Руководство у старца

Вступ­ле­ние

Задача насто­я­щего труда

«Если хотите узнать осно­ва­тельно дух хри­сти­ан­ства, — гово­рил И. В. Кире­ев­ский, — то необ­хо­димо позна­ко­миться с мона­ше­ством; а в этом случае лучше Опти­ной пустыни (где вве­дено стар­че­ство) трудно найти» (Леон­тьев К. Н., О. Кли­мент Зедер­гольм, Москва, 1882, стр. 4). Это заме­ча­ние свет­ского писа­теля о сущ­но­сти хри­сти­ан­ского подвиж­ни­че­ства, обсто­я­тельно раз­ви­тое, худо­же­ственно и прав­диво выра­жен­ное Ф. М. Досто­ев­ским (в романе «Братья Кара­ма­зовы»), вполне спра­вед­ливо. Мона­ше­ство есть лучший цвет хри­сти­ан­ства, «иде­а­лизм хри­сти­ан­ства», отоб­ра­же­ние Еван­гель­ской жизни. «Свет мона­хам, — гово­рит пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник, — Ангелы, а свет для мир­ских — мона­ше­ское житие» (26 сл. и 31). Но цвет самого цвета хри­сти­ан­ства, лучшее выра­же­ние мона­ше­ства — это стар­че­ство. Что такое стар­че­ство, в чем его сущ­ность — эти вопросы воз­об­но­ви­лись в нашей духов­ной лите­ра­туре лишь в послед­нее время. Все­рос­сий­ское зна­че­ние и молва об оптин­ских стар­цах: Лео­ниде, Мака­рии и Амвро­сии — спо­соб­ство­вали озна­ком­ле­нию рус­ского обще­ства с этим особым устро­е­нием мона­ше­ской жизни. Жаж­ду­щий духов­ного совета рус­ский народ изда­лека, в боль­шом коли­че­стве, самого раз­но­об­раз­ного обще­ствен­ного поло­же­ния и умствен­ного раз­ви­тия, начи­ная с мужика, меща­нина и кончая сто­лич­ным чинов­ни­ком, санов­ни­ком, устрем­ля­лись к стар­цам в Козель­скую Оптину пустынь. Письма с духов­ными запро­сами и с ответ­ными сло­вами одоб­ре­ния, совета и уте­ше­ния во мно­же­стве при­но­си­лись и раз­но­си­лись оттуда. У стар­цев в Опти­ной пустыни побы­вали и извест­ные наши писа­тели; Я. В. Гоголь, И. В. Кире­ев­ский (там и похо­ро­нен в 1856 г.), Ф. М. Досто­ев­ский, под впе­чат­ле­нием про­дол­жи­тель­ных бесед со стар­цем Амвро­сием в 1877 году и напи­сав­ший свой роман «Братья Кара­ма­зовы», К. Леон­тьев и ныне здрав­ству­ю­щие Л. Н. Тол­стой и Вл. С. Соло­вьев (Душе­по­лез­ное чтение, 1898 г., кн. 1 и др.).

Зная хорошо свой народ и его духов­ные потреб­но­сти, один из этих писа­те­лей, Ф. М. Досто­ев­ский писал между прочим сле­ду­ю­щее: «Для сми­рен­ной души рус­ского про­сто­лю­дина, изму­чен­ной трудом и горем, а глав­ное все­гдаш­ней неспра­вед­ли­во­стью и все­гдаш­ним грехом, как своим, так и миро­вым, нет силь­нее потреб­но­сти и уте­ше­ния как обре­сти свя­тыню или свя­того, пасть пред ним и покло­ниться ему». Народу без этой веры было бы тяжело жить.

А тут дума­ется: «Если у нас грех, неправда и иску­ше­ние, то все равно, есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот  зато знает правду; значит не уми­рает она на земле, а стало быть когда-нибудь и к нам перей­дет и водво­рится по всей земле, как обе­щано» (Братья Кара­ма­зовы, 1881 г., стр. 53). Иметь живой образ свя­то­сти — это дей­стви­тельно духов­ная потреб­ность, отрад­ная для народа, Среди жизни, испол­нен­ной поро­ков, злобы и лжи, для нашего народа отрадна и ничем не заме­нима мысль и созна­ние, что есть, и близко — в нашей же несо­вер­шен­ной жизни, чело­век, кото­рый стоит выше дрязг житей­ских, служит правде, умеет ука­зать путь к правде и другим и как немер­ца­ю­щая лам­пада, осве­щая непро­гляд­ную тьму, горит духом, пред­ста­тель­ствуя за всех пред Богом. И раз про­нес­лась молва чрез какого-нибудь стран­ника Божия о вели­ком каком-либо подвиж­нике, друге и учи­теле, потя­нется пра­во­слав­ный люд с посо­хом и котом­кой за спиной, не стес­ня­ясь ни про­стран­ством, ни вре­ме­нем, к святым местам, пови­дать немир­ских людей, ближе сто­я­щих к Богу, при­не­сти пред ними пока­я­ние и научиться, как жить по Божьи. Пишу­щему эти строки два раза сту­ден­том Духов­ной Ака­де­мии при­шлось побы­вать у раде­теля скорб­ных и силь­ного молит­вен­ника отца Иоанна в Крон­штадте и быть оче­вид­цем этой изда­лека при­быв­шей мно­го­ты­сяч­ной толпы, жаж­дав­шей видеть,  испро­сить помощь и бла­го­сло­ве­ние «от батюшки». И такая кар­тина, как общая испо­ведь в церкви, пого­лов­ный плач не изгла­дится во всю жизнь. Тро­га­тельно видеть тысячи устрем­лен­ных глаз на то лицо, кото­рое толпа счи­тает своим вождем, нельзя не рас­тро­гаться при виде этих взгля­дов, полных выра­же­ния веры, надежды, любви и сокру­ше­ния. Велико и обширно бывает вли­я­ние такого духов­ного вождя — хра­ни­теля правды Божией. Его лич­ность, слово его, его пример неот­ра­зимо дей­ствуют на вос­при­им­чи­вую почву, про­буж­дая и под­ни­мая засо­рен­ное нрав­ствен­ное чув­ство, вызы­вая к добру и правде, иногда прямо даже пере­рож­дая жизнь. Ука­зы­вают при­меры, как после одной только встречи, раз­го­вора с подоб­ным духов­ным вождем неко­то­рые лич­но­сти изме­няли свою преж­нюю скуч­ную и гре­хов­ную жизнь на крот­кую, бла­го­де­ю­щую и бого­угод­ную. За хри­сти­ан­ским зна­ме­нем идут охотно и бодро, когда его несут руки духов­ного вождя-героя. И бла­го­да­ре­ние Богу, такие силь­ные зна­ме­носцы, по наблю­де­нию исто­ри­ков, выдви­га­ются в самое нужное время, т.е. во время упадка веры и нрав­ствен­но­сти, и ими не оску­де­вает Пра­во­слав­ная Русь. И одного такого силь­ного зна­ме­носца и све­тиль­ника доста­точно для целого народа. Так в ветхом завете Гос­подь ищет среди еврей­ского народа народ­ного защит­ника — хра­ни­теля, могу­щего отвра­тить Его гнев. Искал Я у них, — гово­рит Гос­подь устами Про­рока, — чело­века, кото­рый бы поста­вил стену и стал бы предо Мною в про­ломе за сию землю, чтобы Я не погу­бил, и не нашел (Иез.22:30). Когда свя­того Епи­фа­ния епи­скопа Кипр­ского спро­сили, доста­точно ли одного пра­вед­ника для уми­ло­стив­ле­ния Бога, он отве­чал: «Доста­точно, ибо Сам Бог сказал: аще обря­щете еди­ного мужа, тво­ря­щего суд и ищу­щего веры, мило­серд буду всему народу (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 88)

О вели­ком зна­че­нии для рус­ского народа такого духов­ного оазиса, как Оптина Козель­ская пустынь можно судить с ука­зан­ной точки зрения. Старец Леонид, насто­я­тель Моисей, старцы Мака­рий и Амвро­сий, насто­я­тель Иса­а­кий были, можно ска­зать, такими духов­ными вождями, нуж­ными и доро­гими для народа. И стала таким духов­ным оази­сом Оптина пустынь именно бла­го­даря осо­бому своему учре­жде­нию мона­ше­скому, — бла­го­даря стар­че­ству. Яви­лось стар­че­ство здесь срав­ни­тельно недавно. Вос­ста­но­ви­те­лем пре­да­ний стар­че­ства и наса­ди­те­лем его в России счи­та­ется вели­кий мол­дав­ский старец Паисий Велич­ков­ский. Родив­шись в Пол­таве в 1722 году. Паисий ушел три­на­дцати лет в мона­стырь Любиц­кий, на Днепре, пожив затем в Мед­ве­дов­ской оби­тели, Киев­ской лавре, он три года жил в мол­дав­ских скитах, где руко­во­ди­те­лями его были бого­муд­рые старцы — старец Михаил и схи­мо­нах Онуф­рий. «От оных бо отец ура­зуме, — гово­рит древ­ний жиз­не­опи­са­тель Паисия, — что есть истин­ное послу­ша­ние, от него же рож­да­ется истин­ное сми­ре­ние, совер­ша­ется умерщ­вле­ние своея воли и рас­суж­де­ния, и всех, яже мира сего, еже есть начало и конец нескон­ча­е­мый истин­ного мона­ше­ского деяния». Свое подвиж­ни­че­ское и послуш­ни­че­ское обра­зо­ва­ние Паисий кончил на Афоне. Вер­нув­шись во Влахию, он осно­вал обще­жи­тель­ный мона­стырь и Дро­го­мирне, где «мно­гими труды и сле­зами древ­ний мона­ше­ский еди­но­душ­ный чин обнови», немало потру­дясь и в пере­воде святых отцов-подвиж­ни­ков. Умер Паисий насто­я­те­лем мона­стыря в Нямце в 1794 году, семи десяти двух лет. В основу мона­стыр­ской жизни Паисий поло­жил стар­че­ство. Для XIX века Велич­ков­ский был тем же, чем пре­по­доб­ный Сергий для XV сто­ле­тия: у нас на Руси он был успеш­ным наса­ди­те­лем истин­ного мона­ше­ства, кото­рое, явив­шись на Русь с Востока вместе с хри­сти­ан­ством, начало падать с реально-прак­ти­че­ского Пет­ров­ского вре­мени. В Опти­ной Козель­ской пустыни, как известно, стар­че­ство бла­го­устро­ено было стар­цем Лео­ни­дом, духов­ным сыном и другом уче­ника о. Паисия Велич­ко­ве­кого — схи­мо­наха Фео­дора, в трид­ца­тых годах нашего сто­ле­тия; после Лео­нида († 1841 г.) стар­цами были упо­мя­ну­тые Мака­рий († 1860 г.) и Амвро­сий, недавно почив­ший в († 1891 г.).

Среди лесов, в стране дале­кой и глухой,
Оби­тель мирная издавна при­юти­лась,
Стеною белою от мира огра­ди­лась
И в небо шлет мольбу за пла­мен­ной моль­бой.
Здесь храмы… иноки… и много лет живет
В лесу, в скиту святом, здесь старец про­зор­ли­вый;
Но мир о нем узнал: рукой нетер­пе­ли­вой
Стучит уж в дверь к нему и про­сится народ…
Им принят всякий здесь: и барин и мужик,
Бога­тый и бедняк, — всем нужен старец чудный:
Струей цели­тель­ной в вол­не­ньях жизни труд­ной
Здесь уте­ше­нья бьет духов­ного родник.
Здесь хорошо; здесь можно отдох­нуть
Душой уста­лою в борьбе за правду Божью,
И свежих сил здесь можно почерп­нуть
На новый, гроз­ный бой с без­ве­рием и ложью.

Насто­я­щий труд имеет своей зада­чей с рели­ги­озно-пси­хо­ло­ги­че­ской точки зрения рас­крыть учение святых отцов-аске­тов — древ­них учи­те­лей подвиж­ни­че­ства и рус­ских оптин­ских и других аске­ти­че­ских совре­мен­ных писа­те­лей об особом мона­ше­ском устро­е­нии — стар­че­стве, о его несо­мнен­ных доб­ро­де­те­лях, выяс­нить всю необ­хо­ди­мость стар­че­ства в жизни мона­ше­ства, зна­че­ние его для окорм­ля­е­мых уче­ни­ков и самого окор­ми­теля — старца1.

Хотя учение и настав­ле­ния подвиж­ни­ков отно­си­лись к подвиж­ни­кам же, но они имеют боль­шое зна­че­ние и инте­рес и для вся­кого миря­нина, рев­ну­ю­щего о своем спа­се­нии. У мона­ше­ству­ю­щих и у мирян при раз­лич­ном внеш­нем устро­е­нии  одна и та же цель — быть истин­ными хри­сти­а­нами; тре­бо­ва­ния для этого от тех и других оди­на­ковы, ибо «един Гос­подь, едина вера, едино кре­ще­ние» (Еф.4:5); сред­ства к тому и пас­тыр­ство у тех и других посу­ще­ству одни и те же. Вопрос о при­ме­не­нии высо­ких истин хри­сти­ан­ства и жизни раз­ными подвиж­ни­ками имеет важное зна­че­ние для вся­кого хри­сти­а­нина. Как ни просты, по-види­мому, те или иные истины Еван­ге­лия, они нам кажутся недо­ся­га­е­мыми, отвле­чен­ными. Кому не бро­са­лось в глаза, кого не при­во­дило в уныние это несо­от­вет­ствие, недо­ста­точ­ность связи между вели­кими сло­вами рели­гии и обы­ден­ной жизнью? Для нас важно видеть именно прак­ти­че­ское при­ме­не­ние в жизни разных хри­сти­ан­ских доб­ро­де­те­лей, нужно знать, как хри­сти­ан­ские истины при­ме­ня­лись или при­ме­ня­ются на деле обык­но­вен­ными же людьми среди обыч­ных усло­вий нашей жизни; проще говоря, нам нужны убе­ди­тель­ные при­меры житей­ского опыта, образы свя­того жития чело­ве­ком испы­тан­ные и Богом бла­го­сло­вен­ные. Без при­ло­же­ния на прак­тике истины Еван­ге­лия так и оста­ются отвле­чен­ными. Посему такие подвиж­ники, как, напри­мер, свя­ти­тель Тихон Воро­неж­ский, пре­по­доб­ный Сергий Радо­неж­ский, пре­по­доб­ный Сера­фим Саров­ский, старцы оптин­ские и другие нам дороги, и нам важно знать их подвиги, знать, как они посту­пали среди нашей — рус­ской обы­ден­ной жизни. Хотя образ совер­шен­ства и на все вре­мена дан нам в лице Иисуса Христа, сами, однако, и упо­мя­ну­тые вели­кие подвиж­ники изу­чали и под­ра­жали в своей жизни кому-нибудь из прежде про­си­яв­ших святых. Святой Мака­рий Вели­кий, напри­мер, учился и под­ра­жал свя­тому Анто­нию Вели­кому, святой Иоанн Зла­то­уст под­ра­жал свя­тому апо­столу Павлу, свя­ти­тель Тихон Воро­неж­ский был «рев­ни­тель Зла­то­устого», а епи­скоп Феофан и Иере­мия-отшель­ник сле­до­вали стопам свя­того Тихона.

Аскет в душе — рус­ский народ глу­боко чтит подвиж­ни­ков, ищет в их жизни при­ме­ров для под­ра­жа­ния, и люби­мым чте­нием для него, кроме Житий Святых, явля­ются пате­рики и тво­ре­ния подвиж­ни­ков: свя­того Исаака Сири­я­нина, пре­по­доб­ного Иоанна Лествич­ника и других. Рус­ский раскол на том и дер­жится, что люди стоят не за пра­вила, а за образцы спа­се­ния, желают вос­про­из­во­дить цели­ком былое — и внеш­нюю обста­новку, среди кото­рой спа­са­лись наши предки. Вопрос о том, как спа­саться и как спа­са­лись, имеет суще­ствен­ное зна­че­ние. «Двое из заме­ча­тель­ных покой­ных оптин­ских стар­цев, — гово­рит старец же оптин­ский Амвро­сий, — часто гова­ри­вали, — один: искус­ство — поло­вина свя­то­сти; а другой, при чьих-либо ошиб­ках от неумест­ной рев­но­сти, всегда про­из­но­сил: свят, да неис­ку­сен, потому что неис­кус­ство при неумест­ной рев­но­сти часто может про­из­во­дить бес­тол­ко­вой пута­ницы не менее самого греха” (Сбор­ник писем старца Амвро­сия, ч. I, стр. 15). С этой точки зрения и небез­осно­ва­те­лен взгляд, что ищущим доб­ро­де­тели полез­нее читать пове­сти о подвиж­ни­ках и их нази­да­тель­ные и опыт­ные изре­че­ния, чем рас­суж­дать даже об источ­нике истины — Свя­щен­ном Писа­нии. «Авва Аммон, — гово­рится в одном пате­рике, — спро­сил одна­жды старца Пимена: если будет нужно гово­рить с ближ­ним, то как тебе кажется — лучше ли гово­рить с ним о Свя­щен­ном Писа­нии или лучше об изре­че­ниях и мыслях стар­цев? Старец сказал ему в ответ: если нельзя мол­чать, то нужно гово­рить об изре­че­ниях стар­цев, нежели о Свя­щен­ном Писа­нии Ибо гово­рить о Свя­щен­ном Писа­нии немало опас­но­сти» (Древ­ний Пате­рик, стр. 4).

Но сумел ли автор выпол­нить свою задачу, об этом он предо­став­ляет судить опыт­ным чита­те­лям. Чтобы понять и оце­нить такое жиз­ненно-прак­ти­че­ское мона­ше­ское устро­е­ние, как стар­че­ство, нужен опыт. Лишь старцы и послуш­ники вполне пони­мают зна­че­ние этого устро­е­ния. И тео­ре­ти­че­ское пись­мен­ное учение отцов-аске­тов понятно больше дела­те­лям — «эти книги (т.е. книги святых аске­тов) дела тре­буют», «дела святых деяньми читай», как харак­терно выра­жа­лись об этих оте­че­ских аске­ти­че­ских тво­ре­ниях оптин­ский насто­я­тель Моисей и оптин­ский старец Леонид. И прео­свя­щен­ный мит­ро­по­лит Гав­риил Петер­бург­ский и Фила­рет Мос­ков­ский, как известно, пере­вод аске­ти­че­ских тво­ре­ний, сде­лан­ный про­фес­со­рами ака­де­мии, пору­чали исправ­лять стар­цам. «Они, — гово­рил мит­ро­по­лит Гав­риил пере­вод­чи­кам отно­си­тельно этих справ­щи­ков, — хотя и не знают так как вы, гре­че­ского языка, но лучше вас знают из опыта духов­ные истины, непо­сти­га­е­мые только одним книж­ным уче­нием, и поэтому пра­виль­нее вас могут пони­мать смысл настав­ле­ний, содер­жа­щихся в этих книгах» (Пре­ди­сло­вие к житию старца Паисия Велич­ков­ского, стр. 11–12).

«Кто ведет речь о совер­шен­стве, о радо­ванни, или о без­стра­стии, — гово­рит Мака­рий Вели­кий, — не ощутив в себе их дей­ствен­но­сти и удо­сто­ве­ре­ния в них, упо­доб­ля­ется чело­веку, кото­рый при наступ­ле­нии днев­ного зноя идет пустым полем и, томясь жаждой, опи­сы­вает источ­ник, стру­я­щийся водою, изоб­ра­жая себя пьющим, так как засохли у него уста и язык от паля­щей жажды, — или чело­веку, кото­рый гово­рит о меде, что он сладок, но не вкушал его сам и не знает силы его сла­до­сти. Но на деле не всегда бывает так, как он гово­рит. Ибо, когда чело­век спо­до­бится со вре­ме­нем, хотя отча­сти, при­сту­пить к делу, тогда рас­су­дит он сам с собою: “Не так ока­за­лось, как пола­гал я. Иначе рас­суж­дал я, а иначе дей­ствует дух”» (Доб­ро­то­лю­бие, том 1, стр. 220).

Но в свое оправ­да­ние мы при­ве­дем слова свя­того Васи­лия Вели­кого: «Дела­юсь и я све­ду­щее и разум­нее себя самого из самого вопроса, научась мно­гому, чего еще не знал. И попе­че­ние об ответе бывает для меня учи­те­лем. Ска­зано: несмыс­ленну, вопро­сившу о муд­ро­сти, муд­рость вме­нится» (Притч. 17, 28, 1-е письмо свя­того Васи­лия Вели­кого к Амфи­ло­хию Икон. ч. 7). А здесь, у подвиж­ни­ков хри­сти­ан­ских, есть чему поучиться! Святой Иоанн Зла­то­уст, изоб­ра­жая совре­мен­ную ино­че­скую жизнь, гово­рит: «Приди и учись у иноков. Это — све­тиль­ники, сия­ю­щие по всей земле; стены, коими ограж­да­ются и под­дер­жи­ва­ются самые города. Они для того уда­ли­лись в пустыню, что бы научить и тебя пре­зи­рать суету мир­скую. Они, как мужи креп­кие, могут насла­ждаться тиши­ною и среди бури; а тебе, обу­ре­ва­е­мому со всех сторон, нужно успо­ко­иться и хотя мало отдох­нуть от непре­стан­ного при­лива волн. Ходи к ним чаще, дабы, очи­стив­шись их молит­вами и настав­ле­ни­ями от непре­станно при­ра­жа­ю­щихся к тебе скверн, ты мог насто­я­щую жизнь про­не­сти сколько можно лучше и спо­до­биться буду­щих благ. Как тот, кто взой­дет на высо­кое место, хотя бы и очень мал был, кажется боль­шим, так и те, вос­ходя в бесе­дах к высо­ким помыс­лам пра­вед­ных, и сами кажутся такими же, пока с ними пре­бы­вают» (Из беседы на Еван­ге­лие от Матфея).

Глава 1

Не иску­ше­ние ли житие чело­веку  на земли (Иов.7:1).
Пустын­ным непре­стан­ное Боже­ствен­ное жела­ние бывает (Антиф. 1‑го гласа).

Жизнь чело­ве­че­ская часто срав­ни­ва­ется с морем. Неиз­ве­дан­ное в своей глу­бине, таин­ствен­ное, необо­зримо-без­бреж­ное, измен­чи­вое и непо­сто­ян­ное, то тихо-спо­кой­ное, то бурно-гнев­ли­вое и роко­чу­щее, море своим видом и своею жизнью дей­стви­тельно напо­ми­нает океан  жизни чело­ве­че­ской. Много в жизни чело­ве­че­ской таин­ственно-зага­доч­ного, неразъ­яс­ни­мого, неустой­чи­вого, то сти­хийно-сле­пого, то разумно-высо­кого, много здесь опас­ных тре­вол­не­ний и водо­во­ро­тов. И как жалка утлая чело­ве­че­ская ладья на этом необо­зри­мом глу­бо­ком страш­ном и неве­до­мом про­сторе! Как щепка, она носится часто бес­цельно, бес­плодно, вле­ко­мая все силь­ным духом вре­мени или дерз­ким свое­во­лием. Бес­си­лен чело­век разъ­яс­нить тайну жизни своей. Чело­век прежде всего сам для себя загадка, пред­став­ляет соеди­не­ние каких-то про­ти­во­по­лож­но­стей, чего-то несо­еди­ни­мого: то он, духов­ный, побеж­дает стра­сти и плоть, то он плот­ский, побеж­да­ется стра­стями и плотью, то он пре­смы­ка­ется по земле, то парит орлом в небе. В своей прак­ти­че­ской дея­тель­но­сти он все силы напря­гает к какому-то сча­стью, чего-то ищет, чего-то желает, увле­ка­ется то одним, то другим, суе­тится, а все как-то оста­ется неудо­вле­тво­рен­ным, неспо­кой­ным. Жела­ния даны ему без­гра­нич­ные, стрем­ле­ния необъ­ят­ные, а сила огра­ни­чен­ная, воля слабая. Бес­си­лен чело­век опре­де­лить свое место и цель жизни, бес­си­лен про­ник­нуть и за даль непо­годы, за гори­зонт окру­жа­ю­щего. Осмыс­лить свою жизнь, опре­де­лить свое место и цель чело­ве­че­ство в лучших своих пред­ста­ви­те­лях, однако, всегда пыта­лось. Зага­доч­ный вопрос о смысле и цели жизни чело­ве­че­ской, о душе, о таин­ствен­ном мире загроб­ном, о бытии над­мир­ном всегда стоял пред душев­ным взором мыс­ля­щего чело­века. И нельзя не решать ему этих суще­ствен­ных вопро­сов: от реше­ния их зави­сит самая жизнь чело­века, вся его жиз­не­де­я­тель­ность и жиз­не­спо­соб­ность. Всякое наме­ренно рав­но­душ­ное отно­ше­ние к этому вопросу или, наобо­рот, увле­че­ние им, удач­ное реше­ние его сейчас же отра­жа­ется в жизни. Подав­лен­ный в одну эпоху он с боль­шей силой встает и другую, не удачно решен­ный или нере­ша­е­мый он грозит смер­тью целому народу. Вся исто­рия чело­ве­че­ства пред­став­ляет из себя такое или иное реше­ние этого вопроса, все лучшее в жизни чело­ве­че­ства, все улуч­ше­ния и совер­шен­ство­ва­ния вызваны этим вечно реша­е­мым вопро­сом.

Где же искать реше­ние этой загадки, загадки таин­ственно-неразъ­яс­ни­мой жизни чело­века? Вся про­шед­шая и насто­я­щая исто­рия чело­ве­че­ства пока­зы­вает, что сам чело­век своими силами не может раз­ре­шить удо­вле­тво­ри­тельно загадку своей жизни. Углу­би­тесь в века минув­шие, посмот­рите на лучшие народы древ­но­сти: до чего доду­ма­лись они сами? Одни — егип­тяне — отве­чали на загадку жизни уче­нием о душе­пе­ре­се­ле­нии, земным бесc­мер­тием, хотели обес­смер­тить себя построй­кой вели­чай­ших пира­мид. Другие — греки — при­знают жизнь для жизни, для удо­воль­ствий, насла­жде­ний, для искус­ства. Третьи — рим­ляне — кладут и основу жизни раз­ви­тие своего желез­ного могу­ще­ства и воли, славу, но, захва­тив и пора­бо­тив мир, они не заво­е­вали неба и оста­лись, как первые и вторые, с неудо­вле­тво­рен­ными жела­ни­ями и стрем­ле­ни­ями. Вместе с дру­гими без­вест­ными наро­дами исчезли и эти народы, потому что у них не было истин­ной, осмыс­лен­ной раз­гадки жизни — корня жизни. Жизнь так и оста­лась для них зага­доч­ным сфинк­сом. Язы­че­ское чело­ве­че­ство — это жалкий, обре­чен­ный на земное ски­та­ние, вечный жид — Ага­сфер. Возь­мите, нако­нец, совре­мен­ных раци­о­на­ли­стов нашего XIX века, разных пант­си­стов, дар­ви­ни­стов, бес­поч­вен­ных аль­тру­и­стов, соци­а­ли­стов, эко­но­ми­че­ских мате­ри­а­ли­стов, — раз­ре­шают ли они удо­вле­тво­ри­тельно этот вопрос? Считая чело­века про­дук­том при­роды, а его нрав­ствен­ность про­дук­том эко­но­ми­че­ского обес­пе­че­ния, отри­цая духов­ность и сво­боду воли в чело­веке, пора­бо­щая сво­бод­ную лич­ность чело­века обще­ству и циви­ли­за­ции, мечтая о про­грессе, рав­но­прав­но­сти и обес­пе­чен­но­сти, не обре­кают ли они чело­века на земное неудо­вле­тво­ря­ю­щее сча­стье, на бес­ко­неч­ное иска­ние без цели обре­те­ния, не застав­ляют ли они чело­века копо­шиться только на земле, не под­ни­мая глаза к небу? Как бы высоки и гуманны не были стрем­ле­ния чело­века, он, подобно уче­ному гетев­скому Фаусту, не найдет себе ни в чем на земле удо­вле­тво­ре­ния: ни наука, ни искус­ство, ни поли­тика, ни все­об­щее мате­ри­аль­ное обес­пе­че­ние и равен­ство не запол­нят всего чело­века; и чело­век, подобно тому же неуго­мон­ному док­тору Фаусту, не может на чем-нибудь оста­но­виться и успо­ко­иться, отде­латься от заклю­чен­ного в нем самом Мефи­сто­феля. Само­обо­льщен­ному и уче­ному, пыта­ю­ще­муся своим умом опре­де­лить смысл жизни и осчаст­ли­вить чело­ве­че­ство, можно ска­зать то же, что сказал Ангел Уриил Ездре. «Ты и того, — гово­рил он, — что твое и с тобою от юности не можешь познать. Как же сосуд твой мог бы вме­стить в себе путь все­выш­него и в этом же, заметно рас­тлен­ном веке, понять рас­тле­ние, кото­рое оче­видно в глазах моих? Ибо как земля дана лесу, а море волнам его, так оби­та­ю­щие на земле могут разу­меть только то, что на земле, а оби­та­ю­щие на небе­сах могут разу­меть, что на высоте небес» (3‑я кн. Ездры, гл. 4).

На помощь сла­бому чело­веку в реше­нии этого вопроса идет Боже­ствен­ное Откро­ве­ние. Оно разъ­яс­няет раз­дво­ен­ность чело­века его исто­рией, его бес­со­зна­тель­ное недо­воль­ство зем­ными бла­гами — стрем­ле­нием к Богу и небу. Библия повест­вует о бывшем когда-то еди­не­нии чело­века с Богом, о рай­ском бла­жен­стве чело­века. Нару­ши­те­лем этого союза, и бла­жен­ства был сам чело­век, поже­лав­ший быть «яко бози». Трой­ствен­ная похоть чело­века; похоть плоти, похоть очей и гор­дость (1Ин.2:16) — поро­дила грех; а грех поро­дил смерть (Иак.1:14-15). Нару­ше­ние един­ства с Богом сов­па­дало с нару­ше­нием един­ства у чело­века и самом себе, — благая воля чело­ве­че­ская укло­ни­лась ко злу. Отсюда и раз­дво­ен­ность чело­ве­че­ского суще­ства. «Если бы не было паде­ния, не было бы и раз­де­ле­ния» (Святой Гри­го­рий Бого­слов).

Искра боже­ства, остав­ша­яся в чело­веке, напо­ми­нает ему о поте­рян­ном бла­жен­стве и побуж­дает снова искать его везде и вся­че­ски, «нача­ток духа имуще мы сами себе воз­ды­хаем» (Рим.8:23). Плач души чело­ве­че­ской о поте­рян­ном бла­жен­стве, смут­ное, как сно­ви­де­ние, вос­по­ми­на­ние о нем, у цер­ков­ных писа­те­лей срав­ни­ва­ется с сето­ва­нием и блуж­да­нием неве­сты, ищущей своего жениха, кото­рому она изме­нила. Эта неве­ста, смутно-неясно при­по­ми­ная преж­нее свое бла­жен­ство в чер­то­гах жениха, попав на мрач­ную и душную землю, с муче­нием и тоской ищет поте­рян­ное: днем спра­ши­вает солнце, а ночью луну и звезды, каждые сутки обходя с одним вопро­сом: не видали ли где того, кого ищет душа моя? (Свя­ти­тель Феофан Затвор­ник. Письма о хри­сти­ан­ской жизни. Вып. 1 и 2, Москва, 1891 г., стр. 168–169).

И звук его песни в душе моло­дой
Остался без слов, но живой.
И долго на свете томи­лась она,
Жела­нием чудным полна,
И звуков небес заме­нить не могли
Ей скуч­ные песни земли.
(М. Ю. Лер­мон­тов)

И вот после долгих тыся­че­лет­них поис­ков блуж­да­ю­щей неве­сты, после всех ее без­успеш­ных трудов и вопро­ше­ний, вдруг раз­дался по всей все­лен­ной эхом раз­не­сен­ный, крот­кий, любя­щий, всех при­зы­ва­ю­щий глас: «при­и­дите ко Мне вси труж­да­ю­щи­ися и обре­ме­нен­нии, и Аз упокою вы» (Мф.11:28). «Поте­рян­ное вами цар­ство при­бли­зи­лось. Покай­тесь и веруйте в Еван­ге­лие, и где нахо­жусь, там и вы будете… Аз путь истина и живот… » (Мф.4:17; гл. 7: Ин.14:3 и 6). Этот глас исхо­дит от Самого иско­мого и необ­ре­та­е­мого жениха — Христа: Он сжа­лился над заблуд­шею неве­стой Своей, — Сам пришел взыс­кать погиб­шую, увра­че­вать раны боля­щей и ука­зать ей путь в поте­рян­ный свет­лый чертог жениха. «Глав­ная цель Спа­си­те­лева домо­стро­е­ния во плоти состо­яла, — скажем сло­вами свя­того Васи­лия Вели­кого, — в том, чтобы при­ве­сти чело­ве­че­ское есте­ство в еди­не­ние с самим собою и Спа­си­те­лем, и, истре­бив лука­вое сече­ние,  вос­ста­но­вить пер­во­быт­ное един­ство, подобно тому, как наи­луч­ший врач цели­тель­ными лекар­ствами вновь свя­зы­вает тело, рас­торг­ну­тое на многие части» (Тво­ре­ния Васи­лия Вели­кого, т. V, стр. 423). Итак, еди­не­ние с Богом при­ше­ствием Христа, Его стра­да­ни­ями и крест­ною смер­тью вос­ста­нов­лено. Загадка жизни раз­ре­шена: чело­веку ука­зана высо­чай­шая цель — еди­не­ние с Богом, указан и путь к Богов­ме­ще­нию — путь Бого­упо­доб­ле­ния, само­со­вер­шен­ство­ва­ния. В любви к Богу, святой пра­вед­ной жизни — все сча­стье и бла­жен­ство чело­века (Ин.3:36; 17, 3; Мф. 19:17: Мрк.10:19; 16, 16 и др.). Не вне — не в земных благах, а внутри самого чело­века, в его чистой сове­сти, в победе духа над плотью, по ука­за­нию Спа­си­теля, нужно искать несрав­ни­мое с зем­ными сокро­ви­щами — цар­ствие Божие. «Цар­ство Мое, — гово­рил Спа­си­тель, — не от мира сего (Ин.18:36)… се бо цар­ствие Божие внутрь вас есть» (Лк.17:21). «Лест­ница цар­ства небес­ного, — гово­рит один подвиж­ник, — внутри тебя сокро­вена в душе твоей. Пот­щись войти во внут­рен­нюю свою клеть, и узришь клеть небес­ную, потому что та и другая одно и то же, и входя в одну, видишь обе» (Святой Исаак Сирин, сл. 2). «Поста­райся, — гово­рит  рус­ский подвиж­ник Паисий Велич­ков­ский, — обре­сти Иисуса Христа в сердце твоем: ибо кроме сердца нашего нигде в ином месте найти Его не можно. Сказал некто из святых: если в твоем доме сокро­вище зарыто, а ты про то не знаешь, то в таком случае с тобою точно так, как бы оного и не бывало» (Житие Паисия Велич­ков­ского, стр. 272). Это пости­же­ние цар­ства Божия дается чело­веку с боль­шим трудом — «цар­ство небес­ное нудится», путь к нему скорб­ный, тер­ни­стый (Мф.11:12). Рас­пя­тый на Гол­гофе тре­бует тер­пе­ли­вого кре­сто­но­ше­ния и от всех Своих после­до­ва­те­лей; «Аще кто хощет по Мне идти, да отвер­жется себе, и возь­мет крест свой, и по Мне грядет» (Мф.16:24), «Жизнь и смерть пред­ло­жил я тебе — гово­рит пророк Моисей народу еврей­скому, пере­да­вая ему закон Синай­ский, — избери жизнь, дабы жил ты» (Втор.30:19). Пред­ла­гает и Хри­стос Спа­си­тель всем выби­рать жизнь или смерть, любовь к Нему или к миру, ибо любовь к миpy вражда на Бога и Он любит любя­ших Его (Притч.8:17), жить духом или пре­смы­каться и уме­реть плотью. «Аще по плоти живете, имате умрети, аще ли духом деяния плот­ские умерщ­вля­ете, живи будете» (Рим.8:13). «Иже Хри­стови суть, плоть рас­пяша со страстьми и похотьми» (Гал.5:24). Вслед за Хри­стом шли, по Его слову и при­меру жили и Апо­столы. «Обле­ка­ются Апо­столы в крест­ное все­ору­же­ние и пре­дают телеса свои на раны» (стих. Октоих). «Кто отлу­чит нас от любви Божией, — вос­кли­цает один из них, — скорбь или тес­нота, или гоне­ние, или голод, или нагота, или опас­ность, или меч?… ничто нас не может отлу­чить от любви Божией» (Рим.8:35). За апо­сто­лами прошел за Хри­стом сонм муче­ни­ков. «Святые муче­ники пре­по­беж­дают вели­кую скорбь и болезнь телес­ную, так что чело­ве­че­ская при­рода изне­мо­гает пред глу­би­ною их стра­да­ний, воз­му­ща­е­мая чудес­но­стью одного только зре­лища» (Святой Исаак Сирин, сл. 91). Ни пытки, ни тер­за­ния, ни костры не могли заста­вить их отречься от имени Христа, — с радо­стью при­ни­мая муче­ния за имя Его, умирая с именем слад­чай­шего Иисуса, они как и Апо­столы жили для Христа и уми­рали для Него. Прошло время муче­ни­ков: в IV веке хри­сти­ан­ская рели­гия объ­яв­лена доз­во­лен­ной и гос­под­ству­ю­щей в Рим­ской Импе­рии; не стало мучи­те­лей, но не стало вместе с тем и венцов муче­ни­че­ских. В это время на смену муче­ни­че­ства и яви­лось подвиж­ни­че­ство. Сонм муче­ни­ков сме­нился сонмом пре­по­доб­ных, муче­ния и казни, слу­жив­шие гор­ни­лом очи­ще­ния для душ, уне­ве­стив­шихся Христу, заме­ни­лись пусты­нею, скор­бями и само­озлоб­ле­нием подвиж­ни­ков. «Есть люди, — гово­рит пре­по­доб­ный Иоанн Колов, — кото­рые не только пре­зи­рают вре­мен­ное и сует­ное, но и не щадят своей жизни, изво­ляя, по слову Еван­ге­лия, поло­жить ради Христа свою воз­люб­лен­ную душу. Они любят смерть за Христа более всех насла­жде­ний и пре­ле­стей. Но как ныне нет гони­те­лей и вожде­лен­ная смерть не обре­та­ется скоро, то они ста­ра­ются поне­сти ее иным обра­зом, уста­нав­ли­вая про­дол­жи­тель­ное и насиль­ствен­ное умерщ­вле­ние самих себя. Они еже­дневно пре­тер­пе­вают тысячи болез­ней, постясь, под­ви­за­ясь мно­го­раз­лично…» (Свя­ти­тель Игна­тий Брян­ча­ни­нов. Аске­ти­че­ские опыты, т. 1, стр. 519). Подвиж­ни­че­ство было про­дол­же­нием муче­ни­че­ства, — новый вид хри­сти­ан­ского само­от­ре­че­ния и кре­сто­но­ше­ния. Рас­пи­ная себе мир дев­ством и нес­тя­жа­нием, подвиж­ники послу­ша­нием и кре­сто­но­ше­нием ста­ра­ются рас­пять и себя миру (Гал.6:14) и таким обра­зом полу­чить венец муче­ни­че­ский. «Что такое крест? — спра­ши­вает святой Исаак Сирин и отве­чает; — Крест есть воля, гото­вая на всякую скорбь. Путь Божий есть еже­днев­ный крест» (сл. 35). «Поис­тине — это сверхъ­есте­ствен­ный и пре­чуд­ный подвиг — муче­ни­че­ство», — гово­рит пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник о подвиж­ни­че­стве (Лест­ница, 4, сл. 5), назы­вая его духов­ным испо­вед­ни­че­ством (сл. 4, 5). «Послу­ша­ние, — гово­рит другой подвиж­ник, — бес­кров­ное муче­ни­че­ство, где вместо членов отсе­ка­ется своя воля, вместо изли­я­ния крови извер­га­ются гре­хов­ные помыслы и поже­ла­ния» (Святой Феодор Студит, гл. 145). Что такое мона­ше­ство? Мона­ше­ство есть доб­ро­воль­ный, труд­ный подвиг, скреп­лен­ный обетом нес­тя­жа­ния, дев­ства и послу­ша­ния, созна­тельно (Лк.14:28) изби­ра­е­мый с целью Бого­упо­доб­ле­ния. Путем уеди­не­ния (монах — от греч. monos, один только), путем вообще особой (инок — иной) жизни и подви­гов, путем молитвы и упраж­не­ния (греч. askeo — искусно обра­ба­ты­ваю, упраж­ня­юсь — отсюда аскет) посвя­тив­ший себя Богу и ста­ра­ется постичь цар­ство небес­ное. Монах, по опре­де­ле­нию свя­того Фео­дора Сту­дита (Доб­ро­то­лю­бие, т. 4, гл. 258), есть тот, кто на еди­ного взи­рает Бога, еди­ного Бога желает, Богу еди­ному при­ле­жит, Богу еди­ному уго­дить ста­ра­ется, мир имеет к Богу, и мира между дру­гими винов­ни­ком бывает. «Мона­ше­ство есть с отре­ше­нием от всего непре­стан­ное умом и серд­цем пре­бы­ва­ние в Боге. Монах тот, у кого так устро­ено внут­рен­нее, что только и есть Бог да он, исче­за­ю­щий в Боге» (Свя­ти­тель Феофан Затвор­ник. Письма о хри­сти­ан­ской жизни, стр. 16–17).

Уда­ле­ние от мира, уеди­нен­ная жизнь в пустыне, келье, мона­сты­рях и скитах вызы­ва­ются невоз­мож­но­стью в мир­ской жизни, с ее соблаз­нами и раз­вле­че­ни­ями, отдаться нерас­се­янно и без­раз­дельно подвигу. Вода в неболь­шом потоке тогда только может при­не­сти пользу, напри­мер зем­ле­дельцу, если она течет все время и вся по одному руслу, если же она раз­де­ля­ется на потоки, то в каждом из них мало будет воды, и поток беc­по­ле­зен. И в миру, чтобы обсу­дить что-либо, обду­мать, тре­бу­ется уеди­не­ние. Осво­бож­дая чело­века от иску­ше­ния слуха, языка и взора Святой (Анто­нин Вели­кий), уеди­не­ние дает ему нужную само­со­об­раз­ность и само­по­зна­ние, обра­щая вни­ма­ние его на самого себя. «Ум, не про­сти­ра­е­мый чув­ствами на мир, к себе воз­вра­ща­ется» Святой (Васи­лий Вели­кий). В миру, как в мутной воде, трудно видеть себя, а в уеди­не­нии, осо­бенно в пустыне, как в усто­яв­шейся про­зрач­ной и свет­лой воде, как в зер­кале, видит чело­век свое лицо и свои недо­статки (Древ­ний Пате­рик, стр. 15).

Aввa Марк сказал аввe Арсе­нию: «Для чего ты бега­ешь от нас?» — Старец отве­чал ему; «Бог видит, что я люблю вас, но не могу быть вместе и с Богом и с людьми. На небе тысячи и мири­ады имеют одну волю, а у чело­ве­ков воли раз­личны. Нельзя же мне оста­вить Бога и быть с людьми» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 17). Опас­ность остаться в миру ни теплым, ни хлад­ным и таким обра­зом быть избле­вану (Апок.3:15-16), если прямо не хлад­ным, — жела­ние сосре­до­то­читься   в  Боге,   пре­даться   Ему все­цело застав­ляет подвиж­ни­ков вести жизнь уеди­нен­ную.

И Ангел мне сказал: иди, оставь их грады, В пустыне скройся ты, дабы огонь лам­пады, Тебе пове­рен­ной, до срока убе­речь, Дабы, когда тщету сует они познают, Воз­жаж­дут истины и света поже­лают, Им было б где све­тиль­ники свои воз­жечь…, (Майков) Самое мона­ше­ское подвиж­ни­че­ство (аске­тизм) про­яв­ля­ется в боль­шом неустан­ном труд­ни­че­стве, без­от­вет­ном послу­ша­нии, тер­пе­ли­вом пере­не­се­нии вся­кого рода скор­бей и иску­ше­ний, удру­че­нии, изну­ре­нии и умерщ­вле­нии раз­ными спо­со­бами плоти, чрез­мер­ном посте, молитве, лише­нии, само­озлоб­ле­нии и т.п. Аске­тизм не цель сама по себе, а сред­ство к само­от­ре­че­нию и совер­шен­ство­ва­нию духа и соеди­не­нию с Хри­стом. Он имеет целью путем подав­ле­ния плоти —дать про­стор духу, путем заглу­ше­ния воплей живот­но­сти — дать чело­веку услы­шать голос сове­сти, путем пога­ше­ния стра­стей — воз­греть в нем доб­ро­де­тели, путем укро­ще­ния в нем инстинк­тов зверя — про­явить и про­яс­нить образ Божий, путем пере­не­се­ния про­из­воль­ных скор­бей — научить пере­но­сить и непро­из­воль­ные. Одним словом, аске­тизм имеет целью помочь подвиж­нику совлечься вет­хого чело­века с его стра­стями и похо­тями, что бы облечься в нового. «Когда внеш­ний наш чело­век тлеет, то внут­рен­ним обнов­ля­ется» (2Кор.4:16); плоть сильна немо­щью духа и живет его смер­тью, и дух уси­ли­ва­ется за счет плот­ского начала, — воз­вы­ша­ется и растет его стес­не­нием и умерщ­вле­нием (Гал.5:17).

«Авва Даниил гово­рил, что по той мере, как туч­неет тело, исто­ща­ется душа, и напро­тив — по мере исто­ще­ния тела укреп­ля­ется душа» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 78).

Монах «учится умерщ­влять не тело, а стра­сти». «Нищета, скорбь, тес­нота и пост — вот работ­ные орудия мона­ше­ской жизни, венец ее — сми­ре­но­муд­рие» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 183, 60. 220). «Монах есть понуж­де­ние есте­ства все­гдаш­нее и неослаб­ное хра­не­ние чувств» (Иоанн Лествич­ник, сл. 1, стр. 4) и «зна­ме­ние монаха, по словам аввы Пимена (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 230), в иску­ше­ниях позна­на­ется». «Если хочешь иметь дела ино­че­ские, — гово­рит Вар­са­ну­фий Вели­кий (отв. 203), — то воз­не­на­видь совер­шенно (свое я и мир), чтобы совер­шенно при­бли­зиться (к Богу). Воз­му­щайся (одним) усы­нов­ле­нием, чтобы полу­чить (другое) усы­нов­ле­ние. Пере­стань испол­нять жела­ния и исполни жела­ние. Уязв­ляй сам себя и врачуй себя сам. Умертви себя, и оживи себя. Забудь самого себя и познай самого себя». Итак, аске­тизм, имея основу для себя в Еван­ге­лии, со всеми его про­яв­ле­ни­ями выте­кает из при­роды духа чело­ве­че­ского: дух осво­бож­да­ется из цепей плоти заклю­че­нием именно этого самого при­став­ника, т.е. плоти, в оковы, ее пора­бо­ще­нием и умерщ­вле­нием.

Единое по суще­ству — мона­ше­ство и своем внеш­нем устрой­стве про­яви­лось в разных видах. «Все житие мона­ше­ское содер­жится в трех глав­ных устро­е­ниях и обра­зах подвига: или  в подвиж­ни­че­ском уеди­не­нии и отшель­ни­че­стве; или в том, чтобы без­молв­ство­вать с одним, или много с двумя, или, на конец, в том, чтобы тер­пе­ливо пре­бы­вать в обще­жи­тии» (Леств., сл. 1, 26).

Отшель­ни­че­ство в том состоит, чтобы вдали, в пустыне одному под­ви­заться; учре­ди­те­лем этого образа жизни мона­ше­ской был Анто­ний Вели­кий (послед­ние годы III века). Без­молв­ство­ва­ние с одним или двумя, назы­ва­е­мое сред­ним цар­ским путем, состоит в сожи­тии с одним или с двумя подвиж­ни­ками. У чело­века всегда есть потреб­ность в сооб­ще­стве спо­движ­ника: «Я поже­лал — гово­рит про себя Васи­лий Вели­кий (Древ­ние ино­че­ские уставы, стр. 216), — найти какого-либо брата, избрав­шего этот род жизни, чтобы вместе с ним пере­плыть скоро пре­хо­дя­щую волну сей (мона­ше­ской) жизни». Осно­ва­те­лем без­молв­ни­че­ского житель­ства, Скит­ского мона­ше­ства счи­та­ется святой Мака­рий Вели­кий (IV век). Обще­жи­тель­ное мона­ше­ство в том состоит, что целое обще­ство подвиж­ни­ков рабо­тает Христу под руко­вод­ством общего настав­ника — насто­я­теля оби­тели, пови­ну­ясь друг другу, нося тяготы друг друга и имея всe нужное к телес­ной потребе общим. Учре­ди­те­лем обще­жи­тель­ного мона­ше­ства был пре­по­доб­ный Пахо­мий Вели­кий (IV век). Но кроме этих чинов есть еще особый вид мона­ше­ского устро­е­ния — чет­вер­тый, или, строго говоря, тот же вид обще­жи­тель­ного и скит­ского мона­ше­ства, но усо­вер­шен­ство­ван­ный прак­ти­кой, с полным и стро­гим при­ме­не­нием обета послу­ша­ния к избран­ному старцу. Это особое устро­е­ние — есть стар­че­ство.

«Три есть сте­пени в пре­успе­ва­ю­щих в вос­хож­де­нии к совер­шен­ству: очи­сти­тель­ная, про­све­ти­тель­ная, таин­ствен­ная или совер­ши­тель­ная. Первая свой­ственна ново­на­чаль­ным, вторая — совер­шен­ным. По трем сим сте­пе­ням вос­ходя по порядку подвиж­ник воз­рас­тает до воз­раста Хри­стова — при­хо­дит в мужа совер­шенна, и меру воз­раста Хри­стова» (Ефес.4:13) — (Никита Стифат, 3‑я 100, гл. 41, Доб­ро­то­лю­бие, т. 5). Если теперь мы возь­мем подвиж­ника начи­на­ю­щего — ново­на­чаль­ного, то, спра­ши­ва­ется, какое из ука­зан­ных устро­е­ний для него лучше?

Каждое, хри­сти­ан­ское ли то или не хри­сти­ан­ское, учре­жде­ние должно оправ­ды­вать себя. Меркой при его оценке служат: а) цель, кото­рой служит это учре­жде­ние, а затем б) сте­пень пости­же­ния при его посред­стве этой цели. Чем выше цель — идеал, кото­рому служит извест­ное учре­жде­ние, с одной сто­роны, и чем лучше, срав­ни­тельно с дру­гими срод­ными ему учре­жде­ни­ями, оно отве­чает этой цели, с другой сто­роны, тем ценнее и пре­вос­ход­нее это учре­жде­ние. Все ука­зан­ные виды мона­ше­ского устро­е­ния имеют одну и высшую цель — пости­же­ние цар­ства Божия, все они зиждутся на Еван­гель­ском и Апо­столь­ском учении, во всех них были подвиж­ники, уго­див­шие Богу, про­си­яв­шие свя­то­стью и духов­ными даро­ва­ни­ями. Цель у них одна, и с этой точки зрения раз­ницы между ними нет. Но если мы по смот­рим на ука­зан­ные мона­ше­ские устро­е­ния со сто­роны удо­бо­при­ме­ни­мо­сти их к силам чело­века и срав­ним их, то найдем, что по учению святых отцов-аске­тов лучшим для ново­на­чаль­ного явля­ется стар­че­ство. Первое — уеди­нен­ное пустын­но­жи­тель­ство — сразу неудобно для ново­на­чаль­ного, во-первых, потому, что оно исклю­чает духов­ного руко­во­ди­теля, столь необ­хо­ди­мого, как увидим, для духов­ной жизни; а во-вторых, потому, что озна­чен­ная жизнь для ново­на­чаль­ного, не пре­тер­пев­шего скор­бей и не очи­стив­ше­гося от стра­стей, преж­де­вре­менна. Пустын­ное житель­ство святые отцы упо­доб­ляют Хри­стову рас­пя­тию на кресте, а житель­ство в сооб­ще­стве с дру­гими — стра­стям Хри­сто­вым и гово­рят (Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 342): «Как прежде креста Вла­дыка наш Иисус Хри­стос пре­тер­пел многие доса­жде­ния и поно­ше­ния и после сего уже взошел на крест, так точно и никто не может достиг­нуть упо­ко­е­ния Свя­того и совер­шен­ного, если прежде не спо­ст­раж­дет Христу и не пре­тер­пит всех стра­да­ний Его, вспо­ми­ная слова Апо­стола: аще с Ним страж­дем, с Ним и про­сла­вимся» (Рим. 8:17).  Не сове­туют святые отцы немощ­ному, страст­ному, ново­на­ча­лыюму иноку всту­пать и в обще­жи­тель­ное мона­ше­ство. Но общего жития сове­туют избе­гать не потому, что оно не полезно — это полез­ней­шее мона­ше­ское устро­е­ние, и святой Васи­лий Вели­кий немало нахо­дил слов доста­точно вос­хва­лить высоту и вели­че­ство подоб­ного жития, он же пока­зал и все пре­иму­ще­ства мона­ше­ского обще­жи­тия, (простр. пра­вило 7), где подвиж­ни­кам удоб­нее испол­нять запо­веди, напри­мер запо­ведь о любви к ближ­нему, лучше можно узна­вать свои досто­ин­ства и недо­статки («во мно­же­стве братии лучше узна­ется душев­ное устро­е­ние и состо­я­ние». — Авва Доро­фей, поуч. 16, стр. 198; 4‑е изд., М., 1894 г.), более и более пре­успе­вать в первых («как кони на бегу ретятся опе­ре­дить друг друга: так и в добром брат­стве один дру­гого воз­буж­дает». — Лествица, сл. 1, 26-ii, 208) и исправ­ляться во вторых, обме­ни­ваться вза­имно даро­ва­ни­ями и услу­гами и т.п. Но при всем этом, обще­жи­тие тре­бует вели­кого тер­пе­ния и извест­ной уже доли совер­шен­ства, чего нельзя еще ожи­дать от ново­на­чаль­ного: в обще­жи­тии, кроме насто­я­теля, нужно всей братии и самым послед­ним пови­но­ваться, тер­петь от всех досаду, бес­че­стие, вменяя себя ни во что, — вес это не по силам немощ­ному, и тер­пе­ние, кото­рое сразу и изобильно здесь тре­бу­ется от него, должно быть пред­ва­ри­тельно и посте­пенно еще в нем вос­пи­тано. Кроме того, в обще­жи­тии можно быть или совсем без руко­во­ди­теля, так как насто­я­тель мона­стыр­ский, имея под руко­вод­ством мно­же­ство братии и сов­ме­щая в себе кроме пас­тыр­ских обя­зан­но­стей и другие, напри­мер хозяй­ствен­ные, иногда не может быть руко­во­ди­те­лем, или можно иметь много руко­во­ди­те­лей.

Похва­ляют святые отцы, срав­ни­тельно с выше­ука­зан­ными видами мона­ше­ского устро­е­ния, третий вид — путь сред­ний, цар­ский — спо­движ­ни­че­ство с двумя или тремя («блази два паче еди­наго» — Еклез. 4:10) как не тре­бу­ю­щее вели­кого тер­пе­ния, чудное и отрад­ней­шее, но и это устро­е­ние не пред­по­ла­гает непре­менно, как и обще­жи­тель­ное, одного, посто­ян­ного и опыт­ного духов­ного руко­во­ди­теля. И полное при­ме­не­ние духов­ного руко­вод­ства мы нахо­дим лишь в послед­нем, чет­вер­том виде мона­ше­ского устро­е­ния — в стар­че­ском устро­е­нии.  Стар­че­ство пред­по­ла­гает одного, посто­ян­ного, духов­ного, опыт­ного руко­во­ди­теля — старца, кото­рый окорм­ляет уче­ника, из уче­ника, как бы из какого-либо мате­ри­ала, своим руко­во­ди­тель­ством делает сосуд, вме­ща­ю­щий Бога, воз­вра­щает и воз­во­дит послуш­ника к Богу. По пол­ному при­ме­не­нию духов­ного руко­во­ди­тель­ства и по своему ясному, ско­рому и луч­шему ответу на цель мона­ше­ского аске­тизма стар­че­ское устро­е­ние — лучшее из всех видов, удоб­ней­шее для немош­ного ново­на­чаль­ного; стар­че­ское окорм­ле­ние явля­ется для уче­ника тем игом благим и бре­ме­нем легким, кото­рые дают покой.

Рас­смот­рим сна­чала: нужно ли и насколько нужно руко­во­ди­тель­ство в духов­ной жизни, а затем перей­дем и к самому стар­че­скому устро­е­нию.

Глава 2

Слу­шаяй вас, Мене слу­шает (Лк.10:16).
Пре­льсти­шася воз­ло­жив­шие упо­ва­ние на самих себе и возо­мнивши не обре­тати нужды в руко­во­ди­теле
(Лест­ница, сл. 1, поуч. 7‑е).

Нужен ли руко­во­ди­тель в духов­ной жизни для рев­ну­ю­щего о своем спа­се­нии ново­на­чаль­ного подвиж­ника? В самом деле, не может ли начи­на­ю­щий сам, один идти по пути совер­шен­ства без руко­во­ди­теля, руко­вод­ству­ясь лишь словом Божиим и Еван­гель­скими ука­за­ни­ями? Ведь в слове Божием указан образ совер­шен­ства, указан и путь к нему; к тому же, в исто­рии подвиж­ни­че­ства хри­сти­ан­ского есть при­меры такого рода, что подвиж­ники, твердо решив­ши­еся идти по Хри­сто­под­ра­жа­те­лы­ному пути, сами, без види­мых руко­во­ди­те­лей и лишь под води­тель­ством Бога, успе­вали: так, напри­мер, Павел Фивей­ский, Анто­ний Вели­кий, Мария Еги­пет­ская и другие. Правда, что образ совер­шен­ства и путь к нему (испол­не­ние запо­ве­дей и сове­тов) ука­заны Хри­стом в Еван­ге­лии, но не нужно забы­вать, что чело­век оста­ется всегда чело­ве­ком: искрен­нее, хотя бы огне­паль­ное, жела­ние не может сразу его изме­нить, он так немо­щен, свое­во­лен и слеп, что нуж­да­ется в посто­рон­ней и посто­ян­ной под­держке, одоб­ре­нии, понуж­де­нии, подроб­ных ука­за­ниях пути и т.п. И на пример успев­ших оди­но­ких подвиж­ни­ков нельзя ссы­латься. «Если неким из досто­чти­мых отцов, — гово­рят пре­по­доб­ные Кал­лист и Игна­тий, — слу­ча­лось и без подвига послу­ша­ния улу­чить Бого­твор­ное без­мол­вие и по Богу совер­шен­ство, то это бывает по осо­бен­ному Божию откро­ве­нию и притом очень редко. А что редко, как негде напи­сано, то не закон Церкви, как и одна ласточка не делает весны» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, гл. 15). Эти люди «чудесно, по смот­ре­нию Божию, нарочно были позваны к тако­вому (уеди­нен­ному) житию, кото­рое совер­шен­ным и бес­страст­ным единым при­ли­че­ствует и Ангель­ской кре­по­сти тре­бует» (Паисий Велич­ков­ский, стр. 222–223) Эти люди — силь­ные избран­ники Божии, у кото­рых слово тож­де­ственно с делом: твер­дое наме­ре­ние — испол­не­ние, пока­я­ние — спа­се­ние, — состав­ляют исклю­че­ние. Может ли это исклю­че­ние слу­жить непре­лож­ным пра­ви­лом для ново­на­чаль­ного? Счи­тает ли он, страст­ный и немощ­ный, себя столь силь­ным, как эти избран­ники Божии? Если же он ждет для себя чудес­ного, то тем только иску­шает Бога. И святые отцы, опыт­ные аскеты, учат о необ­хо­ди­мо­сти духов­ного руко­во­ди­теля, о необ­хо­ди­мо­сти пред­ва­ри­тель­ной хри­сти­ан­ской педа­го­гики для ново­на­чаль­ного инока.

Да это так и есте­ственно: всякий чело­век не есть что-либо сразу данное, нет — он лишь имеет заро­дыш своего буду­щего «я», и телесно и духовно он вна­чале мла­де­нец и должен пройти извест­ные воз­расты по телу и по духу, чтобы прийти в меру воз­раста Хри­стова, в мужа совер­шенна. «Мона­ше­ское житие — искус­ство из искусств и наука из наук» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, стр. 261) и тре­бует, как всякое искус­ство, ремесло и наука, пер­во­на­чаль­ного обу­че­ния у зна­то­ков и масте­ров. «Как жела­ю­щему изу­чить язык какого-нибудь народа недо­ста­точно быть самому себе настав­ни­ком, но он учится у людей, све­ду­щих в оном, и таким обра­зом дости­гает того, что гово­рит так же, как ино­стра­нец: так, я думаю, и жизнь сию, так как она идет не путем есте­ствен­ным, но отсту­пает от оного, по необык­но­вен­но­сти образа жизни, не иначе кто может в совер­шен­стве изу­чить, как под руко­вод­ством кого-либо опыт­ного в ней… Ибо не так прост этот образ жизни, чтобы по нужде можно было дове­рять соб­ствен­ному суж­де­нию, что для нас полезно; реши­мость на опыт в вещах неиз­вест­ных небез­опасна… И вра­чеб­ной науке душ — любо­муд­рию — есть нам полная воз­мож­ность научиться оттого, кто дол­го­вре­мен­ным и про­дол­жи­тель­ным опытом стяжал навык к ней. Юность боль­шей частью и во всяком деле — нена­деж­ный совет­ник и нелегко найти чело­века, кото­рый бы хорошо испол­нил какое-либо достой­ное заня­тие, если не при­зы­ва­лась им для уча­стия в совете ста­рость. Чем выше всех прочих заня­тий пред­по­ло­жена у нас цель, тем более мы должны соблю­дать осто­рож­но­сти; здесь нерас­су­ди­тель­ность каса­ется самой души и угро­жает опас­но­стью потер­петь такого рода ущерб, кото­рый состоит не в потере каких-нибудь благ, но в поги­бели самого себя, и во вреде соб­ствен­ной душе… Итак, прежде всего должно забо­титься о том, чтобы найти себе руко­во­ди­теля на сем пути и хоро­шего настав­ника, дабы по своей неопыт­но­сти не пойти по каким-нибудь новым непро­хо­ди­мым и укло­ня­ю­щимся от истин­ного пути доро­гам» (Святой Гри­го­рий Нис­ский, т. 7, стр. 384–387; Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 614). Путь вопро­ше­ния других оправ­дан уже мно­гими при­ме­рами. «Как я могу разу­меть, если никто не наста­вит меня?» — вопро­шает вель­можа диа­кона апо­стола Филиппа (Деян.8:31); при­зван­ный апо­стол Павел посы­ла­ется для науче­ния к Анании (Деян.9:6) и после успеш­ной про­по­веди сове­ту­ется с апо­сто­лами; «да не вотще, гово­рит, теку или текох» (Деян.2:2). И святые отцы, подвиж­ники, даже вели­чай­шие из них, каковы Анто­ний Вели­кий, Мака­рий Еги­пет­ский, Пахо­мий Вели­кий, Илла­рион, Савва и другие, пред­ва­ри­тельно рас­спра­ши­вали о путях, сове­то­ва­лись и поко­ря­лись другим настав­ни­кам. Они, как выра­зился святой Афа­на­сий Вели­кий об Анто­нии Вели­ком, как мудрые пчелы соби­рали себе духов­ный мед у других подвиж­ни­ков, слагая его в свое сердце, как в улей. И спра­ши­вать у других святой Анто­ний считал столь спа­си­тель­ным делом, что и потом сам — учи­тель всех, он обра­щался с вопро­сами к какому-либо пре­успе­вав­шему уче­нику своему. Так, когда он полу­чил от импе­ра­тора Кон­стан­ция при­гла­ше­ние при­быть и Кон­стан­ти­но­поль, спро­сил уче­ника своего Павла Пре­про­стого: идти ему или нет? И после того как Павел сказал ему: если пой­дешь, будешь Анто­ний, а если нет — будешь авва Анто­ний, он остался (Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 123).

Необ­хо­ди­мость руко­во­ди­теля для ново­на­чаль­ного обу­слов­ли­ва­ется и самою невоз­мож­но­стью его видеть себя в насто­я­щем свете, без­при­страстно познать себя и верно совер­шен­ство­ваться. Дело в том, что подвиж­нику при­хо­дится вести борьбу с самим собою, «не внеш­него врага нам надобно бояться: враг наш заклю­чен в нас caмиx. Воис­тину чело­веку над­ле­жит надвое рас­сечь себя» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 2‑й, стр. 203). Явля­ясь наблю­да­те­лем и в то же время пред­ме­том наблю­де­ния и вклю­чая в самом себе врага и друга, подвиж­ник ново­на­чаль­ный не может сам по себе раз­ли­чить, что «наше и что от непри­я­те­лей наших», — его само­лю­бие часто побеж­дает благую волю, сла­дость стра­стей пле­няет душу и он, всту­пив на путь само­оправ­да­ния и сделок со своею сове­стью, сам не заме­чает своего само­пре­льще­ния и само­об­мана. Пси­хо­ло­гия и опыт досто­верно сви­де­тель­ствуют, что посто­рон­ним лицам совне яснее видно наше душев­ное устро­е­ние, сто­рон­ним наблю­да­те­лям присущ объ­ек­тивно-без­при­страст­ный взгляд на нас. Спра­ши­ва­ется: может ли боль­ной чело­век, каким явля­ется и должен созна­вать себя ново­на­чаль­ный, может ли боль­ной быть в одно и то же время врачом себе? Может ли он точно опре­де­лить болезнь свою и, если может, что сомни­тельно, — может ли он без­при­страстно про­пи­сать себе едкие, горь­кие лекар­ства, если того тре­бует болезнь? Нет, По сви­де­тель­ству опыта и без­при­страст­ное, вполне верное опре­де­ле­ние нашей болезни, и цели­тель­ные лекар­ства даются лицами посто­рон­ними, вра­чами-спе­ци­а­ли­стами. Ведь завзя­тые и извест­ные медики и то сами не лечат своих болез­ней, а обра­ща­ются за рецеп­тами против них к своим кол­ле­гам. «Всего труд­нее, — гово­рит святой Васи­лий Вели­кий, — знать и вра­че­вать себя самого, потому что людям при­рож­дено само­лю­бие, и каждый по при­стра­стию к самому себе пре­кра­щает истин­ный суд. Но удоб­нее может позна­вать и вра­че­вать нас другой, потому что судя­щего о других страсть само­лю­бия не затруд­няет в истин­ном рас­по­зна­ва­нии» (Подвиж. уст., т. 5, стр. 451). И кстати доба­вим, насто­я­щим судиею нашим может быть без­ко­неч­ная доб­рота, а после нее — воз­рож­ден­ный греш­ник или святой, чело­век, про­шед­ший испы­та­ния, мудрец. Это потому, что душа судит о душе по своему срод­ству с нею, через голос, через слова, через мол­ча­ние, через поступки, через взгляды. Доб­рота знает толк в доб­роте, пря­мо­ду­шие — в пря­мо­ду­шии, бла­го­род­ство — в бла­го­род­стве и т. п. И истинно знаешь цену только тому, что поте­рял, о чем сожа­ле­ешь.

Нужен руко­во­ди­тель и для всех подви­гов аске­тизма, для упраж­не­ния в скор­бях, лише­ниях и иску­ше­ниях, необ­хо­ди­мых для дела духов­ного само­со­вер­шен­ство­ва­ния; немощ­ный ново­на­чаль­ный не может один спра­виться с непро­из­воль­ными иску­ше­ни­ями и нала­гать на себя про­из­воль­ные. Неис­ку­шен­ный ново­на­чаль­ный подо­бен в данном случае необуз­дан­ному дикому коню, кото­рого нужно еще обу­чать. «Конь, пока с дикими живот­ными пасется в лесах, непо­ко­рен бывает людям. А когда он пойман, тогда для укро­ще­ния его нала­гают на него тяже­лую узду, пока не научится ходить чинно и прямо. Потом опыт­ный седок упраж­няет его, чтобы сде­лать спо­соб­ным к брани. Наде­вает на него воору­же­ния, разу­мею нагруд­ник и забрала, а преж­нюю узду вешают и при­во­дят в сотря­се­ние пред гла­зами его, что бы он привык и не пугался. Так обу­ча­е­мый он при­вы­кает к брани и едва почует и услы­шит бран­ный звук, сам с готов­но­стью идет на врагов со ска­ка­нием и ржа­нием» (Иов. 39, 25. Мака­рий Вели­кий, гл. 2, 23 б.). Кроме того, в деле совер­шен­ство­ва­ния, в деле при­об­ре­те­ния доб­ро­де­те­лей более, кажется, чем где-либо, должна быть посте­пен­ность, ровная и вни­ма­тель­ная «неот­дыш­ная» борьба. Опыт пока­зал, что ново­на­чаль­ный, часто рев­ност­ный вна­чале, скоро осла­бе­вает от чрез­мер­ного труд­ни­че­ства или его недо­ста­точ­но­сти. Сего­дня он побеж­дает стра­сти, а завтра, по сла­бо­сти или нера­де­нию, он допус­кает стра­стям пле­нить его ум и под­чи­ня­ется им; сего­дня он уме­ренно побуж­дает при­роду свою к доб­ро­де­тели, а завтра он пере­хо­дит, поло­жим, даже пре­делы уме­рен­ного дела­ния; но и в ослаб­ле­нии подвига, и в через­мер­ном подвиге — зло: доб­ро­де­тель не в изли­ше­стве, а в уме­рен­но­сти заклю­ча­ется («Только уме­рен­ному дела­нию цены нет» — святой Исаак Сирин, сл. 150). И святые отцы аскеты похва­ляют такую жизнь подвиж­ни­ков, кото­рая течет подобно малому, но посто­янно теку­щему ручейку, нико­гда не иссы­хав­шему, гова­ри­вал один из рус­ских стар­цев (Амвро­сий Оптин­ский: см. жиз­не­опи­са­ние архи­манд­рита Гри­го­рия Бори­со­глеб­ского. Душе­по­лез­ное чтение, 1892 г.). «Подобно тому, как лист сна­чала всегда бывает зелен, цветущ и красив, потом посте­пенно засы­хает, падает и нако­нец им пре­не­бре­гают и попи­рают его, так, — гово­рит авва Доро­фей (поуч. 5). — и чело­век, ни кем не управ­ля­е­мый, сна­чала всегда имеет усер­дие к подви­гам, потом усер­дие это мало-помалу охла­де­вает, и он, не имея никого, кто бы настав­лял его, под­дер­жи­вал и вос­пла­ме­нял в нем это усер­дие, (подобно листу) нечув­стви­тельно иссы­хает и падает». Нужен опять, значит, отец-руко­во­ди­тель как регу­ля­тор подвиж­ни­че­ства. Нако­нец и осо­бенно необ­хо­дим духов­ный руко­во­ди­тель на второй сте­пени совер­шен­ства подвиж­ника, при пере­ходе от дея­тель­ной жизни к созер­ца­тель­ной. По очи­ще­нии стра­стей дух парит ввысь и в своем воз­душ­ном полете он легко может попасть во власть князя воз­душ­ного, в сети врага нашего спа­се­ния, может впасть в так назы­ва­е­мую «пре­лесть», застрять в ней и даже погиб­нуть; и, конечно, чем выше подъем, тем опас­нее паде­ние. «Один легко побеж­да­ется врагом, кото­рый при­се­дит при путях Боже­ствен­ных, и горе еди­ному, егда падет, потому что не имеет чело­века, кото­рый бы поста­вил бы его на ноги» (Святой Гри­го­рий Нис­ский, т. 7, стр. 387). Святой Иоанн Кас­сиан, напри­мер, рас­ска­зы­вает о старце Ироне, кото­рый пять­де­сят лет провел в посте, трудах, бде­ниях и молитве, удив­ляя всех стро­го­стию подви­гов, но после, когда он возо­мнил остаться один со своим разу­мом и волею, принял сатану за ангела и по его нау­ще­нию бро­сился в пустой коло­дезь в надежде, что ангелы возь­мут на руках своих его, и раз­бился так что на третий день по его извле­че­нии из коло­дезя скон­чался (Собес. 2‑е, гл. 5). Святой Кас­сиан же упо­ми­нает еще об одном муже, как при­ни­мал он откро­ве­ния от беса, свет в келье видел и научен был при­не­сти в жертву сына, что, впро­чем, не слу­чи­лось;  двое рев­ни­те­лей подвиж­ни­че­ства устре­ми­лись в пустыню с надеж­дою, что Гос­подь про­пи­тает их, но из них один без пищи погиб, а другой едва спасся от голода, приняв пищу от дика­рей. Слу­чаев пре­ле­сти вообще можно встре­тить в жиз­не­опи­са­нии подвиж­ни­ков много, напри­мер в про­логе на 9 января и др. Огра­дить от козней диа­вола и пре­ле­сти, напра­вить пра­виль­ный полет ввысь может только духов­ный руко­во­ди­тель. Посему-то всеми отцами реши­тельно и запо­ве­ду­ется не при­сту­пать к созер­ца­тель­ной жизни без зна­ю­щих, про­шед­ших этот путь руко­во­ди­те­лей. «Если видишь юного, по своей воле вос­хо­дя­щего на небо, то удержи его ибо польза ему будет от сего (от удер­жа­ния)» (Святой Ефрем Сирин, сл. 35; Иоанн Колов — Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 701).

