Первая антарктическая экспедиция под руководством

Первая русская антарктическая экспедиция
М. М. Семёнов. Шлюпы «Восток» и «Мирный» в Антарктиде
Страна	Российская империя
Дата начала	4 (16) июля 1819 года
Дата окончания	24 июля (5 августа) 1821 года
Руководитель	Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен
Состав
190 человек на момент отплытия: шлюп «Восток» (117 человек, командир — капитан II ранга Беллинсгаузен), шлюп «Мирный» (72 человека, командир — лейтенант Лазарев)
Маршрут
Зелёным цветом обозначены названия, данные во время экспедиции
Достижения
проведены магнитные наблюдения, позволившие рассчитать положение Южного магнитного полюса
Открытия
шельфовые ледники Антарктиды, 29 островов в южных полярных и тропических широтах
Потери
3 человека в 1820 году — два матроса сорвались со снастей, один умер от болезни. Вскоре после возвращения скончались иеромонах Дионисий и лейтенант Игнатьев

Первая русская антарктическая экспедиция 1819—1821 под руководством Фаддея Беллинсгаузена и Михаила Лазарева в воды Южного океана имела целью доказать или опровергнуть предположение о существовании шестого материка — Антарктиды. Снаряжалась одновременно с аналогичной экспедицией Михаила Васильева и Глеба Шишмарёва на шлюпах «Открытие» и «Благонамеренный», посылаемой в северные полярные воды. Под командованием Беллинсгаузена находился шлюп «Восток», а Лазарева — шлюп «Мирный», численность команды достигала 190 человек. Из-за чрезвычайной поспешности снаряжения (императорский указ вышел 15 марта, отплытие произошло 4 июля 1819 года) не удалось собрать научного отряда, и практически все научные наблюдения, как в области географии, так и этнографии и естествознания, осуществляли офицеры и единственный учёный на борту — экстраординарный профессор Казанского университета Иван Симонов. Для фиксации событий, ландшафтов открытых островов и биологических видов был взят академик живописи Павел Михайлов, снятые им виды Южных Шетландских островов использовались в английских лоциях даже в 1940-е годы^[1].

Русская антарктическая экспедиция завершилась полным успехом, став второй (после Джеймса Кука), которая обошла всю Антарктику. Из 751 дня экспедиции 527 были проведены под парусами; общая протяжённость маршрута составила 49 860 морских миль (86 475 вёрст)^[2]. 127 дней экспедиция находилась в широтах выше 60° ю. ш.; к берегам Антарктиды команда подходила 9 раз, в том числе четырежды на расстояние 3—15 км. На карту Антарктики было нанесено 28 объектов, обнаружено и поименовано 29 островов в высоких южных широтах и тропиках^[3][4].

Описание экспедиции было опубликовано в 1831 году на русском языке в двух томах с приложением атласа рисунков; в 1842 году был опубликован краткий отчёт о ней в Германии. Полный перевод книги Беллинсгаузена на английский язык вышел только в 1945 году под редакцией известного полярника Фрэнка Дебенхэма. В связи с норвежской аннексией острова Петра I и предложениями США о коллективном суверенитете надо всем материком в 1930—1940-е годы вспыхнул спор о приоритете Беллинсгаузена и Лазарева в открытии Антарктического континента, который приобрёл (по выражению Э. Таммиксаара) «гиперполитический» характер в годы холодной войны^[5]. В результате и в XXI веке представители российской, британской и американской историографии могут высказываться как за, так и против приоритета Беллинсгаузена. Всё чаще встречается утверждение, что в период 1819—1821 годов Антарктида была одновременно открыта тремя мореплавателями из России, Великобритании и США: Фаддеем Беллинсгаузеном, Эдвардом Брансфилдом и Натаниэлем Палмером. С последним Беллинсгаузен встречался на Южных Шетландских островах и даже приглашал его к себе в гости на борт шлюпа «Восток»^[6][7].

План и снаряжение[править | править код]

Предыстория[править | править код]

Впервые вопрос об инициаторе двойной российской экспедиции в высокие северо- и южнополярные широты был поставлен в 1950-е годы. Обыкновенно утверждалось, что в 1810-е годы независимо друг от друга были представлены проекты И. Ф. Крузенштерна, Г. А. Сарычева, О. Е. Коцебу и В. М. Головнина^[8]. Напротив, английские авторы, такие как библиотекарь Королевского географического общества Хью Роберт Милл^[en] или директор кембриджского Полярного института им. Роберта Скотта Фрэнк Дебенхэм, приписывали план морскому министру де Траверсе^[9]. Начальник экспедиции Ф. Ф. Беллинсгаузен и астроном И. М. Симонов утверждали, что инициатива в организации путешествия принадлежала лично императору Александру I^[10][11].

Судя по данным, обобщённым Э. Таммиксааром и Т. Кииком, в 1818 году большой интерес у императора Александра I вызвало возвращение экспедиции О. Коцебу на бриге «Рюрик», в сентябре государь пожелал получить максимально подробный отчёт. По ряду причин отчёт был подготовлен И. Крузенштерном, который дополнительно отправил морскому министру Траверсе рукопись своей статьи о первой попытке достижения высоких арктических широт В. Чичаговым в 1765—1766 годах^[12]. Министр заинтересовал этим императора, о чём сообщал 14 (26) января 1819 года. Для Крузенштерна это означало, что настроения начальства благоприятны для отправления государственной экспедиции с научными целями. Открытия Коцебу в северной части Тихого океана ориентировали будущий план на достижение Северного Ледовитого океана через Берингов пролив. В послании Крузенштерна де Траверсе впервые упоминался и Беллинсгаузен как возможная кандидатура начальника экспедиции; к январю 1819 года план уже был одобрен императором, хотя начальником экспедиции был назначен Г. Шишмарёв^[13].

В данном контексте совершенно не ясно, каким образом экспедиция приобрела глобальный масштаб, и откуда взялся план исследования южнополярных вод. Попытки обнаружения Южного континента в XVIII—XIX веках во многом определялись существовавшими в ту эпоху теориями: значительные массивы суши Северного полушария должны были уравновешиваться в Южном, в противном случае Земля могла бы опрокинуться^[14]. Первым исследователем, который зашёл в Южный океан в широты выше 50° ю. ш., был Джеймс Кук. В ходе своего второго кругосветного плавания 1772—1774 годов^[en] он подошёл близко к кромке пакового льда. 17 января 1773 года Кук впервые в истории мореплавания пересёк Южный полярный круг, но, достигнув 67°15′ ю. ш., столкнулся с непреодолимыми льдами. В январе 1774 года Кук достиг 71°10′ ю. ш., но и здесь был остановлен паковыми льдами. Он не отрицал существования Южного материка, но полагал его недоступным для мореплавателей:

«…Бо́льшая часть южного материка (если предположить, что он существует) должна лежать в пределах полярной области выше южного полярного круга, а там море так густо усеяно льдами, что доступ к земле становится невозможным. Риск, связанный с плаваньем в этих необследованных и покрытых льдами морях в поисках южного материка, настолько велик, что я смело могу сказать, что ни один человек никогда не решится проникнуть на юг дальше, чем это удалось мне. Земли, что могут находиться на юге, никогда не будут исследованы»^[15].

Крузенштерн полностью следовал авторитету Кука и прямо заявлял, что великий английский мореплаватель «похоронил» идею Terra Australis. Однако ещё 18 июля 1818 года, вскоре после возвращения Коцебу, Иван Фёдорович представил президенту Академии наук С. С. Уварову проект исследования тихоокеанского региона в поясе по 20° к северу и югу от экватора, с целью разведки неизвестных архипелагов и завершения великих географических открытий. Предполагалось реализовать проект в кооперации Академии и морского министерства; о содержании этого проекта Крузенштерн писал в предисловии к отчёту Коцебу, опубликованному в 1821 году. В результате Э. Таммиксаар и Т. Киик делали вывод, что инициатором экспедиции, которая должна была превзойти результаты Кука, был лично министр де Траверсе, преследуя в первую очередь политические цели. Косвенно это подтверждается тем, что он не предпринял никаких действий для обсуждения южнополярного проекта ни с одним из опытных океанских моряков, ему подчинённых. Также в личном фонде Траверсе (ЦГАВМФ) сохранились заметки на французском и русском языках, с выписками из описания путешествия Кука и прикидкой плана посылки двух шлюпов — одного в Арктику, второго в Антарктику. Далее министр обратился к Г. Сарычеву, который находился в плохих отношениях с Крузенштерном и Коцебу, для разработки рекомендаций к конкретному плану. В этих анонимных заметках не использовались термины «Северный полюс» или «Южный полюс»^[16].

10 (22) января 1819 года де Траверсе встретился с императором Александром Павловичем. По состоянию на 2014 год так не было обнаружено документов о первоначальном проекте двойной экспедиции. Возможно, это свидетельствует, что проект был секретным. Только 31 марта (12 апреля) 1819 года император лично подписал приказ о финансировании экспедиции в сумме 100 000 рублей. В тот же день Крузенштерн из своего эстляндского имения отправил де Траверсе подробное письмо, из которого следует, что он не был информирован о переговорах в эшелонах высшей власти. Судя по документам из архивного фонда Траверсе, министр лично сформулировал географические цели обеих экспедиций; позднее эти пункты вошли в инструкцию, опубликованную в отчёте Беллинсгаузена. Вероятно, главным консультантом был Г. Сарычев^[17].

Отсутствие документальных свидетельств не позволяет понять причин спешки в снаряжении экспедиции, а также почему финансирование было удвоено и было принято решение отправить четыре корабля вместо двух. 3 (15) февраля 1819 года морской министр от имени императора подписал приказ о формировании экспедиции. В документах Траверсе отряды именовались «дивизиями»^[18]. По имеющимся данным, роль Крузенштерна в планировании и формировании экспедиции была минимальной^[19].

Цели и задачи[править | править код]

Путешествия Васильева — Шишмарёва и Беллинсгаузена — Лазарева были, соответственно, третьей и четвёртой русскими кругосветными экспедициями, организованными и финансируемыми государством. В Портсмуте оба отряда встретили шлюп «Камчатка» под командой лейтенанта Головнина, возвращавшийся из второго кругосветного плавания. Отряд Васильева пересёк экватор на пять дней раньше Беллинсгаузена. Рип Балкли опровергал тезис о сугубо научном характере экспедиции. По его словам, грань между задачами военно-морского и торгового флота была чрезвычайно размытой, поскольку ещё экспедиция Крузенштерна возила коммерческие грузы и специалистов Российско-американской компании. Всего из 23 русских кругосветок, предпринятых при Александре I, половина была коммерческой^[20].

По Балкли, русские кругосветные экспедиции имели важное геополитическое значение в условиях освоения Аляски и изоляционистской политики Китая и Японии. Первая русская кругосветная экспедиция планировалась ещё при Екатерине II в связи с плаваниями Кука в северной части Тихого океана. Снаряжение экспедиций Васильева и Беллинсгаузена определялось военно-политическими целями. После Венского конгресса произошло значительное ухудшение русско-британских отношений, и лорд Джон Барроу в 1817 году высказывал опасения, что Россия первой освоит Северо-Западный проход. Существует предположение, что в 1818 году Барроу планировал двойную экспедицию по два корабля в каждой, чтобы достигнуть полюса со стороны Берингова пролива и пролива Дэвиса; когда о планах стало известно императору Александру I, это привело к форсированию сроков снаряжения^[21]. Однако контр-адмирал Л. И. Митин отмечал, что экспедиция Беллинсгаузена носила исключительно научный характер и не предполагала целей территориальной экспансии^[22]. По Р. Балкли само по себе отсутствие политических целей в программе экспедиции ещё ни о чём не свидетельствует: у британских арктических экспедиций Бичи, Парри и Джона Росса 1818—1819 годов также не было политических целей в инструкциях, данных Адмиралтейством, как не было их при отправлении Франклина в 1845 году^[23]. Более того, Р. Балкли утверждал, что без научных целей в политическом отношении экспедиция была бы значительно менее эффективной^[24]. Весьма примечательным был следующий пассаж в описании Беллинсгаузена:

В случае обретения островов и других ещё неизвестных берегов, также в память пребывания нашего в разных местах, повелено было оставлять и раздавать медали, важнейшим людям серебряные, а другим бронзовые. Сии медали нарочно были вычеканены в С.-Петербургском Монетном дворе; на одной стороне оных изображение императора Александра I, а на другой надпись: шлюпы «Восток» и «Мирный», 1819 года, то есть время, в которое сии шлюпы отправлены^[25].

Инструкция Морского министерства была подписана государем 10 (22) мая. Важнейшими пунктами были следующие^[26][27]:

1. до прибытия в Бразилию предполагаются заходы в Англию и на Канарские острова;
2. далее экспедиция следует до Южной Георгии, после чего должна с восточной стороны обойти Сандвичеву землю и продвинуться как можно южнее;
3. далее следует «употребить всевозможное старание и величайшее усилие для достижения сколько можно ближе к полюсу, отыскивая неизвестные земли, и не оставить сего предприятия иначе, как при непреодолимых препятствиях»;
4. после окончания первого антарктического лета для пополнения запасов и отдыха отправляться в Порт-Джексон (Сидней);
5. из Австралии пройти в тихоокеанские воды, обследовав острова, которые изучал Коцебу, «и сделать изыскания о других с ними соседственных, о коих упоминали жители первых»;
6. после второго посещения Австралии «снова отправиться на юг к отдалённейшим широтам; возобновить и… продолжать свои исследования по прошлогоднему примеру с таковою же решимостью и упорством, и проплывёт остальные меридианы, для совершения пути вокруг земного шара, обратясь к той самой высоте, от которой дивизия отправилась»; после успешного выполнения задания вернуться в Россию.

Государь повелевает также во всех землях, к коим будут приставать, и в которых будут находиться жители, поступать с ними с величайшей приязнью и человеколюбием, избегая сколько возможно всех случаев к нанесению обид или неудовольствий, а напротив того стараясь всемерно привлечь их ласкою и не доходить никогда до строгих мер, разве только в необходимых случаях, когда от сего будет зависеть спасение людей, вверенных его начальству^[28].

Снаряжение и состав[править | править код]

Командиры и команда[править | править код]

Судя по имеющимся архивным документам, чрезвычайно сложным оказался вопрос о начальнике экспедиции. Министр де Траверсе постоянно откладывал решение, 15 (27) марта были подписаны приказы о назначении Шишмарёва и Лазарева; последний получил под командование шлюп «Мирный». Брат Лазарева — Алексей Петрович — служил лейтенантом на «Благонамеренном». Только к 22 апреля (4 мая) был назначен командир второй дивизии — Васильев. И. И. Траверсе первоначально намеревался назначить командиром Южной (первой) дивизии М. Ратманова^[29]; в ЦГАВМФ, однако, сохранился приказ от начала мая, согласно которому Ратманов должен был возглавлять именно вторую — северную — дивизию, но его имя было вычеркнуто. Крузенштерн заявлял, что назначение Беллинсгаузена было всецело его заслугой, однако сам Фаддей Фаддеевич утверждал, что своим местом обязан рекомендации Ратманова^[30][31]. Капитан второго ранга Беллинсгаузен служил тогда командиром фрегата «Флора» в Севастополе; приказ о его назначении был выпущен 4 мая, а уже 23 мая он прибыл в Петербург, предположительно, на тарантасе в одиночку; 16 июня ему были вручены инструкции, и он вступил в командование. Сверх ему была выдана премия в 1000 рублей^[32]. После назначения он получил и корабельную казну на непредвиденные расходы — 10 000 рублей серебром^[33].

Офицерский состав и нижние чины в экспедиции были набраны из добровольцев. Для матросов существовали жёсткие условия отбора: отличное состояние здоровья, возраст не свыше 35 лет, знание сверх своей специальности какого-либо мастерства по кораблестроительной части и, наконец, умение хорошо стрелять из ружей^[34]. На борту «Востока» находилось 6 офицеров — в том числе Иван Завадовский, Аркадий Лесков и Константин Торсон, штаб-лекарь Якоб Берг, астроном Иван Симонов, художник Павел Михайлов, 36 унтер-офицеров, артиллеристов и мастеровых (в том числе 4 офицерских денщика) и 71 матрос первой и второй статей. На «Мирном» пошли 5 офицеров (в том числе Михаил Анненков и Иван Куприянов), штаб-лекарь Галкин, иеромонах Дионисий, принятый по настоянию морского министра, 22 унтер-офицера, артиллериста и человека из прислуги, 45 матросов первой и второй статей. Команду щедро премировали: ещё до выхода в море Беллинсгаузен получил от государя 5000 рублей серебром, а Лазарев — 3000, все офицеры и рядовые удостоились годового жалованья «не в зачёт». Государь повелел увеличить оклад денежного содержания в 8 раз, при том, что стандартное жалованье матроса первой статьи было 13 рублей 11 копеек в год. Однако конкретных сумм в отчёте Беллинсгаузен не называл. Мичман Новосильский утверждал, что повышенное жалованье выплачивалось серебром только два раза, а остальные суммы — ассигнациями, что даёт надбавку в 250 %. Кроме того, офицеры и учёные получили в размере 30 золотых червонцев в месяц, что эквивалентно 70 серебряным рублям^[35].

Экспедиционные суда[править | править код]

Для экспедиции снаряжалось два корабля — шлюп «Мирный» и шлюп «Восток». Сведений об этих судах сохранилось мало. В 1973 году теоретический чертёж обоих шлюпов был восстановлен С. Лучининовым на основе сохранившихся чертежей XIX века. «Восток» был построен корабелом И. А. Амосовым, который в 1818 году работал на Охтинской военно-морской верфи под началом инженера В. Ф. Стоке, британца по происхождению. По словам Беллинсгаузена, «Восток» был точной копией шлюпа «Камчатка», прототипом которого, в свою очередь, был 32-пушечный фрегат, построенный по проекту французского инженера Жака Балтазара. Судно было спущено на воду 16 июля 1818 года, имело водоизмещение 900 тонн, длину 129 футов 10 дюймов (39,53 м) и ширину 32 фута 8 дюймов (9,96 м); однако у шлюпа был чрезмерно большой рангоут: грот-мачта от киля имела высоту 136 футов (41,45 м). Второй шлюп — «Мирный» — был корабля «Благонамеренный» второй дивизии и был построен в Кронштадте как «Ладога». После переименования он был модернизирован для нужд экспедиции. Длина его достигала 120 футов (36,58 м), ширина — 30 футов (9,14 м), водоизмещение 530 тонн; он больше напоминал суда экспедиции Кука. На каждом шлюпе имелись 4 или 5 открытых шлюпок разного размера, от четырёхвёсельного катера до шести- или восьмивёсельных баркасов. На «Востоке» были установлены шестнадцать 18-фунтовых орудий на батарейной палубе и ещё двенадцать 12-фунтовых карронад на спардеке. В те времена считалось, что карронады более эффективны для столкновений с пиратами или туземными каноэ. На «Мирном» было шесть карронад и 14 трёхфунтовых орудий. Во время стоянки в Британии орудийные порты батарейной палубы были заделаны. Основная часть экипажа располагалась на ночлег в привязных гамаках на батарейной палубе, офицерские каюты и кают-компания располагались на корме^[36].

Одной из главных задач Беллинсгаузена на всём протяжении плавания была забота о том, чтобы суда не разлучались. Мореходные качества шлюпов были различны, а Лазарев считал, что «Восток» был судном «вовсе неудобным к такому предприятию по малой вместительности своей и тесноте как для офицеров, так и для команды». Беллинсгаузен утверждал, что морской министр Траверсе избрал «Восток» только потому, что однотипный шлюп «Камчатка» уже находился в кругосветном плавании, хотя капитан В. М. Головнин и сообщал в отчётах о неудовлетворительных мореходных качествах своего корабля. Помимо чрезмерной высоты рангоута, на «Востоке» было неудачное рулевое устройство, недостаточно прочный корпус, построенный из сырой древесины, малая высота комингсов люков на верхней палубе и тому подобное. Только перед отплытием подводная часть шлюпа была обшита медными листами. Корпус «Востока» оказался слабым для плавания в полярных льдах, и его приходилось неоднократно укреплять и ремонтировать в ходе путешествия. К концу экспедиции состояние шлюпа оказалось настолько плачевным, что побудило Беллинсгаузена прервать плавание на месяц раньше запланированного. Снаряжением шлюпов занимался М. П. Лазарев, поскольку Беллинсгаузен был назначен всего за 42 дня до отплытия. Для себя он избрал «Мирный», построенный мастером Колодкиным в Лодейном Поле, вероятно, по проекту И. В. Курепанова. Лазареву удалось оснастить подводную часть шлюпа второй (ледовой) обшивкой, заменить сосновый руль на дубовый и дополнительно укрепить корпус. Единственным недостатком судна была тихоходность^[37].

