонационной системы, времени и последовательности операций при сборке самой бомбы и способа приведения в действие её инициатора… Атомная бомба в СССР была создана за 4 года. Если бы не разведчики, этот срок был бы в два раза больше….

…Сегодня, однако, достоверно известно, что первая советская атомная бомба (РДС-1) была до мельчайших деталей скопирована с американской плутониевой, сброшенной на Нагасаки…

Запуск атомного проекта[править | править код]

28 сентября 1942 года, через полтора месяца после старта Манхэттенского проекта, было принято постановление ГКО № 2352сс «Об организации работ по урану».

Оно предписывало:

Обязать Академию наук СССР (акад. Иоффе) возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путём расщепления ядра урана и представить Государственному комитету обороны к 1 апреля 1943 года доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива…

Распоряжение предусматривало организацию с этой целью при Академии наук СССР специальной лаборатории атомного ядра, создание лабораторных установок для разделения изотопов урана и проведение комплекса экспериментальных работ. Распоряжение обязывало СНК Татарской АССР предоставить Академии наук СССР в Казани помещение площадью 500 м² для размещения лаборатории атомного ядра и жилую площадь для 10 научных сотрудников.

Работы по созданию атомной бомбы[править | править код]

11 февраля 1943 года было принято постановление ГКО № 2872сс о начале практических работ по созданию атомной бомбы. Общее руководство было возложено на заместителя председателя ГКО В. М. Молотова, который, в свою очередь, назначил главой атомного проекта И. В. Курчатова (его назначение было подписано 10 марта^[5]). Информация, поступавшая по каналам разведки, облегчила и ускорила работу советских учёных.

12 апреля 1943 вице-президентом АН СССР академиком А. А. Байковым было подписано распоряжение о создании Лаборатории № 2 АН СССР. Начальником Лаборатории был назначен Курчатов^[5].

Постановление ГКО от 8 апреля 1944 г. № 5582сс обязало Народный комиссариат химической промышленности (М. Г. Первухина) спроектировать в 1944 г. цех по производству тяжёлой воды и завод по производству шестифтористого урана (сырьё для установок по разделению изотопов урана), а Народный комиссариат цветной металлургии (П. Ф. Ломако) — обеспечить в 1944 г. получение на опытной установке 500 кг металлического урана, построить к 1 января 1945 г. цех по производству металлического урана и поставить Лаборатории № 2 в 1944 г. десятки тонн высококачественных графитовых блоков.

После разгрома гитлеровской Германии[править | править код]

После оккупации Германии в США была создана специальная группа, целью которой было не дать СССР возможности захватить какие либо данные об атомном проекте Германии^[6]. Ею были захвачены и немецкие специалисты, не нужные США, которые уже имели свою бомбу. 15 апреля 1945 года американская техническая комиссия организовала вывоз уранового сырья из Штасфурта, и в течение 5—6 дней весь уран был вывезен вместе с относящейся к нему документацией; также американцы полностью вывезли оборудование из шахты в Саксонии, где велась добыча урана. Позднее эта шахта была восстановлена, и было организовано предприятие «Висмут» по добыче урановой руды в Тюрингии и Саксонии, на котором работали советские специалисты и немецкие шахтёры.

Однако НКВД все-таки удалось добыть несколько тонн малообогащённого урана в институте Кайзера Вильгельма^[7].

24 июля 1945 года в Потсдаме президент США Трумэн сообщил Сталину, что у США «теперь есть оружие необыкновенной разрушительной силы». По воспоминаниям Черчилля, Сталин улыбнулся, но не стал интересоваться подробностями, из чего Черчилль сделал вывод, что тот ничего не понял и не в курсе событий. Некоторые современные исследователи считают, что это был шантаж^[8]. В тот же вечер Сталин дал указание Молотову переговорить с Курчатовым об ускорении работ по атомному проекту.

После атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки[править | править код]

6 августа 1945 года военно-воздушными силами США был подвергнут атомной бомбардировке японский город Хиросима, а 9 августа — Нагасаки. Эти события коренным образом изменили политическую и военную обстановку в мире, и с этого момента направление материальных и людских ресурсов на создание атомного оружия в СССР приобретает масштабы, многократно превосходящие все предыдущие затраты по этой тематике.