«Итак, мы хотим выйти из Египта и бежать от Фара­она, то и мы имеем необ­хо­ди­мость, нужду в некоем хода­тае Моисее, кото­рый, стоя посреди деяния и виде­ния, воз­де­вал бы за нас руки к Богу» (Лествица, ст. 1, гл. 7). Стоя за духов­ное руко­вод­ство дру­гого, святые отцы рисуют всю пагуб­ность оди­ноч­ного само­чин­ного житель­ства. Так, при­ведя место из прит­чей Соло­мона: «имже несть управ­ле­ния, падают, якоже лист­вия, спа­се­ние же есть во мнозе совете» (Притч.11:14). Авва Доро­фей спра­ши­вает: чему в данном месте учит Святое Писа­ние? Оно уве­ще­вает нас, гово­рит он, не пола­гаться на самих себя, не счи­тать себя разум­ными, не верить тому, что можем сами управ­лять собою, ибо мы имеем нужду в помощи, нуж­да­емся в настав­ля­ю­щих нас по Бозе. Нет несчаст­нее и ближе к поги­бели людей, не име­ю­щих настав­ника в пути Божием. Спа­се­ние есть во мнозе совете. Ибо мы, когда дер­жимся своей воли и сле­дуем оправ­да­ниям нашим, тогда, делая, по-види­мому, доброе дело, мы сами себе рас­став­ляем сети и даже не знаем, как погиб­нем… Я не знаю дру­гого паде­ния монаху, кроме того, когда он верит своему сердцу. Неко­то­рые гово­рят: от того падает чело­век или от того, а я, как уже сказал, не знаю дру­гого паде­ния чело­века, кроме сего, когда чело­век после­дует самому себе. Нет ничего опас­нее, нет иного губи­тель­нее сего (Авва Доро­фей. поуч. 5 стр. 80, 81, 85) 2. «И кто исчис­лит все паде­ния, кото­рые слу­ча­ются с теми, кои не хотят при­бег­нуть к руко­во­ди­тель­ству мужей, уго­жда­ю­щих Богу?» (Святой Гри­го­рий Нис­ский, т. 7, стр. 388). «Воз­можно ли о том, кто живет иначе, т.е. без руко­во­ди­теля, само­угод­ливо и само­вольно думать, что он живет Боже­ствен­ною жизнию, — спра­ши­вают пре­по­доб­ные Кал­лист и Игна­тий — Никак отнюдь». И пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник гово­рит (сл. 26 и 237): «Как идущий без про­вод­ника легко сби­ва­ется с пути и заблуж­да­ется, так само­чинно про­хо­дя­щий мона­ше­скую жизнь легко поги­бает, хотя бы он знал всю муд­рость мир­скую» (Доб­ро­то­лю­бие. т. 5, гл. 14). Свя­шен­но­му­че­ник Петр Дамас­кин про­чи­тав книги Писа­ния и многих отцов, осмат­ри­вая всех людей всех веков, бес­ко­нечно раз­лич­ных по воз­расту, поло­же­нию и званию, и раз­мыш­ляя об их участи, делит их на два раз­ряда: на спа­са­е­мых и поги­ба­ю­щих — и зада­ется вопро­сом, что за при­чина сему, и какое начало нашему спа­се­нию или поги­бели? «После долгих трудов и сокру­ше­ний нашел я, — гово­рит он, — вот какое у святых отцов рас­суж­де­ние: начало вся­кого блага и вся­кого зла есть данный чело­веку разум, и по разуме — воля. Начав спа­се­ние: да оста­вит чело­век своя хоте­ния и разу­ме­ния и сотво­рит Божия хоте­ния и разу­ме­ния. Прежде закона, и в законе и во бла­го­дати много обре­та­ется спа­сен­ных потому, что они пред­по­чли разум Божий и волю Его паче своих разу­ме­ний и хоте­ний; и опять во все те вре­мена много обре­та­ется погиб­ших, поелику своя хоте­ния и разу­ме­ния пред­по­чли паче Божиих. Волю же Божию (и част­ных слу­чаях) узнать иначе нельзя, как чрез рас­суж­де­ние, и рас­суж­де­ние не свое, а утвер­жден­ное вопро­ше­нием име­ю­щих дар рас­суж­де­ния и опыт­ных. Только сим обра­зом узнаем, какая хощет Бог, чтоб мы про­хо­дили дела­ния. Если же не так, не можем спа­стися никак. Без сего даже и то, что мы почи­таем благим, не бывает на добро. — или потому, что небла­го­вре­менно, или потому, что не нужно» (Тво­ре­ния свя­того Петра Дамас­кина, кн. I. стр. 5. Москва, 1894 г.). Итак, святые отцы, рас­смат­ри­вав­шие немощь ново­на­чаль­ных, побеж­да­е­мых стра­стями, сиречь гневом, яро­стию, тще­сла­вием, зави­стью, мне­нием и прочим (ведь «пустыня усып­ляет стра­сти, — по Исааку Сирину (сл. 55), — но не иско­ре­няет их»), и мно­го­раз­лич­ные пре­ле­сти вражии само­лич­ному жела­нию после­ду­ю­щии, запре­щают пустын­ное житие («не сове­туют ниже след без­мол­вия видеть» (Лестица, ст. 1)). при­водя сви­де­тель­ство от писа­ния: горе еди­ному, аще впадет в уныние, или сон, или раз­ле­не­ние, или отча­я­ние, несть воздви­зай его в чело­ве­цех (Паисий Велич­ков­ский стр. 222–223). И жела­ю­щий идти по пути совер­шен­ства, но обхо­дя­щий настав­ле­ния и ука­за­ния других опыт­ных, по само­на­де­ян­но­сти и само­во­лию, не про­ти­во­ре­чит ли тем самым с пер­вого шага себе, своей цели? Не есть ли эта само­на­де­ян­ность та же гор­дость, само­от­вер­женно сокру­шить кото­рую в себе соби­ра­ется ново­на­чаль­ный подвиж­ник? Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий (отв. 61) прямо, реши­тельно гово­рит: «Кто хощет совер­шенно узнать путь, но не идет с зна­ю­щим его совер­шенно, тот нико­гда не достиг­нет града небес­ного». «Бог чрез Боже­ствен­ное Писа­ние и отцов указал нам путь спа­се­ния, сказав: попроси отца твоего и воз­ве­стит тебе, старцы твоя и рекут тебе» (Втор.32:7).  При­водя же слова Вто­ро­за­ко­ния, святой Иоанн Кас­сиан гово­рит: «Оче­видно Гос­подь никому не откры­вает пути совер­шен­ства, кроме руко­во­ди­мых к оному духов­ными отцами» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 2. гл. 10, стр. 152).

Одного или многих лучше иметь руко­во­ди­те­лей? Святые отцы подвиж­ники сове­туют иметь одного посто­ян­ного руко­во­ди­теля духов­ного. «Не всех вопро­шать надо, но одного того, кото­рому и других управ­ле­ние вве­рено… Ибо не всем при­над­ле­жит руко­во­дить и других… Мир­ству­ю­щие с тобою да будут мнози; совет­ницы же твои един от тысящ» (Сир. 6, 6 — святой Гри­го­рий Синаит; Доб­ро­то­лю­бие. т. 5, гл. 7). Один посто­ян­ный духов­ный руко­во­ди­тель лучше может и знать вопро­ша­ю­щего и лучше помо­гать. Рус­ская на родная посло­вица: у семи нянек дитя без глаза — имеет за себя осно­ва­ния.

Духов­ное руко­вод­ство в хри­сти­ан­ской церкви явля­ется не в одном виде. Самый обшир­ный и повсе­мест­ный вид пас­тыр­ства — пас­тыр­ство цер­ков­ное: епи­скопы и свя­щен­ники с одной сто­роны и миряне с другой. Второй и третий вид пас­тыр­ства осу­ществ­ля­ется в мона­ше­ской жизни — это насто­я­тель­ство мона­стыр­ское и отче­ство, или стар­че­ство. И здесь Божиим изво­ле­нием воз­ла­га­ется на одних руко­во­ди­те­лей ответ­ствен­ность за души вве­ря­е­мой им братии, а другие отдают себя духов­ному руко­вод­ству (руко­во­дить — взять за руки и вести ко спа­се­нию). Второе пра­вило второ-пер­вого Кон­стан­ти­но­поль­ского собора гласит о руко­вод­стве, как суще­ствен­ной потреб­но­сти мона­ше­ства: «отнюдь никого не спо­доб­ляти мона­ше­ского образа без при­сут­ства­ния при сем лица, дол­жен­ству­ю­щего прияти его себе в послу­ша­ние и имети над ним началь­ство и вос­при­яти попе­че­ние о душев­ном его состо­я­нии».

Как и где найти духов­ного руко­во­ди­теля? Вся­кому ли без­раз­лично может пре­даться ищущий совер­шен­ства и не име­ю­щим руко­во­ди­теля? Оче­видно, нет. «У добрых учи­те­лей, — гово­рит Васи­лий Вели­кий, — и уроки добрые, а у злых, конечно, злые. Если пору­чишь себя мужу, укра­шен­ному мно­гими доб­ле­стями, то соде­ла­ешься наслед­ни­ком благ, какие в нем» (Тво­ре­ния, т. 5, стр. 50), и «обра­ще­ние со свя­тыми я при­знаю всего более полез­ным» (т. 6, пос. 8). Живой пример неот­ра­зимо дей­ствует на людей, отсюда: живя с доб­ро­де­тель­ным и совер­шен­ным, мы сами, неза­метно для себя, усва­и­ваем свой­ства сожи­теля. На вопрос уче­ника: что мне делать, отче, для того, чтобы бояться Бога? — один опыт­ный старец, Паисий, отве­чал: «Иди, живи с чело­ве­ком, боя­щимся Бога, и тем самым, что он боится Бoгa, научит и тебя бояться Бога» (Авва Доро­фей. поуч. 4).

«Сбли­жайся с пра­вед­ными, — гово­рит пре­по­доб­ный Исаак (сл. 57), — и через них при­бли­зишься к Богу. Обра­щайся с име­ю­щими сми­ре­ние — и научишься их нравам. Ибо если воз­зре­ние на тако­вых полезно, то кольми паче учение уст их?». «Идущий по следам свя­то­сти, может при­об­щиться сей свя­то­сти… Как от одной горя­шей лам­пады пламя пере­да­ется и всем прочим све­тиль­ни­кам, кото­рые при­ка­са­ются к ней (и, несмотря на то, первый свет не умень­ша­ется, хотя чрез сооб­ще­ние в равной мере уде­ля­ется и заим­ству­ю­щим свой свет от него), так и свя­тость сей жизни пре­ем­ственно рас­про­стра­ня­ется от пре­успев­шего в оной на при­бли­жа­ю­щихся к нему, ибо истинно про­ро­че­ское слово, что обра­ща­ю­щийся с пре­по­доб­ным, непо­вин­ным и избран­ным и сам дела­ется тако­вым» (Тво­ре­ния свя­того Гри­го­рия Нис­ского, т. 8, стр. 389; Пс.17:26, 27). И святые отцы-аскеты сове­туют с тща­нием, осмот­ри­тельно изби­рать настав­ника.

«Слепец слепца аще водит, оба в яму впадут; довлеет бо уче­нику, да будет яко учи­тель его» (Мф.15:14, 10, 25). «Многие из стар­цев, — гово­рит святой Иоанн Кас­сиан, — вместо пользы — вред, вместо уте­ше­ния отча­я­ние при­чи­няют вопро­ша­ю­щим, и сие оправ­ды­ва­ется при­ме­ром» (Собес. 2‑е, гл. 10). «Не всякий, кто старец летами,  уже спо­со­бен к руко­вод­ству; но кто вошел в без­стра­стие и принял дар рас­суж­де­ния», — гово­рит много потер­пев­ший вреда от неопыт­ных стар­цев святой Петр Дамас­кин.

«Не вся­кому чело­веку откры­вай свои помыслы, — гово­рит святой Ефрем Сирин, — а только тем о коих дозна­ешь, что они духовны» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 2, стр. 473). «Не всякий, пода­ю­щий совет, достоин дове­рен­но­сти, но только тот, кто прежде сам хорошо упра­вил сво­боду свою» (Святой Исаак Сирин, сл. 78). «При выборе старца не на того обра­щай вни­ма­ние, кто пре­клон­ных лет уже, — гово­рит авва Исайя, — но кто убелен веде­нием и опыт­но­стью духов­ной, чтобы не полу­чил ты вреда и не раз­мно­жи­лись стра­сти твои» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 463).

Итак, «прежде вступ­ле­ния нашего на сей путь (путь жизни подру­ко­вод­ствен­ной), мы должны рас­смат­ри­вать, испы­ты­вать и, так ска­зать, иску­сить сего корм­чего, чтобы не попасть нам вместо корм­чего на про­стого гребца, вместо врача — на боль­ного, вместо без­страст­ного — на чело­века, обла­га­е­мого стра­стями, вместо при­стани — в пучину, и таким обра­зом не найти гото­вой поги­бели» (Лествица, сл. 4. поуч. 6). В пре­ду­пре­жде­ние ошибок при выборе старца святые отцы ука­зы­вают на доб­ро­де­тели и при­знаки, коими должен обла­дать хоро­ший руко­во­ди­тель. Лествич­ник в слове к пас­тырю назы­вает настав­ника врачом, учи­те­лем, книгу, в сердце напи­сан­ную, име­ю­щим и не от чело­века научен­ным, без­страст­ным, в Боге живу­щим и пр. «Пра­во­мыс­лие и опыт­ность настав­ника можно рас­по­знать, — гово­рит святой Анто­ний Вели­кий, — из того, согласно ли его слово с словом Божиим» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 125). Святой Гри­го­рий Нис­ский при­зна­ками опыт­ного мужа постав­ляет: любо­муд­рие, без­стра­стие и оду­шев­лен­ную дея­тель­ность в доб­ро­де­тели (т. 7, стр. 389); Васи­лий Вели­кий — непо­гре­ши­тель­ность, знание Свя­щен­ного Писа­ния, без­стра­стие, любовь и под. (т. 5, стр. 45) «Не всех, — гово­рит святой Гри­го­рий Синаит (Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, стр. 224), — вопро­шать надо, но одного того, кому и других управ­ле­ние вве­рено, кто жизнию бли­стает, будучи беден, многих бога­тит, по Писа­нию (2Кор.6:10), кто имеет Боже­ствен­ное рас­суж­де­ние (1Кор.12:10), именно, рас­суж­де­ние духо­вом, отли­ча­ю­щее лучшее от худ­шего мечом слова… Не мал же труд найти руко­во­ди­теля неза­блуд­ного ни в делах, ни в словах, ни в разу­ме­ниях». Не мал труд найти, доба­вим речь Сина­ита, такого совер­шен­ного руко­во­ди­теля потому, что таких совер­шен­ных подвиж­ни­ков мало, а не потому, чтобы трудно было их отли­чить и выде­лить из среды других. Когда корень свят, тогда и ветви святы, — внут­рен­нее совер­шен­ство про­яв­ля­ется невольно вне, люб­ве­обиль­ная и совер­шен­ная душа види­мою ста­но­вится для других. «Чья душа, — гово­рит святой Анто­ний Вели­кий (Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, наст. 20, стр. 66), — дей­стви­тельно умна и доб­ро­де­тельна, — это обна­ру­жи­ва­ется во взоре, поступи, голосе, улыбке, раз­го­во­рах и обра­ще­нии. В ней все изме­ни­лось и при­няло бла­го­об­раз­ный вид». «Воз­де­лы­ва­тель худых помыш­ле­ний, — гово­рит пре­по­доб­ный Никита Стифат (Доб­ро­то­лю­бие. т. 5, 1, гл. 33), — мрач­ным и печаль­ным делает вид лица своего; — воз­де­лы­ва­тель же благих и бес­смерт­ных про­из­рас­та­ний в сердце, раду­ю­ще­еся и улы­ба­ю­ще­еся имеет лицо. Отсюда для всех, видя­щих добре, явно есть и бывает, кто нахо­дится еще в раб­стве нечи­стых стра­стей и кто осво­бо­дился от такого раб­ства зако­ном Духа». Можно ска­зать, что не одним видя­щим добре, но и зле видя­щим, по про­ти­во­по­лож­но­сти, виден сразу чело­век, сво­бод­ный от стра­стей: они бес­со­зна­тельно чув­ствуют в нем врага и нена­ви­дят его, как свет, пока­зы­ва­ю­щий невольно и обли­ча­ю­щий их тьму, не могшую стать светом. Так фари­сеи нена­ви­дели Христа и гнали Его за то именно, что Он, как свет Сам по себе, Своею жизнью невольно обна­ру­жи­вал их темные дела, был для них живою сове­стью.

Чело­век печать своего внут­рен­него «я», печать своей инди­ви­ду­аль­но­сти пола­гает реши­тельно на всем: опыт­ный взгляд, как известно, по почерку даже только пера верно судит о харак­тере писав­шего. Если зауряд­ных людей можем и на мело­чах рас­по­зна­вать, то тем более можем отли­чить людей необык­но­вен­ных, выде­ля­ю­щихся из толпы: они создают около себя какую-то осо­бен­ную атмо­сферу, и доста­точно при­бли­зиться к ним, взгля­нуть на них, что бы видеть это отли­ча­ю­щее их. «Как дра­го­цен­ное миро, — гово­рит святой Феодор Едес­ский (Доб­ро­то­лю­бие, т. 3, гл. 88), — хотя заклю­чено бывает в сосуды, но, нама­стив бла­го­уха­нием воздух жилища, не только близко к нему, но и вдали от него сто­я­щих испол­няет при­ят­ным ощу­ще­нием: так и бла­го­уха­ние доб­ро­де­тель­ной и бого­лю­би­вой души, всеми чув­ствами телес­ными будучи изда­ва­емо, всем, видя­щим сие, пока­зы­вает внутрь сокры­тую доб­ро­де­тель». «Как нося­щего аро­маты обна­ру­жи­вает бла­го­вон­ный запах и против воли его, так и име­ю­щий в себе Духа Гос­подня позна­ется по своим словам и по сми­ре­нию» (Лест­ница, сл. 26, поуч. 215). Итак, довольно верно можно опре­де­лить совер­шен­ного старца и по внеш­но­сти с пер­вого взгляда Иоанн Лествич­ник так опи­сы­вает стар­цев, кото­рых он видел в Египте (Лест­ница, сл. 4, поуч. 21): «Видел я укра­шен­ных белиз­ною анге­ло­вид­ною, кото­рые пришли в состо­я­ние глу­бо­чай­шего незло­бия и про­стоты упре­муд­рен­ной, про­из­воль­ной и бого­ис­прав­лен­ной. Ибо как лука­вый чело­век есть нечто двой­ствен­ное: один по наруж­но­сти, другой по сер­деч­ному рас­по­ло­же­нию, так про­стой не двой­стве­нен, но есть нечто единое. Про­стота же оных отцев была не без­рас­суд­ная и несмыс­лен­ная по при­меру старых людей в мире, кото­рых назы­вают выжив­шими из ума. По наруж­но­сти они были всегда кротки, при­вет­ливы, веселы: и слова, и нравы их были непри­творны, непри­нуж­денны и искренни, что не во многих можно найти; внутри же, в душе, они, как незло­би­вые мла­денцы, дышали Богом и настав­ни­ком своим, и на бесов и на стра­сти взи­рали твер­дым и стро­гим оком ума». Совер­шен­ных и опыт­ных стар­цев, таким обра­зом, отли­чать не трудно, но при выборе мы должны руко­во­диться еще и своей душев­ной поль­зой, т.е. кри­те­рием выбора должна слу­жить наша болезнь, если только мы сколько-нибудь познали себя. «Если ты пришел, — гово­рит тот же Иоанн Лествич­ник, — к неиз­вест­ному врачу и в неве­до­мую вра­чеб­ницу, то будь в ней как бы мимо­хо­дом; а между тем тайно рас­смат­ри­вай жизнь и духов­ную опыт­ность живу­щих там. Когда же от сил духов­ных худож­ни­ков и слу­жи­те­лей почув­ству­ешь пользу в твоих неду­гах, а осо­бенно если най­дешь между ними то, что и должно искать, т.е. вра­чев­ство против душев­ной над­мен­но­сти, тогда уже и при­ступи к ним.… и раз­дери пред ними, раз­дери хартию твоей воли» (Лествица, сл. 4, поуч. 94). «По каче­ству стра­стей наших должно рас­суж­дать, какому руко­во­ди­телю отдаться нам в пови­но­ве­ние, и сооб­разно с тем такого и избрать. Если ты невоз­дер­жен и удо­бо­пре­кло­нен на плот­скую похоть, то да будет твоим обу­чи­те­лем подвиж­ник и в отно­ше­нии к пище неумо­ли­мый, а не чудо­тво­рец и кото­рый готов всех при­ни­мать и уго­щать тра­пе­зою. Если ты высо­ко­ме­рен, то да будет твоим руко­во­ди­те­лем чело­век суро­вый и неуступ­чи­вый, а не крот­кий и чело­ве­ко­лю­би­вый. Нужно искать руко­во­ди­те­лей, при­лич­ных нашим неду­гам» (Лествица, сл. 4, поуч. 120). Нужно ска­зать, что святые отцы ука­зы­вают на иде­аль­ные черты стар­цев, сове­туют из совер­шен­ных выби­рать по сердцу своему старца, но таких руко­во­ди­те­лей мало. Как же быть, если нет подоб­ного совер­шен­ного настав­ника? Святые отцы вот что гово­рят на этот счет: «Молит­вами и сле­зами умоли Бога послать тебе руко­во­ди­теля без­страст­ного и свя­того» (Пре­по­доб­ный Симеон Новый Бого­слов, т. 5, гл. 33). «Если ты пре­бы­ва­ешь в обще­жи­тии, помо­лись усердно Богу, чтобы Он пока­зал тебе чело­века, кото­рый мог бы хорошо упасти тебя; ибо лучше назы­ваться уче­ни­ком уче­ника, а не жить само­чинно и оби­рать бес­по­лез­ные плоды своей воли» (Пре­по­доб­ный Симеон Новый Бого­слов; 12 слов в рус­ском пере­воде, сл. 7, Москва, 1869 г.). Важно при иска­нии искрен­нее жела­ние узнать волю Божию, молитва Богу и полное дове­рие к тому, что услы­шим, как к выра­же­нию воли Божией, а руко­во­ди­тель всегда най­дется.

«С вели­кою забот­ли­во­стью и вни­ма­тель­но­стью ищи руко­во­ди­теля, и если, по бла­го­дати Божией, най­дешь, а поис­кав, непре­менно най­дешь…» (Васи­лий Вели­кий, т. 5, стр. 51). «Еcли кто хочет истинно, — гово­рит авва Доро­фей, — всем серд­цем испол­нять волю Божию, то Бог нико­гда его не оста­вит, но вся­че­ски наста­вит по воле Своей. Поис­тине, если кто напра­вит сердце свое по воле Божией, то Бог про­све­тит и малое дитя ска­зать ему волю Свою.

Если же кто не хочет искренно тво­рить волю Божию, то, хотя он и к про­року пойдет, и про­року поло­жит Бог на сердце отве­чать ему сооб­разно с его раз­вра­щен­ным серд­цем, по Писа­нию: и пророк аще пре­льстится и речет слово, Аз Гос­подь пре­льстих про­рока того» (Иез.14:19. Поуч. 5), «И то дивно — гово­рит преосв. Феофан (Путь ко спа­се­нию, изд. 6‑е, стр. 259), — что ищу­щему искренно всегда пода­ется истин­ный руко­во­ди­тель. И руко­во­ди­тель, кто бы он ни был, всегда дает точное и верное руко­вод­ство, как скоро руко­во­ди­мый пре­да­ется ему всей душою и верою; — Сам Гос­подь уже блюдет такого пре­дан­ника. Молись, и Гос­подь укажет руко­во­ди­теля; пре­дайся руко­во­ди­телю, и Гос­подь научит его, как руко­во­дить тебя».

«Свой своего найдет». — гова­ри­вал оптин­ский старец отец Леонид, выра­жая тем, что искренно и от всей души ищу­щего спа­се­ния Бог при­ве­дет к истин­ному настав­нику: а кто при жела­нии спа­се­ния допус­кает в себе и чело­ве­че­ские рас­четы, двое­душ­ни­чает, не верит, сомне­ва­ется и само­оправ­ды­ва­ется, тот к такому настав­нику и совет­нику и попа­дет (Жиз­не­опи­са­ние, стр. 66). Магнит при­тя­ги­вает только срод­ное ему железо и сталь. «Ибо не непра­ве­ден Бог и не попу­стит, чтобы пре­льсти­лись те души, кото­рые с верой и незло­бием сми­ренно поко­рили себя совету и суду ближ­него» (Лествца, сл. 26, поуч. 110) «Гос­подь достой­ного руко­во­ди­теля изве­стит при­нять тебя, нести твои немощи. За два года Гос­подь сказал мне, что ты прий­дешь сюда», — гово­рит вели­кий старец уче­нику Иоанну (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 1). Вера нико­гда и нигде не посра­мит. Ищи руко­во­ди­теля и най­дешь, если совер­шен­ного настав­ника не най­дешь, то, по воле Божией, и недо­стой­ный тебя окор­мит. Гос­подь научит его дать потреб­ное сердцу твоему, а без духов­ного руко­во­ди­теля обой­тись нельзя. Для мир­ских людей тако­вым руко­во­ди­те­лем Бого­из­бран­ным явля­ются пас­тыри-свя­щен­ники, а для мона­ше­ству­ю­щих — насто­я­тели или старцы. «Воз­на­ме­рив­ши­еся пови­но­ваться Христу, не бросай себя, подобно негод­ному сосуду… но, (так или иначе) найдя настав­ника, предай себя со вер­шенно упразд­нен­ным, ни во что вменив и отри­нув всякую свою волю, чтоб ока­заться тебе подоб­ным чистому сосуду и, что вло­жено и тебе доб­рого, хра­нить к своей похвале и славе» (Тво­ре­ния свя­того Васи­лия Вели­кого, т. 5, стр. 50). «Пре­дайся с таким рас­по­ло­же­нием, — гово­рит Васи­лий Вели­кий, — с каким мла­де­нец, томи­мый голо­дом, пови­ну­ется кор­ми­лице, зову­щей к при­ня­тию пищи; или с каким рас­по­ло­же­нием чело­век, жела­ю­щий сохра­нить жизнь при опас­но­сти, пови­ну­ется тому, кто подает ему сред­ства к спа­се­нию (Кратк. прав. отв. 166). Ибо Богу не то, что по при­нуж­де­нию, но что по доб­ро­де­тели исправ­ля­ется, любезно есть. Доб­ро­де­тель же от про­из­во­ле­ния, а не от нужды бывает». «Сложи бремя свое на рамена дру­гого и пере­плы­вешь сию вели­кую пучину, будучи под­дер­жи­ваем руками других» (Лествица, сл. 4. поуч. 5). «При­вяжи обре­ме­нен­ную ладью твою к кораблю отцев твоих, и они упра­вят тебя к Иисусу, могу­щему даро­вать тебе сми­ре­ние и силу, paзум, венец и весе­лие…» (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 258).

Кто есть не во Христе, так тот против Христа;
Не может тот спа­стись, не знает он креста…
Кто б ни был ты таков, но помни, чело­век,
Не будешь друг Хри­стов — и не спа­сешься ввек.
Когда после­до­вать Спа­си­телю не ста­нешь,
Рас­суд­ком соб­ствен­ным всегда себя обма­нешь,
А ты, коль хочешь быть Хри­стов, — с того начни:
Всю волю умертви и плоть свою распни…
(Геор­гий затвор­ник Задон­ский)

Глава 3

Мудрые старцы — тук для братии, ума­ща­ю­щий и укреп­ля­ю­щий душу
(Святой Ефрем Сирин).

В чем заклю­ча­ется стар­че­ство? — Сущ­ность стар­че­ского устро­е­ния заклю­ча­ется и том, что из среды под­ви­за­ю­щейся братии, в скиту или обще­жи­тии, изби­ра­ется один, опыт­ный в духовно-аске­ти­че­ской жизни и заве­домо бла­го­че­сти­вый инок руко­во­ди­те­лем, духов­ным отцом, стар­цем. Доб­ро­воль­ные уче­ники идут во всякое время к избран­ному старцу, рас­кры­вают пред ним всю свою душу, откры­вают помыслы, поступки и жела­ния, спра­ши­вают сове­тов и по его бла­го­сло­ве­нию реши­тельно все делают. Духов­ные чада отка­зы­ва­ются от своей воли, мыслей и разу­ме­ний, все это пере­дают старцу-руко­во­ди­телю, без­условно, без­пре­ко­словно, без раз­мыш­ле­ния пови­ну­ясь ему. Осо­бен­ность стар­че­ского устро­е­ния, срав­ни­тельно с дру­гими видами мона­ше­ского житель­ства, как мы уже ска­зали, заклю­ча­ется именно в стро­гом и полном при­ме­не­нии обета послу­ша­ния по отно­ше­нию к руко­во­ди­телю старцу. «Даждь кровь и приими дух», «оставь свои хоте­ния и разу­ме­ния, чтобы сотво­рить Боже­ския хоте­ния и разу­ме­ния» — вот духов­ное знамя стар­че­ского устро­е­ния. Старец ста­но­вится для уче­ни­ков умом, сове­стию и серд­цем, чрез кото­рое кровь есте­ствен­ным обра­зом рас­пре­де­ля­ется, дви­жется и обра­ща­ется. Старец — это твер­дый дуб, около кото­рого воз­рас­тают обви­ва­ю­щи­еся круг него слабые рас­те­ния, в оди­ночку поги­ба­ю­шие от бурь и ветра.

Старец — это корм­чий корабля. «Жизнь чело­ве­че­ская — море, по кото­рому мы, как в корабль какой, в тело сие вошедши, мыс­ленно плывем и плывем непре­станно: день и ночь, в непо­году и бурю — и море это бед­ственно, и не только бед­ственно, но и длинно, сораз­мерно с длин­но­стью нашей жизни, и о нем столько страш­ных бурных вол­не­ний взды мается духами злобы, столько пира­тов — демо­нов напа­дает, пото­пить нас поку­ша­ясь, что и ска­зать нельзя (Пс.58:15, 16), Но дер­жать в руках кор­мило и бод­ренно вести корабль среди под­вод­ных камней, отме­лей и бурь, и иметь посто­янно очи обра­щен­ными на небо, при­смат­ри­ваться к звез­дам правды и по ним направ­лять пла­ва­ние, доста­вить корабль без­опасно в при­ста­нище спа­се­ния — в том дело и слу­же­ние сто­я­щего у кор­мила руко­во­ди­теля» (Святой Феодор Студит; Доб­ро­то­лю­бие, т. 4, гл. 308 и 36).

Сущ­ность и вся сила стар­че­ского руко­вод­ства — стар­че­ства — заклю­ча­ется в завете между стар­цем и уче­ни­ком, но кото­рому пред лицом Бога духов­ный отец — старец берет на себя дело руко­вод­ства души уче­ника ко спа­се­нию, а ученик без­бо­яз­ненно всего себя, с душою и телом, пре­дает настав­нику. «Если соблю­дешь мою запо­ведь, паче же Божию, испо­ве­даю, что отве­чаю за тебя в день оный, в кото­рый Бог имеет судить тайная чело­ве­ков». (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 58), — гово­рит старец. «Как железо куз­нецу, предаю себя тебе, свя­тей­ший отче, в пови­но­ве­ние» (Лествица, сл. 4, 23), — гово­рил послуш­ник Исидор своему старцу.

Пол­ней­шее пре­да­ние себя, отре­че­ние от своей воли, мыслей и жела­ний, полная невме­ня­е­мость, омерт­ве­лость (Лествица, сл. 4, 3) — вот глав­ное тре­бо­ва­ние от уче­ника, жела­ю­щего жить под стар­че­ским окорм­ле­нием. При­ня­тие, очи­ще­ние и совер­шен­ство­ва­ние души уче­ника, реши­тель­ное уве­ре­ние в ее спа­се­нии, ответ за нее пред судом Божиим — вот обя­зан­но­сти старца. Таковы глав­ные усло­вия завета между уче­ни­ком и стар­цем. На почве хри­сти­ан­ской само­от­вер­жен­ной любви он только и воз­мо­жен. Отре­че­ние от своей воли ради воли Божией (Мф.16:24) не есть ли выра­же­ние само­от­вер­жен­ной любви к Богу со сто­роны уче­ника, как и мате­рин­ский уход, спо­стра­да­ние уче­нику и нрав­ствен­ная ответ­ствен­ность за него пред Богом: «аще в чесом обиде, или должен есть, мне сие вмени» (Филим.1:18), не есть ли выра­же­ние той же само­от­вер­жен­ной любим со сто­роны старца? Не скреп­ля­ется этот духов­ный завет и соки ника­кими пись­мен­ными доку­мен­тами, но крепко запе­чат­ле­ва­ется на скри­жа­лях сердца: неви­ди­мый для людей, он так оче­ви­ден уче­нику и старцу, что они, как по писан­ному, видят и чув­ствуют малей­шее нару­ше­ние его и укло­не­ние от него, читая то в сердце своем. Как крепок и нераз­ры­вен этот союз, можно судить по сле­ду­ю­щим двум при­ме­рам. Пре­по­доб­ный Феодор Студит пишет: «Один старец нало­жил запре­ще­ние на уче­ника за неис­пол­не­ние пове­ле­ния и, не успев дать раз­ре­ше­ния, умер. Ученик после его смерти ищет раз­ре­ше­ния от нало­жен­ного на него запре­ще­ния, но к кому он ни обра­щался, никто не осме­ли­вался испол­нить его просьбы и отсы­лал его к боль­шему; нако­нец ученик обра­тился к Кон­стан­ти­но­поль­скому пат­ри­арху Гер­ману со своею прось­бою, но ни пат­ри­арх, ни собран­ный им собор архи­ереев не могли раз­ре­шить епи­ти­мию старца, о кото­ром неиз­вестно даже, имел ли он сан свя­щен­ства» (Феодор Студит, оглас. поуч. 33).

Другой пример. В про­логе 15 октября повест­ву­ется; «Один сирий­ский послуш­ник нару­шил послу­ша­ние, воз­ло­жен­ное на него стар­цем, и, пре­зрев запре­ще­ние, ушел в Египет. Здесь, в Алек­сан­дрии, после долгих и вели­ких подви­гов он испо­ве­дал Христа и после истя­за­ний умер муче­ни­че­ски. Но когда хри­сти­ане хоро­нили его тело, почи­тая его уже святым, три раза слу­ча­лось, что на литур­гии после диа­кон­ского воз­гласа: «огла­шен­ные изы­дите», рака с телом этого муче­ника, ко все­об­щему удив­ле­нию, сры­ва­лась с места и неви­ди­мою силою уно­си­лась на паперть, а по окон­ча­нии литур­гии опять сама собою поста­нов­ля­лась во храме. Когда же узнали при­чину этого явле­ния, кро­ю­щу­юся в том, что стра­сто­тер­пец нару­шил послу­ша­ние и связан клят­вой старца, и при­гла­сили этого старца раз­ре­шить своего послуш­ника от запре­ще­ния, рака уже не тро­га­лась с места. При вели­ких подви­гах муче­ни­че­ства для увен­ча­ния подвиж­ника тре­бо­ва­лось еще,  значит,  раз­ре­ше­ние стар­че­ское»

Спро­сят: зачем такое полное под­чи­не­ние послуш­ника старцу, где же сво­бода нашей воли? Отве­чаем: по немощи своей чело­век не может цели­ком и сразу пре­даться Богу, сле­до­вать за Хри­стом, — он должен сна­чала при­вык­нуть к огра­ни­че­нию само­лю­бия, свое­во­лия и про­из­вола, посте­пенно отсе­кать свою волю само­от­вер­жен­ным испол­не­нием воли люд­ской ради Бога, чтобы взамен своей потом взять Божию волю, — должен сна­чала вос­пи­тать любовь и веру путем сожи­тия с чело­ве­ком, веру­ю­щим и любя­щим Бога, отдать свою волю и душу в душу и волю старца с тем, чтобы он предал их Богу. «Наша воля, — по словам аввы Пимена (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 239; авва Доро­фей, поуч. 5), — есть медная стена между чело­ве­ком и Богом. Она есть как бы камень, про­ти­во­сто­я­щий, сопро­тив­ля­ю­щийся и про­ти­во­дей­ству­ю­щий воле Божией. И когда только чело­век оста­вит свою волю, он может ска­зать: о Бозе моем прейду стену, Бог мой, непо­ро­чен путь Его» (Пc.17:30, 31). «Кто хочет испол­нять волю свою, тот сын диа­вола… не пре­льщай­тесь от диа­вола и не сле­дуйте (вну­ше­ниям) своей воли, во вред себе, нико­гда не будет по воле вашей, ибо зло не истре­бит зла» (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 548). Раз­ру­шить эту медную стену, оста­вить свою волю при помощи старца и хочет ученик. Ибо «мно­гими опы­тами дока­зано, что монахи нико­гда не могут поту­шить в себе пла­мень гнева, печали, нечи­стоты, не могут при­об­ре­сти истин­ного сми­ре­ния… если не научатся прежде под­чи­нять свою волю воле настав­ника» (Святой Иоанн Кас­сиан, см. ист. мона­ше­ства вост. П. Казан­ского, стр. 145).

Итак, под­чи­не­ние старцу — не отри­ца­ние сво­бод­ной воли чело­века: как слу­же­ние делу нрав­ствен­ного совер­шен­ство­ва­ния — сле­до­ва­ние за Хри­стом, раб­ство Ему, сво­бо­дя­щее от бре­мени грехов и стра­стей (Ин.8:32 и далее), так и под­чи­не­ние ради Его, и осо­бенно высо­кому совер­шен­ство­ван­ному духу, — есть под­чи­не­ние лучшим тре­бо­ва­ниям своего соб­ствен­ного духа. Здесь доб­ро­вольно пре­дают себя в раб­ство для того, чтобы ни их руко­пи­са­нии напи­сано было право нa сво­боду (Леств. 4, 5). Нe стес­не­ние здесь, значит, сво­боды, а стес­не­ние чисто живот­ного чело­ве­че­ского про­из­вола ради сво­боды истин­ных чад Божиих. Не тяже­лое раб­ское чув­ство нена­ви­сти в осно­ва­нии само­от­вер­жен­ного подвиж­ни­че­ства, а сво­бод­ная сынов­няя любовь к Отцу — Богу. Ведь нрав­ствен­ная хри­сти­ан­ская сво­бода заклю­ча­ется не в свое­во­лии, а в само­огра­ни­че­нии, как и поли­ти­че­ская — не в анар­хии, а в управ­ле­нии.

Что же такое старец?  Одного афон­ского монаха — духов­ника спро­сили, отчего в насто­я­щее время мало хоро­ших стар­цев. — «Оттого, — отве­тил он, — что теперь мало хоро­ших послуш­ни­ков. Первые обра­зу­ются из послед­них» (Жиз­не­опи­са­ние оптин­ского старца Лео­нида, прим., стр. 54). И это верно: старец — это инок, про­шед­ший путь послу­ша­ния, из послу­ша­ния же став­ший стар­цем — руко­по­да­те­лем других. Что слу­же­ние старца — про­дол­же­ние послу­ша­ния, то пока­зы­вает и самое его избра­ниe: он не сам напра­ши­ва­ется и берет на себя знание старца, но, подобно тому, как в древ­не­хри­сти­ан­ской церкви общий голос паствы изби­рал достой­ней­шего в епи­скопы и пре­сви­теры, и старца изби­рает братия. «Я, кажется, все бы бросил и сидел один в келии, это так, кажется, и жела­ется: да воля не моя», — гово­рил один рус­ский старец (Мака­рий Оптин­ский. Письма к мона­хи­ням, т. 4, стр. 78). Святой Иоанн Кас­сиан повест­вует, что в еги­пет­ских мона­сты­рях исклю­чи­тельно насто­я­тель­ство пору­ча­лось инокам, про­шед­шим опытно послу­ша­ние (Свя­ти­тель Игна­тий Брян­ча­ни­нов. Аске­ти­че­ские опыты, т. 1, стр. 541).

Самое назва­ние старец, есть точ­ней­ший пере­вод слова пре­сви­тер (по гре­че­ски presvis — ста­рей­ший, старик), — назва­ние, при­су­щее вся­кому пас­тырю-свя­щен­нику. Но не все, однако, старцы были свя­щен­ни­ками: у пре­по­доб­ного Паф­ну­тия Боров­ского (Житие 1 мая) в мона­стыре было до 700 братий, руко­во­ди­мых стар­цами, из коих не было ни одного свя­щен­ника. И нужно ска­зать, что откро­ве­ние помыс­лов пред стар­цами во испол­не­ние апо­столь­ского пре­да­ния: испо­ве­дайте друг другу согре­ше­ния, яко да иcцeлеeтe (Иак.5:16) не есть испо­ведь, как таин­ство. Старец не есть духов­ник, хотя, может быть, часто бывает и им, а просто опыт­ный, при­ни­ма­ю­щий откро­ве­ния и дающий советы инок, и лишь тому дающий совет, кто сам к нему обра­ща­ется.

Ста­но­вясь стар­цем, изби­ра­е­мый берет на себя труд­ней­шим подвиг — подвиг послу­ша­ния и вели­кую ответ­ствен­ность за души, вве­ря­е­мые и вве­ря­ю­щи­еся ему; к нему отно­сятся стро­гие слова Иеговы: «Души их от руки твоея взыщу». Он ста­но­вится ответ­ствен­ным стра­жем за пови­ну­ю­щихся ему по апо­столь­скому завету: «Пови­нуй­теся настав­ни­кам вашим и поко­ряй­теся, тии бо бдят о душах ваших, яко слово воз­дати хотяще» (Евр.13:17). «Если ты от Бога полу­чил дар пред­ви­деть бури, то явно пред­воз­ве­щай о них нахо­дя­щимся с тобою в корабле. Если не так, то ты будешь вино­вен в кру­ше­нии корабля, потому что все с полною дове­рен­но­стью воз­ло­жили на тебя управ­ле­ние оного» (Лествица. Сл. к паст., гл. 5). «Если и тот, кто обла­дает словом на пользу, но не сооб­щает оного обильно, не оста­нется нена­ка­зан­ным; то какая, дума­ешь, воз­люб­лен­ный, опас­ность угро­жает тем, кото­рые дея­тель­ным своим содей­ствием могут помочь зло­ст­раж­ду­щим, и не помо­гают?

Избав­лен ты Богом? — избав­ляй других. Спасен? — и сам спасай вле­ко­мых на смерть. Искуп­лен? — не ску­пись на искуп­ле­ние умерщ­влен­ных демо­нами» (Там же, гл. 13). Самое пас­тыр­ское слу­же­ние старцу, попе­че­ние о спа­се­ние вве­ря­ю­щихся ему, внеш­нее управ­ле­ние ими и внут­рен­нее душев­ное бла­го­устро­е­ние их должно выра­жаться (поль­зу­емся сло­вами свя­ти­теля Фео­фана Затвор­ника) в сле­ду­ю­щем: кто ретив, направь как лучше; кто ослаб, воз­буди рев­ность: кто укло­нился в сто­рону, воз­веди на долж­ный путь: кто горем уби­ва­ется, утешь и вооду­шеви: кто берется не за то, что погоже, вра­зуми; поссо­ри­лись, при­мири: обида про­изо­шла, рас­суди право; бед­ность угне­тает, устрой помощь; не пони­мают чего, разъ­ясни; стра­сти кого одо­ле­вают, укажи, как спра­виться с ними. Так всегда — когда словом, когда делом, когда стро­го­стью, когда лаской, когда один, когда сообща, имея одно в виду, да будут все совер­шенны и ни в чем же лишены (Иак.1:4). Старец знает, что успех его слу­же­ния зави­сит от его нрав­ствен­ного совер­шен­ства: не столь сильно его слово, как жизнь, и чем нрав­ственно он выше стоит, тем боль­ший успех в своем слу­же­нии имеет. «Руко­вод­ство при­ме­ром дел, — гово­рит святой Гри­го­рий Нис­ский, — гораздо дей­стви­тель­нее, чем настав­ле­ние сло­вес­ное: всякое слово, без дел явля­е­мое, как бы ни было крас­но­ре­чиво состав­лено, подобно без­душ­ному изоб­ра­же­нию, кото­рому краски и цвета при­дают неко­то­рый вид живо­сти; а кто сотво­рит и научит («велий наре­чется в цар­ствии небес­ном» — Мф.5:19), тот есть истинно живой чело­век, цве­ту­щий кра­со­тою, дей­ству­ю­щий и дви­жу­щийся» (Тво­ре­ния, т. 7, стр. 383). «Пас­тырь, — по словам свя­ти­теля Тихона Воро­неж­ского, — не столп, сто­я­щий при пути и лишь пока­зы­ва­ю­щий дорогу в город и сам недвижно сто­я­щий, а пере­до­вой вождь других, отве­ча­ю­щий за других и за  них под­вер­га­ю­щийся напа­де­ниям» (Тво­ре­ния, т. 3. стр. 357). Старец учит тому, чему сам уже научился; «врачу, исце­лися сам»; и «врач — лишь ум, себя увра­че­вав­ший и других вра­чу­ю­щим тем, чем сам увра­че­вался» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 3. гл. 44, бла­жен­ный авва Фалас­сий 2‑я 100). «Вели­кий стыд для настав­ника, — гово­рит Иоанн Лествич­ник, — молиться Богу о даро­ва­нии послуш­нику того, чего сам не стяжал» (Сл. к паст., гл. 3). Он должен «дея, учить», «не пред­ла­гать то пра­ви­лом, что сам не испол­нил делом» (Святой Анто­ний Вели­кий, Доб­ро­то­лю­бие, т. 1. стр. 101).

Духовно сли­ва­ясь с уче­ни­ками, старец подав­ляет в себе само­лю­бие и воз­гре­вает любовь. До чего воз­го­ра­лась и горела любовь стар­цев к немощ­ным послуш­ни­кам, можно судить по сле­ду­ю­щим при­ме­рам. Так, один вели­кий старец (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий) ранее всякой просьбы молился об уче­ни­ках. «Я прежде про­ше­ния вашего, — гово­рил он им, — ради горя­щей во мне любви Христа, ска­зав­шего: воз­люби ближ­него твоего, яко сам себе (Мрк.12:31), не пре­стаю день и ночь молиться Богу, чтобы Он сделал вас Бого­нос­ными. Я как отец хочу вклю­чить детей своих в свет­лые воин­ства цар­ские, тогда как они сами не забо­тятся о сем» (отв. 109). «Я сладце, — гово­рил он дру­гому, про­сив­шему у него хода­тай­ства пред Богом, — сладце пола­гаю душу мою на смерть за тебя; скажу тебе слово Руфи; да не будет ми раз­лу­ча­тися от тебя, но смерть раз­лу­чит между мною и тобою» (Руф.1:16. Отв. 57). «Я побо­лел, — гово­рит он же скор­бя­щему и сму­щен­ному от иску­ше­ния своему уче­нику, — побо­лел серд­цем так сильно, как ни когда, — осо­бенно вспом­нив слова Апо­стола: кто изне­мо­гает и не изне­мо­гаю? кто соблаз­ня­ется и аз не раз­жи­за­юся? (2Кор.11:29). И еще: аще страж­дет един уд, с ним страж­дут и все уди (1Кор.12:26). Если я и не поступлю по-апо­столь­ски, но слышал, что Апо­стол запо­ве­дал радо­ваться с раду­ю­щи­мися и пла­кать с пла­чу­щими» (Рим.12:15. Отв. 57).

Обиль­ная и само­от­вер­жен­ная любовь старца, есте­ственно, тре­бует обна­ру­же­ния и обна­ру­жи­ва­ется именно в спо­стра­да­нии сора­до­ва­нии и помощи всем обра­ща­ю­щимся к нему за сове­том. Все слу­же­ние старца — про­яв­ле­ние его любви. Спа­се­ние ближ­них старцы свя­зы­вают со своим и готовы ради помощи ближ­ним тер­петь уко­ризны и поно­ше­ния. — Защи­ща­ясь от завист­ли­вых наре­ка­ний, старец пре­по­доб­ный Сера­фим Саров­ский гово­рил: «Поло­жим, что я затворю двери моей келлии. При­хо­дя­щие к ней, нуж­да­ясь в слове уте­ше­ния, будут закли­нать меня Богом отво­рить двери и, не полу­чив от меня ответа, с печа­лию пойдут домой… Какое оправ­да­ние я могу тогда при­не­сти Богу на страш­ном Суде Его?» (Житие пре­по­доб­ного Сера­фима, 1884 г., стр. 136)

На запре­ще­ние не при­ни­мать при­хо­дя­щих за сове­том мир­ских посе­ти­те­лей (на стар­че­ство смот­рели, как на нов­ше­ство) старец Леонид Оптин­ский гово­рит: «Пою Богу моему дон­деже есмь (Пс.145:2). Что же? берите, судите меня, если на то дана вам власть. Я живу и хожу пред Богом моим, живу для ближ­них моих, отки­нув всякое лице­ме­рие и страх мир­ского суда, я не боюсь никого, кроме Бога. Когда совесть моя мирна, сердце весело играет, как у мла­денца, когда вся жизнь моя была одним днем слу­же­ния моему старцу и детям моим о Христе, то чего мне опа­саться?»,

«Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер раз­ве­дите, хоть на огонь поставьте, я буду тот же Леонид. Я к себе никого не зову, а кто при­хо­дит ко мне, тех гнать не могу от себя. Осо­бенно в про­сто­на­ро­дии многие поги­бают от нера­зу­мия и нуж­да­ются в духов­ной помощи. Как могу пре­зреть их вопи­ю­щие душев­ные нужды?» (Жиз­не­опи­са­ние оптин­ского старца Лео­нида, стр. 64 и 48).

И старец Амвро­сий пишет в одном письме; «…могу ли я вас оста­вить, когда я, по недо­статку истин­ного рас­суж­де­ния, пре­зрел свое — душу и соб­ствен­ное спа­се­ние оста­вил на про­из­вол судьбы, мняся забо­титься о душев­ной пользе ближ­них. Не знаю, есть ли кто нера­зум­нее меня? Будучи немо­щен крайне телом и душою, беруся за дела силь­ных и здо­ро­вых душевно и телесно»…

В другом письме он же пишет: «Правду ска­зать, что мне не сле­до­вало бы учить лучших себя ради непо­треб­ства моего духов­ного; но мне жаль тебя, когда вижу, что враг тебе очень доса­ждает своими злыми коз­нями; и этой жало­стью побеж­да­юсь и убеж­да­юсь объ­яс­нять тебе такие вещи, кото­рые выше меня»… (Из писем старца Амвро­сия. Душе­по­лез­ное чтение. 1896 г.. январь и август, стр. 617). Любовь к немощ­ной братии побуж­дала и затвор­ни­ков остав­лять столь вожде­лен­ное для них молит­вен­ное уеди­не­ние. Один из них, Геор­гий, нахо­див­шийся в затворе в Задон­ском Бого­ро­диц­ком мона­стыре 17 лет († 1837 г.), гово­рил; «В каком я нахо­дился уте­ше­нии во дни моего уеди­не­ния! Желал бы все минуты жизни посе­тить оному, но жаль оста­вить вас без посе­ще­ний. Вы без меня впа­дете в уныние и сухость души, а потому и убеж­да­юсь я пожерт­во­вать для беседы с нами хотя малым вре­ме­нем» (Собра­ние писем Затвор­ника Геор­гия Гри­го­рова, стр. 26). Любовь откры­вала уста мол­чаль­ни­ков и дви­гала пер­стами их по хартии, застав­ляя писать. «Я, воз­люб­лен­ные, — гово­рит о себе «иску­шен­ный в десных и шуиих» святой Исаак Сирин, — поелику вдался в юрод­ство, то не могу сохра­нить тайну в мол­ча­нии, но дела­юсь несмыс­лен­ным для пользы братии, потому что такова истин­ная любовь: она не может содер­жать что-либо втайне от воз­люб­лен­ных своих» (сл. 38).

Само­от­вер­жен­ная, чисто мате­рин­ская любовь3 старца застав­ляет его брать на себя даже непо­силь­ное. — Когда один послуш­ник (Авва Доро­фей) просил вели­кого старца поне­сти его грехи, старец отве­чал: «Ты про­сишь о деле, пре­вы­ша­ю­щем мои силы, но нахожу тебе меру любви; по при­вер­жен­но­сти к тебе я беру на себя и понесу твое бремя» (отв. 19, Доро­фею4); «думая, что имею любовь к Богу — состра­да­тель­ному и мило­сти­вому Вла­дыке — я реша­юсь ска­зать: беру теперь на себя поло­вину твоего бре­мени (отв. 163). Если хочешь все воз­ло­жить на меня, то ради послу­ша­ния; при­ни­маю сие (отв. 164 ср. и отв. 10); дам ответ за тебя в день Суда (58)». «Бог знает, что ни часа, ни мгно­ве­ния ока не прой­дет без того, чтобы я не имел тебя в памяти и не молился за тебя (отв. 204)»… Нако­нец, из-за той же любви, в другом месте, подобно Моисею, молив­ше­муся Богу и гото­вому пре­дать себя за народ свой, этот вели­кий старец гово­рил: «Помо­лись обо мне, чтобы я с дерз­но­ве­нием мог изречь: Отче, даждь ми, да идеже буду аз, будут (Ин.16:24) и дети мои. Поверь мне, брат, что дух мой усерд­ствует ска­зать моему Вла­дыке, кото­рый раду­ется о про­ше­нии рабов своих: Вла­дыко! или вместе со мною введи и чад моих в цар­ство Свое, или изгладь и меня из книги Твоей» (отв. 110).

И эта только любовь дает силы старцу вести тер­пе­ливо уче­ника по труд­ному и тер­ни­стому пути совер­шен­ства и пере­но­сить из-за него скорби. Ибо «бывает иной раз, что учи­тель пре­да­ется без­че­стию и под­вер­га­ется иску­ше­ниям за полу­чив­ших от него духов­ную пользу. Ибо, гово­рит, мы без­честны и немощны: вы же славны и крепки в Христе» (1Кор.4:10; пре­по­доб­ный Иоанн Кар­па­ф­ский, 35 уве­ща­тельн. гл., Доб­ро­то­лю­бие, т. 3). Своею само­от­вер­жен­ною любо­вию старец вос­пи­ты­вает к себе любовь послуш­ника, и послуш­ник, когда знает, что около него есть чело­век, жела­ю­щий ему блага душев­ного столько же, сколько он сам себе желает, и даже более его самого, само­от­вер­женно и без­ко­рыстно любя­щий его, то невольно стре­мится оправ­дать это бла­го­же­ла­ние дру­гого. Помимо жела­ния самого блага и уго­жде­ния Богу, у него, помимо его воли и созна­ния, явля­ется жела­ние не оскор­бить любя­щего его настав­ника. Своим све­тиль­ни­ком — любо­вью и при­ме­ром — старец воз­жи­гает и раз­ду­вает в уче­нике искру любви к себе и Бoгy, насаж­дает и воз­ра­щает у послуш­ника зерно веры, на кото­ром растет древо без­пре­ко­слов­ного послу­ша­ния, спа­са­ю­щее и уче­ника и старца. К вос­пи­та­нию любви и веры в послуш­нике и должно быть, соб­ственно, направ­лено все стар­че­ское окорм­ле­ние, и старец тща­тельно должен охра­нять любовь и веру в послуш­нике само­под­дер­жа­нием и себя на высоте. «Насколько насто­я­тель видит к себе веру, как послуш­ни­ков, так и мир­ских посе­ти­те­лей, на столько он обязан со всяким опа­се­нием блюсти себя во всем, что делает и гово­рит, зная, что все смот­рят на него как на глав­ный обра­зец, и все от него при­ни­мают за пра­вило и закон»: чтобы не подо­рвать веру эту, пред­сто­я­тель не объ­яв­ляет свои недо­статки (Лествица, Слово к пас­тырю, гл. 5 и 2 и гл. 8, 2). Чтобы не отвра­тить от себя немощ­ных послуш­ни­ков, старец хранит при себе и их откро­ве­ния. «Если брат придет к тебе и откроет свои помыслы, — смотри, никому их не пере­ска­зы­вай, но молись о себе и о нем, да спасет вас Гос­подь обоих» (Святой Анто­ний Вели­кий, Доб­ро­то­лю­бие. т. 1, стр. 101). «Нигде не видно, чтобы Бог, приняв испо­ведь, обна­ру­жил грехи каю­ще­гося: ибо Он отвра­тил бы этим греш­ни­ков от испо­веди и недуж­ных сделал бы неис­цель­ными. Итак, хотя бы мы имели дар про­зор­ли­во­сти, не должны пре­ду­пре­ждать согре­шив­ших изъ­яв­ле­нием их грехов, но побуж­дать их к испо­ве­да­нию гада­тель­ными выра­же­ни­ями. По испо­ве­да­нии же должны мы удо­сто­и­вать боль­шею, нежели прежде, попе­че­ния и сво­бод­ней­шего к нам доступа: ибо чрез это они более пре­успе­вают в вере и любви к нам» (Лествица, Сл. к наст., гл. 13).

Вообще, невоз­му­тимо сто­я­щий выше житей­ских дрязг и тре­вол­не­ний старец должен снис­хо­дить к немо­щам послуш­ника, береж­ливо охра­нять», как нежный цве­то­чек от силь­ного и ран­него мороза, его неокреп­нув­шую веру и любовь от соблаз­нов. «Если иные юны, — гово­рил пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник, — или немощны, то необ­хо­димо нам под­нять и нести их на своих раме­нах, пока не прой­дут эту дверь под­линно узкого входа…» (Сл. к паст., гл. 14). «Вопро­сил некто авву Пимена: «Если я увижу пре­гре­ше­ние брата моего, то подо­бает ли мне покрыть его?». Пре­по­доб­ный отве­чал: «Если покроем пре­гре­ше­ния брата, и Бог покроет наши пре­гре­ше­ния» (Житие 27 авгу­ста). Пре­по­доб­ный же Пимен на вопрос стар­цев; если мы увидим братии, дрем­лю­щих во время службы, поз­во­лишь ли тол­кать их, чтобы они просну­лись и бдели, отве­чал: «Если я увижу брата дрем­лю­щего, то положу голову его на колена мои и упокою его» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 248).

Но снис­хож­де­ние старца, конечно, должно быть не в ущерб спра­вед­ли­во­сти. И старцу нет нужды при­бе­гать ко лжи и при­твор­ству: его искрен­ность и прав­ди­вость — всe­по­беж­да­ю­щая сила. Они обна­ру­жи­ва­ются в речах и в обра­ще­нии: он гово­рит просто и искренно, не нуж­да­ется, как выра­зился старец Леонид Оптин­ский, в уче­ного штиля поли­тике и душев­ного  чело­ве­че­ства худо­же­ствен­ном  сооб­рат­ще­нии… непри­твор­ство, неко­вар­ство, откро­вен­ность души — вот что при­ятно сми­рен­ному серд­цем Гос­поду. Аще не будете, яко дети, не вни­дите в цар­ство Божие. За что он, старец, купил, за то и про­дает» (Жиз­не­опи­са­ние старца Лео­нида, стр. 69).

Пас­тыр­ская оте­че­ская любовь старца, по кото­рой он берет на себя обя­зан­ность окорм­ле­ния других, и его духов­ная опыт­ность ука­зы­вают ему и самый путь окорм­ле­ния. «Любовь, — по словам свя­того Тихона, — сыс­ки­вает слова, коими можно сози­дать ближ­него, она пред­став­ляет и способ, и ум и язык направ­ляет» (Тво­ре­ния, т. 2, стр. 319).

Ясное дело, что старец, как и всякий вос­пи­та­тель, сооб­ра­зу­ется с нрав­ствен­ною при­ро­дой и раз­ви­тием послуш­ника. Он прежде всего тер­пе­ливо, лас­ково и вни­ма­тельно выслу­ши­вает вся­кого обра­ща­ю­ще­гося к нему за сове­том, опре­де­ляет недуг и соот­вет­ственно этому дает потреб­ное каж­дому. «У него, старца, есть время и сми­рен­но­муд­рию, и власти, и обли­че­нию, и уте­ше­нию, и дерз­но­ве­нию, и снис­хож­де­нию, и стро­го­сти и вообще вся­кому делу» (Тво­ре­ния Васи­лия Вели­кого, т. 5, стр. 268) Одному нужно лишь только, чтобы его вни­ма­тельно выслу­шали, за неиме­нием сочув­ству­ю­щего слу­ша­теля он не знает, кому выска­зать наки­пев­шее на душе: дру­гому нужен совет, как посту­пать в извест­ном случае, тре­тьему нужно состра­да­ние и вра­чев­ство духов­ное и т.п., старец всем дает потреб­ное: пер­вого вни­ма­тельно выслу­ши­вает, вто­рому дает совет, тре­тьему при­пи­сы­вает вра­чев­ство, колеб­лю­ще­гося под­дер­жи­вает и обод­ряет, сла­бо­ха­рак­тер­ного укреп­ляет и отча­яв­ше­гося уте­шает, согре­шив­шего при­во­дит к пока­я­нию и исправ­ле­нию и т.д.

И лекар­ства он, соот­вет­ственно болезни, упо­треб­ляет разные. «Не всем одно бывает нужно: одному нужен остен, дру­гому узда, тому епи­ти­мья, этому про­ще­ние, тре­тьему обли­че­ние и уве­ща­ние: у вся­кого своя страсть, свои навыки: с ними надобно согла­со­вать и вра­че­ва­тель­ные приемы» (Пре­по­доб­ный Феодор Студит, 131 г, Доб­ро­то­лю­бие. т. 4). «Одним нужно млеко, как мла­ден­ству­ю­щим, а другим — твер­дая пища. Не всем, при­хо­дя­щим к послу­ша­нию, настав­ник гово­рит: путь сей узок и тесен (Мф.7:14), и не каж­дому: иго сие благо и бремя легко» (Лествица, Слово к пас­тырю, 12 гл. 1 и 7, 2). «Укор крепку, а похвала рас­слаб­лен­ному к добрым делам душу соде­лы­вает» (Илия Экдик) — и если сми­рен­ные под­чи­ня­ются слову, то воз­гор­див­ши­еся поко­ря­ются сми­ре­нием. «Что иногда бывает, — гово­рит пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник,  вра­чев­ством для одного, то для дру­гого отрава, а иногда одно и то же одному и тому же в одно время вра­чев­ство, и другое — отрава» (сл. 26, поуч. 25). Кроме того, всякая болезнь, всякая страсть, осо­бенно обра­тив­ша­яся в навык — уста­ре­лая, не под­да­ется ско­рому лече­нию и много, кроме опыта, нужно иметь тер­пе­ния и любви, чтобы иско­ре­нить ее. Она под­да­ется лишь насто­я­тель­ному, ров­ному и тер­пе­ли­вому лече­нию. И на тер­ни­стом пути духов­ного совер­шен­ство­ва­ния, в деле посте­пен­ного и без­оста­но­воч­ного воз­ве­де­ния духов­ных чад по лест­нице доб­ро­де­тели тре­бу­ется боль­шая бди­тель­ность со сто­роны старца.

«Чело­век по гре­хо­па­де­нии связан дво­я­кого рода узами: а) делами житей­скими, любо­вью к миру и всему види­мому: б) втайне опу­тана и ско­вана душа его око­вами тьмы, свя­зана духами злобы» (Святой Мака­рий Вели­кий,  21, бес. 2‑я). Посте­пенно раз­ре­шить послуш­ника от этих дво­я­кого рода уз и хочет старец. Педа­го­ги­че­скими сред­ствами для того, кроме слова и при­мера, служат осо­бенно про­из­воль­ные труды и лише­ния, кото­рые к иску­ше­нию и укреп­ле­нию послуш­ника нала­га­ются стар­цем. О зна­че­нии вся­кого рода скор­бей, трудов и лише­ний, кото­рые обна­ру­жи­вают внут­рен­нее состо­я­ние нашего сердца и служат к его сози­да­нию и потому назы­ва­ются вообще иску­ше­ни­ями, святой Гри­го­рий Палама гово­рит сле­ду­ю­щее: «Как рас­те­ниям необ­хо­димо пере­зяб­нуть зимою, чтобы плод при­не­сти, так иску­пи­тель­ные при­скорб­но­сти необ­хо­димы для пло­до­но­сия духов­ного… Всякий рев­ни­тель совер­шен­ства дости­гает его чрез подъ­я­тие про­из­воль­ных и непро­из­воль­ных трудов и лише­ний, из коих одни совне нахо­дят, другие у себя дома устро­я­ются. Но одни свои про­из­воль­ные не так бла­го­творны, как нахо­дя­щие совне не по нашей воле.  И любовь к Богу наи­бо­лее испы­ты­ва­ется при­скорб­но­стью иску­ше­нии непро­из­воль­ных. Про­из­воль­ные лише­ния при­го­тов­ляют душу к пере­не­се­нию не про­из­воль­ных, ибо при­выкши при первых ни во что ста­вить непри­ят­но­сти житей­ские и славу, она легко  уже пере­но­сит и послед­ние» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 5. стр. 295).

Свое­вре­мен­ным и посиль­ным труд­ни­че­ством старец и должен окорм­лять уче­ника и упраж­нять тем в доб­ро­де­тели. «Как сте­бель конопли коло­тят, чтобы прясть из него самые тонкие нити, и чем долее его коло­тить, чесать, тем он при­год­нее: и как гли­ня­ный сосуд про­во­дят чрез огонь, чтобы он был зака­лен и годен к упо­треб­ле­нию, так иску­ше­ния скорби, к пользе чело­века, делают душу его бла­го­ис­кус­ною и твер­дою» (Святой Мака­рий Вели­кий, сл. 7, гл. 14). И «как неспра­вед­ливо и жалко было бы вырвать хлеб из уст голод­ного мла­денца, так и настав­ник душ делает вред и себе, и подвиж­нику, если не подает ему слу­чаев к при­об­ре­те­нию венцов, какие он может на всякий час заслу­жи­вать пере­не­се­нием досад, без­че­стий и уни­чи­же­ний, и пору­га­ний» (Лествица, сл. 4, поуч. 27). При том же: «часто кажу­щи­еся муже­ствен­ными и тер­пе­ли­выми, будучи остав­лены на время, как бы утвер­див­ши­мися в доб­ро­де­тели, не полу­чая уже от насто­я­теля ни обли­че­ний, ни поно­ше­ний, лиша­ются снис­кан­ной кро­то­сти и тер­пе­ния» (Там же). Стар­че­ское окорм­ле­ние скор­бями, таким обра­зом, тре­бу­ется неослаб­ное, посто­ян­ное. Тре­бу­ется здесь и извест­ная посте­пен­ность.

«Сбивай молоко, и будет масло, если же отни­мешь руку, на сосце выйдет кровь (Притч.30:33). Если кто хочет согнуть дерево или вино­град­ную лозу на подо­бие обруча, то сги­бает посте­пенно, и они не пере­ла­мы­ва­ются; если же погнет вдруг и сильно, то дерево тотчас лома­ется (Преп. Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 25). Анто­ний — игумен Мало­я­росл., так, между прочим, ино­ска­за­тельно гово­рил о посте­пен­ном иско­ре­не­нии стра­сти гор­до­сти: «Есть трава не мала, не велика, зовут ее паве­лика; ты ее не гни и не ломай, а только маковки срывай (паве­лика — вели­чаться, гор­диться)».

При окорм­ле­нии старец сна­чала упраж­няет уче­ника в телес­ном пови­но­ве­нии и телес­ных трудах, а потом уже посте­пенно воз­во­дит к духов­ным и упраж­няет в них. «Если бы мы, — гово­рит святой Васи­лий Вели­кий, — нахо­ди­лись вне тела, то необ­хо­димо было бы стре­миться к совер­шен­ней­шему одною душою. Но поелику чело­век двояк, то и упраж­не­ние в доб­ро­де­тели должно быть дво­я­кое, состо­я­щее в телес­ных трудах и душев­ных подви­гах». «В ново­на­чаль­ных, — гово­рит он же, — внут­рен­ний чело­век сооб­ра­зен с внеш­ним: но если внеш­ний небла­го­устроен, не дове­ряй бла­го­устро­е­нию внут­рен­него чело­века» (Подвижн. устав, т. 5, гл. 4). «Телес­ное дела­ние, — гово­рит и святой Исаак Сирин (сл. 56), — пред­ше­ствует душев­ному, как персть пред­ше­ство­вала душе, вду­ну­той в Адама. Кто не снис­кал телес­ного дела­ния, тот не может иметь и душев­ного: потому что послед­нее рож­да­ется от пер­вого, как колос от пше­нич­ного зерна. А кто не имеет душев­ного дела­ния, тот лиша­ется и духов­ного даро­ва­ния». «Делами уко­ре­ня­ю­щи­еся стра­сти делами же, про­ти­во­по­лож­ными им, и вра­чу­ются» (Пре­по­доб­ный Никита Стифат; Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, гл. 34, 1‑я 100). Самые внеш­ние заня­тия уче­ника, как и внеш­няя обста­новка, не без­раз­личны для него. «Сердце внут­ренне отпе­чат­ле­ва­ется, — гово­рит святой Исаак Сирин, — по подо­бию внеш­них обра­зов» (сл. 56). «Душа, — гово­рит и пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник, — дела­ется подоб­ною телес­ным заня­тиям и что делает, оттого заим­ствует образ и с тем сооб­ра­жа­ется. Одному из Анге­лов началь­ство послу­жило пово­дом к высо­ко­умию, хотя и не с тем было дано ему. Иные рас­по­ло­же­ния у сидя­щего на пре­столе, и иные у сидя­щего на гноище» (Лествица, сл. 25). Таким обра­зом, те или другие заня­тия и физи­че­ские упраж­не­ния уче­ника имеют боль­шое вли­я­ние на его внут­рен­нюю настро­ен­ность. Кроме того, по тесной связи тела с душою извест­ные дви­же­ния и жесты пер­вого вызы­вают то или иное соот­вет­ству­ю­щее чув­ство и при повто­ре­нии создают извест­ное душев­ное настро­е­ние. Внешне-телес­ное дей­ствие совер­ша­е­мое по при­нуж­де­нию, обра­ща­ется при упраж­не­нии в дела­ние внут­ренне-душев­ное и доб­ро­хот­ное, так напри­мер, меха­ни­че­ское — внеш­нее выпол­не­ние молитвы при про­дол­жи­тель­ном и частом молит­вен­ном поло­же­нии спо­собно вызы­вать сер­дечно-молит­вен­ную настро­ен­ность; при­нуж­ден­ная подача мило­стыни при повто­ре­ниях обра­ща­ется в доб­ро­хот­ную5.