Снабжение и условия обитания команды[править | править код]

Беллинсгаузен решил принять на борт запас провианта на два года, тогда как стандартный для военных судов был рассчитан на шесть месяцев. По описям было взято 20,5 тонн сушёного гороха, 7 тонн овса и гречихи, 28 тонн солонины, 65,8 тонны сухарей ( и ), много квашеной капусты (известен только объём бочек для неё) и 3926 литров водки^[38]. Хотя планировалось применение «дощатого бульона» — супового концентрата, но он так и не высох после выварки, и удалось взять не более одной восьмой части от заказанного. Поставщиков сухарей, мяса и капусты Беллинсгаузен перечислял поимённо за высокое качество их продукции^[39]. Запасов оказалось совершенно недостаточно, и уже в Рио-де-Жанейро пришлось закупить 16 тонн крупы и ром. В результате экспедиция пополняла запасы в Дании, Бразилии и Австралии, что обеспечивало автономность плавания в 4—5 месяцев. Был взят и табак из расчёта 1,3 кг на каждого человека (по весу за время всей экспедиции — это примерно полторы современные сигареты в день^[40]). Табак закупали в Рио в начале и конце плавания^[33]. Подробной описи припасов для «Востока» и «Мирного» не сохранилось, но имеется таковая для «Благонамеренного» и «Открытия»; вероятно, нормы снабжения были идентичны. По Р. Балкли, официальные нормы британского флота превосходили российские, однако реальной практикой было занижение; вдобавок в 1823 году нормы были уменьшены вдвое. Кроме того, русские корабли много времени проводили в гавани, где командиры всегда закупали свежие припасы, о чём неоднократно упоминается в описаниях путешествий. Уже в июле 1819 года Беллинсгаузен упоминал, что в Копенгагене увеличил мясной рацион для повышения боевого духа команды и наращивания физических сил людей (по фунту говядины в день и кружке пива на человека)^[41]. Для борьбы с цингой предполагались солодовый отвар, хвойная эссенция, лимоны, горчица и патока. Сахара было взято всего 196 кг, и его выдавали по большим праздникам, таким как Рождество или тезоименитство императора. Повседневным напитком экипажа был чай, его запасы пополнялись в Лондоне и Рио^[42].

Рядовые члены экипажа снабжались из казны. По описи полагалось на человека: тюфяк, подушка, суконное одеяло и 4 простыни; 4 мундира, 2 пары рубах и 6 пар льняных кальсон, 4 комплекта непромокаемой одежды (штаны и куртка), шинель, 1 меховая шапка и 2 фуражки, 1 морская шляпа, три пары сапог (1 — с фланелевой подкладкой), 8 пар шерстяных носков, 11 льняных и 7 фланелевых комплектов белья. Это обошлось в 138 134 рубля из расчёта на 298 членов команды, оплаченных пополам Адмиралтейским департаментом и Министерством финансов. Беллинсгаузен заботился о здоровье своих людей, всегда закупая свежие продукты в каждом порту; команда регулярно мылась и стирала одежду, до отбоя старались держать людей на верхней палубе и проветривать и просушивать переполненные батарейные палубы. Беллинсгаузен запретил на «Востоке» порку как меру наказания, однако распространялось ли это на «Мирный» — неизвестно^[40].

Научное оснащение[править | править код]

Приборы и пособия[править | править код]

Для нужд дивизий Беллинсгаузена и Васильева Адмиралтейский департамент составил список необходимых книг и инструментов. Судовая библиотека включала русские описания путешествий Сарычева, Крузенштерна, Лисянского, Головнина, французский перевод описания третьего плавания Кука, а, кроме того, понадобилось купить описание второго плавания Кука ввиду отсутствия его первого тома в библиотеке военно-морского ведомства. Большинство описаний иностранных путешествий, включая Ансона, были доступны во французских переводах. Были приобретены морские альманахи на 1819 и 1820 годы, руководства по навигации, гидрографии и магнетизму, а также . Были также выделены средства на закупку недостающего в Лондоне, в частности альманаха на 1821 год, а также карт новейших на тот момент путешествий, в том числе бразильских. В дополнение к навигационному оборудованию Беллинсгаузен приобрёл и всемирный атлас, выпущенный в 1817 году, и атлас Австралии Флиндерса 1814 года. Во время стоянки в Копенгагене был куплен труд о магнетизме Кристофера Ханстена, вышедший только в начале 1819 года, на основе которого проводились поиски Южного магнитного полюса. Астрономические и навигационные инструменты были заказаны заранее, но к августу 1819 года, когда Беллинсгаузен, Симонов и Лазарев ездили в Лондон, доставлено было далеко не всё. Беллинсгаузен упоминал закупку инструментов Арроусмита. Было решено выйти за пределы бюджета, поэтому были закуплены два хронометра Арнольда^[en] (№ 518 и 2110) и два — Барро^[de] (№ 920 и 922), трёх- и четырёхфутовые рефракторы с ахроматическими линзами, 12-дюймовый рефлектор, а для Симонова — пассажный инструмент и искусственные горизонты. Отражательные круги^[fr] Троутона оказались слишком неудобными для использования в море. Для «Востока» были куплены секстанты Троутона и Доллонда^[en]; некоторые приборы приобрели частным образом на собственные средства офицеры. Термометры были сконструированы для принятой в России шкалы Реомюра, но Симонов использовал и шкалу Фаренгейта. Беллинсгаузен упоминал инклинометр и карманный компас, которыми пользовался на берегу; капитан приобрёл также глубоководный термометр. Однако не удалось достать маятникового прибора для гравиметрических исследований^[43].

Купленные инструменты и пособия были разного качества. Беллинсгаузен отмечал, что точность британского морского альманаха сильно упала после кончины Маскелина и что сам он нашёл в альманахе на 1819 год не менее 108 ошибок^[44]. Крайне неудачными оказались хронометры, рекомендованные сэром Джозефом Банксом, который лоббировал интересы семьи Арнольда. Эта же фирма поставила Джеймсу Куку «очень плохие» хронометры, которые спешили на 101 секунду в сутки. Рип Балкли назвал качество хронометров на «Востоке» «ужасающим»: уже в мае 1820 года они спешили на 5—6 минут в сутки, тогда как на «Мирном» один из хронометров Барро набирал по 10,5 минут в сутки. Уильям Парри в том же 1819 году потратил пять недель на сверку своих хронометров в Гринвичской обсерватории, тогда как Симонов не менее 40 % всего времени наблюдений посвятил ходу хронометров и установлению истинного времени. Глубоководный термометр сломался уже при втором его употреблении — впрочем, Беллинсгаузен утверждал, что здесь была повинна небрежность персонала^[45].

Вопрос о натуралисте[править | править код]

Функции натуралиста в кругосветных парусных экспедициях распространялись на все сферы знаний, которые не требовали математических расчётов (этими последними занимались астрономы или офицеры-штурманы). В обязанности судового натуралиста входило описание не только новых видов животных и растений, но и культуры первобытных народов и даже геологических и гляциологических формаций^[46]. В инструкциях Адмиралтейского департамента упоминались двое немецких учёных, которые были признаны подходящими кандидатурами: медик Карл Генрих Мертенс, только что окончивший Университет Галле, и доктор Густав Кунце (Лейпцигский университет). Предполагалось, что к 24 июня 1819 года они должны будут прибыть в Копенгаген, где Мертенс поступил бы в дивизию Беллинсгаузена, а Кунце — Васильева^[46]. Когда обе дивизии прибыли в Копенгаген 15 июля, оказалось, что из-за малого времени «для заготовления всего нужного» оба учёных отказались следовать на русских шлюпах^[44]. Это привело к большому замешательству не только на судах экспедиции, но и в Петербурге. Сохранилась переписка морского министра де Траверсе с министром народного просвещения князем А. Н. Голицыным, из которой следует, что научная команда на «Востоке» должна была включать астронома Симонова, натуралиста Мертенса и художника Михайлова. Вскоре из Петербурга прибыл приказ найти учёного на месте, что так и не удалось^[47].

Причины, по которым стал возможен такой казус, дискутируются в историографии. Возможно, что позднее приглашение диктовалось условиями секретности, в которых снаряжалась экспедиция. По архивным данным, решение о кандидатурах немецких учёных было принято за четыре недели до срока их явки; формальный приказ об их назначении был издан 10 июля 1819 года, то есть когда экспедиция уже находилась в пути по Балтийскому морю. Вдобавок Кунце защитил докторскую диссертацию 22 июня 1819 года, и крайне маловероятно, что он согласился бы и сумел бы физически оказаться в Копенгагене через два дня после этого. Хотя Е. Е. Шведе в предисловии к изданию отчёта экспедиции писал, что учёные «испугались предстоящих трудностей»^[48], по Рипу Балкли главным виновником ситуации выступила неуправляемость российской военно-морской бюрократии^[49].

Главные задачи экспедиции Беллинсгаузена относились к географическим исследованиям. Поскольку Симонов был единственным профессиональным учёным на борту, ему пришлось параллельно со своими прямыми обязанностями заниматься также сбором растительных и животных образцов; последнее, как и набивку чучел, он охотно передоверял судовым медикам Бергу и Галкину. Характерно, что он не всегда бывал на высоте: 5 октября 1819 года Иван Михайлович получил сильный ожог во время ловли физалии, хотя Беллинсгаузен и предостерегал его^[50]. По замечанию Р. Балкли, Симонов меньше, чем Беллинсгаузен, занимался гравиметрическими и океанографическими наблюдениями; при этом магнитные измерения для капитана имели значение как важный аспект навигации и географических наблюдений, а не как аспект чистой науки. Вероятно, для Симонова не меньшее значение имела работа журналиста и историографа экспедиции; именно его путевые заметки стали первыми публикациями о ходе плавания, а серия магнитных измерений вышла в свет намного позже. В статью о магнетизме вошла примерно половина материала замеров^[51].

Ход экспедиции[править | править код]

Примечание: все даты приведены по юлианскому календарю, разница которого с григорианским составляла в XIX веке 12 дней.

Плавание в Атлантике (июль — ноябрь 1819)[править | править код]

Кронштадт, Копенгаген, Портсмут[править | править код]

23 и 24 июня 1819 года снаряжаемые на Малом Кронштадтском рейде шлюпы «Восток», «Мирный», «Открытие» и «Благонамеренный» посетили морской министр и государь император. На этот период работы по дооснащению судов были остановлены, а далее продолжались вплоть до самого отплытия. 25 июня капитаны Беллинсгаузен и Васильев были призваны на императорскую аудиенцию в Петергоф. Отплытие обеих дивизий экспедиции состоялось 4 июля в шесть часов пополудни и сопровождалось церемонией, во время которой экипажи прокричали пятикратное «ура» и отсалютовали крепости^[52]. Четыре корабля следовали единым отрядом до Рио-де-Жанейро. До 19 июля экспедиция неделю провела в Копенгагене, где были получены дополнительные инструкции и стало известно, что приглашённые немецкие натуралисты не смогут принять участие в плавании. Начальник датского архива морских карт^[en] адмирал Левенёрн^[da] снабдил экспедицию некоторыми необходимыми картами и посоветовал приобрести опреснительный аппарат. 26 июля экспедиция прибыла в Дил и 29-го перешла на Спитхедский рейд в Портсмуте. Там уже находился шлюп «Камчатка» под командой Головнина, завершавший кругосветное плавание^[53]. 1 августа, наняв дилижанс, Фаддей Беллинсгаузен с Лазаревым, офицерами и астрономом Симоновым отправился в Лондон, где пробыл 9 дней; главным образом для доставки заказанных карт, книг и приборов. В результате удалось получить далеко не всё, и только при содействии генерального консула А. Я. Дубачевского. Перестройка «Мирного», закупка овощных консервов и пивной эссенции задержали экспедицию в Портсмуте до 25 августа. 20 августа в Англию пришёл транспорт Российско-американской компании «Кутузов», совершавший кругосветное плавание под началом капитан-лейтенанта Гагемейстера^[54][55].

26 августа отряд двинулся на Тенерифе, где надлежало запастись вином и свежими припасами. Трое матросов шлюпа «Мирный» получили в Англии венерическую болезнь, но прогноз доктора Галкина был благоприятный; на «Востоке» заболевших не было. В Атлантике на шлюпах установился рабочий ритм: экипаж был разделён на три вахты, в случае аврала это позволяло поднимать уже отдохнувшую часть команды. В дождливую и штормовую погоду вахтенным начальникам было предписано следить, чтобы «служители» обязательно меняли одежду, а мокрое складировалось вне жилой палубы и просушивалось на ветру. По средам и пятницам устраивали банно-постирочный день (в эти дни освобождался один котёл на камбузе, что позволяло получать горячую воду). Койки также стирали 1-го и 15-го числа каждого месяца; генеральную уборку палуб делали на ходу два раза в неделю, а на стоянках ежедневно. Жилую палубу регулярно проветривали и протапливали «для разжижения воздуха», а если позволяла погода, команда питалась на шканцах и баке, «чтобы в палубах не оставалось сырых от кушанья паров и нечистоты»^[56]. Из-за того, что в и на «Востоке» просачивалась вода через кормовой подзор, 10 сентября пришлось провести через капитанскую каюту вентиляционную трубу; вдобавок промок и сгнил запас офицерской муки^[57].

Тенерифе — экватор[править | править код]

В шесть часов утра 15 сентября корабли вошли в гавань Санта-Крус-де-Тенерифе, где простояли 6 дней. Четверо офицеров с обоих шлюпов и Симонов отправились к подножью Тенерифского пика, посетили ботанический сад с драконовыми деревьями и навестили сестёр генерала Бетанкура^[58]. Впрочем, главной обязанностью астронома была сверка хронометров, для этой операции ему предоставили дом морского капитана^[en] дона Антонио Родриго-Руиса. На суда был принят запас вина, взятого по цене 135 талеров за пипу^[59].

Далее экспедиция пошла в океан со скоростью от 5,5 до 7 узлов, пользуясь северо-западным пассатом; Северный тропик пересекли 22 сентября, зафиксировав температуру воздуха в полдень 20° по Реомюру (25 °C). Начиная с 25 сентября Беллинсгаузен проводил замену стенег на «Востоке», пользуясь затишьем; это должно было уменьшить его скорость и сократить отставание «Мирного». В этот день в открытом океане русские моряки наблюдали летучих рыб, светящихся пиросом и фонтанирующих китов^[60]. С 7 октября начались штили. Жара изнуряла команду: в спальной палубе температура держалась на уровне 22,9 °R (28,6 °C). По словам Беллинсгаузена, такая погода бывала и в Петербурге, однако ночь не приносила облегчения, а температура воздуха даже превышала температуру воды. 8 октября проводились океанографические работы: измерения плотности морской воды и её температуры до глубины 310 саженей. Был получен результат 78 °F (25,56 °C), однако Беллинсгаузен полагал, что вода верхних слоёв океана смешивалась в батометре с забранными образцами и искажала результаты. Также попытались измерить постоянную скорость экваториального течения, для этого опустили на 50 саженей медный котёл объёмом 8 вёдер и получили результат 9 миль в сутки. 12 октября морякам удалось увидеть и застрелить птиц «погодовестников», что свидетельствовало о близости суши^[61].

В 10 часов утра 18 октября экспедиция, находившаяся к тому времени в море 29 дней, пересекла экватор. Беллинсгаузен оказался единственным человеком на борту «Востока», который совершал это ранее, и устроил праздник Нептуна: всех окропили морской водой, а в ознаменование события всем раздали по стакану пунша, который пили при орудийном салюте^[62]. Симонов сравнил эту церемонию с «маленьким подражанием народной масленице»^[63].

Первое посещение Бразилии[править | править код]

Южные пассаты в октябре несколько уменьшили жару, а ясная погода благоприятствовала астрономическим наблюдениям. Кроме Беллинсгаузена, Симонова, Лазарева и Завадовского, никто на борту не имел навыков навигатора и работы с секстантом, поэтому в условиях изобилия инструментов на борту за освоение искусства навигации принялись все офицеры^[64].

В пять часов пополудни 2 ноября 1819 года экспедиция прибыла в Рио-де-Жанейро, ориентируясь на Пан-ди-Асукар, изображение которой имели в лоции. Трудности представил языковой барьер, поскольку на борту не было ни одного человека, владеющего португальским языком. «Открытие» и «Благонамеренный» к тому времени уже находились в гавани, поскольку не заходили на Канары^[65]. 3 ноября команду встретил генеральный консул России Григорий Лангсдорф, участник первого русского кругосветного плавания в 1803—1806 годах, и проводил офицеров к послу генерал-майору барону де Тейль-фон-Сераскеркену. 4 ноября консул арендовал для астрономов каменистый остров Радос (Крысий), на котором Симонов, гардемарин Адамс и артиллерист Корнильев установили пассажный инструмент и принялись за сверку хронометров. В целом Беллинсгаузен не был в восторге от бразильской столицы, отметив «отвратительную неопрятность» и «мерзостные лавки, в коих продаются негры»^[66]. Симонов, напротив, утверждал, что Рио «кротостью нравов, роскошью и любезностью общества и великолепием духовных процессий совершенно напоминает города Южной Европы»^[67]. Офицеры посетили окрестности города, кофейные плантации и водопад Трижука^[68]. 9 ноября руководители двух дивизий — Беллинсгаузен, Лазарев, Васильев и Шишмарёв — побывали на аудиенции португальского короля Жуана VI, проживавшего тогда в Бразилии. Перед отправлением были пополнены запасы, в том числе взяты на забой два быка, 40 свиней и 20 поросят, несколько баранов, утки и куры, ром и сахарный песок, лимоны, тыквы, лук, чеснок и иная зелень. 20 ноября на суда были возвращены хронометры. 22 ноября в шесть часов утра экспедиция отправилась на юг^[69].

24 ноября в море был отслужен молебен об испрошении благополучного и успешного окончания плавания, для чего на «Восток» доставили лейтенанта Лазарева и иеромонаха о. Дионисия. На «Мирный» отправили жалованье на 20 месяцев вперёд и столовые деньги офицерам на тот же срок, «дабы в случае какого-либо несчастья со шлюпом „Востоком“ офицеры и служители „Мирного“ не оставались без удовлетворения». Лазареву была дана инструкция на случай, если корабли разлучатся: ожидать на Фолклендских островах, а после окончания сроков следовать в Австралию^[70]. При этом предписывалось в ясные дни держаться шлюпам на расстоянии от 7 до 14 вёрст, а во время туманов — одной версты или ближе^[71].

Первый сезон (декабрь 1819 — март 1820)[править | править код]

Исследование Субантарктики[править | править код]

После 29 ноября 1819 года погода стала заметно портиться: в этот день было два шквала с дождём и градом. Декабрьскую погоду Беллинсгаузен образно сравнивал с петербургской, «когда река Нева вскрывается, и влажность от оной морским ветром приносит в город»^[72]. Направление было взято на Южную Георгию, с которой Беллинсгаузен хотел начать изыскания в Южном Ледовитом океане^[73]. Сразу после отплытия из Рио-де-Жанейро на все три мачты вахтенный отправлял наблюдателей, которые каждые полчаса доносили о состоянии моря и горизонта, и этот порядок поддерживался до конца экспедиции^[74]. 10 декабря «теплота приметно уменьшилась»: с этого дня люки на верхнюю палубу были закрыты, а в устроили стеклянное окно в 4 квадратных фута, чугунные печки были укреплены стационарно, а трубы их выведены в грот- и . Команде была выдана зимняя форма — фланелевое бельё и суконные мундиры. 11 декабря отметили великое множество морских птиц и в особенности хохлатых пингвинов; однако из-за осторожности этих птиц охотники и чучельник не смогли получить ни одного образца^[75]. 12 декабря при измерении температуры в полночь получили результат 3,7 °R (4,6 °C), а в жилой палубе 6,8 °R (8,5 °C)^[76].

Юго-западного берега острова Южная Георгия русские шлюпы достигли 15 декабря, увидев скалы Уоллиса и Джорджа в 8 часов утра — до них была 21 миля. Остров обошли на расстоянии полутора-двух миль от берега со скоростью 7 узлов по причине сильной зыби. Вскоре встретили парусный бот под английским флагом, его штурман принял шлюпы за промысловые суда. В тот же день удалось открыть остров Анненкова на 54°31′ ю. ш. Далее экспедиция пошла на восток. 16 декабря миновали открытый Куком остров Пикерсгилл^[en], в тот день «Мирный» отстал от «Востока», поскольку Лазарев приказал заготовить на берегу мяса и яиц пингвинов. Окончательно съёмку Южной Георгии завершили 17 декабря, докончив дело, начатое Джеймсом Куком за 44 года до того^[77]. Матрос Киселёв в своём дневнике упоминал, что дозорные, которые видели новые острова, получили награду в 5 талеров с занесением в судовой журнал^[78]. 20 декабря путешественники впервые наблюдали «плавучую громаду льда». При попытке измерения температуры моря получили на глубине 270 сажен 31,75 °F (−0,13 °C), но сломали глубоководный термометр Нория^[en], имевшийся в единственном экземпляре^[79].