Через 14 дней после атомной бомбардировки Хиросимы постановлением Государственного комитета обороны № 9887сс/оп от 20 августа 1945 г. за подписью И. В. Сталина при ГКО был образован Специальный комитет для руководства всеми работами по использованию атомной энергии. Состав комитета: Л. П. Берия (председатель), Маленков Г. М., Вознесенский Н. А., Ванников В. Л., Завенягин А. П., Курчатов И. В., Капица П. Л., Махнев В. А., Первухин М. Г.. Спецкомитет был наделён чрезвычайными полномочиями по привлечению любых ресурсов, имевшихся в распоряжении правительства СССР, к работам по атомному проекту.

Для непосредственного руководства научно-исследовательскими, проектными, конструкторскими организациями и промышленными предприятиями, занятыми в атомном проекте было создано Первое главное управление при СНК СССР (ПГУ), подчиненное Специальному комитету при ГКО. Начальником ПГУ был назначен нарком вооружений Б. Л. Ванников. В распоряжение ПГУ передавались многочисленные предприятия и учреждения из других ведомств, включая научно-технический отдел разведки, Главное управление лагерей промышленного строительства НКВД (ГУЛПС) и Главное управление лагерей горно-металлургических предприятий НКВД (ГУЛГМП) (с общим количеством 293 тыс. заключённых). Директива Сталина обязывала ПГУ обеспечить создание атомных бомб, урановой и плутониевой, в 1948 году.^[9]

28 сентября 1945 года было принято Постановление Совета Народных Комиссаров СССР «О дополнительном привлечении к участию в работах по использованию внутриатомной энергии научных учреждений, отдельных учёных и других специалистов».

В приложении к документу был приведён список учреждений атомного проекта (под № 10 значился Физико-технический институт Украинской Академии Наук и его директор К. Д. Синельников).^[10]

Первоочерёдными задачами были организация промышленного производства плутония-239 и урана-235. Для решения первой задачи было необходимо создание опытного, а затем и промышленного ядерных реакторов, строительство радиохимического и специального металлургического цехов. Для решения второй задачи было развёрнуто строительство завода по разделению изотопов урана диффузионным методом.

Решение этих задач оказалось возможным в результате создания промышленных технологий, организации производства и наработки необходимых больших количеств чистого металлического урана, окиси урана, гексафторида урана, других соединений урана, графита высокой чистоты и целого ряда других специальных материалов, создания комплекса новых промышленных агрегатов и приборов. Недостаточный объём добычи урановой руды и получения урановых концентратов в СССР (первый комбинат по производству уранового концентрата — «Комбинат № 6 НКВД СССР» в Таджикистане был основан в 1945 г.) в этот период был компенсирован трофейным сырьём и продукцией урановых предприятий стран Восточной Европы, с которыми СССР заключил соответствующие соглашения.

В 1945 году Правительством СССР были приняты следующие важнейшие решения:

• о создании на базе Кировского завода (г. Ленинград) двух специальных опытно-конструкторских бюро, предназначенных для разработки оборудования, производящего обогащённый по изотопу 235 уран методом газовой диффузии;
• о начале строительства на Среднем Урале (около посёлка Верх-Нейвинский) диффузионного завода для получения обогащённого урана-235;
• об организации лаборатории для работ по созданию тяжеловодных реакторов на природном уране;
• о выборе площадки и начале строительства на Южном Урале первого в стране предприятия по производству плутония-239.

В состав предприятия на Южном Урале должны были входить:

• уран-графитовый реактор на естественном (природном) уране (завод «А»);
• радиохимическое производство по выделению плутония-239 из облучённого в реакторе естественного (природного) урана (завод «Б»);
• химико-металлургическое производство по получению особо чистого металлического плутония (завод «В»).

Участие немецких специалистов в атомном проекте[править | править код]

В 1945 году из Германии в СССР были доставлены сотни немецких ученых, имевших отношение к ядерной проблеме. Большая часть (около 300 человек) их была привезена в Сухуми и тайно размещена в бывших имениях великого князя Александра Михайловича и миллионера Смецкого (санатории «Синоп» и «Агудзеры»). В СССР было вывезено оборудование из немецкого Института химии и металлургии, Физического института кайзера Вильгельма, электротехнических лабораторий Siemens, Физического института министерства почты Германии. Три из четырёх немецких циклотронов, мощные магниты, электронные микроскопы, осциллографы, трансформаторы высокого напряжения, сверхточные приборы были привезены в СССР. В ноябре 1945 г. в составе НКВД СССР было создано Управление специальных институтов (9-е управление НКВД СССР) для руководства работой по использованию немецких специалистов.