Всеми физи­че­скими упраж­не­ни­ями настав­ник поль­зу­ется, направ­ляет их к утвер­жде­нию доброй настро­ен­но­сти уче­ника к усми­ре­нию источ­ника стра­стей — тела, к под­чи­не­нию его своей воле или, что то же, как мы уже ска­зали, — духов­ной сто­роне послуш­ника.

Обык­но­венно старцы ста­ра­ются силь­нее сосре­до­то­чить вни­ма­ниие уче­ника на каком-либо одном духов­ном пред­мете, напри­мер, на мысли о вез­де­при­сут­ствии Божии — по слову псал­мо­певца «Пред­зрех Гос­пода предо мною выну, яко одес­ную мене есть, да не подви­жуся» (Пс.15:8), или, напри­мер, на памя­то­ва­нии смерти, суда, обетов кре­ще­ния и т.п.; и тогда каждый пред­мет из окру­жа­ю­щего может поро­дить ум подвиж­ника к Богу, каждое собы­тие может с поло­жи­тель­ной или отри­ца­тель­ной сто­роны напо­ми­нать ему о цели его подвига и тем как бы под­нов­лять его рвение и побуж­дать к подвигу. Так, и в житии пре­по­доб­ного Памвы рас­ска­зы­ва­ется, что когда пре­по­доб­ный старец увидел раз­ря­жен­ную жен­щину-блуд­ницу и начал пла­кать и братия спро­сила его о при­чине его слез, то старец сказал: «Я плачу, во-первых, о поги­бели души этой жен­щины, а затем о том, что я не имею такой заботы о душе своей, како­вую она имеет о своем теле» (Четьи-Минеи, 18 июля).

И свя­ти­тель Тихон Воро­неж­ский соби­рал духов­ное сокро­вище от внеш­него мира, ибо, по его словам, «…от вся­кого случая и от вся­кого види­мого созда­ния к неви­ди­мым можно рас­суж­де­ние обра­щать… и так духовно поль­зо­ваться… Ничем так не изъ­яс­ня­ется и понят­ным дела­ется и в памяти углуб­ля­ется учение, как подо­би­ями тех вещей, кото­рые чув­ствам нашим под­ле­жат пред гла­зами нашими обра­ща­ются» (Тво­ре­ния свя­ти­теля Тихона, т, 2, стр. 108)6. Начи­нает старец с иско­ре­не­ния стра­стей в ново­на­чаль­ном и пере­хо­дит потом к насаж­де­нию доб­ро­де­те­лей. Всё вни­ма­ние его должно быть сосре­до­то­чено, всё окорм­ле­ние устрем­лено на иско­ре­не­ние корня стра­стей, глав­ной стра­сти — само­лю­бия: «матерь стра­стей — само­лю­бие» (Авва Фалас­сий, 2‑я 100, Доб­ро­то­лю­бие, т. 3, гл. 1), «начало всех стра­стей — само­лю­бие, а конец — гор­дость» (Максим Испо­вед­ник, там же, 3‑я 100, гл. 57). Убивая этого мно­го­гла­вого змея — само­лю­бие, старец при­ви­вает в то же время и укреп­ляет в уче­нике какую-либо одну доб­ро­де­тель, кото­рая ста­но­вится кра­е­уголь­ным камнем здания доб­ро­де­те­лей. Стра­сти и доб­ро­де­тели имеют одно общее свой­ство. Все пороки, все стра­сти тесно свя­заны и как бы пере­пле­тены между собою: одна страсть вызы­вает и легко ведет к другой. Подобно, как в цепи; если потя­нешь одно звено, — и другие звенья, по связи с первым, при­хо­дят в дви­же­ние: и в стра­стях одна страсть, вошед­шая в силу, дви­гает и ведет за собою все ско­пище стра­стей: так тще­сла­вие вызы­вает любо­с­тя­жа­ние, ску­пость и т.п.

Святые отцы (Святые Ефрем Сирин, Иоанн Лествич­ник, Иоанн Кас­сиан, Нил Синай­ский) раз­ли­чают восемь «началь­ствен­ных», глав­ных стра­стей: чре­во­уго­дие, блуд, среб­ро­лю­бие, гнев, печаль, уныние, тще­сла­вие и гор­дость. Эти стра­сти сво­дятся к трем: чре­во­уго­дию, среб­ро­лю­бию и тще­сла­вию (Гри­го­рий Синаит, гл. 91); и, нако­нец, к одной глав­ной стра­сти —  само­лю­бию. «Поло­жим, гово­рит Иоанн Лествич­ник, — что есть две­на­дцать бес­чест­ных стра­стей: если про­из­вольно воз­лю­бишь одну из них, то есть гор­дость, то и одна сия напол­нит место прочих один­на­дцати» (сл. 23, поуч. 5). Как свя­заны между собою стра­сти, так «пре­ем­ственны» (Святой Исаак Сирин, сл. 78), свя­заны между собою и доб­ро­де­тели: нельзя понять и при­об­ре­сти одну доб­ро­де­тель, не каса­ясь прочих. Одна доб­ро­де­тель, по нераз­рыв­но­сти с дру­гими (1Кор.12:26), вызы­вает эти другие. Точно доб­ро­де­тели и раз­гра­ни­чить нельзя,— часто одна и та же доб­ро­де­тель, но назы­ва­ется по раз­лич­ному; но все доб­ро­де­тели, точно как и стра­сти, сво­дятся к одной доб­ро­де­тели — само­от­вер­жен­ной любви. «Все доб­ро­де­тели не что иное, как любовь в разных видах» (Бла­жен­ный Авгу­стин). «Нет ни одной доб­ро­де­тели, содру­жа­ю­шей и соеди­ня­ю­щей чело­века с Богом, кото­рая бы не зави­села от любви и в ней не сосре­до­то­чи­ва­лась, непри­ме­ни­тель­ным обра­зом дер­жась на ней и ею сохра­ня­ясь» (Феодор епи­скоп Едес­ский. Цвет­ник Духов­ный). Любовь и само­лю­бие — два несов­ме­сти­мых про­ти­во­по­лож­ных полюса: «не будь само­лю­бив, и будешь Бого­лю­бив, не будь само­угод­ник, и будешь бра­то­лю­бив» (Святой Максим Испо­вед­ник)

Вслед­ствие срод­ства между собою всех доб­ро­де­те­лей тре­бу­ется твер­дое обос­но­ва­ние на какой-либо доб­ро­де­тели. У каж­дого подвиж­ника для вос­хода на небо непре­менно должен быть свой нрав­ствен­ный посох, на кото­рый он мог бы опи­раться, должна быть извест­ная доб­ро­де­тель, к кото­рой он мог бы при­вить и другие7.

Самым упо­тре­би­тель­ным нрав­ствен­ным посо­хом для духов­ного вос­хож­де­ния и явля­ется у подвиж­ни­ков послу­ша­ние. Его — это послу­ша­ние — старец и кладет в осно­ва­ние доб­ро­де­те­лей и как фун­да­мент ста­ра­ется прочно поста­вить — укре­пить, сде­лать непо­ко­ле­би­мым. «Во всем ты должен быть тер­пе­лив, — сове­тует пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник, — кроме пре­слу­ша­няя пове­ле­ний твоих» (Лествица, Сл. к паст. гл. 13, 15)… «Лучше изгнать послуш­ника из оби­тели, нежели поз­во­лить ему испол­нить свою волю» (14, 4).

«Если спра­ши­вать меня, так и слу­шать; а если не слу­шать, так и не ходить ко мне», — часто гова­ри­вал оптин­ский старец Леонид (Жиз­не­опи­са­ние, стр. 72).

Утвер­див фун­да­мент — послу­ша­ние, старец воз­во­дит послуш­ника к совер­шен­ству по извест­ным закон­ным сту­пе­ням. Таких сту­пе­ней три, и первая из них — позна­ние послуш­ни­ком глу­бо­кой своей немощи. Разные виды иску­ше­ний и скор­бей, телес­ное изну­ри­тель­ное труд­ни­че­ство, но глав­ным обра­зом духов­ное, — борьба с помыс­лами и стра­стями — откры­вают послуш­нику глаза на его немощи и без­си­лие.

И это созна­ние немощи — начало про­све­ще­ния его души, шаг к ее (души) выздо­ров­ле­нию: позна­ние немощи заста­вит сильно искать помощи у силь­ных, чаще при­бе­гать через старца к все­мо­гу­ще­ству Божию. «Блажен чело­век, кото­рый познает немощь свою, потому что веде­ние сие дела­ется для него осно­ва­нием, корнем и нача­лом доб­рого успеха. Дознав­ший свою немощь воз­дви­гает душу свою из рас­слаб­ле­ния, омра­ча­ю­щего веде­ние, и запа­са­ется осто­рож­но­стью… срав­нив свою немощь с Божией помо­щью, он познает ее вели­чие» (Святой Исаак Сирин. сл. 61).

Вторая сту­пень, на кото­рую ста­ра­ется воз­ве­сти старец уче­ника — это само­уко­ре­ние. Оно состоит в том, чтобы послуш­ник всегда, во всем и за все укорял, винил себя и не слагал своей вины на других. «Само­уко­ре­ние заме­няет досады и без­че­стия и при­во­дит искренно при­ни­ма­ю­щего оное в меру креста о Христе Иисусе Гос­поде нашем» (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 108). «Начало спа­се­ния — самого себя осуж­де­ние» (Пре­по­доб­ный Нил Синай­ский, Доб­ро­то­лю­бие, т. 2, стр. 296). «Где тот старец, — гово­рит авва Доро­фей, — кото­рый, когда его спро­сили, что глав­ное из най­ден­ного тобою пути сем, отче?, отве­тил: «То, чтобы во всем уко­рять себя». Так и авва Пимен сказал: «Без одной доб­ро­де­тели трудно усто­ять чело­веку, хотя бы все они вошли в дом его, — без доб­ро­де­тели само­уко­ре­ния» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 259). И святой Анто­ний Вели­кий сказал: «Велико дела­ние — воз­ла­гать пред лицем Бога согре­ше­ния свои на себя, и до послед­него изды­ха­ния ожи­дать иску­ше­ния. И отцы наши обре­тали покой от само­уко­ре­ния». «И поис­тине, — про­дол­жает авва Доро­фей, — если чело­век совер­шит тьмы доб­ро­де­те­лей, но не будет дер­жаться пути само­уко­ре­ния, то нико­гда не пере­ста­нет оскорб­ляться и оскорб­лять, губя этим все труды свои. Уко­ря­ю­щий себя всегда в радо­сти, всегда в спо­кой­ствии, считая себя достой­ным всего непри­ят­ного. Всё по его жела­нию» (поуч. 7). Чело­век несо­вер­шен­ный пыта­ется всегда оправ­дать себя и в своих про­ступ­ках хочет винить других, а не себя, и часто дей­стви­тельно оправ­ды­вает себя, но это само­оправ­да­ние и само­до­воль­ство опасны, ибо при­во­дят к непо­движ­ной пра­вед­но­сти фари­сея в лучшем случае. А Богу одна слеза сокру­ше­ния дороже подоб­ной мнимой пра­вед­но­сти. «Нам надобно, — гово­рит святой Анто­ний Вели­кий, — всегда по всем самих себя уко­рять, делать это искренно; ибо кто сам себя уко­ряет, того оправ­ды­вает и про­слав­ляет Бог» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 137). «Всякий пред всеми за всех и всегда и за все вино­ват», — это созна­ние предо­хра­няет подвиж­ника от столь обыч­ного и столь гибель­ного осуж­де­ния ближ­них и само­оправ­да­ния. Про­ис­хож­де­нием от одного чело­века пер­вого Адама и неиз­ре­чен­ного любо­вию вто­рого Адама — Христа — люди тесно свя­заны между собою, состав­ляют одно целое — тело, у кото­рого если един уд страж­дет, то должны стра­дать и все части. Извест­ный насто­я­тель Опти­ной пустыни архи­манд­рит Моисей пишет о себе: «Во время тра­пезы блес­нуло в уме разу­ме­ние отно­си­тельно сожи­тель­ству­ю­щих со мною бра­тиев, чтобы их погреш­но­сти, види­мые мною и испо­ве­ду­е­мые ими, при­ни­мать на себя и каяться, как за соб­ствен­ные свои, да бы не осу­дить их строго и гневом не вос­пла­ме­няться. Равно и им мои погреш­но­сти должно при­ни­мать на себя, с испо­ве­да­нием пред Богом. И так да даст Гос­подь разум и силы друг друга тяготы носить и тем соблю­дать закон Хри­стов, любовь и мир. Ошибки, про­ступки и грехи бра­тьев да будут мои»8 (Жиз­не­опи­са­ние архи­манд­рита Моисея, Москва, 1882 г., стр. 33). Третья сту­пень при духов­ном нис­хож­де­нии — бла­го­дар­ное пере­не­се­ние скорб­ных иску­ше­ний. Старец рас­кры­вает взгляд уче­ника на скорби и иску­ше­ния, как име­ю­щие очи­сти­тель­ное и важное зна­че­ние для пре­успе­ва­ния подвиж­ника, и при­учает его к тер­пе­ли­вому и бла­го­дар­ному пере­не­се­нию скор­бей, при­го­тов­ляя его к тому путем «искуса и обу­чи­тель­ного попу­ще­ния». «Как боль­ным нужны реза­ния и при­жи­га­ния, — гово­рит святой Петр Дамас­кин, — для воз­вра­ще­ния здо­ро­вья, так и нам нужны сокру­ше­ния и труды пока­я­ния, чтобы воз­вра­тить пер­во­здан­ное здо­ро­вье души. И мудрый при­ни­мает скорб­ное, как достой­ный того, и счи­тает себя заслу­жи­ва­ю­щим боль­ших, нежели те, кото­рые с ним слу­ча­ются, и раду­ется, что удо­сто­ился немного поскор­беть в нынеш­нем веке и облег­че­ние многих муче­ний, кото­рые при­го­то­вил себе  в буду­щем»  (Тво­ре­ния,  книга 1, стр. 22, Москва, 1874 г.). «В нас, — гово­рит свя­ти­тель Феофан Затвор­ник. — кро­ется зло всякое вслед­ствие паде­ния. От этого зла надо очи­стить сердце. Но чтобы очи­стить, надо его уви­деть; чтобы уви­деть, надобно, чтобы оно вышло из своей скрыт­но­сти. Вот это и делают иску­ше­ния от плоти, мира и диа­вола. Они вызы­вают наружу скры­тое в нас зло: как худо­со­чие выхо­дит наружу сыпью, так скры­тое в нас зло выхо­дит наружу худыми мыс­лями, чув­ствами, и позы­вами, и поры­вами… Как сыпь не заго­няют внутрь, а очи­щают — тогда внут­рен­ние соки очи­ща­ются, так и в душе, когда худое обна­ру­жи­ва­ю­ще­еся в мыслях, чув­ствах и позы­вах, не скры­вают внутри, а посе­кают, тогда душев­ная чистота утвер­жда­ется внутри…» (Душе­по­лез­ное чтение, октябрь. 1896 г., стр. 302).

«Пойди, молись Богу, чтобы пришло к тебе иску­ше­ние и то сокру­ше­ние и сми­ре­ние, кото­рые имел ты прежде, ибо посред­ством иску­ше­ний душа усо­вер­ша­ется», — гово­рил один старец при­шед­шему к нему Иоанну Колову на его слова, что он по молитве к Богу избав­лен от стра­стей и при­об­рел спо­кой­ствие (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 124).

Трудно, таким обра­зом, слу­же­ние стар­че­ское, и много нужно старцу само­от­вер­жен­ной любви в деле окорм­ле­ния, чтобы гово­рить, подобно Апо­столу: «бых Иудеем яко Иудей, да Иудеи при­об­рящу… всем бых вся, да всяко неким спасу» (1Кор.9:20,22), и чтобы «радо­ваться с раду­ю­щи­мися и пла­кать с пла­чу­щими». (Рим.12:15). Но, при­ни­мая на себя столь труд­ную и вели­кую ответ­ствен­ность, старец в ней же самой берет и свою вели­кую награду. Слу­же­ние спа­се­нию душ — глав­ней­шее хри­сти­ан­ское слу­же­ние, «вра­че­ва­ние чело­века лучше всех дела­ний и доб­ро­де­я­те­лей» (Тво­ре­ния свя­того Петра Дамас­кина, кн. 1, стр. 152). «Для вся­кого ода­рен­ного силою дыха­ния, — гово­рит пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник, — это вели­кая награда oт Бога, не при­об­ре­та­е­мая ника­ким другим дея­нием и созер­ца­нием смерт­ных и без­смерт­ных. Как бы содей­ствен­ни­ком бес­плот­ных и умных сил ока­зы­ва­ется тот, кто даро­ван­ною ему от Бога чисто­тою очи­щает скверны других, и из уко­риз­нен­ного при­но­сит неуко­риз­нен­ный дар Богу. Ибо сие одно состав­ляет все­гдаш­нее заня­тие Боже­ствен­ных свя­щен­но­слу­жи­те­лей. «Вси, иже окрест Его, при­не­сут дары, страш­ному и отем­лю­щему духи князей, страш­ному паче царей земных» (Пс.75:12). (Сл. к пас­тырю, гл. 13). Это слу­же­ние — высшее про­яв­ле­ние любви хри­сти­ан­ской: «никто не может более Христа любить, как тот, кото­рый спа­се­ния ближ­него ищет» (Свя­ти­тель Тихон Воро­неж­ский, Тво­ре­ния, т. 2, стр. 319). «Больше сия любви никто же и мать, да кто душу свою поло­жит за други своя» (Ин.15:13). И в этой самой любви награда: старец, как неве­сто­во­ди­тель душ, подобно Пред­тече, ста­но­вится другом Жениха, а друг Жени­хов вели­кую радость нахо­дит в слу­ша­нии голоса Жениха, и эта радость испол­нится! Спа­се­ние и награда старца свя­зы­ва­ется с уча­стью уче­ни­ков. «Сколь вели­кую радость испы­ты­ваю я, — гово­рит святой Феодор Студит уче­ни­кам, — когда помыш­ляю о спа­се­нии всех вас и о вели­ком за то мздо­воз­да­нии, столько же вели­ким стра­хом и тре­пе­том объ­ем­люсь, пред­став­ляя, какой ответ пред­ле­жит мне дать о каждом из вас. Помо­гите же мне, чада мои, и, несмотря на худость и сле­поту руко­во­ди­теля, спа­стись, чтобы вместе с собою спасти и меня, бед­ного» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 4. гл. 66).

Глава 4

«Даст ти Гос­подь по сердцу твоему» (Пс.19:5).
«Гос­поди, даждь ми помысл испо­ве­да­ния грехов моих» 
(Молитва свт. Иоанна Зла­то­уста).

Все обя­зан­но­сти и доб­ро­де­тели уче­ника по отно­ше­нию к своему настав­нику обо­зна­ча­ются словом послу­ша­ние. Послу­ша­ние обни­мает, и должно обни­мать, всего уче­ника с его душою и телом, в легких и труд­ных делах, в мимо­лет­ных помыс­лах и стра­стях. Послу­ша­ние, по Лествич­нику, есть совер­шен­ное души своея отвер­же­ние, дей­стви­ями телес­ными пока­зу­е­мое, умерщ­вле­ние членов при живом уме, дей­ствие без испы­та­ния, про­из­воль­ная смерть, сонное путе­ше­ствие, гроб соб­ствен­ной воли, отло­же­ние рас­суж­де­ния и при богат­стве рас­суж­де­ния; послуш­ник — бла­жен­ный живой мерт­вец (Леств., ст. 4. 3–4).

Пре­по­доб­ные Кал­лист и Игна­тий (Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, гл. 15) так част­нее опре­де­ляют обя­зан­но­сти послуш­ника по отно­ше­нию к настав­нику: «Истин­ному послуш­нику все необ­хо­димо, как мы пола­гаем, должно соблю­дать сле­ду­ю­щие пять доб­ро­де­те­лей: во-первых, иметь веру чистую и нелест­ную, веру к настав­нику своему в такой мере, чтоб смот­рел на него, как на Самого Христа, и как Христу пови­но­вался ему, как гово­рит Гос­подь Иисус: «Слу­шаяй вас, Мене слу­шает и отме­та­яйся вас, Мене отме­та­ется; отме­та­яйся же Мене, отме­та­ется Послав­шаго Мя» (Лк.10:16); и всяко еже не от веры, грех есть (Рим.14:23). Во-вторых, истину, т.е. чтоб истин­ство­вать в деле и слове, и в точном испо­ве­да­нии помыс­лов, по напи­сан­ному: «Начало словес твоих истина (Пс.118:160), и истины взыс­кует Гос­подь (Пс.30:24), и Хри­стос гово­рит: «Аз есмь истина» (Ин.14:16). В‑третьих, не тво­рить воли своей: ибо для послуш­ника боль­шая потеря и боль­шой вред тво­рить волю свою; ему надо всегда отсе­кать волю свою само­охотно, без при­нуж­де­ния от отца своего. В‑четвертых, отнюдь не пре­ко­сло­вить и не спо­рить. Пре­ко­сло­вие и спор­ли­вость про­ис­хо­дят от неве­рия и высо­ко­муд­рия. В‑пятых, искренно испо­ве­до­вать все тайны сердца (Пс.31:5). В таких доб­ро­де­те­лях должно, по учению вели­ких подвиж­ни­ков, про­яв­ляться совер­шен­ное послу­ша­ние. Это пяте­рич­ное число доб­ро­де­те­лей послу­ша­ния можно без ущерба свести к сле­ду­ю­щим трем — от послуш­ника тре­бу­ется иметь: а) полную веру к настав­нику (эти первая доб­ро­де­тель вклю­чает и чет­вер­тую — непре­ко­сло­вие), не тво­рить воли своей, пови­ну­ясь б) чув­ственно и в) мыс­ленно — «истин­ство­вать в слове и деле и искренно все испо­ве­до­вать». К подроб­ному рас­смот­ре­нию этих трех доб­ро­де­те­лей послу­ша­ния мы и обра­ща­емся.

Вера настав­нику

Как при избра­нии настав­ника тре­бу­ется вера в помощь Божию, так она должна быть и в самом послу­ша­нии по отно­ше­нию к настав­нику. Вера «чистая и нелест­ная» нужна именно в то, что избран­ный настав­ник знает истин­ный путь Божий, без­оши­бочно пове­дет по ведо­мому пути, и как силь­ный у Бога, окажет помощь. С верою тре­бу­ется и при­ни­мать от настав­ника настав­ле­ния, как един­ственно истин­ные и спа­си­тель­ные, счи­тать их не за про­стые советы и ука­за­ния, кои можно при­ни­мать и не при­ни­мать, — нет, — счи­тать их за законы, обя­за­тель­ные для испол­не­ния, кри­тика коих со сто­роны уче­ника неуместна и гибельна (см. Вар­са­ну­фий, 13, 365, 366–7). «Нашедши настав­ника и к нему по-сынов­нему при­ле­пив­шись и телом, и духом, пре­бы­вай с того вре­мени весь в его пове­ле­ниях и с ним во всем согла­суйся, смотря на него, как на Самого Христа, а не как на чело­века, и всякое от себя отго­няя неве­рие и сомне­ние,… после­дуй за учи­те­лем своим» (Пре­по­доб­ные Кал­лист и Игна­тий, гл. 14). «Дей­стви­тельно стя­жав­ший веру, веру к отцу своему по Богу, видя его, мнит видеть Самого Христа и, бывая с ним или после­дуя ему, верит несо­мненно со Хри­стом быть и Ему после­до­вать» (Пре­по­доб­ный Симеон Новый Бого­слов, Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, гл. 19). При­ни­мая советы и пове­ле­ния настав­ника за Божии советы и пове­ле­ния, ученик только и должен слу­шать своего настав­ника: всякое другое руко­вод­ство, каково и чьё бы оно ни было, должен отверг­нуть — дело его спа­се­ния в руках старца. Старцы гово­рили: «Если кто имеет веру к дру­гому и самого себя отдает в под­чи­не­ние ему, тот не имеет нужды вни­мать запо­ве­дям Божиим, а должен волю свою пре­дать отцу своему — и не оста­нется винов­ным пред Богом» (Древ­ний пате­рик, стр. 310) «Не ужа­сайся и не дивись, — гово­рит Иоанн Лествич­ник, — когда скажу тебе, ибо Моисей мне в том сви­де­тель (Исх. 32: Числ. 16), что лучше согре­шить пред Богом, нежели пред отцем своим, потому что если мы про­гне­вали Бога то настав­ник наш может с нами Его при­ми­рить: а когда мы настав­ника ввели в сму­ще­ние, тогда уже такого не имеем, кто бы за нас хода­тай­ство­вал. Впро­чем, я думаю, что оба эти согре­ше­ния имеют одно зна­че­ние» (Лествица, сл. 4, поуч. 122). Почер­пая силу свою в вере к Богу, ради любви к Коему ученик пре­дает себя в послу­ша­ние, вера к настав­нику сама по себе дей­ственна без отно­ше­ния к тому, каков сам по себе настав­ник. Так, один старец, пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, гово­рит уче­нику, сомне­вав­ше­муся в том, ему ли, Вар­са­ну­фию, при­над­ле­жал полу­чен­ный чрез посред­ствен­ные уста ответ: «Если ты сомне­ва­ешься и хочешь исце­литься от неве­рия, то вра­че­ва­ние на это сле­ду­ю­щее: верь, чтобы несо­мненно веро­вать бла­гому. Если же оста­ешься в неве­рии, бойся, что бы не отпасть от оного бла­жен­ства, о коем ска­зано; бла­женни неви­дев­шие и веро­вав­шие (Ин.20:29): веруйте в свет, да сынове света будете (Ин.10:36). Бог по вере нашей творит с нами. Сам Гос­подь сказал: при­ем­ляй про­рока во имя про­роче мзду про­рочу при­и­мет (Мф.10:41) (т.е. хотя бы при­ем­ле­мый и не был пророк или пра­вед­ник). Итак, если бы и не от меня был ответ, а ты принял бы его, как бы от меня, то полу­чил бы пользу по вере твоей, ибо верен ска­зав­ший: даст ти Гос­подь по сердцу твоему (Пс.19:5)… Если бы ты, услы­шав, пове­рил просто, то полу­чил бы боль­шую пользу (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, стр. 223. отв. 584). Гос­подь сказал: виде­вый Мене виде Отца (Ин.14:9), и о уче­нике сказал: что он может (то же), что и учи­тель его (Мф.10:25)» (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 10). «Чело­век сове­тует ближ­нему так, как он веро­вал» (Пре­по­доб­ный Марк Подвиж­ник).

Какое зна­че­ние имеет вера уче­ника по отно­ше­нию к настав­нику, на это ука­зы­вает и сле­ду­ю­щее стар­че­ское испо­ве­да­ние рус­ских оптин­ских стар­цев, Мака­рия и Амвро­сия: «Хотя я грешен, нера­зу­мен и немо­щен душевно и телесно, но не отре­ка­юсь тем, кто идет с верою уте­ше­ния или пользы душев­ной, ска­зать, что Бог подает омра­чен­ному моему уму к их пользе, и быть в сем ору­дием мило­сер­дого Егo оте­че­ского про­мысла, аще и не достоин».

«Если с верою будешь искать и при­ни­мать слова мои, то и чрез греш­ника полу­чишь пользу: а если без веры, с сомне­нием и испы­та­нием, раз­бо­ром слов и дей­ствий, то хотя бы и пра­ве­ден был, пользы быть не может: это знаешь от оте­че­ских писа­ний и на деле испы­тал»9.

«Что худшие исправ­ляют иногда лучших себя, — писал оптин­ский старец Амвро­сий, — этому видим пример в про­логе, как обык­но­вен­ный диакон исправ­лял в ошиб­ках по неве­де­нию такого свя­того пре­сви­тера, кото­рому в слу­же­нии, видимо, пред­стоял Ангел Божий чистоты ради его» (Душе­по­лез­ное чтение, август, 1896 г.). В стар­че­стве вера в духовно-сер­деч­ном союзе старца и уче­ника состав­ляет живое свя­зу­ю­щее звено, чрез кото­рое как бы духов­ная сила от старца пере­ли­ва­ется на уче­ника. Вера уче­ника дела­ется извест­ною и старцу, чув­ству­ется им. «Веру и любовь твою к отцу мыс­ленно воз­ве­щай Богу и Бог неве­до­мым обра­зом изве­стит его о твоей к нему любви и равным обра­зом рас­по­ло­жит его к тебе и сде­лает бла­го­склон­ным» (Лествица, слово 4, поуче­ние 45).

«Некто, опытом познав­ший духов­ную пользу и нелож­ную стя­жав­ший веру, пред­ла­гая Бога сви­де­те­лем истины, сказал: я поло­жил в себе такой помысл, что бы нико­гда не про­сить у отца моего ни есть, ни пить, и вообще ничего дру­гого не при­ни­мать, пока Бог не внушит ему при­ка­зать это. И дей­ствуя так, я нико­гда, гово­рит, не был тщетен в надежде своей» (Пре­по­доб­ный Симеон Новый Бого­слов, гл. 18).

В стар­че­стве все послу­ша­ние, весь успех стар­че­ского окорм­ле­ния и духов­ного воз­рас­та­ния уче­ника зави­сят от сте­пени и твер­до­сти его веры: с ослаб­ле­нием этой веры к настав­нику ослаб­ля­ется сер­деч­ный союз со стар­цем и послу­ша­ние ему. «Сколько вера, — гово­рит Лествич­ник, — цветет в сердце, столько и тело успе­вает в слу­же­нии; а кто пре­ткнулся о камень неве­рия, тот уже пал, ибо вся­че­ски — еже не от веры, грех есть» (Рим.14:23) (сл. 4, поуч. 7). Если вера к старцу поко­леб­лена, поко­леб­лен значит, и тщетен весь труд послуш­ника, теряет смысл стар­че­ское окорм­ле­ние. И подобно тому, как святой апо­стол Петр твер­дою стопою шел по без­днам моря до тех пор, пока смот­рел с верою на одного Спа­си­теля Христа, но начал уто­пать, лишь только поду­мал о бурном ветре и воз­ды­ма­ю­щихся волнах и стал осла­бе­вать в своей вере в Бого­че­ло­века (Мф.14:29-31), и послуш­ник — ученик — стоит на твер­дом пути спа­се­ния, если с верою взи­рает на своего учи­теля, но в гибель­ных волнах своих сомне­ний и неве­рия он все теряет и поги­бает. Ввиду такого вели­кого суще­ствен­ного зна­че­ния веры к настав­нику в деле духов­ного пре­успе­я­ния уче­ника и сам послуш­ник более всего должен забо­титься о том, чтобы вос­пи­тать в себе свет­лую твер­дую веру к настав­нику, не омра­чать ее ника­ким обла­ком сомне­ния. Святые отцы учат для сохра­не­ния полной веры не судить и не испы­ты­вать своего настав­ника и не заме­чать его недо­стат­ков. «Пре­дав­шись настав­нику, — гово­рит Лествич­ник, — мы уже отнюдь не должны испы­ты­вать или судить в чем-нибудь доб­рого нашею настав­ника и судию, хотя может быть в нем как в чело­веке и увидим неко­то­рые малые согре­ше­ния. Если же не так, то сде­лав­шись сами суди­ями, не полу­чим ни какой пользы от пови­но­ве­ния (Лествица, сл. 4, поуч. 6)». «Испы­ты­вать нестро­е­ния настав­ника и желать испы­ты­вать, значит пре­пят­ство­вать своему пре­успе­я­нию» (Нил пост., гл. 42). Когда один инок спро­сил Иоанна Сав­ва­ита: «Отче, что мне делать, если мой настав­ник по нера­де­нию в чем и погре­шит?» — Старец сказан: «Если бы ты даже увидел, что oн блуд творит, не остав­ляй его, но говори сам себе: друже! Зачем ты сюда пришел?» (Лествица, сл. 4, поуч. 112). «Веру несо­мненну имей к нему, если бы и весь мир доса­ждал ему и ругался. Если и сам, своими гла­зами уви­дишь его блу­дя­шим, не соблаз­няйся и веру твою к нему не умаляй, пови­ну­ясь Ска­зав­шему; не судите, и не судят вам (Лк. 6, 37). Если же непо­до­ба­ю­щее и злое дела­ю­щего или гово­ря­щего увидел бы, это себе при­пи­сы­вай и за свои грехи вменяй и кайся со сле­зами, считая его святым и при­зы­вая молитву его» (Пре­по­доб­ный Симеон Новый Бого­слов, 12 слов в рус­ском пере­воде, сл. 1 и 7).

Даже и в мыслях мы не должны допус­кать что-либо омра­ча­ю­щее лич­ность настав­ника, помня, что стрелы врага направ­лены к тому, чтобы вну­шить сомне­ние и недо­ве­рие послуш­нику и порвать союз его со стар­цем. «Не думай и не пред­по­ла­гай, что ты лучше и пра­вед­нее твоего настав­ника, и не иссле­дуй дел его, иначе ты часто можешь обма­нуться и впасть в иску­ше­ние: ибо сие есть обо­льще­ние лука­вого, кото­рый желает вос­пре­пят­ство­вать по вере послу­ша­нию и лишить нас твер­дого спа­се­ния, от него про­ис­хо­дя­щего (Авва Доро­фей, поуче­ние 17)… «Не пре­кло­няй слуха твоего к речам против старца твоего…, чтобы не изгла­дил тебя Гос­подь из книги живых» (Авва Евар­гий, Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 64). «И когда помысл скло­няет тебя испы­тать и осу­дить твоего настав­ника, как от блуда отскочи от оного; не давай сему змею-пре­льсти­телю ника­кого послаб­ле­ния и входа: не ты над настав­ни­ком, а он над тобою полу­чил суд: не ты его, а он твой судья» (Лествица, сл. 4, поуч. 7: Пре­по­доб­ные Кал­лист и Игна­тий, гл. 14).

Для сохра­не­ния этой веры сове­ту­ется обра­щать вни­ма­ние на доб­ро­де­тели настав­ника: «Жела­ю­щим соблю­дать всегда несо­мнен­ную веру к настав­ни­кам необ­хо­димо нужно неза­бвенно и неиз­гла­димо хра­нить в сердце их доб­ро­де­тели («все доброе запе­чат­лей и сердце твоем», пре­по­доб­ный Симеон Новый Бого­слов, 7 сл. из 12), с тем, чтобы вос­по­ми­на­нием об оных загра­дить уста бесам, когда они станут в нас все­вать к ним неве­рие» (Лествица, сл. 4, поуч. 7).

И в этом при помощи Божией нет ничего невоз­мож­ного: «Гос­подь, умуд­ря­ю­щий слеп­цов, про­све­щает очи послуш­ни­ков видеть доб­ро­де­тели их учи­теля и отем­няет их не видеть недо­стат­ков его: а нена­вист­ник добра делает про­тив­ное сему» (Лествица. сл. 4, поуч. 98).

Общее труд­ни­че­ство и скорби должны сбли­зить уче­ника со стар­цем, и ученик может найти в своем настав­нике такую добрую спо­соб­ность, к кото­рой он может при­вить зерно своей веры; раз только он полу­чит помощь от настав­ника в своей духов­ной брани, ему нетрудно будет при­вя­заться всею душою к настав­нику. «Душа, при­вя­зав­ша­яся ради Христа любо­вию и верою к пас­тырю, не отсту­пает от него даже и до крови; осо­бенно же, если она полу­чила чрез него исце­ле­ние своих язв, памя­туя ска­зав­шего: «Ни Ангелы, ни начала, ниже силы, ни ина тварь кая воз­мо­жет нас раз­лу­чити от любве Хри­стовы» (Рим.8:38). Если же душа не при­вя­за­лась таким обра­зом, не утвер­ди­лась, не при­ле­пи­лась, то удив­ля­юсь, если тако­вой чело­век не тщетно пре­бы­вает на сем месте, будучи соеди­нен с пас­ты­рем при­твор­ным и ложным пови­но­ве­нием» (Лест­ница, сл. 4, поуч. 28).

Внеш­нее и внут­рен­нее послу­ша­ние настав­нику

Внеш­нее послу­ша­ние настав­нику обна­ру­жи­ва­ется с поло­жи­тель­ной сто­роны в чув­ствен­ном пови­но­ве­нии ему, в испол­не­нии вся­кого его при­ка­за­ния, к внешне-физи­че­скому труд­ни­че­ству отно­ся­ще­гося. Какое бы при­ка­за­ние и дела­ние старец ни дал уче­нику, послуш­ник без­пре­ко­словно, немед­ленно и без рас­суж­де­ния, без иссле­до­ва­ния, хорошо ли то или дурно, должен испол­нить. Велит старец воду носить — носи, дрова тас­кать — испол­няй, хотя бы ученик имел склон­ность и к дру­гому заня­тию, велит в келлии не выходя сидеть — сиди и т.д. Испол­нять должен при­ка­за­ние даже тогда, когда оно кажется страш­ным, неис­пол­ни­мым, неле­пым и т.п.. Святой Анто­ний, напри­мер, застав­ляет уче­ника своего, Павла Пре­про­стого, стоять на зное, плести и рас­пле­тать кор­зины, без нужды, по-види­мому, без цели чер­пать воду из колодца и выли­вать ее на землю. Святой Иоанн Дамас­кин по пове­ле­нию старца вычи­щает нечи­стые мона­стыр­ские отхо­жие места — несет тяже­лую епи­ти­мию за то, что, вопреки запре­ще­нию стар­че­скому, осме­лился соста­вить сти­хиру на смерть одного из братии. Испы­ты­вал истин­ное послу­ша­ние одного брата, святой Васи­лий Вели­кий велит ему слу­жить при столе. А после при­ня­тия пищи, когда брат подал ему воды умыться, святой Васи­лий гово­рит ему: пойди и я подам тебе умыться. Брат допу­стил Васи­лию подать себе воды (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 62)

«Я знаю и уверен о Гос­поде, — гово­рит один старец уче­нику, — что если скажу тебе: про­будь целый год в тем­нице, то в этом ты не будешь про­ти­во­ре­чить мне» (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 190). И уче­ники пови­ну­ются и пре­успе­вают.

Бла­го­сло­ве­ние Божие к такому бес­пре­ко­слов­ному и само­от­вер­жен­ному послу­ша­нию про­яв­ля­лось в чудо­тво­ре­нии. Так, авва Павел при­ка­зы­вает уче­нику своему, Иоанну, свя­зать и при­ве­сти к нему гиену: ученик, пови­ну­ясь без страха и раз­суж­де­ния, свя­зы­вает и при­во­дит ее (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 146). Ученик пре­по­доб­ного Вене­дикта, отрок Пла­кида, тонет среди реки, пре­по­доб­ный, видя то про­зор­ли­выми очами, посы­лает дру­гого своего уче­ника Мавра, спасти его. Мавр, выпол­няя без­пре­ко­слов­ное послу­ша­ние, спа­сает отрока и, спасши, узнает, что бежал по воде как по суху» (Четьи Минеи, 14 апреля).

Авва Иоанн Колов, по при­ка­за­нию старца, еже­дневно с вечера отправ­ля­ется далеко с круж­кой за водой, чтоб утром полить поса­жен­ное стар­цем сухое дерево. Чрез три года дерево ожи­вает и при­но­сит плод, и старец в собра­нии пред­ла­гает вку­сить братии от плодов послу­ша­ния» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 120).

«Пови­ну­ю­ще­муся Богу пови­ну­ется все» (Святой Петр Дамас­кин, книга 1. стр. 22): «послу­ша­ние бывает за послу­ша­ние. Если кто слу­шает Бога, и Бог того слу­шает» (Авва Моисей. Древ­ний пате­рик, гл. 14 и 9).

С отри­ца­тель­ной сто­роны внеш­нее послу­ша­ние про­яв­ля­ется в том, что без поз­во­ле­ния настав­ника ученик ничего не может делать и пред­при­ни­мать, всё делает с совета и ведома своего настав­ника. По настав­ле­ниям Васи­лия Вели­кого ученик с поз­во­ле­ния старца все должен делать, даже все мало­важ­ное, на пример, есть, пить, гово­рить, идти и т.п. «Если кто без ведома архи­манд­ри­чья станет мыть одежду свою или дру­гого, то без бла­го­сло­ве­ния да будет» (33 пр. Кр. наст.). «В Кино­вии ты и кув­ши­ном не можешь рас­по­ря­жаться по своей воле» (Авва Пимен, Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 263). Никто никуда не должен выхо­дить без бла­го­сло­ве­ния отца и по пра­ви­лам Пахо­мия Вели­кого. «Не садись и со стар­цами, гово­ря­щими Слово Божие, без вопро­ше­ния своего аввы: сесть ли мне послу­шать, или идти в келлию свою? И что он тебе скажет, то и делай (Авва Исайя, Доб­ро­то­лю­бие, т. 1). Ни шагу сде­лать, ни слова ска­зать, ничего нельзя без доз­во­ле­ния старца. «Монах, — гово­рит Анто­ний Вели­кий, — если можно, должен откро­венно ска­зы­вать стар­цам, сколько пьет капель в своей келлии, чтобы как не погре­шить и в этом» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 14). В добром наме­ре­нии и деле и то не должно дове­рять себе и само­вольно посту­пать. «И доб­рого дела не делай, мило­стыню не пода­вай без воли отца» (Пре­по­доб­ный Симеон Новый Бого­слов, гл. 169). «Наблю­дай за собою, что бы не делать тебе вопреки воле учи­теля, ибо все, что дела­ется без него, есть некое хище­ние и свя­то­тат­ство, веду­щее к смерти, а не пользе, хотя бы дело твое каза­лось тебе добрым» (Святой Васи­лий Вели­кий, т. 5, стр. 50). «Всякая запо­ведь тре­бует испол­не­ния и всякое пре­слу­ша­ние достой­ное носит нака­за­ние. Много раз гово­рил я вам, что из нас никто не имеет власти дать кому пищу и питье… сие есть безу­мие и нена­висть на Бога, и само­чи­ние и пло­то­уго­дие. Дерзаю ска­зать, что если то и Ангел (т.е. дает), то и от него ничего не при­ни­май» (Святой Феодор Студит, 26 огл. поуч.).

Вообще, что велит испол­нить и сде­лать уче­нику настав­ник, то испол­няй, что не велит делать, хотя бы то и хоте­лось и забла­го­рас­су­ди­лось уче­нику, терпи и пови­нуйся. Всякое пови­но­ве­ние и послу­ша­ние ценно и полезно ему самому.

Все свое у послуш­ника служит только ко вреду дела, всего себя он должен предо­ста­вить старцу. Отка­зы­ваться от пору­чен­ного дела и домо­гаться дру­гого, значит пока­зы­вать, что не отвергся еще своей воли, нару­шать послу­ша­ние (Крат­кие настав­ле­ния Васи­лия Вели­кого, 119); иногда слу­шать старца, а иногда делать по-своему, это значит разо­рять то, что сози­дает воля старца, а раз­ру­шать одною рукою сози­да­е­мое другою, значит обре­кать себя на сто­я­ние на одном месте, делать напрас­ным свой и чужой труд. «Кто иногда слу­ша­ется, а иногда не слу­ша­ется старца, тот подо­бен чело­веку, кото­рый к своему боль­ному глазу в одно время при­кла­ды­вает целеб­ную мазь, а в другое — известь. Ибо Писа­ние гово­рит: «Един сози­дая», а другой разо­ряяй, что успеет более, токмо труд (Сир.34:23) — (Лествица, сл. 4. поуч. 60). «Кто вопро­шает и ослу­ши­ва­ется отцев, тот раз­дра­жает Бога», — гово­рит Вар­са­ну­фий Вели­кий (отв. 55).

«Ни от чего не отвра­щай­тесь, — ни от душев­ных, ни от телес­ных трудов, потому что и телес­ное наше, будучи посвя­ща­емо Богу, духовно есть» (Святой Феодор Студит, 4, 4; Доб­ро­то­лю­бие, т. 4). «Каким обра­зом телес­ные труды дела­ются душев­ными доб­ро­де­те­лями? Какое отно­ше­ние имеют телес­ные труды к рас­по­ло­же­нию души? Я объ­ясню вам это, — гово­рит авва Доро­фей: — так как душа по пре­ступ­ле­нии запо­веди пре­да­лась, как гово­рит святой Гри­го­рий, пре­ле­сти сла­сто­лю­бия и само­за­ко­ния и воз­лю­била телес­ное, и неко­то­рым обра­зом стала как бы нечто единое с телом и вся сде­ла­лась плотию, как ска­зано: не имать пре­бы­вати дух мой в чело­ве­цех сих, зане суть плоть (Быт.6:1), и бедная душа как бы сост­раж­дет телу, и соучаст­вует во всем, что дела­ется с телом. Посему и телес­ный труд при­во­дит душу в сми­ре­ние: труд сми­ряет тело, а когда тело сми­ря­ется, то имеет с ним сми­ря­ется и душа» (Авва Доро­фей. поуч. 2)10.

Но «телес­ное обу­че­ние вмале есть полезно, а бла­го­че­стие на все полезно есть». (1Тим.4:8); и телес­ный труд поле­зен настолько, насколько служит духов­ному совер­шен­ство­ва­нию, насколько при­учает чело­века к сми­ре­нию. На вопрос, что больше — телес­ный труд или хра­не­ние сердца? Авва Агафон отве­тил одному брату: чело­век подо­бен дереву: телес­ный труд—листья, а хра­не­ние сердца — плод. Поелику же, по Писа­нию: всякое древо, еже не творит плода добра, посе­касмо бывает и в огонь вме­та­емо (Мф.3:10), то, оче­видно, важно попе­че­ние о плоде, т.е. хра­не­нии ума. Впро­чем, для нас потребно и лист­вен­ное при­кры­тие и бла­го­укра­ше­ние, т.е. телес­ный труд» (Ник. Уед.; Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, стр. 265).

Что каса­ется мыс­лен­ного, внут­рен­него пови­но­ве­ния старцу, то оно обя­зы­вает послуш­ника к сле­ду­ю­щим дей­ствиям: прежде всего он должен посте­пенно отсе­кать свои разу­ме­ния, научиться ничего не сла­гать умом и серд­цем ни отно­си­тельно насто­я­щего, ни отно­си­тельно про­шед­шего и буду­щего, не верить себе, своему уму и сердцу, не решать без опре­де­лен­ного настав­ника, что хорошо и что худо, ни знать, ни думать даже, без ука­за­ния отца. Все свое внут­рен­нее про­из­воль­ное дви­же­ние сил должен послуш­ник пода­вить в себе — он от своего должен очи­ститься, сде­латься празд­ным, пустым. Пустым он должен сде­латься именно для того, чтобы настав­ник вполне мог вло­жить в него нового чело­века. «Для вос­при­я­тия Бога и Божией воли наш ум и волю должно пред­ста­вить нагими» (Карпаф.; Доб­ро­то­лю­бие, т. 3, 49 гл. 1). Нужно прийти в состо­я­ние «несла­га­ния помыс­лов», умол­ча­ния: умом ничего не опре­де­лять и не умство­вать, волею ничего не желать и не решать, серд­цем ничего не вку­шать: и мыс­лить, и желать и вку­шать — все нужно с доз­во­ле­ния старца. Это «жизнь, чуждая любо­пыт­ства, отло­же­ние своего рас­суж­де­ния, неве­ро­ва­ние самому себе, во всем добром даже, до конца жизни» (Лествица, сл. 4, поуч. 3–5).

Но воз­можно ли послуш­нику прийти в совер­шен­ное мол­чаль­ное состо­я­ние несла­га­ния? Нет, при всем его жела­нии и усилии то ему невоз­можно сде­лать, как невоз­можно удер­жать ветер. Воля и силь­ное его жела­ние тут не причем; мысли, поже­ла­ния, планы, похоти, стра­сти и т.п. без­пре­рывно меня­ются в чело­веке, чело­век нико­гда не может быть празд­ным от мыслей, но во власти чело­века удер­жи­вать одни и подав­лять другие.

«Дея­тель­ность ума нашего, — гово­рит пре­по­доб­ный Иоанн Кас­сиан, — хорошо срав­ни­ва­ется с мель­нич­ным жер­но­вом, кото­рый от стре­ми­тель­ного дви­же­нии воды быстро вер­тится кругом. Он никак не может пере­стать вер­теться, движим будучи водою: но во власти при­став­ника состоит, пше­ницу ли молоть или жито, или куколь рас­ти­рать. И наш ум не может быть празд­ным при потоке впе­чат­ле­ний от вол­не­ния помыс­лов: но какие из них при­ни­мать или усво­ять себе, это зави­сит от нашей воли и усмот­ре­ния» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 2, стр. 101).

«Остров, лежа­щий среди моря, может ли оста­но­вить волны, чтобы они не уда­ряли в него? По край­ней мере остров про­ти­вится волнам. Так и мы не можем оста­но­вить помыс­лов, но можем про­ти­виться им» (Святой Ефрем Сирин). «Иноку можно быть и страстну, но не дей­ство­вать стра­сти» (Пре­по­доб­ный Паисий Велич­ков­ский, стр. 266). При невоз­мож­но­сти быть празд­ным от вол­не­ния помыс­лов нужно добрые помыслы задер­жи­вать, а злые отвер­гать. «Когда будет, — гово­рит свя­ти­тель Феофан Затвор­ник, — чув­ство в сердце, мысли не будут блуж­дать: когда в само­варе кран отвер­нут, вода течет неудер­жимо, а когда завер­нем кран, вода оста­нав­ли­ва­ется; так и с мыс­лями: все текут и текут, завер­нешь кран — и пере­ста­нут. Это завер­ну­тие крана есть воз­буж­де­ние свя­того чув­ства в сердце и дер­жа­ние его» (Душе­по­лез­ное чтение, 1896 г., кн. 2–3, стр. 466). «Когда коноб (котел), подо­гре­ва­е­мый снизу, кипит, то мухи и разные насе­ко­мые не садятся на него» (Пре­по­доб­ный Пимен Вели­кий). При­став­ни­ком, сле­дя­щим за помыс­лами, раз­би­ра­ю­щим их каче­ство, в данном случае явля­ется настав­ник: его обя­зан­ность гнать дурные помыслы и подо­гре­вать в уче­нике святое чув­ство. Обя­зан­ность же послуш­ника все реши­тельно помыслы: и добрые, и худые — откры­вать настав­нику.

Святые отцы наста­и­вают на все­днев­ном и посто­ян­ном откро­ве­нии помыс­лов. «Каждый из под­чи­нен­ных, если хочет ока­зать зна­чи­тель­ный успех и при­ве­сти жизнь свою в состо­я­ние, соглас­ное с запо­ве­дями Гос­пода нашего Иисуса Христа, не должен ни одного своего душен­ного дви­же­ния остав­лять и скры­вать, ни одного слова не про­пус­кать без испы­та­ния, но тайны сер­деч­ные обна­жать пред теми, кому пору­чено попе­че­ние о немощ­ных. Ибо таким обра­зом похваль­ное будет утвер­ждено, а неодоб­ри­тель­ное не оста­нется без над­ле­жа­щего вра­че­ва­ния» (Крат­кие настав­ле­ния Васи­лия Вели­кого, 157–158). «Откры­вай помыслы свои отцам твоим, — гово­рит Исаия, — чтобы бла­го­дать Божия покрыла тебя». «Испо­ве­дуй помыслы сердца отцу твоему, если можно, всякий час, если же нельзя, то по край­ней мере, пусть ни один вечер без сего не про­хо­дит, о воз­люб­лен­ный; а также по утрене, испы­тав себя, объ­яс­няй ему все слу­чив­ше­еся с тобою» (Пре­по­доб­ный Симеон Ново­вый Бого­слов, 1‑е сл. из 12; о том же с ука­за­нием грехов, Сим. Нов. Бог. от деят. глав 121, 122; Ефрем Сирин, сл. 52; авва Доро­фей, поуч. 2‑е; Васи­лий Вели­кий простр. пр. 26 и др.). «Мно­го­во­дие корабля — неис­по­ве­да­ние грехов, и если воз­не­ра­дят кора­бель­щики о мно­го­во­дии корабля, спяще потоп­ля­ются с кораб­лем. Испо­ве­дуем же помыслы сердца нашего, да не собе­рется многа вода помыс­лов в душах наших и не обыдет нас послед­няя бездна» (Ин. 2:6; Феодор Студит 2 огл.). «Скры­ва­ю­щим свои помыслы пре­бы­вает неис­це­лен и исправ­ля­ется только частым вопро­ше­нием о них отцев духов­ных» (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 317).

Нужно все реши­тельно откры­вать, даже то, за что не осуж­дает совесть. Святой Васи­лий Вели­кий (Крат­кие настав­ле­ния, 301, стр. 368) не велит нигде себе дове­рять: «в телес­ных неду­гах бывает, что боль­ные не чув­ствуют своих неду­гов, однако же они верят более наблю­де­нию врачей, не пола­га­ясь на свое соб­ствен­ное чув­ство. Так должно быть и в рас­суж­де­нии душев­ных неду­гов — грехов. И апо­столы, когда, при несо­мнен­ной уве­рен­но­сти в своем искрен­нем рас­по­ло­же­нии ко Гос­поду, услы­шали: «один от нас пре­даст Меня», более пове­рили сему слову Гос­пода и пере­ме­нили свою мысль, говоря: «еда есмь аз, Гос­поди?» (Мф.26:21-22).

«Когда я был в обще­жи­тии аввы Серида, — гово­рит пре­по­доб­ный авва Доро­фей, — я откры­вал все свои помыслы старцу авве Иоанну и нико­гда не решался сде­лать что-либо без его совета. Иногда гово­рил мне помысл: «Не то же ли (самое) скажет тебе старец? Зачем ты хочешь бес­по­ко­ить его?» — А я отве­чал помыслу: «Ана­фема тебе и рас­суж­де­нию твоему, и разуму твоему, и муд­ро­ва­нию твоему, и веде­нию твоему, ибо что ты знаешь, то знаешь от демо­нов». И так я шел и вопро­шал старца. И слу­ча­лось иногда, что он отве­чал мне то самое, что у меня было на уме. Тогда помысл гово­рил мне: «Ну что же? (видишь) это то самое, что и я гово­рил тебе: не напрасно ли ты без­по­коил старца?» — И я отве­чал помыслу: “Теперь оно хорошо, теперь оно от Духа Свя­того, твое же вну­ше­ние лукаво, от демо­нов, и было делом страст­ного устро­е­ния (души)» (поуч. 5). В инте­ре­сах самого послуш­ника тре­бу­ется испо­ведь сво­бод­ная и искрен­няя. Нужно со сво­бо­дою «обна­жать пред стар­цем помыслы» (Авва Исайя; Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 302), т.е. чтобы ученик совер­шенно обна­жал свои помыслы, ничего не скры­вал ради стыда, ничего не изме­нял, гово­рил от своего лица, как сле­дует, искренно и сокру­шенно, а не при­творно, как бы от дру­гого лица (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 372). И «сво­бода есть именно истина, откро­венно выска­зы­ва­е­мая. (Но сво­боду эту надобно обра­щать лишь к такому лицу, кото­рое не соблаз­ня­ется)» (отв. 373). «Бесы имеют обычай часто вну­шать нам или совсем не испо­ве­до­вать согре­ше­ний отцу, или испо­ве­до­вать, но как бы от лица иного, или скла­ды­вать вину своею греха на других. (Лествица, сл. 4, поуч. 63). Но ты не пре­льщайся духом воз­но­ше­ния, и воз­ве­щай учи­телю твоему согре­ше­ния не так, как от иного лица. Обна­жай струп твой врачу сему и не сты­дись ска­зать ему: «Отче! Моя язва сия, моя рана сия; она про­изо­шла не от иного кого-нибудь, но от моей соб­ствен­ной лено­сти, никто не вино­вен в ней: ни чело­век, ни злой дух, ни плоть, ни другое что-либо, но только мое нера­де­ние» (Там же, поуч. 61). «Испо­ве­дуйся пред стар­цем, как пред Богом. Во время испо­веди будь как наруж­ным видом, так и внут­рен­ним чув­ством, как осуж­ден­ный пре­ступ­ник, поникши лицом на землю, и если можно, то омочай сле­зами ноги судии и врача твоего, как ноги Самого Христа» (Там же, поуч. 62). «Если погре­шишь в чем, не лги, сты­дясь при­знаться, но положи поклон, говоря: прости мне, и грех твой прой­дет» (Авва Исаия, Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 297). Сты­диться помыс­лов и бояться испо­веди не сле­дует, тем более, что иные помыслы, сильно сму­ща­ю­щие и удер­жи­ва­ю­щие послуш­ника в нерас­ка­ян­но­сти, могут быть у него не свои, наве­яны врагом нашего спа­се­ния и, как вражьи помыслы, они «не вме­ня­емы». Об этом гово­рит изве­дан­ный отцами-подвиж­ни­ками опыт.

Один брат, — рас­ска­зы­ва­ется в «Досто­па­мят­ных ска­за­ниях», — иску­шаем был хуль­ными помыс­лами, но сты­дился гово­рить об этом. Где бы не услы­шал о вели­ких стар­цах, он ходил к ним с наме­ре­нием открыться им; но как скоро при­хо­дил, сты­дился испо­ве­дать пред ними свои помыслы. Часто ходил он и к авве Пимену. Старец видел, что брат мучится помыс­лами, и скор­бел о том, что он не откры­вает их. В один день ото­звал его старец и сказал: вот столько уже вре­мени ты ходишь сюда, желая открыть мне свои помыслы, но когда при­хо­дишь, не хочешь ска­зать о них и ухо­дишь опять с ними, мучи­мый по-преж­нему. Скажи мне, сын мой, что у тебя на сердце? Брат отве­чал старцу: диавол иску­шает меня бого­хуль­ными помыс­лами и я сты­дился гово­рить об этом. Потом рас­ска­зал старцу свои бого­хуль­ные помыслы и тотчас почув­ство­вал облег­че­ние. Старец сказал ему: не скорби, сын мой! Но когда придёт тебе такой помысл, говори: я не вино­ват: хула твоя, сатана, да падет на тебя; душа моя не хочет сего. А все, чего душа не хочет, скоро про­хо­дит. Таким обра­зом, брат пошел от старца, увра­че­вав душу свою»11 (стр. 248).

Внут­рен­нее, мыс­лен­ное пови­но­ве­ние старцу, откро­ве­ние ему помыс­лов имеет, срав­ни­тельно с чув­ственно-внеш­ним пови­но­ве­нием, и без­от­но­си­тельно вели­чай­шее зна­че­ние в духов­ном совер­шен­ство­ва­нии послуш­ника. Откро­ве­ние помыс­лов прежде всего рас­кры­вает настав­нику внут­рен­ние язвы, кото­рые послуш­ник и сам не заме­чает, ука­зы­вает нрав­ствен­ные недо­статки и гре­хов­ные склон­но­сти уче­ника, к кото­рым старец и при­ла­гает соот­вест­ву­ю­щие цели­тель­ные лекар­ства.

Затем, хотя это откро­ве­ние помыс­лов не про­щает грехи, но самое-то откро­ве­ние гре­хов­ных помыс­лов делает их немощ­ней­шими. Нечи­стый помысл при откро­ве­нии его, выйдя наружу, дела­ется рельеф­ным, види­мым; и сам испо­ве­ды­ва­ю­ший видит и сознает его нечи­стоту, кото­рую он ранее не заме­чал; откры­вая отцу гре­хов­ные помыслы, ученик наглядно как бы при­ме­ри­вает их и тут же сты­дится и остав­ляет их.

«Все явля­е­мое свет есть» (Ефес.5:13). «Враг не любит света; почему откро­ве­ние злых помыс­лов раз­го­няет их и истреб­ляет. Как змея, извле­чен­ная из темной норы на свет ста­ра­ется убе­жать и скрыться, так и злые помыслы, будучи обна­ру­жены откро­вен­ным при­зна­нием и испо­ве­дию, ста­ра­ются бежать от чело­века. Это под­твер­жда­ется мно­гими и пре­мно­гими при­ме­рами и опы­тами» (из коих неко­то­рые сам Иоанн Кас­сиан и при­во­дит; Доб­ро­то­лю­бие, т. 2, стр. 151). «Один тща­тель­ный монах, пре­тер­пе­вая напа­де­ние от беса, два­дцать лет изну­рял тело свое постом и бде­нием; но как ника­кой не полу­чал от него пользы, то, описав на бумаге свое иску­ше­ние, пошел к неко­ему свя­тому мужу и вручив ему оную, повергся лицом на землю, не дерзая воз­зреть на него. Старец, про­чи­тав писа­ние, улыб­нулся и, подняв брата, гово­рит ему: «Положи, чадо, руку твою на мою выю». Когда же брат оный сделал это, вели­кий муж сказал ему: «На вые моей, брат, да будет грех ceй, сколько лет он ни про­дол­жался и ни будет про­дол­жаться в тебе, только ты вменяй его за ничто». После инок сей уверял, что он еще не успел выйти из келлии старца, как эта страсть исчезла. Сие испо­ве­дал мне сам бывший в иску­ше­нии, при­нося бла­го­да­ре­ние Богу» (Пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник, 23, 54).

«Когда ум испо­ве­дует Богу вину свою, тотчас упразд­ня­ется и самое сие иску­ше­ние» (Пре­по­доб­ный Марк Подвиж­ник; Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 511).

Да это явле­ние и пси­хо­ло­ги­че­ски верно: часто пред­меты имеют для нас при­вле­ка­тель­ность лишь до тех пор, пока мы их не полу­чили, пока они не стали объ­ек­тивно види­мыми для нас; так и здесь: вся пре­лесть чару­ю­щих нечи­стых помыс­лов выплы­вает наружу, чело­век как бы про­зре­вает, туман, покры­вав­ший его сер­деч­ные очи, исче­зает, а с ним исче­зает и пле­ня­ю­щая пре­лесть гре­хов­ных помыс­лов и «как я ранее этого не заме­чал?» может ска­зать только открыв­ший свои помыслы.

Один духов­ный сын старца Лео­нида Оптин­ского рас­ска­зы­вал: «Пой­дешь, бывало, к батюшке уте­шиться в своих скор­бях, и при вступ­ле­нии в его келлию вмиг все исче­зает, и в сердце вдруг почув­ству­ешь тишину и радость. Батюшка спро­сит: зачем пришел? А ты и гово­рить не знаешь что. Возь­мет батюшка, пома­жет маслом из лам­пады, да бла­го­сло­вит, и пой­дешь от него с сер­деч­ною радо­стию и душев­ным миром» (Жиз­не­опи­са­ние иеро­мо­наха Лео­нида. Одесса, 1890 г., стр. 88).

В жиз­не­опи­са­нии прео­свя­щен­ного Иере­мии отшель­ника Ниже­го­род­ского († 1884 г.) о бла­го­твор­ном дей­ствии откро­вен­ных бесед со свя­ти­те­лем-подвиж­ни­ком гово­рится также сле­ду­ю­щее: «Едва ста­нешь при­бли­жаться к его келлии, как в душе чув­ству­ешь неволь­ное сму­ще­ние, точно идешь на испо­ведь, на кото­рой должны рас­крыться и объ­явиться все гре­хов­ные тайны… и после того, как вый­дешь от него, долго еще носишь в сердце потреб­ность и жела­ние быть лучше, чище, совер­шен­нее. Слу­ча­юсь при­хо­дить к прео­свя­щен­ному Иере­мии с тяже­лым душев­ным настро­е­нием, неся в сердце какую-либо заботу, недо­воль­ство, раз­дра­же­ние, гнев, скорбь или что-нибудь крайне непри­ят­ное и тогда от старца-свя­ти­теля слы­шишь слова уте­ше­ния, уча­стия, советы, разъ­яс­не­ния про­стые, но уди­ви­тельно веские и вли­я­тель­ные. Слушая их, бывало, чув­ству­ешь, как сердце, до того вре­мени холод­ное, согре­ва­лось, как мало-помалу угасал гнев, смяг­ча­лась боль, зати­хали вражды, успо­ка­и­ва­лась тре­вога, и я выхо­дил из темной и тесной келлии, точно ода­рен­ный новым теплым светом, но много раз более спо­кой­ный и при­ми­рен­ный со всеми и всем, чем был до того вре­мени» (Цер­ков­ные Ведо­мо­сти, 1898 г., § 39).

Так одного луча сол­неч­ного иногда бывает доста­точно, чтобы разо­гнать всю непри­гляд­ную тьму, рас­се­ять тяже­лый мрак душев­ный!

«Как сияющу свету усту­пает тьма, так и свет испо­веди истреб­ляет помыслы стра­стей, так как они — тьма» (Фео­липт Фила­дель­фий­ский; Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, стр. 188).

Зна­че­ние откро­вен­но­сти в помыс­лах прежде всего и заклю­ча­ется в том, что она своим светом отго­няет помыслы темные, делает их немощ­ными и «язвы объ­яв­ля­е­мые не успе­вают на горшее, но исце­ле­вают» (Лествица, сл. 4, поуч. 10).

Далее все­днев­ное откро­ве­ние помыс­лов застав­ляет сле­дить за гре­хами и удер­жи­вает от них. Зная, что их нужно все пред­став­лять на суд старцу, послуш­ник высле­жи­вает их и всту­пает в борьбу с ними. «Кто посто­янно испы­ты­вает себя, рас­ка­и­ва­ется, в чем согре­шил, и ста­ра­ется попра­виться, тот, — гово­рит авва Доро­фей, — начи­нает умень­шать в себе зло, и если делал девять (про­ступ­ков), будет делать восемь и так, пре­успе­вая посте­пенно, с помо­щью Божией, не допус­кает укре­питься в себе стра­стям» (Авва Доро­фей, поуче­ние 11, стр. 148). «Душа, помыш­ля­ю­щая об испо­веди, — гово­рит Иоанн Лествич­ник, —  удер­жи­ва­ется ею от согре­ше­ний, как бы уздою» (сл. 4, поуч. 53).

«Вели­кое посо­бие к тому, чтобы не гре­шить, — гово­рит отец наш Васи­лий Вели­кий, — и на другой день не впа­дать опять «тоже, есть по окон­ча­нии дня под­вер­гать суду сове­сти себя самих и все свое… Такое раз­би­ра­тель­ство каж­до­днев­ное осве­щает и то, что бывает у нас каж­до­часно» (Пре­по­доб­ный Исихий пре­сви­тер Иеру­са­лим­ский; Доб­ро­то­лю­бие, т. 2, стр. 181).

Нако­нец вели­кое зна­че­ние откро­ве­ния помыс­лов выте­кает и из того, что оно-то глав­ным обра­зом откры­вает глаза послуш­нику на самого себя. Самый труд борьбы с грехом и помыс­лами застав­ляет послуш­ника сознать свою немощь и, пре­да­вая его в руки старца и в волю Божию, научает столь необ­хо­ди­мому, как увидим позд­нее, сми­ре­нию. Чем более послуш­ник сознает свою немощь, тем более будет, конечно, искать бла­го­дат­ной посто­рон­ней помощи; чем чаще будет откры­вать помыслы, тем боль­шую будет нахо­дить в том пользу и тем больше будет воз­рас­тать у него любовь и вера к Богу и старцу.

«Всякое испо­ве­да­ние, гово­рит Максим Испо­вед­ник, — сми­ряет душу, то застав­ляя сознаться, что в пре­гре­ше­ниях своих она сама вино­вата по при­чине нера­де­ния своего, то научая ее при­знать, что она оправ­дана бла­го­да­тию» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 3, стр. 297).

Откро­вен­ное запи­сы­ва­ние помыс­лов, за вре­мен­ным или совер­шен­ным отсут­ствием стар­цев, имеет тоже зна­че­ние личною откро­ве­ния помыс­лов, «Запи­сы­ва­ние заме­няет очи спо­движ­ни­ков. Для ограж­де­ния себя от греха, — гово­рит святой Анто­ний Вели­кий, — пусть каждый заме­чает и запи­сы­вает свои поступки и душев­ные дви­же­ния как бы с наме­ре­нием сооб­щить это друг другу; и будьте уве­рены, что, сты­дясь извест­но­сти, непре­менно пере­ста­нем гре­шить и даже содер­жать в мыслях что-либо худое. Ибо кто, когда грешит, желает, чтобы его видели? Или кто, согре­шив, не поже­лает лучше солгать, только бы утаить грех? Как, наблю­дая друг за другом, не будем тво­рить блуда, так, запи­сы­вая помыслы с наме­ре­нием сооб­щить их, легче соблю­дем себя от нечи­стых помыс­лов, сты­дясь извест­но­сти» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 22–23). Как хоро­ший способ для того, что бы удер­жи­ваться от грехов, сле­дить за помыс­лами и не забы­вать их, запись помыс­лов прак­ти­ко­ва­лась еще в древ­них мона­сты­рях.

Так, Иоанн Лествич­ник повест­вует, что в еги­пет­ском мона­стыре он увидел у тра­пез­ного книжку при поясе с тем пред­на­зна­че­нием, чтобы запи­сы­вать в нее помыслы и еже­дневно их пере­ска­зы­вать пас­тырю. То же делали, — добав­ляет Лествич­ник, — и многие из тамош­них братий (сл. 4, поуч. 39).

«Хоро­ший купец, — гово­рит Иоанн Лествич­ник в другом месте, — на всякий вечер непре­менно счи­тает днев­ную при­быль или убыток; но его он не может ясно узнать, если еже­часно не будет всего запи­сы­вать в счет­ную книгу, потому что еже­час­ное испы­та­ние про­све­щает душу», (сл. 4, поуч. 116)12

«Много раз бывало со мною, — гово­рит святой Петр Дамас­кин, — что само­движно при­хо­дила мысль и я запи­сы­вал ее для памяти, а потом, во время брани, имел от нее помощь или облег­че­ние… леность ведет к забве­нию, забве­ние — к неве­де­нию» (Твор., кн. 1, стр. 185).

Запи­сы­ва­ние помыс­лов, таким обра­зом, имеет зна­че­ние лич­ного откро­ве­ния их старцу. Один опыт­ный духов­ник гово­рил нам: «Иногда неко­гда почему-либо идти к старцу, а помысл без­по­коит; возь­мешь клочок бумажки, напи­шешь, — и сразу чешуя как бы какая сходит с глаз, видишь яснее, чув­ствуя облег­че­ние и спо­кой­ствие на сове­сти». А другой из совре­мен­ных же мона­хов, поль­зу­ю­щийся извест­но­стью среди народа, писал о себе, что связь его с умер­шим руко­во­ди­те­лем стар­цем не пре­кра­ща­ется: в первые годы, когда жил близко, он ходил еже­дневно на могилу старца, чтобы испо­ве­дать свои грехи и про­сить у него про­ще­ния, а потом, когда для уеди­нен­ной жизни он уда­лился за несколько верст от могилы, то повел днев­ник и, когда при­хо­дит в мона­стырь, счи­тает своим долгом схо­дить на могилу и пока­яться по днев­нику пред почив­шим стар­цем.

Зна­че­ние откро­вен­но­сти всякий может испы­тать и испы­ты­вает на себе. Откро­вен­ность, искрен­ность, прав­ди­вость — при­знак неис­пор­чен­ной души. И кто не испы­тал бла­го­твор­ного вли­я­ния откро­вен­но­сти? В минуту жизни труд­ную, кто не оценил бла­го­де­тель­ность откро­вен­ной беседы? Друзья тем и дороги. И у Христа Спа­си­теля были осо­бен­ные сер­деч­ные друзья: Лазарь и Иоанн, лежав­ший на персях Его. У вся­кого чело­века есть потреб­ность иметь друга, с кото­рым бы он гово­рил по душе, делил радость и горе, с усло­вием, конечно, сочув­ствия и сохра­не­ния наших тайн. А в данном случае, как ученик может сомне­ваться в сочув­ствии и может ли он найти кого-нибудь дру­гого, более сочув­ству­ю­щего?