22 декабря был открыт сплошь покрытый снегом и льдом остров Лескова, названный в честь участника экспедиции лейтенанта Лескова. На следующий день были открыты гористый и заснеженный остров Завадовского, названный в честь капитан-лейтенанта, и остров Торсона, который в изданном в 1831 году атласе экспедиции Беллинсгаузен переименовал в Высокий, поскольку Торсон участвовал в восстании декабристов. Группа из трёх вновь открытых островов была названа в честь тогдашнего морского министра островами маркиза де Траверсе. С острова Завадовского привезли на борт пингвинов двух разных видов^[80]. 24 декабря шлюпы пристали к айсбергу, чтобы попытаться нарубить льда и пополнить запасы пресной воды:

Из растаянного льда я для опыта велел, не сказав офицерам, приготовить воду на чай; все нашли, что она была превосходная и чай вкусен. Сие обнадёжило нас, что во время плавания между льдами всегда будем иметь хорошую воду^[81].

В день Рождества Христова 25 декабря термометр опустился до −0,8 °R (−1 °C), пришлось лавировать при противном южном ветре. В этот день на «Восток» привезли священника, и было совершено молебствие с коленопреклонением по случаю «избавления России от нашествия галлов и с ними дванадесяти язык». Праздничным блюдом стали щи — «любимое кушанье русских» — из свежей свинины с кислой капустой (в обычные дни их варили из солонины) и пироги с рисом и рубленым мясом. Рядовым выдали по полкружки пива, а после обеда — пунш из рома с сахаром и лимоном, что сильно подняло настроение на борту. На праздничном обеде остался и лейтенант Лазарев с офицерами «Мирного». На следующий день продолжилось описание архипелага де Траверсе, а 29 декабря экспедиция достигла острова Сондерс, открытого ещё Куком. Ранее, 27 декабря Беллинсгаузен попытался измерить температуру морской воды обыкновенным термометром, который помещали в самодельный батометр с клапанами: взятая на глубине вода не нагревалась по мере подъёма и не искажала показаний. Измерение солёности и плотности воды с глубины 220 сажен показало увеличение солёности с глубиной^[82][83].

Открытие Антарктиды[править | править код]

31 декабря 1819 года путешественники достигли острова Бристоль и пережили сильнейший шквал, за которым начался мокрый снегопад, снизивший видимость до 50 сажен. В 10 часов вечера экспедиция упёрлась в непроходимое ледовое поле и сменила курс, из парусов пришлось оставить только марсели, да и на тех налипало столько снега, что приходилось приводить шлюпы к ветру и обезветривать паруса. Вахтенным приходилось беспрерывно сметать снег с палубы. Новый, 1820-й, год офицеры отпраздновали в шесть утра, и всем в кают-компании капитан Беллинсгаузен пожелал выйти из опасного положения и благополучно вернуться в отечество. Матросам устроили праздник — утреннее построение было в мундирах, за завтраком выдали ром к чаю, после обеда (щи из свинины с кислой капустой) полагался стакан горячего пунша, а за ужином (рисовая каша) — грог. В этот день в тумане был потерян «Мирный», а пушечных сигналов не было слышно из-за направления ветров. Только к полудню суда воссоединились^[85][86]. 2 января 1820 года экспедиция миновала острова Саутерн-Туле на 59° ю. ш., названные так Куком в 1775 году потому, что далее на юг продвижение представлялось невозможным из-за обилия льда^[87]. Между пятым и седьмым января суда медленно пробирались к югу между ледовых полей, сухая слабо морозная погода позволила проветрить и высушить одежду и койки. 7 января была устроена охота на пингвинов, которых приготовили и для рядовых, и для офицеров, более 50 заготовленных туш передали на «Мирный». В экспедиции мясо пингвинов вымачивали в уксусе и добавляли к солонине при варке каши или щей. По словам Беллинсгаузена, матросы охотно ели пингвинов, видя, «что и за офицерским столом хвалили». 8 января подошли к айсбергу, где поймали неводом 38 пингвинов и нарубили льда; живых пингвинов заперли в курятник. Кроме того, лейтенанты Игнатьев и Демидов добыли первого в экспедиции тюленя, которого сочли похожим на утлюгов Архангельской губернии^[88].

9 января шлюп «Мирный» столкнулся с ледовым полем и выбил у форштевня длиною 4 фута. Прочность конструкции и умелое управление лейтенанта Обернибесова минимизировали ущерб, даже не открылось течи^[89][90]. 12 января миновали 8 айсбергов и пересекли 61° ю. ш., погода всё это время была пасмурной, шёл дождь со снегом. 15 января экспедиция пересекла Южный полярный круг (66° ю. ш.) на 3 градусе западной долготы. 16 января Беллинсгаузен описал свои наблюдения как «льды, которые представились нам сквозь шедший тогда снег в виде белых облаков», которые тянулись от горизонта до горизонта. Именно это и было первым наблюдением шельфовых ледников Антарктиды^[91]. Точка наблюдения была 69°21’28» ю. ш. и 2°14’50» з. д. — район современного шельфового ледника Беллинсгаузена у Берега Принцессы Марты на море Лазарева^[92][93]. 17 января на короткое время появилось солнце, что позволило сблизиться с «Мирным», но далее погода испортилась опять. 21 января участники экспедиции вторично наблюдали «ледяные громады», пределов которым не просматривалось. От времени выхода из Рио-де-Жанейро прошло 104 дня, и условия жизни на шлюпах были близки к экстремальным. В жилой палубе и офицерских каютах печки протапливались ежедневно (вместо грелок использовали пушечные ядра), но всё равно трижды в сутки приходилось убирать с подволока конденсат, который там накапливался. Из-за постоянного мокрого снега и тумана было очень тяжело сушить одежду и постели^[94][95].

Поскольку антарктическое лето ещё не кончилось, было принято решение ещё раз попробовать проникнуть в южные широты. 25 января, пользуясь ясной погодой и отсутствием льдов, Беллинсгаузен нанёс визит на «Мирный», где обсудил с Лазаревым дальнейшие планы. Медико-хирург Галкин продемонстрировал набитые им чучела морских птиц, которые были «весьма хороши» (по определению Беллинсгаузена). 26 января причалили к гигантскому столообразному айсбергу высотой до 200 футов (около 60 м) и видели большие стада кашалотов (спермацетовых китов)^[96]. 5 февраля в отчёте экспедиции записано следующее:

Видя льдяные острова, поверхностью и краями сходные с поверхностью и краями большого вышеупомянутого льда, пред нами находящегося, мы заключили, что сии льдяные громады и все подобные льды от собственной своей тяжести, или других физических причин, отделились от матерого берега, ветрами отнесённые, плавают по пространству Ледовитого Южного океана…^[97]

5—6 февраля в точке 69°6’24» ю. ш. при 15°51’45» з. д. экспедиция подошла к кромке «льда гористого твёрдо стоящего». Плавающие льды напоминали те, что были в замерзающих заливах Северного полушария, поверхность моря была покрыта «салом». Несмотря на то, что февраль в Южном полушарии соответствует августу и считается летним месяцем, путешественники при измерениях получили температуру −4 °R (−5 °C). Совещание с Лазаревым показало, что на шлюпах кончается запас дров и что в перспективе придётся ломать водяные и винные бочки. Тем не менее было решено идти далее^[98]. Чтобы подбодрить команду, последние три дня Сырной недели пекли блины, муку для которых перетёрли из риса, а рядовым, помимо стакана пунша, полагалась кружка пива, разведённого из английской эссенции. «Кому неизвестно, что весёлое расположение духа и удовольствие подкрепляет здоровье; напротив, скука и унылость рождают леность и неопрятность, а от сего происходит цинготная болезнь»^[99].

13 февраля Беллинсгаузен записал в журнале (координаты 69°59′ ю. ш., 37°38′ з. д.)^[100]:

В полночь увидели к на горизонте небольшой свет, на зарю похожий и простирающийся почти на пять градусов; когда мы держали на юг, свет сей возвышался. Я полагал, что происходит от большой льдины; однако ж, когда начало рассветать, свет бледнел и при восхождении солнца на сем месте были белые весьма густые облака, а льду не видно. Подобного явления до сего времени мы не встречали.

Таким образом, экспедиция в третий раз подошла почти вплотную к береговым обрывам ледового материка (Земля Эндерби)^[101][102]. 14 февраля трасса русской экспедиции пересеклась с маршрутом капитана Кука в январе 1775 года. В тот день был сильный туман и шторм, шлюпы попали в ледяные поля, а паруса и снасти обледенели. Это представляло большую опасность^[103]. 26 февраля вследствие штормов и ледяных полей сильно ослабело рулевое устройство на «Востоке»; попытка ремонта оказалась неудовлетворительной^[104].

К тому времени сильно истрепались снасти и паруса; состояние рядовых тоже внушало опасения. 21 февраля на «Мирном» скончался матрос Фёдор Истомин. По версии медика Галкина, он умер от тифа, хотя в отчёте Беллинсгаузена указана «нервная горячка»^[105][106]. 3 марта участники экспедиции наблюдали примечательное полярное сияние: «На юге представилось нам сначала два столба бело-синеватого цвета, подобно фосфорическому огню, с скоростью ракет из-за облаков на горизонте исходящие; каждый столб был шириною в три диаметра солнца; потом сие изумляющее нас явление заняло пространство на горизонте около 120°, переходя зенит. Наконец, к довершению явления, всё небо объято было подобными столбами». 4 марта наблюдалась совершенно другая картина: «весь небесный свод, исключая от горизонта на 12 или 15°, покрыт был радужного цвета полосами, со скоростью молнии извилисто пробегающими от юга к северу и переливающимися из цвета в цвет»; это явление позволило уклониться от столкновения с айсбергом. Матросы «Мирного» даже утверждали, что «небо горит»^[107]. Днём 4 марта были зафиксированы и зарисованы художником Михайловым величайшие айсберги, встреченные за время путешествия: высотой до 408 футов (122 м), что даже несколько превосходило по высоте шпиль Петропавловского собора. В этот день было принято решение, что шлюпы разделятся: «Восток» пойдёт в Сидней напрямую, тогда как «Мирному» предстояло обследовать обширную акваторию к югу от Вандименовой Земли (Тасмании). Поскольку людей на «Востоке» было больше, чем на «Мирном», на период Великого поста Беллинсгаузен перевёл на свой шлюп священника, который должен был вернуться к Лазареву уже в Австралии^[108].

Во время шторма 9—10 марта «Восток» получил сильные повреждения: лопнул и порвались , и ; в результате судно лишилось марселя и стакселей. В качестве штормовых парусов на растянули матросские гамаки. Вдобавок судно несло в сплочённые ледяные поля. Далее волнами разогнуло наветренные гаки, и на бушприте; величайшими усилиями команды удалось сохранить рангоут от обрушения. Ночью «весьма неприятно было видеть движение частей шлюпа и слышать, как они трещали»; в три часа ночи 10 марта «Восток» чудом миновал разрушающийся айсберг. Погода была такова, что и 11 марта было невозможно управлять судном, и его несло по ветру, а мокрый снег делал невозможными наружные работы. Только к ночи 12 марта погода несколько улучшилась, а 13 марта увидели последний айсберг на пути в Австралию^[109].

Плавание в Австралию и Океанию (март — ноябрь 1820)[править | править код]

Первое пребывание в Австралии[править | править код]

Штормы не утихали вплоть до Порт-Джексона. 19 марта выбило мартин-гик, шлюп «Восток» испытывал и бортовую, и килевую качку, которая усилилась 21 марта; Беллинсгаузен определял её как «ужасную». В этот день в 10 часов утра шлюп лёг на борт, причём в кают-компании, спасая священника, штурман Порядин проломил голову о переборку. Благодаря искусству штаб-лекаря Берга он полностью восстановился в Австралии^[110]. 24 марта матросы на 47° ю. ш. увидели Вандименову Землю, а 27-го — накануне Пасхи — и саму Новую Голландию на 37° ю. ш. Температура поднялась до 13 °R (16,2 °C), удалось просушить все паруса и открыть все люки. На пасхальную службу весь экипаж был одет в летнюю парадную форму и разговелся куличами. В восемь вечера миновали Ботани-бей. Через день шлюп «Восток» бросил якорь в заливе Порт-Джексон. К моменту прибытия в Сидней лишь у двоих матросов наблюдались признаки «цинготной болезни», штаб-лекарь Берг пользовал их отваром сосновых шишек, а Беллинсгаузен давал им по лимонного сока в день. Цингой страдали и живые свиньи с баранами; выпущенные на берег, последние не могли щипать свежую траву. Антарктическое плавание длилось 130 дней^[111], пребывание в Сиднее — 40^[112].

Первая встреча Беллинсгаузена с губернатором Лакланом Маккуори состоялась 27 марта. Капитан мог читать по-английски, но плохо понимал устную речь, переводчиком ему служил лейтенант Демидов. В дневнике Маккуори Беллинсгаузен упоминался 11 апреля (29 марта по юлианскому календарю) как «командир соединения из двух судов, отправленного для открытия Южного полюса». Ранее, 7 апреля, они совершили поездку на Башню Маккуори — новый маяк, который считался в колонии едва ли не чудом света. После прибытия «Мирного» 7 (19) апреля главным переводчиком Беллинсгаузена стал капитан-лейтенант Завадовский, служивший с ним на Чёрном море; Лазарев, стажировавшийся в британском флоте, также способствовал успешным переговорам. Маккуори сам в 1807 году побывал в России и даже смог вспомнить несколько русских слов. Губернатор обеспечил бесплатную поставку воды, дров и , а также выделил участок в Сиднейской бухте для установки пассажного инструмента (мыс Киррибилли^[ceb]). Ассистентами Симонова служили два подштурмана и артиллерийский унтер-офицер. На берегу развернули также баню, которой охотно пользовались офицеры и матросы; по Г. Баррату, это была «первая сауна в Австралии»^[113]. Вполне успешным был и контакт с аборигенным племенем каммерайгал^[en] и его вождём по имени Бунгари^{[114][115][116]}. 13 апреля «Мирный» после разгрузки был введён носом на мель, и в три дня были исправлены повреждения, нанесённые антарктическим льдом. Русские моряки были впечатлены любезностью и исполнительностью купца Роберта Кэмпбелла^[en] и его коллег^[117][118].

Ранее, в феврале 1820 года, в Сиднее побывали шлюпы второй дивизии «Открытие» и «Благонамеренный», командиры которых совершили грубое нарушение инструкций Адмиралтейства — не оставили промежуточный отчёт о первом сезоне экспедиции, который должны были передать в Петербург. Беллинсгаузен отправил отчёт на следующий день после благополучного прибытия «Мирного», однако в силу ряда обстоятельств почта в Лондон была отправлена только 9 сентября — за 12 дней до вторичного прибытия Беллинсгаузена в Австралию. В результате всех перипетий в журнале Морского министерства отчёт Беллинсгаузена был зарегистрирован лишь 21 апреля 1821 года. Пребывание в Сиднее было омрачено жертвой в одни из последних дней — 2 (14) мая во время починки грот-мачты «Востока» с высоты 14 метров сорвался слесарь Матвей Губин (в отчёте капитан назвал его «Гумин»); он умер от полученных травм в море через 9 дней^[119]. 7 мая экспедиция покинула Сидней, держа курс на Острова Общества^[120].

Исследование Новой Зеландии и островов Россиян[править | править код]

В открытом море выяснилось, что один матрос с «Востока» и несколько с «Мирного» подхватили в Порт-Джексоне венерическую болезнь, широко распространённую в Австралии — месте ссылки английских преступников. Майские штормы не миновали экспедиции, и если к волнению и ветрам команды приноровились, то мгновенно наставший штиль в восемь часов вечера 19 мая спровоцировал сильнейшую боковую качку, из-за которой «Восток» зачерпнул через столько воды, что её уровень в трюме сразу поднялся с 13 до 26 дюймов, потоком воды в кают-компании помяло лейтенанта Завадовского. Работам препятствовали рассыпавшиеся орудийные ядра, которые перекатывались от борта к борту. Качка продолжалась и на следующий день^[122]. 24 мая в семь утра путешественники достигли Новой Зеландии и бросили якорь в заливе Королевы Шарлотты (Тотарануи), налаживая связи с туземцами-маори. Беллинсгаузен пользовался картами Дж. Кука и его же описаниями, и Г. Барратт описывал дальнейшее как «сеанс сравнительной этнографии». Результаты его оцениваются самым высоким образом: посещённые русскими моряками места были связующим звеном между племенами Северного и Южного островов, а после уничтожения колонизаторами в 1828 году маорийского клана записи, зарисовки П. Михайлова и этнографические коллекции являются историческими источниками первостепенной важности^[123]. Экспедиция покинула Новую Зеландию 3 июня. Поскольку это время года соответствовало декабрю Северного полушария, к 5 июня шлюпы оказались в эпицентре сильной бури с дождём и градом, которая утихла лишь к 9 июня. Используя заготовленный у маори , 17 июня приступили к ремонтным работам в открытом море: зашили паруса, убавили «Востока» на 6 футов, установили высокие комингсы на люки и прочее^[124].

29 июня экспедиция прибыла к острову Опаро. 5 июля на горизонте показался известный ещё Куку остров Лука; 8 июля россиянами был открыт остров Моллера. При попытке высадки Беллинсгаузена, Михайлова, Демидова, Лазарева, Галкина, Новосильского и Анненкова аборигены оказали им весьма враждебный приём: более 60 воинов препятствовали высадке на северное побережье^[125].

Таковое упорство принудило нас возвратиться. Упорство сие, конечно, происходит от совершенного неведения о действии нашего огнестрельного оружия и превосходства нашей силы. Ежели бы мы решились положить на месте несколько островитян, тогда, конечно, все прочие пустились бы в бегство, и мы бы имели возможность без всякого препятствия выйти на берег. Но, удовлетворив своё любопытство в довольно близком расстоянии, я не имел особенного желания быть на сем острове… <…> Когда мы от острова уже довольно удалились, тогда из лесу на взморье выбежали женщины и приподняв одежду, показывали нам задние части тела своего, хлопая по оным руками, другие плясали, чем, вероятно, хотели нам дать почувствовать слабость сил наших. Некоторые из служителей просили позволения, чтоб островитян наказать за дерзость, выстрелить в них дробью, но я на сие не согласился^[126].

10 июля шлюпы достигли острова Аракчеева, 12 июля были открыты остров Волконского и остров Барклая де Толли, 14 июля — остров Ермолова, 15 июля — остров Кутузова, Раевского и Остен-Сакена, 16 июля — остров Чичагова и остров Милорадовича, 17 июля — остров Витгенштейна, 18 июля — остров Грейга. Практически везде приём был враждебным, поэтому Беллинсгаузен активно использовал артиллерию и салюты из запускаемых ночью цветных ракет, считая, что страх будет являться лучшей гарантией от нападений^[127]. Одним из немногих исключений был остров Нигира, впервые описанный 13 июля. Островитяне сами подошли к шлюпам на каноэ, взошли на палубу и предложили жемчуг и рыболовные крючки, вырезанные из раковин. Старшего из аборигенов накормили обедом за офицерским столом, обрядили в лейб-гусарский красный мундир и вручили серебряную медаль с профилем Александра I. Отправленный на остров туземный гребец по просьбе Беллинсгаузена привёз молодую женщину и вяленых моллюсков и каракатиц. Женщине подарили серьги, зеркальце и кусок красного сукна, в который она закуталась, а её собственное одеяние, искусно сплетённое из травы, осталось в этнографической коллекции. Офицеров удивило, что женщина при переодевании явно стыдилась, что противоречило европейским описаниям нравов полинезийцев. Академик Михайлов зарисовал островитян на фоне прибрежного пейзажа, и в 4 часа пополудни их вернули на берег^[128]. Здешний климат был тяжёл: Беллинсгаузен отметил, что в батарейной палубе, где спал экипаж, температура поднялась до 28 °R (35 °C); впрочем, жара не оказывала угнетающего действия на команду^[129]. Ряд открытых островов предложено было считать островами Россиян. Г. Баррат считал, что в то время это решение было оправданным, поскольку значительную часть островов описал Коцебу, а Беллинсгаузен и Лазарев привели его открытия в систему. Однако на международном уровне русские названия так и не закрепились, в том числе и потому, что острова были частью крупного архипелага Туамоту. На современных западных картах из названий, включающих русские имена и фамилии, остались только «острова Раевского»^[130].