Санаторий «Синоп» назвали «Объект „А“» — им руководил барон Манфред фон Арденне. «Агудзеры» стали «Объектом „Г“» — его возглавил Густав Герц. На объектах «А» и «Г» работали выдающиеся учёные — Николаус Риль, Макс Фольмер, который построил первую в СССР установку по производству тяжёлой воды, Петер Тиссен, конструктор никелевых фильтров для газодиффузионного разделения изотопов урана, Макс Штеенбек и Гернот Циппе, работавшие над центрифужным методом разделения и впоследствии получившие патенты на газовые центрифуги на западе. На базе объектов «А» и «Г» был позднее создан Сухумский физико-технический институт (СФТИ).

Некоторые ведущие немецкие специалисты за эту работу были удостоены правительственных наград СССР, в том числе, Сталинской премии.

В период 1954—1959 немецкие специалисты в разное время переезжают в ГДР (Гернот Циппе — в Австрию).

Строительство газодиффузионного завода в Новоуральске[править | править код]

В 1946 году на производственной базе завода № 261 Наркомата авиационной промышленности в Новоуральске началось сооружение газодиффузионного завода, носившего название Комбинат № 813 (завод Д-1)) и предназначенного для производства высокообогащенного урана. Завод дал первую продукцию в 1949 г.^[11]

Строительство производства гексафторида урана в Кирово-Чепецке[править | править код]

В 1946 году в рабочем посёлке Кирово-Чепецком на заводе 752 Наркомата химической промышленности СССР началось создание промышленного производства гексафторида урана, необходимого для последующего обогащения урана. Первая промышленная партия продукта была предъявлена 19 декабря 1949 года.

Строительство Челябинска-40[править | править код]

Для строительства первого в СССР предприятия по наработке плутония в военных целях была выбрана площадка на Южном Урале, в Челябинской области в районе расположения старинных уральских городов Кыштым и Касли. Изыскания по выбору площадки проводились летом 1945 года. В октябре 1945 года Правительственная комиссия признала целесообразным размещение первого промышленного реактора на южном берегу озера Кызыл-Таш, а жилого массива — на полуострове на южном берегу озера Иртяш.

На месте выбранной строительной площадки со временем был возведён целый комплекс промышленных предприятий, зданий и сооружений, соединённых между собой сетью автомобильных и железных дорог, системой теплоэнергоснабжения, промышленного водоснабжения и канализации. В разное время секретный город назывался по-разному, но наиболее известное название — Челябинск-40 или «Сороковка». В настоящее время промышленный комплекс, который первоначально именовался комбинатом № 817, называется производственным объединением «Маяк», а город на берегу озера Иртяш, в котором живут работники ПО «Маяк» и члены их семей, получил название Озёрск.

В ноябре 1945 года на выбранной площадке приступили к геологическим изысканиям, а с начала декабря стали прибывать первые строители.

Первым начальником строительства (1946—1947 гг.) был Я. Д. Раппопорт, впоследствии его сменил генерал-майор М. М. Царевский. Главным инженером строительства был В. А. Сапрыкин, первым директором будущего предприятия — П. Т. Быстров (с 17 апреля 1946 г.), которого сменил Е. П. Славский (с 10 июля 1947 г.), а затем Б. Г. Музруков (с 1 декабря 1947 г.). Научным руководителем комбината был назначен И. В. Курчатов.

Строительство Арзамаса-16[править | править код]

С конца 1945 года был начат поиск места для размещения секретного объекта, который позже будет назван КБ-11. Ванников поручил обследовать завод № 550, расположенный в посёлке Саров и 1 апреля 1946 года посёлок был выбран как место расположения первого советского ядерного центра, впоследствии известного как Арзамас-16. Ю. Б. Харитон рассказывал, что лично облетал на самолёте и осматривал площадки, предложенные для размещения секретного объекта, и местоположение Сарова ему понравилось — достаточно безлюдный район, имеется инфраструктура (жел.дорога, производство) и не очень далеко от Москвы.

9 апреля 1946 года Совет Министров СССР принял важные решения, касающиеся организации работ над атомным проектом СССР.

Постановление СМ СССР № 803—325сс «Вопросы Первого главного управления при СМ СССР» предусматривало изменение структуры ПГУ и объединение Технического и Инженерно-технического советов Специального комитета в единый Научно-технический совет в составе ПГУ. Председателем НТС ПГУ был назначен Б. Л. Ванников, заместителями председателя НТС — И. В. Курчатов и М. Г. Первухин. С 1 декабря 1949 г. председателем НТС ПГУ стал И. В. Курчатов.