Неко­то­рые уче­ники и уче­ницы старца о. Лео­нида созна­ва­лись, что, скры­тые пред дру­гими, они пред стар­цем легко выска­зы­вали даже то, и чем иногда и пред собою им было трудно сознаться: откры­тое, сво­бод­ное обра­ще­ние старца раз­вя­зы­вало их души; его откры­тое лицо вну­шало откро­вен­ность и рас­по­ла­гало и хит­реца к про­стоте и непри­твор­ству (Жиз­не­опи­са­ние, стр. 59 и 831).

Вся беда чело­века заклю­ча­ется в том, что он не может истин­ство­вать не только в слове и деле, но и в мыслях. Не говоря уже о том, что в толпе — при других — и в уеди­не­нии он не оди­на­ков, он и в уеди­не­нии лжет сам пред собою, ходит посто­янно на ходу­лях и, весь изо­лгав­шись, ложью напол­няет всю свою жизнь. Но если бы корень был свят, то, конечно, и ветви были бы святы: чтобы не лгать пред дру­гими и истин­ство­вать в слове и деле, чело­век прежде всего должен при­учиться не лгать пред собою, внутри себя, истин­ство­вать в мыслях, — должен познать себя. «Познав­шему себя дается веде­ние всего» (Тво­ре­ния свя­того Петра Дамас­кина, кн. I. стр. 22).

«Уми­рись сам с собою, и уми­рятся с тобою небо и земля» (Святой Исаак Сирин, сл. 2, стр. 10). «Познай, чело­век, свое бла­го­род­ство и досто­ин­ство, как дра­го­це­нен ты, брат Хри­стов, друг Царев, неве­ста Небес­ного Жениха. Кто возмог познать досто­ин­ство души своей, тот может познать силу и тайны Боже­ства» (Святой Мака­рий Еги­пет­ский, б. 27)

Жела­тель­ное само­по­зна­ние и истин­ство­ва­ние с самим собою и дости­га­ется именно сосре­до­то­чен­но­стью, наблю­де­нием за собою и, в данном случае — откро­ве­нием помыс­лов опыт­ному старцу, кото­рому, как мы уже гово­рили, присущ верный и без­при­страст­ный взгляд на внут­рен­нее «я» послуш­ника.

«Это, — гово­рит святой Иоанн Кас­сиан, — самая мудрая школа рас­су­ди­тель­но­сти, в кото­рой науча­ются добре рас­суж­дать о досто­долж­ном даже и такие, кото­рые не имеют особой к сему спо­соб­но­сти. При­об­ре­та­ется истин­ная рас­су­ди­тель­ность истин­ным сми­ре­нием, коего первым дока­за­тель­ством служит — откры­вать отцам не только то, что делаем, но и то, что думаем, ни в чем не дове­ря­ясь своему помыслу, но во всем сле­до­вать настав­ле­ниям стар­цев и счи­тать хоро­шим и худым только то, что они при­знают тако­вым… Так, пре­да­ние рас­суж­де­нию отцев своих помыс­лов заме­няет свою рас­су­ди­тель­ность и научает ей» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 2, гл. 10).

К этой же цели само­по­зна­ния и рас­су­ди­тель­но­сти, но, конечно, в мень­шей сте­пени, ведет и в миру всякая откро­вен­ность с дру­зьями и с запис­ными книж­ками и днев­ни­ками, заме­ня­ю­щими друзей, под усло­вием, если мы ничего не ута­и­ваем пред ними, истин­ствуем в мыслях — не лжем пред собою. Иногда подав­лен­ный тяже­лым чув­ством в насто­я­щем чело­век, если по своему днев­нику будет рыться в старом пере­жи­том, то в душе его под­ни­ма­ется рой пере­жи­тых вос­по­ми­на­ний, кото­рые пере­но­сят его в забы­тое про­шлое, кажу­ще­еся всегда таким доро­гим и близ­ким. Эти вос­по­ми­на­ния спо­собны рас­ше­ве­лить чув­ства чело­века и при­ве­сти его в уми­ле­ние; выплыв­шее пере­жи­тое может осве­тить путь жизни чело­века и иногда, к удив­ле­нию его, пока­жет ему явное или тайное руко­вод­ство про­мысла Божия, кото­рого он, живу­щий только одним своим насто­я­щим, и не заме­чал. А чем объ­яс­нить тот случай, что неко­то­рые, разо­ча­ро­ван­ные в жизни, решив­шись на само­убий­ство, писали откро­венно родным или зна­ко­мым о при­чи­нах своего само­убий­ства, испо­ве­до­ва­лись как бы пред ними и… оста­ва­лись жить? Это можно объ­яс­нить лишь бла­го­твор­но­стью самой откро­вен­но­сти: она, заста­вив само­со­сре­до­то­читься, ука­зы­вала им всю лож­ность и мелоч­ность причин, несто­ю­щих того, чтобы из-за них губить свою жизнь, сни­мала шелуху с внут­рен­него зрения, рас­ка­пы­вала не угас­ший внутри жиз­нен­ный огонек и воз­вра­щала, — вновь при­вя­зы­вала к жизни. Уми­ро­тво­ре­ние — послед­ствие откро­вен­ной беседы. Кто выска­зы­ва­ется, тот успо­ка­и­ва­ется.

«Запи­сы­ва­ете ли вы, что испы­ты­ва­ете? — спра­ши­вает в одном письме свя­ти­тель Феофан Затвор­ник. — Я думаю, что запи­сы­вать сле­дует, чтобы по вре­ме­нам про­смат­ри­вать и, видя Божие о себе попе­че­ние, паче и паче рев­но­вать и усо­вер­шен­ство­ваться» (Душе­по­лез­ное чтение, 1896 г.).

Но нужна ли была борьба с помыс­лами, не есть ли это оце­жи­ва­ние комара — мелочь, на кото­рую не стоит обра­щать вни­ма­ния? Если помыслы есте­ственны и невоз­можно, как ветер, удер­жать их, то не лучше ли только сле­дить за делами? Мысли, думай, что хочешь, — посту­пай лишь доб­ро­со­вестно. Такой вопрос и реше­ние могут явиться только у чело­века, не зна­ю­щего своей внут­рен­ней жизни, не сле­дя­щего за собою.

Святые отцы (Иоанн Лесвич­ник. сл. 15, поуч. 73; Фило­фей Синай­ский, гл. о трезв., 34–36; Исихий, гл. 46: Петр Дамас­кин, кн. 1, стр. 224) раз­ли­чают сле­ду­ю­щие сте­пени помысла: 1) прилог — при­ра­же­ние (от греч. prosvoli) — это про­стое, поверх­ност­ное пред­став­ле­ние; 2) соче­та­ние (по греч. sindiasmos) — при­ко­ва­ние, оста­новка вни­ма­ния на образе пред­став­ле­ния, собе­се­до­ва­ние с помыс­лом: 3) сосло­же­ние (по греч. sivcafatesis) — согла­сие, соиз­во­ле­ние души на при­ра­зив­шийся помысл, сочув­ствие ему: 4) пле­не­ние (по греч. aechmalosia) — увле­че­ние сердца, скло­не­ние воли, что уже есть грех (Мф.5:22). Порок же, вгнез­див­шийся в душу и чрез дол­го­вре­мен­ное при­стра­стие и навык став­ший как бы ее при­род­ным свой­ством, есть страсть (по греч. pafos), болезнь души (по греч. pafos, от paschin — стра­дать)

Первые помыслы — при­логи — сами по себе не гре­ховны, как есте­ствен­ные и неза­ви­си­мые от нашей воли. «Не испы­ты­вать при­ра­же­ний зла есть при­над­леж­ность одного есте­ства непре­лож­ного, а не чело­ве­че­ского… При­ра­же­ние помысла не есть ни грех, ни правда, но обли­че­ние само­власт­ной нашей воли» (Пре­по­доб­ный Марк Подвиж­ник; Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 511). Помыслы во второй сте­пени (соче­та­ние) не совсем без греха: и в нашей уже воле здесь при­нять или не при­нять образы. В тре­тьей сте­пени помыслы судятся и по устро­е­нию под­ви­за­ю­ще­гося. Пле­не­ние же иначе судится во время молитвы, иначе в другое время, иначе в отно­ше­нии пред­ме­тов без­раз­лич­ных и иначе в худых помыш­ле­ниях. Стра­сти же, без сомне­ния, под­ле­жат во всех или сораз­мер­ному пока­я­нию, или буду­щей муке» (Лествица, сл. 15, п. 75).

«Не подо­бает, — гово­рят пре­по­доб­ные Кал­лист и Игна­тий, — и помыс­лах кос­нети, да не сосло­же­ние помыс­лов и деяние тебе вме­нится в день суда пред Гос­по­дом» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, гл. 49)13.

«Скажи мне, — гово­рит святой Феодор Студит, — откуда у вас про­дер­зо­сти и порож­да­е­мые ими нестро­е­ния? Не оттого ли, что не испо­ве­ду­ете, а скры­ва­ете пагуб­ные помыслы свои? Ибо начало некое и корень пре­гре­ше­ний наших есть неумест­ный помысл, кото­рый, когда откры­вают его, мило­стию Божией про­го­ня­ется, а когда скры­вают, мало-помалу пере­хо­дит в дела тьмы. Отсюда душев­ные смерти, отсюда раз­де­ле­ния друг от друга, отсюда само­оправ­да­тель­ные слова, порож­да­е­мые неве­де­нием и заблуж­де­нием» (Доб­ро­то­лю­бие, т. 4, гл. 334). «Как яйца, согре­ва­е­мые под кры­льями, ожи­во­тво­ря­ются, так и помыслы, не объ­яв­ля­е­мые духов­ному отцу, пере­хо­дят в дела» (Лествица, сл. 26, поуч. 21).

Как помыслы пере­хо­дят в дела, это всякий может по себе знать. Разве наши еже­днев­ные тонкие помыслы не заро­дыш, не при­чина наших после­ду­ю­щих поступ­ков и дел? И досто­ин­ство, напри­мер, худо­же­ствен­ных бел­ле­три­сти­че­ских про­из­ве­де­ний в том и состоит, что худож­ники-писа­тели умеют под­ме­тить заро­дыш того или дру­гого чув­ства в помыс­лах, про­сле­дить их раз­ви­тие и обна­ру­же­ние. Одно слово, одно созна­тель­ное ощу­ще­ние какого-нибудь лица, не замет­ное часто для него самого, обна­ру­жи­ва­ется потом в его дей­ствиях. «Я то же самое, что и ты», — гово­рил сми­рен­ный Алеша Кара­ма­зов своему брату Димит­рию, испо­ве­до­вав­ше­муся ему в том, «как он любил раз­врат, любил и срам раз­врата». «Все одни и те же сту­пеньки, я на самой низшем, а ты вверху, где-нибудь на три­на­дца­той. Я так смотрю на это дело, но это одно и то же, совер­шенно одно­род­ное. Кто ступил на нижнюю сту­пеньку, тот все равно непре­менно всту­пит и на верх­нюю» (Ф. М. Досто­ев­ский, Братья Кара­ма­зовы, 4‑е изд., стр. 130). Всякая страсть в про­стей­шей своей форме есть помысл и всякий помысл в слож­ной форме — страсть; вся, значит, раз­ница между ними в сте­пе­нях. Если же мы этого не заме­чаем и будем лишь сле­дить за делами только, а не за помыс­лами, то мы, значит, будем забо­титься о внеш­ней кра­соте своего сосуда, допус­кая воз­мож­ность быть ему внутри полну грязи и нечи­стоты, пока­зы­ваем нераз­ви­тость своего нрав­ствен­ного чув­ства.

Итак, кто хочет побе­дить стра­сти, охра­нить себя от них, тот должен очи­стить источ­ник их — помыслы. «Истя­зуй помыслы на пороге сердца, наши ли они или от сопро­тив­ных. Кто тща­тельно истя­зует помыслы, тот бывает истин­ным рев­ни­те­лем и об испол­не­нии запо­ве­дей» (Св. Феод. Ефес., гл. 70).

«Пока «дети Вави­лон­ские», т.е. дви­же­ния и помыслы злые, еше мла­денцы, должно раз­би­вать и сокру­шать их о камень, кото­рый есть Хри­стос» (Пре­по­доб­ный Сера­фим Саров­ский: Житие, стр. 299).

«Отсе­ка­ю­щий помыслы отсе­кает все» (Свя­ти­тель Феофан Затвор­ник)14.

Ново­на­чаль­ным подвиж­ни­кам, не окреп­шим еще в борьбе, сове­ту­ется начи­нать с малого — научиться сна­чала побеж­дать при­логи. «При­учайся побеж­дать малое, если хочешь побе­дить вели­кое. Кто не может пога­сить одной свечи, как поту­шит дом или целый лес, когда заго­рится?» (Лествица 5 сл. 32). «Только совер­шен­ные могут допу­стить войти помыслу и опять изгнать его. Но ты не вноси огня, чтобы он не сжег дуб­равы твоей» (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий отв. 69)

«Разум­ный дея­тель, — гово­рит и Петр Дамас­кин, — отвер­гает лука­вый прилог — матерь зол, чтобы разом отсечь все про­ис­хо­дя­щее от него злое, а благой прилог обра­щает в дело, чтобы тело и душа пришли в навык доб­ро­де­тели» (Тво­ре­ния, кн. 1, стр. 225).

Иско­ре­нить боль­шое, укре­пив­ше­еся дерево мы, конечно, без помощи других при всем своем усилии не можем, но вырвать малую былинку с корнем в наших силах (См. притчу о кипа­ри­сах у аввы Доро­фея, поуч. 11).

Лучше бла­го­вре­ме­нии про­гнать помысл испо­ве­да­нием, чем без­успешно и без­вре­менно бороться со стра­стью.

«Испо­ве­дайте друг другу согре­ше­ния, — гово­рит Апо­стол, — и моли­теся друг за друга, яко да исце­ле­ете». (Иак.5:16).

Если добро и зло в помыс­лах и настро­е­нии, то на этот источ­ник и нужно обра­щать вни­ма­ние и попе­че­ние. Дур­ными мыс­лями, не обна­ру­жен­ными даже в поступ­ках, мы при­чи­няем себе зло, и даже вдвойне зло: а) гре­хов­ные помыслы не откры­тые не влекут за собою есте­ствен­ного воз­да­я­ния, кото­рое иногда здесь еще, на земле сле­дует за ними и б) они, не откры­тые, подобно серной кис­лоте, раз­ру­ши­тельно дей­ствуют на наше тело, очер­ствляют его, мутят чистый источ­ник. И как ложка, одна только ложка, дегтя портит целую кадку меда, так и один гре­хов­ный помысл, одна страсть нару­шает все доброе душев­ное устро­е­ние, обез­це­ни­нает его.

«Если возле сада, — гово­рит пре­по­доб­ный Мака­рий Вели­кий, — с пло­до­нос­ными и бла­го­уха­ю­щими дере­вьями, обне­сен­ного малою стеною, про­те­кает быст­рая река, и если вода слегка уда­ряет и стену, то будет вре­дить ее осно­ва­нию, найдет себе проход, поне­многу раз­моет осно­ва­ние и, вошедши в сад, поло­мает и иско­ре­нит все дере­вья и рас­те­ния, уни­что­жит все труды и сде­лает сад без­п­лод­ным. Так бывает и с серд­цем чело­ве­че­ским: потоки греха посте­пенно вры­ва­ются и нис­про­вер­гают все кра­соты души, в ничто обра­щают добрые помыслы и при­во­дят душу в запу­сте­ние» (Тво­ре­ния, стр. 256–257). «Орел, если и весь будет вне сети, но запу­та­ется в ней одним когтем, то через эту малость низ­ла­га­ется вся сила его; ибо не в сети ли весь он, когда удер­жи­ва­ется в лишь только захо­чет? Так и душа, если только одну страсть обра­тит себе в навык, то враг, когда ни взду­мает, низ­ла­гает его» (Авва Доро­фей, поуч. 11).

Навык в стра­сти какой-либо тем и опасен, что заро­дыши нрав­ствен­ного зла быстро раз­мно­жа­ются; малей­шая потачка стра­стям ставит чело­века на опас­ный путь сделок со своею сове­стию и по этой наклон­ной плос­ко­сти, даже неза­метно для него, при­во­дит его к гибели.

Подо­бие этому можно найти и изоб­ра­же­нии писа­те­лями гибель­ных трясин. Это страш­ные поги­бель­ные места для чело­века! С пер­вого раза и не видишь опас­но­сти: они пред­став­ляют из себя ровную, глад­кую, покры­тую сочною свежею зеле­нью и цве­тами поляну. Весё­лая луго­вина так и манит пут­ника к себе: сладко на ней отдох­нуть уста­лому, при­том­лен­ному, поне­житься на души­стой, осле­пи­тельно свер­ка­ю­щей земле. Но бежать ему нужно страш­ного места, бежать скорее, без оглядки, если не хочется верной поги­бели. Чуть только путник ступит на эту закол­до­ван­ную поляну, чуть только, по незна­нию или из удаль­ства, шагнул вперед пять-десять шагов, ноги его начнет затя­ги­вать в жидкую тря­сину и, если он поспешно и осто­рожно не выбе­рется тотчас назад, он погиб. Ничто не помо­жет… напрасно он будет выби­ваться из сил и искать точку опоры, напрасно будет кри­чать и звать на помощь: подвиж­ная масса уходит под ногами, затя­ги­вает силь­нее и силь­нее его… жертве нет спа­се­ния!..

Но явля­ется вопрос: воз­можно ли выпол­нить послу­ша­ние старцу, посиль­ный ли этот мно­го­труд­ный подвиг? Правда, что послу­ша­ние настав­нику много труда, труда до крови тре­бует. Много путей ведет в Цар­ство Небес­ное, но самый труд­ный дей­стви­тельно путь — это доб­ро­воль­ное несе­ние креста на свою Гол­гофу и рас­пя­тие себя самого на нем. Много доб­ро­де­те­лей хри­сти­ан­ских, не легка из них само­от­вер­жен­ное и сми­рен­ное послу­ша­ние. Вели­кая вера тре­бу­ется от после­до­ва­теля Самого Христа, но немень­шая вера тре­бу­ется от послуш­ника во имя Его, без сомне­ния верить про­стому же смерт­ному старцу, как Христу, и бес­пре­ко­словно и без рас­суж­де­ния во всем пови­но­ваться ему, посто­янно откры­вать ему свои помыслы и т.п.

Труд, и труд боль­шой, здесь тре­бу­ется от послуш­ника. Без мно­го­по­пе­чи­тель­но­сти и мно­го­труд­ни­че­ства с его сто­роны нельзя, конечно, и обой­тись: ведь старец спа­сает его, но его же соб­ствен­ными силами, — старец из глины, доб­ро­вольно вру­ча­е­мой ему, послуш­ника делает новый сосуд Божий, но каче­ство сосуда зави­сит от состава глины, ее мяг­ко­сти и само­очистки.

«Даждь кровь, и приими дух», т.е. потру­дись до про­ли­тия крови, и полу­чишь духов­ное даро­ва­ние: «томи томя­щего», изведи из тем­ницы душу (плоть и кровь цар­ствия Божия не насле­дят; 1Кор.15:8).

«Спо­тру­дись, спо­двиг­нись, вспо­тей над тем, что я сказал», — гово­рил старец Вар­са­ну­фий Вели­кий уче­нику (отв. 61, 24): «ищи соли и соосолю тебя» (70): «я при­сту­паю за тебя ко Гос­поду, но если и ты также не про­сту­пишь, то срам велик», и много может молитва пра­вед­ного лишь спо­спе­ше­ству­ема (Иак.5:16), а молитве пра­вед­ного послуш­ник поспе­ше­ствует послу­ша­нием и пока­я­нием (отв. 622). Да в том и заклю­ча­ется глав­ное усло­вие духов­ного союза между уче­ни­ком и стар­цем, чтобы первый испол­нял все пове­ле­ва­е­мое; «если соблю­дешь запо­ведь мою, лучше же ска­зать, Божию, сви­де­тель­ствую, что я дам ответ за тебя и день суда Божия (отв. 58): если же нару­шишь что из сего, я не пови­нен, ты узришь и отве­чать будешь в день он страш­ный» (отв. 57).

«Смотри! Ежели не будешь, в закон­ном и к нази­да­нию души твоей, слу­шать мно­го­греш­ного мни­мого старца твоего Льва (Леонид Оптин­ский в схиме). то отступ­ле­ние твое нака­жет тя» (Жиз­не­опи­са­ние, стр. 73).

Итак, послу­ша­ние — труд до крови.

Но ска­жите, что чело­веку дается даром, без труда? Чем ценнее вещь, тем труд­нее ее при­об­ре­те­ние и чем труд­нее ее при­об­ре­те­ние, тем она ценнее. При­об­ре­те­ние богат­ства веще­ствен­ного, при­об­ре­те­ние знаний, зем­ле­де­лие и т.п. — разве не тре­буют гро­мад­ной затраты труда и энер­гии, сухоты — заботы и без­сон­ных ночей? Не есть ли и это своего рода муче­ни­че­ство? А земная слава чего стоит чело­веку?

В под­твер­жде­ние ска­зан­ного из многих при­ме­ров при­ве­дем хотя один нагляд­ный. В Париж­ской гале­рее изящ­ных искусств нахо­дится зна­ме­ни­тая статуя. Она была послед­ним про­из­ве­де­нием вели­кого гения, кото­рый, подобно многим другим гени­аль­ным людям, был очень беден и жил на чер­даке, слу­жив­шем ему и мастер­ской и спаль­ней. Когда статуя была почти совсем готова, вдруг ночью сде­лался в Париже мороз. Скуль­птор не мог заснуть в нетоп­лен­ной ком­нате и думал о том, что глина еще не успела засох­нуть, что вода в ее порах замерз­нет и в один час раз­ру­шит мечту его жизни. Тогда старик встал с постели и ста­ра­тельно окутал статую своим оде­я­лом. На сле­ду­ю­щее утро вошед­шие в ком­нату соседи нашли скуль­птора мерт­вым, зато статуя была невре­дима (из лекции проф. Генр. Друм­монда). Земное без­смер­тие скуль­птора стоило ему трудов, лише­ний и даже жизни!

Воз­ра­жа­ю­щие против мно­го­труд­но­сти послу­ша­ния должны прежде всего пом­нить, что все кто «искус­ство из искусств» изу­ча­ется и при­об­ре­та­ется послуш­ни­ком посте­пенно, при помощи уже опыт­ного, про­шед­шего школу послу­ша­ния старца.

«Знай же, брат, — гово­рит вели­кий старец, — что дающий запо­ведь дает ее не просто, но помо­гает моле­нием и молит­вами, чтобы ты сохра­нил ее» (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 366).

Пре­иму­ще­ство послу­ша­ния старцу заклю­ча­ется потом и в том, что труд у послуш­ника не мно­го­сло­жен: он знает одно только дело послу­ша­ния своему старцу, у него одна лишь забота — об отсе­че­нии своей воли. «Твое дело только отсе­кать свою волю: кто отсе­кает свою волю, тому Бог, неве­домо для него, так, что он не знает, как то бывает, дарует Свою волю и соде­лы­вает ее неиз­гла­ди­мою в сердце его, откры­вая при сем очи сердца его, чтобы он позна­вал ее, и силу пода­вая испол­нять ее. Творит же сие бла­го­дать Свя­того Духа» (Пре­по­доб­ный Симеон Новый Бого­слов, гл. 110).

Послуш­ник испол­няет лишь без­пре­ко­словно все советы и при­ка­за­ния старца, а до всего осталь­ного отве­чает старец. И дей­стви­тельно, бли­жай­шим, неза­ме­ни­мым след­ствием веры и послу­ша­ния старцу и явля­ется успо­ко­е­ние, — спо­кой­ствие за себя и свое спа­се­ние у послуш­ника. Ученик чув­ствует непо­сред­ственно без­опас­ный кров над собою и твер­дую почву под собою. «Верю, — гово­рит послуш­ник от сердца своему отцу, — что Гос­подь спа­сает тобою душу мою, твори со мною, что внушит тебе Гос­подь. Я уже не я» (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 57). Свое спа­се­ние послуш­ник счи­тает уже решен­ным, смерть не стра­шит его. «Один вели­кий подвиж­ник в про­дол­же­нии целых восем­на­дцати лет телес­ными ушами не слыхал от настав­ника своего при­вета: «спа­сайся» (что выра­жает жела­ние и еще неиз­вест­ность), но внут­рен­ними еже­дневно слышал от Самого Гос­пода; «Ты спасен» (что уже опре­де­ленно и несо­мненно) (Лествица. сл. 4, поуч. 107).

«Послуш­ник не боится уже смерти — ожи­дает ее как сна или, лучше ска­зать, как жизни, досто­верно зная, что во время исхода души не от него, но от настав­ника потре­бу­ется ответ» (Лествица, сл. 4, поуч. 50). «Поверьте мне, братья, — гово­рит, на опыте познав­ший покой при послу­ша­нии своему старцу, авва Доро­фей, — поверьте мне, что я был в вели­ком покое, в полном без­пе­ча­лии, так что я даже и скор­бел об этом, ибо слышал, что мно­гими скор­бями подо­бает нам внити в Цар­ствие Божие (Деян. 14:21), и видя, что у меня нет ника­кой скорби, я боялся и был в вели­ком недо­уме­нии, не зная при­чины такого спо­кой­ствия, пока старец не объ­яс­нил мне этого, сказав: не скорби, ибо каждый, пере­дав­ший себя в послу­ша­ние отцам, имеет сей покой и без­пе­ча­лие» (поуче­ние 5. стр. 86).

Покой бывает, конечно, и оттого, что «что бы с послуш­ни­ком, не име­ю­щим своей воли, ни слу­чи­лось, он бывает спо­коен, как будто испол­ни­лось его соб­ствен­ное жела­ние. Ибо кто не имеет своей соб­ствен­ной воли, для того все, что с ним слу­ча­ется, бывает согласно с его волею; он не имеет при­стра­стия, а от бес­при­стра­стия при­хо­дит в бес­стра­стие» (Авва Доро­фей, поуч. 1). Таким обра­зом, окорм­ля­е­мому стар­цем послуш­нику при­суще душев­ное спо­кой­ствие: у него нет бес­по­кой­ства за успех и плоды своего послу­ша­ния, нет у него места нере­ши­мо­сти и коле­ба­ниям в его тру­до­вой жизни: старец и вера руча­ются за успех его труда. И как, однако, важно и нужно нам такое спо­кой­ствие и уве­рен­ность в том, что мы не всуе, не тщетно тру­димся! Часто у чело­века опус­ка­ются руки от того, что он не уверен в бла­го­при­ят­ном исходе своих трудов, без­дей­ствует потому, что не видит их вен­ча­ю­щего конца и, таким обра­зом, при недо­статке веры, не при­ла­гая своих талан­тов, полу­чает мзду невер­ного раба.

Кроме этого, самый труд послуш­ника много сам в себе имеет сла­до­сти и уте­ше­ния. «Знаю я послуш­ни­че­ское иго, — гово­рит святой Феодор Студит, — знаю болез­нен­ность отсе­че­ния воли; но опять ведаю и сла­дость такой жизни: по отсе­че­нии воли путь легок и спа­се­ние удобно; стоит только отсечь волю — и явится покой­ная и бла­жен­ная жизнь» (гл. 241). И труден соб­ственно и осо­бенно послуш­ни­че­ский труд в начале, но «как при каком-либо путе­ше­ствии сна­чала непри­выч­ность к пути делает шество­ва­ние тяже­лым и труд­ным, с про­дол­же­нием же его, когда мускулы поразо­мнутся и плоть пораз­мяк­нет, оно бывает менее трудно и тяжело, и более споро: так бывает и когда мы шествуем путем Гос­под­ним (Святой Феодор Студит, гл. 32)».

«На пути доб­ро­де­тели чем более подви­нешься вперед, тем легче будет казаться путь твой» (Святой Иоанн Зла­то­уст).

«И путь доб­ро­де­тели для начи­на­ю­щих кажется жесто­ким и пре­страш­ным не потому, что он сам по себе таков, а потому, что чело­век с самого исхода из чрева матери при­вы­кает жить про­странно и в удо­воль­ствиях: но кто прошел до сре­дины пути, для того он явля­ется благим и отрад­ным, и душа уже со всем удо­воль­ствием, с исчез­но­ве­нием самой памяти о бес­сло­вес­ных удо­воль­ствиях, шествует по всем стезям доб­ро­де­те­лей. И Гос­подь гово­рит: «Иго Мое благо и бремя Мое легко есть» (Мф.11:30; бла­жен­ный Диадох, гл. 93; Никита Стифат, гл. 1, 23–24). Потому-то святой Феодор Студит и назы­вает послу­ша­ние подви­гом мно­го­по­пе­чи­тель­ным и без­пе­чаль­ным. «Послу­ша­ние, — гово­рит он, — мно­го­по­пе­чи­тель­ный и бес­пе­чаль­ный подвиг: мно­го­по­пе­чи­тель­ный, пока еще кто одер­жим своими жела­ни­ями; бес­пе­чаль­ный, когда кто успе­вает совер­шенно отсечь свою волю. И что может быть сладче, вожде­лен­нее и радост­нее, как жить по запо­веди и ничего не делать по своей воле?» (Святой Феодор Студит, Доб­ро­то­лю­бие, т. 4. гл. 306). «Рас­ска­зы­вают о птице, назы­ва­е­мой сирена, что всякий, слыша слад­ко­зву­чие ее голоса, так пле­ня­ется, что, идя за нею по пустыне, от сла­до­сти пения забы­вает жизнь свою, падает и уми­рает. Сим изоб­ра­жа­ется то, что бывает и с душою. Когда ощу­ща­ется ею небес­ная сла­дость, тогда от слад­ко­зву­чия словес Божиих, пере­дан­ных чув­ством уму, душа устрем­ля­ется все­цело вослед этой сла­до­сти, так что забы­вает свою телес­ную жизнь; и тело лиша­ется поже­ла­ний своих, а душа воз­но­сится из этой жизни к Богу» (Пре­по­доб­ный Исаак Сирин, сл. 85).

Нако­нец, что глав­ное, вся мно­го­труд­ность послу­ша­ния оправ­ды­ва­ется и иску­па­ется его высшею целью — при­я­тия духа, обо­жеств­ле­ния, Хри­сто­под­ра­жа­ния. А ради этой вели­кой и высо­кой цели, можно постра­дать и до крови!

«Болезни, — гово­рит святой Исаак Сири­я­нин, — в насто­я­щем веке пере­но­си­мые за истину, нейдут и срав­не­ние с услаж­де­нием, какое уго­то­вано страж­ду­щим за доброе. Как за сею­щими в слезах сле­дуют руко­яти радо­ва­ния, так и за зло­стра­да­нием ради Бога после­дует радость. Сладок кажется зем­ле­дельцу хлеб, добы­тый потом; сладки и дела­ния ради правды сердцу, при­яв­шему веде­ние Хри­стово» (сл. 56).

Послуш­ни­че­ское пре­да­ние себя старцу есть пре­да­ние себя Богу и вместе с тем при­ня­тие в себя Бога, Бого­упо­доб­ле­ние, Богов­ме­ще­ние.

Отре­ка­ясь себя пред стар­цем, послуш­ник отре­ка­ется и пред Богом, избе­гая стар­че­ского суда, он избе­жит и Божьего суда, отда­ва­ясь душою и телом настав­нику, он вру­чает себя Богу. «Объ­яв­ляю вам, — гово­рит старец уче­ни­кам, — что еще прежде про­ше­ния вашего, я уже предал вас Святой Живо­тво­ря­щей и Без­на­чаль­ной Троице к охра­не­нию от вся­кого зла. Но есть иное пре­да­ние, более гроз­ное, более тяжкое и страш­ное, более вожде­лен­ное и воз­люб­лен­ное, более чест­ное и слав­ное. Это когда раз­дастся бла­жен­ный и живо­тво­ря­щий глас Спа­си­теля: «При­и­дите, бла­го­сло­ве­нии Отца Моего, насле­дуйте уго­то­ван­ное вам цар­ство от сло­же­ния мира» (Мф.25:34). Тогда совер­шится вели­кое его (врага нашего) пре­да­ние, когда пре­даст цар­ство Богу и Отцу (1Кор.15:24). Тогда же каждый из Святых, при­водя сынов, кото­рых Бог спас чрез него, гро­мо­гласно и с вели­ким дерз­но­ве­нием при общем удив­ле­нии Святых Анге­лов и всех небес­ных сил, скажет «се аз и дети, яже ми даде Бог» (Исх.8:18); и не только их, но и себя пре­даст Богу; и тогда Бог будет вся­че­ская во всех (1Кор.15:28) (Пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 208).

Бодр­ствуй духом, да кре­пися
Сердце верой к небеси,
Что понесть тебе слу­чится,
Все с тер­пе­нием неси,
Будь уверен в надежде;
Кто понес крест тяжкий прежде,
Тот и твой крест поне­сет.
Он упра­вит и спасет.
Обыми ты мыслью всею
Волю Божью, не свою;
Согла­сись всем серд­цем с нею
Укро­щать волю твою…
(из стих. Геор­гия Затвор­ника Задон­ского).

Глава 5

«Монах; от всех отде­ля­ясь, со всеми состоит в еди­не­нии»
(преп. Нил Синаит).

«Пре­свя­тое послу­ша­ние, — гово­рит Паисий Велич­ков­ский, — в трех местах было насаж­дено Богом: на небе­сах, в раю и на земле. В этих трех местах явился плод пре­бла­го­сло­вен­ного послу­ша­ния и плод тре­кля­того пре­слу­ша­ния. На небе­сах насаж­дено был послу­ша­ние в силах небес­ных и нару­шено само­власт­ным про­из­во­ле­нием диа­вола, плод чего — низ­вер­же­ние с неба и лише­ние света Боже­ствен­ного; в раю насаж­дено было в пер­во­здан­ных людях и само­про­из­вольно, по гор­до­сти, ими же нару­шено, и плод сего — изгна­ние из рая и смерть всего рода чело­ве­че­ского: на земле, нако­нец, насаж­дено Боже­ствен­ное послу­ша­ние Хри­стом — Сыном Божиим в святых уче­ни­ках и Апо­сто­лах» (см. жиз­не­опи­са­ние Паисия Велич­ков­ского, стр. 242–243). И вели­че­ственно-недо­ся­га­е­мый образ Самого Подви­го­по­лож­ника Спа­си­теля оста­нется образ­цом послу­ша­ния на все вре­мена. В чем состо­яла вся Его земная жизнь, какая цель Его при­ше­ствия и конец Его? «В гла­визне книжне писано есть о Мне; еже сотво­рити волю Твою, Боже мой, вос­хо­тех» (Пс.39:9) — вот что Он гово­рил чрез про­рока о цели Своего при­ше­ствия в Ветхом Завете. Испол­не­ние воли Бога Отца, послу­ша­ние Ему — вот при­чина при­ше­ствия Гос­пода. Ради этого послу­ша­ния Он — Бог рож­да­ется от Девы в уни­чи­жен­ном виде, и яслях, по закону (да под­за­кон­ные иску­пит), обре­за­ется и живет в послу­ша­нии у мни­мого отца Своего Иосифа и Матери Своей — «и бе пови­ну­яся има». Как пре­муд­рый и совер­шен­ный имел ли Он какую-нибудь нужду в каком-либо учении и руко­вод­стве людей несо­вер­шен­ных? Что для Себя Он мог извлечь из их руко­вод­ства? Однако Бого­че­ло­век пови­но­вался просто чело­ве­кам. Имея сво­бод­ную волю, Он доб­ро­вольно и охотно поко­ряет ее воле Божией. «Раз­да­я­тель немыс­ли­мых благ, Вла­дыка сый вся­че­ских, Он бла­го­во­лил вос­при­ять не пустын­ный, не стран­ни­че­ский, но послуш­ни­че­ский образ жизни. Ибо Cам сказал о Себе: снидох с небесе, не да творю волю Мою, но волю послав­шего Мя Отца (Ин.6:38), и еще: яже Аз гла­голю вам, о Себе не гла­голю; но посла­вый Мя Отец, Той Мне запо­ведь даде, что реку и что воз­гла­голю (Ин.14:10; 12, 49); Аз посреде вас есмь, яко служай» (Лк.22:27; святой Феодор Студит, Доб­ро­то­лю­бие, т. 4, гл. 38 и 184). Свое послу­ша­ние Он реши­тельно во всем обна­ру­жил: и в Своем при­ше­ствии, и в пре­по­да­нии учения Послав­шего, и, глав­ным обра­зом, во вку­ше­нии стра­да­ний и испи­тии горь­кой чаши смерти, без­ро­пот­ном несе­нии креста и само­воль­ном при­гвож­де­нии к нему за грехи рас­пи­нав­ших Его людей. И послу­ша­ние нико­гда не оску­де­вало в Его сердце: «не яко же Аз хощу, — гово­рит этот Агнец, взем­ляй грехи мира, в Своей Геф­си­ман­ской пер­во­свя­щен­ни­че­ской молитве Богу и Отцу, пред­вку­шая пору­га­ния, запле­ва­ния, раны, биение и крест, — не яко же Аз хошу. Отче, но яко же Ты» — Я боюсь как чело­век, но если чаша сия не может мино­вать Меня, Я выпью ее — пусть про­льется Моя кровь: да не будет воля Моя, но Твоя должна быть. «Не Моя воля, но Твоя да будет!» (Лк.22:42, Мф.26:42).

Итак, Хри­стос, зрак раба приим, был послуш­лив Отцу даже до смерти, смерти же крест­ныя (Филипп. 2. 7–8). Послу­ша­ния ради пришел, в послу­ша­нии жил и умер. «Тем же и Бог Его пре­воз­несе».

И жизнь Апо­сто­лов и жизнь Святых стала свет­лою, быв воз­ве­ли­чена послу­ша­нием (Святой Ефрем Сирин, Доб­ро­то­лю­бие, т. 2. стр. 471).

Послу­ша­ние есть прямое выра­же­ние именно любви само­от­вер­жен­ной Богу. Внут­рен­нее чув­ство — любовь — обна­ру­жи­ва­ется вне: в послу­ша­нии, покор­но­сти люби­мому суще­ству, в стрем­ле­нии уго­дить ему. И так как Бог есть любовь, то и при­бли­зиться, и уго­дить Ему мы ничем иным не можем, как любо­вью же и послу­ша­нием. — «Аще Мя любите, запо­веди Моя испол­ните, пре­бу­дете в любви Моей» (Ин.14:15; 15:10), как Он Сам гово­рит.

«Сие убо Боже­ствен­ное послу­ша­ние, насаж­ден­ное от Самого Христа Гос­пода во св. Его уче­ни­цех прейде во святый ангель­ский мона­ше­ский чин, в нем же мнози во святем послу­ша­нии, яко солнце про­си­яша и совер­ше­ние Богу уго­диша, и весь мона­ше­ский чин на святом послу­ша­нии осно­ван есть» (Житие и писа­ния Паисия Велич­ков­ского, изд. 3‑е, 1892 г., стр. 244).

При­ла­га­е­мое во всей своей пол­ноте в стар­че­ском устро­е­нии, где вся жизнь и окорм­ля­ю­щего настав­ника — старца, и окорм­ля­е­мого уче­ника пред­став­ляют непре­рыв­ный подвиг послу­ша­ния, послу­ша­ние, во-первых, пре­вос­хо­дит другие доб­ро­де­тели и, во-вторых, служит источ­ни­ком хри­сти­ан­ских доб­ро­де­те­лей.

На лествице ино­че­ских обетов послу­ша­ние стоит выше всех, как самый труд­ный и важный. Важна доб­ро­де­тель нес­тя­жа­тель­но­сти, власт­ву­ю­щая над вещами, важнее ее — цело­муд­рие, власт­ву­ю­щее над плотию, но важнее их обоих — послу­ша­ние, как власт­ву­ю­щее над духом. Из трех подви­гов: поста, чистоты и послу­ша­ния — первый дово­дит до поло­вины пути к Богу, второй при­во­дит ко входу и послед­ний постав­ляет пред лицо Бога (Пролог, 16 фев­раля).

«Один вели­кий старец, — рас­ска­зы­вал авва Руф, — видел четыре чина на небе: в первом чине стоял неду­гами удру­чен­ный и бла­го­да­ря­щий Бога; во втором — без­ко­рыст­ный и услуж­ли­вый стран­но­при­и­мец; в тре­тьем — без­молв­ный пустын­но­жи­тель; в чет­вер­том, нако­нец, чине — послуш­ный своему настав­нику, все­цело пре­дан­ный ему ради Гос­пода. Сей послед­ний за послу­ша­ние свое носил щит и баг­ря­ную одежду и больше всех прочих бли­стал славою». И это потому, что стран­но­при­и­мец упраж­ня­ется в доб­ро­де­тели по своей воле, пустын­ник живет вдали от света тоже по своей воле и удру­чен­ный неду­гами поне­воле стра­дает: но сей, живу­щий в послу­ша­нии, отка­зы­ва­ется от всех своих жела­ний и во всем зави­сит от Бога и отца своего, — потому и полу­чает боль­шую пред дру­гими славу (Досто­па­мят­ные ска­за­ния; О подвиж­ни­че­стве отцев, стр. 294).

«О послу­ша­ние, — вос­кли­цает авва Руф, — ты спа­се­ние всех верных, ты мать всех доб­ро­де­те­лей! Ты нахо­дишь цар­ство, ты отвер­за­ешь небеса и воз­во­дишь людей от земли на небо! Ты пита­тель­ница всех святых: они пита­лись твоими сосу­дами и воз­рас­тали в совер­шен­ствах! Ты сожи­тель­ница Анге­лов!» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 295)

«Послу­ша­ние должно пред­по­чи­тать подвиж­ни­че­ству: послед­нее научает высо­ко­ме­рию, a первое — сми­рен­но­муд­рию» (Син­кли­ти­кия; Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 326).

«Ничто не при­но­сит такой пользы людям, — гово­рит авва Доро­фей, — как отсе­че­ние своей воли и, поис­тине, от сего чело­век пре­успе­вает более, нежели от всякой другой доб­ро­де­тели. И как чело­век, кото­рый идет путем, найдя на нем жезл и взяв его, с помо­щью этого жезла про­хо­дит боль­шую часть пути своего, так бывает и с тем, кто идет путем отсе­че­ния своей воли: он при­об­ре­тает без­при­стра­стие, а от бес­при­стра­стия при­хо­дит, с помо­щью Божией, и в совер­шен­ное бес­стра­стие» (поуч. 1). По учению Вар­са­ну­фия Вели­кого, «послу­ша­ние иско­ре­няет все стра­сти и насаж­дает всякое благо (отв. 223), откры­вает Сыну Божию вход в чело­века (отв. 226), воз­во­дит на небо и делает подоб­ными Сыну Божию» (отв. 248). «Без послу­ша­ния, — гово­рит пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник, — нельзя узреть Бога» (сл. 4, поуч. 8). «Послуш­ли­вый монах с благим дерз­но­ве­нием будет стоять при кресте» (Святой Ефрем Сирин, Доб­ро­то­лю­бие, т. 2, стр. 484).

Пре­вос­ходя другие доб­ро­де­тели, послу­ша­ние, как мы ска­зали, кла­дется в осно­ва­ние доб­ро­де­те­лей — «насаж­дает в душе прочие доб­ро­де­тели и насаж­ден­ные охра­няет» (Святой Гри­го­рий Вели­кий, Moral caput, 35, 16), и по лествице доб­ро­де­те­лей лучше всего воз­во­дит ко Христу.

«Малая и вели­кая лествица послу­ша­ния, — гово­рит св. Гри­го­рий Синаит, — имеет пять сте­пе­ней, воз­во­дя­щих к совер­шен­ству: первая — отре­че­ние от мира, вторая — под­чи­не­ние (вступ­ле­ние в оби­тель с обетом испол­нять мона­ше­ские уставы), третья — послу­ша­ние (под­чи­не­ние на деле в жизни), чет­вер­тая — слу­же­ние, пятая — любовь, кото­рая есть Бог… Дей­ствуя все­цело по запо­ве­дям, послу­ша­ние таким обра­зом устро­яет лествицу из разных доб­ро­де­те­лей, и их, как вос­хож­де­ния, рас­по­ла­гает в душе» (Святой Гри­го­рий Синаит, Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, гл. 120). Как первые две ука­зан­ные сте­пени: отре­че­ние от мира и под­чи­не­ние ино­че­ству — суть лишь сте­пени под­го­то­ви­тель­ные к послу­ша­нию, так и само послу­ша­ние в первый период, насколько оно имеет в виду отсе­че­ние воли и иско­ре­не­ние стра­стей у послуш­ника, имеет отри­ца­тель­ный харак­тер — под­го­то­ви­тель­ный, но оно ста­но­вится поло­жи­тель­ною доб­ро­де­те­лью, пере­ходя в сми­ре­ние. «Сми­ре­ние и послу­ша­ние — иско­ре­ни­тели всех стра­стей и наса­ди­тели всех благ (отв. 223); «Сми­ре­ние отсе­кает стра­сти душев­ные, а зло­стра­да­ние — телес­ные» (Пре­по­доб­ный Максим Испо­вед­ник, Доб­ро­то­лю­бие, т. 3, гл. 76, 1‑я 100).

Эта поло­жи­тель­ная доб­ро­де­тель, к кото­рой ведет послу­ша­ние, — сми­ре­ние — и пола­га­ется в основу здания — насаж­де­ния доб­ро­де­те­лей «Как стро­я­щий чув­ствен­ный дом изве­стью скреп­ляет камни, чтобы они не выпа­дали и дом не рушился, так и сози­да­ю­щий дом душев­ных доб­ро­де­те­лей должен иметь изве­стью — сми­ре­ние; всякая доб­ро­де­тель, совер­ша­е­мая без сми­ре­ния, — не доб­ро­де­тель. О сем ска­зано в Отеч­нике: «Как корабль нельзя постро­ить без гвоз­дей, так и спа­стись нельзя без сми­рен­но­муд­рия» (Авва Доро­фей, поуче­ние 1)15. Осно­ва­ние, корень и плод доб­ро­де­тель­ного подвиж­ни­че­ского житель­ства — сми­ре­ние; им начи­на­ются, сопро­вож­да­ются и кон­ча­ются все другие доб­ро­де­тели. «Пре­успе­я­ние души — пре­успе­я­ние в сми­ре­нии» (Святой Васи­лий Вели­кий, ч. 5, стр. 62).

«Если, — гово­рит пpe­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, — не сми­ришься, то не послу­ша­ешь, если не слу­ша­ешь, то и не любишь; если не любишь, то и не веру­ешь; если не веру­ешь, то и не наде­ешься» (отв. 228).

«Стра­сти, подобно хво­ро­сту, сго­рают от духов­ного огня. Назна­чаю тебе одно вра­че­ва­ние против стра­стей: сми­ре­ние. И Гос­подь сказал: все­люся во сми­рен­ных» (Ис. 57:15; отв. 223).

Явля­ясь плодом стар­че­ского окорм­ле­ния («телес­ных трудов и послу­ша­ния в разуме»: авва Доро­фей, поуч. 2; Лествица сл. 4, поуч. 54; сл. 25, поуч. 22) чаще всего и скорее всего, сми­ре­ние само по себе имеет вели­кое досто­ин­ство. «Если, — гово­рит пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник, — от одной стра­сти — гор­до­сти, без всякой другой, некто ниспал с неба, то должно иссле­до­вать, не воз­можно ли сми­ре­нием, и без других доб­ро­де­те­лей взойти на небо?» (сл. 23).

«Сми­ре­ние и без дел многие пре­гре­ше­ния делает про­сти­тель­ными. Что соль для всякой пищи, то сми­ре­ние для всякой доб­ро­де­тели: оно соде­лы­вает нас сынами Божи­ими и без него напрасны все дела наши, всякие доб­ро­де­тели и всякое дела­ние» (Святой Исаак Сирин, сл. 46; Пре­по­доб­ный Кал­лист и Игна­тий, Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, стр. 394).

«Видел я одна­жды, — гово­рит святой Анто­ний Вели­кий, — все сети врага, рас­про­стер­тые на земле, и со вздо­хом спро­сил: кто же избе­гает их? И услы­шал голос, гово­ря­щий мне: сми­рен­но­муд­рие избе­гает их, они даже не при­ка­са­ются ему» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 7; Доб­ро­то­лю­бие, т. 1, стр. 135; Авва Доро­фей поуче­ние 2).

Что же такое сми­ре­ние? «Сми­ре­ние, — по опре­де­ле­нию пре­по­доб­ного Вар­са­ну­фия Вели­кого, — состоит в том, чтобы счи­тать себя землею и пеплом на деле, а не на словах только, ни в каком случае не почи­тать себя за нечто» (отв. 191, 271 и др.).

«Мы сошлись и иссле­до­вали зна­че­ние и силу свя­того послу­ша­ния. Один опре­де­лял его как все­гдаш­нее забве­ние своих исправ­ле­ний; иной видел его в том, что бы счи­тать себя послед­ней­шим и греш­ней­шим всех, иной видел его в созна­нии умом своей немощи и бес­си­лия, в при­ми­ре­нии, без­гне­вии и т.п… Я же опре­де­ляю оную доб­ро­де­тель так: сми­рен­но­муд­рие есть безы­мян­ная бла­го­дать души, имя кото­рой тем только известно, кои познали ее соб­ствен­ным опытом; оно есть неска­зан­ное богат­ство, Божие даро­ва­ние, Божие име­но­ва­ние: ибо Гос­подь гово­рит: научи­теся не от Ангел и, не от чело­века, не от книги, но от Мене, т.е. от Моего в вас все­ле­ния и оси­я­ния и дей­ствия, яко кроток семь и смирен серд­цем, и обря­щете покой душам вашим» (Мф. 11:29; Лествица, сл. 25, поуч. 3).

Святые отцы раз­ли­чают два рода сми­ре­ния; первое со стоит в том, чтобы почи­тать ближ­них разум­нее себя и по всему пре­вос­ход­нее, «почи­тать себя ниже всех». Второй же вид сми­ре­ния состоит в том, чтобы при­пи­сы­вать Богу свои подвиги — это есть совер­шен­ное сми­ре­ние святых (Авва Доро­фей, поуч. 2). Первый вид сми­ре­ния — начало, второй — конец. «Сми­ря­ю­щийся счи­тает себя греш­ней­шим всех людей, срам­ней­шим всех тварей и ока­ян­ней­шим бесов» (Святой Гри­го­рий Синаит, Доб­ро­то­лю­бие, т. 5, гл. 115).

Как объ­яс­нить подоб­ное сми­ре­ние подвиж­ни­ков, — спра­вед­ливо ли их вме­не­ние себя ни во что? неуже ли на самом деле они хуже всех? Нужно ска­зать, что такое сми­ре­ние есте­ственно рож­да­ется в душе, как есте­ственно и то, что мно­го­плод­ные дере­вья всегда пре­кло­няют и наги­бают свои ветви книзу.

Ведь наш тот или иной взгляд на себя и других служит ясным пока­за­те­лем нашей духов­ной жизни. В самом деле, если я вижу недо­статки ближ­него, осуж­даю его, считаю его худшим себя, не пока­зы­ваю ли я тем самым, что в моем глазу бревно, что я не совер­ше­нен и не знаю себя?

«Один брат спро­сил старца: «Отчего я посто­янно осуж­даю бра­тьев?» «Потому что ты еще не познал себя самого. Кто знает себя, тот не смот­рит на других», —  отве­чал старец (Луг духов­ный, гл. 144).

«Если будем вни­ма­тельны к своим грехам, мы не будем смот­реть на грехи ближ­него. Ибо это безу­мие чело­ве­че­ское остав­лять своего мерт­веца и идти пла­кать над мерт­ве­цом ближ­него» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 193).

«Мы и братия наши, — гово­рит Пимен Вели­кий,-  как бы две кар­тины. Если чело­век смот­рит на себя, нахо­дит в себе недо­статки, то в брате своем он видит совер­шен­ства. Если же сам себе кажется совер­шен­ным: то, срав­ни­вая с собою брата, нахо­дит его худым» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 261). Все, значит, зави­сит здесь от пред­мета нашего вни­ма­ния и осуж­де­ния: если он вне нас, на ближ­них, — мы само­обо­льщен­ные святые пра­вед­ники, если он внутри нас, то ближ­ние нам пока­жутся пре­крас­ными свя­тыми, а мы себя увидим греш­ными. Итак, осуж­дая других, мы осуж­даем себя: о ближ­них мы судим по своей внут­рен­ней настро­ен­но­сти. «Имею мно­же­ство опытов, — гово­рит авва Доро­фей, — под­твер­жда­ю­щих ту истину, что всякий судит о других по своему устро­е­нию. При­веду пример. Поло­жим, что кому-либо слу­чи­лось стоять ночью на каком-либо месте, и мимо его идут три чело­века. У видев его, один думает: он ждет кого-либо, чтоб пойти и сде­лать блуд. Другой: это, должно быть, вор. Третий из них думает: он сго­во­рился с кем-либо из бли­жай­шего дома вместе пойти куда-либо на молитву и ждет его. Вот трое видели одного и того же чело­века, на одном и том же месте, однако ж не одно и тоже возы­мели о нем мнение, но один — одно, другой — другое, третий — еще иное, и оче­видно каждый — сооб­разно со своим душев­ным состо­я­нием» (поуч. 16). Спра­вед­ливо, значит, поло­же­ние, что хоро­ший чело­век везде видит лишь хоро­шее, а дурной — дурное. И «тот под­линно чело­век чист серд­цем, кто всех людей видит хоро­шими, и никто не пред­став­ля­ется ему нечи­стым и осквер­нен­ным. Ибо как испол­ниться слову апо­столь­скому, по кото­рому должны мы всех равно от искрен­него сердца честью боль­ших себе тво­рить (Филипп. 2. 3), если не будем ска­зан­ного, что доброе око не узрит зла» (Аввак 1, 13; Святой Исаак Сирин, сл. 21). Хорошо гово­рит Пре­муд­рый: видяй право поми­ло­ван будет (Притч. 28:13) и вся про­тивна суть мужу безумну (Притч. 14:8; авва Доро­фей, поуч. 16). Не име­ю­щий в себе любви не нахо­дит ее и в других, не обрет­ший внутри себя Цар­ствия Божия, не видит его вне. «Если же чело­век, — гово­рит Пимен Вели­кий, — достиг­нет того состо­я­ния, о кото­ром сказал Апо­стол: вся чиста чистым (Тим.1:15), то увидит, что сам хуже всякой твари» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 249). Чело­век, всту­пив­ший на путь совер­шен­ства, устрем­ляя взор свой внутрь, позна­вая себя, по мере этого позна­ния счи­тает себя худшим всех. Прежде, при стра­стях и миро­лю­бии, он не видел лесу из-за дере­вьев, теперь же он яснее видит свое насто­я­щее поло­же­ние во тьме заблуж­де­ний, яснее видит не только лес — стра­сти, но и мелкие кустики — помыслы. Так сол­неч­ный луч про­бив­шись чрез сква­жину в темную ком­нату, осве­щает все темные пред­меты и пока­зы­вает даже тон­чай­шую пыль, нося­щу­юся в воз­духе (Лествица сл. 26, стр. 223; бла­жен­ный Диадох, гл. 27). Суще­ство чело­ве­че­ской при­роды таково, что чем ближе чело­век стоит — при­бли­жа­ется к совер­шен­ству, тем далее от него это совер­шен­ство. Чем лучше, напри­мер, худож­ник осу­ществ­ляет свою идею на полотне, тем более он ею не дово­лен. Так и здесь: «запо­ведь не имеет меры: чем более кто познает Бога, тем более сознает себя дале­ким от запо­ве­дей» (Святой Феодор Студит, Доб­ро­то­лю­бие, т. 4. гл. 36). «Чем ближе чело­век к Богу, тем более сознает себя греш­ни­ком. Пророк Исаия, увидев Бога, назвал себя ока­ян­ным и нечи­стым» (Ис. 6:5; авва Матой, Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 194).

Вели­кий подвиж­ник, преп. Памва, после мно­го­лет­них труд­ных подви­гов гово­рил пред смер­тью: «Я отхожу, однако, к Богу так, как будто и не начи­нал еще жить Бого­угодно и ино­че­ски» (Житие, 18 июля). «Я только кос­нулся начала своего пока­я­ния», — сказал пред смер­тью и пре­по­доб­ный Сисой Вели­кий, прожив в пустын­ни­че­ских подви­гах шесть­де­сят лет.

Созна­ние своей немощи и гре­хов­но­сти может слу­жить меркою нашего духов­ного совер­шен­ства. «Ты хочешь знать, сколько лучшим ты сде­лался? — спра­ши­вает святой Гри­го­рий Бого­слов, — испы­тай себя, сколько худшим ты чув­ству­ешь себя. Чем свет­лее твой взор, тем яснее ты видишь славу Божию и свою гре­хов­ность» (Цвет­ник духов­ный, стр. 185).

Итак, чем ближе к Богу — идеалу, тем греш­нее себя счи­тает при­бли­жа­ю­щийся к Нему.

«Насколько кто имеет чистоту, — гово­рит святой Петр Дамас­кин, — настолько видит себя мно­го­со­гре­ша­ю­щим, от того, что видит, а насколько много согре­шает, настолько омра­ча­ется, хотя и видит себя име­ю­щим чистоту, как насколько имеет знания, настолько счи­тает себя незна­ю­щим» (Творен., кн. 1, стр. 22).

«Один из граж­дан города Газы, — повест­вует авва Доро­фей, — услыша наши слова, что чем более кто при­бли­жа­ется к Богу, тем более видит себя греш­ным, уди­вился и спро­сил: как это может быть? Я сказал ему: скажи, за кого ты себя счи­та­ешь в своем городе? Он сказал: за вели­кого и пер­вого и городе. А в Кеса­рии? За послед­него из тамош­них вель­мож. А в Антио­хии? За одного из про­сто­лю­ди­нов. А в Кон­стан­ти­но­поле, около Царя, за кого ты будешь счи­тать себя? Почти за нищего, — отве­чал он. Вот так и святые, — сказал я ему, — чем более при­бли­жа­ются к Богу, тем более видят себя греш­ными» (поуч. 2).

Когда авву Зосиму какой-то софист спро­сил: скажи мне, как ты счи­та­ешь себя греш­ным, разве ты не знаешь, что ты свят? Разве не знаешь, что имеешь доб­ро­де­тели? Старец отве­чал: «Не знаю, что ска­зать тебе, но считаю себя греш­ным; не смущай меня, я под­линно считаю себя таким» (Авва Доро­фей. поуч. 2, стр. 52).

Один брат спро­сил Пимена Вели­кого: «Как я могу думать о себе, что я хуже убийцы?» Старец отве­чал: «Если чело­век дойдет до состо­я­ния, ука­зан­ного Апо­сто­лом («Вся чиста чистым»; Тит. 1; 15), и увидит чело­века, сде­лав­шего убий­ство, то скажет: он одна­жды сделал ceй грех, а я убиваю каждый день» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 250).

«Сам-то я хуже всех, — гово­рит оптин­ский старец насто­я­тель Моисей, — другие только, может быть, думают, что они хуже всех, а я на самом деле дознал, что я хуже всех» (Жиз­не­опи­са­ние архи­манд­рита Моисея, стр. 158).

Итак, созна­ние себя людьми греш­ней­шими всех — созна­ние вполне есте­ствен­ное: чем чело­век более углуб­ля­ется в себя, тем ничтож­нее он счи­тает себя пред своим иде­а­лом. Друг Божий — Авраам, как при­пом­ним, назы­вал себя пред Богом пеплом; царь Давид — червем, а не чело­ве­ком, поно­ше­нием чело­ве­ков; Святой Апо­стол Павел считал себя греш­ней­шим и недо­стой­ней­шим сосу­дом. И пра­вед­ник счи­тает себя винов­ным не только за свои помыслы, но и за грехи и других людей, вме­няет грехи других себе, счи­тает себя винов­ным за всех и за все.

И святые отцы сове­туют подвиж­ни­кам усво­ить мысль, что они виновны («я и Бог — мы одни в мире» — пре­по­доб­ный Вар­са­ну­фий Вели­кий, отв. 343) во всем, что все люди — ангелы святые, а мы — люди самые греш­ные. «Это не велико, что мысль твоя при Боге, — гово­рит пре­по­доб­ный Сисой Вели­кий одному брату, — а велико уви­деть себя ниже всей твари» (Досто­па­мят­ные ска­за­ния, стр. 298).

Вменяя себя за ничто пред людьми, худ­шими всех, хуже даже скота, вели­кие подвиж­ники пред Богом счи­тают себя «ока­ян­ней­шими бесов»

«Что ты хуже демона, — гово­рит один афон­ский затвор­ник о. Тимо­фей, — это непре­ре­ка­е­мая истина, под­твер­жда­е­мая Еван­ге­лием. Ибо — творяй грех раб греха и вместе с тем диа­вола — вла­дыки без­за­ко­ния, началь­ника зла. А кто из нас чужд греха, кто не раб без­за­ко­ния? А раб может ли быть выше своего вла­дыки? С другой сто­роны, мы хуже демона потому, что за него не про­лита без­цен­ная кровь Бого­че­ло­века и нет для него жертвы искуп­ле­ния, а мы, между тем, искуп­лены, оправ­даны, наслед­ники Цар­ствия Божия, и лучше ли мы демона, при всем этом пре­не­бре­гая спа­се­нием?» (Письма Свя­то­горца, т. 3, п. 7, прим.). «Поис­тине и звери, и скоты чест­нее меня, греш­ного, — гово­рит пре­по­доб­ный Нил Сор­ский. Поис­тине я ниже всего, потому что я осуж­ден­ник, и ад уго­то­ван мне еще прежде моей смерти… Кто не восчув­ствует того, что греш­ник горше самих бесов, яко их раб и послуш­ник, и сожи­тель их, во тьму бездны сойти к ним дол­жен­ству­ю­щий? Воис­тину всякий, кто во власти бесов, горше и зло­счаст­нее их самих. С ними низ­ри­ну­лась ты, душа ока­ян­ная, в бездну!… почто пре­льща­ешься умом своим и почи­та­ешь себя пра­вед­ною… горе пре­льще­нию и заблуж­де­нию твоему, о зло­бесне» (Троц­кий пате­рик).

Что такое сердце милу­ю­щее? Святой Исаак Сирин на это отве­чает: «Воз­го­ре­ние сердца у чело­века о всем тво­ре­нии, о чело­ве­ках, о птицах, о живот­ных, о демо­нах и о всякой твари. При вос­по­ми­на­нии о них и при воз­зре­нии на них, очи у чело­века исто­чают слезы. От жало­сти сердце не может выне­сти, или слы­шать, или видеть какого-либо вреда, или малой печали, пре­тер­пе­ва­е­мых тварию. А посему и о бес­сло­вес­ных, и о врагах истины, и о дела­ю­щих ему вред, еже­часно со сле­зами при­но­сит молитву, чтобы сохра­ни­лись и были они поми­ло­ваны; и о пре­смы­ка­ю­щихся… без­мер­ною жало­стию воз­буж­да­ясь до упо­доб­ле­нии в сем Богу» (подв. сл. 48).

Итак, вме­не­ние себя худ­шими даже бесов объ­яс­ня­ется именно созна­нием подвиж­ни­ком своего ничто­же­ства пред Богом и свой­ством самой воз­гре­ва­е­мой любви к Богу.

Даль­ней­шая, и послед­няя, сте­пень после само­от­вер­жен­ного послу­ша­ния и глу­бо­чай­шего сми­ре­ния, кото­рыми, «как двумя кры­лами послуш­ник-подвиж­ник вос­па­ряет на небеса и собе­сед­ни­ком Богу бывает» (Святой Феодор Студит, гл. 107), как есте­ствен­ное след­ствие нрав­ствен­ного само­со­вер­шен­ство­ва­ния, как есте­ствен­ная теп­лота раз­го­рев­ше­гося духа, — есть любовь, кото­рая есть Бог (1Ин. 4:8).

«Когда достиг­нем любви, — гово­рит пре­по­доб­ный Исаак Сири­я­нин, — тогда достигли мы Бога и путь наш совер­шен, и пришли мы к ост­рову тамош­него мира, где Отец, Сын и Дух Святый (сл. 83). Здесь, в любви и Боге — завер­ше­ние всех подви­гов и лествицы доб­ро­де­тели, не нужно уже здесь и науче­ние, и руко­вод­ство дру­гого: тай­но­во­ди­те­лем, путе­ука­за­те­лем и про­све­ти­те­лем чистой души явля­ется вечное Слово (Лест­ница. Слово к пас­тырю, гл. 15).

Эта любовь, уяз­вив­шая чело­века, запол­няет всего его, при­во­дит его к еди­не­нию в себе: чело­век горит и пита­ется небес­ным огнем, умом, серд­цем и волею живет в Боге и есте­ствен­ные потреб­но­сти чело­века не только уже не достав­ляют ему услаж­де­ния, но даже забы­ва­ются… Авва Сисой пришел в меру сию, когда спра­ши­вал уче­ника: «Ел я или не ел?» (Святой Исаак Сирин, сл. 21). Здесь цар­ство покоя, бес­стра­стия и истин­ной сво­боды чад Божиих. «Упо­ен­ный любо­вию Божией, в сем мире, то есть в доме рыда­ния, забы­вает все свои труды и печати, и, по при­чине своего упо­е­ния, дела­ется бес­чув­ствен­ным ко всем гре­хов­ным стра­стям. Сердце его под­креп­ля­ется надеж­дою на Бога, душа его легка, как пер­на­тая птица: ум его еже­часно воз­но­сится от земли, пре­выше всего чело­ве­че­ского парит своими помыс­лами, и насла­жда­ется бес­смер­тием у Все­выш­него» (Святой Исаак Сирин, сл. 51).

«Когда обре­тем любовь, тогда станем питаться небес­ным хлебом и укреп­ляться в силах без работы и труда. Небес­ный хлеб есть Хри­стос, сшед­ший с небеси и даяй живот миру (Ин.6:33). Любовь есть цар­ство: о ней Гос­подь таин­ственно обе­то­вал апо­сто­лам, что вкусят ее в цар­стве Его. Ибо ска­зан­ное да ясте и пиете на тра­пезе цар­ствия Моего (Лк.22:30), что иное озна­чает, как не любовь? Любви доста­точно к тому, чтобы напи­тать чело­века вместо пищи и пития. Вот вино, весе­ля­щее сердце чело­века (Пс.103:15). Блажен, кто испиет вина сего! Испили его невоз­держ­ные — и усты­ди­лись; испили греш­ники — и забыли пути пре­ткно­ве­ний; испили пья­ницы — и стали пост­ни­ками, испили бога­тые — и воз­же­лали нищеты; испили убогие — и обо­га­ти­лись надеж­дою; испили боль­ные — и стали сильны; испили невежды — и умуд­ри­лись» (Святой Исаак Сирин, сл. 83). При­водя чело­века в еди­не­ние с самим собою, любовь объ­еди­няет его и с Богом, и со всем миром. «Весь мир, — гово­рит авва Доро­фей, — подо­бен кругу, самая сре­дина этого круга, центр — Бог, а ради­усы — пути жизни люд­ской. Ради­усы, чем дальше идут от центра, тем более рас­хо­дятся и уда­ля­ются друг от друга, и чем ближе к центру, тем ближе между собой… Таково свой­ство и любви: насколько мы нахо­димся вне и не любим Бога, настолько каждый удален и от ближ­него. Если же воз­лю­бим Бога, то сколько при­бли­жа­емся к Богу любо­вию к Нему, столько соеди­ня­емся любо­вию и с ближ­ними и сколько соеди­ня­емся любо­вию с ближ­ними, столько соеди­ня­емся и с Богом» (Авва Доро­фей, поуч. 6; Доб­ро­то­лю­бие, т. 2. стр. 617).

Здесь, таким обра­зом, испол­ня­ются слова Хри­сто­вой пер­во­свя­щен­ни­че­ской молитвы о еди­не­нии чрез любовь сo всеми хри­сти­а­нами, подобно еди­не­нию Отца и Сына (Ин. 17 гл.).

Любовь — это океан, соеди­ня­ю­щий все источ­ники, реки и моря, океан, напо­я­ю­щий всю землю, со всеми видами орга­ни­че­ских существ, океан, пьющий воду из кото­рого не воз­жаж­дет во веки, имея эту воду источ­ни­ком воды, теку­щей в жизнь вечную. «Она есть огнен­ный источ­ник: в какой мере исто­чает питье, в такой же мере рас­па­ляет жаж­ду­щего» (Лествица, сл. 30, поуч. 35). И «как огонь, воз­го­рев­шийся в сухих дровах, с трудом уга­ша­ется, так и в подвиж­нике явив­ша­яся и запав­шая Божия теп­лота не уга­са­ется, будучи стре­ми­тель­нее огня» (Святой Исаак Сирин, сл. 85).

В то время, как любовь, воз­буж­да­е­мая чем-нибудь, есть как малый све­тиль­ник, пита­е­мый елеем, кото­рым и под­дер­жи­ва­ется свет его, или как навод­ня­е­мый дождем поток, кото­рого тече­ние пре­кра­ща­ется с оску­де­нием состав­ля­ю­щей его дож­де­вой воды, любовь, кото­рая имеет винов­ни­ком Бога, есть то же, что бьющий из земли источ­ник: потоки ее нико­гда не пре­се­ка­ются (потому что один Бог есть источ­ник любви) и пита­ю­щее сию любовь не оску­де­вает» (Святой Исаак Сирин, сл. 30).

Воз­го­рев­шая в сердце любовь, услаж­дая чело­века не изре­чен­ною радо­стию, в воз­мож­ной мере еще здесь, на земле, пре­об­ра­жает внеш­ний вид чело­века, обна­ру­жи­ва­ется, как мы выше гово­рили, у носи­те­лей ее, людей, пре­успев­ших в доб­ро­де­тели, вне, наружи. «Когда весь чело­век, — гово­рит пре­по­доб­ный Иоанн Лествич­ник, — как бы срас­тво­рен Божиею любо­вию, тогда и наруж­ность его в теле, как бы в зер­кале каком, пока­зы­вает свет­лость души. Так про­слав­лен Бого­ви­дец Моисей!» (сл. 30).

«Любовь к Богу, — закон­чим сло­вами пре­по­доб­ного Исаака Сири­я­нина, — есте­ственно горяча, и когда напа­дает на кого без меры, делает душу ту вос­тор­жен­ною… Лицо у чело­века дела­ется огнен­ным и радост­ным и тело его согре­ва­ется. Отсту­пают от него страх и стыд и дела­ется он как бы вос­тор­жен­ным… Страш­ную смерть почи­тает радо­стью, созер­ца­ние ума его никак не допус­кает какого-либо пре­се­че­ния в помыш­ле­нии о небес­ном…

Сим духов­ным упо­е­нием упо­е­ва­лись неко­гда Апо­столы и муче­ники. И одни весь мир обошли, тру­дясь и терпя поно­ше­ние; а другие из усе­чен­ных членов своих изли­вали кровь, как воду: в ужас­ных стра­да­ниях не мало­ду­ше­ство­вали, но пре­тер­пе­вали их доб­лестно; и, быв муд­рыми, при­знаны несмыс­лен­ными. Иные же ски­та­лись в пусты­нях, и горах, и вер­те­пах, в про­па­стях земных и в нестро­е­ниях были самые бла­го­устро­ен­ные. Сего нера­зу­мия и нас достиг­нуть да спо­до­бит Бог!» (сл. 73).