Беллинсгаузен и проблема образования коралловых островов[править | править код]

Фрэнк Дебенхэм, комментируя английский перевод книги Беллинсгаузена, выражал удивление, что строевой русский моряк мог ставить и правильно решать сложнейшие научные задачи^[131]. Задолго до Дарвина он дал объяснение процессу образования коралловых островов^[132]. Он основывался как на работах Коцебу, так и на собственных наблюдениях. Беллинсгаузен считал все тихоокеанские острова вершинами подводных гор, которые по краям кольцом окружены коралловыми рифами — продуктом медленной созидательной деятельности мельчайших организмов^[133]. Типичным примером является остров Грейга:

Коральные острова и мели — также хребты гор, имеющие направление параллельно горам Кордильерским на Панамском перешейке и главным из моря поднимающимся хребтам, которых вершины образуют острова Общества, Сандвические и даже малые острова Питкаирн, Опаро и другие, имеют одно и то же направление. Коральные острова и мели тихо воздвигнуты малыми черепокожными в течение многих веков. Положение сих островов ясно доказывает направление и изгибы подводных хребтов, которые им служат основанием. Из числа островов коральных, мною обретенных, остров Грейга представляет часть вершины хребта, несколько вышедшего из моря и состоящего из слоистого камня, прочие же части коральные. …Я уверен, что когда все коральные острова на картах будут положены верно, тогда пересчитают, на скольких значущих подводных хребтах они основаны^[134].

Беллинсгаузен совершенно верно объяснил парадокс, замеченный Форстером: немногочисленность Подветренных островов у Таити. Он отвечал, что причиной являются огромная глубина (по современным представлениям — около 11 000 м) и неизученность условий роста кораллов. Эшшольц, Шамиссо и Дарвин соглашались с выводами капитана Беллинсгаузена^[135].

Таити[править | править код]

20 июля путешественники достигли острова Макатеа, а через два дня прибыли на Таити. Г. Баррат обратил внимание на то, что россияне прибыли на остров, который, благодаря деятельности миссионеров, сильно отличался от описаний Бугенвиля или Форстера. Беллинсгаузен осознавал, насколько хрупка традиционная культура; например, в Новой Зеландии он описал, как выращивание картофеля изменило рацион и поведение местных жителей, ещё поддерживавших древний образ жизни. На Таити Беллинсгаузену и его спутникам пришлось сначала удостоиться расположения участников британской миссии — подчинённых преподобного Генри Нотта^[en] — и уже затем общаться с аборигенами^[136].

«Восток» и «Мирный» ошвартовались в бухте Матаваи^[en] на том же месте, где встал корабль С. Уоллиса. Русские корабли посещались сотнями людей, однако из знакомств самым полезным оказался уроженец Новой Англии Уильямс, который поступил к Лазареву переводчиком. Удалось найти переводчика-англичанина и на «Восток». Вскоре нанёс визит и миссионер Нотт, которого Беллинсгаузен счёл королевским посланником. В дальнейшем Беллинсгаузен и Симонов были свидетелями трений между королём Помаре II и главой миссионеров, когда, например, королю запрещали употреблять алкоголь (от которого он скончался спустя 18 месяцев после визита русских) или когда ему пришлось захлопнуть перед носом миссионера дверь, чтобы остаться с капитаном наедине (23 июля). Чаще всего, однако, именно Нотт был посредником между королём Таити и Беллинсгаузеном и Лазаревым, именно миссионер предоставил мыс Венеры для наблюдений Симонова и зарисовок Михайлова. Беллинсгаузен, будучи искренним монархистом и не имея возможности разобраться в особенностях функционирования полинезийского общества, считал именно короля Помаре верховным главой острова и вёл с ним переговоры о снабжении шлюпов и прочем^[137]. Ещё в день прибытия 22 июля русские получили в дар четырёх свиней, кокосовые орехи, таро, ямс, плоды хлебного дерева и множество бананов — равнинных и горных, что было очень кстати из-за истощения австралийских припасов. 26 июля велись закупки провианта путём обмена товаров и безделушек, предназначенных для этой цели Адмиралтейским департаментом. Одних лимонов закупили по 10 бочек на каждый шлюп и засолили их вместо капусты. Королю достались красные сукна, шерстяные одеяла, цветные ситцы и платки, зеркала, топоры, стеклянная посуда и проч. Вручили ему и медаль с профилем российского императора. Беллинсгаузену король подарил три жемчужины «несколько крупнее горошинки». Для королевского белого одеяния капитан пожертвовал несколько своих простынь^[138]. Несмотря на краткость, пребывание на Таити полностью излечило цинготных больных, которые не до конца восстановились в Австралии^[139].

27 июля путешественники покинули Таити и 30 июля добрались до острова Крузенштерна, исправив навигационные ошибки Коцебу. В тот же день был открыт остров Лазарева, 3 августа — остров Восток, 8 августа — остров Александра, после чего корабли экспедиции взяли курс на Порт-Джексон. 16 августа прошли Вавао. 19 августа на карту были нанесены два малых коралловых острова Михайлова и Симонова (21° ю. ш., 178° з. д. в архипелаге Фиджи). 30 августа матрос шлюпа «Восток» Филимон Быков (в отчёте «Филипп Блоков») сорвался в море с бушприта в день тезоименитства императора. Для его спасения была спущена шлюпка под командой лейтенанта Анненкова, однако зыбь была слишком сильна, и обнаружить Быкова не удалось. В отчёте морского министра де Траверсе было указано, что в тот день был шторм^[140][141].

Второе пребывание в Австралии[править | править код]

10 сентября шлюпы бросили якорь в бухте Порт-Джэксон; вторая стоянка в Сиднее продлилась до конца октября: «Востоку» требовался серьёзный ремонт корпуса — в частности, укрепление степсов мачт^[142]. В целом команда ощущала, что вернулась в «родные места», что было особенно важно для молодых людей, таких как Симонов или Новосильский. Офицеры больше участвовали в светской жизни колонии, их регулярно приглашали на званые обеды, ужины или балы^[143][144]. В своих записках Симонов описывал один подобный бал, на котором общался с супругой английского чиновника. Одной из затронутых тем была красота казанских татарок:

…Красота есть качество условное, и, может быть, и соседи ваши, а также и наши по Ост-Индской компании, жители Срединной империи имеют другое о ней понятие^[145].

Беллинсгаузен тогда приступил к систематическому изучению социальной и экономической жизни колонии Новый Южный Уэльс. Г. Баррат отмечал, что ёмкие и информативные заметки Беллинсгаузена, опубликованные в «Двукратных изысканиях», были основаны на наблюдениях и выписках, сделанных полудюжиной его подчинённых^[143]. Статистические данные, собранные Беллинсгаузеном, в том числе порядок рыночных цен, имеют значение важного первоисточника. Сохранились данные, что с русскими моряками и профессором Симоновым поделились информацией доктор Стайн, который фиксировал барометрические данные, и геодезист Хокли. Художник Михайлов выполнял пейзажи и портреты аборигенов. В научном отношении примечательны были ботанические наблюдения: гербарий «Востока» включал не менее 25 семейств эндемиков Нового Южного Уэльса. Губернатору Маккуори и капитану гавани Пайперу^[en] были подарены для разведения сахарный тростник, проросшие кокосы и таро с Таити и островов Фиджи. В Австралии образованных русских офицеров привлекала в первую очередь «экзотика», что неудивительно, ибо они были в этих местах в первый и последний раз в жизни. Например, на «Восток» были взяты 84 птицы, прежде всего, попугаи (в том числе какаду и лори); имелся и ручной кенгуру. К 30 октября ремонтные работы на «Востоке» и приёмка припасов были закончены, а на следующий день на борт были подняты обсерватория и кузница. В последний день приняли живой скот — овец и 46 свиней, а также кур — на тяжёлый антарктический рейс. Отбывающую русскую дивизию провожали королевским салютом с кораблей и береговых батарей^[146][147].

Второй сезон экспедиции (ноябрь 1820 — август 1821)[править | править код]

Вторичное исследование Антарктики[править | править код]

31 октября русская экспедиция покинула Сидней и продолжила изучение Южного Ледовитого океана. Для нового похода в полярные воды на шлюпе «Восток» перераспределили грузы: пушки сняли и спустили в трюм, оставив только карронады, запасной рангоут был складирован в нижней палубе; бимсы укреплены пиллерсами, положены найтовы у бизань-мачты. Парадный люк в кают-компании был снабжён тамбуром для сбережения тепла, все люки были обиты парусиной, грот-люк был остеклён, как и во время первого плавания. Были уменьшены лисель-спирты для укороченных реев. 7 ноября на совещании офицеров обоих шлюпов был принят следующий план: идти к острову Маккуори; в случае, если шлюпы потеряют друг друга, ожидать у Новой Шетландии или в Рио-де-Жанейро, если один из шлюпов пропадёт — действовать по инструкции. 8 ноября на «Востоке» открылась течь, которую так и не удалось локализовать и законопатить до конца плавания^[148].

17 ноября 1820 года путешественники достигли Маккуори, где наблюдали лежбища морских слонов и пингвинов. Ещё в отчётах участников плавания упоминались попугаи, одичавшие кошки и временные землянки промышленников из Порт-Джэксона. Тюленебоев угостили сухарями с маслом и грогом. На острове экспедиция пробыла до 19 ноября, поскольку ожидали добычи туши морского слона с головой для набивания чучела^[149]. 27 ноября экспедиция достигла 60° ю. ш. (в Северном полушарии под этой широтой лежал Петербург) и на следующий день подошла к сплочённым ледовым полям, из-за которых движение на юг пришлось прекратить и повернуть на восток: конструкция «Востока» была очень слаба. 29-го миновали пять больших айсбергов, после чего произвели заготовку льда^[150]. 6 декабря путешественники отметили молебном день Николая Чудотворца, для чего привезли священника с «Мирного». После начала морозов команде варили чай с имбирём с прибавлением рома. На праздник готовили щи из свежей свинины с кислой капустой или солёными лимонами (для сбережения капусты) с добавлением саго. Свежее мясо готовили один или два раза в неделю и подавали матросам вместе с кашей. По праздникам ещё выдавали по рюмке водки и полкружки пива, разведённого из эссенции. «Сими способами нам удалось так удовлетворить служащих, что многие из них забыли небольшие свои недуги»^[151]. 12 декабря миновали гигантский столообразный айсберг; Беллинсгаузен рассчитал, что воды, заключённой в ледяной горе, хватит (из расчёта по ведру в день) всему населению земного шара на 22 года и 86 дней, считая глобальное население в 845 миллионов человек^[152]. Несмотря на непрерывную непогоду, на Рождество устроили молебен, во время которого произошло столкновение со старой льдиной, в результате которого был раздроблен якорный шток и вырваны медные листы подводной обшивки на 3 фута. По оценке командира, команда спаслась чудом, благодаря тому, что удар пришёлся во время килевой качки при размахе вниз, иначе судно неминуемо получило бы пробоину и было затоплено^[153]. Праздника это не испортило:

…служителям после обеда дано по хорошему стакану пунша, и их не занимали никакими мелкими работами, напротив, матрозы забавлялись разными простонародными играми и пели песни^[154].

Дальнейшее плавание было затруднено штормовой погодой и ледяными полями. 1 января 1821 года были туман и дождь, в честь Нового года команде выдали по стакану пунша за здравие государя. «Чтобы сей первый день года отличить от прочих дней», Беллинсгаузен велел сварить кофе с ромом, «сие необыкновенное для матрозов питьё было им приятно и они весь день до самого вечера время проводили весьма весело»^[155]. Большой запас сухих дров, взятых в Австралии, делал существование экипажа более или менее сносным: при нулевой температуре воздуха в жилой палубе благодаря беспрестанной топке печей поддерживалось +11 °R (13,7 °C)^[156].

10 января 1821 года был открыт остров Петра I, названный в честь основателя русского военного флота, но подойти к нему близко мешали льды, поэтому высадка на остров не состоялась. 17 января экспедиция увидела берег с высокой горой (68° ю. ш., 75° з. д.), который был наречён берегом Александра I. В современной западной историографии это считается крупнейшим достижением экспедиции Беллинсгаузена, хотя островной характер Земли Александра стал ясен только сто лет спустя^[157]. 24 января мореплаватели достигли Новой Шетландии, о которой тогда имелось лишь приблизительное представление. Актуальным был вопрос, является ли Новая Шетландия частью южного материка или это очередной субантарктический остров. Когда выяснилось последнее, то первый остров был назван Бородино (сейчас называется Смит). На следующий день 25 января был открыт Малый Ярославец (Сноу) и остров Тейля (Десепшен). Здесь путешественники встретили бот американского капитана Палмера, который охотился на морских котиков. Затем был нанесены на карту острова Смоленск (Ливингстон), Березина (Гринвич), Полоцк (Роберт) и Лейпциг (Нельсон), названные для увековечивания побед русского оружия в войне с Наполеоном. Был описан остров Ватерлоо (Кинг-Джордж), на который была произведена высадка двух лейтенантов, Лескова и Демидова. 29 января, продвигаясь к северо-востоку, путешественники открыли острова Три Брата (ныне называются Эспланд, О’Брайен и Эди), а затем и более крупные острова северо-восточной группы архипелага: Рожнова, Мордвинова, Михайлова и Шишкова^[158][159].

3 февраля Беллинсгаузен отдал приказ по дивизии считать третье число два дня подряд, поскольку экспедиция совершила полный оборот вокруг света. 4 февраля около девяти утра начался сильный шторм, когда даже под рифами «Восток» развивал 10 узлов. Из-за бортовой качки шлюп принимал много воды, помпами приходилось откачивать её из трюма; ремонт помп был завершён только за день до этих событий^[160].

Беллинсгаузен и Палмер[править | править код]

24 января (5 февраля) 1821 года на Южных Шетландских островах произошла встреча 42-летнего капитана Беллинсгаузена с 21-летним главой тюленепромышленников — Натаниэлем Брауном Палмером. Как оказалось в XX веке, эта встреча имела судьбоносный характер; Рип Балкли сравнивал её по значению с рандеву Флиндерса и Бодена. Поскольку оригиналы дневников и путевых журналов «Востока» не сохранились, собственное свидетельство Беллинсгаузена о встрече с Палмером содержится на 14-м листе отчётной карты. 24 января шлюп находился в проливе между островами Ливингстон и Десепшен^[161]. В описании Беллинсгаузена беседа велась о перспективах промысла морских котиков и о якорных стоянках острова Тейля: «залив, в котором мы видели стоящие на якорях 8 судов, закрыт от всех ветров, имеет глубины семнадцать сажен, грунт — жидкий ил; от свойства сего грунта суда их нередко с двух якорей дрейфуют; с якорей сорвало и разбило два английские и одно американское судно»^[162]. В воспоминаниях Новосильского особо уточняется, что ни о каких других предметах речь не шла. В оригинале «Двукратных изысканий» издания 1831 года фамилия американца искажена — «Палмора», что, вероятно, было следствием литературной правки. Напротив, оригинал журнала Палмера и других тюленебоев сохранился в Библиотеке Конгресса^[163]. В поздних американских описаниях второй половины XIX века Палмер упоминался как первооткрыватель Антарктиды, что в первую очередь было основано на его собственных воспоминаниях 1876 года. При этом крайне спорным вопросом является обмен информацией между Беллинсгаузеном и Палмером. Фрэнк Дебенхэм полагал, что Беллинсгаузен узнал о существовании Южного материка от американца, но плохо его понял из-за незнания английского языка^[164]. Далее американские исследователи подвергли критике воспоминания Палмера, основываясь в первую очередь на соображениях, что Беллинсгаузен, имея правительственное задание искать Южный материк, не мог не попытаться проверить информацию, полученную от промышленника. Палмер не был хорошим картографом и навигатором, а его утверждения о встрече в бухте Десепшен опровергаются отчётной картой Беллинсгаузена, на которой кальдера не обозначена^[165].

Второе посещение Бразилии[править | править код]

8 февраля 1821 года экспедиция легла курсом на Рио-де-Жанейро. Впервые за три с половиной месяца были открыты все люки и проведено проветривание жилой палубы и трюмов. Взятые биологические образцы (австралийские птицы и пингвины Новой Шетландии) болели, многие из них издохли. 11 февраля птиц впервые вынесли на воздух. 12 февраля прошёл ливень такой силы и продолжительности, что удалось постирать все матросские койки и набрать более 100 вёдер воды для бытовых нужд. 19 февраля издох взятый на Новой Шетландии морской котик, прожив на шлюпе 23 дня; 23 февраля один из австралийских какаду, выпущенный из клетки, сорвался со снастей и упал в море, однако шлюп «Восток» шёл тихо, и матросы подставили ему шест, за который какаду уцепился^[166]. Наконец, 27 февраля путешественники бросили якорь в бухте Гуанабара, где их принял П. П. Кильхен. Он сообщил, что в королевстве принята конституция по образцу испанской, а двор готовится перебираться в Лиссабон. Беллинсгаузен поручил вице-консулу найти купца, который поставил бы на шлюп кницы для укрепления корпуса. 28 февраля капитан ездил к полномочному послу барону Тейль-фон-Сераскеркену с отчётом. 1 марта офицеры посетили американский фрегат «Конгресс^[en]», шедший из Кантона; на борту свирепствовала эпидемия, и Беллинсгаузен запретил общаться с американцами. 2 марта один из запасных реев «Востока» был передан на голландский фрегат «Адлер», повреждённый в пути; даже не потребовалось переделки. Только 21 марта через военно-морской порт Рио удалось получить дубовые кницы для укрепления корпуса, работу было решено проводить силами экипажа, поскольку Беллинсгаузен располагал девятью профессиональными русскими плотниками. Все работы удалось завершить только ко 2 апреля^[167]. Отпраздновав Пасху, 11 апреля командир устроил совместный обед и развлечения для офицеров и команд всей экспедиции на борту «Мирного»:

…никто из служителей обоих шлюпов не помышлял проситься на берег для прогулки. Я желал, чтобы они не ходили в город, ибо легко могли заразиться болезнями; матрозы столь долгое время быв на шлюпах в надлежащей трезвости, вырвавшись на свободу, бросятся на то, что им более всего запрещалось, именно: на крепкие напитки, а потом познакомятся с женщинами. От сего последуют болезни: свежий ром производит кровавый понос, а связь с женским полом в приморских торговых местах нередко оставляет по себе следствия, неудобоисцелимые на море^[168].

14 апреля английская эскадра с королём Жуаном на борту отбыла в Португалию, а 18 апреля Беллинсгаузен был удостоен аудиенции наследной принцессы Изабеллы Марии. Во время встречи регенту были подарены этнографические образцы из Океании и птицы Австралии, взамен русские получили минералы и раковины Бразилии. Капитан посетовал, что ему и учёным так и не разрешили посетить городской музей^[169].

Визит в Португалию. Возвращение[править | править код]

Поскольку при переезде португальского короля иностранным посланникам надлежало следовать за ним, Беллинсгаузен предложил российскому послу располагаться на «Востоке»; на «Мирном» разместили поверенного в делах А. С. Бородовицына и датского поверенного. В шесть часов утра 23 апреля шлюпы подняли паруса и взяли курс на Лиссабон^[170]. Экватор пересекли в обратном направлении в шесть часов пополудни 7 мая, устроив на следующий день праздничный обед, для которого российский посланник барон де Тейль подарил из своих запасов двух баранов и по бутылке вина на человека. 27 мая корабли достигли Травяного моря и почти 10 дней шли через него^[171]. 10 июня путешественники увидели остров святой Марии, но приставать к нему не стали, лишь уточнив курс на Лиссабон. Бросили якорь в устье реки Таго 17 июня, на следующий день отправив офицера в крепость Белен для уведомления, что на борту нет больных. Командир узнал, что королевская эскадра ещё не пришла в город. На борту побывал португальский морской министр^[pt] и Генри Дункан^[en] — командир британского 44-пушечного фрегата. Королевская эскадра показалась 21 июня, и вплоть до 24 числа Беллинсгаузен запретил команде и офицерам съезжать на берег — в городе были волнения^[172].

Перед самым отправлением посланник де Тейль прислал на шлюпы множество свежей зелени и фруктов, 15 сыров и виноградного вина из расчёта на три дня. Он также выдал премию: каждому унтер-офицеру по 10 талеров, а рядовым — по пяти. При отъезде министру отдали почести по Морскому уставу. В 8 часов утра 28 июня шлюпы вышли в море, направляясь прямо в Россию. Беллинсгаузен взял корреспонденцию от капитана Дункана в Англию. Далее шлюпы оказались в полосе северо-западных ветров и войти в Английский канал удалось лишь 6 июля; там их нагнал фрегат капитана Дункана, вышедший тремя днями позже; письма Беллинсгаузен ему возвратил, чтобы не заходить в Британию. 17 июля вечером бросили якорь на внешнем рейде Копенгагена, переждали темноту, а наутро закупили свежей говядины и зелени и двинулись далее при попутном ветре. В шесть часов утра 24 июля 1821 года экспедиция отсалютовала Кронштадту, пробыв в отсутствии 751 день^[173].