Постановлением СМ СССР № 805—327сс «Вопросы Лаборатории № 2» сектор № 6 этой Лаборатории был преобразован в Конструкторское бюро № 11 при Лаборатории № 2 АН СССР по разработке конструкции и изготовлению опытных образцов реактивных двигателей (условное наименование атомных бомб).

Постановление предусматривало размещение КБ-11 в районе посёлка Сарова на границе Горьковской области и Мордовской АССР (теперь г. Саров Нижегородской области, ранее известный как Арзамас-16). Начальником КБ-11 был назначен П. М. Зернов, а главным конструктором был назначен Ю. Б. Харитон.Строительство КБ-11 на базе завода № 550 в посёлке Саров возлагалось на Народный комиссариат внутренних дел . Для проведения всех строительных работ была создана специальная строительная организация — Стройуправление № 880 НКВД СССР. С апреля 1946 года весь личный состав завода № 550 был зачислен рабочими и служащими Стройуправления № 880.

Научная работа[править | править код]

30 апреля 1946 года вышло постановление правительства, в котором Институту химической физики АН СССР было поручено возглавить теоретические и экспериментальные исследования, необходимые для научной поддержки атомного проекта. Институт должен был разработать методики измерения параметров физических процессов, сопровождающих атомный взрыв, создать приборы и провести измерения на полигоне в Семипалатинске. В институте, который в то время только начинал свою работу в Москве после войны, был создан специальный закрытый сектор, руководителем которого был назначен М. А. Садовский^[12].

Продукция[править | править код]

Разработка конструкции атомных бомб[править | править код]

Постановлением СМ СССР № 1286—525сс «О плане развёртывания работ КБ-11 при Лаборатории № 2 АН СССР» были определены первые задачи КБ-11: создание под научным руководством Лаборатории № 2 (академика И. В. Курчатова) атомных бомб, условно названных в постановлении «реактивными двигателями С», в двух вариантах: РДС-1 — имплозивного типа с плутонием и атомной бомбы РДС-2 пушечного типа с ураном-235.

Тактико-технические задания на конструкции РДС-1 и РДС-2 должны были быть разработаны уже к 1 июля 1946 г., а конструкции их главных узлов — к 1 июля 1947 г. Полностью изготовленная бомба РДС-1 должна была быть предъявлена к государственным испытаниям для взрыва при установке на земле к 1 января 1948 г., в авиационном исполнении — к 1 марта 1948 г., а бомба РДС-2 — соответственно к 1 июня 1948 г. и к 1 января 1949 г. Работы по созданию конструкций должны были проводиться параллельно с организацией в КБ-11 специальных лабораторий и развёртыванием работ этих лабораторий. Такие сжатые сроки и организация параллельных работ стали возможными также благодаря поступлению в СССР подробнейших разведывательных данных об американских атомных бомбах, включая чертежи отдельных узлов и описание технологии их изготовления. РДС-1 конструктивно была точной копией американского образца, с некоторыми улучшениями.

Научно-исследовательские лаборатории и конструкторские подразделения КБ-11 начали разворачивать свою деятельность непосредственно в Арзамасе-16 весной 1947 года. Параллельно создавались первые производственные цеха опытных заводов № 1 и № 2.

Атомные реакторы[править | править код]

Первый в СССР опытный ядерный реактор Ф-1, строительство которого было осуществлено в Лаборатории № 2 АН СССР, был успешно запущен 25 декабря 1946 года.

6 ноября 1947 года министр иностранных дел СССР В. М. Молотов сделал заявление относительно секрета атомной бомбы, сказав, что «этого секрета давно уже не существует». Это заявление означало, что Советский Союз уже открыл секрет атомного оружия, и он имеет в своём распоряжении это оружие. Научные круги США расценили это заявление В. М. Молотова как блеф, считая, что русские могут овладеть атомным оружием не ранее 1952 года.

Менее чем за два года, здание первого атомного промышленного реактора «А» комбината № 817 было готово, и были начаты работы по монтажу самого реактора. Физический пуск реактора «А» состоялся в 00:30 18 июня 1948 года, а 19 июня реактор был выведен на проектную мощность.

22 декабря 1948 года на радиохимический завод «Б» поступила первая продукция с атомного реактора. На заводе «Б» наработанный в реакторе плутоний отделялся от урана и радиоактивных продуктов деления. Все радиохимические процессы для завода «Б» были разработаны в Радиевом институте под руководством академика В. Г. Хлопина. Генеральным проектировщиком и главным инженером проекта завода «Б» был А. З. Ротшильд, а главным технологом — Я. И. Зильберман. Научным руководителем пуска завода «Б» был член-корреспондент АН СССР Б. А. Никитин.