С вос­при­я­тием Духа после послу­ша­ния и труда до крови, с устро­е­нием в очи­щен­ном, без­страст­ном и горя­щем любо­вию сердце послуш­ника оби­тели для Бoгa (Ин.14:23) конец стар­че­скому окорм­ле­нию, конец и нашим рас­суж­де­ниям о стар­че­стве…

О, «какой вели­кий дар Божий при­над­ле­жать к числу спут­ни­ков Хри­сто­вых, идти узким путем, кото­рым прошел Спа­си­тель и Бог наш, нести часть креста, кото­рый для спа­се­ния моего все­цело был поднят и при­не­сен в жертву пра­во­су­дию Божию Гос­по­дом — Иису­сом! Какое сча­стье, ради Христа Иисуса, с пре­дан­но­стью Ему или нести потерю внеш­них благ: иму­ще­ства, чести — или тер­петь болезни в теле или скорби в душе! Пре­дан­ные чув­ствен­но­сти, живу­щие только внеш­нею жизнью не знают сего сча­стья; будете гово­рить вы им о сем даре бла­го­сти Божией, они не поймут нас» (Хри­сти­ан­ское чтение, июнь 1847 г.; Письма оптин­ского старца Мака­рия мона­хи­ням, т. 4, стр. 106).

А мы, любез­ный чита­тель, пони­маем ли это сча­стье? — идем ли мы этим узким, тесным, но уже про­то­рен­ным и угла­жен­ным путем пут­ни­ков-крест­нос­цев?…

Кто крест одна­жды решил несть,
Тот рас­пи­наем будет вечно,
Но так как сча­стье в жертве есть,
Он будет счаст­лив бес­ко­нечно!
Награды нет для добрых дел —
Любовь и скорбь — одно и то же,
Но этой скор­бью кто скор­бел,
Тому всех благ она дороже!
Какое дело до себя
И до других, и до все­лен­ной
Тому, кто сле­до­вал, любя,
Куда звал голос сокро­вен­ный!?
Но кто, боясь за ним идти,
Себя раз­ду­мием тре­во­жит,
Пусть бросит крест среди пути,
Пусть ищет сча­стья, если может.
Мин­ский

г. Семи­па­ла­тинск, 24 сен­тября 1899 г.

---

При­ме­ча­ния:

пра­во­слав­ная онлайн-биб­лио­тека «Свя­то­оте­че­ское насле­дие»

Предисловие

Прочитав название «Памятка иноку», многие подумают, что в ней приводятся наставления только для монахов, да и написана она, судя по тому, что автор ее – ученый архиерей, сложным академическим языком. Но каково же будет наше удивление, когда мы начнем читать книжку!

«Памятка иноку» – это общее название наставлений о христианской жизни преосвященного старца архиепископа Варлаама своим духовным чадам. Большая часть их действительно предназначена для иноков, но, по сути, они касаются не только особого образа жизни – монашеского, но и духовной жизни всех православных христиан, желающих следовать за Христом. Наставления изложены удивительно простым и доступным языком. Отсутствие витиеватости, простота и точность формулировок показывают, что речь идет о главном предмете жизни, о самой важной «науке из наук», по выражению святых отцов, – о подвижнической жизни во Христе и стяжании благодати Святого Духа.

Эти наставления  – святоотеческое учение, усвоенное старцем, преломленное через его собственный духовный опыт и изложенное доступным и современным языком в назидание своим духовным чадам и всем нам.

Помимо духовных наставлений иночеству, архиепископом Варлаамом были написаны и научно-богословские труды, изданные в начале XX века. Наиболее известны следующие его исследования: «Ренан и его книга “Жизнь Иисуса”. Изложение содержания и критический разбор при свете евангельского учения», «Вера и причины неверия», «Теософия перед лицом христианства», «О христианском воспитании детей».

Изучая жизненный путь архиерея Божия, мы видим, что его судьба мало чем отличается от множества других подобных судеб того тяжелого времени. Родился архиепископ Варлаам (Виктор Степанович Ряшенцев) 8 июня 1878 года в купеческой семье в Тамбовской губернии. В 1896 году окончил Тамбовскую классическую гимназию, в 1900-м – Казанскую Духовную академию со степенью кандидата богословия. После преподавания в духовных семинариях и училищах в 1906 году в сане архимандрита назначен ректором Полтавской Духовной семинарии, в 1903-м – хиротонисан во епископа. Первый раз арестован 23 июня 1919 года «по подозрению в контрреволюции», но уже 5 июля освобожден на основании прошения пяти тысяч верующих. Второй раз арестован в 1924-м и приговорен к двум годам тюремного заключения. В 1930-м снова осужден и приговорен к трем годам заключения в концлагере, далее – ссылка. В 1941-м – снова арест и приговор к десяти годам заключения в лагерь. Умер владыка Варлаам 20 февраля 1942 года в одном из лагерей Вологодской области.

Своей жизнью Высокопреосвященный владыка подтвердил и исполнил слова, сказанные им при наречении его во епископа Гомельского в январе 1913 года: «Времена ныне наступили тяжелые, многие отступают от веры, восстают на Христа и на Его святую Церковь. Ныне, когда путь истины – в поношении от многих (см.: 2 Пет. 2, 2), пастырю уже нельзя молчать и молча переносить скорби. Нужно защищать истину и громко свидетельствовать о ней, быть как бы исповедником. А быть исповедником, – значит, быть священномучеником. Таков и есть путь святительский».

Заканчивая краткое жизнеописание архиепископа Варлаама, митрополит Мануил (Лемешевский) в своем труде «Русские православные иерархи» пишет, что он был «смиренный монах, добрый и сердечный, любил церковные уставные службы, старчествовал». Эти слова как точные формулы характеризуют всю жизнь Преосвященного старца.

Игумен Петр (Пиголь)

ПАМЯТКА ИНОКУ

Монашество есть путь покаяния и очищения души от страстей, что достигается удалением от мира и мирской суеты, так как мир лежит во зле. Очищается душа постом, молитвой, сокрушением и плачем о грехах, всяким терпением и злостраданиями, усердным несением трудов, а прежде всего и главнее всего исполнением заповедей Божиих. Сюда входят десять заповедей из Ветхого Завета (Синайское законодательство): 1. Знай и люби Господа. 2. Не твори себе кумира. 3. Не клянись. 4. Чти праздники, 5. Почитай родителей. 6. Не убий. 7. Не прелюбы сотвори. 8. Не лжесвидетельствуй. 9. Не укради. 10. Не желай худого и чужого  – и заповеди Господни из Евангелия, особенно Нагорная проповедь (см.: Мф., гл. 5–7). Короче, все заповеди можно свести к двум: 1. Возлюби Господа всей душой и больше всего на свете. 2. Возлюби ближнего своего как самого себя, а себя отвергнись. Ищи не покоя, а богоугодных трудов, распинай плоть свою со страстями и похотями.

2. Изучение и исполнение заповедей Божиих есть основа всей духовной жизни, так как всякая заповедь непременно врачует какую-либо страсть в человеке и без них никак нельзя очиститься от грехов и исцелеть душой. Никакие подвиги, даже пост и молитва и участие в службе церковной, не помогут, если человек не будет стараться быть смиренным, кротким, правдолюбивым, милостивым, целомудренным, миротворцем, терпеливым, незлобивым, всех любящим, как учил Христос (см.: Мф., гл. 5). Но это начало духовной жизни, увы, многими забывается и не считается главным, и монашество многими понимается как жизнь из внешних подвигов поста и молитвы, церковной службы и труда на послушаниях, без постоянного очищения души от страстей и распятия себя. Поэтому такие и гордятся, и злобствуют, и собирают сокровища, и живут по прихотям, даже нарушая чистоту, но исполняют посты и молитвенные правила, конечно, внешне и рассеянно и в этом полагают надежду спасения. Только всуе надеются: такого внешнего благочестия гнушается Господь, и если душа в страстях, то и дух бывает мертв для Бога. Так, по действию вражию незаметно получается у них полное извращение монашеской жизни, и монашество у них бывает видимо только в одежде, в поклонах, во внешних делах, но не в творении заповедей Божиих, не в смирении, кротости, чистоте, милосердии, терпении, не во врачевании души. И Господь строго осудил это в той же Нагорной беседе, укоряя лицемеров (см.: Мф., гл. 5–7).

3. Лукавство человеческое дошло до того, что иные и монашество принимают по тонкому тщеславию, не ради очищения души, а ради почета от мирян, ради принятия сана или, по самоугодию и сластолюбию, ради покойной жизни в богатой обители на готовом содержании. Такие, если не исправят своего лукавого настроения, сами себе готовят сугубое осуждение: и за то, что не заботятся об очищении души, и за то, что путь покаяния превратили в путь служения страстям. Поэтому всегда помни, инок: монашество есть путь покаяния, самоотвержения, злострадания, но не покоя, не почета, не самоугодия и сытости. Подробнее о монашеском настроении читай в приложении: «Не огорчайся на ближнего» и «Против внешнего благочестия».

4. Главные чувства, с какими надо проходить труды и подвиги, – это глубочайшее смирение и страх Божий, постоянное покаяние и искреннее сознание, что я ничто пред очами Божиими, все во мне погрешительно и худо, и если бывает доброе, то это не мое, а дар Божий, данный по Его милости, но не за мои заслуги и подвиги. Да не гордимся и подвигами – мы подвизаться должны, ибо и созданы на дела благие. Такова наша природа, как, например, птицам – летать, петь, ногам – ходить, дереву – расти и так далее. Было бы безумием слышать, что дерево хвалится своими цветами, а птичка кичится тем, что летает. Такое же бывает безумие, если человек хвалится какими-либо подвигами, забывая, что он творит их по силе своей богоподобной природы и на средства благодати. Поэтому Господь приемлет от нас только одну жертву, какую мы можем принести как от себя. Это дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно, и другую, подобную ей, жертву хвалы и благодарения. Поэтому только то и восходит к Господу, что проникнуто у человека смирением, верой, сокрушением. Все гордостное, самоценное, хотя бы это были пост и молитва, идет не к Богу, а к демону гордыни и может скорее привести человека к демонскому обольщению или прелести – извращению всей душевной жизни. Такие прелестники встречаются и часто кончают печально жизнь, хотя по вражию действию могут быть и прозорливцами. Поэтому не засматривайся на того, кто много постится, молится, мало спит, – это может и демон делать, а вот ищи тех, кто совершенно не говорит о подвигах, хотя и делает их, ищет смирения, сокрушения и сознает свое полное окаянство во всем, только отнюдь не унывает, а крепко держится за Господа и в Нем полагает надежду своего спасения.

5. Смирение – прямой путь к небу и Богу, главный ключ к получению благодати и просвещению души, грозный меч на демона, скорое разрушение всех его козней, быстрое очищение души от страстей, крепкий залог спасения и замена всех подвигов и вместе их божественное завершение. Смирихся, и спасе мя Господь (ср.: Пс. 114, 6). На кого воззрю? Только на кроткого и смиренного (ср.: Ис. 66, 2). «Научитесь от Меня, – сказал Господь,  – яко кроток и смирен сердцем» (Мф. 12, 29). Зло вошло через гордыню в мир – так пали ангелы и человек. Спасение приобретается смирением и покаянием – так вошли в рай разбойники, мытари, прелюбодеи. Только при смирении луч благодати входит в сердце, и отверзаются духовные очи человека, и он зрит тот мир, мир Божественных предметов. Только при смирении можно восчувствовать райское обоняние добродетелей христианских. Без смирения же все добродетели – трудные и скучные уроки, наводящие якобы тоску на прельщенного земным смрадом человека.

6. Как же приобрести этот краеугольный камень спасения и главный рычаг добродетельной жизни (монашеской тем более)? Смирение рождается от недоверия своему уму и своим взглядам, от проверки их словом Божиим и учением Церкви, а главнее всего от послушания духовному наставнику и отцу. Где послушание, там и Дух Божий. И Господь был величайшим Послушником в мире: без воли Отчей не только ничего не делал, не творил, но и ничего не говорил даже. И сказал Господь ищущему: «Отвергнись себя» (Мф. 16,24), – то есть своей воли, своего разума, доверься с детской верой водительству Божию через духовного отца. Кто гордится умом и верит своим взглядам, не стараясь их проверить, тот всегда на опасном пути и непременно страдает большими уклонениями в духовной жизни. Истинный монах проверяет себя до самого гроба, и великие подвижники с этой целью посещали друг друга. Беги без оглядки от самоуверенных людей, не вопрошающих о себе старших и более опытных. Лучше делись [мыслями] с простецом, смиренным мирянином, но не полагайся на свое суждение.

7. Главным правилом духовной жизни, а тем более монашеской, является откровение помыслов старцу, то есть духовному отцу, и по возможности постоянное руководство, личное или письменное. Где действуют откровение и послушание, там бездействуют и посрамляются враг и все его козни: они лопаются как мыльные пузыри под действием силы Божией через откровение. Откровение помыслов и чувств – это меч для демонов. Временно за отсутствием живого руководства надо пользоваться писаниями святых отцов и подвижников, особенно письмами оптинских старцев, сочинениями святителя Игнатия Брянчанинова и святителя Феофана Затворника. Но на них одних оставаться долго нельзя без живой проверки. Духовная жизнь есть невидимая, но постоянная брань со страстями и помыслами греховными, которыми забрасывают нас и разжигают демоны. Поэтому христианин мирянин есть на земле воин, а монах – вдвойне и должен вести себя как воин на поле брани, то есть не предаваться веселию и обжорству, не спать, не увлекаться куплей и продажей, а быть на страже, сражаться и получать венцы. Облекитеся, сказано, во всеоружие Божие (Еф. 6, 11), то есть в подвиги поста, молитвы, поучения в страхе Божием, послушания и т. п., а больше – в смирение, чтобы возмочь встать противу козней диавольских и победить их.

8. Краткий путь к побеждению страстей – не заниматься не только греховными, но и всякими излишними помыслами, как если бы мы проводили последний день жизни. Думать только о деле и послушании на нынешний день, посвящая все остальное время сердечной молитве (Иисусовой) и сокрушению о грехах. Такой будет неуязвим для греха, но, где есть самонадеянная беседа с помыслами и доверием, – омрачение от демонов, обман ума, а далее печаль, уныние, слезы. Счастье человеку, если близко наставник и если возможно скорое откровение. Где это далеко или человек нерадит об откровении, живет своим умом и помыслами, то есть всегда находится в их лукавом окружении, тот неизбежно падает, ранит с разных сторон душу, и эти раны могут загнивать и увеличивать бедствие души и усиливать подвергаемость души вражеским нападениям (внушениям).

Взыщи опытного врача и бойся своеумия и бесед с помыслами как огня геенского.

Лучше сойди вниманием к сердцу и взывай ко Господу о помиловании. Так обретешь покой и благодать и просвещение души от Господа за смирение.

«Непрестанно молитесь» (1 Фес. 5, 17), – самое высшее правило мудрости для человека на земле. Это якорь спасения, это полет птицы небесной над всеми кознями вражиими (он минует их).

9. Главные брани, которым подвергается инок, да и всякий христианин, следующие: брань высокоумия, брань чревоугодия, брань корыстолюбия, блудная брань.

10. Брань высокоумия бывает обычно у людей образованных, много читающих и знающих и старающихся веру проверить разумом и постигнуть догматы, насколько это возможно. Такое настроение иначе называется рационализмом и умничанием. Брань эта трудна очень, и человек всегда бывает побежден помыслами неверия и маловерия, вселяемыми «мудрецом» – демоном, этим «мудрейшим» старцем, имеющим более 7000 лет от роду. Тут одно средство: сознай, что все помыслы сомнения – от врага и совершенно их брось, то есть не беседуй, не разбирай и не верь им, а успокаивай себя непогрешимым учением святой Церкви и опытами святых угодников, испытавших и вкусивших все блага духовной жизни, воочию видевших и осязавших духовные предметы, упокоевай себя неложными повестями о жизни святых, непрестанными чудесами святой Церкви Христовой от святых мощей, чудотворных икон и т. п. Проси себе у Господа живой веры, и тогда все сам поймешь и увидишь духовные предметы духовными очами или особым внутренним чувством, осязающим и вкушающим то, что хотя и невидимо, но реально, поистине существует.

11. Вторая брань – чревоугодия. Обычно она бывает не в начале подвига, когда ревность сильна, а спустя продолжительное время, когда ревность ослабевает. Чем ревностнее человек в начале, тем сильнее может быть эта брань впоследствии.

Блажен тот, кто идет средним путем, то есть соблюдает во всем умеренность и избегает чрезмерного и пищу старается вкушать не смакуя, не упиваясь сластолюбием (повкуснее, поприятнее), а с благодарением Богу, с рассуждением о пользе для организма. Сласти очень опасны в духовной жизни: ими питается похоть. Поэтому ими пользоваться нужно только в необходимой мере, как своего рода лекарствами, а не как услаждением гортани и похоти. Очень вредно наедаться досыта: сытость обрывает на значительное время все духовные движения в человеке, отдает человека под стрелы вражии, пост же, наоборот, прогоняет врагов.

От сытости бывает брань маловерия, блуда, раздражения и т. п. Поэтому и сказал Господь: «Горе вам, насыщенным» (ср.: Лк. 6, 25). Сытый не приобретает, а теряет и для здоровья. И медицина учит прекращать еду, когда утихнет чувство голода, но еще не явится сытость. Очень плохо молиться на сытый желудок. Душа бывает голодна и как бы мертва. Все долголетние люди были непременно и постники. Лучше есть почаще, но понемногу, со страхом Божиим, благодаря Господа, заботясь о необходимой поддержке организма. Хотя один кусочек оставь несъеденным до полной сытости, а лучше два-три и сделай это ради Господа. Зазорно монаху есть мясо даже и в болезни, кроме тяжелых случаев. В наказание таковые всегда страдают тяжелыми болезнями желудка.

12. Третья брань – корыстолюбия, или заботы о средствах к жизни, тоже развивается постепенно. Монах начинает беспокоиться о том, что ему нечем будет жить, особенно когда ослабеет здоровье, а с другой стороны, является желание более сытой жизни как залога здоровья. С этой целью заводятся разные птицы, коровы, козы и т. п. Все подобные заботы, можно сказать, наполовину или еще более расстраивают настроение инока, принижают его к земле совсем, будут на пагубу душе, если потеряется молитва и душа и голова будут забиты суетой.

Не надо обманывать себя, надо все взвесить и лишнее отбросить, опасаясь вечной погибели. Блажен тот, кто довольствуется насущным хлебом и дальше сегодняшнего дня не смотрит вперед, возлагая несомненную надежду на Промысл Божий. При жизни общиной разрешается владение домашним хозяйством как служение братии, без всякого пристрастия к нему, но личное ведение хозяйства очень опасно для спасения души. В крайнем случае, имей необходимое, но нисколько не привязывайся к нему душой, не забавляйся, например, курами, цыплятами, а ежедневно готовься предстать на суд Божий. Кто ничем себя не связывает, ничего не собирает, тот не будет покинут Богом, а кто собирает для себя, тот внутренне уже отделился от Промыслителя Господа и от собратий своих. Следствием корыстолюбия являются сухость и холодность сердца в отношении к ближним, несочувствие, немилосердие, зависть, уныние, раздражение, суетность, подчас отчаяние, ропот на Бога, хула и т. п. Таков букет зловредных цветов от горького корня корыстолюбия, сребролюбия. Недаром сказано: корень всех зол сребролюбие есть. Им враг сбрасывает монаха на землю с неба, в круговорот страстей и суеты. Блаженны живущие в бедности и беспристрастии. Таковые бывают богаты дарами Духа Святого и становятся друзьями обнищавшего нас ради Господа.

13. Четвертая брань – блудная, как естественная, в разной степени борет всех спасающихся, пока не достигнуты вожделенные чистота или смирение. Монашество есть подвиг чистой жизни, есть отказ от всех низких плотских, тем более смрадных чувств, как животных, недостойных человека, созданного по образу Божию, и затемняющих и губящих все духовные чувства, все благоухания добродетелей и их благодатных воздействий. Если бы человек ведал раньше совершения плотских грехов, насколько они смрадны, гнусны, мучительны и тяжелы для человека, то никогда бы не склонялся на льстивый шепот врага, рисующего обманутому человеку сласть там, где глубокая горечь, и удовольствие там, где безысходная мука и страдание. Так люди бывают падки на морфий, опий и, обманутые ими, страдают и гибнут в больших муках. Таковы все плотские грехи. Блажен, кто поверит не врагу искушающему, лжецу и убийце, а человеколюбивому Господу, зовущему всех от мерзостного разврата как смрада и гибели души. Недаром болезни от разврата так ужасны и почти неизлечимы. Недаром сказано, что человек есть храм Духа Божия и кто посмеет растлить этот храм, того покарает Господь. Псалмопевец говорит: «Потребит Господь всякаго любодеющего от Него» (ср.: Пс. 72, 27). Как всегда, так и особенно здесь не беседовать с искушающими помыслами, не смотреть ни на чью наготу, совершенно не прикасаться к другому человеку, ни с кем не ложиться на одно ложе, никого не ласкать и ни к кому не ласкаться (ласка извинительна лишь в детском возрасте). Монахам не рекомендуется ласкаться к детям. И к чему телесные ласки? Что они дадут человеку, кроме грешного волнения в крови и загрязнения воображения? Ласкай душу человека не льстивыми словами, идущими из льстивого источника страсти, а молитвой, добрым наставлением, советом и т. д. Ласки – начало падения человека. Это геенский огонь, разжигаемый демоном в человеке. Побойся его. Ведь он сожжет тебя и здесь, и за гробом. Скажешь, страсть как бы требует того или иного удовлетворения, но подумай, что страсть – в теле, а оно будет в снедь червям, и когда умрешь, то все превратится в сплошной смрад. Зачем же угождать телу и губить бессмертную душу на веки веков в геенском огне? Если яды смертельные, но сладкие, и ты их, конечно, отбросишь от себя с остервенением, хотя там страдание будет временное. Как же здесь допускаешь демонский яд разврата, смертельный для этой самой души, и ввергаешь душу не на временное, а на вечное мучение? Не в миллион ли раз будет правильнее связать себя тысячью цепей, оградить себя десятками стен, лишь бы избежать вечной гибели, муки и непоправимого страдания от злейшего и лживого прельщения вражеского. Для борьбы с искушениями очень полезно и необходимо воздержание чувств, особенно зрения, слуха, осязания; не смотри, не ходи туда, где есть вред для души. Грешно монаху выходить из келлии не за делом. Уединение – друг чистоты, если оно соединится с воздержанием, целомудрием и молитвой. Далее необходимо воздержание чрева, это есть половина победы над врагом. Утесняя чрево постом, можно победить блудную страсть. Всякое греховное воспоминание считать огнем, бросаемым в сено, и сейчас же тушить его, не размышляя, сердечным воззванием к Богу, причем говоря себе: «Готов ли я, если сейчас позовет меня Господь?» Эту память смертную возгревай в себе ежедневно. Всякий день кончай слезами покаяния и умиления, как идущий на Страшный Суд к ответу, этим разрушая плотское вожделение и смущение. Не читай развратной литературы – она лжива, изображает порок в приятной форме. Откуда тогда у всех слезы, разочарование, смущение, отчаяние, смрад? Почему развратники кончают жизнь печально, не вынося душевной тоски? Нож остается ножом, хотя его и обмажь медом, и смрад остается смрадом, несмотря ни на какие духи и ухищрения человека. Божий Закон не пройдешь и истину Божию в ложь не превратишь.

Одно из главных средств победы над страстью блуда – это частая исповедь и откровение смущающих помыслов духовнику. Это наиболее краткий путь к вожделенной чистоте и беспристрастию. Когда чистота, хотя бы и временная, будет осенять душу человека, то он уже близок бывает к веянию Духа Божия, неизъяснимо светлому и радостному. Увеселяемый этими духовными проблесками свыше, он становится уже при помощи Божией тверд в борьбе с искушениями вражескими и уже неленостно течет дальше к стяжанию чистоты, вне которой никто не узрит Бога. Еще совет: вражия искушения побеждай чтением слова Божия, духовным пением, беседой с близким по духу человеком, прогулкой в уединении на свежем воздухе, но все заканчивай памятью смертного часа. Подробнее о борьбе со страстями см. Добротолюбие, т. 2, также «Лествицу», «Невидимую брань», письма святителя Феофана, затворника Вышенского, творения святителя Игнатия (Брянчанинова).

14. Молитвенное правило назначается иноку сообразно с его силами, возрастом, трудами и послушанием. Оно обычно состоит из молитв утренних и вечерних с присоединением сюда чтения канонов, акафистов, Псалтири и слова Божия – Евангелия с Апостольскими посланиями. Кроме того, даются одна сотница, или три сотницы, или пятисотница молитв Иисусовых.

Образец малого правила: кроме утренних и вечерних молитв, одна кафизма, один канон (или акафист), по одному зачалу из Евангелия и Апостола и одна сотница молитв Иисусовых, разделенная на три части: 33 Спасителю, 33 Божией Матери, 33 Ангелу-хранителю и «Достойно есть».

При недосуге или болезни и это сокращается, читается то, что под силу, а молитва Иисусова совершается за делом без определенного счета, но нужно помнить, что суть христианской и монашеской жизни состоит не в совершении правил и других подвигов благочестия, не в посте, не в поклонах, а в стяжании чистоты сердца, смирения, покаяния, нелицемерной любви к Богу и ближним. Правило и подвиги суть только подмога и средства, помогающие стяжать такое святое настроение. Если же человек забывает главную цель жизни и начинает гордиться своими усилиями и подвигами как самостоятельной ценностью, то он творит безумие подобно тому, как если бы ученик стал бы гордиться умением читать, писать и не стал бы изучать науки или путник в пустыне, идущий за ключевой водой, совершивший длинный путь, остановился бы на полдороге и стал бы хвалиться пройденным путем трудным, а сам бы не дошел до ключа и в конце концов умер бы от жажды.

В гл. 6 в Евангелии от Матфея Господь назвал такую праведность, похвалу, то есть подвиги без стяжания чистоты сердца, бесплодною, фарисейскою, а в гл. 5 сказал: «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное». Итак, всякий подвизающийся и молящийся, помни, что не пост и молитва, и поклоны, и акафисты имеют значение сами по себе, а их плод, выращиваемый ими при помощи Божией, заключающийся в сердечном сокрушении, смирении, глубокой вере, покаянии, чистоте сердца. Если вместо этого благоухающего плода в человеке налицо бывают самоцен, гордость внешними подвигами, расценка их и учет, рассеянность жизни и холодность к Богу и ближним, то знай: древо твоей жизни от твоей самонадеянности, тщеславия и эгоизма оказалось бесплодным, пустоцветом и годно только на сожжение в геенском огне, если не обложить его, пока не поздно, живительным навозом из глубокого смирения, слез, памяти смертной и отрешительной от своего «я». «Сыне, даждь Ми сердце» (ср.: Притч. 23, 26); «Без Мене не можете творити ничесоже» (Ин. 15, 5), – поэтому если все молитвенники и даже делатели молитвы Иисусовой гордятся самой молитвой, то непременно впадают в прелесть, и иногда опасную.

Итак, молись, подвизайся, но не гордись этим и цены себе не набивай ни на полушку, иначе извратишь всю свою жизнь, будешь гордиться азбукой, но не наукой (которую забыл достигать), то есть не покаянием, чистотой, верой и любовью, к чему должны приводить совершаемые подвиги. В крайнем случае,  при недосуге и немощи можно пользоваться правилом преподобного Серафима Саровского: три раза – «Отче наш», три раза – «Богородице, Дево», один раз  – «Верую»; творить к Богу молитвой Иисусовой.

Молитва Иисусова, как и всякая другая молитва, получает силу не от механического произнесения святых слов, а от «сочувствия» к ним, от чувства смирения и сокрушения, от покаянного припадания к Господу за помилованием. Без этих чувств она превратится в пустой звук и самообман. Поэтому твори всякую молитву, в том числе и Иисусову, от сердца, не как урок и правило, а как вопль твоего сердца, скорбящего болезненно, ищущего Господа и Его животворящей благодати. Для этого никогда не заботься о количестве молитв и поклонов и правило ограничь лучше временем, сообразно со временем, делами и умением, например полчаса, час, два, лучше по совету с духовным отцом. Иногда можно один псалом читать и перечитывать целый час и наплакаться вдоволь. Это и будет настоящая молитва, и это заменит все правила.

Не ищи на молитве приятных ощущений и высокой радости и не услаждайся, если бы это явилось: цель молитвы – смиренная беседа с Господом и припадание к Нему в чувстве покаяния и умиления, но вовсе не услада, так сказать, духовными яствами, то есть процессом молитвы. Грешно смаковать пищу телесную, услаждаться и обращать ее в цель жизни, а надо принимать как средство для здоровья. Погрешительно и крайне пагубно искать духовного наслаждения. При искании оно явится, но с левой стороны, от демона прелести и блуда – он ищет сластолюбцев, которые любят сласть, а не Господа и Его заповеди, и тогда после молитвы и на молитве у таких бывает взыграние плоти и как бы радость, но возбужденная и похотливая. И у хлыстов, например, это оканчивается смрадным грехом – радением. Такова прелесть вражия на гордого и самонадеянного человека, ищущего от молитвы не мира душевного, познания своих немощей, не страха Божия, терпения и сокрушения, а приятных ощущений. Считай все радостное, высокое, что посетит тебя сверх ожидания на молитве, недостойным для себя, отнесись осторожно, дабы враг не уловил в сети прелести, не упивайся, не смакуй, не теряй из виду, что ты ищешь очищения души, покаяния, а не прельстительных радостей. Божия радость бывает неизреченно тиха, ясна, светоносна и чиста. Тогда все телесные чувства совершенно засыпают, и в теле бывает не возбуждение крови, а неземные тихость и чистота. Длится это обычно недолго, как ласка Отчая за смирение, покаяние, а после нее еще больше смиряйся. Смотри, не думай о себе высоко, не забывай, что это милость, не заслуженная тобой, и все жди удара вражия после посещения благодати. Подробнее о молитве Иисусовой и прелести читай у святителя Игнатия (Брянчанинова) (т. 1) и в письмах святителя Феофана Затворника о духовной жизни.

15. Причащение Святых Христовых Таин есть величайший момент жизни: душа встречается и соединяется с Божеством. Чтобы не причащаться в суд и осуждение, нужно испытывать себя и готовиться или, как говорится, говеть, то есть поститься, исповедоваться, читать правила и пр.

Как часто причащаться Святых Таин Христовых и для чего? Причащаться опять не для услады – это было бы некоторым оскорблением Господа, так как искался бы не Он Сам, а услаждение Им, – не для услады, повторяем, а для исцеления своих ран греховных, чтобы душа не ныла от них, запасалась терпением, смирением и получала силы на борьбу с грехом и на смирение, служение ближним в духе Христовой любви. Короче, ищи в Причастии познания грехов, силы на все доброе, исцеление ран. Теперь выясняется и вторая часть вопроса: как часто? Совет таков: по мере нужды и подготовки. Всем полезно было, даже и мирянам, причащаться раз в месяц, а при собранной жизни и смирении даже дважды. При глубоких переживаниях от скорби, болезни, напасти и истощении духовных сил, от непосильных и чрезвычайных духовных трудов разрешается и бывает нужда в еще более частом Причащении. Например, отец Иоанн Кронштадтский причащался ежедневно, ибо изнемогал душой, принимая миллионы людских грехов. Умирающие и переживающие смертельную опасность также имеют потребность почти в ежедневном Причастии, но встречаются люди, причащающиеся ежедневно вне таковых исключительных переживаний даже Великим постом, когда Церковь для усиления покаяния сокращает и священнослужителям Причастие до 3–4 раз в неделю. Чего ищут такие люди? Увы, они ищут высоких настроений, желают иметь всегда Пасху и не переживать Голгофу, желают увеселяться с Господом, не идя тернистым и долгим путем покаяния и очищения души. Очевидно, они считают себя достойными постоянного Причастия и через это даже выше схимников, обычно причащающихся однажды в неделю или в две недели (при спокойном течении жизни). И действительно, невзирая на постоянное общение с Господом, такие люди поражают крайней самонадеянностью, самоуверенностью, самоценом, холодностью к ближним. Апостол Павел говорит: «Аще с Ним (Господом) не постраждем, то и не прославимся» (Рим. 8, 17). Лучше всего идти путем смирения и терпения всех трудностей, причащаясь по возможности в праздничные дни, не чаще (в трудных обстоятельствах) 1–2 раз в неделю, кроме смертных случаев. Как говорят, кто не с крестом, тот не со Христом.

16. Монашество, как и жизнь всякого христианина, есть брань, или духовная война, с сильным врагом и губителем душ – демоном. «Несть наша брань к крови и плоти, но к началам и ко властем, к миродержителем тьмы века сего, к духовом злобы поднебесным». Посему надо облечься во всеоружие Божие, чтобы возмощи противу кознем диавольским (ср.: Еф. 6, 11–12). Надо всегда бодрствовать и трезвиться, почему монашеская жизнь иначе называется трезвенной жизнью. Козни вражии направляются на то, чтобы завлечь человека в какой-нибудь грех; если это не удастся, то как-нибудь рассеять его молитву и отвлечь от нее, потому что молитва истинная, то есть сокрушенная и смиренная, есть меч на демона и вместе духовный провод, соединяющий человека с Богом, и как бы солнечный луч, согревающий душу и освещающий путь жизни. Мешает молитве враг через разные сторонние мысли, иногда и дельные и даже благочестивые. Но не только грешным мыслям, а даже и добрым и благочестивым не надо внимать на молитве, считая то кознями вражескими. Иных он наставляет богословствовать или наводит на душу смущение и недоумение как поступить с тем или иным человеком, как понять его характер. Или человек начнет копаться в себе, бессчетное число раз разбирать и проверять свои чувства, вспоминать лишнее и неполезное, переходить от смущения к смущению, к недоумению, вздохам, унынию и т. п. – все это козни вражии, чтобы отвлечь человека от молитвы, рассеять ум, вовлечь в гнев, раздражение, а отсюда – и другие страхи. Так демон из инока-молитвенника, взирающего к небу, делает человека, злобящегося на других, недовольного собой и жизнью, унывающего и ропщущего. Кто бывает свободен от таких падений? Только тот, кто трезвится и бодрствует, и занимается делом молитвы как главным, от которого зависит не только успешность всех подвигов, но и все дело спасения. Если хочешь победить врага, то пребывай в молитвенном настроении весь день и все занятия перемежай поклонами и вздохами. Путь к этому скорбный: покаяние, смирение, терпение и т. п., но вместе с тем и радостный, животворный, потому что всякая скорбь – на благо человеку, обновляет душу, приносит благодать и свет во тьму душевную.

Как мореплаватель забывает все труды и скорби, достигая желанного берега, как жена забывает все скорби и болезни, родивши дитя, так и подвижники радуются, достигая берега райской жизни и, рождая добродетель, ни во что ставят все труды и скорби. Есть легенда под названием «Райская птица»; это рассказ о том, как благодать увеселяет душу подвижника и возносит его от земли на небо при всех скорбях и благодаря им. Кто же пребывает в покое и ждет радости (признак гордости и сластолюбия), в том не может пребывать Дух Божий. Путь Божий есть ежедневный крест, и никто не восходил на небо, живя прохладно (см. Исаака Сирина). Поэтому радуйся, когда у тебя есть скорби, и печалься, когда их нет, тогда заполняй пустоту слезами, чтобы не лишиться милости Божией. Отсутствие искушений при хладности показывает, что душа уже опутана врагом и он ее не очень беспокоит.

17. Как распознать козни вражии? «По плодам их узнаете их», – сказал Господь (Мф. 7, 16). «Плод духовный есть любовь, мир, радость, долготерпение…» (Гал. 5, 22). Плоды вражия засилия обратные: раздражение, гнев, нетерпение, уныние, нечистота, блуд, море помыслов (даже неверия и хулы) и т. п. Скорее тогда беги к покаянию и откровению помыслов, а главное, не разбирай помыслов, не беседуй с врагом, обнови в себе память смертную и в уединении с молитвой займись послушанием, трудом.

Возлюби духовное чтение – это для души как бы обед. Читай авву Дорофея, «Лествицу», «Алфавит духовный», святителя Димитрия Ростовского, «Маргарит», «Путь ко спасению» и другие отеческие писания.

Не огорчайся на ближнего

Не огорчайся на ближнего, встречая вместо любви холодность с его стороны, иначе огорчится на нас Дух Божий, а это великая беда. Чтобы не было огорчений:

1. Не ищи друзей на земле, а имей и ищи другом Господа и святых во главе с Материю Божией.

2. Если случится друг, благодари Господа, давшего его, но сам утешайся не им, но Господом, чтобы чувство одиночества у тебя не пропадало. И ты не будешь одиноким, а с тобой будет Господь,

3. Господа ни на кого не меняй и сердца не разделяй, а отдай его целиком Господу и ближнего люби не самостоятельно, ради его хорошести, и не эгоистично, ради своего утешения, а ради Господа, как Его чадо; люби во свете любви Божией, как любим Пасху, чисто и светло.

4. Старайся всем служить, опять во имя Божие, а не по уважению и симпатии друг друга, по возможности люби всех одинаково, по-братски, но ответной любви не жди и не утешайся ею, если она будет, чтобы сердце не потеряло любви к Богу и не променяло небесной радости с Господом на ревнивую муку и досаду с человеком.

5. Обращаясь с людьми, помни, что все люди немощные и могут несправедливо обидеть тебя, не смущайся этим и не соблазняйся; зло отнеси к диаволу, а обиду считай наказанием тебе за какие-либо грехи, особенно за гордость и самоцен, и нисколько не считай себя лучше других, лучше обидчика – он тут ни при чем, он простой передатчик воли Божией.

6. Если ты на кого огорчился, то знай, что ты горд, любишь себя, а не Бога и ближних, и забыл о своих грехах и о том, чтобы смиряться и терпеть. Кайся во всем этом и укоряй себя. «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (1 Пет. 5, 5).

7. Скажешь, что это трудно, но с Божией помощью возможно, а главное, станешь другом Господа и, утешаясь этим, станешь и сам тяготиться даже чистой дружбой, так как все Божие неизреченно сладостно, а человеческое тягостно и смрадно. Итак, не унывай, всех люби и от всех беги, дружбы не ищи, бойся ее как огня поядающего (см.: Евр. 12, 29). Всем служи, но награды жди не от них, но от Господа: Ему дашь полушку, а Он тебе в ответ златницу. Путь любви Божией – частая молитва (удобна краткая молитва Иисусова), молчание, воздержание во всем, духовное чтение и частое говение. Следи за языком и не разглядывай жизни окружающих и не осуждай, но за всех молись. Береги душу от суеты, ищи прежде Царствия Божия, и все приложится тебе. Возлюби Господа – получишь небо.

Против внешнего благочестия

1. Бойся тщеславия и самоцена. Не ищи радостей и справедливостей. Не беги скорби. Самолюбование и тщеславие, особенно своими подвигами (например, поста, молитвы), без всяких других страстей осудят человека, как осужден был фарисей, по жизни бывший праведником.

2. Все подвиги (пост, молитва, поклоны и т. п.), даже молитва Иисусова, суть только помочи для правильного хождения, суть орудия для возделывания нивы сердца, но не самая искомая вещь, не самый предмет. А предмет в том, чтобы достичь покаяния и очищения души, иметь сердце сокрушенное и смиренное. Это самая приятная жертва Богу, а далее жертва хвалы и благодарения за все дела Божии и за очищение души.

3. Все подвиги суть как бы духовная азбука, а если ученик тщеславится азбукой, но не изучает науки и не приобретает знаний, то он теряет все. Так и христианин теряет, если кичится подвигами и придает им самостоятельную оправдательную силу, но не заботится прийти через них ко спасению, то есть к глубокому покаянию и смирению, к терпению обид и напраслин, к нелицемерной любви к ближнему, особенно к несчастным и нуждающимся. Жизнь в духовном увеселении, как то: частота Причащения Святых Таин, торжественные службы, прием и угощение духовных лиц, полные суеты и празднословия, – все это есть уклон от правильного устроения, и весьма опасный.

4. Услаждаться подвигами, хотя бы и молитвой Иисусовой, есть духовное сластолюбие и погрешительно, так как источник сластолюбия кроется в похоти. Правильный путь таков: всячески подвизайся, ищи через это не сладости, а душевного мира и очищения совести от болячек и ран. Проси у Бога исцеления, сокрушения, слез, но не веселия, не высоких экстазов, как у сектантов. Трепещи общения с Господом в Святых Таинах и моли Его даровати тебе познания твоих немощей, спасительный страх, любовь к ближним, терпение и т. п., но не высокую радость, говоря себе: «Я этого не достоин». Кроме того, все указанные смиренные чувства сами по себе заключают радость.

5. Услаждающийся подвигами неизменно впадает в прелесть, считая себя угодным Господу, а в сущности, еще более остается себялюбивым и гордецом, далеким от Бога и духовного очищения. Все подвиги являются для него как бы приятным развлечением, наподобие музыки и концерта. У таких бывает мало и искушений – враг им подбавляет свою сласть в приятные ощущения, и они бывают в его власти, услаждая себя, но не заботясь о чистоте сердца.

6. Кто внешне спасается и ценит свои подвиги, тому полезно и даже необходимо все эти подвиги сократить, увеличить служение ближним, особенно несчастным, приучить себя к памяти смертной и всяческому терпению. Нам тогда только начинается некоторая оценка на небе, когда мы что-нибудь невинно терпим со всяким смирением, безропотно, как Божие попущение и испытание. Только этим очищается душа в той или другой мере от духовного растления. Без невинного и глубокого страдания, без креста никто не войдет в рай. Все услаждающиеся на земле наградами, похвалами, подвигами и т. п. суть безмездные работники, как говорят святые отцы, то есть на небе мзды, награды уже не будет им. Так же и все наводящие справедливость, оправдывающие себя и защищающие от напраслин получают должное, то есть избавляются от напастей, но на небе не получат венца.

7. Итак, не ищи радости, а ежедневно готовься к смерти, проводя день молитвенно, как бы в живом присутствии Бога, без легкомыслия, смеха, шуток, празднословия, а наоборот, в молчании, сердечном сокрушении, воздыхании к Богу через краткую молитву.

8. Кто правильно спасается, то есть ищет покаяния, сокрушения, терпения и служения ближним, у того ежедневно бывают скорби и укоры от врагов, ненавидящих правильный путь. Никто не восходил на небо, живя прохладно (преподобный Исаак Сирин), путь Божий есть ежедневный крест.

9. Главный путь духовной жизни – смиренная молитва и терпение. Враг этому больше всего противится и наводит на человека, например, на молитве всякие помыслы, иногда добрые или богословские, но не относящиеся к делу спасения прямо и в данный момент, или побуждает разбирать жизнь и характер людей, вспоминать подробности пережитого и т. д. У иных в этом проходят целые часы и дни; настоящей молитвы не бывает. Вместо этого крайняя рассеянность, сухость в душе, отсутствие слез и сокрушения… Это враг украл молитву, а человек не заметил. Поэтому следи за душой, чем она занята. Все лишнее, даже и доброе, гони от души. Пусть помыслы будут только деловые и молитвенные, интересуйся жизнью постольку, поскольку ты это делал бы лежа на смертном одре, то есть избегая всяких новостей, сплетен, пересудов, делая только главные и необходимые указания, остальное время отдавая сокрушению, молитве, помощи ближним в деле спасения и в устроении доброй жизни. Таков вкратце путь Христов, путь к очищению души и к получению Царствия Небесного.

О познании духовного мира

1. Познание духовного мира похоже на познание мира материального. Душа имеет свои органы чувств, или внутренние очи, слух, обоняние, вкус, осязание. Когда предмет духовный (например, Господь, Матерь Божия, святые или благодать и сила Божия) приблизится к душе, а указанные чувства душевные не помрачены грехом, страданием, страстями, суетой и тому подобным, то душа начинает видеть и чувствовать этот предмет и, входя в живое с ним общение, познавать его, и не умственно или гадательно, а опытно в действительности.

Духовный мир так же реален, как и видимый. Никакая дума о предмете не заменит человеку живого предмета и не превратится в него. Все создания фантазии мертвы, и поэтому и никакие умствования о духовных предметах не заменят самого предмета, а будет праздная болтовня рассудка. Если духовные чувства у человека атрофировались совершенно из-за греха, тогда он не будет видеть духовных предметов и не видит, но если на основании своей слепоты он скажет, что их нет, то это будет так же справедливо и логично, как если слепец скажет, что нет солнца, звезд, или глухой скажет, что нет музыки. Поэтому всякий неверующий вправе сказать только, что он не чувствует Бога, но он проявит безрассудство в мысли, если скажет, что Бога нет. Для такого настроения никакие законы, никакая правда не существуют, кроме его сумасбродства. Книги духовные только помогают процессу познания, но не заменят его и сами не могут создать духовного предмета.

2. Ни живой духовный предмет, ни ласковое духовное чувство, например любовь к небу, благоговение, молитву и т.п. человек сам в себе создать не может, ибо будет чувствовать, что это только его мечты, мертворождения его фантазии, и поклоняться им он никогда не сможет. Поклоняться можно только Богу – Предмету Живому, бесконечно высокому и могучему, от Которого зависит и сам человек как от причины своего бытия и с Которым он так связан жизненно, как, например, ветвь с корнем дерева, как источник с ключом, как ребенок с матерью. Изучающий философию знает и может умственно доказать, что духовный мир более реален, чем видимый. Все в нас доброе, все живые чувства, тем более религиозные, есть дар свыше. Вымучить, выжать из себя их невозможно, как невозможно, например, собрать хлеб из пустого закрома или сорвать яблоко с сухого дерева. Все живое надо просить от Подателя всех благ – Бога, Живота абсолютной реальности, рождающего и творящего живые, личные предметы и живые чувства.

3. Никакими усилиями ума нельзя познать предмет без живого общения с ним – так бесконечно вредны и бесплодны бывают голые умствования о духовных предметах без живого общения их с нами и нас с ними, при летаргии духовных чувств. Несчастье человека увеличивается тем, что с голой умственной силой быстро сплетается лукавый демонский ум и затемняет бедный человеческий разум всякой ложью и туманом неверия, развращения, гордыни, злобы… Счастлив тот, кто верою и смирением спасается от этого омута бесовских помыслов и бросит бесплодное и отрешенное от духовной действительности течение мыслей, будет жить не мечтами, а живой действительностью и живым общением с предметами духовного мира.

Молитва, а также пост суть средства приближения к предметам духовным, а чистота душевная и телесная особенно чувствами смирения и покаяния изощряет и оживляет духовное зрение, слух, осязание и прочие чувства. Недаром поется постом: «Вкусите и видите, яко благ Господь» (Пс. 33, 9). Счастлив тот, кто познал ложь помыслов наших (не деловых) и не беседует с ними, у кого мышление немечтательное. Православное религиозное учение есть не фантазия, а сводка высших реальностей и правдивая речь об их отношениях к человеку (творение мира, человека, спасение его от греха).

4. Не надо увлекаться мирской жизнью и удовольствиями. Это при неосторожности притупляет духовные чувства и понижает доброе настроение (духовное), а грехи омрачают душу и приближают к человеку демонскую силу, которая овладевает умом и чувствами человека, наводняя ум мечтами неверия, а чувства распыляя на все похотливое и безумное.

5. Сердце – основа человеческого существования. Каков человек в сердце, таков он и на самом деле. Нужно бы жить человеку не столько умничаньем, сколько добрыми чувствами и, так сказать, сердечными мыслями о высших предметах, поучаясь непрестанно, видя постоянно промышление Божие о нас, постигая животворность заповедей Божиих и высокую цель жизни – готовиться к переходу на небо.

При таком сердечном духовном настроении и размышлении деловом и опытном не будет места скитаниям и сплетням всяких греховных и суетных помыслов от врага спасения, не будет и ужасной, тяжелой брани от помыслов сомнения и неверия, разжигаемых демоном. Бесценное приобретение для человека – научиться не мечтать и не жить помыслами (неделовыми), а пребывать в деловом мышлении и в сердце с Господом и святыми и с окружающими нас людьми, стараясь сердечно служить во имя Божие. Если будем жить сердцем и прилежать к молитве, то скоро обретем благодать и приблизимся к блаженной чистоте, которая служит главной причиной и условием постижения тайн Божиих и видения духовных предметов. Подробнее об этом нужно читать у святых отцов и подвижников, особенно у преподобного Исаака Сирина, святителя Феофана, святителя Игнатия, [святого праведного] отца Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе», в письмах оптинских старцев [преподобных] Макария и Амвросия и др.

Храни чистоту, избегай ласки, бойся сластолюбия

1. Храни чистоту душевную и телесную: без нее никто не узрит Бога.

2. Ничто так не увеселяет душу, как чистота душевная и целомудрие. Такие люди поистине блаженны.

3. Ищи чистоты, избегай всякого худого помысла, худого чтения, разговора и т. п. Если задержишь это в душе, то сразу почувствуешь беспокойство и омрачение, чуждый огонь пойдет по телу, лживо обещая сласть, и начнет мучить, пока со слезами раскаяния не обратишься ко Господу Спасителю и не восстановишь чистоту души. Что заразительный ядовитый микроб для тела (например, холеры, тифа), то и худой помысл для души, и идет он от губительного демона.

4. Поэтому никогда не медли на худом помысле, не разбирай его и не верь ему, не услаждайся, беги от него к Богу (в тайной молитве), как от чумы, как от демона-душегуба. Демон прельстит всякого, кто беседует с его помыслами, и боится он только имени Божия и молитвы.

5. Кроме худых помыслов и пожеланий, вредит чистоте искание ласки и утешения от любимого человека. Здесь бывает начало измены человеческой души Богу. Ведь Бог – полнота всякого совершенства и источник бесконечного блаженства. Он ли не ласкает и любит всех? Так можно ли оставлять Его и обращаться сердцем к грешному и слабому человеку? Само сердце подскажет, что нельзя; оно ощутит смущение совести, потерю молитвы и нудное пристрастие к человеку с потерей душевного мира. Итак, ищи любви и ласки у Бога, в божественном: в молитве, духовном чтении, пении, в говении и прочем, ибо сказано: «Бог любит до ревности» (ср.: Иак. 4, 5) – и «Потребит всякого любодеющего от Него» (ср.: Пс. 72, 27). Ласка простительна только в детском возрасте.

6. Особенно вредит ласковое прикосновение к лицу другого пола (даже и своего пола, если нравится человек), хотя бы по виду и невинное, как-то: прикосновение к голове, к плечу, поцелуй в голову. Всем этим потом воспользуется враг и будет волновать кровь, возбуждая привязанность и похотливое чувство. Поэтому проверяй себя: если твое сердце не с Богом, а все скучает по кому-либо и по ласке, то оно уже и прилепилось к этому, и возлюбило это паче Бога, и потеряешь чистоту, если не взыщешь врачевание.

7. Строго проверяй всякую духовную любовь к кому-либо. Правильная любовь не должна волновать кровь человека, а, наоборот, успокаивать и возвышать душу, пробуждая в ней всякие духовные чувства, и проявится она во всяком терпении, участии, самоотвержении, но не в ласке, не в поцелуях. Это только принизило бы духовную любовь, лишило бы ее небесного света и вскоре Ангела заменило бы демоном, так как любовь из духовной перешла бы в плотскую.

8. Вольно или невольно погрешают и духовники, если допускают ласку (пусть и самую невинную) к лицам другого пола. Тут враг действует со всей силой обольщения и вред получается великий. Увы, многие таким путем совершенно потеряли чистоту и растратились разными блудным грехами.

9. Люби чистоту, избирай строгого духовника, не ласкателя. От ласкателя удаляйся, хотя бы он был и пожилой: помимо ласкания, он принесет тебе вред тем, что усыпит твою совесть и многое погрешительное объявит невинным. При отсутствии другого [духовника] временно обращайся и к этому, но держись с ним сурово, ласки прекрати, открыв ему их вред.

Пред духовником благоговей как пред слугой Божиим, но не привязывайся к нему по-человечески: руку целуй как иноку (священнику), лишнего с ним не говори, тем более не шути, не старайся возбудить его расположение – ведь он не для дружбы, а для спасения души. Бойся же его развлекать и соблазнять. Плохо, если привяжешься к нему и он заслонит образ Христа в твоем сердце, – для этого держи в памяти его наставления, а не черты лица, иначе получишь не врачевание души, а вред.

10. Ласка вредна тем, что она голос плоти и крови, удочка демона, как говорит святая Церковь. Удицей сласти прельщает льстивый. Это морфий, ядом своим опьяняющий человека и вместе истощающий и убивающий все его живые соки.

11. Проистекает ласка от лежащего в нас греховного сластолюбия, искания сласти и наслаждения. Тут источник всякого зла и корень всех страстей, как говорится в молитве ко Святому Причащению: «Всего себе повинув греху и сластем поработив и Твой осквернив образ». Сластолюбие есть тлетворное бесовское себялюбие, живущее в нас после грехопадения. Оно заглушается благодатию Крещения, слезным покаянием при исправлении жизни, но опять оживает при нерадивой сластолюбивой жизни. «Ум окалях (то есть подверг загрязнению калом скверных помышлений), тело растлих сладострастьми моими», – читаем в каноне святого Андрея Критского. Итак, сластолюбие и похотливость растлевают человека и отгоняют благодать, через что омрачаются ум и сердце человека, и человек как бы заживо разлагается, становится по душе зловонным трупом. «Оставь мертвым погребать своих мертвецов», – сказал Господь одному юноше (Мф. 8, 22).

12. Поэтому если хочешь спастись, то прежде всего с Божией помощью борись с похотью и отвергай сластолюбие как вредное для тела и пагубное для души. Недаром все святые плоть распяли со страстьми и похотьми в подвигах поста, молитвы, строгого целомудрия и т. п. Избегай и ты всяческих излишеств в пище, питии, одеждах и всяких удовольствиях. Заботься о телесном без услаждения, только сколько нужно, и то со страхом Божиим, чтобы не повредить душе. Наоборот, подвиги воздержания, целомудрия и девства просветляют душу, ум и сердце и укрепляют тело без лекарств, и излечивают его от многих болезней.

13. В какой мере будешь убивать в себе сластолюбие и похоть, в такой мере будет просвещаться душа и вкушать действительную сладость не от похоти и крови, а от благодати Божией, не земную и мертвящую, а небесную и животворную… Если эта радость хоть на миг упадет в сердце человека, то он уже не забудет о ней во всю жизнь и готов будет на всякие подвиги и скорби, лишь бы снова сподобиться этой радости.

14. Но не будь сластолюбцем и в духовной жизни, то есть ищи через нее просветления ума и сердца, но не приятных ощущений, хотя бы и на молитве: это опять будет связано с кровью и отчасти с похотью; не останавливайся на них, если они будут, а укоряй себя за них. Обычно они бывают у тех, кто добивается высоких и радостных чувств раньше времени, самовластно и дерзостно, воображая, что они их заслужили и они как бы в их власти. Так сектанты-хлысты искусственно разгорячают себя (радением или быстрым кружением и поклонами), ощущают приятность, но похотливую и блудную, и творят тогда непотребное. Вот как умеет враг смеяться над самочинными подвижниками, сластолюбцами и гордецами. Все высшее духовное не в нашей власти, а в Божией и дается не за наши заслуги, а по милости Божией, как конфета ребенку для поощрения добром и обласканием за доброе. Заботиться надо не о высоких чувствах и радости, а об очищении души от страстей, как учат святые отцы. Приготовь душу для благодати, и она по воле Божией, а не по твоим домоганиям, больше всего за смирение и слезы посетит душу и осветит ее Божиим светом неизреченным; он не возбуждает тело, а наоборот, в теле бывает неизреченная тишина.

15. Проси себе у Господа на молитве не радости, а прежде всего плача о грехах, чтобы омыть душу; проси себе сердце сокрушенное и смиренное. Это жертва, приятная Богу, и иной Он не приемлет от нашего падшего естества. За это и грехи прощает, как говорит Псалмопевец: «Смирихся, и спасе мя Господь» (ср.: Пс. 114, 5), – и дарует мир душевный. Это великое дело, его не имеют плотоугодники – у них в душе всегда унылость, сумрачность, а в теле бурление крови и снедающий похотливый огонь. Если же паче всякого ожидания и посетит твою душу небесная радость, то не вздумай признать ее заслугой своей – погубишь ее и сам будешь наказан за злые и гордые помышления, пока не раскаешься. За радость благодари, но и трепещи за свое недостоинство и не задерживайся, не задерживай ее в себе дольше того, чем благоволит Бог. Чтобы иметь успех в борьбе со страстями, позаботься иметь опытного наставника – не ласкателя, а справедливого; и в земных науках требуются наставник и долгое обучение, так можно ли обойтись без них в самом трудном и великом деле – небесном?! Козни вражии бесчисленны и неуловимы, и самонадеянный человек быстро оплетается ими, при руководстве же [духовным наставником] Господь открывает их за смирение вопрошающего, поэтому враг и боится откровения и послушания.

Если нет руководителя вблизи, ищи его вдали, в крайнем случае обратись к святым отцам, например к сочинениям святителя Игнатия, святителя Феофана, к творениям аввы Дорофея, преподобного Иоанна Лествичника, к Добротолюбию, к письмам преподобного старца Макария Оптинского и пр.

17. Бойся всяческих плотских грехов: они больше всего омрачают душу и приводят к неверию. Спеши пресечь грех – спасешься как из бездонной пучины. Допущенные грехи оплакивай многими слезами, проси и епитимий за них, тогда скорее исцелеет душа. Блюди чистоту помыслов, а искушение на грех побеждай страхом смерти и вечного огня. Говори себе: «А что, если Господь позовет меня сейчас к Себе? Где я буду веки вечные? Неужели в вечной тьме, смраде и муке с демонами?» Далее обратись с молитвой Иисусовой, и искушение пройдет. Возлюби уединение, воздержание чувств, духовное чтение, молчание, непрестанное зрение перед собой Господа, бойся всего страстного как отравы души и тела, а чистоту со смирением возлюби как начало райской жизни еще здесь, на земле. «Блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят» (Мф. 5, 8).

О злобе

1. Не мысли ни о ком зла, тем более не делай никому зла, ибо зло – от диавола и его ненавидит Бог. Поэтому помни: за всякое зло, даже в мыслях, если не отбросишь его с чувством покаяния и сокрушения, ты непременно получишь возмездие от Господа: или скорбь, или напасть, или мучительную брань от врага. Пока зло будет в тебе, дотоле и враг будет в тебе, и молитва твоя не приемлется Богом. Так пожалей себя, не накликай на себя беду и беги от всякой злой мысли как от демона, как от геенского огня, который тебя будет жечь. Ведь ты никогда не станешь огнем из печи зажигать на себе одежду или палить тело и всякую нечаянную искру потушишь на себе мгновенно. Так и во сто крат позаботься о бессмертной душе, чтобы не попала на нее искра злобы, туши ее мгновенно молитвой, крестным знамением, молчанием.

2. Но скажешь: «Как мне стерпеть, когда ближний обижает меня, поступает несправедливо?» Хорошо, а сам ты не оскорбляешь ежедневно Бога, не хулишь Его святое имя своими беззакониями и маловерием? А Он вместо казни тебя щадит, о тебе заботится и необходимое тебе посылает в жизни, а за покаяние даже поставляет тебя в число Своих друзей. Разве не должен ты поэтому прощать ближнему от всего сердца все обиды?

Если не прощаешь, и тебя Господь не простит.

3. Терпи обиды, неприятности, несправедливости, не дерзай по гордости винить в них ближнего. Поверь, вина лежит не в нем, а в тебе: Господь желает очистить твои грехи, вот и посылает тебе как бы незаслуженную скорбь и обиду, но опять напоминаю, она заслужена тобой, твоими грехами, разными, другими, прежними. И приими скорбь с радостью как лекарство очистительное от Самого Господа, а обидчика считай небесным другом, целителем твоей души. Тогда никакая обида не потревожит твоей души, а будет звать к покаянию, будет увеличивать здравие твоей души и делать полезным Богу.

4. Бойся судить обидчика, укорять и т. д.: ведь он твой благодетель, допущен Богом для очищения твоих грехов, для твоего смирения и терпения. Если грехов у тебя мало, а обижают тебя много, то опять не беспокойся, за все получишь возмездие от Бога, сказано: «Блажени вы есте, егда поносят вам и ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради, радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех» (Мф. 5, 11–12). Будь покоен за обидчика: и над ним есть строгий Судия – Господь, Который будет судить и его, и тебя нелицемерно. Но ты не радуйся, если обидчик впадет в беду, все же он твой целитель был, допущенный или прямо посланный Богом. Осуждая или злорадствуя его беде, ты сам становишься другом демона. Поэтому по истине поступишь, если о всех будешь мыслить только доброе, за всех молиться и всем благотворить, особенно обидчикам, они твои целители и духовные друзья.

Краткие правила

1. Молчи – и сохранишь душу от многих грехов.

2. Молись в душе непрестанно – и избежишь многих напастей.

3. Терпи скорбное с благодарением, этим очищаются грехи.

4. Будь в своем углу как в келлии или устрой келлию в своем сердце и в ней пребывай в молитве – будешь счастлив.

5. Проводи каждый день как последний в жизни – и не будешь унывать.

6. Не разбирай своих помыслов, даже и добрых, но не относящихся к делу, – это враг отвлекает каждого от молитвы.

7. Ни к кому и ни к чему не привязывайся, иначе потеряешь Бога и небо. Люби Бога – и Он спасет тебя.

Спасаемся верой и покаянием, а не расценкой дел и исправностью

Вы пишете: «Хочу быть исправной и сердце сокрушенное иметь».

Это невозможно: во-первых, все исправить мы бессильны, а, во-вторых, если и сумеем исправить, то вырастет тайный самоцен и сокрушение будет тогда у нас поддельное, потому что в глубине души мы будем чувствовать свою исправность и праведность, конечно, фарисейскую. Такая бывает, и ей помогает бес. Спросите, а как же святые под конец бывают безгрешными? Действительно, например, апостолы, преподобные Варсонофий и Иоанн пророк и другие, неужели они были неисправны? Нет, они были исправны, но эта исправность у них была не самодельная, не плод их усилий, а дар Божий за покаяние и смирение. Поэтому, заметьте, они искренне вопреки исправности считали себя первыми грешниками, не гордились, ибо как гордиться чужим капиталом, то есть даром благодати, туне прияхом (ср.: Мф. 10, 8)? Наоборот, еще больше трепетали, сознавая свое недостоинство, и боялись потерять смирение и покаяние, удерживающие дар Божий. Вот и понятно, почему великие святые Иоанн Златоуст, Василий Великий, Симеон Метафраст оставили нам молитвы к Причастию, полные величайшего покаяния, за это они и стали великими – не за дела – и получили дар праведности. Понятно, почему многие святые искренне взывали к Богу: «Возьми от нас дар исправленности, утиши волны благодати, даруй зрети наша прегрешения» (преподобный Ефрем Сирин).

Итак, надо бояться прелести от самовольной исправности, всегда однобокой и фальшивой, и не бояться неисправности, бывающей от немощи, не по озорству, ибо она ведет к спасительному смирению и сокрушению. «Вся наша правда пред Тобою яко рубище поверженной блудницы», – говорится в Троицкой 5-й молитве.

2. «Хочу быть и праведницей».

Но Господь пришел для грешников, и об одном грешнике кающемся на небе бывает радость больше, чем о 99 праведниках, не имеющих нужды в покаянии. Эти слова Господа что-нибудь да значат – не то ли, что праведники, увы, по настроению фарисеи? Во всяком случае ни один святой не высказывал желания быть «праведником» – тут сразу слышатся самоцен, тщеславие и гордость, – а желал для себя, первейшего грешника (см.: 1 Тим. 1, 15), быть помилованным (см. молитву святого Евстратия на субботней полунощнице). Раз я искренне сознаю себя грешником, то вполне естественно и справедливо молить о помиловании, а не мечтать в самоослеплении об исправности: у грешника и мысль не дерзнет подняться сюда. В притче о блудном сыне даны живые примеры гордой, самодельной исправности (старший сын, воспылавший гневом на вернувшегося брата и отца) и пример кающейся неисправности и даже бывшей сознательной греховности, однако за смирение привлекающей благодать и милость Божию.

3. Вывод из сказанного такой: не делайте перегиба в сторону дел и вообще не оценивайте их – они в оправдание по себе не идут. «Благодатию есте спасение через веру, и сие не от нас, дар Божий не от дел, да никтоже не похвалится (делами)» (Еф. 2, 8–9). И в другом месте: «Мыслим убо верою оправдатися человеку, без дел закона» (Рим. 3, 28). «Верова Авраам Богу и вменися ему в правду (праведность)» (Быт. 15, 6). Вера же рождается от смирения и покаяния; как говорит Господь, покайтеся сначала и веруйте в Евангелие (Мк. 1, 15) – вот эти корни духовной жизни и имеют оправдательную силу, оправдательную цену, если можно так выразиться. Живая вера при помощи благодати Божией, а не своих гнилых усилий произведет много дел, так сказать, на Божий капитал, а потому гордиться ими нельзя и засматриваться на них нечего: сердце наше должно быть занято «в чувствах веры, смирения, покаяния и любви беседой с Господом, живым и блаженным общением с Ним», а не отвлекаться от Него в горделивое самостное и Богу ненавистное рассматривание своих дел и подвигов, сделанных (если они действительно были) за чужой счет, то есть Божий, а не за наш. Видите, как по существу дела само собой выходит, что нужно нам заботиться о возгревании в себе чувств веры, смирения и покаяния, дорогих и любезных Самому Господу, а не глазеть праздно на дела, безумно делая им еще и расценку. Увы, почти везде это так и бывает. Оттого и стали мы бумажными христианами: внутри гробы повапленные (Мф. 23, 27), имеющие (лишь) вид благочестия (внешнюю исправность), а силы его (происходящей от истинной веры, смирения, покаяния) отрекшиеся (2 Тим. 3, 5). Итак, бойтесь внешней, фарисейской исправности – за нее фарисей был осужден.

4. Раз дела оправдательного значения не имеют, хотя мы и обязаны их делать, да они и сами собой выйдут (конечно, при могучем содействии благодати) из живой веры и покаяния, то и вопрос об исправности следует снять с очереди и жаловаться разве на слабость веры и смирения, холодность сердца, на гордыню, раздражение и прочие худые чувства и дела (или грехи), за что следует гнев Божий. С грехами бороться следует (это наш долг) прежде всего через самоукорение, всяческое терпение, память смертную и т.д. Если за всякую погрешность будем укорять себя и смиряться, то она не повредит и Господь ее простит, и не будет места унынию, а смирение будет возрастать и привлекать милость Божию.

Таков вкратце путь христианской жизни или, вернее, таковы главные пункты, на которых должно останавливать наше внимание и на которых и происходит проверка нашего настроения. Истинный путь к Богу совершается в чувстве глубокой веры и сыновнего смиренного припадания к Богу, полного сердечного сокрушения, без всякой разглядки добрых дел и подвигов, при постоянном славословии и благодарении Господа, с жаждой блаженного общения с Ним Единым. Случающиеся грехи, немощи будут только усугублять спасительное покаяние и смирение человека; человек тогда с Псалмопевцем будет в радостном плаче взывать к Богу: «Благо мне, Господи, яко смирил мя еси» (Пс. 118, 71). И святые отцы учат: «Если в основе какого-нибудь подвига или делаемого добра не лежит смирение, то оно не добро, вредно нам и чуждо Богу». Так же и Господь зрит только на смиренных. И вся Нагорная беседа не говорит ли о том же? Зри всегда внутрь себя, будь сыном, а не наемником и не рабом лукавым или торгашом. Тогда милость Божия неизменно будет с тобой, и избежишь гибельной прелести, самодельной фарисейской праведности. Еще: творя добрые дела, благодари Бога за то, что Он дает возможность через доброе дело быть причастником Божественной жизни, войти в Божественный свет. Тут все дар Божий, а мы – ничто, и естественно отсюда: чем больше делать, тем больше смиряться и умиляться сердцем и просвещаться душой, за все благодаря Бога.

Краткие правила для жизни

1. Благодари Бога за Его благодеяния, за самую жизнь и за спасение от грехов.

2. Заботься иметь душевный мир, а для этого все делай не спеша, с молитвой, как бы в живом присутствии Божием, но говори себе: «Может быть, живу последний день».

3. Всем старайся сказать и сделать что-либо доброе – это будет бальзам для них и на твои раны.

4. Терпи все обиды кротко, не осуждай обидчика, говоря себе: «Это мне за мои грехи прежние».

5. Никогда не унывай, если и погрешишь: Христос пришел ради грешников.

6. Терпи самого себя и свои слабости, не приходи от них в уныние, а смиряйся – Господь любит таких.

7. До конца дней своих считай себя недостойным благодеяний Божиих и даров благодати и на добрые дела свои не засматривайся – они от благодати, а не от наших подвигов. Всегда считай себя первым грешником и все спеши к благодати не как достойный ее, а как за лекарством, с чувством глубокого смирения, покаяния и упования на милость Божию. Так великие грешники делались святыми.

8. Грехи и страсти отделяй от себя, отнеси их к демону и борись с ними молитвой, смирением, терпением – получишь мученический венец,

9. Враг наводит на тебя грех через помыслы. Не беседуй с ним и не разбирай помыслов – избежишь и смущения. Беседуй с делами, с людьми, а паче всего с Богом. Сказано: «Непрестанно молитесь» (1 Фес. 5, 17).

10. Всякую печаль и скорбь переводи на молитву и успокаивайся в Боге: Он спасает и прощает тех, кто кается.

О подвижничестве и страстях

Вопрос. Я люблю монашескую жизнь и хотела бы получить постриг, но мне отказывают, потому что нет обители, и я унываю, что не могу привести в исполнение мое желание.

Ответ. Монашеская жизнь, или равноангельная, заключается не в постриге, а в делах жизни евангельской (ангельской), то есть в глубокой сердечной любви к Богу, во всякой чистоте и девстве, во всяком забвении себя, в усердном, согретом Божией любовью служении ближним в деле спасения и нуждах их. Кто это будет творить, тот в очах Божиих и есть уже монах, хотя бы и не имел пострига. Мирянин, проводящий жизнь без пострига, имеющий старца-духовника, живущий в послушании ему, во всяком воздержании, в целомудрии, нестяжании, незлобии и в молитве, в любви к Богу и ближним и в постоянном покаянии, – такой мирянин выше монаха, живущего нерадиво, и не ниже доброго монаха.

Святой Макарий Египетский по откровению от Бога узнал, что в духовном настроении с ним сравнились две замужние женщины, живущие в городе, причем не отходившие от мужей, но старавшиеся жить в чистоте воздержания, взаимной любви и милосердии к ближним. Итак, путь монашеской жизни всегда открыт перед всеми, только имей наставника и под его руководством достигай послушания, воздержания, чистоты для всецелого служения Богу и ближним – через это душа освободится от страстей и станет равноангельной. Для неразвитых и самовольных принятие пострига даже вредно – ослабит их рвение и увеличит душевный сон. Чрезмерное домогательство монашества свидетельствует о гордости ищущего и открытом, опасном тщеславии.

2-й вопрос. Я не сержусь, но все же помню, когда обидят, и огорчаюсь на того, и избегаю его. Не погрешаю ли в этом?

Ответ. Да, и весьма погрешаешь. Христианину ни на кого и никогда сердиться нельзя, только на демона можно и нужно, потому что обиды и несправедливости как горькое лекарство смиряют душу и врачуют многие душевные раны. Скорби вообще очищают душу от грехов. Терпя напасти со смирением, мы этим свои прегрешения заглаживаем перед Господом и получаем награду за терпение как мученики. Поэтому все обиды и напасти посылает Господь для нашего вразумления, очищения, спасения и венцов. Обидчики бывают ни при чем – им то попущено Богом: скорбь идет от Бога, хотя через них. А кто хвалит нас, те наши вредители, они лишают нас небесной награды и ввергают в тщеславие. Если в душе поднимается обида на кого, то знай: это от демона – и посрами его, трижды вздохнув о здравии обидчика. Так всегда делай, пока не успокоится сердце, себя же укоряй за гордость и противление воле Божией, что послушала обиду. Помнить обиду – смертный грех. Такой человек не спасется, у него не будет ни молитвы, ни сокрушения, пока не осознает себя первым грешником.