Государь император лично нанёс визит в Кронштадт на шлюпы и провёл с командой несколько часов. Наградой Ф. Ф. Беллинсгаузену за эту экспедицию был чин капитан-командора, орден Св. Владимира 3 степени, пенсия в 1200 рублей и в Курляндии в 1000 рублей серебром. М. П. Лазарев был произведён в капитаны 2 ранга, ему пожизненно сохранили добавочное жалованье по чину лейтенанта, в каком был он в плавании^[174]. Лейтенанты «Востока» и «Мирного» удостоились ордена Св. Владимира 4 степени, а мичманы — ордена Св. Анны 3 степени. Всем участникам плавания, в том числе нижним чинам, было назначено двойное жалованье во весь срок действительной службы. На время похода было велено считать каждый день за два, а нижним чинам добавлено 3 года выслуги^[175]. Иеромонах Дионисий получил двойной лейтенантский оклад и пожизненную пенсию, которой не успел воспользоваться: не выдержав тягот пути, он скончался в Александро-Невской лавре 9 октября 1821 года^[176]. В январе 1822 года скончался лейтенант «Востока» Иван Фёдорович Игнатьев по причине психического расстройства, начавшегося, по свидетельству М. Лазарева, ещё во время экспедиции^[177].

Результаты[править | править код]

Географические открытия[править | править код]

В финале описания своего путешествия Ф. Ф. Беллинсгаузен писал:

…обретено двадцать девять островов, в том числе в южном холодном поясе два, в южном умеренном — восемь, а девятнадцать — в жарком поясе; обретена одна коральная мель с лагуном^[2].

В декабре 1819 года Беллинсгаузен впервые исследовал юго-западное побережье Южной Георгии; карта острова, помещённая на листе 5 «Атласа к путешествию», оставалась лучшей более столетия^[178]. Там же был открыт остров Анненкова, причём существует версия, что ранее этот остров был найден Джеймсом Куком и наименован «Пикерсгилл», но Беллинсгаузен, не зная об этом, назвал его в честь лейтенанта Анненкова. По данным сопоставления английских и русских карт, проведённого Р. Балкли, Беллинсгаузен располагал описанием второго путешествия Кука и нашёл остров Пикерсгилл там же, где он был описан; таким образом, остров Анненкова остался незамеченным англичанами. В январе 1820 года был открыт архипелаг Траверсе, который никем не описывался до плавания Беллинсгаузена; приоритет русских мореплавателей в его открытии неоспорим. Моряки «Востока» и «Мирного» завершили описание Южных Сандвичевых островов (лист 6 «Атласа»), которые Кук обследовал с западной стороны и лишь предполагал, что это субантарктический архипелаг^[179].

Важнейшим открытием Беллинсгаузена, Лазарева, Новосильского и Симонова было визуальное наблюдение шельфовых ледников Антарктиды 16 (28) января 1820 года, несмотря на то, что осмысление зафиксированных наблюдений ими самими является дискуссионным^[180]. М. И. Белов и Ю. А. Кручинин (НИИ Арктики и Антарктики), наложив координаты измерений Беллинсгаузена и Лазарева на современную карту, получили ледниковый язык Фимбулизен^[sv] современного шельфового ледника на Берегу Принцессы Марты, причём в 1820 году кромка шельфового ледника располагалась на 45 миль южнее. Дискуссионным является и число приближений экспедиции к берегам Антарктиды — по данным разных исследователей, от четырёх до девяти^{[181][3][182]}.

Организация научных исследований[править | править код]

Исследователи отмечали, что малочисленность научного персонала, бесспорно, отразилась на ходе и результатах путешествия^[183]. Р. Балкли отмечал большой контраст с экспедицией О. Коцебу, состоявшейся четырьмя годами ранее на частные средства, в которой было четыре учёных и для которой была подготовлена обширная научная программа. Если на «Рюрике» океанографические наблюдения могли выдерживаться 318 дней подряд, то Беллинсгаузен был вынужден обращаться к метеорологии и океанографии от случая к случаю. Данные о магнитных склонениях вообще не были обработаны и не вошли в отчёт экспедиции; они были опубликованы только в 1840 году по просьбе К. Гаусса. Более того, значительную часть времени, потраченного на научные наблюдения, И. М. Симонов посвятил трудоёмкому процессу сверки судовых хронометров. Этим расчётам было посвящено 70 из 155 страниц научного отчёта Симонова — около 40 % всего объёма^[184]. Сверка хронометров проводилась в Рио-де-Жанейро, во время стоянок в Сиднее и проливе Кука^[185]. Только во время второй стоянки в Рио-де-Жанейро было замерено 2320 лунных расстояний^[en], причём эти данные следовало ещё обработать, прежде чем вычислить величину поправки и суточный ход хронометра. Симонов проводил измерения и в открытом море: так, 29 и 30 октября и 1 ноября 1819 года было измерено 410 лунных расстояний. 18 марта 1820 года на обоих шлюпах проводилось инструментальное наблюдение лунного затмения^[186].

По данным Л. И. Митина, И. М. Симонов занимался также метеорологией. Определяя суточный ход атмосферного давления в тропических широтах, он проделал 4316 ежечасных замеров^[187]. Во время экспедиции извлекались пробы воды с глубины помощью примитивного батометра, изготовленного корабельными средствами; производились опыты с опусканием бутылки на глубину; определялась прозрачность воды с помощью опускания на глубину белой тарелки; измерялись глубины, насколько позволяла длина имевшегося лотлиня (по-видимому, до 500 м); была произведена попытка измерения температуры воды на глубине; изучалось строение морских льдов и замерзаемость воды разной солёности; впервые производилось определение девиации компасов на различных курсах^[1]. Магнитные измерения, проведённые Симоновым, были опубликованы в «Казанском вестнике» в 1830 году; эта статья обратила на себя внимание К. Гаусса, который перевёл её на немецкий язык. Через посредство И. Крузенштерна Гаусс в 1840 году запросил у Беллинсгаузена все материалы измерения магнитных склонений, совершённых в экспедиции. Эти материалы позволили ему впервые рассчитать положение Южного магнитного полюса; причём расчёты были подтверждены после возвращения из Антарктиды Джеймса Росса^[188].

В антарктических водах проводились и наблюдения надо льдами, однако В. Корякин невысоко оценивал способности Симонова в этом вопросе. С одной стороны, астроном предположил, что «Южный полюс покрыт твёрдою и непроницаемою корою льда, коего толстота, судя по возвышению над поверхностью океана, может простираться до 300 сажен, считая от нижнего слоя, скрытого в глубине моря до вершины». Действительно, краевая, периферийная часть ледникового покрова Антарктиды имеет примерную высоту порядка 600 метров^[189]. Однако, судя по записям января — февраля 1820 года, «исследовательские качества отказали Симонову в трактовке увиденного, и разнообразные льды, отличавшиеся как формой, так и происхождением, остались для него только льдом». В. Корякин даже предположил, что невозможность наблюдать светила в условиях полярного дня в определённой степени сказалась на восприятии Иваном Михайловичем окружающей действительности. Это контрастировало с наблюдениями не только офицеров — Беллинсгаузена, Лазарева или Новосильского, но и матроса Киселёва^[190]. Новосильский и Беллинсгаузен даже предложили собственные классификации антарктических льдов, а на отчётной карте экспедиции каждый вид льда обозначался условными знаками^[191].

И. М. Симонов занимался также этнографическими наблюдениями. В коллекции этнографического музея Казанского университета сохранилось 37 предметов с островов Океании — орудий труда, оружия, домашней утвари, украшений, в том числе образцы тапы и льна с островов Оно^[en] и Новой Зеландии^[192].

Ещё в 1963 году М. И. Белов отмечал несоответствие между масштабом достижений экспедиции и объёмом публикаций, которые последовали по её результатам^[193]. Рип Балкли, соглашаясь с этим, подытоживал, что научная работа в экспедиции Беллинсгаузена была недостаточно продуманной, оснащённой и профинансированной, что отразилось в том числе и на публикации её результатов^[194].

Память. Историография[править | править код]

Источники и историография[править | править код]

Описание путешествия было подготовлено Ф. Ф. Беллинсгаузеном уже в 1824 году; рукопись в 10 тетрадях была представлена Адмиралтейскому департаменту. После воцарения Николая I было подано прошение об средств на печатание 1200 экземпляров, оставшееся без внимания. Только в 1827 году вновь созданный Учёный комитет Главного морского штаба (его возглавлял Л. И. Голенищев-Кутузов) поддержал просьбу о печатании хотя бы 600 экземпляров для того, чтобы «труды были известны», а также с целью не допустить ситуации, когда «учинённые капитаном Беллинсгаузеном обретения (открытие новых земель, островов, водоёмов и т. п.) по неизвестности оных послужат к чести иностранных, а не наших мореплавателей». К моменту, когда было принято решение, автор находился на Дунае, принимая участие в боевых действиях. Ответственные за издание подвергали текст правкам по своему разумению, что в итоге вызвало резко критический отзыв М. Лазарева^[195]. Издание обошлось в 38 052 рубля (примерно 4000 фунтов стерлингов), причём прибыль от его реализации должна была идти в пользу капитана Беллинсгаузена^[196]. Описание путешествия (два тома с атласом карт и видов) было опубликовано в 1831 году под заглавием «Двукратные изыскания в Южном Ледовитом океане и плавание вокруг света в продолжение 1819, 20 и 21 гг., совершённые на шлюпах „Востоке“ и „Мирном“ под начальством капитана Беллинсгаузена, командира шлюпа „Восток“. Шлюпом „Мирным“ начальствовал лейтенант Лазарев». Именно «Двукратные изыскания» являются базовым источником по ходу и результатам первой русской антарктической экспедиции, поскольку оригинальная авторская рукопись не сохранилась. Книга быстро стала библиографической редкостью: Августу Петерману удалось раздобыть в 1863 году экземпляр, который был в библиотеке великого князя Константина Николаевича^[197]. Часть официальной переписки Беллинсгаузена с морским министром публиковалась в 1821—1823 годах в «Сыне отечества» и «Записках Адмиралтейского департамента»^[198].

Помимо опубликованных и неопубликованных документов Беллинсгаузена, важные сведения содержатся в материалах астронома экспедиции — профессора И. М. Симонова. Командированный от Казанского университета, он был обязан докладывать о ходе плавания попечителю учебного округа М. Л. Магницкому, часть официальных писем публиковалась в 1822 году на страницах «Казанского вестника»; в этом же издании увидел свет и «Краткий отчёт» Симонова. К материалам своего путешествия Симонов неоднократно возвращался на всём протяжении научной карьеры, однако их описание для широкой публики так и не завершил: текст «„Восток“ и „Мирный“» обрывается на втором посещении Австралии. За основу своего повествования Симонов положил опубликованный текст «Двукратных изысканий», дополненный по материалам собственной переписки и дневника. В 1903 году сын учёного передал Казанскому университету текст путевых записок и 300 переплетённых писем, однако дневник оказался утрачен^[199]. Только в 1990 году специалисты Черноморского флота и Казанского университета опубликовали материалы И. М. Симонова о его участии в экспедиции. В издание вошла его 1822 года «Слово об успехах плавания шлюпов „Востока“ и „Мирный“ около света и особенно в Южном Ледовитом море в 1819, 1820 и 1821 годах» (впервые она была переиздана в 1949 году вместе с дневником Киселёва), а также полный текст записок Симонова «„Восток“ и „Мирный“» из Отдела рукописей Научной библиотеки Казанского университета. Местонахождение научного отчёта Симонова неизвестно^[200].

В отделе рукописей Российской государственной библиотеки находится примечательный дневник, названный его автором «Памятник, принадлежит матрозу 1-й статьи Егору Кисилёву»^[201]. Он сохранился чудом, будучи проданным одному из ярославских букинистов; впервые опубликован был в 1949 году^[202].

Атлас путешествия включал 19 карт, 13 видов островов, 2 вида ледяных островов и 30 различных рисунков^[203]. В 1949 году в собрании Государственного исторического музея в Москве был обнаружен оригинал альбома зарисовок П. Михайлова. Он включал 47 страниц, на которых фиксировались виды островов, пейзажи, типы местных жителей. Ввиду того, что в экспедиции не было натуралиста, Михайлов стремился как можно точнее зарисовать образцы флоры и фауны, фиксируя каждое пёрышко у птиц или чешуйку у рыб^[204]. В 2012 году Государственный русский музей в Санкт-Петербурге предпринял двуязычное (русское и английское) издание репродукций 209 акварелей и рисунков Михайлова, относящихся к экспедиции как Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева, так и М. Н. Станюковича и Ф. П. Литке, направленной для исследования побережья Берингова моря и центральной части Тихого океана в 1826—1829 годах^[205].

По словам Рипа Балкли — автора первого обобщающего исследования о Беллинсгаузене на английском языке, русская антарктическая экспедиция оказалась «в информационном вакууме»^[200]. Только в 1928 году Ю. М. Шокальский заново проанализировал отчёт главы экспедиции^[206]. Второе издание «Двукратных изысканий» было выпущено только в 1949 году под редакцией Е. Е. Шведе, но являлось сокращённым; сокращённым было и издание 1960 года, однако отличался характер изъятий. В 1963 году М. И. Белов впервые напечатал отчётную карту экспедиции, состоящую из 15 листов. В предисловии к этой публикации было указано, что ни окончательный отчёт Беллинсгаузена Морскому министерству, ни его первичный отчёт так и не увидели света^[207], это положение сохранялось и в 2014 году. Далее, по словам Р. Балкли, без всякой видимой причины, длившийся около 30 лет историографический подъём угас. Перестали выпускаться обобщающие публикации по ходу и результатам экспедиции, и советские, и западные исследователи сосредоточились на частных аспектах посещения русскими судами Австралии и островов Океании. В 1988—1992 годах Глинн Баррат (Университет Британской Колумбии) выпустил четырёхтомную монографию «Russia and the South Pacific, 1696—1840»^[200].

Полный перевод «Двукратных изысканий» на английский язык был выполнен под редакцией известного британского полярника Фрэнка Дебенхэма и опубликован в двух томах в 1945 году Обществом Хаклита. В 2010 году было выпущено его факсимильное переиздание^[208]. В 2008 году в серии «Библиотека путешествий» издательства «Дрофа» вышло сводное издание источников по русской антарктической экспедиции: помимо «Двукратных изысканий» Беллинсгаузена, в него вошли ещё письмо М. Лазарева, адресованное Н. А. Шестакову, дневник матроса Киселёва, сокращённые записки Симонова и его же «Слово об успехах», а также «Из записок морского офицера», атрибутируемых ныне П. М. Новосильскому. Рип Балкли опубликовал на это издание рецензию, в которой критиковал его концепцию, поскольку оно было лишь повторением советских публикаций и не содержало нового критического взгляда, а также охарактеризовал множество иных недостатков (отсутствие биографий Беллинсгаузена и Лазарева, сводной карты экспедиции, пересчёта юлианских дат и устаревших мер, научной библиографии и проч.). Таким образом, и в XXI веке не решена проблема современного научного издания первоисточников по экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева^[209].

Интерпретация источников об экспедиции[править | править код]

В общей сложности существуют шесть разных описаний плавания и важнейших открытий, авторы которых являлись участниками экспедиции и очевидцами событий. В рукописи долгое время оставались: рапорт, отправленный в апреле 1820 года Ф. Ф. Беллинсгаузеном морскому министру де Траверсе из Австралии, частное письмо М. П. Лазарева, написанное через два месяца после возвращения на родину, а также дневник матроса Киселёва, который вёлся с большими перерывами. Оперативно был опубликован журнал наблюдений астронома И. М. Симонова, который вёлся в период с 11 (23) декабря 1819 года до 25 марта (6 апреля) 1820 года; по подробности с ним не могут быть сопоставлены его позднейшие переработанные описания. С большим опозданием вышла книга о путешествии самого Ф. Беллинсгаузена. Описание экспедиции лейтенанта Новосильского вышло спустя 32 года после её завершения. Согласно Р. Балкли, ни один из источников не может быть признан достаточно надёжным для рассмотрения вопроса о датировке важнейших событий экспедиции. Например, в дневнике Киселёва столкновение шлюпа «Мирный» с льдиной случилось на неделю позже, нежели в записях Лазарева и Беллинсгаузена. Возможно, он восполнял пробелы в событийном ряду своего дневника с опозданием, что вполне допустимо, учитывая условия жизни и труда рядового состава экспедиции^[210]. Если брать описания событий января 1820 года, то из шести источников четыре согласуются между собой. Однако, судя по письму Лазарева, наблюдение «матёрого льда» произошло на 20 дней раньше, чем писали Беллинсгаузен и Новосильский^[211]. При этом в письме Лазарева встречается чрезвычайно примечательная ошибка — утверждение, что в первом антарктическом сезоне не было потеряно ни одного человека, а гибель троих участников пришлась на третий — завершающий — этап плавания. Судя по официальному рапорту о личном составе экспедиции, составленному сразу после возвращения в Кронштадт, матрос на «Мирном» умер от болезни 9 (21) февраля 1820 года, а ещё двое погибли на «Востоке» 11 (23) мая и 30 августа (11 сентября) 1820 года. Лазарев также писал о навигационных ошибках Отто Коцебу, тогда как современные координаты подтверждают измерения самого Коцебу и Беллинсгаузена. Тот же автор также был склонен неопределённо высказываться о времени тех или иных событий. В общем письмо Лазарева не может считаться полностью достоверным источником^[212].

Одним из наиболее сложных для интерпретации и российскими, и зарубежными исследователями является термин «матёрой лёд», используемый и Лазаревым, и Беллинсгаузеном в описании путешествия. В советской литературе после 1949 года он интерпретировался как «ледяной континент». Более того, в докладе морскому министру из Австралии в апреле 1820 года Беллинсгаузен употребил термин «материк льда». Э. Таммиксаар утверждал, что если мореплаватели действительно наблюдали шельфовый ледник, то у них не было объектов для сопоставления, поскольку Джеймс Кук не сталкивался с подобными явлениями в своём антарктическом плавании, а картина реальных южнополярных ледников сильно отличалась от умозрительной гипотезы Бюффона, с которой были знакомы и Беллинсгаузен, и Симонов. Описания льдов, сделанные Беллинсгаузеном, едва ли могли быть адекватно поняты современниками^[213]. По словам В. Корякина, многие пассажи из отчёта капитана Беллинсгаузена морскому министру понятнее, чем описания из издания 1831 года, подвергнутого литературной правке^[214]. В немецком описании путешествия 1842 года^[215] переводчик вообще выпустил все описания ледовых условий, тогда как в английском переводе 1945 года «матёрой лёд» был передан как high icebergs или mother-icebergs^[216], в отличие от терминов Уилкса (verge of continental ice) или Джеймса Росса (ice barrier)^[213]. Рип Балкли в своей книге 2014 года при переводе соответствующих пассажей текстов Беллинсгаузена и Лазарева использовал сочетание main ice, введённое Джоном Россом и восходящее к терминологии Бюффона и Скорсби^[217]. Р. Балкли также доказывал, что И. Симонов был осведомлён о гипотезе Бюффона^[218], но во время плавания в антарктических водах льдами не интересовался^[219]. Э. Таммиксаар в этом контексте, сравнивая его суждения с суждениями других офицеров и даже матроса Киселёва, поставил вопрос о действительном статусе астронома во время экспедиции. Возможно, что офицеры так и не приняли его в свой круг и что он не имел права голоса во время общих обсуждений в кают-компании. Соответственно, и его собственные идеи не находили отклика у других участников экспедиции^[213]. По Таммиксаару, ни для Беллинсгаузена, ни для Лазарева с Новосильским используемый термин «материк» не соотносился с континентом, а использовался для обозначения неопределённо большого пространства, покрытого льдами, в том числе ледяными горами^[220].