Первая партия готовой продукции (концентрат плутония, состоявший в основном из фторидов плутония и лантана) в аффинажном отделении завода «Б» была получена в феврале 1949 года.

Получение оружейного плутония[править | править код]

Концентрат плутония был передан на завод «В», который предназначался для получения высокочистого металлического плутония и изделий из него.

Основной вклад в разработку технологии и проектирование завода «В» внесли: А. А. Бочвар, И. И. Черняев, А. С. Займовский, А. Н. Вольский, А. Д. Гельман, В. Д. Никольский, Н. П. Алексахин, П. Я. Беляев, Л. Р. Дулин, А. Л. Тараканов и др.

В августе 1949 года на заводе «В» были изготовлены детали из высокочистого металлического плутония для первой атомной бомбы.

Испытания[править | править код]

Успешное испытание первой советской атомной бомбы было проведено 29 августа 1949 года на построенном полигоне в Семипалатинской области Казахстана^[6]. Оно держалось в тайне.

3 сентября 1949 года самолет специальной метеорологической разведывательной службы США взял пробы воздуха в районе Камчатки, и затем американские специалисты обнаружили в них изотопы, которые указывали на то, что в СССР был произведен ядерный взрыв. Президент США Г. Трумэн публично заявил об этом 23 сентября^[13].

После этого последовало следующее заявление ТАСС:

23 сентября президент Трумэн объявил, что, по данным правительства США, в одну из последних недель произведен атомный взрыв. Одновременно аналогичное заявление было сделано английским и канадским правительствами и вслед за опубликованием этих заявлений в американской, английской и канадской печати, а также в печати других стран появились многочисленные высказывания, сеющие тревогу в широких общественных кругах. В связи с этим ТАСС уполномочен заявить следующее.

В Советском Союзе, как известно, ведутся строительные работы больших масштабов — строительство гидростанций, шахт, каналов, дорог, которые вызывают необходимость больших взрывных работ с применением новейших технических средств. Поскольку эти взрывные работы происходили и происходят довольно часто в разных районах страны, то возможно, что это могло привлечь к себе внимание за пределами Советского Союза. Что же касается производства атомной энергии, то ТАСС считает необходимым напомнить о том, что еще 6 ноября 1947 года министр иностранных дел СССР В. М. Молотов сделал заявление относительно секрета атомной бомбы, сказав, что «этого секрета давно уже не существует».

8 марта 1950 года Климент Ворошилов официально заявил о наличии в СССР атомной бомбы.

В искусстве[править | править код]

• х/ф Выбор цели (СССР, 1974)
• телесериал Бомба (2013, Украина—Россия)^[14]

См. также[править | править код]

• Когда Россия будет иметь атомную бомбу?
• Создание советской водородной бомбы
• Ядерная гонка

Примечания[править | править код]

Ссылки[править | править код]

• Хронология основных событий истории атомной отрасли СССР и России
• О создании первой отечественной атомной бомбы
• Владимир Губарев «Белый архипелаг. Неизвестные страницы „атомного проекта СССР“»
• Укрощение ядра
• Сергей Лесков «Бомба от немецкого барона»
• Владимир Васильев «Абхазия — кузница ядерного оружия. Свыше полувека тому назад в Сухуми тайно доставили германских специалистов-атомщиков
• А. Бедель. Наш ответ Трумэну
• Норильск в решении атомного вопроса или судьба норильской «макаронки»
• Передача радиостанции «Свобода» «1949: американская реакция на советский атомный взрыв»
• Атомный проект СССР. К 60-летию создания ядерного щита России. 24 июля — 20 сентября 2009 года. Описание выставки. Министерство культуры Российской Федерации, Федеральное архивное агентство, Государственная корпорация по атомной энергии «Росатом», Государственный архив Российской Федерации (2009). Дата обращения 23 октября 2011. Архивировано 2 марта 2012 года.
• И. А, Андрюшин А. К. Чернышёв Ю. А. Юдин. Укрощение ядра. Страницы истории ядерного оружия и ядерной инфраструктуры СССР. — Саров: Красный Октябрь, 2003. — 481 с. — ISBN 5-7439-0621-6.
• Р.Юнг. Ярче тысячи солнц. — М., 1961.