3-й вопрос. Я смущаюсь, когда помешает кто-нибудь исполнить правило молитвенное; например, случится дело или придет кто – как быть?

Ответ. Послушание выше поста и молитвы, то есть неотложные дела совершай не откладывая и сократи после правило, но делай это со смирением, укори себя, что так выходит, только и за делами не забывай творить молитву Иисусову.

4-й вопрос. Я скорблю, когда выходит что-либо вопреки моему желанию. Как быть?

Ответ. Не строй никаких планов, а все свои желания повергай на волю Божию и всегда говори: «Господи, да будет воля Твоя». Мы и награду получим только тогда, когда будем жить не по своей воле. Послушание – кратчайший путь к смирению и побеждению козней вражиих и к совершенству. Господь наш Иисус Христос был величайший Послушник воле Отеческой, ничто от Себя не творил и даже не глаголал.

5-й вопрос. Я замечаю, что люблю осуждать и празднословить, нет сокрушения, какая-то холодность и рассеянность.

Ответ. Это от того, что ты не думаешь о своей кончине, которая может быть и ныне, и тогда уйдешь ты отсюда неготовая и участь твоя решится на веки вечные. Помни: кто не имеет памяти смертной, тот далек от спасения и все его подвиги поверхностные, не касаются души, обманные; при памяти смертной будет не до смеха, не до осуждения, не до любопытства, не до страстей. Наоборот, будешь спешить и с неотложными делами, чтобы оставшееся время посвятить душе – покаянию, слезам, молитве, духовному чтению. Сразу пропадают молитва и сокрушение, когда мы осуждаем, как бы вонзаем нож в спину своей душе. Поэтому всем желай добра, всех считай лучше себя, за всех молись, особенно за обидчиков, и будешь чадо Божие. Не гордись, если стоишь, а смиряйся и бойся.

1. Предположим, что жизнь твоя идет более или менее исправно, у тебя нет больших грехов и в малых приносишь покаяние. Не вздумай приписать свою исправность себе, своему старанию, вниманию, ревности – ты глубоко ошибаешься: впереди всех наших стараний идет благодать, а без нее мы одна немощь, один гнойный нарыв. Не гордись же чужим даром, так как исправность – от Бога, а бойся оскорбить Бога самоценом, гордостью и получить осуждение, как фарисей.

2. Тебя, исправного, возмущают иногда погрешности окружающих тебя, их неисправность, себялюбие, невнимательность к тебе, особенно если они родные тебе, и ты на них огорчаешься, осуждаешь в душе, а может быть, въяве мечешь стрелы, укоры и раздражение. Но остановись, познай себя: почему ты осуждаешь ближнего за погрешность?

Быть может, ему не дано соответствующего таланта, вот он и грешит, а тебе дан, но не ты, а благодать Божия держит тебя. И для чего? Разве для того, чтобы ты занимался запретным осуждением ближнего и возвышением себя над ним? Ошибаешься, всякий дар дается на пользу и служение ближним, укорением мы губим ближнего, увеличиваем его раны и душевные немощи. В таком состоянии твоя исправность занимается гублением ближнего. Ужаснись на себя и вспомни слова апостола: «Мы, сильные, должны немощи немощных носити и не себе угождати (Рим. 15, 1), но ближнему во спасение» (см.: Рим. 15, 2).

3. В свое оправдание ты, может быть, скажешь: «Я не осуждаю ближнего, но раз вижу, что люди, хотя бы и близкие, относятся ко мне несправедливо, то я их оставляю в покое и по возможности стараюсь сторониться их». Но скажи, для чего тебе дан дар исправности? Разве для того, чтобы ты самодовольно любовался им и тщеславился, а ближнего презирал? Тогда у тебя нет к ближнему ни любви, ни заботы о его спасении, ты занят самолюбованием, ты сам для себя кумир, требующий от других поклонения и уважения. Недаром сказано: не любящий ближнего не любит и Бога, он любит только себя и есть самоистукан, пребывающий в добродетельном самообольщении, в сущности оставаясь вдали от Бога и от любви к Нему.

4. Если ты отец или мать, может быть, в оправдание своей строгости и взыскательности к детям, скажешь: «Сказано, почитай отца и мать, да благо ти будет» (Втор. 5, 16). Да, но это сказано детям, а тебе сказано другое, а именно: «Отцы, не раздражайте чад своих» (Еф. 6, 4). А твои гордые укоры и осуждение их погрешностей разве разбудят в них любовь к тебе? Никак. Любовь зарождается только любовию и снисхождением, забвением своего «я», распятием своего самолюбия в пользу любви к ближним и заботы о них.

5. Итак, поверяй себя, служишь ли ты своим талантом Богу или закопал его в землю себялюбия и небрежения. Тогда бойся участи ленивого раба.

6. Спросишь: «Как мне служить? Неужели я должен потакать грешнику и мириться с болячками?» Да, мирись, ты не выше Бога, а Он мирится и даже благоденствует злым, ожидая тем призвать их к покаянию. А ты кто? Гордец и себялюбец. Ведь если отнять благодать, ты тоже окажешься бездной порока. Недаром святая Церковь показывает это всякому при Причащении в словах: «От них же (грешников) первый есмь аз». Итак, употребляй свой талант исправной жизни к познанию болячек своих и ближних не для осуждения, а для лечения, как врач, и если ты этого не делаешь, то знай: ты уже осужден при всей своей исправности, как лукавый раб, употребивший дар во зло ближнему, оскорбив тем Давшего.

7. Итак, имея дар исправности, трудись неленостно во славу Божию и для этого:

а) ни на кого не огорчайся: это голос грешного самолюбия, ненавистного Богу;

б) не удивляйся, встречая злобу и несправедливость в отношении к себе, помни: ты врач, а окружающие тебя – больные, ты призван лечить их души и нравы участием, молитвой и т.п., а не искать ответной любви;

в) если и будет ответная любовь, ею не утешайся, чтобы не потерять небесной любви и не забыть о своем призвании;

г) о себе, о своем счастье забудь даже, как заповедал Господь, а ищи блага и пользы других во имя Божие, и будешь согрет, как небесным солнцем, Божественной любовью;

д) следи за тем, не как относятся к тебе, а за тем, сколько ты сумел продвинуть ближних к добру, уменьшить их злобу и лукавство, согреть их хладные сердца христианским участием;

е) увидев плод, опять не превозносись, чтобы Божие дело не приписать себе и не отуманиться в угоду бесу;

ж) блажен будешь, если возлюбишь Бога всей душой и ближнего как самого себя, а самого себя отвергнешься, тогда с радостью будешь отдавать себя на всякие труды и лишения, снедаемый святой любовью к людям как чадам Божиим по вере в то, что этим служишь Самому Богу по Его неложному слову и Сам Он возлюбит тебя и обитель у тебя сотворит.

Не смущайся болячками

1. Болячки и немощи бывают подчас тяжелы (например, блудная брань, блудные чувства, кровотечения и т. п.), но они попускаются Богом для нашего спасения, ведут к смирению, к сознанию греховности своей, заставляют бояться греха, думать о спасении души. Болячки, хотя бы, например, блудная брань, в грех не ставятся, если они возникают помимо нашего желания. Их надо терпеть со смирением, как крест, не роптать, а благодарить, потому что за терпение Бог даст венец и спасение. Без болячек и терпения не будет ни венца, ни спасения.

2. Не унывай, если немощи и болячки несешь, не раздражайся, ты через них получишь вечную прибыль. Так и терпи их с благодарностью, а досаду и нетерпение, возникающие в тебе, не считай своими, а отнеси к демону, который через них старается лишить тебя венца.

3. Не ищи на молитве слез и много не оглядывайся назад, на бывшие и исповеданные грехи, если это приводит тебя в уныние и колеблет надежду на милость Божию. Это тоже уловка вражия: озирание назад расстраивает человека и затрудняет путь вперед к Богу. Недаром Господь сказал: «Взявшийся за плуг и озирающийся назад не управлен в Царствие Божие» (ср.: Лк. 9, 62). А Лоту с женой Ангел запретил озираться назад на Содом и Гоморру. Смотри вперед, а прошлое повергай на милость Божию. Заботься о стяжании молитвы, смирения, терпения, памяти смертной и любви к ближним, а не ройся в прежнем грязном белье, раз оно заглажено исповедью и омыто сокрушением.

4. Не доверяй своему уму, не беседуй с демонами через помыслы, а занимайся делами или молитвой. Главное – служи ближнему ради Бога и как Самому Господу: успокаивай его, направляй на доброе, молись за него – так скорее и сам избавишься от страстей благодатию Божиею.

5. Согрешив в чем-либо, не смущайся опять и не унывай, сердечно воззови к Богу с покаянием, и грех прощен (на исповеди скажи), и будь мирен в душе, этим обрадуешь Господа. «Стяжи дух мирен, и подле тебя спасутся тысячи», – говорил преподобный Серафим Саровский.

Правила преподобного Антония Великого

Святой заповедует монахам:

1. Не ослабевать никогда в молитве и совершать ее в определенные часы.

2. Сохранять всегда чувство сокрушения и раскаяния в грехах.

3. Находиться постоянно в келлии и заниматься ручным трудом или молитвою там.

4. Совершать ночью келейную молитву, прежде чем идти в церковь.

5. Избегать церквей, где большое стечение народа, не навещать мирян, не ходить одним в город, когда есть необходимость туда отправиться.

6. Не есть раньше третьего часа дня, за исключением субботы и воскресенья; строго соблюдать пост в среду и пятницу, никогда не нарушать этот пост, иначе как в случае сильной болезни, и никогда не есть мяса.

7. Быть воздержным за трапезой, молиться до и после нее, не участвовать в пирах, мало спать, не скидать ни ночью ни днем туники.

8. Постоянно стремиться к самоотвержению и смирению себя, а для этого заставлять себя просить прощения, как только пред кем провинился.

9. Не поддерживать с гордостью свои мысли, не считать себя умнее других, не спорить, никого ни в чем не упрекать, особенно же тех, которые находятся в горе и неприятностях; навещать монастырских больных и помогать им, принимать братию с приветливым лицом и с сердечной любовью.

10. Одеваться просто, довольствоваться необходимым, не любить показной стороны, быть скромным и сдержанным, особенно за трапезой и в пути. Если путешествуют несколько иноков вместе, держаться на некотором расстоянии один от другого, чтобы легче было соблюдать молчание, творя молитву и не позволяя взору бегать по сторонам. Наконец, любить труд, не роптать в работе, спрашивать у старцев, как себя вести, и не предпринимать ничего без разрешения настоятеля монастыря.

О чистоте намерений он высказал своему ученику такое правило:

«Когда ты сохраняешь молчание, не думай, что ты тем совершаешь подвиг, но убеждай себя лучше, что ты недостоин говорить». Он говорил часто, что, как лошадь, вертящая колесо мельницы, съела бы зерно, которое туда кладут, если б ей не завязывали глаз, точно так же Господь скрывает от нас иногда по Своему милосердию добро, которое мы делаем. Иначе, видя это добро, мы стали бы считать себя лучшими, чем мы в действительности, и наше самолюбие уничтожило бы цену добрых дел наших.

Наставления преподобного Антония Великого, данные главным образом для монахов-пустынников, приводятся по кн.: Поселянин Е. Пустыня: Очерки из жизни фиваидских отшельников. С. 80–83.

Основоположники традиции оптинского старчества: преподобные Лев и Макарий

Иеромонах Никон (Париманчук)
10.09.2016
19137

Опыт старчества оптинских преподобных отцов —
это особая страница в истории русского пастырства. Он имеет выдающееся значение
по нескольким причинам.

На протяжении почти 100 лет — от поселения
первого старца Льва (апрель 1829 г.) и до закрытия монастыря (последняя служба
была совершена прп. Никоном Оптинским на Преображение Господне в 1923 г.)  — мы видим непрерывающуюся череду старческого
служения. Всего Оптина пустынь дала Русской Церкви 14 старцев, которые укрепили
и сам опыт старчества через свое послушничество, и непрерывным пастырским
служением проложили к монастырю тропу народного благочестия.

Духовно-просветительская деятельность старца
Макария положила начало творческому и духовному сотрудничеству с русской
просвещенной интеллигенцией и дворянством, что оставило значительный след в
русской культуре. 

Преподобный старец Лев Оптинский
(1768–1841) и старец Макарий (1788–1860)были примером живого послушания и единодушия, поэтому и их жития и
наставления, во многом созвучные, можно рассматривать вместе.

 Старец Лев

Родился будущий старец (в миру
Лев Данилович Наголкин) в 1768 г. в городе Карачеве (ныне Брянская область).
Происходя из мещанского сословия, в молодости более десяти лет служил
приказчиком у купца. По службе ему приходилось часто бывать в разъездах, много
общаться с людьми. От природы имевший сметливый ум и прекрасную память, отличавшийся
любознательность, Лев благодаря своей общительности быстро научился обращению с
представителями разных сословий. Не получив образования, он вместе с тем прошел
богатую школу жизни.

Ему часто приходилось ездить в
город Сухиничи Калужской губернии. Именно на этой дороге, которая пролегала тогда
среди глухих лесов, произошел случай, свидетельствующий о недюжинной силе Льва.
Однажды, когда он возвращался из очередной поездки по делам в Сухиничи, на него
напал волк. Вскочив в сани, он с яростью набросился на молодого приказчика и
вырвал у него из ноги кусок мяса. Но тот успел сунуть руку в пасть зверя и так
сдавить ему горло, что волк, обессилевший, свалился с саней. Рана со временем
зажила, но глубокий шрам от укуса остался, старец всю жизнь слегка прихрамывал
на поврежденную ногу.

В 1797 году, в возрасте 29 лет, будущий
старец оставил мир и поступил в Оптину пустынь, возглавляемую тогда игуменом
Авраамием, трудами которого обитель только начинала восстанавливаться после
годов упадка.

Здесь он начал осваивать премудрость
иноческой жизни — молитву, борьбу со страстями, стяжание добродетелей.
Стремление к совершенствованию в духовном делании подвигло его в 1799 году
перейти в Белобережскую обитель, расположенную в Брянском уезде и более
удаленную от многолюдных мест. Там настоятельствовал тогда известный подвижник
— старец Василий (Кишкин), долгое время подвизавшийся на Святой Горе Афон.

В 1801 году послушник Лев был
пострижен в монашество и наречен Леонидом. 22 декабря того же года его
рукоположили в сан иеродиакона, а 24 декабря — во иеромонаха.

В 1804 году игумен отец Василий
оставил начальствующую должность, потому было необходимо избрать кого-то на его
место. Когда братия стала обсуждать этот вопрос, отец Леонид решил про себя:
«Выберут кого-нибудь и без меня», — и пошел исполнять послушание, варить квас.
Между тем все единодушно согласились избрать настоятелем именно его.

Тогда произошло важное событие в
жизни отца Леонида: он познакомился с иеромонахом Феодором, которого встретил в
Чолнском монастыре, где побывал перед назначением на настоятельство. Отец
Леонид сразу почувствовал в нем истинного подвижника высокой духовной жизни,
необходимость в таком руководителе он давно ощущал. Старец Феодор прибыл в
Чолнский монастырь из Молдавии, где подвизался в обители под началом
знаменитого старца Паисия (Величковского). Он был делателем умной молитвы,
хорошо знал древние писания подвижников-аскетов, имел рукописи переводов
святоотеческих творений, сделанных старцем Паисием. Встреча с духоносным
подвижником стала знаменательным событием в жизни отца Леонида. Он сразу понял,
что это наставник, которому можно вверить свою жизнь. Внешние подвиги — пост,
исполнение послушаний и молитвенного правила, как он тогда уже понимал, — не
могут быть достаточны для духовного возрастания.

С принятием настоятельства жизнь
отца Леонида особенно не изменилась, за исключением прибавления новых трудов и
обязанностей. Уже тогда отличительными его свойствами были простота и
безыскусственность в обращении со всеми, он не терпел лести и человекоугодия.
Его прямота, а порой и резкость в обращении не были следствием неумения
сдержать раздражение или гнев, но желанием обратиться непосредственно к душе
человека, а если необходимо, — и встряхнуть его.

Но самым главным в этот период
было для него руководство старца Феодора, которому он предался в полное
послушание.

Присутствие старца вскоре
привлекло в пустынь множество богомольцев, желающих услышать от него совет,
прибегнуть к молитвенной помощи. Прежде уединенная обитель стала знаменита.
Отец Леонид все больше тяготился начальственной должностью, стремясь к
созерцательной жизни. И вот через четыре года руководства пустынью, в 1808
году, он снял с себя настоятельство и вместе со старцем Феодором поселился в
келье, построенной для них в отдалении от обители. К ним присоединился и старец
Клеопа. Здесь отец Леонид был келейно пострижен в схиму с именем Лев. Старец
Феодор иногда в шутку называл своего собрата «смиренный лев».

Но и эта удаленная келья со
временем стала местом паломничества множества богомольцев. И тогда старцы
отправились на север — в Валаамский монастырь, куда прибыли в 1811 г.

На Валааме старцев постигло
искушение. Их свободное, безыскусное обращение с братией, готовность всякому помочь
в духовных нуждах породили в настоятеле игумене Иннокентии подозрение в
посягательстве на руководство братией. Этот случай показывает, насколько
утрачено было в то время истинное понимание значения старческого руководства.
Дело дошло даже до митрополита Петербургского Амвросия. После разбирательства,
которое пришлось учинить, причем старцев подвергли письменному допросу,
истинная причина гонения на них стала очевидна. Митрополит, покоренный
простотой и мудростью старцев, сделал замечание настоятелю. Хотя истина
восторжествовала и после этих событий старцы оказались в еще большем почете,
зная человеческую природу, они решили не оставаться на Валааме. Отец Клеопа
скончался на Валааме в 1816 году, а отец Леонид и старец Феодор отправились в
1817 году в Александро-Свирский монастырь.

После кончины в 1822 г. старца
Феодора отец Леонид с учениками хотел сразу уйти из Свирского монастыря в более
уединенное место — так им заповедал старец. Но несколько лет его удерживали в
обители, не отпуская даже на богомолье в Киев. Лишь в 1828 году он перебрался в
Площанскую пустынь, где произошла его встреча с будущим оптинским старцем
Макарием (Ивановым), его верным учеником и сомолитвенником. И вскоре, в 1829
году, с шестью учениками, среди которых был и будущий знаменитый подвижник —
святитель Игнатий (Брянчанинов), познакомившийся со старцем в Петербурге и писавший
о нем своему другу-единомышленнику: «Сердце вырвал у меня о. Леонид; теперь
решено: прошусь в отставку от службы и последую старцу, ему предамся всею душею
и буду искать единственно спасения души в уединении».

Так старец Леонид перешел в
Предтеченский скит Оптиной Пустыни. Сюда его давно звал и епископ Филарет
(Амфитеатров), по инициативе которого был устроен скит, и настоятель игумен
Моисей, желавший иметь в обители опытного старца. Через некоторое время прибыл
в скит и отец Макарий, впоследствии ставший верным помощником старца Леонида по
окормлению братии и богомольцев.

Также именно поддержка
старцев-начальников Моисея Оптинского (1782–1862) — схиархимандрита и
настоятеля Оптинского монастыря (в 1825–1862) и его брата Антония Оптинского
(1795–1865), начальника Иоанно-Предтеченского скита (в 1825–1839), а затем
игумена Малоярославецкого Николаевского монастыря (1839–1853), имела особое
значение для устроения и прочного основания, как внешнего, так и духовного,
оптинского старчества и его процветания. Эти преподобные братья сами прежде подвизались
со всеусердием, приняв там монашество, в глухих Рославльских лесах Смоленской
губернии.

Оттуда отца Моисея и вызвал в
Оптину митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров, в то время епископ Калужский).
Митрополит Трифон (Туркестанов) писал: «В лице о. Моисея мы имеем
замечательного человека и редкого настоятеля. Кажется, не боясь впасть в
ошибку, можно утверждать, что во всем этом столетии мы не встречаем в России
начальника монастырского, который так полно и гармонично соединял бы в себе
духовную мудрость и строгий аскетизм с громадными организаторскими талантами».
От себя можно добавить, что старец-настоятель великодушно не боялся умаления своего
авторитета со стороны старцев Льва и Моисея, не ревновал к их многочисленным
духовным чадам. И это было тем более заметно, ибо в тех женских монастырях, где
духовные дети старцев — монахини — обращались к ним за советом, духовники из
белого духовенства видели в этом оскорбление себя, подрыв своей власти.

Непросто насаждалось древо
старчества поначалу и в Оптиной.

«При вступлении о. Моисея в
должность настоятеля, — писал воспитанник Оптиной пустыни епископ Ювеналий
(Половцев) в своем жизнеописании отца Моисея, — были в числе братства люди
несомненно благочестивые и подвизавшиеся о своем спасении, но, насколько нам
известно, более направленные на телесное делание: пост, бдение, молитву с
поклонами, псалмопение и т. п. Внутреннее же делание инока — очищение сердца от
страстных помыслов молитвою и исповеданием их духовному наставнику — не входило
в круг духовной деятельности тогдашних жителей Оптиной пустыни. Заключаем это
из того, что некоторые из них вооружались на своего настоятеля за устройство
скита с его безмолвною келейною жизнию и еще более стали вооружаться на него и
вооружать других братии за то, что в этом скиту поместился на жительство о.
Леонид со своими учениками и стал принимать всех прибегавших к нему за
наставлениями и советами. Основанное на учении древних св. отцов ежедневное
объяснение [откровение] помыслов старцу и поверка своих действий его
наставлениями и советами казались невидавшим этого прежде старичкам только
сплетнями и нововведениями… а иные называли это просто новою ересью».

«Тем не менее владыка Калужский
запретил старцам принимать посторонних посетителей, и некоторое время доступ к
ним был прегражден. Но и на иноков из числа своей братии, ходивших на
откровение к старцам и вообще находившихся под их духовным водительством, сначала
некоторые смотрели косо: внутреннее делание, очищение совести, откровение
помыслов, отсечение своей воли и разумений многим казалось чем-то неположенным,
лишним, даже противным православию. Люди более образованные считали это
воспитанием католическим, даже иезуитским. Говорилось, что этим развращается
человек, привыкает старца ставить выше Самого Бога, привыкает к лицемерному
отношению к ближним, в глазах быть их другом, а за глаза наушничать на них
старцу своему. Говорили, что многие ходят на откровение лишь для того, чтобы
пересказывать чужие грехи или отметить своему врагу возможностью восстановить
против него старца. Если подобные мнения и теперь еще можно услыхать от иных
монахов, то надо представить, каким, отпором было встречено старчество в то время,
когда оно было еще новизною. Постепенно все эти волнения улеглись сами собою.
Одни из гонителей вышли из Оптиной пустыни, другие умерли, третьи примирились
со старчеством и, мало того, сделались его почитателями» (митрополит Трифон).

Старец Макарий

Старец Макарий (в миру Михаил
Николаевич Иванов) родился 20 ноября 1788 г. Он происходил из дворянской семьи
Орловской губернии. Семья отличалась благочестием. Прадед его, Иоанн, стал
иноком. Помимо будущего старца в семье было еще трое сыновей и одна дочь. Жили
они в окрестностях Калуги, близ Лаврентиева монастыря, архимандрит которого,
Феофан, духовно окормлял их.

Когда Михаилу было пять лет, скончалась
любившая его больше других детей мать, не раз говорившая про тихого и кроткого
сына: «Сердце мое чувствует, что из этого ребенка выйдет что-нибудь
необыкновенное!»

В связи с болезнью матери семья Ивановых
часто меняла место жительства. После ее кончины они переехали в Карачев, где
Михаил успешно окончил городское приходское училище, а в 1802 году, когда ему еще
не исполнилось и 14 лет, поступил на нелегкую службу бухгалтера в Льговское
уездное казначейство. С работой однако он отлично справлялся, обратив на себя
внимание начальства.  Так, в 1805 году он
получил место начальника стола счетной экспедиции в Казенной палате города
Курска, но уже в 1806 году, после смерти отца, вышел в отставку и поселился
в своем родовом сельце Щепятине в Орловской губернии.

Несколько лет Михаил Николаевич
прожил в сельском уединении, занимаясь чтением духовных книг. Между тем
хозяйственные дела шли не очень хорошо: Михаил Николаевич, отличаясь
необыкновенной добротой и тактом, не мог быть строгим и взыскательным хозяином.

Осенью 1810 года он поехал на
богомолье в Богородицкую Площанскую пустынь и уже более не возвращался в мир.
Через месяц после поступления в обитель, 16 ноября 1810 года, Михаил Николаевич
был определен в число послушников и 24 декабря пострижен в рясофор с именем
Мелхиседек. Молодой инок ревностно исполнял монастырские послушания, хорошо
изучил церковный устав. 7 марта 1815 года он был пострижен в мантию с именем
Макарий в честь преподобного Макария Великого, а через несколько дней, 12
марта, рукоположен в иеродиакона.

В том же году в Площанскую
пустынь перешел на жительство один из учеников преподобного Паисия
(Величковского) — схимонах Афанасий (Захаров), который стал духовным
наставником отца Макария. Как писал архимандрит Леонид (Кавелин), автор
жизнеописания старца Макария, схимонах Афанасий — «добрая ветвь доброго корени,
один из сонма учеников великого старца Паисия: его кротость, смирение, детское
незлобие и простота служили живым образцом для ученика к подражанию, поучали
без слов, а слово простое, растворенное любовию и смирением, назидало во время мира
и утешало во время скорбей».

У старца Афанасия были точные
списки всех трудов преподобного Паисия: переводы творений преподобных Исаака
Сирина, Макария Великого, Иоанна Лествичника, Симеона Нового Богослова, Максима
Исповедника, Феодора Студита, Григория Синаита и др. Для отца Макария эти труды
были бесценным руководством в стяжании внутренних добродетелей. Он внимательно
изучал святоотеческие творения, а также переписывал их уставом, которым овладел
специально для этого. Сделанные им точные списки с переводов преподобного
Паисия впоследствии послужили основой для книгоиздательской деятельности
Оптиной пустыни, а усвоенное святоотеческое учение помогло старцу Макарию в
последующем окормлении многочисленных духовных чад.

27 мая 1817 года отец Макарий был
рукоположен в сан иеромонаха. В 1824 году он совершил паломничество к мощам
святителя Димитрия Ростовского и во время этой поездки впервые посетил Оптину
пустынь и новоустроенный при ней скит.

В 1825 году скончался схимонах
Афанасий, и отец Макарий усердно просил Бога о даровании опытного наставника,
который управил бы его ко спасению и разрешил множество вопросов, возникающих в
пастырском служении. Промысл Божий устроил так, что в 1828 году в Площанскую
пустынь из Александро-Свирского монастыря прибыл иеросхимонах Лев (Наголкин),
впоследствии ставший основателем старчества в Оптиной пустыни. Именно в его
лице отец Макарий обрел давно желаемого наставника и духовного собеседника.
И когда старец Лев поселился в Оптиной пустыни, отец Макарий, желая присоединиться
к нему, подал прошение о переходе из Площанской пустыни в Оптину. В одном из
писем отец Макарий писал старцу: «Хотя малое время сподобил меня Господь быть у
Вас и видеть Вас, но я и сие приемлю за неизреченную ко мне милость Божию и
благодарю Его благость; молю, да и впредь сподобит меня не только временно, но
и всегда быть при Вас и Вашими молитвами и наставлениями устроит мою жизнь».

В 1834 году отец Макарий
поселился в Оптиной пустыни. В 1836 году он становится духовником обители, а с
1 декабря 1839 года назначается скитоначальником. Дивное духовное единодушие
связывало двух оптинских старцев — Льва и Макария: вместе они писали письма к
духовным чадам, вместе принимали учеников на откровение помыслов. Семь лет
продолжалось соратничество оптинских старцев. После кончины преподобного Льва в
1841 году бремя старческого служения всецело легло на отца Макария, который нес
его в течение девятнадцати лет, до последних дней своей жизни.

Старец Макарий, зная по опыту
великое значение святоотеческих книг в духовном преуспеянии любого христианина,
способствовал становлению в Оптиной пустыни книгоиздательской деятельности,
которая явилась продолжением переводческих трудов преподобного Паисия. Под
руководством старца Макария в монастыре сложилась своеобразная переводческая
школа. Дело в том, что переводчику для многих понятий духовной жизни было
сложно найти соответствующий языковой эквивалент. Не раз из-за одного слова
велись целые научные диспуты. Необходимо было выработать целую систему
аскетической терминологии. Тщательная работа над каждым словом, возможная при
соединении высокой академической науки с духовной опытностью, обеспечили
высокий уровень изданий Оптиной пустыни.

Особенности
церковной, государственной и общественной жизни в период деятельности пастырей

К концу XVIII века традиции старчества в значительной
степени были прерваны, при Петре и после его царствования монашество даже было преследуемо.
Все это привело к тому, что в определенной мере оказалось искажено и само
представление о сути монашеского делания. Так, в годы отца Льва внешние подвиги
— пост, труды, поклоны, а иногда и вериги — считались достаточными для
спасения.

Непрестанная молитва, очищение
сердца, откровение помыслов — всё, чему научился отец Лев от своего наставника,
отца Феодора, ученика великого старца Паисия (Величковского) — было непонятным
для многих монашествующих того времени.

Даже на Афоне понятие о значении
умной (совершаемой в уме и сердце) молитве было в это время самым превратным. Так,
некоему монаху старший проэстос Ксиропотамского монастыря заметил: «Живи-ка в
монастыре. Куда пошел ты? В пустыню! Это только молдаване да русские ищут
какой-то умной молитвы и сходят с ума. Туда идут люди потерянные и негодные!» Таким,
по слову афонского старца Афанасия (+ 1873), было понятие о пустынниках вообще
и о духовной жизни у некоторых.

Понятие об откровении помыслов
было неизвестно и путалось с исповедью. По этой причине духовник Белевского
женского монастыря, узнав, что за духовными советами обращаются к старцу
Леониду, а не к нему, увидел в этом не только умаление своей чести, но и смешал
понятие исповеди  с понятием откровения
помыслов. В связи с этим старца Льва, и особенно его духовную ученицу игумению
Белевского монастыря Анфию, обвиняли в этом как в ереси. Невежественная в этом
вопросе игумения другого монастыря, куда мать Анфия была отослана на покаяние, получив
на вопрос, не давал ли ей старец (Лев) читать своих книг, кроткий ответ, что
давал — «Авву Дорофея», воскликнула: «Ну, так и есть масон, масон, говорю вам:
вы, милая, впали в ересь, и если не раскаетесь, погибнете непременно».

В связи с такой
распространенностью ошибочного понимания практики откровения помыслов отец Лев особо
обращал внимание на сохранение стремления к открытию помыслов у новоначальных, которое
должно было совершаться без смущения от различных при этом искушений. Преподобный
Макарий, также усвоивший эту древнюю духовную традицию, особо выделяет два
частых искушения, более распространенные у новоначальных: смущение и страх, а
также помыслы на старицу, старца и сестер. Свидетельство тому находится в
пастырском наследии старца: «Пишешь ты о своем смущении и страхе: они
происходят от малодушия… Возмогай о Господе, юная В.! Он призвал тебя на
служение Себе».

В те же трудные минуты, когда
восстают у послушницы помыслы на самого старца Макария, он не смущается и
поддерживает немощную душу, хотя и укоряет духовную дочь в «малодушии»: «Огорчилась
крепко о том, что стужали тебе на меня хульные помыслы. Ты нимало в этом
невиновна, будь спокойна; и ежели ты в чем и согласилась, то и о том не
беспокойся. Я тебя прощаю».

Духовные
наставники пастырей и духовный генезис пастырского опыта старцев Льва и Макария

Старец Лев

Труды преподобного Нила Сорского,
имя которого, что весьма показательно, было включено в Собор Афонских
преподобных, заложили основы русского старчества, возрожденного трудами
преподобного Паисия (Величковского) и Оптинских старцев.

В Нямецком монастыре, где
подвизался преподобный Паисий, умная молитва, чтение, перевод и переписывание
святоотеческих книг, ежедневное (утром и вечером) исповедание помыслов
духовникам стали основой жизни. «Умно-сердечная молитва — для преуспевающих,
для средних — пение, то есть обычные церковные песнопения, для новоначальных —
послушание и труд», — поучал старец.

Его переводы святоотеческих
творений на русский язык, бывшие единственными в те годы, читались повсюду в
России. Им и его учениками были сделаны переводы «Добротолюбия», сочинений
преподобных Исаака Сирина, Феодора Студита, Варсонофия, святителя Григория
Паламы, преподобного Максима Исповедника и многих других.

Преподобный Паисий оказался тем,
кто возродил на Руси, после преподобных Сергия Радонежского и Нила Сорского,
школу старчества.

Эта традиция была продолжена в
служении старца Феодора, ученика преподобного Пасисия, которому будущий
устроитель оптинского страрчества — отец Лев — предался в полное послушание. С
его помощью он проходил науку наук монашеского делания — Иисусову или умную
молитву, которую, по учению святых отцов, можно осваивать только имея опытного
наставника, поскольку самочиние в этом деле может привести монаха к прелести и
падению. Подвижников связывала глубокая духовная дружба, старец и его ученик
подвизались в полном единодушии, являя пример христианской любви.

Старец Макарий

Отец Макарий также оказался
причастен к традиции монашеского делания преподобного Паисия (Величковского). В
Площанскую пустынь, где подвизался с 1810 г. отец Макарий, в 1815 г. пришел схимонах
Афанасий (Захаров), ученик преподобного Паисия. С ним отец Макарий вошел в
близкое общение, поселился у него в келье и служил ему до самой его кончины.
Ученик, подражая своему старцу, делал выписки из отеческих и церковных
учительных книг. У отца Афанасия были писания великих иноков, необходимые для
монашеского воспитания (впоследствии они были изданы Оптиною пустынью), — и
ученик его с жаждою читал и переписывал эти писания.

Вскоре настоятелем в Площанскую
пустынь был назначен ученик старца Василия (Кишкина) — одного из ближайших
учеников о. Паисия — иеромонах Серафим. Он установил Киевское пение и учредил
повсюду благоустройство. При нем отец Макарий продолжал трудиться по
письмоводству и по церковному благочинию…

В 1825 году умер старец Афанасий.
Спустя два года, в 1827 г. отец Макарий был определен духовником Севского
Троицкого девичьего монастыря. С этого времени начинается новая деятельность
его – наставническая, прекратившаяся только с его смертью; в этот же
период  началась и обширная его духовная
переписка.

В следующем году в Площанскую
пустынь прибыл с учениками своими отец Леонид, и, проведя в ней полгода, переселился
в Оптину. Прибытие отца Леонида прекратило то духовное сиротство, которое чувствовал
отец Макарий. В его проницательном уме при чтении святоотеческих книг, а в
особенности при назначении духовником, — возникло множество вопросов, которых
не мог объяснить никто из окружавших его, и он молился, чтобы Бог послал ему
наставника с даром духовного рассуждения. Именно этот дар как плод понесенных
им великих искушений и борьбы и был в отце Леониде.

С тех пор установилась духовная
связь этих старцев. Отец Леонид считал отца Макария сотоварищем по монашеству и
разумению, но, уступая просьбам и смирению его, решился с ним обращаться как с
учеником. По отъезде отца Леонида в Оптину, отец Макарий вступил с ним в
переписку.

Несколько лет исправляя должность
благочинного, отец Макарий в 1831 году был взят архиереем в качестве казначея и
эконома в Петербург, где и пробыл ровно год.

Пребывание среди шума городского,
внешние заботы и лишение пустыни сильно тяготили отца Макария. По возвращении
своем, он подал прошение о переводе в скит при Оптиной пустыни, о чем заранее
сговорился с отцом Моисеем и отцом Леонидом Оптинскими.

После долгих ожиданий все устроилось,
и 5 февраля 1834 года отец Макарий, которому было тогда 46 лет, поселился в
Оптинском скиту, начальником которого был отец Антоний (брат отца Моисея). К
Площанской же обители, где начался его монашеский путь, отец Макарий до конца
дней сохранял любовь и благодарную память.

В 1836 году он был определен
духовником оптинской обители, а с 1 декабря 1839 года назначен в ней скитоначальником.

Индивидуальные
особенности пастырского служения и душепопечения

Особенность старческого служение Льва Оптинского заключалась в духовном
окормлении простого народа, в умении войти во все его нужды, печали. Это было
отличительной чертой и всего последующего оптинского старчества, ставшего
подлинным служением простому народу.

Митрополит Трифон (Туркестанов) в
своей диссертации «Древнехристианские и оптинские старцы» (МДА, 1895) отметил
эту существенную черту старческого служения и старца Льва, и его преподобных и
человеколюбивых последователей. Он писал: «Сначала указывалось врагами
старчества на то, что старческая деятельность о. Льва (о. Леонид был в схиме
наречен Львом) нарушает тишину скитской жизни: множество посетителей ежедневно
посещают скит и нарушают тем безмолвие его обитателей. Хотя это была заведомая
ложь, ибо старец жил не в самом скиту, а на пасеке, где имеется отдельный вход
для мирян-богомольцев, тем не менее вследствие доносов епископу Калужскому
Николаю и приказаний последнего о. Моисей должен был водворить о. Леонида в
монастыре. Но и тут гонения не прекратились. Явились иноки, которые утверждали,
что монах не должен иметь никакого общения с миром, поэтому деятельность
старческая противна в самом существе иноческим обетам».

Показательны пастырские отношения
преподобного с монашествующими:

Старец говорил ученикам: «Ребята!
За что купил, за то и продавай», призывая их таким образом всегда держаться
простого, открытого обращения, в котором не бы было ничего искусственного.
«Если бы ты был, яко апостол, простосердечен, — сказал он однажды приближенному
ученику, — если бы ты не скрывал своих человеческих недостатков, не притворял
бы себе особенного благоговения, ходил бы не лицемерствуя, — то этот путь есть
ближайший ко спасению и привлекающий благодать Божию. Непритворство,
нековарство, откровенность души, — вот что приятно смиренному сердцем Господу:
«Аще не будите, яко дети, не внидите в Царствие Божие». Поэтому учениками
старца Леонида не могли быть люди лукавые или лицемеры. Он не любил, если
кто-то усиленно выражал в словах и поступках внешнее смирение, усердие,
благоговение и называл это «химерою».

Старец мог быть резок и не
боялся, если нужно, затронуть самолюбие своих духовных детей. Напротив, все его
обращение с ними направлено было к искоренению этого скрытого, но губительного
порока. Но в этом никогда не было грубости или раздражения и делалось
исключительно ради духовной пользы. «Бывало,— рассказывал один ученик старца,—
батюшка сделает мне такой строгий и грозный выговор, что едва на ногах устою;
но тут же и сам смирится, как дитя, и так умиротворит и утешит, что на душе
сделается легко и отрадно; и уйдешь от него мирный и веселый, как будто батюшка
меня хвалил, а не укорял».

Часто свои назидания и внушения
он разбавлял шуткой, обладая отменным чувством юмора. Отец Антоний (Медведев),
в будущем наместник Троице-Сергиевой лавры, вспоминал, как в бытность свою
послушником в Оптиной, всегда обращался к старцу. И вот, бывало, поссоришься с
братом и начнешь себя оправдывать, а брата винить: «…но совесть все-таки
побуждает объясниться пред батюшкой. Идешь и объясняешься. Батюшка выслушивает,
иногда и поддакивает. Тогда уже без стеснения свободнее себя оправдываешь. “Ну,
хорошо, — скажет, наконец, старец, — значит, ты прав, а тот виноват; значит, мы
с тобой квиты; ты теперь праведный, и тебе теперь до меня нет никакого дела;
иди-ка с Богом; ты теперь спасен. А меня оставь, ибо мое дело употреблять труд
и время для грешников. Иди-ка, иди с своею праведностию, а нам грешным не мешай”.

Окормлял старец и мирян:

«Случилось мне однажды,—
вспоминал Л.А. Кавелин (в будущем — архимандрит, наместник Троице-Сергиевой
лавры),— проезжать из Козельска в Смоленскую губернию. По дороге в уединенных
деревушках поселяне, узнав, что я еду из Козельска, наперерыв спешили узнать
что-нибудь об отце Леониде. На вопрос: “Почему вы его знаете?” — они отвечали:
“Помилуй, кормилец, как нам не знать отца Леонида? Да он для нас, бедных,
неразумных, пуще отца родного. Мы без него были, почитай, сироты круглые”. Вот
памятник, который вековечнее многих мраморов и гранитов!»

Однажды приехал в Оптину пустынь
благочинный из Белева, протоиерей Иоанн Глаголев, который любил и уважал отца
Леонида и взаимно пользовался уважением старца. Прийдя к нему, отец Иоанн
увидел его по обычаю окруженным крестьянками. «Охота вам, батюшка, возиться с
бабами», — сказал он с свойственной ему простотой. «Что ж, отец Иоанн, и
правда: это бы ваше дело, — ответил старец, — а скажите-ка, как вы их
исповедуете? Два-три слова спросите, вот и вся исповедь. Но вы бы вошли в их
положение, вникнули бы в их обстоятельства, разобрали бы, что у них на душе,
подали бы им полезный совет, утешили бы их в горе. Делаете ли вы это? Конечно,
вам некогда долго с ними заниматься. Ну, а если и мы не будем их принимать,
куда же они, бедные, пойдут с своим горем?»

Старец Макарий

По смерти отца Льва на попечении
отца Макария осталась вся духовная паства мирян почившего старца, и паства эта все
расширялась. В последние годы жизни, удрученный усталостью, старец не раз
выражал скорбь о том, что не должен и не может уклоняться от обуревавшего его
народного множества. И он нес с верою возложенный на него крест.

Служение отца Макария совершалось
посредством устных бесед и разговоров с приезжавшими для свидания с ним в
Оптину и переписки с лицами, издали к нему обращавшимися. На все это нужно было
находить время и без того заполненное иноческими и начальническими
обязанностями.

Мужчин старец принимал у себя в
келье во всякое время, от раннего утра до закрытия врат; женщин — за вратами,
или во внешней келье, у ворот. Кроме того, после трапезы, отдохнув с полчаса на
узкой кровати, он отправлялся в монастырскую гостиницу. По скитской дорожке и
повсюду на пути его ждало много народу, сошедшегося сюда к старцу со своими
грехами, горестями, недоумениями, скорбями.

…Споров он не любил, зная, что
пользы в них нет: с лицами, приходившими из любопытства или с желанием поучить
его, был смиренен и молчалив. Когда же пред ним были действительно скорби
душевные и болезни, какое одушевление и сочувствие наполняло его! Он забывал и
слабость сил, и необходимость отдыха, и пищу, и нередко выходил после бесед,
едва переводя дыхание, изнеможенный совершенно…

В отношениях к старцу требовалась
простота сердца; поэтому люди из народа всего скорее получали от него пользу.

Кроме скита Оптиной пустыни, под
духовным руководством старца находились женские монастыри: Севский, Белевский,
Казанский, Серпуховский, Калужский, Елецкий, Брянский, Смоленский, Вяземский и
некоторые другие. Из монастырей Калужской епархии отец Макарий посещал мужские
монастыри: Малоярославецкий, Мещовский и Тихонову пустынь.

Переписка у старца была обширная.
На вопросы, требующие духовного рассуждения, он отвечал сам. Ученики же
помогали ему в письмах практического содержания, малосложных и кратких, не
составлявших тайны.

Помощниками в переписке старца
были: иеромонах Амвросий (в будущем — Оптинский старец), монах Ювеналий
(Половцов) (1826–1904), впоследствии архиепископ Варшавский) и Леонид (Кавелин,
почивший наместник Троице-Сергиевой Лавры).

Личный
аскетический опыт пастырей

Старец Лев

Воспоминания знавших отца Льва
дают возможность обозначить основные особенности его монашеского и старческого
пути.

Жизнь старца в скиту была
наполнена молитвой и попечением о братии и посетителях. В два часа пополуночи
начиналось утреннее правило, затем совершалась ранняя обедня. Вечернее правило
состояло из девятого часа и двенадцати избранных псалмов, с тремя канонами —
Спасителю, Божией Матери и Ангелу хранителю — и акафистом, положенным в этот
день. Старец выслушивал это правило у себя в келье. После вечерней скитской
трапезы прочитывались повечерие, вечерние молитвы, две главы из Апостола и одна
из Евангелия. Старец всегда внимательно слушал чтение, делая замечания и
поправляя ошибки, под его руководством воспитывались прекрасные чтецы.

 Все время, свободное от молитвы и
богослужения, отец Леонид посвящал служению ближним. Пищу он вкушал два раза в
день, самую простую. Сон, включая краткий послеобеденный отдых, занимал не
более трех часов в сутки. В крайне редкие моменты, когда рядом не оказывалось людей,
он, по воспоминаниям, творил Иисусову молитву или же негромко исполнял
церковные песнопения. Какими бы людскими толпами он ни был окружен, ум и сердце
старца никогда не отлучались от Бога. Вспоминают также, что во время приема
посетителей он имел обыкновение заниматься нехитрым рукоделием: плел пояски,
которые раздавал потом как благословение.

О том, как нелегко достается
душевное спасение, старец нередко повторял свою поговорку: «Душу спасти — не
лапоть сплести». Один из учеников спросил старца: «Батюшка, как вы приобрели
такие духовные дарования, какие мы в вас видим?» Преподобный отвечал: «Живи
проще, Бог и тебя не оставит и явит милость Свою».

Аскетический опыт старца
раскрывается в его творениях, в том числе письмах, адресованных духовным детям,
и сохранившихся воспоминаниях о преподобном.

О терпение
скорбей

Учителя преподобного Льва,
схимонаха Феодора, всю жизнь преследовала страшная клевета и зависть. Такая же
участь постигла и отца Льва. Много лет пришлось им вести жизнь скитальческую,
переходить из одного монастыря в другой, терпя от людской злобы, возбуждаемой
врагом нашего спасения. Он испил до дна скорби непонимания, клеветы, осуждения.
Причём, не от чужих, а от своих — своей монашеской братии.

«Святый Иоанн Златоуст,
вселенский учитель, и святый Исаак Сирин пишут так: “Несть та добродетель, ей
же не последует зло» (то есть скорби или приключения по внешности
неудовольствия)” (Из письма).

О смирении

Случай из жизни в Белобережской пустыни.

Однажды накануне храмового
праздника братия, исполнявшие послушание на клиросе, недовольные чем-то,
отказались совершать службу, надеясь этим принудить настоятеля выполнить
некоторые их требования. Но настоятель не захотел уступить и, чтобы смирить их,
позвал отца Леонида с другим братом пропеть праздничную службу. Преподобный
весь день возил с хутора сено. Усталый, покрытый пылью, он только что собирался
передохнуть, когда ему передали волю настоятеля. Без всякого ропота отправился
он в церковь и вдвоем с товарищем пропел всю всенощную.

Все двенадцать лет
старчествования в Оптиной (1829–1841) были наполнены гонениями, доносами,
интригами. Старца переселяли из скита в монастырь, из одной кельи в другую,
запрещали принимать страждущих, носить схиму, в которую он был подстрижен
келейно. Всё это он принимал с полным благодушием, и переходил на новое место с
любимой иконой Владимирской Божией Матери (когда-то её благословил отцу Феодору
старец Паисий (Величковский)) и пением «Достойно есть».

Для большинства братии и
огромного числа богомольцев было очевидно, что старец Леонид — человек святой,
тем не менее, и среди монашествующих, и со стороны церковных властей постоянно
воздвигались на него гонения, так что скорби и искушения преследовали старца до
конца дней. Особенно же досаждал ему Преосвященный Николай, епископ Калужский.
Он поддерживал монахов, недовольных деятельностью отца Леонида, не понимающих
истинного значения старчества и писавших на него доносы. Положение особенно
обострилось в 1835 году. Епископ Николай неоднократно запрещал отцу Леониду
принимать посетителей, а в 1836 году перевел его из скита в монастырь, тем
самым лишив скитскую братию духовного руководителя. Скитяне все равно приходили
к старцу в обитель, но это нарушило сложившийся уклад жизни, доставляя всем
большие неудобства. А жаждущие найти у старца утешения и теперь находили его —
никакие запреты не могли заставить отца Леонида отказаться от своего долга —
врачевать души людей, наставлять их на путь истины. Ища всегда лишь славы
Божией и пользы ближних, преподобный говорил: «Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть
костер разведите, хоть на огонь меня поставьте, я буду все тот же Леонид! Я к
себе никого не зову, а кто ко мне приходит, тех гнать от себя не могу. Особенно
в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как
могу презреть их вопиющие душевные нужды?» Действительно, Владыка Николай, в
очередной раз запретив старцу принимать людей, грозился сослать его в Сибирь,
если тот не послушается. Но старец, с первых дней своей монашеской жизни
являвший образец послушания, в этом вопросе был непреклонен — следование воле
Божией было для него превыше всего.

Епископ Николай порой даже грубо
обращался со старцем, совершенно не считаясь с его годами. Он запретил ему
носить схимническое одеяние, поскольку постриг в схиму был совершен келейно. Но
отец Леонид все притеснения, касавшиеся его лично, переносил со смирением и
благодушием, даже, можно сказать, весело. Когда его внезапно перевели из скита,
и в обители не нашлось сразу подходящей кельи, больному немощному старцу приходилось
подниматься по крутой лестнице. На сетования послушника по поводу этого
неудобства он сказал со смехом: «Экой ты чудак, Саша-Алексаша! Ты посмотри-ка,
тепло-то как! Просто покатывайся с боку на бок. А ты говоришь — неудобно. Да по
мне хоть бы на колокольню поместили, только бы тепло было».

По настоянию Преосвященного
Николая больной старец должен был ходить ежедневно к церковным службам. Но это
требование обернулось настоящим «триумфом» отца Леонида — его выход из кельи
сопровождался бурным проявлением народной любви. Вот как писал об этом
очевидец: «…чудное было в то время зрелище. Его шествие в храм Божий походило
на шествие триумфальное. Народ с нетерпением ждал его появления. При его выходе
из кельи многие повергались пред ним на землю, все старались принять от него
благословение и поцеловать его руку, некоторые целовали края его одежды, а иные
громко выражали свое сострадание к нему. Небольшое пространство от кельи до
церкви старец проходил между двух стен народа не менее получаса, шутя отгоняя
палкой слишком теснившихся к нему. У правого клироса, где становился старец,
собирались огромные толпы народа».

Лишь в конце жизни старца,
благодаря заступничеству митрополита Филарета (Амфитеатрова), искренно
любившего отца Леонида, калужский Владыка несколько ослабил свое гонение. В
последнюю свою встречу со старцем Владыка попрекнул его, сказав: «Ну что,
старик, тебе все неймется? Сколько тебе ни запрещай, ты все возишься с этой
бестолковой толпой. Пора бы тебе это оставить. Ведь умирать пора». На что старец
без всякого смущения и лицемерия ответил: «Владыко святый! Уже не к чему мне
оставлять то, к чему я призван. Пою Богу моему, дондеже есмь. Я и гоню их от
себя палкой, как вы мне говорили, да вот не слушают. А не угодно ли вам
спросить у них, зачем они ко мне обращаются, — я ведь их к себе не зову». На
это предложение старца Владыка только рассмеялся и сказал: «Вот еще какую штуку
выдумал!» После этого он все же оставил отца Леонида в покое, дав ему возможность
жить и действовать, как ему угодно.

Старец Макарий

Обширное наследие старца
позволяет открыть всю мудрость, явленную в аскетическом опыте преподобного.

О молитве («Предостережение
читающим духовные отеческие книги и желающим проходить умную Иисусову молитву»)

Приводя свидетельства великих
отцов-подвижников, старец убеждает: несвоевременное стремление к высокой,
созерцательной жизни чревато прелестью, умоисступлением, а нередко не только
душевной, но и физической гибелью.

Вместе с тем, преподобный
Макарий, сам опытно проходивший путь умного делания, ни в коем случае не
стремится отвратить современных ему иноков и благочестивых мирян от
спасительного и святыми отцами заповеданного моления именем Господа нашего
Иисуса Христа.

Он только утверждает: мера
новоначального — молитва устная, не сопровождаемая никакими художественными
способами, сведения о которых содержатся в святоотеческих творениях.

«По всем сказанным причинам
советую Вам оставить занятие умной молитвой, как делание высокое, не сообразное
ни с Вашим душевным положением, ни с внешними обстоятельствами, а читать, по
силе Вашей (с советом и по назначению духовного отца Вашего), псалмы, покаянные
каноны, акафисты и подобное. И ходить, по возможности, в церковь, стараясь жить
по совести, исполняя заповеди Божии со смирением, как прилично православному и
благочестивому христианину в мирском быту» (Из письма. Март 1856 г.).

Старец жил в келье, с левой
стороны у самых скитских врат, разделенной коридором на две половины, для него
и келейника. Старцева половина состояла из приемной и спальни, т. е. маленькой
кельи с одним окном на юг, откуда открывался вид на дорожку, ведущую от
скитских врат к церкви, а перед ним стол. На нем в полном порядке лежали кучами
письма, спешные и неспешные, письменный прибор, новые духовные журналы и всегда
две-три святоотеческие книги на главном месте. Перед ним кресло с подушкой. В
восточном углу – иконы, виды монастырей и т. д. Главная тут была икона
«Владимирской» Божией Матери с неугасаемой лампадой, а под ней деревянный
угольник вместо аналоя для совершения правила, со Следованной Псалтирью Св.
Евангелием и другими книгами. Вдоль западной стены – узкое ложе с Распятием у
изголовья, а выше образ Спасителя с овцой на руках. Вдоль стены портреты: Св.
Тихона Задонского, иеромонаха Симеона Белобережской Пустыни, иеромонаха Филарета
Новоспасского монастыря, старцев Афанасия, Феодора, Леонида. В этой келье
старец пробыл 20 лет. Все свидетельствовало о его тайных воздыханиях и о духе,
отрекшемся от уделов земли. Тут проводил он частые бессонные ночи и вставал на
правило при ударе скитского колокола в 2 часа утра; часто сам будил своих
келейников. Прочитывали: утренние молитвы, 12 псалмов, 1-й час, Богородичный
канон с акафистом. Ирмосы пел он сам. В 6 часов ему вычитывали Часы с
изобразительными, старец выпивал одну-две чашки чаю. Скрипела затем дверь в
переднюю, и появлялись посетители. Женщин принимал за вратами скита в особой
келье. Тут внимал он горю людскому. У него явно был дар духовного рассуждения,
а также сила смирения и любви, что делало его слово особенно властным. После
беседы с ним люди обновлялись. Приемная была увешена портретами святителей и
подвижников, живых еще, или недавно минувших дней.

В 11 часов звонили к трапезе, и
старец туда шел, после чего отдыхал, а затем опять принимал посетителей. В два
часа старец, с костылем в одной руке и четками в другой, шел в гостиницу, где
его ждали иногда сотни народа, каждый со своими нуждами, духовными и
житейскими. Всех он с любовью выслушивал: одних вразумлял, других возводил из рва
отчаяния. Преподобный Макарий понимал и разрешал современные вопросы: об
улучшении народного быта, грамотности, воспитании.

Измученный, едва переводя
дыхание, возвращался он с ежедневного подвига. Время подходило слушать правило,
состоявшее из 9-го часа, кафизм с молитвами и канона Ангелу-Хранителю. Звонят к
вечерней трапезе. Иногда ее ему приносят. Но и в это время он принимает
монастырскую и скитскую братию, если кто из последних не успел побывать днем на
ежедневном откровении помыслов. Если долго не бывает кто-либо из относящихся к
нему постоянно, старец обеспокоивается, сам приходит к тому в келью и притом
всегда вовремя, оставляя после себя успокоение и веселие. Он же давал
послушание: чтение святоотеческих книг, назначая это по мере духовного возраста
каждого. Начинал старец с книги аввы Дорофея, называя ее «Монашеской азбукой».
Праздности старец не терпел. Завел он поэтому в скиту рукоделья: токарное,
переплетное и др. Каждый из братии знал и чувствовал, что бремя его трудов и
скорбей разделяется любвеобильным и мудрым отцом. Преподобный так умел утешать
и ободрять, что виновный выходил из кельи его, себя не помня от радости.

Поэтому подвижническая жизнь
казалась легкой.

Заканчивая день, выслушивали
правила: Малое повечерие, Молитвы на сон грядущим, две главы Апостола, одну
Евангелия, потом краткое исповедание, старец благословлял и отпускал. Было уже
поздно. Старец входил в свою келью, где мерцала лампада перед образом
Заступницы. На столе лежала кипа писем, требующих ответа. Тело ныло от
изнеможения, а сердце от впечатлений обильно открывавшегося человеческого
страдания. Глаза орошались слезами, а в уме звучало дивное песнопение: «Чертог
Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь: просвети
одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя».

За окном огоньки скитских келий
давно уже потухли. Воцарилась молитвенная ночь. Старец опускался к столу. Он
писал.

Потухла свеча. Старец стал на
молитву… Молитва в нем не прекращалась, будь он в многолюдствии, за трапезой,
в беседе, или в тиши ночи. Она источала елей его смиренномудрия (Из краткого
Жития старца).

Главные
темы пастырских наставлений

Поскольку часто письма оба старца
подписывали вместе, их наставления можно рассматривать как единое целое.

Стяжание
терпения и смирения и чрез него спасения.

«А где смирение, там неподалеку и
спасение!» (Из письма от 18 октября 1827 г.).

«Нам нужно в находящих скорбях
терпеть и благодуществовать, — известно, что все пройдет» (Из письма).

«Вы пишете о своем внимании и
желании получить в церкви отраду и утешение, но, пришедши домой, остаетесь без
всякой отрады, — нам удивительно ваше малодушие. Разве вы не помните, что
отрада от Господа даруется нам, иногда не ощущающим, по Его святой и
неизреченной благодати, всегда туне, а не по заслугам нашим и мнимым желаниям!»
(Из письма от 2 апреля 1831 г.)

«Дочь моя, наша христианская
обязанность неотложно требует по возможности сил наших находящее претерпевать и
сим бессмертному нашему Создателю и Искупителю подражать».

Смирение и
простора сердечная.

Ученик старца и впоследствии
игумен Антоний (Бочков) задал старцу следующий вопрос:

«— Как легче спастись? Каким
путем? Я о себе только спрашиваю.

— Вообрази, что Господь Иисус
Христос ходит по земле со всею Своею простотою человеческою и евангельскою.
Ходя при Нем, был ли бы ты лучше, нежели теперь?

Подумавши, я отвечал старцу:
полагаю, что остался бы по-прежнему без особенной благодати Божией; мало ли
было последовавших Христу и отпавших?

Вопрос
старца: А чем наипаче привлекается благодать Божия?

Ученик: Не ведаю, батюшка.

Старец: Если бы ты был, яко апостолы,
простосердечен, не скрывал бы своих человеческих недостатков, не притворял бы
себе особеннаго благоговения, ходил бы нелицемерствуя, то этот путь, хотя как
будто легкий, но не всем дается, не всем понятен; а этот путь ближайший ко
спасению и привлекает благодать Божию. Непритворство, нековарство,
откровенность души, — вот что приятно смиренному сердцем Господу. Аще не будете
яко дети, не внидете в Царствие Божие».

Болезни

«…Ежели бы Бог вас ни любил, не
послал бы обеим вам такого креста – болезни и сострадание. Не был ли угоден
Богу Иов праведный? Но некие нестерпимые болезни были ему посланы».

«Болезни не всегда за грехи, но и
для искуса посылаются. Св. Иоанн Златоуст страждущих болезнями уподобляет
мученикам. Что более таковой чести? Советую вам — будьте терпеливее и
благодарнее в немощи вашей. Бог силен устроить сие вам на пользу» (Из письма от
13 августа 1836 г.).

Молитва (Об
акафистах).

«Вопрос: Что скажете об
акафистах, которыми иные переполняют свои правила?

Ответ: Слова акафиста кто
понимает так, как их песнописец, и вникает в каждое их слово, тот и во акафисте
молит или хвалит не без ума; только бы он не приписал себе и своему уму чужие
труды и чужие слова, псалмы или гимны: мы только их чтецы. Еще не все Давиды,
прочетшие Псалтирь, и не все Дамаскины, прочетшие каноны. Лучше простое, всем
нам близкое мытарево моление» (Вопросы ученика и ответы старца).

Молитва за
умерших.

В пастырской практике часто приходится
отвечать на вопрос о молитвах за умерших. Например, можно ли за них молиться,
если они и в храм не ходили и пр. Даже за свечным ящиком, неизвестно какими
инструкциями наставляемые, некоторые свечницы говорят, что записки о
поминовении принимаются только за тех, кто ходил в храм. Получается, что молитва
об умерших понимается ими как некое справедливое воздаяние за праведные труды,
ими совершенные, или, что еще хуже, как некое свидетельство их причастности
избранному обществу праведников. Но еще Ефрем Сирин  писал, что Церковь это не общество
торжествующих святых, это толпа кающихся грешников.

По материалам писем, можно
видеть, как старец Лев отвечает на некоторые недоумения.

«А что вы прислали деньги для
поминовения брата Спиридона и с малодушием вещаете, что якобы вам много за него
давать Богу ответ, то это нанесет ему скорбь! Я вам с дерзновением скажу, что
поминать ближнего — полезно!» (Из письма от 2 декабря 1831 г.).

Более пространно говорит об этом
старец в ответе на вопрос одного из своих учеников (Павла Тамбовцева) о его
отце, пожелавшем самому уйти из жизни:

«Вручай как себя, так и участь
родителя воле Господней, премудрой, всемогущей. Не испытывай Вышнего чудес.
Тщися смиренномудрием укреплять себя в пределах умеренной печали. Молись
преблагому Создателю, исполняя тем долг любви и обязанности сыновней.

Вопрос ученика: Но каким образом
молиться о таковых?

Ответ старца: По духу
добродетельных и мудрых так: “Взыщи, Господи, погибшую душу отца моего, аще
возможно есть, помилуй! Неизследимы судьбы Твои. Не постави мне во грех сей
молитвы моей. Но да будет святая воля Твоя”».

«Молись же просто, без испытания
предавая сердце твое в десницу Вышнего. Конечно, не было воли Божией на толь
горестную кончину родителя твоего, но ныне он совершенно в воле Могущего и душу
и тело ввергнуть в пещь огненную, и Который смиряет и высит, мертвит и живит,
низводит во ад и возводит. Притом Он толь милосерд, всемогущ и любвеобилен, что
благия качества всех земнородных пред Его высочайшею благостью – ничто. Для
сего ты не должен чрезмерно печалиться. Ты скажешь: “я люблю моего родителя,
почему и скорблю неутешно”. Справедливо; но Бог, без сравнения, более, чем ты,
любил и любит его. Значит, тебе остается предоставить вечную участь родителя
твоего благости и милосердию Бога, Который если соблаговолит помиловать, то кто
может противиться Ему?»

«Однако это не отменяет общего
правила: молиться нельзя за тех, кто самовольно отказался от веры Христовой,
каковым и является самоубийцей, тем более проходивший житие свое хотя и в монастыре,
но без послушания. Вот это наставление (Из письма от 18(?) июня 1833 г.)

«А что вам пишут из пустыни, что
его можно поминать только дважды в году, то поминовения учинены о тех, кои
безызвестными смертями похищены, иные в море потонули, другие от разбойников
умерщвлены, другие землею засыпаны и прочими неизвестными смертями (а не сами
лишили себя жизни). А как над оными телами, по церковному чиноположению,
погребение не учинено от неизвестности, то их два раза в год поминают по
приданию св. отец. Молодому человеку своя воля душетлительна и ведет в последствия
наиболее пагубные. Вы возьмите в пример Михаила, в монастыре погибшего по своей
воле, и хотениям следовавшего, и не послушавшего нашего хотя слабого совета».

«О умершем же младенце, отдайте
все на волю Божию, но считайте грехи свои виною сего наказания».

Исповедь.

«Вопрос: Некоторые
священники-богословы требуют тончайшего исповедания, для очищения души?

Ответ: Оставим их, это их дело. А
могут ли они свои правила выполнить, например, если исповедников у иного 500 в
три часа?» (Из вопросов ученика (Павла Тамбовцева) и ответов старца Льва).

Исправление
других.

«Вопрос: Видя новоначального
брата в некоторых поступках неосмотрительным, или делающим что-либо
неблагопристойно, должно ли поправить его?

Ответ: Если ты обязан более
внимать себе, если ты не имеешь на то благословение от начальника и признаешь
себя подверженным страстям, то не входи никак в те предметы и случаи, кои до
тебя не касаются. Молчи. Всяк своему Господеви стоит, или падает.

Вопрос: Могу ли я предложить
брату принести покаяние старцу в соделанном вместе словесном грехе?

(Старец улыбнулся) Ответ: Слишком
велико твое рачение о спасении брата твоего. Думаю, что помолиться лучше, чтобы
Господь Сам то ему внушил.

Вопрос: Могу ли я на исповеди
говорить о согрешившем со мною в слове или в деле?

Ответ: Разве ты хочешь каяться за
него? Если он не хочет сознаться в своем грехе, говори только о своем: согреших
злословием или страстными разглагольствиями, или чем-либо от таковых. Старайся
всемерно сам не быть соблазнителем ближних. Врачу исцелися сам (Из вопросов
ученика (Антония Бочкова) и ответов старца Льва).

Осуждение

«Вопрос: Что такое осуждение и
почему отцы применяют осуждающего к антихристу?

Ответ: Осуждение есть, когда ты,
видя или зная грехи, или порок брата твоего, говоришь от сердца: «Он, по моему
мнению, достоин или муки, или казни, или болезни». Тогда ты становишься якобы
судия ближняго, и хощешь воссесть на престол единаго Судии — Христа; потому за
гордое безумие твое ты и применяешься ко антихристу. Ино есть злоречие и
оглаголание, но это еще не осуждение. Ино есть соблазн, когда невольно по
естественному чувству, душа соблазняется на постыдное дело или слово. Молчание
отцев, занимавшихся внутренним деланием, не знало грехов ближнего, а видело
только одно свое падение» (Из вопросов ученика (Антония Бочкова) и ответов
старца Льва).

Осуждение
священника

«Случившиеся с вами искушения при
разговоре с о. Стефаном, вашим протопопом, поставляете себе виною, что вошли в
не принадлежащий разговор, подобно как овца стала бы учить пастуха. Хотя же вы
и увидели, что сокрывается под овечею одеждою и должны беречься таковых и
подобных произношений, но суд о сем оставьте самому Господу, ведущему тайны
сердец наших, так как он поставлен быть служителем Таин Христовых и достоинство
или недостоинство его не могут быть препятствием к совершению таинств. Удаляясь
подобных разговоров и соблюдайте прежде сказанное вам мною об обращении».

Духовно-пастырское наследие
оптинского старца Макария можно
условно разделить на две части. Первая часть — это изданные под его началом
творения святых отцов. Это действительно часть его духовного наследия, так как
все из изданного было опытно им пройдено, изучено и понято. Это было издание не
отвлеченной для него литературы, а книг о подлинной жизни монашеской и духовном
делании. Эти издания были его вкладом в духовное просвещение русского общества
первой пол. XIX в.

Вторая часть, неотрывная от
первой, — это письма преподобного, пересыпанные мудростью от святых отцов,
которые являются практическим приложением к их творениям и содержат советы по
деятельному прохождению жизни христианской.

Условность этого разделения, при
внимательном чтении, будет понятна — творения святых отцов находят практическое
применение в жизни адресатов прп. старца через его письма. А сами письма полны
не только ссылок, но и преисполнены святоотеческим духом.

Цель христианской
жизни.

«Следуешь ли ты должной цели?
Наша цель должна быть: ищите прежде Царствия Божия и правды Его (Мф. 6, 33), то
есть исполнение заповедей Божиих, очищающих наши страсти и дарующих нам покой
и надежду спасения, по неизреченному человеколюбию Божию, а не от дел наших,
ибо мы хотя и вся повеленная сотворим, должны считать себя неключимыми рабами
(см.: Лк. 17, 10)» (Из письма от 13 июня 1859 г.).

О любви.

«Господь наш Иисус Христос открыл
нам, в чем состоит любовь Божия: любяй Мя, заповеди Моя соблюдет (Ин. 14, 21).
Посему когда мы преступаем заповеди Божии, то уже нет в нас любви Божией».

Отношение с
ближним. Его исправление.

«Главные наши страсти: гордость,
самолюбие, а от них гнев, ярость, зависть, злопомнение, поречение ближних,
презрение своего сердца; оные страсти лежат в нас сокрыты до случая: кто нам их
покажет? а мы, вместо того чтобы благодарить тех людей и стараться об
искоренении оных (страстей), воздвигаемся на них (оскорбивших) яростью,
укоризною и злопомнением; и сами себя наветуем якоже беси. А надобно бы, чтобы
борьба со страстьми нас смиряла и, видя свою немощь, прибегали бы к Богу, прося
помощи Его, и получили бы оную несомненно. А мы, напротив, истязуем от других
исполнения заповедей, себя оправдывая и тем мир нарушая…».

Страсти.

«За долг считаем Вам напомнить,
что главных три вражеских исполина: славолюбие, сластолюбие и сребролюбие,
самолюбием укрепленные, — стараются наблюдать и взять власть свою над бедными
нашими умом и сердцем».

«Против каждой страсти надобно
бороться и противопоставлять ей добродетель; против гордости смирение, против
чревообъядения воздержание, против зависти и злопомнения любовь; но когда этого
нет, то поне будем укорять себя, смиряться и просить помощи от Бога».

Борьба со
страстями.

«Она, когда смирится и познает,
что мучат ее не люди, а страсти, коими она действует добровольно, то, обвиняя
себя, получит облегчение и успокоение в совести. Труды же не пропадут, когда
смирится; ибо Бог ценит труды, но смиренных; а гордых отвергает».

«Когда же мы думаем делами
заслужить [спасение], показывается сим наше самомнение, тогда и не подает
Господь нам силы к исполнению добродетелей, но паче попускает на нас укрепиться
страстям, чтобы мы познали свою немощь и смирились пред Богом, помня оную
заповедь (Лк. 17, 10)» (Из письма от 17 июня 1840 г.).

Падения

«Для того то  Господь и попускает нам падать, чтоб
смирились» (Из письма от 17 июня 1840 г.).

Святоотеческое руководство: «Читайте
отеческие книги, увидите, как надобно против какой страсти вооружаться и
побеждать с помощью Божией» (Из письма от 14 октября 1850 г.).

И в другом письме: «Читайте слово
Божие и духовные отеческие книги, которые могут Вас вразумить в истинном пути»
(Из письма от 31 июля 1853 г.).

«По мере того как Вы стали ознакамливаться
с книгами отеческими и узнавать кое-что о духовной брани, и враги душевные стали утончать образы своей
прелести» (Из письма от марта 1856 г.).

Гордость

Для монашествующих: «Гордость не
разумейте светскую, но духовную, о коей выше довольно написано, что она может
укрыться от самого имущего оную».

Для мирян: «Есть грехи, которые и
не почитаются грехами: это есть гордость, названная в свете — “благородное
самолюбие”. Исполняя дело по должности и в обществе очень хорошо и похвально,
самолюбие имеет первое место и служит побуждением, а све мнение дает им цену, и
гордится, нимало не считая за грех, а смирения нет… Многие есть примеры, что
за гордость Господь наказывает людей различными наказаниями (Навуходоносор)
(Дан, 4, 27).

Смирение

«Причиной нашего неисправления и падения
есть не одно нерадение, но и паче возношение. И как всех зол виновна гордость,
так всех благих подательно смирение» (Из письма от 20 августа 1840 г.).

Смирение, как можно видеть,
является основой всякого делания, его общим правилом: «Молитвословия Вашего
я не могу ни одобрить, ни похулить; только скажу Вам, что все то приятно Богу,
что творится со смирением».

О смирении, как одной из главных
добродетелей, старец много пишет тем, кто обращался к нему за советом:

«Видя свои недостатки в добродетельной
жизни, невольно должны мы смиряться и каяться пред Господом, но не смущаться и
не унывать. Господь же призрит на смирение и подаст свою помощь к исполнению
воли Его; ибо без Него не можем мы ничтоже творити» (Из письма Н. Гоголю от 21
июля 1851 г.).