Вопрос о приоритете в открытии Антарктиды[править | править код]

До 1948 года[править | править код]

Несмотря на издание описания путешествия Беллинсгаузена и сведения о нём в немецких журналах, вплоть до первой трети XX века вопрос о национальном приоритете в открытии Антарктиды не ставился. Только участник плавания П. Новосильский при избрании его членом Русского географического общества в 1855 году официально заявил о русском первенстве, что вызвало резкую отповедь вице-президента Ф. П. Литке, который утверждал, что в экспедиции не было учёных, а после всех европейских открытий интерес к наследию Беллинсгаузена угас. Подобную точку зрения разделял и Ю. М. Шокальский: экспедиция Беллинсгаузена не привела к открытию Антарктиды и не стала стимулом для понимания её природы как континента^[221]. К началу XX века экспедиция Беллинсгаузена и Лазарева была практически забыта, одну из первых попыток оживить память о ней предпринял Фредерик Кук по результатам бельгийской антарктической экспедиции. В статье, вышедшей в 1901 году, американский исследователь писал, что «Беллинсгаузен и Лазарев принесли своей стране честь открытия первых земель за Антарктическим кругом»^[222]. Однако поскольку Южный материк в то время не представлял коммерческого интереса, то и вопрос не выходил за пределы узкоакадемического^[223]. Первые публикации на темы Антарктиды в СССР появились в годы «Большого террора», поэтому даже высокопрофессиональные полярники (например, Н. Н. Урванцев) предпочитали сосредотачиваться на описаниях успешности советского опыта в Арктике. В предисловии к первому изданию книги Дугласа Моусона «В стране пурги» (Издательство Главсевморпути, 1936) утверждалось, что открытие Антарктиды было совершено Дюмон-Дюрвилем, Россом и Уилксом, а Беллинсгаузен и Лазарев только побывали в антарктических водах^[224].

С другой стороны, в 1920-е годы Великобритания и США стали стремиться доказать свой приоритет в открытии Антарктиды. Для Британии с её империей, по словам Э. Таммиксаара, было невозможно не считаться державой-первооткрывательницей континента (Испания открыла Америку, а Голландия — Австралию). Британцы же больше всех сделали для изучения внутренних районов Антарктиды в 1900—1910-е годы. Чарльз Уилкс, со своей стороны, также объявлял себя первооткрывателем Южного континента, что было оспорено и раскритиковано Дюмон-Дюрвилем и Россом. В 1902 году была впервые опубликована версия, что первым берега Антарктиды мог видеть Натаниэль Палмер 17 ноября 1820 года; в 1925 году приоритет попытались приписать Брансфилду. Во время американо-британских дискуссий 1920—1930-х годов вопроса о том, что ранее в тех же местах побывали русские, даже не возникало^[225]. Равным образом, когда Яльмар Рисер-Ларсен в 1930 году открыл Берег принцессы Марты, который могли наблюдать Беллинсгаузен и Лазарев, о русской экспедиции никто не вспомнил^[226].

После 1948 года[править | править код]

Вопрос о приоритете России в открытии Антарктиды перешёл в политическое измерение 9 августа 1948 года, когда США официально призвали государства, претендующие на антарктические территории (Аргентину, Австралию, Чили, Францию, Новую Зеландию, Норвегию и Великобританию) объединить усилия и создать кондоминиум восьми держав. Интересы Советского Союза не рассматривались. 29 января 1949 года на уровне ЦК ВКП(б) было принято решение привлечь внимание общественности к правам СССР на антарктические территории. 10 февраля 1949 года было проведено специальное собрание Географического общества СССР, на котором объёмный доклад прочитал президент Общества академик Л. С. Берг. Резолюция по его докладу была очень сдержанной, в ней говорилось, что русские моряки лишь «открыли в январе 1821 г. остров Петра I, Землю Александра I, острова Траверсе и др.» Таким образом, был поставлен вопрос о советском освоении Антарктики и научных изысканиях в области открытия Ледяного континента^[224][227].

Объёмный английский перевод описания экспедиции Беллинсгаузена вышел в 1945 году под редакцией Фрэнка Дебенхэма, директора Полярного института имени Роберта Скотта, который занимался вопросом о русском приоритете ещё в 1920-е годы. Учёный занял подчёркнуто объективную позицию и очень высоко оценивал качества русских офицеров как наблюдателей и исследователей. По мнению Э. Таммиксаара, именно из его редакционных примечаний советские исследователи вывели «ключ» к открытиям Беллинсгаузена. Комментируя наблюдения 16 (28) января 1820 года, Дебенхэм писал, что «этот день следует считать неудачным для русской экспедиции», поскольку она находилась не дальше 20 миль от Берега Принцессы Марты; несколько часов ясной погоды означали бы его открытие на 110 лет раньше, чем было сделано норвежцами^[228]. Е. Е. Шведе опубликовал рецензию на перевод в 1947 году, и он сыграл немалую роль в советских дискуссиях 1949 года. Е. Шведе и Л. Берг сделали главный упор на заявления Джеймса Кука о невозможности продвижения в крайние южные широты и о том, что гипотетический Южный континент навеки останется неоткрытым. В предисловии к изданию «Двукратных изысканий» 1949 года звучали и неприкрытые политические обвинения. Шведе также ссылался на наблюдения советских китобоев флотилии «Слава», сопоставляя их с данными Беллинсгаузена, Лазарева и Новосильского^[229][230].

В 1961—1963 годах серию исследований отчётной карты Беллинсгаузена опубликовал историк полярных путешествий Михаил Иванович Белов. Таким образом, в аргументации российского приоритета появился новый важный источник; карта, вероятно, была составлена офицерами экспедиции для представления морскому министру или даже государю императору. Аргументация Белова в 1980—1990-е годы была признана некоторыми западными специалистами^[231]. Карта включала 15 листов и содержала цветные пометы, касавшиеся состояния льдов^[232]. По Белову, каждое употребление Беллинсгаузеном фразы «сплошной лёд» означало, что экспедиция сталкивалась не с обыкновенными ледяными полями, а с постоянным ледяным берегом материка Антарктиды^[233]. По подсчётам Р. Балкли, Беллинсгаузен описал 12 встреч со
«сплошным льдом», использовав эту фразу 16 раз в рапортах и примерно 33 раза в своей книге. Согласно М. И. Белову, экспедиция одновременно и открыла материк, и осуществила его достаточно широкое обследование^[234]. Выводы Белова были повторены в книге А. Ф. Трёшникова^[235], а также в исследовании В. Есакова и Д. Лебедева «Русские географические открытия и исследования с древних времён до 1917 года», в которой была репродуцирована карта «ледяного берега» и воспроизведена классификация льдов Новосильского^[236].

Эта точка зрения стала единственной господствующей в советской и российской историографии. В «Очерках по истории географических открытий» И. П. и В. И. Магидовичей утверждалось, со ссылкой на письмо Лазарева, что 16 января 1820 года «русские решили проблему, считавшуюся Д. Куком неразрешимой», и подошли менее чем на 3 км к Берегу Принцессы Марты. Соответственно на отчётной карте интерпретировался шельфовый ледник, который в 1960 году получил имя Лазарева^[237]. Описывая наблюдения 15 января 1821 года, Магидовичи утверждали, что советскими исследователями в 1960-е годы была подтверждена правота Беллинсгаузена, поскольку открытая им Земля Александра I соединена с Антарктическим полуостровом шельфовым ледником Георга VI^[sv]. В их интерпретации, экспедиция Беллинсгаузена подходила к берегам Антарктиды девять раз, в том числе четырежды на расстояние 9—15 км^[3]. Гляциолог В. С. Корякин в 2008 году писал:

Главное достижение русских моряков приходится на лето 1820—1821 гг., состоялось оно в антарктических водах. Открытие Земли Александра I и острова Петра I никем не оспаривалось, было признано всеми. К их берегам русские корабли выходили по наиболее ледовитым антарктическим морям. И не случайно одно из них (западнее Антарктического полуострова) впоследствии получило имя Беллинсгаузена^[238].

В XXI веке[править | править код]

В современной науке фундаментальные исследования событийной стороны экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева на основании первоисточников, а также их восприятия в российской и советской науке предприняли в основном три исследователя: Э. Таммиксаар (Эстония), Р. Балкли (Великобритания) и А. В. Овлащенко (Латвия)^[239]. В 2014 году Рип Балкли опубликовал первое англоязычное исследование экспедиции Беллинсгаузена, в котором однозначно утверждал плохую подготовленность экспедиции, и доказывал, что Беллинсгаузен не был первым, кто наблюдал шельфовые ледники Антарктиды. Ранее, в 2013 году он обнародовал свои выводы на русском языке в журнале «Вопросы истории естествознания и техники». Они сводились к следующему:

1. 7 (19) февраля 1819 года экипаж английского торгового брига «Уильямс» (шкипер Уильям Смит) наблюдал Южные Шетландские острова, которые составляют часть Антарктического континента. 18 (30) января 1820 года личный состав этого же брига под командованием Эдварда Брансфилда в присутствии Смита наблюдал материковую часть Антарктиды — гору Брансфилд^[en] на самом севере Антарктического полуострова. Судя по зафиксированным свидетельствам, они догадывались, что наблюдали берег материка;
2. команда Беллинсгаузена наблюдала прибрежные шельфовые ледники, похожие на землю, 5 (17) февраля 1820 года; дата 16 (28) января, приведённая Лазаревым, ошибочна и возникла из-за того, что в этот день экспедиция достигла максимально южной точки своего пути в сезон 1820 года^[240].

Э. Таммиксаар, комментируя сложившуюся ситуацию, заявил, что вовлечение наследия исследователей XIX века в геополитические споры «прискорбно»^[241]. Его точка зрения менялась: если в статье для «Энциклопедии Антарктики» 2007 года он определённо заявлял о первенстве Беллинсгаузена^[242], то в статье о наследия русской антарктической экспедиции в 2016 году он утверждал, что указывать на первооткрывателя Антарктиды бессмысленно в связи с полным изменением представлений о географии южнополярных регионов. Имеющийся же спор о приоритетах существует в координатах национальной гордости и политических антагонизмов; по аналогии с Договором об Антарктике 1959 года необходимо решать вопрос и об открытии Антарктиды^[243].

Рип Балкли, оставаясь на позициях британского приоритета, подчёркивал в этом контексте:

Никто из этих мореплавателей — Смит, Брансфилд, Беллинсгаузен — никогда не претендовал на то, что он со своей командой одним махом «открыли Антарктиду». Автору настоящей статьи тоже хотелось избежать повторения бездоказательных и плохо аргументированных дискуссий прошлого века. По его мнению, Антарктида только коллективно, медленно и постепенно открывала себя… Хронология этих трудоёмких шагов — просто фактическая. Она не имеет никакого значения для современной и будущей деятельности России, Великобритании или любой другой страны в Антарктике^[244].

Специалист по морскому праву А. В. Овлащенко (ассоциированный член Балтийской международной академии, Рига) опубликовал три книги по вопросу освещения открытия Антарктиды в российской и советской историографии в период до 1960-х годов, последовательно критикуя Р. Балкли и Э. Таммиксаара. Первая книга — «Материк льда» — вызвала негативную рецензию Р. Балкли (в том числе из-за публикации в издательстве Palmarium Academic Publishing)^[245] и сочувственную — И. Ган^[239]. Одной из причин критики являлось то, что А. Овлащенко на большом источниковом материале стремился продемонстрировать последовательное использование антарктического вопроса в геополитическом противостоянии 1940—1950-х годов и сознательное замалчивание российских прав на Антарктиду; с другой стороны, он показал исключительное многообразие точек зрения, представленных советскими исследователями^{[246][247][248]}.

Примечания[править | править код]

Литература[править | править код]

Ссылки[править | править код]

• Плавание шлюпов «Восток» и «Мирный» в 1819—1821 годах: сводная карта с указанием нарезки листов отчётной карты. The David Rumsey Map Collection Database. Cartography Associates. Дата обращения 15 апреля 2019.
• Листы отчётной карты Беллинсгаузена. The David Rumsey Map Collection Database. Cartography Associates. Дата обращения 15 апреля 2019. Архивировано 4 июня 2019 года.
• Гелаев В. Как российские моряки Антарктиду открыли. Газета.Ру (28.01.2015). Дата обращения 31 марта 2019. Архивировано 29 марта 2019 года.
• Еськов А. Хроника кругосветного плавания Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева — первооткрывателей Антарктиды. Кронштадтский вестник. Дата обращения 31 марта 2019. Архивировано 31 марта 2019 года.
• Кругосветное плавание Беллинсгаузена и Лазарева на шлюпах «Восток» и «Мирный» и открытие Антарктиды (1819—1821). Военно-морской флот России. Дата обращения 31 марта 2019. Архивировано 31 марта 2019 года.
• Полярный адмирал, который бил первым. Радио Свобода (24 марта 2014). Дата обращения 31 марта 2019. Архивировано 31 марта 2019 года.
• Смирнов А. Мореплаватели-священники. Как иеромонахи совершали подвиги. Аргументы и Факты (17.06.2015). Дата обращения 4 июня 2019. Архивировано 23 июня 2015 года.

First Russian Antarctic Expedition
First Russian Antarctic Expedition route
Type	Scientific expedition
Date	1819 – 1821
Executed by	Fabian Bellingshausen, Mikhail Lazarev.

The First Russian Antarctic Expedition took place in 1819–1821 under the direction of Fabian Bellingshausen and Mikhail Lazarev. The expedition aimed to reach the Southern Ocean in order to prove or disprove the existence of a suspected seventh continent, Antarctica. The sloop Vostok was under the command of Bellingshausen, while Lazarev commanded the sloop Mirny. Overall, the crew [ru] consisted of 190 people.

Due to extreme haste in equipping the voyage (the order was released on March 15, and the departure took place on July 4, 1819), it was impossible to assemble a science team. Thus, almost all scientific observations in the fields of geography, ethnography, and natural history were conducted by officers and the only scientist on board, associate professor Ivan Mikhailovich Simonov, who taught at the Imperial Kazan University. A novice painter, Pavel Mikhailov [ru], was hired to depict the events, landscapes, and biological species encountered during the expedition. His paintings of the South Shetland Islands were used in English sailing directions until the 1940s.^[1]

The Russian Antarctic expedition ended in complete success and became the second expedition to circumnavigate Antarctica after James Cook’s expedition a half century earlier. Of the expedition’s 751 days, 527 were spent at sea; the overall length of the route was 49,860 nautical miles.^[2] For 127 days the expedition was above 60° south latitude; the crew approached the Antarctic shore nine times, four times as close as 13–15 kilometres (8.1–9.3 mi) from the continent. Around 28 objects were depicted on the map of Antarctica which emerged, and 29 islands in high southern latitudes and the tropics were discovered and named.^[3][4]

The results of the expedition were published in Russian in 1831 in two volumes with the drawings applied in an atlas. In 1842, a short report was published in Germany. In 1945, a full English translation of Bellingshausen’s only book was edited by polar explorer Frank Debenham and released. In connection with Norwegian annexation of Peter I Island and the United States’ suggestions on collective sovereignty over the whole continent in the 1930s and 1940s, a debate broke out about the precedence of Bellingshausen and Lazarev in having discovered the Antarctic continent. This conflict acquired «hyperpolitical» character (following the notion of historian Erki Tammiksaar [ru]) during the Cold War.^[5]
As a result, even in the 21st century, representatives of Russian, British, and American historiography have spoken both for and against Bellingshausen’s priority. With increasing frequency, one can find statements in the literature that, in the period between 1819 and 1821, Bellingshausen, Edward Bransfield, and Nathaniel Palmer simultaneously discovered Antarctica. Bellingshausen met Palmer on the South Shetland Islands and even invited him aboard the sloop Vostok.^[6][7]

Planning and organization[edit]

Background[edit]

Bellingshausen and Lazarev’s Antarctic expedition was equipped around the same time as a similar expedition to the Arctic taken on by Mikhail Vasilyev and Gleb Shishmaryov on the sloops Otkrytie and Blagonamerennyi. In the 1950s, historians raised the question of who initiated the two Russian expeditions in the high north and south polar latitudes. The prevailing opinion at that time was that in the 1810s, Adam Johann von Krusenstern, Gavril Sarychev, and Vasily Golovnin independently presented the two projects.^[8] On the contrary, English writers believed that the plan came from a minister of the Ministry of Sea Forces [ru], Jean Baptiste Traversay.^[9] This theory was promoted by Hugh Robert Mill, a librarian of the Royal Geographical Society, and Frank Debenham, director of the Scott Polar Research Institute at the University of Cambridge. Ivan Mikhailovich Simonov, astronomer and head of the Bellingshausen expedition, claimed that it was Emperor Alexander I of Russia who initiated the voyage.^[10][11]

According to Tammiksaar and T. Kiik, in 1818 Alexander I was highly interested in the results of Kotzebue’s round-the-world voyage on the sloop Rurik. In September, the Emperor requested a detailed report on the expedition. The report was prepared by Krusenstern, who also sent Traversay the manuscript of his article on the first attempt of Vasily Chichagov in 1765–1766 to reach high Arctic latitudes.^[12] Traversay then managed to make the Emperor interested – Krusenstern reported on it on January 26 [O.S. January 14].

Krusenstern saw that the government’s mood was favorable toward sending a state scientific expedition to Antarctica. Kotzebue’s discoveries in the northern part of the Pacific Ocean provided a benchmark for reaching the Arctic Ocean through the Bering Strait. In his report to Traversay, Krusenstern also mentioned Bellingshausen as a potential candidate for the head of the expedition. By January 1819, the Emperor approved this plan, although Gleb Shishmaryov was appointed as head of the expedition instead.^[13]

In this context, it is not clear how the expedition became global, and how the plan of also researching the south polar region appeared. In the 18th and 19th centuries, any attempt to reach the hypothetical southern continent was dictated by the geographical theories that were in vogue at that time. One popular theory held that the large landmasses of the Northern Hemisphere should be balanced in the Southern Hemisphere; otherwise, the Earth could tip over.^[14]

On January 17, 1773, James Cook became the first navigator to cross the Antarctic Circle during his second circumnavigation. However, when he reached 67°15′ south latitude, he faced insurmountable sea ice. In January 1774, Cook reached 71°10′ south latitude, but was again stopped by sea ice. Though Cook never denied the existence of a Southern continent, he thought that it was impossible to reach:

…The most substantial part of the Southern continent (if we assume it exists) should lie within the polar region above the southern arctic circle. Still, sea there is so covered with ice that accessing the land is impossible. The risk associated with sailing to these undiscovered and under-researched and covered with ice seas in search of the Southern continent is so large that I can bravely claim that not a single person will reach South further than I was able to do. Southern lands will never be researched.^[15]

Krusenstern completely trusted Cook’s authority and directly stated that the famous English navigator had «buried» the idea of Terra Australis. Soon after Kotzebue’s return, on July 30 [O.S. July 18] 1818, Krusenstern presented his project on researching the Pacific region in the belts at 20° north and south of the equator to the president of the Saint Petersburg Academy of Sciences Sergey Uvarov. The aim of the project was to explore undiscovered archipelagos and put an end to the Age of Discovery. He suggested that the project be implemented as a joint venture between the academy and the Ministry of Sea Forces. Krusenstern also mentioned this project in his foreword to the 1821 report on the Kotzebue expedition.

As a result of this history, Tammiksaar and Kiik concluded that in addition to the political aims, Traversay initiated this expedition in order to outperform the results of Cook’s voyage. This has been indirectly shown by the fact that Traversay did not discuss the south polar project with any of the experienced ocean navigators that were subordinated to him. Also, some notes in French and Russian with extracts from the description of Cook’s voyage and an estimate of the plan for sending two sloops – one to the Arctic and one the Antarctic – are stored in Traversay’s personal papers in the Russian State Archive of the Navy [ru]. The minister later asked Sarychev, who had bad relations with Krusenstern and Kotzebue, to develop recommendations for a detailed plan. These anonymous notes do not mention such notions as «The North Pole» or «The South Pole».^[16]

On January 22 [O.S. January 10] 1819, Traversay met Tsar Alexander I. As of 2014, there were no documents on the initial stage of the double expedition project. The project may have been secret. Finally, on April 12 [O.S. March 31] 1819, the Emperor personally signed an order authorizing 100,000 rubles to finance the expedition. At the same time, Krusenstern sent a detailed letter to Traversay from Hagudi which implies that he was not informed about the negotiations taking place in high circles of power. According to Traversay’s personal papers, the minister personally formulated the geographical objectives of both of the expeditions. Later, these items were included in the instructions published in Bellingshausen’s report. Probably the main consultant was Sarychev.^[17]

Due to a lack of documentary evidence, it is almost impossible to determine why the expedition was equipped in such haste, why the funding was doubled, or why four ships were sent instead of two. On February 15 [O.S. February 3] 1819, Traversay signed the order forming the expedition on behalf of the Emperor. In Traversay’s documents, units were called «divisions».^[18] According to the available data, Krusenstern’s role in planning and forming the expedition was minimal.^[19]

Goals[edit]

The Vasilyev–Shishmaryov and Bellingshausen–Lazarev expeditions were respectively the third and fourth Russian circumnavigations to be organized and financed by the state. Both squads met in Portsmouth with the sloop Kamchatka, which was returning to St. Petersburg from the second circumnavigation under the command of Vasily Golovnin. Vasilyev’s squad crossed the equator five days earlier than Bellingshausen.