Началом работ по делению ядра в СССР можно считать 1920-е годы.

В ноябре 1921 года был основан Государственный физико технический рентгенологический институт (в дальнейшем Ленинградский физико-технический институт (ЛФТИ), ныне Физико технический институт им. А. Ф. Иоффе Российской академии наук), который более трех десятилетий возглавлял академик Абрам Иоффе. С началом 1930-х годов ядерная физика становится одним из основных направлений отечественной физической науки.

Для быстрого развития ядерных исследований Абрам Иоффе приглашает в свой институт способных молодых физиков, среди которых был и Игорь Курчатов, возглавивший с 1933 года отдел ядерной физики, созданный в ЛФТИ.

В 1939 году физики Юлий Харитон, Ян Френкель и Александр Лейпунский обосновали возможность протекания в уране цепной ядерной реакции деления. Физиками Яковым Зельдовичем и Юлием Харитоном был выполнен расчет критической массы уранового заряда, а харьковские ученые Виктор Маслов и Владимир Шпинель в октябре 1941 года получили свидетельство на изобретение «Об использовании урана в качестве взрывчатого или токсичного вещества». Советские физики в этот период вплотную подошли к теоретическому решению проблемы создания ядерного оружия, однако после начала войны работы по урановой проблеме были приостановлены.

К решению вопроса о возобновлении в СССР прерванных войной работ по проблеме урана были причастны три ведомства: Народный Комиссариат Внутренних Дел (НКВД), Главное Разведывательное Управление (ГРУ) Генштаба Красной Армии и аппарат уполномоченного Государственного комитета обороны (ГКО).

Выделяются два главных этапа атомного проекта СССР: первый — подготовительный (сентябрь 1942 года — июль 1945 года), второй — решающий (август 1945 года — август 1949 года). Первый этап начинается с Распоряжения ГКО № 2352 от 28 сентября 1942 года «Об организации работ по урану». В нем предусматривалось возобновление прерванных войной работ по исследованию и использованию атомной энергии. 10 марта 1943 года Сталин подписал решение ГКО СССР о назначении Игоря Курчатова на вновь созданный пост научного руководителя работ по использованию атомной энергии в СССР. В 1943 году был создан научно исследовательский центр по урановой проблеме — Лаборатория № 2 АН СССР, ныне Российский Научный центр «Курчатовский институт».

На этом этапе решающую роль сыграли данные разведки. Итогом первого этапа было осознание важности и реальности создания атомной бомбы.

Начало второму этапу положили американские бомбардировки японских городов Хиросимы и Нагасаки 6 и 9 августа 1945 года. В СССР были приняты чрезвычайные меры для форсирования работ по атомному проекту. 20 августа 1945 года Сталин подписал Постановление ГКО № 9887 «О Специальном Комитете при ГКО». Председателем Комитета был назначен заместитель председателя Совета Народных Комиссаров, член ГКО Лаврентий Берия. На Комитет, помимо ключевой задачи организации разработки и производства атомных бомб, была возложена организация всей деятельности по использованию атомной энергии в СССР.

9 апреля 1946 года было принято закрытое постановление Совета Министров СССР о создании конструкторского бюро (КБ 11) при Лаборатории N 2 АН СССР для разработки конструкции атомной бомбы. Начальником КБ 11 был назначен Павел Зернов, главным конструктором — Юлий Харитон. Сверхсекретный объект был размещен в 80 км от Арзамаса на территории бывшего Саровского монастыря (ныне это Российский Федеральный ядерный центр ВНИИ Экспериментальной физики).

В 1946 году советский атомный проект перешел в промышленную стадию, в ходе которой, в основном на Урале, были созданы предприятия и комбинаты по производству ядерноделящегося материала.

К январю 1949 года был отработан весь комплекс конструкторских вопросов по РДС 1 (такое условное наименование получила первая атомная бомба). В прииртышской степи, в 170 км от города Семипалатинска был построен испытательный комплекс Учебный полигон № 2 Министерства обороны СССР. В мае 1949 года на полигон прибыл Курчатов; он руководил испытаниями. 21 августа 1949 года основной заряд прибыл на полигон. В 4 часа утра 29 августа атомная бомба была поднята на испытательную башню высотой 37,5 м. В 7 часов утра состоялось первое испытание советского атомного оружия. Оно было успешным.

Испытание первой советской атомной бомбы >>

В 1946 году в СССР начались работы над термоядерным (водородным) оружием.

Испытание первой советской водородной бомбы — видеосюжет >>