Скорби

«Жизнь человеческая исполнена
скорбей, да и в Царствие Небесное многими скорбьми подобает нам внити» (Отцу, скорбящему о лишении сына, кончившего
жизнь самоубийством).

«Скорби… восполнят недостаток
подвигов твоих монастырских» (Из письма Шматовой А.Н., б/д)

«Скорби пройдут, а вечность не
кончаема» (Из письма брату А., от августа 1853 г.).

«Кресты, посылаемые нам Промыслом
Божиим, приводят нас к истинному любомудрию, очищают от грехов и свобождают от
страстей, приводят к смирению, а о коих вы пишете крестах: похоть плоти, похоть
очес и гордости житейской, я разумею действие страстей; при благоразумном
рассмотрении увидите, что они смиряют нас, но когда оставляем без внимания, то
бываем пленники страстей и разве наказанием Божиим отводимся от них».

«Спрашиваете, от чего происходит
скука и Вам, и N. N.? Невозможно без этого обойтись; это есть духовный крест, посылаемый к нашему
испытанию; бывает мрачность, томность, безотчетная скука и унылость. Бывает сие
и духовную жизнь проходящим, принимайте этот крест со смирением и терпением, а
по прошествии оного времени бывает душевное утешение. Есть об этом
у преподобного Макария Египетского. Он такое мрачное устроение уподобляет
мрачной погоде, буре, дождю и прочее, а после бывает ясно и вёдро».

Молитва

«Не смущайтесь о том, что иногда
бывает на молитве рассеянность; о сем я уже писал Вам. Смиряйте себя и успокаивайтесь,
то и будут по времени утишаться помыслы. Это — тоже брань вражия. Когда мы
принимаемся за оружие — молитву, то он (враг) противостает оной, но смирением
прогоняется. А когда будете смущаться, то он больше вооружается».

Советы в
борьбе с конкретными страстями

Старец Лев

Осуждение.

«При появлении помыслов,
побуждающих тебя к осуждению ближнего за нанесенную им тебе обиду, когда
рассвирепевшая буря мысли устремится ко взаимному отомщению, сообрази состояние
скорби твоей с бывшим состоянием скорби Спасителя мира. Сей, великаго Совета
Ангел, Сын Божий, будучи без греха, терпел великодушно величайшия скорби; не
тем ли более должны терпеть горестные случаи мы, – люди грешные, достойные
наказаний. Мы должны также более и обвинять себя: в сем случае, оружием
самоосуждения мы будем сражаться с возмутителем духа нашего, невидимым
Филистимлянином, окрадывающим Богообразный кивот души нашей. Того, напротив,
который наносит нам оскорбления, мы должны почитать благодетелем нашим: он не
другое что, как орудие, коим Бог устраивает наше спасение.

Таким образом, мы будем почитать
обижающих нас благодетелями, и когда начнем приучать себя к самообвинению,
тогда неприметно успеем во внутреннем обвинении, тогда сердце наше, с помощию
Вышнего, может сделаться в духовном смысле мягким, кротким; человек соделается
вместилищем благодати и мира духовного. Тогда душа почувствует такой мир,
которого мы в состоянии горести ощущать или, лучше сказать вкушать, не можем.
Сей-то мир будет просвещать разум подвижника; заря кротости духовной прострет
свои лучи на ум, слово, умное чувство, тогда он удобнее может отразить зло,
покорить и посвятить сердце всему тому, что только спасительно. Неудовольствия
будут уже казаться радостными и приятными» (Вопросы ученика (Павла Тамбовцева)
и ответы старца).

Тщеславие.

«Если ты будешь продолжать
послушание с откровенностию, когда не будешь ни в чем настоятельно склонять
старших к соглашению с твоей волею, и выискивать их благоволение к себе, если
совершенно повергнешь свое ничтожество пред Богом, то всемогущею благодатию Его
можешь со временем избавиться от тщеславия. Сия страсть от юности до преклонных
лет и до самого гроба нередко простирается: она не только страстных,
преспевающих, но иногда и совершенных преследует; почему и требует не малой
осмотрительности. Безстрастный Творец лишь может искоренить ее. О! коль трудно
избегнуть сего яда, убивающего плоды и самых зрелых добродетелей» (Вопросы
ученика (Павла Тамбовцева) и ответы старца).

«Вопрос: Когда я читаю книги
Священнаго Писания, то назидательнейшия изречения отмечаю, — должно ли так
делать, и полезно ли?

Ответ: Старец мой, которому, с
помощию Всемогущаго, повиновался я более 20 лет, мне это запрещал. Назначенные
тобою заметки неприметным образом раждают в сердце следы высокоумия, черты
пагубнейшей гордости. Это познано из опыта. Когда Бог мира озарит истиннным
светом память твою, тогда и без замечаний будешь помнить, где о чем писано и на
какой конец. Разум, просвещенный благодатию, укажет тебе в св. Писании все, что
нужно для твоего спасения; ибо Писание хотя вообще дано нам от Бога, как бы
некоторое руководство к преспеянию, однако имеет свои разделения; например: что
особенно относится к властям, что к подчиненным, что к преклонным в летах, что
к среднему и малому возрасту, что к инокам, мирским лицам, супругам, девам и
проч. Но ты читай книги просто, проси Всепремудраго, чтобы Он начертал волю
Свою святую в душе твоей; а когда ты оную исполнишь со смирением, тогда будешь
богомудр и остропамятен о Господе» (Вопросы ученика (Павла Тамбовцева) и ответы
старца).

Уныние.

«Вникнем, о предостопочтеннейшая,
что нам заповедует учитель вселенной, св. апостол Павел, который повелевает с
терпением принуждать себя к молитве и к занятиям руками, в уме держать меч
духовный, иже есть глагол Божий, то есть творить молитву Иисусову устами. С
помощию десницы Всевышнего понудим себя к сему вышеозначенному. Тогда
благодатию Божиею вспомоществуемся и укрепляемся, возможем все стрелы вражие
разрушить! То есть все исчезнет: леность, уныние и нерадение. — И воссияет
усердие и тщание ко всему. К чтению аппетит почувствуешь достодолжный! (Из
письма).

Блудные
помыслы.

«Что вам попущением Божиим
попущена брань блудных помыслов, а особливо мечтаний бесовских, то о сем не
удивляйтесь много, что таковую скаредность всезлобный враг в мечтах представляет!
Но только, любимая моя дочь, знай, что сие попущение вам попустилось не просто,
но за презорство. Видно, в мнениях своих других тайно осуждала и зазирала – а посему
тайно и благодать Божия отходит неподалеку от нас и враг алчный, увидя нас
беззащитных, отомщает нам и повергает в таковые безместные и скаредные
помышления и воображения. Но мы, сим событием наказавшись и до изнеможения
утомившись, яко уязвленные и израненные, прибегнем к всеистинному врачу душ и
телес наших, Господу нашему Иисусу Христу, яко младенствующие и познавшие на
самом опыте свою немощь и ничтожество. Да просим Всемилостиваго Бога, дабы Сам
Он отомстит сопернику нашему, соблазнителю диаволу, за нас слабых и впадающих в
его горестями наполненные сети» (Из письма).

Покаяние.

«Еще упоминаете, что иногда
побеждаетесь блудною мыслью и сребролюбием, — не иметь таковых совершенно
мыслей свойственно только ангельскому чину, а не человеческому. Нам же, ежели
что и когда прилучится чем и поползнуться, то немедленно прибегаем с покаянием и
укорением себя ко врачу Небесному. Человеколюбивый Господь мало того, что
прощает наши бесчисленные грехопадения, но еще приемлет истинно кающихся, для
сего-то Он, пришед на землю, стал призывать грешников, дабы никто из нас не
отчаявался о своем спасении (Из письма 15 декабря 1835 г.).

Истинный
пост.

Мария Алексеевна вопрошает мою
худость о том, что можно ли кушать ей всю седмицу праздничную скоромное.
Ответствую: ежели не противно здоровью и желудку ее, то всячески можно, и
церковь святая разрешает всем православным христианам, в гости же, ежели
случится в позволительные дни, то и там можно употреблять. Не опровергаю
воздержание, — оно всегда имеет свои силы, но не в том его сущность и сила,
чтобы пищи не кушать, но да изженет от сердца всякое памятозлобие и сему
подобное. — Вот истинный пост, какового от нас паче всего требует Господь (Из
письма 15 декабря 1835 г.).

Советы в
стяжании конкретных добродетелей

Старец Леонид

Прощение
обид.

По многим свидетельствам, отец
Леонид никогда не удовлетворялся внешним примирением братьев, добиваясь
искреннего, нелицемерного прощения обид с обеих сторон. Он постоянно призывал
учеников хранить между собой взаимную любовь, мир и единомыслие. Часто он
повторял слова Христовы: «О сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь
имате между собою». В ответ на сомнение о том, что отношения между братьями не
обнаруживают любви, старец говорит: «Притом мы имеем заповедь Божию любить
чистосердечно ближних, а искать от них любви, о том нигде не сказано» (Вопросы
ученика (Павла Тамбовцева) и ответы старца).

Стяжание
смирения.

Своих чад старец стремился
направить на борьбу со страстями, коренящимися глубоко в душе, понимая, что
преодоление себялюбия, самомнения, других пороков — гораздо более тяжелый труд,
чем исполнение внешних подвигов, которые необходимы, но лишь как средство. Один
брат упорно просил отца Леонида, чтобы тот дозволил ему носить вериги. Старец
долго не соглашался, объясняя, что не в веригах спасение. Наконец, желая
проучить брата, позвал монастырского кузнеца и сказал ему: «Когда придет к тебе
такой-то брат и будет просить сделать ему вериги, дай ему хорошую пощечину».
Через некоторое время на очередную просьбу брата старец сказал: «Ну поди, поди
к кузнецу, попроси его сделать тебе вериги». Брат с радостью прибегает в кузню
и говорит: «Батюшка благословил тебе сделать для меня вериги». Занятый в это
время делом кузнец, проговорив наскоро: «Какие тебе вериги?» — как даст ему
пощечину. Тот, не стерпев, ответил ему также пощечиной, и тотчас оба
отправились на суд к старцу. Кузнецу конечно ничего не было. А брату, желавшему
носить вериги, был от старца хороший выговор: «Куда же ты лезешь носить вериги,
когда и одной пощечины не мог потерпеть!».

Терпение
оскорблений

Терпение оскорблений и обид отец
Леонид считал необходимым для спасения, он писал духовному чаду: «Того,
напротив, который наносит нам оскорбления, мы должны почитать благодетелем
нашим: он не другое что, как орудие, коим Бог устраивает наше спасение. Таким
образом, мы будем почитать обижающих нас благодетелями. И когда начнем приучать
себя к самообвинению… тогда сердце наше, с помощию Вышнего, может сделаться в
духовном смысле мягким, кротким. Человек соделается вместилищем благодати и
мира духовного. Тогда душа почувствует такой мир, которого мы в состоянии
гордости ощущать или, лучше сказать, вкушать не можем. Сей-то мир будет
просвещать разум подвижника… Тогда он удобнее может отразить зло, покорить и
посвятить сердце всему тому, что только спасительно. Неудовольствия будут уже
казаться радостными и приятными».

«Искушении ее [третьего лица,
упоминаемого в письме] требуется терпение и сознание своих немощей, признание
своих грехов и самоукорение, чтобы Бог презрел и умиротворил враждующих на нее.
А ежели будет обходиться с прекословием, вздором и злопомнением, то более воздвигнет
на себя гонение и скорби (Из письма от 4 января 1834 г.).

Старец Макарий

Автор одного из первых
жизнеописаний старца Макария, наместник Троице-Сергиевой лавры архимандрит
Леонид (Кавелин) описывает характерную сцену: «…Строитель позвал к себе отца
Макария и просил его принять некоторых к пострижению в мантию готовившихся
братий. Вменяя просьбу начальника в приказание, отец Макарий ответил на оную
соизволением и смиренным поклонением. Придя после того к старцу Леониду, он
застал сего духовного вождя по обычаю окруженного множеством вопрошавших о
своих духовных нуждах и недоумениях. Отец Макарий кратко поведал ему, зачем
звал его настоятель. Пользуясь этим случаем доставить подвижнику-иноку венец
терпения, а других воспользовать его смирением, духовно опытный старец с видом
строгости спросил о. Макария: «Что ж, ты и согласился?» — «Да, почти
согласился, или, лучше сказать, не смел отказываться»,— ответил о. Макарий.
«Да, это свойственно твоей гордости!» — сказал старец, возвысив голос, и,
притворяясь гневающимся, довольно долго укорял отца Макария. А тот стоял перед
старцем с поникшей головой, смиренно ему кланяясь и повторяя по временам:
«Виноват! Простите, Бога ради, батюшка!»

Все присутствовавшие, привыкши
уважать отца Макария наравне со старцем Леонидом, смотрели на это одни с
недоумением, другие с благоговейным удивлением. Когда же старец умолк, отец
Макарий, поклонившись ему в ноги, кротко спросил: «Простите, батюшка!
Благословите отказаться?» — «Как отказаться? Сам напросился, да и отказаться?
Нет, теперь уже нельзя отказываться, дело сделано!» — сказал отец Леонид, вовсе
не имевший ввиду лишать духовной пользы тех, которые вверялись духовному
руководству опытного наставника. Цель выговора была иная: искусить смирение
преуспевшего в оном старца-ученика и, как выше замечено, воспользовать через то
других».

Но при этом было очевидно и то,
как старец любил и ценил отца Макария. Однажды он так выразился о степени
духовного совершенства оптинских подвижников: «Отец Моисей и отец Антоний —
великие люди, а Макарий — свят».

Советы в
семейных вопросах, вопросах христианского воспитания детей, отношений с
ближними

Просившим благословение на брак отец Леонид обыкновенно советовал
обстоятельно рассмотреть ситуацию, обратить внимание на то, чтобы и жених и
невеста были здоровы, обеспечены, желательно — были равными по положению и
возрасту. Бедным семействам не советовал брать богатую невесту, чтобы не
оказаться в зависимости. При этом старец повторял простую старинную пословицу:
«Знай сапог сапога, а лапоть лаптя». Вопрошавшим о выборе жениха говорил, чтобы
обращали внимание на свойства его отца, а о невесте,— чтобы смотрели на
характер матери. Наконец жениху, невесте и их родителям рекомендовал после
усердной молитвы прислушаться к своему сердцу. Если при мысли о браке ощущается
душевное спокойствие, — то можно решаться на этот шаг. В противном случае, если
есть сомнение, безотчетная боязнь, беспокойство и смущение, то стоит еще
подождать и поискать.

«Пишите, что Марья Федоровна Ржевская
просит от меня благословения выдать в замужество дочь свою за таково-то, если
родители жениха и невесты согласны, а потому жених и невеста, то Бог
благословит, лишь бы только между ними был мир и согласие» (Из письма от 7
февраля 1837 года).

«В семействе успевайте более
терпением и кротостью, нежели строгостью. Как и всегда советую вам во отношении
порядка вещей — в семействе успевать более благосклонностью, терпением,
кротостью и великодушием, сердцем молите Господа Всемогущего. Если необходимо
потребуется и строгость настоятельная, то употребляйте как можно реже». Эта
мысль старца, развивая известное изречение апостольское: «Жены, повинуйтесь
своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава
Церкви, и Он же Спаситель тела» (Еф. 5, 22–23), обращает особое внимание и на
обязательства мужа — быть внимательным, терпеливым и кротким.

В одном из писем молодой девице,
старец в частности, указывая ей на ее несемейное положение, отмечает и
отличительную черту такового: «Вы, будучи, во-первых, не связаны супружеством,
над собою всегдашним подчинением, во-вторых, не обременены обширным семейством
детей и прислужницами разных нравов и знания, сами крайне тяготитесь не порядку
в приемах. Итак, при помощи Всевышнего да положим благое начало нудиться ко
творению заповедей Господних, которые только едины преданы Самим Спасителем для
врачевания убогим душам нашим!» (Из письма от 23 сентября 1827 г.).

«Конечно, хотя нужно вам быть в
доме по обязанностям таким, чтобы церковь ваша домашняя вам повиновалась, но
сие вы можете иметь только чрез благословение, поступки умеренные, строгость и
смирение, таковым-то вам желаю. Да благословит вас Господь» (Из письма от 11
апреля 1834 г.).

В чем
состоит богатство жениха

«Писанием вашим извещаете вы меня
об открывающейся для дочери вашей Марии судьбе поступления в поприще
супружеской жизни и просите на сие моего благословения.

С моей стороны не отвергаю сего
предприятия. Хотя он и не богат, но ежели добрый человек, да благословит
Господь. Богатство состоит не во имениях многих, но в доброй совести, которая и
без богатства тленного уже имеет свои награды, и Бог силен даровать им нужное и
довольное. Ежели будет на сие воля Божия, то Он и устроит дело сие к
совершению, — помолитесь Господу и предайтесь в волю Его святую.

Обрядов неприличных и сборищ
неблагообразных делать не советую: исполнить сей пустой обычай против законной
совести значило бы то, что поклонитесь идолу. Порицания за сие опасаться отнюдь
не должно. Никто из здравомыслящих не признает на сие укоризны, а разве из
ветреных кто дерзнет, но на сие нечего смотреть» (Из письма от 7 августа 1836
г.).

Семейный
бюджет

«Еще о деньгах, которые она берет
тайно и употребляет как бы на полезное, но если от семейства за сие выходит
вражда, то судите сами, может ли быть приятна такая жертва Богу. Господь во
Евангелии к вам глаголет: “милости хочу, а не жертвы” (Мф., 9,13), — милости,
т.е. любви и согласия в Дусе Святом (Из письма от 24 мая 1837 г.).

Отношения к
ближним

«Вопрос: Я не вижу в братии
любви, и для исследования какого-либо предмета из Священного Писания не нахожу
собеседников?

Ответ: Не может быть, чтобы у них
не было любви; так должно думать, и по справедливости заключать. Если же ты не
видишь в них любви, то это потому, что ты сам в себе любви не имеешь. Покажи
прежде сам истинные черты любви, и тогда увидишь, что любовь у них обитает, и к
тебе хранится обильно. Притом мы имеем заповедь Божию любить чистосердечно
ближних; а искать от них любви о том нигде не сказано. А что они не могут, или
лучше сказать, не дерзают беседовать с тобою от Писания, то ты не должен искать
сего с ревностью. Где смирение у них, там и простота, а сия Божественная
отрасль не испытывает судеб Божиих: она только верою повинуется и до времени
довольствуется только теми понятиями, которые ей открывает вера; т. е. не будет
Бог о том послушника испытывать: почему он не богословствовал, но почему не
внимал себе. Бог не оставит их относительно спасения; если Ему благоугодно
будет, то и откроет им тайны Своего смотрения; а разум, просвещенный светом
Божиим, по мере веры, выше всякого учения: ибо естественно, разум изобрел
учение, а не учение разум. Старайся всемерно сам не быть соблазнителем ближних.
Врачу исцелися сам» (Вопросы ученика (Павла Тамбовцева) и ответы старца).

Отношение к
родителям

«Заблаговременно оказывать
послушание маменьке и ничего не составлять по своей воле; но худо ли или хорошо
— как маменька сорассудит и утвердит, на то и понуждать себя, чтобы так
исполнить, как маменька утвердила. Писано есть: “Даждь кровь, приими дух” (то
есть, хотя и не очень нравится какая-нибудь вещь, у тебя десять мыслей лучших в
голову бьют), — ты должна с великим понуждением и пролитием крови согласиться
на вышеозначенное маменькой определение и мало-помалу благостию Божию в таковое
устроение придешь, что даже за большую тягость будешь почитать, что только по
своему разумению доделать или что кому советовать».

«Петр Иванович требует моего
совета, как поступить с родителем. Жалко мне его, но нечего делать, — должно
потерпеть от родителя, если что не угодное для него бывает. В церковных
историях на многих местах видим исполнение заповеди о почитании родителей,
какого бы они поведения ни были. Послушай, что тебе и ему скажу: “Чтый отца —
очистит грехи свои, чтый отца — возвеселится о чадах своих и в день молитвы
своей услышан будет, чтый отца своего — да падет на тя благословение Божие.
Чадо заступит в старости отца твоего. Аще и обезумится в чем, не зазри ему и не
укори его всею крепостию твоею. Молитвы бо отца незабвенны бывают пред Богом. В
хуле не оставляй отца твоего, проклят бо раздражающий отца и матерь свою”
(Сир., III, 3, 5, 12-14, 16).

Если же родитель отпустит его с
благословением, это дело другое — Бог да благословит его; если же нет, советую
потерпеть. Вот вам, что чувствую, то и пишу. Исполнять или не исполнять — это
воля его, а я право советую от всего сердца моего, чего как себе, так и вам
желаю» (Из письма от 12 декабря 1837 г.).

Проповедь
пастыря о Боге

Старец Леонид

Лучшая проповедь, по мысли
старца, — это пример личного жительства.

Таковой он и преподавал своим
ученикам вплоть до последних дней жизни. Так, при последнем свидании со старцем
Львом преосвященный Николай сказал ему: «Долго ли  ты, старец, будешь возиться с народом? Не
пора ли тебе успокоиться?» Правдивый и прямодушный старец возразил на это
словами: «Пою Богу моему, дондеже есмь». Ответ этот очень понравился преосвященному,
он молча предоставил жить старцу по-прежнему. А впоследствии в назидание другим
приводил слова отца Леонида. Когда малоярославецкий игумен отец Антоний в 1843
г. просил уволить его на покой, то преосвященный между прочим писал ему:
«Прежних времен старцы, в подобных случаях, говорили с царем пророком: пою Богу
моему дондеже есмь… Рекомендую и Вам следовать сих богомудрых мужей примеру».

Литургический
опыт пастыря

Старец Лев

О приобщении
Святых Таин

Сам старец приобщался Святых Таин
через две недели в скитской церкви. В письмах к своим духовным чадам он также
указывал на необходимость чаще прибегать к Святому Причащению:

 «Вы изволите писать насчет вашего
отлагательства к таинству исповеди и святому приобщению и что даже духовник
казался вам страшен! Но однако Милосердный Всемогущий Господь изобличил
томящего вас злокозненного врага, всевающего плевелы в вашу незлобивую душу, и
показал вам явственно, что все мнения оказались ложными и непотребными. А
потому положим начало при помощи Господней впредь не отлагать время за время, и
день за день, но с усердием, и благоговением, и упованием да потщимся
приступать почаще к святым и животворящим тайнам!» (Из письма 26 марта
1827(8-?)).

Отвечая на подобный же вопрос в
одном из писем, старец Макарий
говорит о должном для Причастия рассуждении: «Пишете, что Вы приобщаетесь
Святых Таин чрез каждые шесть недель. Ежели так благословил Вам Отец Ваш
духовный, то продолжайте по его назначению; ежели же Вы сами себе так
назначили, то советую Вам лучше приобщаться Святых Таин в посты: в Великий —
дважды, в Петров и Успенский по одному разу, в Рождественский, смотря по вашим
обстоятельствам, раз, можно и дважды. Так приобщаться приличнее, чтобы Ваша
особенность не бросалась в глаза другим и Вы не увлекались бы тонкою гордостью
(Из письма старца Макария).

Молитвенное
правило

«Вопрос: Если я, по случаю
отлучки или какого послушания, не могу иметь другого времени для келейного
правила, как самое позднее, как поступать?

Ответ: Если ты, быв в отлучке,
изнемог, то успокойся; правило оставь, смиряясь, не смущайся о том; а когда
послушание будет умеренное, постарайся совершить твое правило, и получишь от
того не малую пользу. Так однакоже делай до 10 часов; а когда сие время
протечет, то прочитав со вниманием вечерние молитвы, успокойся, творя молитву
Иисусову, доколе уснешь, дабы готовее быть к утрени и к продолжению послушания
на следующий день, если угодно будет Богу благополучно тебя восставить. Но это
должно относиться только к послушникам» (Вопросы ученика (Павла Тамбовцева) и
ответы старца).

О поминовении
на Проскомидии

«О поминовении на Проскомидии
справедливо вам говорила духовная особа, что не должно поминать явно грешников,
пребывающих в заблуждении и расколах: по толкованию учителей церковных, чрез
соединение частиц, вынутых за их имена с Божественною Кровию, не очищение, но
высшее осуждение для них бывает. О грешнике же покаявшемся и полагающим начало
к исправлению можно молиться и подавать на Проскомидию» (Из письма от 31 января
1836 г.).

Опыт
пастыря в создании приходской или монашеской общины

Создание
духовного братства

Настоятель Оптиной пустыни отец
Моисей в 1829 г. передал отцу Леониду духовное руководство братией скита. Тогда
же старец поселился на монастырской пасеке, где ему был отведен домик в
некотором отдалении от скита, чтобы здесь могли бывать все посетители, в том
числе и женщины (вход в скит женщинам был воспрещен).

Уклад жизни в скиту был строгий,
вот как его описывает Игнатий (Брянчанинов), в то время бывший послушником и
учеником старца: «Все скитяне составляли тогда одну духовную семью. Мир и
любовь царствовали в ней. Все отличались глубоким смирением. Каждый старался
превзойти другого в этом отношении. Даже взглядом боялись друг друга оскорбить,
испрашивая прощение при малейшем оскорблении брата. Все сохраняли безмолвие. По
кельям друг к другу не ходили. Некоторые только выходили иногда для уединенных
прогулок в скиту в ночное время. Новоначальных наставляли не столько словами,
сколько примером своей жизни. Благой пример старших братий благодетельно
действовал на них, располагая их к подражанию. На общие послушания выходили все
обязательно (исключая некоторых почтенных старцев). Дрова для топлива келий
собирали сами в лесу. Чай пили только по субботам, воскресным и праздничным
дням, собираясь для этого у старца отца Леонида на пасеке. Самоваров же по
кельям братия не держали. Приготовление пищи по кельям и вообще держание
съестных припасов в кельях было воспрещено. О водке и табаке не было и помину.
Для откровения помыслов все братия ходили ежедневно к Старцу на пасеку после
вечерней трапезы и у него же в келье выслушивали молитвы на сон грядущим.
Больше всего поучал Старец смирению».

Перед отходом ко сну, для чтения
вечернего правила в келье у старца собирались скитские братия для получения
назидания, откровения помыслов, разъяснения возникших вопросов и недоумений.
После чтения Священного Писания — а старец нередко сам читал Евангелие — он
разъяснял смысл прочитанного. Келья батюшки была всегда переполнена, некоторые
из братии, пришедшие с тяжелых послушаний, сидели на полу, все благоговейно
внимали словам старца.

О том, каких правил держался
оптинский старец Лев в обращении с духовными своими детьми, можно видеть из его
наставления своему ученику, Тихоновскому настоятелю отцу Геронтию. «Во-первых,
советую вам возложить себя и вас окружающих Всемогущему Господу и всемилосердой
Его воле, поелику Самим Спасителем сказано в Святом Евангелии: Без Мене не
можете творити ничесоже (Ин. 15, 5). А потому мы и должны внимать сим Христовым
словесам при всяком начинании: если призовем Его всещедрую помощь, то все
благопоспешно устроится и невидимо благодатию Божиею умиротворится.

Также прошу вас и молю, как и
прежде вам советовал, не быть тонким истязателем, но всячески держаться
умеренности. Что потребует исправления, действия употреблять с рассмотрением и
долготерпением».

Однажды говорил со старцем Львом
один настоятель о своей братии и между прочим сказал: «У меня
такой-то примерно живет». Старец вскочил со стульца своего, бросил свое вязанье
и сотворил на себе большое крестное знамение, ударяя с силою
в чело, грудь и оба плеча. «Господи Боже мой! — воскликнул он. —
Сколько  безумной  гордости в малых словах! “У меня!”,
“У меня!”» А что есть у тебя своего? Одни твои грехи, одно твое
бессмысленное тщеславие. Монастырь не твой — преподобного; братия пришли
не к тебе, а ко Христу, Господу своему, чая спасения от Него. Что ты,
подрядчик что ли, а они батраки, 
что  ты мне  рекомендуешь одного из них? Хотя бы ты
сказал: братия наша находят, что такой-то живет так-то. А ты говоришь: у меня!
Господствовать хочешь над братией? Хочешь, чтоб они были твоими крепостными? Да
знаешь ли, за что братия соблазнялись на меня в Белых Верегах? Не за
чванство мое, а напротив, за то, что я держал себя пред ними слишком
просто, что ездил в Брянск в простой телеге, правя иногда сам
лошадью. А им хотелось, как и тебе, чтобы настоятель походил на
барина. Уже и тогда червь честолюбия стал грызть братские сердца. Из них
вышли подобные тебе, а на пользу ли душе было их начальство? Нет, брат,
доброго настоятеля из барина не будет. Следовало бы тебе подражать  отцу игумену 
Моисею хотя удержанием словес и обдуманностью их. Апостол говорит,
что могущий удержать уста силен воздержать и все тело. Помяни мои слова:
не быть и тебе воздержному!» Настоятель краснел, но не оправдывался (Жития
Оптинских старцев. Преподобный Лев).

Новости по теме

Как не утратить радость Воскресения Христова?

Православные христиане празднуют Пасху не один, а целых 40 дней. Этот период – своеобразный «брат-близнец» 40-дневного Великого поста. Но если суть поста – покаяние, внутренняя работа над собой – всем ясна, то для чего нам даны эти особые дни радости, как их правильно употребить?
Вместе с протоиереем Андреем Рахновским мы разбираемся: на что же стоит обратить особое внимание в дни празднования Воскресения Христова? как сохранить пасхальную радость, не растерять ее? что вообще такое духовная радость, должна ли она сочетаться с покаянием, или это вещи противоположные? как отличить радость духа от обычных положительных эмоций? И, главное, как поделиться радостью с окружающими?

«Молитва – главный подвиг христианина» 40 изречений святителя Игнатия Брянчанинова о молитве
Сретенская академия
Святитель Игнатий Брянчанинов называет молитву главным подвигом христианина. Но как молиться правильно? Давайте разбираться, с помощью изречений святителя Игнатия.

«СВЯЩЕННИК — ВРАЧ, А НЕ ВОЛШЕБНИК» Митрополит Лимасольский Афанасий отвечает на вопросы будущих пастырей (+ФОТО)
Митрополит Лимасольский Афанасий
О старце Паисии и проповеди Христа в современном мире, о послушании, монашестве и браке, об истинной Церкви и ее предназначении…

Почти все
древние памятники аскетической письменности, посвященные старческой практике,
уделяют немалое внимание действиям и настроениям ученика. Даже процитированное
выше наставление Оригена обращено, прежде всего, к потенциальному последователю
духовного руководителя и описывает его действия. Действия эти проходят через
два больших этапа. И в этом едины все отцы-аскеты, так или иначе касавшиеся
темы духовного руководства. Суть первого этапа — в поиске старца, порой долгом
и трудном, с полным сознанием ответственности совершаемого выбора. После же
того, как выбор сделан, начинается второй этап. Он заключается во всецелом
послушании избранному наставнику, послушании «даже до смерти»[1].
При этом на первом этапе для ученика главное найти такого старца, который был
бы опытен во врачевании его (ученика) страстей. Можно сказать, ученику надлежит
уловить и своим выбором выявить родство собственного внутреннего устроения и
внутреннего устроения старца. На это указывает уже цитировавшийся выше преподобный
Иоанн Лествичник:

«По качествам
страстей наших должно рассуждать, какому руководителю отдаться нам в
повиновение <…> должно искать <…> руководителей <…> по
нраву и местопребыванию своему приличных нашим недугам»[2].

Понятно,
что этот выбор часто внерационален. В идеальном случае (хотя и не всегда)
будущий ученик ищет указания пути свыше, и получает руководителя как дар от
Бога, в ответ на духовное и душевное усилие со своей стороны. Это изначальное
внутреннее родство руководителя и ученика предполагает бесконечное многообразие
возможных между ними отношений. Они могут быть суровыми и благостными,
спокойными и напряженными, простыми и утонченными по форме… Как говорил
основатель зосимовской традиции старчества преподобный Герман (Гомзин),

«Надо относиться
к ним <к духовным детям>, — говорил он, — по-разному: за что одного
наказать сильно, другого послабее, третьему — только выговорить, а иному,
может быть, покрыть любовью. Ведь люди — разные»[3].

Как
видим, старческое руководство — это двусторонние, сугубо индивидуальные
отношения; результат руководства зависит как от старца, так и от послушника. Руководство
и послушание в старческом окормлении сливаются воедино, так что порой их
невозможно разделить.

Какие
же средства есть у старца для воспитания своего послушника? Прежде всего, это
ежедневное, а если возможно, — и ежечасное исповедание помыслов старцу. Под
помыслами (λογισμοί)
понимаются не
только собственно греховные мысли и переживания, но и любые, в том числе —
добрые и нейтральные, образы, чувства, идеи, появляющиеся на мысленном
горизонте подвижника. Все они должны быть принесены на суд духовному
руководителю. Именно в этой безоговорочной поверке всех своих душевных и
мысленных движений мнением старца и заключается суть делания послушания.
Послушание совершается в этой внутренней работе над собой, а вовсе не в
выполнении экстремальных, странных указаний старцев, которыми изобилуют истории
патериков[4]. Выполнение
этих указаний (поливать сухое дерево, катить огромный камень, бросить мальчика
в воду и т.п.) служит для проверки и выявления уже достигнутой степени
послушания.

Не
менее важно, чем исповедание помыслов, непосредственное воздействие на ученика
живого образа руководителя, более опытного в духовной жизни. На это
проницательно указал В.И. Экземплярский:

«Главная наука <…> состоит, быть
может, не столько в словах и наставлениях старца, сколько в его делах, во
влиянии живой личности»[5].

Поэтому
непременной чертой подлинного старческого руководства, считал киевский
исследователь, было совместное жительство наставника и ученика в одной или соседних
кельях. По той же причине и число учеников у древних старцев было небольшим и
не превышало двух-трех человек[6].

Созерцание
старца в качестве образца христианской жизни, постоянное откровение помыслов,
приучавшее воспринимать указания руководителя как голос собственной совести, —
все это углубляло изначальное внутреннее родство душ учителя и ученика. Об этом
родстве проникновенно пишет монахиня Игнатия[7],
это родство как величайшая ценность было осознано всеми выдающимися школами
русского старчества. Особенно ярко это выражалось в тех ласковых наименованиях,
что не стеснялись употреблять в отношении своих руководителей ученики старцев, а иногда и сами
наставники. Так, круг старца Адриана Югского называл «опытного и духовного
руководителя» нянюшкой. Быть матерью для братии призывал своего
гостя-игумена преподобный Серафим. Матерью
и мамашей вслед за ним именовала
старца зосимовская традиция[8].
Правильные отношения старца и ученика со временем
превращали их в духовную семью, которую невозможно разрушить ни в этом веке, ни
в будущем[9].

---

[1] Свод изречений
святых отцов см.: Экземплярский В.И.
Старчество // Дар ученичества. Сборник / Сост. П.Г. Проценко. М., 1993. С. 177-187 и сл.

[2] Цит. по: Там
же. С. 181.

[3] Варфоломей (Ремов), архиепископ. <Слово>
в 4-ю годовщину по кончине старца схи-игумена Германа] / Подготовка текста,
публикация, вступительная статья и примечания А. Л. Беглова // Альфа и Омега. 1998. № 4(18). С. 130.

[4] Экземплярский В.И. Старчество. С. 152,
154, 185, 206, 214 и др.; Пастырство монастырское, или старчество / Подготовка
текста, вступительная заметка и примечания А.
Л. Беглова и П. Б. Сержантова //
Альфа и Омега. 1999. № 2(20). С. 173-184; Игнатия,
монахиня. Старчество на Руси. М., 1999. С. 19-29. Ср. Экземплярский В.И. Старчество. С. 164 и сл.

[5] Там же. С. 214.

[6] Там же. С. 156
и сл.

[7] См. особенно: Игнатия (Петровская), монахиня. Слово о
старчестве // Альфа и Омега. 1996. № 2/3 (9/10). С. 168-170 и сл.

[8] Сказания о
жизни и подвигах старца Адриана, иеромонаха Югской Дорофеевой общежительной
пустыни. М., 1885. С. 94, прим. *; Летопись Серафимо-Дивеевскаго монастыря
Нижегородской губ<ернии> Ардатовскаго уезда с жизнеописанием основателей
ея: преподобнаго Серафима и схимонахини Александры, урожд<енной> А. С.
Мельгуновой. Составил Архимандрит Серафим
(Чичагов). СПб., 1903. С. 380; ср. Там же. С. 335; Варфоломей (Ремов), архиепископ. <Слово> в 4-ю годовщину по
кончине старца схи-игумена Германа. С. 131; Игнатий (Лебедев),
схиархимандрит. Письма из заключения // Монахиня
Игнатия. Старчество на Руси. С. 239 и сл. Отметим, что духовное руководство
осмыслялось как духовное материнство еще в Новом Завете (см. Ин 3:3-7; Гал
4:19: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в
вас Христос!» и др.).

[9] Ср. «завет» с духовными
дочерьми преподобного Зосимы (Верховского): «Аще не от всего с[е]рдца и д[у]ши
моея о Б[о]зе к вам усердствую дотолико, что даже и в царствїе Б[о]жїе не хощу
без васъ внити, то да лишенъ буду онаго во веки. <…> Сице равно и мы
<…> твои духовныя дщери, во утвержденїе нашего вечностїю связаннаго
духовнаго дружелюбїя съ тобою, и между собою, тако г[лаго]лемъ предъ самимъ
Б[о]гомъ. Аще которая изъ насъ таковыхъ усерднолюбител<ь>ныхъ чувствъ,
дотолико к тебе духовному нашему о[т]цу, или к сестрамъ не имеетъ, что даже
ниже царствїя Б[о]жїя желати наследити единой без другихъ. Или которая из насъ,
аще неоткровенна во всемъ будетъ тебе, или не восхощетъ всегда в повиновенїи
быти у тебе <…> тогда таковая яко неистинствующая, и отпадшая, и
поправшая сей заветъ нашъ пред Богомъ соделанной, да будетъ изглаждена из него,
и лишена нашего съ нею соуза. И прочее да не числится между нами в
нашемъ единодушномъ, вечномъ неразторжномъ о Хр[и]сте содружестве». — Беглов А. «Вечностию неразрушимое
содружество»: Страницы русского старчества XIX
века: преподобный Зосима (Верховский) и его духовная семья в 1818-1825 гг. //
Альфа и Омега. 2001. № 3(29). С. 210-212; Женская Зосимова пустынь. Исторический
очерк / Сост. монахиня Зосима
(Верховская). М., 2008. С. 66-69.

Должно, приняв его [монашеский образ], соблюдать три главные, переданные святыми отцами, правила: веру к духовной матери, совершенное откровение помыслов и совершенное повиновение, и во всем надо постараться отергнуться своего разума и воли, хоть и кажется, что хорошо, что я понимаю или хочу сделать, но этому не верь, а когда подтвердит мать Н., тогда приими за истину (прп. Макарий, 20).

* * *

Всегда несовершен пребывает тот, кто думает, что он сам есть доволен⁶⁶ руководствовать самого себя, итак, потребен другой руководитель, а не мы сами; мы не должны никогда вручать самим себе такое начальство; другому руководителю надо нам посвятить волю свою и ему повиноваться, а не нам самим (прп. Макарий, 20).

* * *

Он [руководитель духовный] – так как никогда не увлекается сладостью страстей наших и не чувствует самолюбия, которое обладает нашей душой, – имеет спокойный ум в рассуждении нас, понуждает нас ежедневно, со вниманием и весьма умеренно и так ведет нас путем спасения (прп. Макарий, 20).

* * *

Господь даровал нам слово Свое, научающее нас в житии нашем, и вразумил богодухновенных отцов наших, прошедших путь жительства монашеского, оставить и нам учение, проходя которое, можем победить врагов наших, борющихся с нами через наши же страсти. Но как бы ни были разумны и старательны, а без видимого руководителя трудно одним подвизаться, и потому отцы уставили чин повиновения старшим и опытным в духовной жизни, дабы, отсекая свою волю и разум, повинуясь во всем руководителям, пришли в навык добродетелей и стяжали бы смирение, которое всю силу вражию сокрушает и все сети и козни его разрушает (прп. Макарий, 20).

* * *

Воистину, только одна вера их [руководимых] есть для них руководство, ибо когда в простоте сердца с верой предают себя в послушание, то Сам Бог руководствует ими и через наше недостоинство, а буде кто с испытанием, с самочинием и с лукавством приступает, то и пророка Бог обезумит сказать ему против развращенного сердца его (прп. Макарий, 20).

* * *

В чем мог, я его предостерегал, и в настоящее время не беру на себя такой обязанности, чтобы те, которые просят моего совета, непременно исполняли, а предоставляю их свободной воле, да и тех, которые имеют близкое сожительство и сношение со мной, не могу понудить, а всякий по мере своего произволения и веры – или получает пользу, или напротив, и это зависит не от меня, а от них, а кольми паче живущие в дальнем расстоянии и в год раз или два пишущие, а еще и без произволения – могут ли пользоваться, не знаю, да и что я значу, сам подверженный немощам душевным и телесным (прп. Макарий, 20)?

* * *

Хотя чувствуешь себя и немощной, а все приходящим, по вере, возвещай путь спасения, да поне сим устыдишься самой себя; и случающиеся попущением Божиим скорби приемли яко должница, обвиняя себя и не ропща на других (прп. Макарий, 20).

* * *

Не имея никого окормляющего, или, по-твоему, с кем бы душу отвести, – паче должна читать книги и окормляться ими с призыванием Божией помощи (прп. Макарий, 20).

* * *

Ежели нет руководителя человека, может руководствовать своя совесть и разум. В случае же скудости разума, может наставиться от Писания. Писания ли здраво не может разуметь, может, по совету святого апостола Иакова, обращаться к Богу и молиться об этом. Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и и без упреков, – и дастся ему (Иак. 1, 5) (прп. Моисей, 20).

* * *

Основание скита не ограничится созиданием только стен или внешним управлением скита, но вместе предлежит управлять и душами братий и руководить их духовно по правилам святых отец в вечное спасение; то как вы находите себя, достаточны ли будете для такового управления и окормления братий (прп. Моисей, 20)?

* * *

Без поддержки, т.е. духовного руководства старца, в монастыре не проживешь. Ты вот про меня говорил другим. Что бы я тебе ни говорил, другим не передавай. А если будешь поступать по-своему, то ко мне и не ходи (прп. Амвросий, 2, ч. 2).

* * *

Можешь и ты ходить к матери казначее со своими нуждами. Руководить – дело трудное, а слово на пользу души она не откажется сказать тебе, только спрашивай со смирением и принимай с верой, и Господь внушит ей сказать для тебя полезное (прп. Иосиф, 19).

* * *

Постепенно нужно проходить иноческое житие – это наука из наук. Как всякую науку необходимо проходить, изучать под руководством более или менее опытного в этой науке человека, так и здесь необходимо держаться своего старца. Но «единого достоит вопрошати», ибо может произойти духовное разделение (прп. Варсонофий, 20).

* * *

Гоголя называли помешанным. За что? – За тот духовный перелом, который в нем произошел и после которого Гоголь твердо и неуклонно пошел по пути богоугождения, богослужения. Как же это случилось? В душе Гоголя, насколько мы можем судить по сохранившимся его письмам, а еще больше по сохранившимся рассказам об его устных беседах, всегда жила неудовлетворенность жизнью, хотелось ему лучшей жизни, а найти ее он не мог. «Бедному сыну пустыни снился сон…» – Так начинается одна из статей Гоголя… и сам он, и все человечество представлялось ему в образе этого бедного сына пустыни. Это состояние человечества изображено и в Псалтири, там народ Божий, алча и жаждя, блуждал в пустыне, ища града обительного, и не находил.

Так и все мы алчем и жаждем этого града обительного, и ищем его, и блуждаем в пустыне…

Гоголь… удостоился мирной христианской кончины. Как же он достиг этого? – Был в Москве один дом, где собирался весь цвет, все сливки, так сказать, общества того времени, но не аристократического общества, а общества интеллигентского. Это был дом историка Погодина. Речи там велись чаще всего на тему о богоугождении. В те времена интересы интеллигентного человека, общества были несколько иные, чем теперь. Безбожников почти не было, были сомневающиеся, и о Боге, и о Царствии Небесном много говорили.

Случилось и Гоголю быть у Погодина. Со свойственной ему экзальтированностью Гоголь много говорил о своих исканиях, о том, что жить так, как он живет, невозможно, а как надо жить, он не знает.

– Читайте Евангелие.

– Читал, оно-то и сказало мне, что так жить нельзя, но как перестроить жизнь, как сделать ее святой, я не знаю.

– Однако было много людей, угодивших Богу, читайте жития святых, особенно жития преподобных…

– Читал и жития. И вот на что наткнулся. Много было святых, все они устремлялись к Богу, но шли к Нему разными путями. Представьте себе круг. В середине его, в центре, сходится множество радиусов, идут они все к одной точке, но с разных концов – одни сверху, другие – снизу, справа, слева. Центр – Христос, радиус – люди святые, идущие к Нему разными путями: один спасался путем смирения, другой – терпения, третий – рассуждения, и все этими разными путями пришли к Богу. И я хочу идти к Богу, и не могу найти пути к нему, и человека не имам.

Гоголь здесь разумел евангельское сказание о расслабленном при Силоамской купели…

Под образом этого расслабленного можно разуметь все больное, расслабленное, бедное человечество, зараженное первородным грехом и ждавшее себе исцеления.

Томилось человечество, а Бог смотрел на него… И долгие века люди ждали этого Человека и томились, подобно силоамскому расслабленному. Но вот пришел Богочеловек и искупил человечество, очистил его от первородного греха. А между тем мы опять заблудились, опять ждем человека, который властно повел бы нас на источники воды живой.

Так томился и Гоголь и высказывал это свое томление у Погодина.

– Теперь-то я понял, чего Вам надобно, Николай Васильевич, – говорил хозяин, – человека Вам надобно, так ли?

– Поняли, только теперь поняли? Не можете ли Вы мне помочь? Можете ли указать такого человека?

– Да! Такой человек есть!

– Где же искать его?

– Надо ехать в один монастырь…

При этом слове Гоголь сразу нахохлился.

– В монастырь? Да что можно услышать в монастыре? Бывал я в Италии у католических монахов, нет, не дали они мне удовлетворения.

– И все-таки я Вам повторяю – съездите в этот монастырь!

– В монастырь, в монастырь… ну, хорошо, в какой же?

– Он называется «Оптина Пустынь» и находится в Kалужской губернии. Это не так уж далеко от Москвы. Вы человек холостой, семьи у Вас нет (известно, что Гоголь не женился) и при выдаваемой Вам по приказанию государя пятитысячной пенсии эта поездка не будет для Вас непосильной. В Оптиной есть один старец, иеросхимонах Макарий, вот с нимто вы и поговорите. Это и есть тот человек, которого вы ищете.

– Макарий? Что-то я никогда этого имени не слышал.

– Вот то-то и горе, что вы не знаете этого человека. Мало ли лиц вы видели, мало ли представителей искусства и науки встречали, сколькими художественными произведениями любовались…

– Да, да, я был в Риме, был, по совету своих знакомых, в Дрездене, и что за чудесные минуты пережил, рассматривая произведения старинных мастеров… стоял перед Мадонной Рафаэля, да и мало ли еще пришлось видеть произведений искусства…

– Вот видите, многое пришлось вам видеть, а гения искусства из искусств жизни по Боге – старца отца Макария не знаете!

– Хорошо, послушаюсь Вас, слышите? Поеду, положившись не на Вашу ученость, а доверяя Вашей искренности.

И поехал. И прибыл в Оптину…

Есть предание, что старец отец Макарий предчувствовал приход Гоголя. Говорят, он был в то время в своей келье (кто знает, не в этой ли самой, так как пришел Гоголь прямо сюда) и быстро, ходя взад и вперед, говорил бывшему с ним иноку:

– Волнуется у меня что-то сердце. Точно что необыкновенное должно совершиться, точно ждет оно кого-то

– Отче, что же может случиться такого необыкновенного?

В это время докладывают, что пришел Николай Васильевич Гоголь.

В Евангелии рассказывается, что при приходе эллинов к Иисусу Христу Он возрадовался духом и произнес: Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем (Ин. 13, 31). Так, вероятно, и старец Макарий предчувствовал великое прославление, но не себя, а гениального писателя Николая Васильевича Гоголя.

– Проси! – и Гоголь у старца, и начинается беседа.

Без свидетелей происходила она, никем не записана, но Бог присутствовал здесь невидимо во время ее, и Божественная благодать преобразила душу Гоголя.

Как бы я желал, да и вы, я думаю, не отказались бы послушать эту замечательную беседу великого старца с великим писателем. Вероятно, была она весьма содержательна и представляла величайший интерес.

Старец Макарий обладал в высшей степени даром властного слова, и речи его оказывали громадное влияние на душу слушателя. Выйдя от старца, Гоголь говорил:

– Да, мне сказали правду, это единственный из всех до сих пор известных мне людей, кто имеет власть и силу повести на источники воды живой.

И Гоголь переродился, он сам говорил:

– Вошел я к старцу одним, вышел – другим (прп. Варсонофий, 29).

РУКОДЕЛИЕ

Не надейся на то, что можешь успеть более в рукоделии, оставляя божественную службу, напротив, более будешь иметь скорость и успеха, когда будешь тщиться о благоугождении Божием (прп. Лев, 20).

* * *

Пишете, что по слабости глаз не можете заниматься тонким рукоделием, и просите меня назначить вам какое-нибудь послушание. От скуки можете вязать чулки или иное что подобное (прп. Амвросий, 20).

Прозорливые старцы

Первыми старцами были святые апостолы

— Батюшка, как бы Вы могли объяснить, что такое подвиг старчества?

— Я думаю, что первыми старцами были святые апостолы. Кроме проповеди публичной, о которой повествуют Деяния апостолов, они очень много учили один на один, то есть воспитывали своих духовных чад; а дальше этот подвиг: непосредственно учитель — ученик, старец — послушник — стал передаваться другим поколениям. Особенно много о старчестве повествуют древние патерики. Как только появилось монашество, этот подвиг обрел свою форму более явственно. Некоторые говорят, что старчество появилось совсем недавно, приводят в пример прп. Паисия Величковского и утверждают, что это его ученики насадили старчество в России.

Это не совсем так. Старчество было всегда, потому что всегда было духовное руководство, и старец — это, собственно, совершенный, святой духовник, человек, непременно обладающий дарами благодати Духа Святаго. Поэтому в аскетической литературе есть такое понятие — духоносный старец, то есть старец, в котором пребывает Святой Дух и благодатные дарования которого служат ближним.

Дарования могут быть разными. Несомненно, старец должен иметь дар рассуждения, о котором мы уже говорили. Я думаю, что все подлинные старцы обладали и даром прозорливости. Прозорливость — это способность видеть внутреннее состояние человека, его мысли, чувства, переживания, намерения, чтобы этому человеку помочь принести покаяние, открыть ему волю Божию. Многие старцы обладали даром пророчества, то есть они видели будущее, судьбы Божии и волю Божию о конкретном человеке или даже о многих людях, о целом народе, государстве, поэтому они возвещали пророчества царям и, естественно, учили, как избежать бедствий и как привлечь милость Божию, Божию благодать на народ.

Старчество — очень глубокое духовное явление, о нем можно очень много говорить, потому что этот вид святости удивительный и таинственный.

— Наверное, мало кто из нынешнего поколения действительно видел своими глазами живого старца, живой сосуд благодати Божией. По каким примерам, по каким книгам современный человек может сориентироваться, чтобы составить себе правильное представление о настоящем старце, чтобы не ошибиться?

— Некоторое представление о том, каким было настоящее монастырское старчество, можно получить из патериков и жизнеописаний древних святых, из творений Святых Отцов: прпп. Иоанна Лествичника, аввы Дорофея, Исаака Сирина, Макария Великого и других учителей монашества.

Но, конечно, нам более близки проблемы современности. Мы можем получить более полное представление о старчестве из жизнеописаний и наставлений старцев более близкого нам времени: преподобного Серафима Саровского, Глинских, Саровских, Валаамских, Оптинских старцев.

Оптинское старчество интересно тем, что оно стало традицией: как появились там в начале XIX века старец Моисей и старец Лев, так эта благодать передавалась от старца к старцу до XX века. Последним Оптинским старцем был преподобный Никон (Беляев), но ученик старцев, преподобный Севастиан Карагандинский, скончался уже в конце 50-х годов, то есть Оптинское старчество полтора века служило миру (кстати, в нашем храме есть частицы мощей Оптинских старцев и старца Севастиана). Не исключено, что и у отца Севастиана остались ученики, но они пока сокровенны.

Также вполне можно считать старцами святителей Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника, ибо, кроме того, что они несли святительский подвиг и были духовными писателями, оба были духоносными наставниками. Святитель Игнатий управлял святой обителью, был благочинным монастырей и с помощью своих писем окормлял духовных чад: из писем видно, насколько глубоко было его понимание духовного окормления и что это было действительно святое окормление. То же самое можно сказать и о святителе Феофане. По милости Божией, письма обоих подвижников дошли до нашего времени; это голос старцев, обращенный к нам из глубины веков, и мы можем назидаться их писаниями.

— Отец Сергий, а кого можно еще назвать старцем в XX веке?

— До 70-х годов XX века дожил иеросхимонах Стефан (Игнатенко), удивительный старец, обладавший духовными дарованиями. О нем можно почитать в книге «Жизнеописание иеросхимонаха Стефана (Игнатенко)». К нему ездила братия Троице-Сергиевой Лавры.

Конечно, совершенно удивительный человек — игумен Никон (Воробьев), который умер в 1963 году. Он пять лет отсидел в лагерях, потом всю жизнь подвергался преследованиям и гонениям. Он, собственно, и в монастыре никогда не жил, вырос на приходах, на отеческих писаниях, с великим благоговением относился к Святым Отцам, особенно же почитал святителя Игнатия (Брянчанинова).

Конечно, подлинным старцем был отец Серафим (Тяпочкин), о котором мы еще поговорим подробнее.

— Сейчас уже нет духоносных старцев?

— Думаю, это тайна. Святость в Церкви была и будет всегда. До конца веков будут святые люди, до конца веков будут различные служения святости, и старчество — это одно из таких служений.

В разные времена святость принимает разные виды и формы. Недавно была эпоха мучеников. В обычной, будничной, жизни и подумать было нельзя, что эти люди станут святыми мучениками. Однако Господь послал им этот подвиг, и они достойно перенесли все страдания за Христа, получив мученический венец. Их были десятки тысяч.

Господь, если захочет, может даровать нам любой вид святости. И поскольку старчество — необходимый для полноценной жизни Церкви вид святости, думаю, что в той или иной форме оно будет существовать, пока будет существовать Церковь. Может быть, современные отцы, которые руководят нашим спасением, отличаются от Отцов золотого века монашества (IV–VI вв.), но есть люди очень достойные, хотя их и немного. В России, наверное, это архимандрит Кирилл (Павлов), архимандрит Иоанн (Крестьянкин). Я с ними общался, очень много хорошего и доброго о них слышал. Многие получили большую пользу от общения с ними. Но насколько они старцы, насколько они духоносны, это судить не нам, людям. Это знает только Господь. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным (Мф. 10, 26).

Настоящие старцы всегда тяготились большим наплывом посетителей, и мы знаем, что еще преподобный Макарий Великий имел в своей келье подземный ход: когда он видел, что идут мирские люди, он быстренько убегал из своей пещеры в другую пещеру, чтобы его не могли найти.

Я спрашивал у отца Тихона Пелеха, от всех ли убегал преподобный, и он мне ответил: «Думаю, что не от всех, а именно от людей мирского духа, которые к нему шли как к некоему фокуснику с какими-то земными вопросами, отнюдь не за назиданием. А тем, кто, ведомый Богом, шел со своими духовными проблемами, он никогда не отказывал».

Наверное, пройдет какое-то время, и величие дарованных нам Богом подвижников откроется. Например, еще при жизни отца Серафима (Тяпочкина), было понятно, что он великий человек. Но чем больше лет проходит с момента его кончины, тем это становится явственнее. Возможно, в будущем мы будем прославлять как духоносных великих отцов ныне живущих известных наших духовников. Но знает это один Господь.

И еще надо помнить, что сегодня вместо настоящих духоносных старцев дьявол часто присылает каких-то актеров. Актеров я видел много. К сожалению, эта игра в старцев очень распространена; некоторые искренно заблуждаются, а некоторые это делают из меркантильных интересов, и они, как никто, наносят вред верующим, особенно неискушенным, еще не утвержденным в вере.

Поэтому, с одной стороны, не спешите верить всем подряд, с другой стороны, не теряйте надежды: если есть Божия воля и вам это полезно, то настоящий духовник обязательно встретиться в вашей жизни. Кроме того, следует помнить, что порой обыкновенный священник может дать ответ на все вопросы, и не нужно искать чудотворца, ехать в Египетскую пустыню или в Иерусалим. Если мы, по милости Божией, находим человека достойного, к которому у нас возникает доверие, то это общение нужно ценить и беречь.

Встреча со старцем сейчас — скорее исключение из общего правила, потому что далеко не все к ним попадают. Если бы миллионы людей пришли к отцу Кириллу (Павлову), то он, конечно, не смог бы принять всех, хотя некоторым все-таки удается с ним общаться.

И если не послал нам Господь старца, то будем довольны духовником, который у нас есть. Если уже сложились отношения c духовником и мы удовлетворены его руководством, я бы не советовал искать кого-то еще, «бегать по старцам». Но повторюсь, другое дело — поехать к старцу, чтобы решить какой-то серьезный вопрос. Думаю, на это и духовник благословил бы; я знаю духовников, которые отправляют своих духовных чад с какими-то важными вопросами к более сильным, с их точки зрения, духовникам. А так можно всю жизнь проискать старцев и при этом пройти мимо того, кого послал нам Бог.

— Что делать, если человек нашел духоносного старца, но ездить к нему может редко, например, раз в полгода? Нужно ли искать духовника где-то поблизости?

— Я в свое время задавал этот вопрос моему духовному отцу, батюшке Серафиму (Тяпочкину). Он мне сказал, что исповедоваться можно у кого угодно, но совета лучше спрашивать у кого-то одного. При этом с текущими вопросами он разрешал обращаться к другим духовникам в Лавре (он сказал, к кому именно), ибо я жил недалеко оттуда. Я так и делал.

К старцам принято ездить по каким-то важным, судьбоносным вопросам: жизни и смерти, выбора дальнейшего жизненного пути — монашество или женитьба. Почитайте воспоминания старцев, на какие вопросы они отвечали, почитайте письма Оптинских старцев.

С другой стороны, конечно, чем чаще мы у них бываем, чем больше спрашиваем, тем лучше. К отцу Серафиму ездил один иеромонах, который спрашивал даже о том, как ехать домой: поездом или самолетом. Я поинтересовался, зачем такие вопросы задавать и старца беспокоить, ведь к нему столько народу приезжает, у него сил мало. А он ответил: «Знаешь, я боюсь не спросить. Вот сейчас решу самочинно, что надо на самолете лететь, а надо бы на поезде ехать, и что-нибудь случится, могу и до дома не доехать; а если батюшка благословит определенно, тогда я буду спокоен, буду знать и верить, что по благословению старца все будет хорошо».

— Можно ли просить духовного руководства у старца по совету третьих лиц, не будучи знакомым со старцем?

— Если Вам расскажут что-то об этом старце и у Вас возникнет к нему доверие, то можно съездить и познакомиться, поговорить и посмотреть, а уж потом решить: проситься в духовные чада или нет. У меня тоже так было.

Даже лучше быть учеником ученика, чем творить свою волю, как говорит преподобный авва Дорофей. Если у Вас нет возможности обращаться к высокодуховному руководителю, но если Вы знаете каких-нибудь священников, которые сами окормляются у достойного духовника, то лучше спрашивать их совета, пока Вы не найдете постоянного духовного отца.

Мне сейчас часто приходится советоваться с одним человеком, которому я очень доверяю, но не имею возможности бывать у него. Я бывал у него раньше, общался с ним, он меня знает, и я передаю свои вопросы батюшке через третье лицо. Батюшка их читает и передает мне ответы через это же лицо. Я этому третьему лицу вполне доверяю, и эти ответы порой мне очень помогают.

na-lazarevskom.ru

---

  Предыдущий материал

Следующий материал  

Смотрите также по этой теме:

Если бы я был «старцем»…
(Протоиерей Александр Шмеман)

О духовнике и старцах
(Протоиерей Владимир Воробьев)

О духовном наставнике
(Профессор Алексей Осипов)

Духовничество: ошибочное восприятие
(Игумен Петр (Мещеринов))

Лжестарчество и тоталитарность
(Священник Дионисий Дунаев)

Подлинный старец бережно относится к каждому человеку
(Патриарх Московский и всея Руси Алексий II)

Хотят ли духовные чада взрослеть?
(Протоиерей Николай Балашов)

Доклад был прочитан в 2008 году на Международной научно-богословской конференции Московской духовной академии «Русская патрология».

Постановка проблемы

Вопрос о положении старчества вообще и русского старчества в частности в церковной традиции на первый взгляд может показаться неуместным. Неужели русское старчество периода самого своего расцвета не имело святоотеческого сознания? Неужели оно не питалось токами Предания? Сегодня мало у кого могут возникнуть такие вопросы. Однако совсем иначе смотрели на это современники описываемых событий. Вспомним, какое

количество страниц посвящено именно доказательству святоотеческих корней старческого руководства, его вполне церковного характера в первых жизнеописаниях старцев Оптиной пустыни и первых теоретических работах, посвященных старчеству. К этим произведениям можно присовокупить и писания самих русских старцев первой трети XIX века, например, преподобного Зосимы (Верховского)[1]. Названные и многие другие памятники русской аскетической письменности представляют собой буквально апологетику старчества. Эта – как нам сейчас представляется – сугубо православная практика на протяжении всего XIX века нуждалась в апологии, в защите. И такие апологетические выступления появлялись не на пустом месте. Они были ответом на критику, сомнения и упреки, исходившие на протяжении всего рассматриваемого периода из самых разных кругов – от высокопоставленных церковных иерархов до простых новоначальных иноков и инокинь, задававших вопросы о необходимости для них безоговорочного послушания старцу.

Действительно, вся история русского старчества XIX – начала XX веков окружена конфликтами разной природы и разного характера. Можно сказать, что эти конфликты развиваются по нескольким направлениям. Первая линия таких конфликтов – это отношения старцев с епархиальной центральной церковной властью. Яркий пример такого рода конфликтов дает нам жизнь первого оптинского старца преподобного Льва (Наголкина), духовного внука великого делателя старческого руководства – преподобного Паисия (Величковского). Постоянное перемещение по распоряжению архиереев из одного монастыря в другой, строгие указания, имеющие целью ограничитьдоступ паломников к старцу уже после водворения в Оптину пустынь, непосредственные словесные столкновения с калужским преосвященным – постоянный фон жизни преподобного Льва. Вместе с тем, как прекрасно показала в своей недавней работе И.П. Коровушкина-Пярт, старчество продолжало быть «неудобным» явлением для вышестоящих церковных властей не только на самом раннем этапе своей истории, но и в начале ХХ века. Так, Святейший Синод предпринимал специальные расследования деятельности (прежде всего – хозяйственной, но не только) известных в это время духовных наставников – преподобных Гавриила (Зырянова), старца казанской Седмиезерной пустыни и Германа (Гомзина), возобновителя старчества вСвято-Смоленской Зосимовой пустыни. В обоих случаях расследования закончились удалением старцев из их обителей (в случае с преподобным Германом удаление оказалось временным)[2].

Еще одним направлением конфликтов были отношения между старцами и окрестным белым духовенством. Один из самых ярких примеров такого рода столкновений содержится в переписке Калужской духовной консистории и Оптиной пустыни за 1869 г., отложившейся в калужском областном архиве. Тогда несколько священников Козельского уезда во главе со своим благочинным выдвинули против оптинцев очень тяжелые обвинения в связи с тем, что те окормляли находившуюся под епитимьей крестьянку Ефросинью. Ниже мы вернемся к этой переписке[3]. Наконец, потенциально конфликтными были и взаимоотношения старцев с их учениками. Наверное, наиболее драматичный конфликт такого рода разворачивался в 1823-1825 гг. в сибирском городке Туринске между преподобным Зосимой (Верховским) и некоторыми представителями его духовной семьи (матерью и дочерью Васильевыми). Сердцевина этого конфликта – вопрос о месте и роли духовного наставника-мужчины в женской монашеской общине. Этот конфликт закончился изгнанием старца из монастыря вместе с верными ему ученицами[4].

Даже это конспективное перечисление конфликтных ситуаций, возникавших вокруг старцев в XIX – начале XX века, показывает, что их последователям приходилось доказывать, обосновывать святоотеческое сознание русского старчества. Когда же на рубеже веков старчество стало в России предметом богословских штудий, своеобразие русского старчества по сравнению с древним восточным настолько бросалось в глаза первым исследователям, что они пришли к выводу о существовании двух совершенно разных явлений – русского и древнего восточного старчества. Святоотеческий характертеперь уже именно русского старчества снова был как бы поставлен под вопрос[5]. Болезненным фоном для этих сомнений было первое столкновение отечественного церковного сознания с псевдостарчеством, которое тогда ассоциировалось прежде всего с именем Григория Распутина. Это был самый яркий и известный всем пример[6]. Но он не был единственным. Перед самой революцией разгорелся скандал вокруг женской Иверо-Алексеевской общины в Туапсе, основатели которой оперировали понятием «старец» в корыстных и неблаговидных целях[7]. Это был характерный и острый симптом нового заболевания: к началу ХХ века значение и смысл старческого руководства девальвировались, этим словом обозначали слишком многое, им как ширмой прикрывались люди, далекие от святоотеческого сознания и от подлинного монашеского делания. Опыт столкновения с псевдостарчеством был настолько болезненным, что один из первых исследователей старчества В.И. Экземплярский считал возможным и даженеобходимым вынести безоговорочное и категоричное заключение:

«О старчестве же вне монастырей другого ничего нельзя сказать, как только то, что это просто религиозно-коммерческое предприятие, ничего общего не имеющее ни со старчеством, ни с православием вообще»[8].

Сегодня мы снова находимся в аналогичной ситуации. Смысл и образы старческого руководства в обыденном церковном сознании в наше время крайне размыты, и это снова открывает возможность спекулировать на них. В этой связи вопрос о святоотеческом характере русского старчества приходится поставить вновь. Для ответа на него, прежде всего, необходимо попытаться дать определение старческого руководства.

В поисках определения

Церковная литература XIX-ХХ веков при всей актуальности проблемы старческого руководства не давала развернутого, богословски выверенного определения старца и старчества. Писавшие об этом явлении отталкивались от существовавшего церковного и монастырского опыта, от тех образов старцев, которые давала русская действительность. Как правило, старцем именовали опытного монаха, наделенного особой харизмой, принимавшего для духовной беседы самый широкий круг посетителей, как монахов, так имирян[9]. В чем суть этой собственно старческой харизмы – не определялось, описывались примеры конкретных старцев, прежде всего духовных наставников Оптиной пустыни. Апологетический характер этих произведений заставлял их авторов делать акцент на исключительных дарах, которыми были отмечены первые старцы, – на их прозорливости, даре слова и исцеления. Вместе с тем оставалось не вполне ясным, должен ли старец обязательно быть носителем священного сана, могут ли быть настоящие старцы вне монастыря и вообще вне монашества и так далее. Другим способом дать определение старчества было использование аналогий, как это сделал (используя изречение архиеп. Никанора (Бровковича)) в первых строках своего сочинения «Древнехристианские и оптинские старцы» иеромонах (будущий митрополит) Трифон (Туркестанов): «Кто первый старец? Ветхий деньми Бог…»[10]. Очевидно, что при такой аналогии понятие старца и старчества оказывалось предельно широким, сливаясь с иерархическим, священническим служением вообще (ведь архиеп. Никанор говорил, прежде всего, о священстве).

Попытки точнее определить суть старческого руководства были предприняты уже в ХХ веке авторами, работавшими в эмиграции, особенно – И.К. Смоличем и И.М. Концевичем. Их заслуга состояла, прежде всего, с том, что они начали рассматривать старчество в более широком контексте православной аскетики[11]. Так, И.К. Смоличначинает свой труд с того, что рассматривает русское старчество в контексте старчества византийского, показывая укорененность его в православной аскетике и вместе с тем подчеркивая, что русское старчество – это не этнографический атрибут разрушенной революцией русской жизни, а одна из ветвей гигантского древа христианской аскетики и мистики. Смолич указывает на связь старчества с учением об обожении и ставит его в ряд

других аскетических практик Православной Церкви – умной молитвы и внешнего делания монаха[12].

Еще более последовательно рассматривал старчество в контексте православной аскетики И.М. Концевич. Две свои книги («Стяжание Духа Святаго в путях Древней Руси» (1952) и «Оптина пустынь и ее время» (1970) – незаконченный труд, вышедший уже после смерти автора (†1965)[13]. Концевич воспринимал как две части единого труда по истории Оптиной пустыни и старчества вообще[14]. Свою первую работу он начинает с описаниясамой сердцевины духовного делания христианина – учения о борьбе со страстями и с описания центрального орудия подвижника в этой борьбе – практики духовного трезвения. Суть ее состоит в том, чтобы противостать греху в самом начале его действия: оградить сердце подвижника от проникновения в него греховных помыслов (распространенный в аскетической письменности образ ума – стража сердца) и тем самым приготовить его для того, чтобы в нем мог обитать Дух Божий. Ведется эта напряженная, многолетняя внутренняя работа, как пишет И.М. Концевич, с помощью двух главных орудий. Первое из них – молитва, прежде всего Иисусова. Второе – практика проверки всех движений своей души мнением более опытного подвижника, то есть старческое руководство, выражающееся особенно последовательно в регулярном исповедании (откровении) помыслов. Таким образом, старчество – это один из путей духовного трезвения, вместе с молитвой ведущий человека к бесстрастию[15].

Особенно наглядно эта роль духовного руководства показана в сказании о преподобном Досифее, юном ученике аввы Дорофея, самоотверженным послушанием старцу в короткое время достигшем той же духовной высоты, что и великие подвижники их монастыря[16].

Сделав в первом своем труде столь многообещающие выводы, в книге об Оптиной пустыни И.М. Концевич, как ни странно, фактически отошел от своего первоначального взгляда и дал новое определение старчества, попытавшись связать его с пророческим служением древних христиан. По его мнению, старцы – прямые продолжатели служения тех пророков, которые упоминаются в Деяниях и Посланиях апостольских, поскольку и те и другие «назидали, увещевали и утешали» верующих (1 Кор 14:3), предсказываябудущие события[17]. Нетрудно заметить, что в такой точке зрения эмигрантский историк и богослов вернулся к мотивам ранней апологетической литературы о старчестве, делавшей акцент на прозорливости и чудотворчестве старцев[18]. Это был явный теоретический регресс не только по отношению к более ранней работе самого Концевича, но и по отношению к трудам его предшественников и современников, в частности, к эпохальной статье-докладу киевского богослова В.И. Экземплярского «Старчество» (1917).