Bulkeley later refuted the theory that the expedition was entirely scientific. According to him, differences between the aims of the Navy and the Merchant fleet were blurred. He claimed that Krusenstern’s expedition carried commercial cargoes and specialists of the Russian American Company, even during the First Russian circumnavigation. Out of 23 circumnavigations that were carried out during the rule of Alexander I, half were commercial.^[20]

Bulkeley suggested that Russian circumnavigations significantly influenced Alaska development and the politics of isolationism in Haijin and Sakoku. The Mulovsky expedition that was initially planned under the rule of Catherine the Great was a reaction to the first voyage of James Cook in the northern part of the Pacific. Military-political goals determined the equipment of the Vasilyev and Bellingshausen expeditions. After the Congress of Vienna, Russian–British relations significantly worsened. Thus, Sir John Barrow expressed concern in 1817 that Russia would be the first country to open the Northwest Passage.

In 1818, there were rumors that Barrow planned a double expedition with four ships to reach the pole from both the Bering and the Davis Strait. When Alexander I heard about Barrow’s plans, he ordered the sloops urgently outfitted and sent.^[21] However, counter admiral Lev Mitin [ru] noted that Bellingshausen’s expedition was explicitly scientific and did not imply the goals of territorial expansion.^[22] According to Bulkeley, the lack of political aims in the expedition program does not signify anything since neither the Admiralty instructions for the 1818–1819 British Arctic expedition of Frederick William Beechey, William Parry, and John Ross, nor Franklin’s lost expedition of 1845–1848, had any written political aims.^[23] Thus, Bulkeley claimed that without any political aims, the expedition would be much less effective.^[24]

The following passage in Bellingshausen’s description was very remarkable:

In case of gaining islands and yet unknown costs, and also in commemoration of our stay in different places, it was allowed to leave and to give medals – silver for important people, and bronze – for others. These medals were minted in the Saint Petersburg Mint; on the one side it was Alexander I, and on the other was the inscription: sloops ‘Vostok’ and ‘Mirny’ in 1819, the same time when they were sent.^[25]

The Ministry of Sea Forces published the instruction that was signed by the Emperor on May 22 [O.S. May 10]. The most important points were:^[26][27]

• The sloops were to go through England and the Canary Islands before continuing on to Brazil;
• Heading to South Georgia Island, the expedition was to round the South Georgia and the South Sandwich Islands from the eastern side and advance as far south as possible;
• The expedition was then to «use all possible efforts and the greatest effort to achieve as close to the Pole as possible, to look for unknown lands, and not leave this enterprise otherwise than with insurmountable obstacles»;
• After the end of the first Arctic summer, the expedition would reach Port Jackson (Sydney);
• From Australia, the expedition would sail to Pacific waters, explore the islands that Kotzebue was researching, and «conduct observations about other neighbors, of which the inhabitants of the first-mentioned»;
• After a second visit to Australia, «head south again to distant latitudes; resume and … continue their research on last year’s example with the same determination and perseverance, and the other meridians will sail to make the way around the globe, turning to the very height from which the division set off»;
• Finally, after successfully completing the task, the expedition was to return to Russia.

The Emperor also commands that in all the lands which they will approach, and in which the inhabitants live, to treat them [locals] with the greatest affection and humanity, avoiding as much as possible all cases of causing offenses or displeasure, but on the contrary, trying to attract them with caress, and never apply too strict measures, unless in necessary cases, when the salvation of the people entrusted to his superiors will depend on this.^[28]

Equipment and staff[edit]

Commanders and crew[edit]

Judging by the available archival documents, appointing a commander was a very complicated process. Traversay constantly delayed his decision on the matter. On March 27 [O.S. March 15], orders of appointment of Shishmaryov and Lazarev were released. Lazarev was given command of the sloop Mirny. Lazarev’s brother Alexei Lazarev [ru] served as a lieutenant on Blagonamerennyi. Finally, on May 4 [O.S. April 22], Vasilyev was appointed as commander of the second division. Initially, Traversay wanted to appoint Makar Ratmanov [ru] as head of the Southern (first) division.^[29] According to the order dated the beginning of May (which is stored at the Russian State Archive of the Navy), Ratmanov was supposed to head the Northern (second) division, but his name was later crossed out. Krusenstern claimed that Bellingshausen’s appointment was entirely based on merit. However, Bellingshausen stated that he owed his place to Ratmanov’s recommendation.^[30][31]

At that time, Bellingshausen was serving as a Captain of the 2nd rank and commander of the frigate Flora [ru] in Sevastopol. His order of appointment was released on May 4. He arrived in Saint Petersburg on May 23, presumably alone, on a tarantass. On June 16, he received instructions and took the sloop under his command. In addition to funds issued by the treasury for travel on mail horses and the railway, he also received a bonus of 1,000 rubles.^[32] After his appointment, Bellingshausen received the ship’s treasury of 10,000 silver rubles for unforeseen expenses.^[33]

The expedition officers and crew were recruited as volunteers. However, there were strict selection criteria: perfect health, age not exceeding 35 years, knowledge beyond any specialty or shipboard skill, and, finally, the ability to shoot rifles well.^[34] There were six officers on board Vostok, including Ivan Zavadovsky [ru], Arkady Leskov [ru], Konstantin Torson [ru], physician Jacob Berg, astronomer Ivan Mikhailovich Simonov, and painter Pavel Mikhailov [ru]. The expedition also included 36 non-commissioned officers, artillerymen and artisans (including 4 officers’ batmen), and 71 sailors from the first [ru] and second article [ru]. The Murny was staffed by five officers, including Mikhail Annenkov, Ivan Kupreyanov, physician Galkin, and hieromonk Dionysius, hired at the insistence of the Minister of the Sea Forces, as well as 22 non-commissioned officers, artillerymen, a servant, and 45 first and second article sailors.

The crew received a generous bonus – even before going to the sea, Bellingshausen received 5,000 rubles from the Emperor, Lazarev received 3,000, and all officers and privates were awarded an annual salary that «did not count». The Emperor ordered the salary increased by eight times, even though the standard salary of the sailor of the first article was 13 rubles 11 kopecks per year. However, Bellingshausen never mentioned concrete sums in his reports. Michman Novosilsky claimed that an increased salary was paid only two times, in silver; the other amounts were paid in assignation rubles that increased allowance by 250%. Besides that, officers and scientists received 30 golden Dutch chervonets Russian coinage [ru] food installments per month, which was equal to 70 silver rubles.^[35]

Members[edit]

List of all First Russian Antarctic Expedition members:^[36]

Crew of Vostok

• Expedition leader and commander of Vostok: second class captain Fabian Gottlieb von Bellingshausen (Russian: Фадде́й Фадде́евич Беллинсга́узен)
• Lieutenant commander Ivan Zavadovsky [ru]
• Lieutenants: Ivan Ignatiev (Иван Игнатьев), Konstantin Torson [ru], Arkady Leskov [ru]
• Midshipman Dmitry Demidov (Дмитрий Демидов)
• Astronomer professor Ivan Mikhailovich Simonov (Иван Михайлович Симонов)
• Artist Pavel Mihailov (Павел Михайлов)
• Staff-doctor (Russian: штаб-лекарь) Yakov Berh (Яков Берх)
• Navigator Yakov Poryadin (Яков Порядин)
• Clerk at officer rank (Russian: клерк офицерского чина) Ivan Rezanov (Резанов)
• Reefer Roman Adame (Роман Адаме)
• Сelibate priest (Russian: иеромонах) Dionisiy (Дионисий) [last name unknown]^[37]
• Non-commissioned officers: sub-navigators Andrey Sherkunov (Андрей Шеркунов) and Peter Kryukov (Пётр Крюков), skipper’s assistant Fedor Vasiliev (Фёдор Васильев), first class doctor’s assistant Ivan Stepanov (Иван Степанов)
• Quartermasters: Sandash Aneev (Сандаш Анеев), Alexey Aldygin (Алексей Алдыгин), Martyn Stepanov (Мартын Степанов), Alexey Stepanov (Алексей Степанов), fluterer (флейщик) Grigory Dianov (Григорий Дианов), drummer Leonty Churkin (Леонтий Чуркин)
• First class sailors (Russian: матросы первой статьи): steersman Semen Trofimov (Семён Трофимов); topsailmen (Russian: марсовые) Gubey Abdulov (Губей Абдулов), Stepan Sazanov (Степан Сазанов), Peter Maximov (Пётр Максимов), Kondraty Petrov (Кондратий Петров), Olav Rangopl (Олав Рангопль), Paul Jacobson (Пауль Якобсон), Leon Dubovsky (Леон Дубовский), Semen Gelyaev (Семён Гуляев), Grigory Ananin (Григорий Ананьин), Grigory Elsukov (Григорий Елсуков), Stepan Philippov (Степан Филиппов), Sidor Lukin (Сидор Лукин), Matvey Handukov (Матвей Хандуков), Kondraty Borisov (Кондратий Борисов), Eremey Andreev (Еремей Андреев), Danila Kornev (Данила Корнев), Sidor Vasiliev (Сидор Васильев), Danila Lemantov (Данила Лемантов), Fedor Efimov (Фёдор Ефимов), Christian Lenbenkin (Христиан Ленбекин), Efim Gladky (Ефим Гладкий), Martyn Lyubin (Мартын Любин), Gavrila Galkin (Гаврила Галкин), Yusup Yusupov (Юсуп Юсупов), Gabit Nemyasov (Габит Немясов), Prokofy Kasatkin (Прокофий Касаткин), Ivan Krivov (Иван Кривов), Matvey Lezov (Матвей Лезов), Mafusail May-Izbay (Мафусаил Май-Избай), Nikifor Agloblin (Никифор Аглоблин), Nikita Alunin (Никита Алунин), Egor Kiselev (Егор Киселев), Ivan Saltykov (Иван Салтыков), Ivan Sholohov (Иван Шолохов), Demid Antonov (Демид Антонов), Abrosim Skukka (Абросим Скукка), Fedor Kudryahin (Фёдор Кудряхин), Ivan Yarengin (Иван Яренгин), Zahar Popov (Захар Попов), Filimon Bykov (Филимон Быков), Vasily Kuznetsov (Василий Кузнецов), Alexey Konevalov (Алексей Коневалов), Semen Gur’yanov (Семён Гурьянов), Ivan Paklin (Иван Паклин), Ivan Grebennikov (Иван Гребенников), Yakov Bizanov (Яков Бизанов), Mihail Tochilov (Михаил Точилов), Matvey Popov (Матвей Попов), Elizar Maximov (Елизар Максимов), Peter Ivanov (Пётр Иванов), Grigory Vasiliev (Григорий Васильев), Mihail Tahashikov (Михаил Тахашиков), Peter Palitsin (Пётр Палицин), Denis Yuzhakov (Денис Южаков), Vasily Sobolev (Василий Соболев), Semen Hmelnikov (Семен Хмельников), Matvey Rozhin (Матвей Рожин), Sevast’yan Chigasov (Севастьян Чигасов), Danila Stepanov (Данила Степанов), Varfolomey Kopylov (Варфоломей Копылов), Spiridon Efremov (Спиридон Ефремов), Terenty Ivanov (Терентий Иванов), Larion Nechaev (Ларион Нечаев), Fedot Razgulyaev (Федот Разгуляев), Vasily Andreev (Василий Андреев), Kirill Sapozhnikov (Кирилл Сапожников), Alexander Bareshkov (Александр Барешков), Alexey Shilovsky (Алексей Шиловский), Afanasy Kirillov (Афанасий Кириллов).
• Workmen: metalworker Matvey Gubim (Матвей Губим), timmerman (senior carpenter) Vasily Krasnopevov (Василий Краснопевов), blacksmith Peter Kurlygin (Пётр Курлыгин), carpenter Peter Matveev (Пётр Матвеев), caulker Rodion Averkiev (Родион Аверкиев), sail worker Danila Migalkin (Данила Мигалкин), cooper Gavrila Danilov (Гаврила Данилов).
• Gunners: non-commissioned artillery officers Ilya Petuhov (Илья Петухов) and Ivan Kornil’ev (Иван Корнильев), bombardier Leonty Markelov (Леонтий Маркелов), first class gunners Zahar Krasnitsyn (Захар Красницын), Yan Yatsylevich (Ян Яцылевич), Yakub Belevich (Якуб Белевич), Egor Vasiliev (Егор Васильев), Vasily Kapkin (Василий Капкин), Feklist Alexeev (Феклист Алексеев), Semen Gusarov (Семён Гусаров), Stepan Yatsynovsky (Степан Яцыновский), Nikita Lebedev (Никита Лебедев), Gleb Plysov (Глеб Плысов) and Ivan Barabanov (Иван Барабанов).

Crew of Mirny

• Lieutenants: Mikhail Lazarev (commander of Mirny), Nikolay Obernibesov (Николай Обернибесов), Mikhail Annenkov (Михаил Анненков).
• Midshipmen: Ivan Kupriyanov (Иван Куприянов), Pavel Novosilsky (Павел Новосильский)
• Navigator at officer’s rank (Russian: штурман офицерского чина): Nikolay Ilyin (Николай Ильин)
• Surgeon: Nikolay Galkin (Николай Галкин)
• Boatswains and non-commissioned officers: botswain Ivan Losyakov (Иван Лосяков), battler at sergeant’s rank (Russian: баталер сержантского ранга Andrey Davydov (Андрей Давыдов), first class medical assistant Vasily Ponomarev (Василий Пономарев), metalworker Vasiliy Gerasimov (Василий Герасимов), skipper’s assistant Vasily Trifanov (Василий Трифанов), navigator’s assistant Yakov Harlav (Яков Харлав).
• Quartermasters: Vasily Alexeev (Василий Алексеев), Nazar Rahmatulov (Назар Рахматулов), drummer Ivan Novinsky (Иван Новинский).
• First class sailors: Abashir Yakshin (Абашир Якшин), Platon Semenov (Платон Семенов), Arsenty Philippov (Арсентий Филиппов), Spiridon Rodionov (Спиридон Родионов), Nazar Atalinov (Назар Аталинов), Egor Bernikov (Егор Берников), Gabidulla Mamlineev (Габидулла Мамлинеев), Grigory Tyukov (Григорий Тюков), Pavel Mohov (Павел Мохов), Peter Ershev (Пётр Ершев), Fedor Pavlov (Фёдор Павлов), Ivan Kirillov (Иван Кириллов), Matvey Murzin (Матвей Мурзин), Simon Taus (Симон Таус), Ivan Antonov (Иван Антонов), Demid Ulyshev (Демид Улышев), Vasily Sidorov (Василий Сидоров), Batarsha Badeev (Батарша Бадеев), Lavrenty Chupranov (Лаврентий Чупранов), Egor Barsukov (Егор Барсуков), Yakov Kirillov (Яков Кириллов), Osip Koltakov (Осип Колтаков), Markel Estigneev (Маркел Естигнеев), Adam Kuh (Адам Кух), Nikolay Volkov (Николай Волков), Grigory Petunin (Григорий Петунин), Ivan Leont’ev (Иван Леонтьев), Anisim Gavrilov (Анисим Гаврилов), Larion Philippov (Ларион Филиппов), Tomas Bunganin (Томас Бунганин), Danila Anohin (Данила Анохин), Fedor Bartyukov (Фёдор Бартюков), Ivan Kozminsky (Иван Козьминский), Frol Shavyrin (Фрол Шавырин), Arhip Palmin (Архип Палмин), Zahar Ivanov (Захар Иванов), Vasily Kurchaviy (Василий Курчавый), Philipp Pashkov (Филипп Пашков), Fedor Istomin (Фёдор Истомин), Demid Chirkov (Демид Чирков), Dmitry Gorev (Дмитрий Горев), Il’ya Zashanov (Илья Зашанов), Ivan Kozyrev (Иван Козырев), Vasily Semenov (Василий Семенов).
• Workmen: metalworker Vasily Gerasimov (Василий Герасимов), carpenters Fedor Petrov (Фёдор Петров) and Peter Fedorov (Пётр Федоров), caulker Andrey Ermolaev (Андрей Ермолаев), sail worker Alexander Temnikov (Александр Темников), cooper Potap Sorokin (Потап Сорокин).
• Gunners: non-commissioned senior artillery officer (Russian: артиллерии старший унтер-офицер) Dmitry Stepanov; first class gunners Peter Afanasev (Пётр Афанасьев), Mikhail Rezvy (Михаил Резвый), Vasily Stepanov (Василий Степанов), Vasily Kuklin (Василий Куклин), Efim Vorob’yov (Ефим Воробьёв), Ivan Sarapov (Иван Сарапов).

Expedition vessels[edit]

Two sloops were equipped for the expedition, Mirny and Vostok. There is not much available data on these vessels. In 1973, S. Luchinninov created abstract designs of both ships, based on surviving drawings from the 19th century. Vostok was built by shipbuilder Ivan Amosov [ru], who worked at Petrozavod in 1818 under the command of Veniamin Stokke [ru]. According to Bellingshausen, Vostok was an exact copy of the sloop Kamchatka, the prototype of which, in turn, was a 32-gun frigate designed by French engineer Jacques Balthazar Brun de Sainte‑Catherine [ru]. Vostok was launched on July 16, 1818, and had a displacement of 900 tons, a length of 129 feet 10 inches (39.57 m), and a width of 32 feet 8 inches (9.96 m). At the same time, the sloop had an excessively large mast: the mainmast from the keel was 136 feet (41 m) high.

The second vessel, Mirny, was of the same type as Blagonamerennyi of the second division, and was created in Kronstadt as a sea freight ship named Ladoga. After renaming, the vessel was modernized for the needs of the expedition. Its length reached 120 feet (37 m) and its width 30 feet (9.1 m). The ship had a displacement of 530 tons; it more looked like a vessel from Cook’s expedition. Each sloop carried four or five open boats of various sizes, from a four-row boat to six or eight-row boats.

The Vostok was equipped with sixteen 18-pound guns installed on the battery deck and other twelve 12-pound carronades on the Spardek. In those days, it was believed that carronades were more effective for clashes with pirates or native canoes. Mirny had six carronades and 14 three-pound guns. While anchored in Britain, the gun deck of the battery deck was shut down. Most of the crew were accommodated for the night in tethered hammocks on the battery deck, while officer cabins and the crew company were located at the stern of the ship.^[38]

One of the main aims of Bellingshausen was to make sure that the sloops remained together during the expedition. The seafaring quality of the vessels was different, and Lazarev thought that Vostok was a ship which is «obviously not ready for such expedition due to its small capacity and a small amount of space as for officers, as for the crew». Bellingshausen claimed that Traversay chose Vostok only because Kamchatka had already completed a circumnavigation, even though its captain Golovnin reported on the unsatisfactory qualities of the ship. Besides the excessive height of the mast, the Vostok had an unsuccessful steering device, an insufficiently strong hull built of raw wood, coam hatches of low height on the upper deck, and other issues.

Just before sailing, the underwater part of Vostok was lined with copper sheets. Its hull turned out to be too weak for sailing in polar waters, and the crew constantly had to strengthen and repair it during the expedition. By the end of the voyage, the sloop was in such bad condition that Bellingshausen had to finish the expedition one month earlier than intended. Lazarev was responsible for equipping the sloops because Bellingshausen was appointed only 42 days before the departure. He chose for himself the ship Mirny, presumably built by shipbuilder Yakov Kolodkin [ru] in Lodeynoye Pole and designed by Ivan Kurepanov [ru]. Lazarev was able to equip the underwater part of the ship with a second (ice) covering, to replace the pine wheel with an oak one, and to strengthen the hull further. The only drawback of the ship was its low speed.^[39]

Supplies and living conditions[edit]

Bellingshausen decided to take on board supplies for two years, even though military vessels usually only contained stocks for six months. According to the official reports, there were four tons of dried peas, seven tons of oats and buckwheat, 28 tons of corned beef, 65.8 tons of crackers (grained and pickled), a lot of sauerkraut (the report only provides the volume of the barrels), and 3,926 liters of vodka.^[40] Although it was initially planned to use a «dry broth» or soup concentrate, this was not possible because the concentrate did not dry out after the boiling. Bellingshausen named suppliers of dried bread, meat, and cabbage individually because of the high quality of their provisions.^[41] The number of provisions was not enough, and the crews had to buy an additional 16 tons of grain and rum in Rio de Janeiro. The expedition also replenished its stocks in Denmark and Australia. They also bought 1.3 kilograms of tobacco per person, which corresponds to 1.5 modern cigarettes per day.^[42] Tobacco was replenished in Rio at the beginning and end of the expedition.^[33] There is no detailed description of the provisions for Vostok and Mirny, but records exist for the Blagonamerennyi and Otkrytie. Most likely the provisions were identical for both divisions.