Духовное руководство как элемент христианского аскетизма

В своей эпохальной статье-докладе «Старчество» (1917), проанализировав свидетельства древних памятников православной аскетики, прежде всего, патериковых повествований о старцах Египта, киевский богослов В.И. Экземплярский уловил важную деталь в облике старца, не отмечавшуюся другими авторами: старец – далеко не обязательно чудотворец и прозорливец, более того, чтобы достойно выполнять свой долг перед послушником, старец не обязательно должен быть человеком, достигшим бесстрастия. Более важно, чтобы он был опытен в борьбе со страстями, которыми пленен его послушник. Мы говорили выше, что в предшествовавшей В.И. Экземплярскому апологетической по отношению к старчеству литературе образ старца рисовался почти исключительно в превосходных выражениях, как образ святого боговидца и чудотворца. Разумеется, такой образ основывался на высказываниях святых отцов, которые (не без красочной византийской риторики) описывали отчасти идеального руководителя, отчасти – те чувства, которые преданный послушник испытывает к своему наставнику. В.И. Экземплярский обратил внимание на другие высказывания аскетов, указывающие, что в подлинном старце опыт борьбы со страстями гораздо важнее даров чудотворства и прозорливости. Эти дары порой могут даваться и «туне», без духовной борьбы, только лишь за чистоту сердца, которая, однако, еще не делает подвижника опытным руководителем, то есть старцем. Вот, например, несколько цитат из писаний святых отцов, которые приводит В.И. Экземплярский:

«По качествам страстей наших должно рассуждать, какому руководителю отдаться нам в повиновение <…> Не должно искать таких руководителей, которые бы имели дар пророчества или прозрения, но прежде всего, истинно смиренномудрых, и по нраву и местопребыванию своему приличных нашим недугам» (преподобный Иоанн Лествичник). «Такого учителя надлежит нам взыскать и обрести, который сначала слышал бы все это в слове и научился тому со слов, а потом научен был Духом через деяния и опыт» (преподобный Симеон Новый Богослов).

Об этом же говорят и авторы-аскеты новейшего времени[19]. Таким образом, опытность в борьбе с грехом, в борьбе со страстями, понимание последовательности и закономерностей духовного восхождения – ключевая характеристика старца. Она же указывает на главную его функцию как помощника в духовной жизни, проводника по основным ее этапам. Старец не оракул, и дар прозорливости вовсе не обязателен для подлинного руководителя. Исходя из этого, мы можем сегодня дать рассматриваемому явлению такое определение.

Старчество – это православная аскетическая практика, заключающаяся в обращении новоначального инока к духовному руководству более опытного подвижника. Под аскетическими практиками при этом понимаются конкретные виды духовного делания, ведущего христианина к соединению с Богом. Среди христианских аскетических практик можно назвать молитву (частную и литургическую), духовное окормление (старчество), молитвенное чтение Священного Писания и писаний святых отцов, внешние подвиги (пост, бдение, поклоны, ношение вериг и так далее). Для церковного Предания нехарактерна абсолютизация какой-то одной из этих практик, они воспринимаются как орудия духовной брани, средства для достижения конечной цели – спасения. Все они были известны в новозаветные и первохристианские времена (о чем ниже мы скажем подробнее)[20].

Старческое окормление – одна из таких аскетических практик, один из путей духовного трезвения. В истории православной аскетики старчество никогда не выступало как отдельное изолированное делание, но существовало в комплексе с другими аскетическими практиками: молитвой, внешними подвигами (постом), молитвенным чтением и так далее. Не случайно расцвет старческого руководства часто шел бок о бок с расцветом других аскетических практик, как это наблюдалось, например, в монастырях преподобного Паисия Величковского. Главная характеристика старца – это его опытность в духовной брани; все другие благодатные дары факультативны и не обязательны, более того – могут быть бесполезны и даже вредны при отсутствии главного: опыта и рассуждения.

Когда возникло старчество?

Вопрос о времени возникновения старческого руководства как особой аскетической практики в научном плане был впервые поставлен В.И. Экземплярским. Он прямо связывает возникновение старчества с рождением монашества в IV веке. Для него старчество – сугубо монашеская практика, иногда раскрывающая себя и для мирян, но созданная и хранимая только иноками. Эта точка зрения получила довольно широкое признание.

Вместе с тем большое внимание историческому развитию старчества уделяет автор еще одного труда, созданного в первое послереволюционное десятилетие. Речь идет о курсе лекций, прочитанных в 1927 году неким автором (возможно, будущим епископом Николаем (Чуфаровским) в Варшавской духовной академии в рамках дисциплины «пастырское богословие» и называвшимся «Пастырство монастырское, или старчество»[21]. Автор этих лекций делает интересные наблюдения. Так, он не связывает возникновение старчества с рождением монашества, как это делал В.И. Экземплярский, и как это будут делать почти все последующие авторы. По его мнению, старчество, как и другие формы древнехристианского аскетизма, существовало задолго до появления

монашества. В подтверждение этого автор «Пастырства монастырского» приводит замечательное высказывание Оригена, где, как позднее у отцов-аскетов, в деталях (выбор старца, исповедание помыслов, послушание) описан механизм старческого окормления. Вот это наставление церковного писателя первой половины III века, цитируемое автором «Пастырства монастырского»:

«Смотри, как Божественное Писание поучает нас, что не должно таить греха внутри. Как имеющие несваренную пищу или обремененный мокротами желудок, когда сблюют, получают облегчение, так и согрешившие, когда скрывают и удерживают в себе грех, чувствуют внутреннюю тягость и почти задыхаются от флегмы или мокроты греховной, но когда он сам себя обвиняет и исповедуется, то вместе извергает грех и уничтожает причину немалую. Только будь осмотрительнее, кому ты должен исповедовать свой грех.

Испытай прежде врача, которому бы открыть причину недуга и который бы умел быть с слабым слабым, плакать с плачущим, который умел бы сострадать и сочувствовать, и, если он, ранее показав себя опытным врачом и сострадательным, скажет что-нибудь и посоветует, то так делай и исполняй»[22].

Таким образом, аскетическая практика обращения к руководству более опытных в духовной жизни была известно христианам и до появления монашества. Вполне вероятно, что она, как и другие аскетические практики, восходит к временам апостолов[23]. Монашество вместе с другими формами аскетизма I-III веков использовало эту древнюю христианскую практику, углубило и расширило ее. Это указание на домонашеские, древнехристианские, а возможно, и новозаветные истоки старчества открывает перед нами замечательную перспективу для его анализа. Старчество – не «нововведение» IV века. Оно – неотъемлемый элемент христианского аскетизма, по-разному (как и другие его элементы) раскрывающийся в истории, в каждую историческую эпоху приобретающий особенные черты, но не изменяющийся и не исчезающий в самой своей сути.

Кто может быть старцем?

Исходя из понимания духовного руководства как естественного и закономерного компонента христианского аскетизма, мы можем яснее понять, кто в конкретной исторической обстановке может быть назван старцем. Ранняя апологетическая литература о старчестве специально не ставила этого вопроса, опираясь на конкретные примеры старцев, как правило, представителей черного духовенства. Все оптинские наставники были и священниками, и духовниками братии (или ее части) и паломников. Такое же положение занимал и выдающийся вдохновитель русского старчества того времени преподобный Паисий Величковский. Некоторые из исследователей также проводили идею о тесной связи старческого руководства и сакраментального духовничества. Так, профессор С.И. Смирнов в своем фундаментальном труде во многом увязывал возникновение исповедальной практики Православной Церкви с феноменом древнего старчества[24]. Такая трактовка оказывала заметное влияние на авторов, которые в последующем обращались к теме старчества[25]. Вместе с тем она, поставив старчество в тень общей истории духовничества, осложнила поиск его специфики.

Между тем, практика церковной жизни, а вслед за ней и жизнеописания подвижников благочестия, выступавших в качестве духовных руководителей, уже в начале XIX века знали довольно большое разнообразие тех статусов и положений, которые занимали подлинные старцы. Поэтому, думается, не случайно следующий этап в осмыслении старчества начался именно с размежевания старческого руководства и сакраментальной исповеди, что будет сделано в упоминавшейся выше работе В.И. Экземплярского. Киевский богослов последовательно различает старческое окормление и деланиесвященника-духовника, старчество и тАинственную исповедь, показывая, что большинство древних старцев не были священниками. Это не означает, что в конкретных людях благодать старчества не может соединяться с благодатью священства, но дары эти принципиально разные, суть их различна. Это особенно подчеркивает автор[26].

Возможное разнообразие положений старцев было вполне осознано русским монашеством рубежа XIX-XX веков. В этом отношении показательны фигуры подвижников, которых в качестве старцев почитали духовные наставники Свято-Смоленской Зосимовой пустыни – известного в начале ХХ века центра старчества – и чьи биографии и писания они рекомендовали для прочтения своим ученикам. Имена этих духовных руководителей мы узнаем из книг о старчестве монахини Игнатии (Пузик; 1903-†2004), которая находится в русле зосимовской традиции, поскольку к ней принадлежал ее духовный отец – преподобномученик Игнатий (Лебедев; †1938). Перечень старцев, которые встречаются на страницах ее произведений, исключительно интересен.

Опираясь на него, мы можем выделить среди духовных руководителей следующие категории.

1) Монахи, облеченные священным саном: преподобный Серафим Саровский, преподобный Паисий Величковский, старцы Оптиной пустыни, преподобный Гавриил (Зырянов), старец Седмиезерной пустыни и позднейшие зосимовские старцы[27].

2) Монахи, не имеющие священного сана: преподобный Зосима (Верховский) и его наставник – преподобный Василиск. Здесь же должен быть упомянут и наставник, имеющий лишь постриг в рясофор – затворник Георгий Задонский[28].

3) Женщины-монахини: схимонахиня Ардалиона и игумения Арсения (Себрякова)[29].

4) Старцы-святители: исключительно почитаемый в зосимовской традиции Игнатий (Брянчанинов) и Феофан Затворник[30].

5) Некоторые белые священники: отец Петр Томаницкий[31].

6) Наконец, подвижники, не имеющие ни пострига, ни сана, то есть миряне: Иван Иванович Троицкий[32].

Первые две категории духовных руководителей нам уже знакомы. Старцы – монашествующие священники – наиболее распространенный тип наставников вновейшей истории старчества, а старцы – монашествующие, не облеченные саном – самый древний тип руководителей, как это показал В.И. Экземплярский. Наставницы-монахини менее известны, однако их появление – вполне закономерный результат развития женского иночества. Принципиально они ничем не отличаются от предшествующей категории старцев – монашествующих, не облеченных саном. Наибольшее внимание привлекают последние две категории старцев – белые священники и миряне, тем более что каждая из них в приведенном списке представлена только одним духовным наставником. На обстоятельствах их жизни и подвига следуетостановиться подробнее.

Упоминаемый монахиней Игнатией в качестве старца священник Петр Томаницкий (ок. 1782-†1866) был подвижником трагической судьбы. Будучи священником приходской церкви в Иерусалимской слободе города Углича, он подвергся настоящему гонению со стороны собственного причта, поскольку требовал бескорыстного и тщательного исполнения обязанностей. Конфликт этот продолжался несколько лет. Отца Петра пытались отравить, после чего он страдал расстройством психики. В конце концов это обстоятельство стало причиной его увольнения в 1814 году от должности и лишениясвященнической грамоты. После этого отец Петр уже не служил, но нес подвиг юродства, а с начала 1850-х годов – и старчества[33]. Таким образом, духовное руководство в жизни отца Петра не совмещалось с духовническим служением: как лишенный священнической грамоты, права совершать таинства он не имел. Тяжкие жизненные испытания, выпавшие на его долю, сделали его опытным и глубоким руководителем. Очевидно, что отец Петр был исключительным явлением среди русских старцев, столь же исключительным, как и старец-мирянин Иван Иванович Троицкий.

«Великий раб Божий», как наименовали его издатели его писем, И. И. Троицкий (1828-†1897) (Спасский по отцу[34]) происходил из семьи сельского священника Тверской губернии. Он закончил Тверскую духовную семинарию и желал посвятить себя монашеству. Но родные требовали, чтобы он женился и определился на приход. Это заставило Ивана Троицкого покинуть родной дом и какое-то время служить домашним учителем. В 1850 году он стал ближайшим учеником старца иеромонаха Адриана Югского[35]. Однако старец не благословил его поступать в монастырь, сказав: «Тебе здесь не дадут свободы для истинного пути, а Бог готовит тебя для многих скорбныхсердцем». В этих словах мы слышим суровый приговор тому положению, что существовало во многих русских монастырях синодального периода. С этого момента И.И. Троицкий жил под непосредственным руководством отца Адриана, ежедневно приходя в монастырь и встречаясь со старцем. После смерти наставника за советом к Ивану Ивановичу стали обращаться многие духовные дети старца, с которыми у него завязалась обширная переписка. В этот период Иван Иванович вел образ жизни, который сам называл странническим. У него не было своего дома, и несколько раз в год он менял место жительства, переходя от одних духовных детей к другим. Очевидно, так в особых условиях своей жизни он стремился реализовать обет нестяжания. В 1860-х гг. он помогал в организации женских монастырей в Рыбинске и Бежецке, во главе которых стояла духовная дочь отца Адриана, а в числе монахинь было много духовных детей Ивана Ивановича. Похоронен был «великий раб Божий» на городском кладбище города Бежецка[36]. Как видим, И.И. Троицкий – это опытный духовный наставник, прошедший школу послушания, в своем личном подвиге ориентированный на монашество. Лишь непростые обстоятельства его жизни и современной ему церковной действительности не позволили Ивану Ивановичу принять постриг.

Таким образом, приведенные примеры старцев снова возвращают нас к самой сердцевине старческого руководства: подлинный старец – это прежде всего опытный духовный руководитель, лично прошедший по пути духовного восхождения и способный поделиться этим опытом с другими. Если старец удовлетворяет этому, главному условию, то в принципе нет и не может быть никаких других формальных, внешних требований, которые могли бы быть предъявлены к нему. Среди старцев могут быть мужчины и женщины, монахи и миряне, священники и люди, не облеченные саном, подвижникипреклонного возраста и сравнительно молодые[37]. Это и понятно. Как элемент христианского аскетизма духовное руководство принципиально не связано ни сиерархическим, ни с проповедническим служением (и, в частности, потому открыто и для женщин), ни даже с монашеским образом жизни. Оно, как и другие аскетические практики, открыто для всех подвизающихся. Вспомним, что для одаренных мирян не закрыта и высота умной молитвы. Ведь, например, углубленным делателем Иисусовой молитвы был отец святителя Григория Паламы – византийский сенатор, а история русской святости знает пример праведной Иулиании Лазаревской, которая имела особый дар молитвы, не покидавшей ее даже во сне:

«Она бо безпрестани, в рукахъ имея четки, глаголя молитву Иисусову. Аще ядяше и пияше, или что делая, непрестанно молитву глаголаше. Егда бо и почиваше, уста ея движастася, утроба ея подвизастася на словословие божие: многажды видехом ю спящу, а рука ея отдвигаше четки»[38].

Также не закрыта для мирян и возможность быть верными послушниками и опытными руководителями. Однако преобладание среди признанных Церковью духовных руководителей именно иноков нельзя объяснить простой случайностью, и мы снова должны поставить вопрос, на который по-разному отвечали В.И. Экземплярский и автор «Пастырства монастырского»: старчество – это сугубо монашеская или общехристианская дисциплина?

Духовное руководство – один из элементов духовного трезвения (духовного делания, как часто выражаются отцы-аскеты). Само же это делание родилось вместе с христианством и было достоянием любого христианина[39]. Мы вполне можем согласиться с автором

«Пастырства монастырского», показывающего, что духовное руководство неофитов более опытными христианами имело место еще до монашества. Монашество же было призвано хранить первохристианский идеал святости в новую эпоху, поэтому духовное делание стало его главным, грубо говоря, профессиональным занятием и призванием. Понятно, что молитва и духовное руководство имели настолько важное значение для раннего монашества, что получили мощный импульс для своего дальнейшего развития. Из поколения в поколение иноки упражнялись в духовном делании, а монашество стало тем церковным «сословием», которое хранит тонкую и высокую культуру духовного трезвения, совершенствуя составляющие ее аскетические практики – молитву, духовное руководство, внешние подвиги и т. д. Хранение духовной культуры Православия стало назначением и основным призванием монашества в Церкви.

Вместе с тем, монашество в Церкви – не замкнутая каста посвященных, знания и опыт которых недоступны иным церковным сословиям. Духовные дары монашества в принципе доступны всем верующим – от мирянина до епископа. Появление духовно одаренных мирян – наглядное подтверждение того, что Церковь – не эзотерический орден, как утверждали гностики, манихеи и теософы, где сакральное знание раскрывается лишь посвященным. В ней самые высокие духовные дары, как и в первохристианские времена, открыты каждому христианину. Но в силу исторических условий такие примеры есть и, видимо, останутся до конца земной истории только исключениями, а в качестве хранителя этой культуры духа в повседневной жизни Церкви выступает монашество. Поэтому и культура старческого руководства хранится, углубляется, развивается преимущественно этим церковным сословием. Именно в этом смысле прав В.И. Экземплярский, воспринимавший духовное руководство как монашескую практику[40].

Мы установили основную характеристику старца, которая заключается в его духовной опытности. Вместе с тем, старческое руководство занимается совершенно особое место среди других христианских аскетических практик. Действительно, большинство из них направлены, так сказать, на самого подвижника. Личная молитва, пост, чтение Писания требуют его собственных усилий; совсем иначе обстоит дело с духовным руководством. Оно в принципе существует только тогда, когда есть двое – учитель и ученик. Поэтому для характеристики старчества описание подлинного ученика и его действий не менее важно, чем описание истинного старца.

Старец и ученик

Почти все древние памятники аскетической письменности, посвященные старческой практике, уделяют немалое внимание действиям и настроениям ученика. Даже процитированное выше наставление Оригена обращено, прежде всего, к потенциальному последователю духовного руководителя и описывает его действия. Действия эти проходят через два больших этапа. И в этом едины все отцы-аскеты, так или иначе касавшиеся темы духовного руководства. Суть первого этапа – в поиске старца, порой долгом и трудном, с полным сознанием ответственности совершаемого выбора. После же того, как выбор сделан, начинается второй этап. Он заключается во всецелом послушании избранному наставнику, послушании «даже до смерти»[41]. При этом на первом этапе для ученика главное найти такого старца, который был бы опытен во врачевании его (ученика) страстей. Можно сказать, ученику надлежит уловить и своим выбором выявить родство собственного внутреннего устроения и внутреннего устроения старца. На это указывает уже цитировавшийся выше преподобный Иоанн Лествичник:

«По качествам страстей наших должно рассуждать, какому руководителю отдаться нам в повиновение <…> должно искать <…> руководителей <…> по нраву и местопребыванию своему приличных нашим недугам»[42].

Понятно, что этот выбор часто внерационален. В идеальном случае (хотя и не всегда) будущий ученик ищет указания пути свыше, и получает руководителя как дар от Бога, в ответ на духовное и душевное усилие со своей стороны. Это изначальное внутреннее родство руководителя и ученика предполагает бесконечное многообразие возможных между ними отношений. Они могут быть суровыми и благостными, спокойными и напряженными, простыми и утонченными по форме… Как говорил основатель зосимовской традиции старчества преподобный Герман (Гомзин), «Надо относиться к ним <к духовным детям>, – говорил он, – по-разному: за что одного наказать сильно, другого послабее, третьему – только выговорить, а иному, может быть, покрыть любовью. Ведь люди – разные»[43].

Как видим, старческое руководство – это двусторонние, сугубо индивидуальные отношения; результат руководства зависит как от старца, так и от послушника. Руководство и послушание в старческом окормлении сливаются воедино, так что порой их невозможно разделить.

Какие же средства есть у старца для воспитания своего послушника? Прежде всего, это ежедневное, а если возможно, – и ежечасное исповедание помыслов старцу. Под помыслами (λογισμοί) понимаются не только собственно греховные мысли и переживания, но и любые, в том числе – добрые и нейтральные, образы, чувства, идеи, появляющиеся на мысленном горизонте подвижника. Все они должны быть принесены на суд духовному руководителю. Именно в этой безоговорочной поверке всех своих душевных и мысленных движений мнением старца и заключается суть делания послушания. Послушание совершается в этой внутренней работе над собой, а вовсе не в выполнении экстремальных, странных указаний старцев, которыми изобилуют истории патериков[44]. Выполнение этих указаний (поливать сухое дерево, катить огромный камень, бросить мальчика в воду и т.п.) служит для проверки и выявления уже достигнутой степени послушания.

Не менее важно, чем исповедание помыслов, непосредственное воздействие на ученика живого образа руководителя, более опытного в духовной жизни. На это проницательно указал В.И. Экземплярский:

«Главная наука <…> состоит, быть может, не столько в словах и наставлениях старца, сколько в его делах, во влиянии живой личности»[45].

Поэтому непременной чертой подлинного старческого руководства, считал киевский исследователь, было совместное жительство наставника и ученика в одной или соседних кельях. По той же причине и число учеников у древних старцев было небольшим и не превышало двух-трех человек[46].

Созерцание старца в качестве образца христианской жизни, постоянное откровение помыслов, приучавшее воспринимать указания руководителя как голос собственной совести, – все это углубляло изначальное внутреннее родство душ учителя и ученика. Об этом родстве проникновенно пишет монахиня Игнатия[47], это родство как величайшая ценность было осознано всеми выдающимися школами русского старчества. Особенно ярко это выражалось в тех ласковых наименованиях, что не стеснялись употреблять в отношении своих руководителей ученики старцев, а иногда и сами наставники. Так, круг старца Адриана Югского называл «опытного и духовного руководителя» нянюшкой. Быть матерью для братии призывал своего гостя-игумена преподобный Серафим. Матерью и мамашей вслед за ним именовала старца зосимовская традиция[48]. Правильные отношения старца и ученика со временем превращали их в духовную семью, которую невозможно разрушить ни в этом веке, ни в будущем[49].

Когда старчество появилось на Руси?

В историографии закрепилось мнение, что старческое руководство приходит на Русь довольно поздно: не ранее XV, а возможно – и XVIII века[50]. Так, например, И.К. Смолич предлагает вести отсчет истории русского старчества от преподобного Нила Сорского (†1508). Столь позднее его начало обусловлено отсутствием прямых свидетельств о бытовании старчества на Руси в предшествующий период. Историк прямо пишет об этом в своем труде:

«Богатый материал по истории монастырей Древней Руси содержит, к сожалению, слишком мало из того, что нам нужно, чтобы понять, каковы основные формы старчества и пути аскетического воспитания. Рассказы о святых и уставы монастырей не позволяют пролить свет на этот вопрос. Даже в житии прп. Сергия Радонежского (†1392), который был самой значительной личностью своего времени, прямо не указывается, было ли в его монастыре старчество как сформировавшееся явление»[51].

Действительно, мы практически не встретим прямой регламентации старческого окормления в древнерусских уставах или житиях. (Наиболее раннее такое наставление, которое относится к первой половине XV века и происходит из монастыря ученика преподобного Сергия преподобного Павла Обнорского, Смолич приводит в своем труде). Однако это не означает, что старчество в Древней Руси как Киевского, так и Московского периода вообще отсутствовало[52]. Лишь как недоразумение можно воспринять замечание историка об отсутствии в житии преподобного Сергия указаний на существование в его обители старчества. Напротив, именно житие, написанное преподобным Епифанием Премудрым, однозначно говорит о старческой практике игумена всея Руси. Вот этот фрагмент:

«Преже убо беседовахом вамъ еже о Стефане, по плоти брату святого, иже приведе сына своего Феодора летом суща 12 и въдастъ его в руце святому Сергию; он же и сподоби его иночьскому образу. И тако пребывающу ему у святого въ свершеном послушании, житие добродетелно проходя, тело свое изнуряа зелным въздръжаниемь, яко и дивитися мноземь о нем. Чюдно же бе и о сем: яко никогда же свой помыслъ от преподобнаго утаити ему, аще в нощи, аще въ дни»[53].

Это повествование весьма многозначительно. Слово «помысл», которое мы встречаем в конце этого отрывка («никогда же свой помысл… утаити ему»), в православной аскетической традиции имеет устойчивое, терминологическое значение, указывая на те тончайшие движения ума и души подвижника, которые подлежат его неусыпному контролю. Следовательно, речь здесь идет не просто об исповеди, а именно об исповедании помыслов, которое, в свою очередь, указывает на существующую практику старческого окормления. Обратим внимание на то, что обычай Феодора исповедоватьпомыслы своему духовному отцу упоминается здесь вскользь, как вещь обыденная, известная и пишущему и читающим. Преподобного Епифания удивляет («чюдно же бе и о сем…») не столько сам этот обычай, сколько та частота, с которой послушник прибегал к этому духовному врачевству:

«Никогда же свой помысл от преподобнаго утаити ему, аще в нощи, аще в дни», – говорит Епифаний[54].

Можно сделать вывод, что в монастыре преподобного Сергия существовала сложившаяся практика старческого руководства, и одним из ее атрибутов был обычай регулярного исповедания помыслов. Причем, по крайней мере, для части братии старцем был сам игумен. Отметим, что старчество преподобного Сергия – это именно иноческое старчество, адресованное монахам, и в этом смысле оно полностью находится в русле византийского старчества. Конечно, он, как следует из жития Епифания, принимает в своем монастыре посетителей-мирян, как знатных, так и  простолюдинов[55], но это очень далеко от того «выхода» в мир, который будет характерен для русского старчества в XIX веке, и о чем мы скажем ниже.

Подчеркнем еще раз. Практика исповедания помыслов упоминается здесь как нечто само собой разумеющееся, а это говорит о распространении старчества, причем в достаточно развитых формах. То, что мы не находим в древнерусской литературе специальных сочинений, посвященных старчеству, еще не может служить доказательством его отсутствия. Скорее, напротив, появление таких сочинений, попытка осознать старчество как самостоятельное явление и замкнутое в самом себе духовное делание, сделать его предметом рефлексии и регламентации – косвенный признак того, что духовное руководство покинуло естественно присущее ему место одной из аскетических практик, воспитывающих православного инока, что традиция утратила свою целостность и вступила в период кризиса. Кроме того, отсутствие оригинальных произведений по этой теме могло объясняться тем, что потребность в таких текстах вполне удовлетворялась переводными сочинениями.

Иными словами, возникновение русского старчества нужно отодвинуть, по меньшей мере, ко времени, предшествовавшему активному периоду деятельности преподобного Сергия. Логично было бы – вслед за монахиней Игнатией – предположить, что старчество как аскетическая практика приходит на Русь вместе с православным монашеством, находит для себя благодатную почву в обителях, основанных первыми нашими подвижниками (в частности, в Киево-Печерской), переживает последствия монгольского разорения и снова расцветает на рубеже XIII-XIV веков, прежде всего в особножительных монастырях. Безусловно, эта схема еще ждет своего научного подтверждения или опровержения на основе нового анализа литературных памятников. Думается, это может стать исключительно перспективным направлением будущих исследований.

Как мы видели, И.К. Смолич искал в древнерусских текстах прямые и точные указания на существование старчества, тогда как в них содержатся косвенные указания, встречающиеся, что называется, между строк. Поэтому ему пришлось начать свой отсчет истории русского старчества с преподобного Нила Сорского и его «Устава о жительстве скитском», утверждая, что хотя XIV-XV века и были временем расцвета русского аскетизма, «но и тогда старчество было мало известно»[56]. Между тем, как мы видели, уже в житии преподобного Сергия встречаются указания на духовное руководство как на вполне развитую аскетическую практику, очевидно, не вдруг появившуюся на Руси при преподобном Сергии (об этом как раз жизнеописатель не смог бы умолчать), а опирающуюся на определенную традицию.

Отсутствие прямых указаний на старческое делание до преподобного Нила Сорского заставило ученого интерпретировать его взгляды как «совершенно новые»[57], тогда как преподобный Нил был прекрасным, творческим систематизатором и продолжателем древней традиции духовного делания[58]. Уход «нестяжателей» с исторической сцены привел историка к выводу о кризисе русского аскетизма, который начался, по его мнению, со второй половины XVI века и который был преодолен лишь преподобным Паисием Величковским[59].

Так, со Смолича формируется распространенная историографическая схема, согласно которой аскетический провал XVI-XVIII веков совершенно «стер» старчество из монашеской и церковной жизни, а его возвращение в Россию в конце XVIII века было связано с именем преподобного Паисия Величковского и его школы. Вопрос о существовании старчества на Руси в XVI — первой половине XVIII веков, так же как и до преподобного Сергия, еще ждет своего исследования. Вместе с тем, новейшие изыскания корректируют картину возрождения русского старчества, написанную выдающимся историком. Они ни в коей мере не преуменьшают значение преподобного Паисия и его последователей в деле этого возрождения, но показывают, что влияние молдавского старца ложилось на благодатную почву, что в России и в тяжелейшие для русского иночества времена, наступившие после секуляризации монастырских имений 1764 года, в отдаленных обителях развивалась своя традиция старчества, не связанного с традицией преподобного Паисия, и которую мы условно именуем автохтонной традицией старчества [60]. В качестве ярких примеров самостоятельной русской традиции старчества можно назвать преподобных Василиска Туринского и Зосиму Верховского, а позднее – иеромонаха Адриана Югского, преподобную Ардалиону (Игнатову) и, конечно, преподобного Серафима Саровского[61], а также других, менее известных подвижников. При этом самобытность этой традиции не означает, что между ее представителями и последователями школы преподобного Паисия или даже самим молдавским архимандритом не было никаких контактов[62]. Здесь нужно различать (как это делается в случае с современниками преподобного Сергия) учеников преподобного Паисия и его «собеседников»: первые были духовными учениками старца, а вторые находились с ним в духовном общении, но не были собственно его послушниками.

Русское старчество XIX века: новое или святоотеческое?

Старчество как христианская аскетическая практика появилось в древности, но в каждую историческую эпоху приобретало особенные, только ему свойственные черты. Выше мы видели, что появление некоторых исключительных для восточно-христианского старчества черт (в частности, появление наставника-мирянина и белого священника) имело место внутри русской аскетической традиции в XIX веке. Чем же можно объяснить эту особенность русского старчества указанного периода? Впервые эта проблема со всей отчетливостью была поставлена В.И. Экземплярским. Русское старчество, писал он, не похоже на восточное, оно слишком вдвинуто в мир, слишком связано с ним:

«Наше старчество едва ли не с первых дней своего появления в России вступило на самостоятельный новый путь, и явилось не столько монашеским, сколько народным. <…> старцы <Оптиной пустыни> – отцы и советчики для всего русского народа и только в очень ограниченной мере – для иночествующих»[63].

Эта «народность» осознавалась как главная особенность русского старчества XIX-XX веков. Но оставался вопрос о причине такого активного «выхода» русского старчества в мир, а также о том, являлось ли это его достоинством или, напротив, изъяном? Вместе с тем, именно эта его особенность, как представляется, оказывалась поводом для наиболее острых конфликтов, которые разворачивались вокруг старцев в XIX веке. Рассмотрим более подробно некоторые из упомянутых в самом начале статьи конфликтных ситуаций.

В ноябре 1869 года Калужская духовная консистория потребовала у настоятеля Оптиной пустыни архимандрита Исаакия (Антимонова) разъяснений по обстоятельствам, изложенным в рапорте одного из священников епархии, поступившем в консисторию через благочинного. В этом рапорте от 3 августа 1869 года священник села Крапивны Жиздринского уезда Николай Протасов докладывал, что 14 июня 1869 года принял под свой духовный надзор крестьянку Ефросинью Изотову, на которую была наложена 25-летняя епитимья за убийство мужа и которая теперь живет в доме своего отца в приходе этого священника. Заметив (очевидно, по документам), что Ефросинья не была на исповеди в прошедшую Святую Четыредесятницу, он предложил ей исповедаться в Успенский пост, но «с удивлением» услышал, что она исповедовалась и даже причащалась в Оптиной пустыни у иеромонаха Пимена. Этот факт тем более озаботил отца Николая, что «многие в селе» не отмечены в исповедных росписях, при этом оправдываются тем, что были на исповеди в Оптиной. Однако – замечает отец иерей – ни исповедавшие, ни исповедавшиеся не сочли нужным первые дать, а вторые взять «письменные свидетельства» об этом. Есть и такие, которые, исповедавшись у приходского священника и причастившись, спешат снова говеть в Оптину. А это – применяет отец Николай тяжелую артиллерию – и вовсе не законно, так как, согласно Уставу духовной консистории, «пресвитер-монах исповедовать никого <из мирских> не должен без особого разрешения Архиерея».

Все это он просит своего благочинного довести до сведения епархиального начальства, так как, по его мнению, это может быть поводом к неуважению церковных таинств, приходских священников и – ни больше, ни меньше – может быть причиною разделения Церкви, раскола[64].

На столь серьезные обвинения Оптина должна была отвечать. Это было предоставлено обвиняемому – иеромонаху Пимену, духовнику богомольцев. 27 ноября 1869 года он написал свой рапорт духовному начальству, в котором указывал, что 1) исполняет обязанности духовника по указу консистории, а не самовольно, 2) была ли Изотова у него на исповеди – не помнит, так как богомольцев «по благочестивому их желанию» в пустыни говеет много и отказывать в таинстве исповеди никому невозможно. При этом отец Пимен специально отмечал, что на исповеди спрашивает, не состоит ли кающийся под епитимьей, и «если говорят», отсылает таковых к их духовнику по месту жительства[65]. Так основная тяжесть вины ложилась на несчастную отлученную Ефросинью, еще раньше оказавшуюся поводом этой переписки. Можно предположить, что она совершенно не понимала значение церковного наказания, под которым находилась, и с радостью приняла приглашение своих односельчан поговеть в Оптиной. На сем дело к облегчению консистории кончилось. Судя по запросу, отправленному архимандриту Исаакию, ее чиновники с самого начала были в нерешительности и явно не знали, чью сторону занять в этом конфликте. Рапорт иеромонаха Пимена их на этот раз удовлетворил, и переписка об отлученной Ефросинье не имела продолжения.

Нам же эти несколько рукописных листов могут сказать о многом. Прежде всего, обратим внимание на то, чтО, собственно, отстаивают приходские священники Калужской епархии. В этой ситуации они мыслят сугубо в рамках внутрицерковной субординации, предписанной законодательством синодальной эпохи: для мирских – белые духовники, для монашествующих – «старцы»[66]. Сельские батюшки воспринимают делание оптинцев, окормление ими их прихожан как вторжение в сферу собственной компетенции и даже как нарушение закона. Причем такое недовольство оптинским «народным» старчеством со стороны окрестного духовенства имело место не только в 1860-е годы. Оно возникло буквально вместе с самим оптинским старчеством еще в 30-е годы XIX века[67]. Безусловно, и без того напряженная ситуация усугублялась сословной неприязнью между белым и черным духовенством, которая нарастала на протяжении всего столетия. Консистория здесь оказывалась в роли арбитра, который не мог «снять» противоречия между сторонами возникшего и постоянно тлеющего конфликта, а мог только замять дело.

В этой связи более прозрачным становится смысл упрека, брошенного Калужским преосвященным епископом Николаем первому оптинскому старцу Льву: «Ты все еще с народом возишься?» (хотя это было ему уже многократно запрещено). «Пою Богу моему, дондеже есмь», – ответил старец (Пс 145:2)[68].

То есть владыка видит в окормлении «народа» (то есть богомольцев, а не монахов), широко практиковавшемся Львом, прежде всего «непорядок», нарушение консисторского устава, пренебрежение распоряжениями начальства, но преподобный Лев не желает принимать такие «правила игры». Вопрос и ответ находятся в разных системах координат: синодальных предписаний, с одной стороны (можно ли владыку в этом упрекнуть?), и велений пастырской совести – с другой.

Однако во всей этой истории есть и еще одна сторона, молчаливая, но действующая активно и непреклонно. Переписка об отлученной Ефросинье со всей отчетливостью показывает явную неудовлетворенность крестьян формально-синодальным благочестием, букву которого блюли их приходские священники. Как представляется, именно в этом следует искать причину «народности» русского старчества этого времени. И «гонения» на старчество, и конфликты оптинских наставников со своим епархиальным начальством или с духовенством соседних приходов были вызваны не столько «непониманием» сути старчества (как это часто объясняли ранние жизнеописания старцев), сколько тем, что старческое руководство, открытое для всех верующих, вступало в противоречие с нормами благочестия синодальной эпохи.

Переписка о Ефросинье прекрасно иллюстрирует еще одну важную деталь. Обратим внимание, что оптинцы во всей этой истории оказываются своего рода пассивной, страдающей стороной. Инициатива в обращении старческого руководства лицом к миру исходила вовсе не от оптинских старцев, а от их богомольцев. Особая роль оптинского старчества – это реакция оптинских прихожан и паломников на кризис синодальной системы, который поразил первичный элемент церковного организма – приход. На это проницательно указал И.К. Смолич. По его мнению, не внутренняя логика развития духовного делания заставила старчество выйти за монастырские стены, а духовные потребности православного народа, переставшего находить удовлетворение в приходской жизни. Не старцы идут к народу, а народ начинает идти к духовным наставникам, стремясь найти и находя у них то, что раньше мог получить в полноценной приходской жизни, в общении со своим приходским священником:

«Возникает реакция на обмирщение: народ обращается к началу своего религиозного прошлого, к сути православной аскетики – духовному богатству опыта древних отцов. Старчество, первоначально сосредоточившееся внутри монастырских стен, выходит из монастырских ворот в мир. Но только в монастыре могло оно воспринять правильные религиозные идеи, чтобы руководить потом людьми в миру»[69].

Церковная реформа Петра I затронула не только высшее церковное управление, заменив Патриарха Святейшим Правительствующим Синодом. Она имела и другие долгосрочные и пагубные последствия. Так, проходившая в ее рамках жесткая регламентация приходской жизни превратила храм в место «духовного» надзора за паствой; урезание имущественных полномочий прихода сделало невозможным для приходской общины участие в общих делах – благотворительных или образовательных. Фактически это свело приходскую жизнь только лишь к богослужению. Запрещение выборности духовенства и постепенное превращение его в сословие, служение которого передается по наследству и превращается прежде всего в способ добыть средства к существованию, приводили к отчуждению верующих от их приходских пастырей. Так называемая реформа благочестия, ограничившая «обязанности» христианина небольшим набором формальных требований (наиболее известные – ежегодные обязательные исповедь и причастие), не только снизила планку народного благочестия, но и требования, предъявляемые к приходским священникам, сведя их пастырские обязанности к исполнению ряда формальных процедур, навязав им не столько духовную, сколько административную функцию[70]. Разобщение приходского духовенства и его паствы, деградация общинной приходской жизни сделали неизбежным то, что в поисках подлинной духовной жизни верующий народ потянулся к монастырям, а в них – к опытным духовным наставникам.

Причину этого обращения к монастырским наставникам ярко и без утайки обрисовал основатель оптинского старчества преподобный старец Лев в своем ответе одному соблазняющемуся протоиерею, упрекавшему старца в том, что тот занимается его, а не своим делом:

«Что же, о. И., и правда; это бы ваше дело. А скажите-ка, как вы их исповедуете? Два-три слова спросите, вот и вся исповедь. Но вы бы вошли в их положение, вникнули бы в их обстоятельства, разобрали бы, что у них на душе, подали бы им полезный совет, утешили бы их в горе. Делаете ли вы это? Конечно, вам некогда с ними заниматься. Ну, а если мы не будем их принимать, куда же они, бедные, пойдут со своим горем?»[71].

Восполняя эти недочеты своих собратьев – приходских священников, преподобный Лев Оптинский принимал всех и был для народа «пуще отца родного». «Мы без него были бы, почитай, сироты круглые», – говорили о нем поселяне Смоленской губернии[72].

Впрочем, в этом потоке мирян, ищущих старческого окормления, не было ничего принципиально нового. Обратившись к памятникам христианской письменности, мы увидим мирян-паломников и даже мирян – духовных детей и у древних старцев Египта и Палестины[73]. Принципиальной, качественной границы между древним и оптинским старчеством в этом отношении не было. Различие заключалось в другом – в том значении (функции), какое старчество в силу различных исторических условий имело для верующих-мирян средневекового христианского Востока и России XIX века, в той роли, какую ему приходилось играть в церковной жизни этих регионов и этих эпох. Древнее старчество христианского Востока посвящало себя, прежде всего, руководству решившимися всецело посвятить себя внутренней, духовной жизни. Русское старчество синодального периода, помимо этого, утешало многих скорбящих, поддерживало споткнувшихся, компенсировало недостатки, изъяны церковной жизни, что были обусловлены исторической ситуацией[74].

Отметим при этом, что такие периоды «выхода» в мир имели место в истории православного духовного руководства и ранее XIX века, они не были спецификой исключительно русской церковной истории. Так, по мнению автора «Пастырства монастырского», византийское старчество совершило подобный «выход» в мир в иконоборческую эпоху. И это также было обусловлено историческими обстоятельствами, а не внутренней логикой развития духовного делания, ведь тогда духовные руководители активно обращаются к окормлению мирян, стремясь противодействовать пропаганде иконоборцев:

«Если в прежнее время монастырские старцы не отказывали мирянам в духовном руководительстве и принятии исповеди, то теперь они сами ищут этого руководительства и духовно-отеческой практики, служа Церкви и Православию»[75].

Таким образом, «выход» русского старчества в мир был ответом на тот кризис, что поразил приходскую жизнь в синодальную эпоху, и инициаторами этого «выхода» были не столько сами старцы, сколько жаждавшие их окормления верующие миряне. Исходя из этого нам станет понятно, что оптинское старчество принципиально не отличалось от древнехристианского духовного руководства. Это было то же монастырское старчество. Все оптинские наставники были прежде всего старцами для иноков своего монастыря, они имели учеников среди братии, в Оптиной практиковалось ежедневное исповедание помыслов. Но отвечая потребностям верующего народа всех сословий, они были доступны и для приходящих в монастырь мирян, а в силу исторических условий этот поток паломников в монастырь был исключительно широк, ощутимо шире, чем у древних старцев.

Приходские священники – пастыри или старцы?

Замеченная нами характерная черта русского старчества синодального периода, его открытость перед миром, чуткость в отношении его нужд и запросов может поставить перед нами вопрос: не стало ли духовное руководство в этот период достоянием не только монашества, но и выдающихся представителей белого духовенства? Тем более что исключительное положение духовного руководства в церковной жизни этого периода обусловило, как мы видели, появление среди старцев таких необычных фигур, как И.И. Троицкий и отец Петр Томаницкий. Не является ли это обстоятельство подтверждением того тезиса, что старчество на рубеже XIX-XX веков перешагнуло границы собственно монастырской практики и стало достоянием выдающихся белых священников? В литературе это предположение было высказано в статье отечественного религиозного философа С.С. Хоружего, который попытался развить мнение В.И. Экземплярского относительно того, что «русское старчество <…> явление иного рода, нежели древнее старчество»[76]. Вместе с тем, в этой инаковости современный автор видит не разрыв с византийской традицией, а новый, высший этап ее раскрытия. По его мнению, оптинское старчество, а вслед за ним и пастырское служение, например, такого духовника, как праведный Алексий Мечев, – это следующий шаг исихастской духовности в ее движении навстречу миру, в раскрытии перед ним ее внутренних богатств. «Посредством древнего старчества традиция осуществляет свою трансляцию во времени и во всей своей полноте (самотождественно, идентично); в русском же старчестве происходит трансляция традиции в социальном пространстве, социуме», – пишет С.С. Хоружий.

Однако отождествление старческого служения преподобного Амвросия Оптинского и праведного Алексия Мечева в данном случае, как нам представляется, имеет под собой слишком мало конкретных исторических оснований. Это хорошо видно даже по тем свидетельствам современников отца Алексия, от которых отталкивается в своем построении С.С. Хоружий. Вот одна из приводимых им цитат:

«О. Алексей часто говорил, что его задачей было устроить «мирской монастырь» или «монастырь в миру»… паству-семью, связанную внутри себя узами любви. В ней каждый человек живет как обычный мирянин, но в душе работает Богу, стремится к святости, обожению. [У него] начинается духовная жизнь, которой, казалось, не могло быть в миру. Батюшка работает над своими духовными детьми как духовник и старец»[77].

Современный философ обращает внимание на именование праведного Алексия «старцем», «старцем в миру» и на основе этого определения строит свою гипотезу. Но, как видно из приведенной цитаты, для самого отца Алексия и его духовных детей акценты были расставлены иначе. Московский праведник создавал, прежде всего, духовную семью, приходскую общину, члены которой жили бы такой же напряженной духовной жизнью, как и монахи в монастыре. В этом контексте именование праведного Алексия «старцем» в устах его последователей звучит не как точное определение, а как метафора. Его сравнивают со старцем, который ведет по пути духовной жизни, а не отождествляют с ним.

Подобным образом иное, не старческое служение отличало и таких священников, как праведные Иоанн Кронштадтский или Георгий Коссов. Последний подвижник начинал свое служение с возрождения жизни приходской общины, за которым последовало и хозяйственное возрождение села[78]. Служение праведного Иоанна было скорее литургическим, он – представитель литургической мистики, известной еще в Византии. Отец Алексий Мечев и Георгий Коссов были именно приходскими священниками, в условиях почти повсеместно существовавшего тогда разобщения пастыря и его прихожан титаническими духовными усилиями создавшими крепкие общины, ставшими для своих пасомых подлинными духовными отцами. В тогдашних условиях такие примеры пастырства были более исключением, чем правилом, и потому становились известны далеко за пределами тех приходов, в которых служили праведные священники. Нет ничего удивительного, что современники и духовные чада этих пастырей сравнивали их именно с известными на всю Россию старцами Оптиной пустыни, говоря, что батюшка был «как старец», что его влияние на народ было «как влияние старца». Благодатные дары, в том числе прозорливости, которыми были наделены все трое из упомянутых священников, сами по себе, как мы видели, не являются атрибутом именно старческого руководства. Тем самым, несмотря на общий дух пастырства тех и других, между иноческим руководством Оптиной и служением праведных пастырей как типом духовного руководства дистанция гораздо больше, чем между наставничеством, скажем, преподобных Варсонофия Великого и Льва Оптинского.

XIX-й и начало XX века – в силу особенных условий существования Церкви – могли, как мы видели, давать исключительные примеры старцев-мирян и старцев-белых священников. Однако это не значит, что все выдающиеся пастыри-священники были в этот период именно старцами. Суть их церковного подвига заключалась в другом – в подвиге литургическом или в созидании общины, «покаяльной семьи». Именовать всех их «старцами» значило бы игнорировать особенности их служения, обеднять наше представление о церковной жизни того периода и, в конечном счете, снова отказываться от понимания специфики старческого руководства как аскетической практики.

Итог

Как мы видели, старческое окормление – один из путей духовного трезвения, заключающийся в обращении новоначального инока к духовному руководству более опытного подвижника. Будучи элементом христианского аскетизма, старческое руководство в истории православной аскетики никогда не выступало как отдельная изолированная аскетическая практика, но использовалось в комплексе с другими аскетическими практиками: молитвой, внешними подвигами (постом), молитвенным чтением и так далее.

Возникнув, как и все аскетические практики, в первые века христианства и в принципе будучи открытым для всех церковных сословий, духовное руководство – часть той духовной культуры Православия, которое хранится и совершенствуется преимущественно монашеством. За века развития в рамках старческого руководства были выработаны определенные методики наставничества, наиболее известная и эффективная из которых – откровение помыслов. Вместе с тем старец может наставлять без слов, одним своим присутствием, своим образом, своими делами. Особенно это действенно при совместной жизни старца и ученика. При этом для старца вовсе не обязательно иметь чрезвычайные благодатные дары, например, прозорливости и чудотворения. Главная его характеристика – это духовная опытность, знание этапов и закономерностей духовного восхождения.

Подлинные отношения послушника и наставника всегда двусторонни. Даже одаренный чрезвычайными благодатными дарами старец не может привести к преуспеянию строптивого ученика. И наоборот, самоотверженный ученик легко достигает совершенства при участии опытного, но не одаренного прозорливостью или способностью к чудотворениям руководителя. От старца требуется, прежде всего, опытность в духовной жизни, а не прозорливость. Опытный наставник исключительно внимателен к внутреннему складу своего послушника и ведет его к духовному совершенству свойственным только ему путем. Правильные отношения старца и ученика со временем окрашиваются в тона отеческой заботы и сыновней преданности, превращают их в подлинную духовную семью.

Можно предполагать, что старческое руководство пришло на Русь вместе с монашеством в первые века после ее крещения. Оно сопутствовало всей истории монашества на Руси, расцветая вместе с другими аскетическими практиками в периоды духовных взлетов и приходя в забвение в кризисные эпохи. Вместе с тем даже тяжелый для русского монашества XVIII век не искоренил духовное руководство из жизни наших обителей. Его ростки теплились в отдаленных монастырях, а с приходом в Россию учеников преподобного Паисия Величковского оно получило новый импульс для своего развития. В XIX веке старчество не только утвердилось во многих русских обителях, но и вышло на служение широким массам верующих всех сословий, компенсируя тем самым характерный для синодальной эпохи кризис приходской жизни.

[1] Жизнеописание оптинского старца иеромонаха Леонида. М., 1876; Трифон (Туркестанов), митр. Древнехристианские и оптинские старцы. М., 1996. С. 123-133; Поучение о послушании в Бозе почившаго отца нашего и пустынножителя Зосимы Верховскаго предавшимся ему по Бозе в духовное окормление сестрам общежительной Троице Одигитриевой пустыни, устроенной им самим // Зосима Верховский, преподобный старец. Творения / Сост., предисл., подготовка текстов и коммент. Т.М. Судник. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2006. С. 221-374.

[2] Пярт И.П. Водительство Святого Духа или «религиозно-коммерческое предприятие»? Старчество в атмосфере кризиса в Русской Православной Церкви на рубеже XIX и XX вв. // Уральский исторический вестник. 2008 (в печати). Ср. кризис в Оптиной пустыни 1911 г., также закончившийся синодальным расследованием и изгнанием из обители старца Варсонофия. См. Концевич И.М. Оптина пустынь и ее время. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1995. С. 9-10, 387-390.

[3] Государственный архив Калужской области. Ф. 903. Оп. 1. Д. 62. Лл. 36-41.

[4] Житие и подвиги в Бозе почившего блаженной памяти старца схимонаха Зосимы, его изречения и извлечения из его сочинений. В 2-х частях. М., 1889. Ч. 1. С. 107-108, 136-158, 162-172;Зосима Верховский, преподобный старец/. Творения. С. 496-497, 500-501; Беглов А. «Вечностию неразрушимое содружество»: Страницы русского старчества XIX века: преподобный Зосима (Верховский) и его духовная семья в 1818-1825 гг. // Альфа и Омега. 2001. № 3(29). С. 205-206; Женская Зосимова пустынь. Исторический очерк / Сост. монахиня Зосима (Верховская). М., 2008. С. 76-85.

[5] Экземплярский В.И. Старчество // Дар ученичества. Сборник / Сост. П.Г. Проценко. М., 1993. С. 220-221.

[6] Ср.: «Распутин с самого начала претендовал на статус «старца», подобно Серафиму <Саровскому>, и тем самым приобретал доверие светской верхушки (и презрение духовенства)». – Фриз Г.Л. Церковь, религия и политическая культура на закате старой России // История СССР. 1991. № 2. С. 113.

[7] Георгий Голубцов, протоиерей. Поездка на Всероссийский церковный собор. Дневник (29 января – 18 апреля 1918 г.) / Подготовка текста и публикация М.И. Одинцова. М., 1995. С. 169-180; Пярт И.П.* *Водительство Святого Духа или «религиозно-коммерческое предприятие»?

[8] Экземплярский В.И. Старчество. С. 226. Ср. Там же. С. 225.

[9] Ср.: Жизнеописание оптинского старца иеромонаха Леонида. М., 1876. С. 37-38.

[10] Трифон (Туркестанов), митр. Древнехристианские и оптинские старцы. М., 1996. С. 30.

[11] В своем стремлении трактовать старчество в широком контексте православной аскетики эти авторы не были одиноки. С антропологических и аскетических оснований послушания и исповедания помыслов начинал свой разговор о старчестве автор курса лекций, дошедших до нас под названием «Пастырство монастырское, или старчество» (Варшава, 1927). Во взаимосвязи с практикой Иисусовой молитвы рассматривал старческую деятельность своего героя другой эмигрантский историк протоиерей Сергий Четвериков, автор первой научной биографии преподобного Паисия Величковского (опубликована в виде серии статей в эмигрантской периодике в 1920-е гг., в начале 1930-х издана в виде книги на румынском языке). В СССР о старчестве в контексте православной аскетики писала такой автор церковного самиздата как монахиня Игнатия (Пузик) («Слово о старчестве» (1949), «Старчество на Руси» (1990)). См.: Пастырство монастырское, или старчество // Альфа и Омега. 1999. № 2(20). С. 173-184; Четвериков Сергий, прот. Из истории русского старчества // Бог в русской душе. М., 1998. С. 88-169; Четвериков Сергий, прот. Молдавский старец Паисий Величковский. Его жизнь, учение и влияние на православное монашество // Правда христианства. М., 1998. С. 3-298; Игнатия (Петровская), монахиня. Слово о старчестве // Альфа и Омега. 1996. № 2/3 (9/10). С. 165-208; Игнатия, монахиня. Старчество на Руси. М., 1999.

[12] См.: Смолич И.К. Жизнь и учение старцев: (Путь к совершенной жизни) // Русское монашество, 988-1917. Жизнь и учение старцев. Приложение к «Истории Русской Церкви». М., 1999. С. 382-383.

[13] Концевич И.М. Стяжание Духа Святаго в путях Древней Руси. М., 1993; Концевич И.М. Оптина пустынь и ее время. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1995.

[14] См.: Там же. С. 5.

[15] Концевич И.М. Стяжание Духа Святаго в путях Древней Руси. С. 16-25, 36-49.

[16] См.: Сказание о блаженном отце Досифее, ученике святого аввы Дорофея // Преподобнаго отца нашего аввы Дорофея душеполезныя поучения и послания с присовокуплением вопросов его и ответов на оные Варсануфия Великаго и Иоанна Пророка. Калуга, 1895. С. 7-19.

[17] См.: Концевич И.М. Оптина пустынь и ее время. С. 7-8, 13.

[18] При этом, говоря о прозорливости старцев, И.М. Концевич имеет в виду под прозорливостью только дар «предсказывания будущего», не учитывая то, что православная аскетика различает в явлении прозорливости несколько аспектов: прозорливость естественную, происходящую от опыта духовной борьбы; прозорливость

благодатную, которая является Божиим даром, и прозорливость демоническую – также своего рода дар, но уже демонических сил. О «предсказывании будущего» речь идет в последних двух случаях. Но для верного духовного руководства опытная прозорливость имеет не меньшее, а возможно и большее значение, чем благодатная. Она дает подвижнику знание последовательности духовных состояний и путей борьбы со страстями. Именно ее святые Отцы называют «даром рассуждения» и считают высшим аскетическим достижением. См.: [Софроний (Сахаров), иеромонах.] Старец Силуан. Paris, 1952. С. 73-74.) Недаром преподобный Антоний Великий советовал монахам искать не дара пророчества, а дара рассуждения.

[19] Ср.: «Раньше Вы писали о своем желании поскорее найти старца. Но знаете ли Вы о том, какой Вам нужен старец? Чтобы с Вами справиться —  старец должен быть чудотворцем, иметь дар прозорливости и пророчества и учительства, быть во всем совершенным, бесстрастным, подобно преподобному Серафиму. А если Вы попадете к старцу, у которого кроме дара рассуждения ничего особенного вышеестественного нет, то Вы не уживетесь с ним. У Вас нет еще к тому психологической подготовки и простоты веры. У Вас надо благочестиво убить не только волю, но и разум Ваш. Нет у Вас и доверия. Бродите Вы, как молодое вино. <…> В прошлом письме я Вам говорил и теперь повторяю, что если Вы не поймете и не исправите в своей душе нечто, то не только истинного старца-отца, но и просто руководителя не найдете себе; хотя бы их и находили Вы, но они все от Вас отрекутся. <…> послушный, доверчивый обогащается опытом, постепенно восходит от силы в силу, из всего научается извлекать пользу. А пытливый, склонный к соблазну, недоверию, особенно гордый, и от пророка не попользуется, и в чудотворце ничего не заметит, и совершенного будет уничижать. С таким и тяжело, и бесполезно заниматься, и все духовники отрекаются быть руководителями подобных учеников». – Софроний (Сахаров), иеромонах. Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру). Эссекс-М., 2002. С. 88, 104, 109-110. Характерно замечание преподобного Силуана Афонского, сделанное им в ответ на высказывание его корреспондента о том, что тот не собирается просить у старца Силуана благословение на детали своей жизни, так как не хочет пользоваться им, «как оракулом»: «Что же он наши молитвы сравнивает с оракулом? Дешево же он нас оценил». – Там же. С. 239.

[20] См.: Сидоров А. И. Древнехристианский аскетизм и зарождение монашества. Б. м., 1998; Сидоров А. И. Священное Писание в египетском монашестве IV в.: (На материале греческой версии творений св<ятого> Аммона) // Традиции и наследие Христианского Востока: Материалы междунар. конф. М., 1996. С. 349-358; [Беглов А. Л.] Книга

«Старчество на Руси» и ее автор // Монахиня Игнатия. Старчество на Руси. М., 1999. С. 11-15.

[21] Пастырство монастырское, или старчество / Подготовка текста, вступительная заметка и примечания А. Л. Беглова и П. Б. Сержантова // Альфа и Омега. 1999. № 2(20). С. 173-184. Подробнее об атрибуции этой работы см.: Там же. С. 173, прим. 1.

[22] Там же. С. 180-181. Курсив в цитате принадлежит автору «Пастырства монастырского».

[23] См.: Сидоров А. И. Древнехристианский аскетизм и зарождение монашества. Б. м., 1998. Ср. слова апостола Павла, обращенные к Тимофею, фактически, представляющие собой наставления духовного руководителя: 1 Тим 1:2, 4:7-8,11-16, 5:20-24, 2 Тим 2:1-8 и др. Ср. Игнатия (Петровская), монахиня. Слово о старчестве // Альфа и Омега. 1996. № 2/3 (9/10). С. 175-176.

[24] Смирнов С.И. Духовный отец в древней Восточной Церкви. История духовничества на Востоке. Ч. 1. Сергиев Посад, 1906.

[25] Например, под сильнейшим влиянием труда С.И. Смирнова находился автор «Пастырства монастырского», который значительную часть своего повествования об истории старчества, фактически, свел к истории духовничества, исповедальной практики, а не старческого руководства.

[26] Экземплярский В.И. Старчество // Дар ученичества. Сборник / Сост. П.Г. Проценко. М., 1993. С. 153, 213.

[27] Игнатия, монахиня. Старчество на Руси. М., 1999. С. 39-44, 63-82, 95-99, 141-158, 159-163 .

[28] Там же. С. 100-109.

[29] Там же. С. 137-140; Игнатия (Петровская), монахиня. Слово о старчестве // Альфа и Омега. 1996. № 2/3 (9/10). С. 198-202.

[30] Игнатия, монахиня. Старчество на Руси. С. 113-129.

[31] Там же. С. 130-131.

[32] Там же. С. 130-135.

[33] О нем: Жизнь и деяния прозорливого старца отца Петра Томаницкого, заштатного священника в слободе Входо-Иерусалимской, близ города Углича. Ярославль, 1886; Жизнеописания отечественных подвижников благочестия XVIII-XIX вв. Сентябрь. М., 1909 (переиздание: Козельск, 1994). С. 19-61.

[34] В учебных заведениях духовного ведомства фамилии учеников часто менялись, например, в случае, если в заведении были однофамильцы.

[35] Иеромонах Адриан (1800-†1853), сын сельского диакона, в 1819 г. поступил в пошехонский Адриановский монастырь, в 1826 г. пострижен и рукоположен во священника, на подвиг старчества вступил в нач. 1830-х; из-за конфликта с игуменом, запретившим принимать народ (его указание старец неукоснительно выполнял), в 1851 г. перешел в Югскую Дорофееву пустынь, где и скончался. (Югская Дорофеева пустынь ныне находится на дне Рыбинского водохранилища.) О нем: Сказания о жизни и подвигах старца Адриана, иеромонаха Югской Дорофеевой общежительной пустыни. М., 1885; Жизнеописания отечественных подвижников благочестия XVIII-XIX вв. Август. М., 1909 (переиздание: Козельск, 1994). С. 113-159.

[36] См.: Собрание писем великого раба Божия Ивана Ивановича Троицкого. С приложением краткого его жизнеописания и двух портретов. Вып. I. [1882.] Шамордино, 1913; Собрание писем великого раба Божия Ивана Ивановича Троицкого. Вып. II. 1881 и 1883 гг. Шамордино, 1914; Собрание писем великого раба Божия Ивана Ивановича Троицкого. Вып. III. [1871-1897.] Шамордино, 1915. Переиздание: Руководство к духовной жизни старца Адриана иеромонаха, подвижника Югской Дорофеевой пустыни, или в вопросах и ответах на разные случаи и нужды Христианской жизни переписка старца с лицами всякого возраста, пола и звания, пользовавшимися его душеполезными советами с присовокуплением писем духовным чадам его ученика Иоанна Троицкого. М.-Рига, 1995.

[37] В момент начала старческого служения преподобному Паисию Величковскому и И.И Троицкому не было и 30 лет, старцу Адриану Югскому было чуть более 30-ти, преподобному Гавриилу (Зырянову) – 37 лет, преподобномученику Игнатию (Лебедеву) – чуть более 40-ка, преподобному Зосиме (Верховскому) – 50 лет, а отцу Петру

Томаницкому – почти 70 лет.

[38] Повесть об Ульянии Осорьиной // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. М., 1988. С. 102.

[39] Например, учение о молитвенном трезвении и борьбе с помыслами, которое детально будет разрабатываться отцами-пустынниками, в целом намечено уже в сочинениях Оригена. См.: Сидоров А.И. Древнехристианский аскетизм и зарождение монашества. Б. м., 1998. С. 103-104.

[40] Экземплярский В.И. Старчество. С. 214.

[41] Свод изречений святых отцов см.: Экземплярский В.И. Старчество // Дар ученичества. Сборник / Сост. П.Г. Проценко. М., 1993. С. 177-187 и сл.

[42] Цит. по: Там же. С. 181.

[43] Варфоломей (Ремов), архиепископ. <Слово> в 4-ю годовщину по кончине старца схи-игумена Германа] / Подготовка текста, публикация, вступительная статья и примечания А. Л. Беглова // Альфа и Омега. 1998. № 4(18). С. 130.

[44] Экземплярский В.И/. Старчество. С. 152, 154, 185, 206, 214 и др.; Пастырство монастырское, или старчество / Подготовка текста, вступительная заметка и примечания А. Л. Беглова и П. Б. Сержантова // Альфа и Омега. 1999. № 2(20). С. 173-184; Игнатия, монахиня. Старчество на Руси. М., 1999. С. 19-29. Ср. Экземплярский В.И. Старчество. С. 164 и сл.

[45] Там же. С. 214.

[46] Там же. С. 156 и сл.

[47] См. особенно: Игнатия (Петровская), монахиня. Слово о старчестве // Альфа и Омега. 1996. № 2/3 (9/10). С. 168-170 и сл.

[48] Сказания о жизни и подвигах старца Адриана, иеромонаха Югской Дорофеевой общежительной пустыни. М., 1885. С. 94, прим. ; Летопись Серафимо-Дивеевскаго монастыря Нижегородской губ<ернии> Ардатовскаго уезда с жизнеописанием основателей ея: преподобнаго Серафима и схимонахини Александры, урожд<енной> А. С.

Мельгуновой. Составил Архимандрит Серафим (Чичагов). СПб., 1903. С. 380; ср. Там же. С. 335; Варфоломей (Ремов), архиепископ. <Слово> в 4-ю годовщину по кончине старца схи-игумена Германа. С. 131; Игнатий (Лебедев), схиархимандрит. Письма из заключения // Монахиня Игнатия. Старчество на Руси. С. 239 и сл. Отметим, что духовное руководство осмыслялось как духовное материнство еще в Новом Завете (см. Ин 3:3-7; Гал 4:19: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!» и др.).

[49] Ср. «завет» с духовными дочерьми преподобного Зосимы (Верховского): «Аще не от всего с[е]рдца и д[у]ши моея о Б[о]зе к вам усердствую дотолико, что даже и в царствїе Б[о]жїе не хощу без васъ внити, то да лишенъ буду онаго во веки. <…> Сице равно и мы <…> твои духовныя дщери, во утвержденїе нашего вечностїю связаннаго духовнаго дружелюбїя съ тобою, и между собою, тако г[лаго]лемъ предъ самимъ Б[о]гомъ. Аще которая изъ насъ таковыхъ усерднолюбител<ь>ныхъ чувствъ, дотолико к тебе духовному нашему о[т]цу, или к сестрамъ не имеетъ, что даже ниже царствїя Б[о]жїя желати наследити единой без другихъ. Или которая из насъ, аще неоткровенна во всемъ будетъ тебе, или не восхощетъ всегда в повиновенїи быти у тебе <…> тогда таковая яко неистинствующая, и отпадшая, и поправшая сей заветъ нашъ пред Богомъ соделанной, да будетъ изглаждена из него, и лишена нашего съ нею соуза. И прочее да не числится между нами в нашемъ единодушномъ, вечномъ неразторжномъ о Хр[и]сте содружестве». – Беглов А. «Вечностию неразрушимое содружество»: Страницы русского старчества XIX века: преподобный Зосима (Верховский) и его духовная семья в 1818-1825 гг. // Альфа и Омега. 2001. № 3(29). С. 210-212; Женская Зосимова пустынь. Исторический очерк / Сост. монахиня Зосима (Верховская). М., 2008. С. 66-69.

[50] См., например, /Кучумов В.А/. Русское старчество // Монашество и монастыри в России. XI-XX века: Исторические очерки. М., 2002. С. 229. Правда, в русской дореволюционной историко-богословской науке высказывались (со ссылкой на жития святых) и мнения об общераспространенности старчества в Древней Руси. Однако это

происходило без необходимой аргументации. См.: Смирнов С.И. Древнерусский духовник. М., 1913. С. 26, прим. 5; ср.: Концевич И.М. Оптина пустынь и ее время. С. 9.

[51] Смолич И.К. Жизнь и учение старцев: (Путь к совершенной жизни) // Русское монашество, 988-1917. Жизнь и учение старцев. Приложение к «Истории Русской Церкви». М., 1999. С. 391.

[52] Так, монахиня Игнатия (Пузик) высказывала мнение о том, что старчество, как метод духовного трезвения, всегда существовало в недрах русского монашества: и в момент его рождения в киевских пещерах, и во время его расцвета в лесах Северной Фиваиды. Между тем, ее произведения не могут восприниматься как научные труды с их точностью языка и последовательностью аргументации. Ценность ее книг в том, что – это духовные размышления человека, который с молодости был воспитан старческим руководством, своего рода самооткровение традиции старчества. См. Монахиня Игнатия. Старчество

на Руси. М., 1999. С. 30 и сл.

[53] Цит. по: Памятники литературы Древней Руси. XIV-середина XV века / Вступит. статья Д.С. Лихачева; сост. и общая ред. Л.А. Дмитриева и Д.С. Лихачева. М., 1981. С. 382.

[54] Отметим, что таким же постоянством в исповедании помыслов отличался преподобный Досифей, ученик знаменитого аввы Дорофея. Можно предположить (хотя явно в тексте жития это не сказано), что этот эпизод с частым исповеданием помыслов создавал у читателей жития определенную параллель между аввой Сергием, его послушником Феодором и аввой Дорофеем и его верным учеником Досифеем.

Тем самым преподобный Сергий оказывался в одном ряду с великими наставниками христианского Востока.

[55] См.: Памятники литературы Древней Руси. XIV-середина XV века. С. 352-358.

[56] Смолич И.К. Жизнь и учение старцев. С. 403.

[57] См.: Там же. С. 394.

[58] Ср., например, у современника и коллеги Смолича: Карташев А.В. Очерки по истории Русской Церкви: В 2-х т. Париж, 1959. Т. 1. С. 412.

[59] См.: Смолич И.К. Жизнь и учении старцев. С. 395.

[60] См., например: Беглов А. «Вечностию неразрушимое содружество»: Страницы русского старчества XIX века: преподобный Зосима (Верховский) и его духовная семья в 1818-1825 гг. // Альфа и Омега. 2001. № 3(29). С. 205-206.

[61] Сказания о жизни и подвигах старца Адриана, иеромонаха Югской Дорофеевой общежительной пустыни. М., 1885; Схимонахиня Ардалиона, старица Усть-Медведицкого монастыря Донской епархии // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия XVIII и XIX веков. Август. М., 1909; Старица схимонахиня Ардалиона. Жизнеописание и молитвенные размышления // Путь немечтательного делания. Игумения Арсения и схимонахиня Ардалиона. М., 1999. С. 450-550. Ср. Игнатия (Петровская), монахиня. Слово о старчестве // Альфа и Омега. 1996. № 2/3 (9/10). С. 195-197.

[62] Ср.: От редакции // Родные святыни: Сб. ст. по православ. краеведению, посвящ. 10-летию Кемеровской и Новокузнецкой епархии. Новокузнецк, 2002. Вып. 2. С. 1.

[63] Экземплярский В.И/ Старчество // Дар ученичества. Сборник / Сост. П.Г. Проценко. М., 1993. С. 220-221.

[64] Государственный архив Калужской области (далее — ГА КО). Ф. 903. Оп. 1. Д. 62. Лл. 38, 38 об., 41.

[65] Там же. Лл. 37-37 об., 42.

[66] Вообще из консисторского делопроизводства мы видим, что чиновники духовного ведомства усваивали понятию «старец» довольно простое значение: для них – это монастырский духовник, «компетенция» которого распространяется на монашествующих и (иногда) на колеблющихся в православной вере. Так, указом Калужской духовной консистории от 25 июля 1838 года «руководству опытного в духовной жизни старца» был поручен послушник Оптиной пустыни, самовольно ушедший из монастыря, но вернувшийся с повинной. Чуть раньше указом от 21 июня 1838 года в Оптину на три месяца был прислан на исправление «субботствующий» крестьянин, который – как сказано в указе – на исповеди бывал только для вида и увещания принимал «с насмешкою». Этим указом игумену Моисею было предписано самому и «через опытного старца» наблюдать за образом его мыслей и ежемесячно рапортовать. – ГА КО. Ф.

903. Оп. 1. Д. 61. Лл. 65-65 об., Л. 69. Интересно, что, согласно аналогичным указам, компетенция «старца» не распространялась, например, на прелюбодеев и убийц (в том числе невольных), присланных в пустынь на покаяние. Они по-прежнему были подотчетны своему «белому» духовнику, который и следил за должным несением ими епитимьи. – Там же. Лл. 67, 70, 71 об., 76, 76 об., 135 об. и др.

[67] Ср. Жизнеописание оптинского старца иеромонаха Леонида. М., 1876. С. 66-67.

[68] Там же. С. 160.

[69] Смолич И.К. Жизнь и учение старцев: (Путь к совершенной жизни) // Русское монашество, 988-1917. Жизнь и учение старцев. Приложение к «Истории Русской Церкви». М., 1999. С. 404. Ср. также С. 439.

[70] «Реформа благочестия», начатая Петром и продолжавшаяся первыми его преемниками, предполагала, помимо названных мероприятий, также упразднение часовен, борьбу с «разглашением о чудесах», регламентацию иконописания и иконопочитания и др. Развернутое описание реформы с точки зрения ее последствий для низовой церковной жизни см.: Лавров А. С. Колдовство и религия в России. 1700-1740 гг. М., 2000. С. 341-347, 408-435 и др.

[71] Жизнеописание оптинского старца иеромонаха Леонида. С. 66-67.

[72] Там же. С. 67.

[73] См. ответы на вопрошания мирян преподобных Варсонофия Великого и Иоанна Пророка (VI век): Преподобных отцев Варсануфия Великаго и Иоанна руководство к духовной жизни, в ответах на вопрошения учеников. СПб., 1905. С. 404-456 и сл.

[74] Ср. Экземплярский В.И. Старчество. С. 220-225.

[75] Пастырство монастырское, или старчество / Подготовка текста, вступительная заметка и примечания А.Л. Беглова и П. Б. Сержантова // Альфа и Омега. 1999. № 2(20). С. 174.

[76] См.: /Хоружий С/. Феномен русского старчества в его духовных и антропологических основаниях // Православная община. 2002. № 11(23), 12(24).

[77] Цит. по: /Хоружий С/. Феномен русского старчества в его духовных и антропологических основаниях // Православная община. 2002. № 11(23).

[78] Патерик новоканонизированных святых. Священноисповедник Георгий (Коссов) // Альфа и Омега. 2002. № 3(33). С. 138-146.