According to Bulkeley, standard provisions in the British Royal Navy exceeded the Russian ones; however, in practice provisions were often reduced as much as possible. In 1823, the Royal Navy halved its provision amounts. Since Russian ships spent a lot of time in harbors, their commanders always bought fresh food. This practice was extensively documented in the official expedition reports. In Copenhagen in July 1819, Bellingshausen increased the meat ration to one inch of beef per day and one glass of beer per person, to improve military morale and physical abilities.^[43] To prevent a scurvy outbreak, they brought malt broth, coniferous essence, lemons, mustard, and molasses. There were only 196 kilograms of sugar on board, and it was served on big holidays, such as Christmas or the Emperor’s Name day. The regular daily crew drink was tea, with stocks refreshed in London and in Rio.^[44]

Ordinary members of the crew were supplied from the treasury. According to the inventory, every man received: a mattress, a pillow, a cloth blanket, and four sheets; four uniforms, two pairs of shirts and six pairs of linen pants, four sets of waterproof clothing (pants and jacket), overcoat, one fur hat and two caps, one nautical hat, three pairs of boots (one with flannel lining), eight pairs of woolen socks, and 11 linen and seven flannel sets of linen. Overall it cost 138,134 rubles to outfit the 298 crew members. Costs were shared equally between the Admiralty department and the Ministry of Finance. Bellingshausen cared about the health of the crew, and always bought fresh products in every port. The team washed regularly, and they tried to keep people on the upper deck until sunset, to ventilate and dry the crowded battery decks. Bellingshausen prohibited physical punishments onboard Vostok, but there is no evidence whether the same was true for Mirny.^[42]

Scientific equipment[edit]

Equipment and instructions[edit]

The Admiralty department made a list of all required books and instruments which were needed for the Bellingshausen and Vasiliev divisions. The ships’ libraries included Russian descriptions of the expeditions conducted by Sarychev, Krusenstern, Lisyansky, Golovnin. The French description of Cook’s third voyage was also stored in the library since its first edition was absent from the Ministry of Sea Forces. The majority of descriptions of foreign voyages, including the one conducted by George Anson, were available in French translations. The crews also acquired Nautical almanacs for 1819 and 1820, guides on navigation, hydrography and magnetism, as well as signal books^{[note 1]}. Money was also allotted to buy books in London, including the almanac for 1821, and maps from newly conducted voyages (including Brazilian ones). Bellingshausen also bought a world atlas that was released in 1817, and Matthew Flinders’ 1814 atlas of Australia. During their stay in Copenhagen, he also bought a book on magnetism by Christopher Hansteen (1819). Based on this work, the crew carried out a search for the South Magnetic Pole.

Astronomic and navigation instruments were ordered in advance, but not everything had been delivered when Bellingshausen, Simonov, and Lazarev traveled to London in August 1819. Bellingshausen mentioned buying instruments by Aaron Arrowsmith. It was decided to go beyond the budget boundaries, so the crews also bought two chronometers by inventor John Arnold (№ 518 and 2110), and two – by Paul Philipp Barraud [de] (№ 920 and 922), three- and four-foot refractors with achromatic lenses, a 12-inch reflecting telescope, and for Simonov – a transit instrument and an attitude indicator. Repeating circles by Edward Troughton proved to be inconvenient for use at sea. For ‘Vostok’ they bought sextants by Troughton and Peter Dollond; officers bought some of the instruments with their own money. Thermometers were designed with the Réaumur scale used in Russia, but Simonov also used the Fahrenheit temperature scale. Bellingshausen also mentioned an inclinometer, which he used onshore. The captain bought a deep-sea thermometer. However, he could not get a Pendulum instrument for gravimetry research.^[45]

Problems with a naturalist[edit]

The functions of naturalist [ru] in circumnavigations usually spread over on all fields of knowledge which did not require the mathematical calculations made by astronomers or officers-navigators. The duties of expedition naturalist included not only the description of all new species of animals and plants, but also of cultures of primitive peoples, geology, and glaciological formations.^[46] Instructions by the Admiralty department mentioned two German scientists that were recognized as suitable candidates: medic Karl Heinrich Mertens, a recent graduate of the Martin Luther University of Halle-Wittenberg, and doctor Gustav Kunze of Leipzig University. These scientists were to arrive in Copenhagen by June 24, 1819. Martens was to join Bellingshausen’s division, and Kunze would be assigned to Vasiliev.^[46] However, when the divisions arrived in Copenhagen on July 15, it turned out that both scientists had refused to participate because of the short time «to prepare everything needed».^[47]

The instruments and guides the expeditions brought were of varying quality. Bellingshausen noted that after the death of astronomer Nevil Maskelyne, the maritime almanac lost precision, finding no less than 108 errors in the 1819 volume.^[47] The chronometers recommended by Joseph Banks, who promoted the interests of John Arnold’s family, were unsuitable. The same firm set up for James Cook «very bad chronometers» that were ahead by 101 seconds per day. Bulkeley called the quality of chronometers on Vostok «horrifying». By May 1820 the chronometers on Mirny were ahead by 5–6 minutes per day. In 1819, William Parry spent five weeks reconciling his chronometers in the Greenwich Royal Observatory, while Simonov dedicated no less than 40% of his observation time on the calibration of chronometers and establishing correct time. The deep-sea thermometer broke during its second use. However, Bellingshausen claimed that it was a fault of the staff.^[48] These issues led to no small confusion, not only on the expedition vessels but also in St. Petersburg. There is available correspondence between Traversay and the Minister of National Education, Count Alexander Nikolaevich Golitsyn, judging from which one can conclude that scientific team on Vostok should include naturalist Martens, astronomer Simonov, and painter Mikhailov.^[49]

The reasons why the German scientists did not join the expedition have been widely debated by historians. The late invitation may have been dictated by the conditions of secrecy in which the expedition was equipped. According to archival data, decisions regarding German scientists were taken four weeks before the deadline for their arrival, and a formal order was released only on July 10, 1819, when the expedition was already in the Baltic Sea. Also, Kunze defended his doctoral dissertation on June 22, 1819, and it is unlikely that he would agree and be able to be present in Copenhagen two days after that. In his preface to the publication of the expedition report, Yevgeny Sсhvede [ru] wrote that scientists «were afraid of the upcoming difficulties».^[50] Bulkeley mentioned that the main problem was the unpredictability of the Russian naval bureaucracy.^[51]

The main aims of the Bellingshausen expedition were to perform geographical research. Since Simonov was the only professional scientist on board, he also had to collect plant and animal samples in addition to his primary duties. As a result, Simonov passed along the collection activities and taxidermy to Berg and Galkin, the expedition medics. Simonov was not always good at what he was trying to do. For instance, on October 5, 1819, Simonov got a severe burn while trying to catch a Portuguese man o’ war, even though Bellingshausen warned him.^[52]

According to Bulkeley, gravimetric and oceanographic observations were conducted more by Bellingshausen than by Simonov. For the captain, magnetic measurements were necessary as a significant aspect of navigation and geographical observations, and not for purely scientific purposes. For Simonov, journalistic and historiographic reasons may have been of equal importance. His travel journals became the first publications on the expedition, and a series on magnetic measurements were published much later. Approximately half of the measurement material was included in the article on magnetism.^[53]

Expedition[edit]

All dates are provided according to the Julian calendar, the difference with the Gregorian calendar in the 19th century constituted 12 days

Sailing in the Atlantic (July – November 1819)[edit]

Kronstadt, Copenhagen, Portsmouth[edit]

On June 23 and 24, 1819, the Emperor and the Minister of Sea Forces visited the sloops Vostok, Mirny, Otkrytie and Blagonamerennyi as they were being equipped. On this occasion, workers stopped retrofitting work until the officials departed. On June 25, captains Bellingshausen and Vasiliev were called for an imperial audience in Peterhof.

The departure took place on July 4 at 6 pm, and was accompanied by a ceremony during which the crews shouted a fivefold «cheers» and saluted to the Kronstadt Fortress.^[54] Four ships sailed as a single squad until Rio. By July 19, the expedition had spent a week in Copenhagen, where the crew received additional instructions and found out that the German naturalists were not going to participate in the voyage. The head of the Royal Danish Nautical Charts Archive, admiral Poul de Løvenørn, supplied the expedition with necessary maps and advised them to buy a desalination machine. On July 26 the expedition arrived in Deal, and on July 29 reached Spithead in Portsmouth. The sloop Kamchatka under the command of Golovin was already there, finishing its circumnavigation.^[55]

On August 1, Bellingshausen, Lazarev, officers, and Simonov hired a stagecoach and went to London, where they spent 9 days. The main aim was to receive ordered books, maps, and instruments. As a result, not everything was acquired, and some items came only with the assistance of consul Andrei Dubachevskyi. The restructuring of Mirnyi and the purchase of canned vegetables and beer delayed the expedition in Portsmouth until August 25. On August 20, the transport Kutuzov of the Russian-American Company arrived in England. It was finishing its circumnavigation under the command of Ludwig von Hagemeister.^[56][57]

On August 26, the expedition went to Tenerife with the aim of stocking up on wine and fresh supplies. While being in England, three sailors from the sloop Mirny got a sexually transmitted infection. However, Dr Galkin’s prognosis was favorable; there were no sick people on Vostok. In the Atlantic, a working rhythm was established on the sloops: the crews were divided into three shifts. This system allowed sailors to wake up an already rested part of the team in the event of an emergency. In rainy and stormy weather, the watch commanders were instructed to ensure that the «servants» changed clothes, and the wet clothes were stored outside the living deck and dried in the wind. On Wednesdays and Fridays, there was a bath-washing day (in these days one boiler on the caboose was used for these purposes, which allowed the use of hot water). The bunks were also washed on the 1st and 15th of each month. General deck cleaning was usually done on the move twice a week, and daily during the long stayings. The living deck was regularly ventilated and heated «to thin the air», and if the weather allowed, the crew took food on quarterdecks and forecastles, «so that decks do not leave damp fumes and impurities».^[58] On September 10, a vent pipe was put through the captain’s cabin. This was to keep the constable and brotkamera dry. The constable was a room on the lower deck from the stern to the main mast – or the aft cabin on the middle deck – which contained artillery supplies, which the brotkamera was a room for keeping dry provisions, primarily flour and crackers. The vent pipe was necessary because the brotkamera leaked and the officers’ flour got wet and rotted.^[59]

Tenerife – Equator[edit]

At 6 am on September 15, the vessels entered the harbor at Santa Cruz de Tenerife, where they stayed for six days. Simonov went with four officers from both sloops to the foot of the volcano Teide, explored the botanic garden with Dracaena dracos, and visited the sisters of general Agustín de Betancourt.^[60] However, the main responsibility of the astronomer was to verify the chronometers. For this purpose, he used the house of Captain Don Antonio Rodrigo Ruiz. A stock of wine was taken aboard at a price of 135 thaler for a butt.^[61]

The expedition sailed across the Atlantic at a speed of between 5.5 and 7 knots, using the northwestern trade winds. They crossed the Tropic of Cancer on September 22, fixing the air temperature at noon at 20 °Ré (25 °C). On September 25, Bellingshausen took advantage of the calm to change the topmast on Vostok in order to decrease its speed and help keep the two ships together’. During this time, Russian sailors watched for flying fish, branching pyrosomes and gushing whales.^[62]

The hot calm started on October 7. The team was exhausted by heat: in the sleeping deck, the temperature was kept at a level 22.9 °Ré (28.6 °C). According to Bellingshausen, this was the same weather as in St. Petersburg. However, the night did not bring relief, and air temperatures exceeded the temperature of the water. On October 8, the crews conducted oceanographic measures: density of seawater and its temperature to a depth of 310 fathoms. They received a result of 78 °F (26 °C). However, Bellingshausen suggested that the water of the upper layers of the ocean had been mixed in the bathometer with the collected samples, which would distort the results. They also tried to measure the constant speed of the equatorial current. For that, they used a copper boiler of 8 buckets submerged 50 fathoms and got the result of 9 miles per day. On October 12 sailors were able to see and shoot birds «Northern storm petrel» which testified to the proximity of land.^[63]

On October 18, the vessels crossed the equator at 10 am after being at sea for 29 days. Bellingshausen was the only person on board of the Vostok who had previously crossed the equator, so he arranged a line-crossing ceremony. Everyone was sprinkled with seawater, and in order to celebrate the event, everyone was given a glass of punch a, which they drank during a gun salute.^[64] Simonov compared this ceremony to a «small imitation «Maslenitsa».^[65]

The first visit of Brazil[edit]

In October, the southern trade winds decreased the heat, and clear weather only favored astronomical observations. Besides Bellingshausen, Simonov, Lazarev, and Zavadovsky, no one on the board had skills for navigation and for working with the sextant. Thus, taking into consideration the abundance of instruments on board, all officers started to study navigation.^[66] On November 2, 1819, at 5 pm, the expedition arrived in Rio following the orienteer of Pan de Azucar mountain, the image of which they had in the sailing directions. Since no one from the crew spoke Portuguese, there were some language barrier difficulties. By that time, Otkrytie and Blagonamerennyi were already in the harbor since they did not go to the Canary Islands.^[67] On November 3, Consul General of Russia Georg von Langsdorff who was also a participant of the first Russian circumnavigation in 1803–1806, met the crew and escorted officers to the ambassador major general baron Diederik Tuyll van Serooskerken. The next day, the consul arranged for the astronomers to use a rocky island called Rados where Simonov, guard-marine Adams and artilleryman Korniliev set a transit instrument and started to reconcile the chronometers. Generally, Bellingshausen was not fond of the Brazilian capital, mentioning «disgusting untidiness» and «abominable shops where they sell slaves».^[68] On the contrary, Simonov claimed that Rio with its «meekness of morals, the luxury and courtesy of society and the magnificence of spiritual processions» do «remind him of southern European cities».^[69] Officers visited the neighborhoods of the city, coffee plantations, and Trizhuk Falls.^[70] On November 9, commanders of both divisions – Bellingshausen, Lazarev, Vasiliev, and Shishmaryov – received the audience with the Portuguese king John VI of Portugal, who at that time resided in Brazil. Before the ships departed, their crews filled the stocks and took for slaughtering two bulls, 40 pigs and 20 piglets, several sheep, ducks and hens, rum and granulated sugar, lemons, pumpkins, onions, garlic, and other herbs. On November 20, the chronometers were put back on board. On November 22 at 6 am, the expedition headed to the south.^[71]

On November 24, onboard Vostok, lieutenant Lazarev and hieromonk Dionysius served a paraklesis to ask for successful completion of the expedition. The crew on Mirny received a salary for 20 months ahead and money for the food for officers, so «in the case of any misfortune with the sloop Vostok the officers and staff of Mirny would not be left without satisfaction». Lazarev received instructions to wait on the Falkland Islands in case the vessels became separated. At the end of the designated time, the vessel was supposed to head to Australia.^[72] The sloops were to keep at a distance of 7 to 14 miles on clear days, and 0.5 miles or closer during fog.^[73]

First season (December 1819 – March 1820)[edit]

Subantarctic exploration[edit]

After November 29, 1819, the weather began to deteriorate markedly. On that day, there were two squalls with rain and hail. Bellingshausen compared the December weather with Petersburg’s weather «when Neva river opens, and the humidity from it brings the sea wind to the city».^[74] The ships set sail toward South Georgia Island, from which Bellingshausen wanted to enter the Southern Ocean.^[75] After the departure from Rio, watch officers began sending observers to all three masts to report on the state of the sea and the horizon every half of an hour. This procedure was maintained until the end of the expedition.^[76]

On December 10, «warmth significantly decreased», and starting from this day the hatches on the upper deck were closed. On the mainsail hatch, the crew made a 4 square foot glass window, cast-iron stoves were permanently fixed, and their pipes were led into the main- and fore-hatches^{[note 2]}. The crew received winter uniforms consisting of flannel linen and cloth uniforms. On December 11, the crew noticed many seabirds and, particularly, southern rockhopper penguins. However, due to the birds’ caution, the hunters and taxidermist could not get any sample.^[77] On December 12, temperature measurement showed the result of 3.7 °Ré (4.6 °C) at midnight, and in the living deck – 6.8 °Ré (8.5 °C).^[78]

The sloops reached the south-western shore of South Georgia on December 15, noticing the cliffs of Wallis and George at 8 am at a distance of 21 miles. Due to severe swells, the expedition rounded the island at a range of one and a half to two miles from the coast at a speed of 7 knots. Soon they were met by a sailing boat under the English flag. The English navigator mistook Russian vessels for fishing sloops. That same day, the crew of the sloops discovered Annenkov island at 54°31′ south latitude. The expedition then tacked to the east.

On December 16, the expedition vessels passed Pickersgill Island, which had been discovered by James Cook. At this point, the Mirny lagged behind the Vostok because Lazarev ordered his crew to procure penguin meat and eggs on the shore. The mapping of South Georgia was finally completed on December 17, ending the work begun by James Cook 44 years before.^[79] Sailor Kiselev mentioned in his diary that watches guards who noticed new islands received a bonus of five thalers which was put into the logbook.^[80]

On December 20, the travelers observed an iceberg for the first time. During their attempt to measure the sea temperature, they got a result of 31.75 °F (−0.14 °C) on a depth of 270 fathoms. However, the deep-sea thermometer from John William Norie broke. It was noted that this was the only deep-sea thermometer that was available.^[81]

On December 22, the crew discovered Leskov Island, which was covered in ice and snow, and named it after Lieutenant Leskov, one of the participants in the expedition. The next day they discovered the mountainous and snowy Zavodovski Island, named after the captain-lieutenant, and Thorson Island, named after Lieutenant Konstantin Thorson [ru]. Three newly discovered islands were named after Traversay, the Minister of Sea Forces.^[82] On December 24, the vessels approached the iceberg to cut some ice in order to replenish freshwater stocks:

To conduct an experiment, I ordered tea prepared from the melted ice without mentioning it to the officers; everyone thought the water was excellent, and the tea tasted good. That gave us hope that while sailing between ice plates, we would always have good water.^[83]

On Christmas, thermometer readings dropped to −0.8 °Ré (−1 °C) and the vessels had to maneuver with an opposite south wind. For Christmas, a priest was brought to Vostok, and he served a rogation with kneeling on the occasion of «deliverance from Russia from the invasion of the Gauls and with them two hundred languages». Shchi was a celebratory meal («favourite meal of Russians») that was made of fresh pork with sour cabbage (on ordinary days they were cooked from corned beef), and pies with rice and minced meat. Private men were given half a mug of beer. They also received rum punch with sugar and lemon after lunch, which significantly improved the atmosphere on board. Lazarev and the Mirny officers also participated in the festive dinner.

The next day the crew continued describing Traversay Islands. On December 27, Bellingshausen tried to measure seawater temperature with an ordinary thermometer that was put to a homemade bathometer with valves. Water taken at depth did not heat up as it rose and did not distort the readings. Salinity and water density measurements from 220 fathoms showed an increase in salinity with depth.^[84] On December 29, the expedition reached Saunders Island, which had been discovered by Cook.

Discovery of Antarctica[edit]

On December 31, 1819, the expedition reached Bristol Island, and survived the heaviest squall, followed with wet snow that decreased the visibility to 50 fathoms. At 10 pm the expedition ran into an impassable ice field and changed its course. Only the topsail was to be remained, even though it was also covered in snow that the crew had to put the sloops directly under the wind and calm sails. Watch guards had to put snow out of decks constantly. Officers celebrated the new year of 1820 at 6 am. The same day Vostok lost Mirny out of sight, and cannon signals were not heard due to the direction of the winds. By noon, the ships reunited.^[86][87] On January 2, 1820, the expedition passed Thule Island at 59° south latitude. The name was given by James Cook in 1775 because of the abundance of ice heading more to the south did not seem possible.^[88] On January 7 the crew hunted penguins which were later cooked for both privates and the officers; more than 50 harvested carcasses were transferred to Mirny. Penguin meat was usually soaked in vinegar and added to corned beef when cooking porridge or cabbage. According to Bellingshausen, sailors willingly ate penguin meat seeing that «officers also praised the food.» On January 8, the vessels reached iceberg where they caught with seine fishing around 38 penguins and cut some ice. Alive penguins were locked in a chicken coop. Besides, lieutenant Ignatieff and Demidov got the first seal on the expedition, that they found looking like ringed seal living in Arkhangelsk Governorate.^[89]

On January 9, Mirny collided with an ice field, which knocked out the four-pound ship gref.^{[note 3]} The strength of the construction and skills of lieutenant Nikolay Obernisov minimized damage, so the leak did not open.^[90][91] On January 12 the expedition passed eight icebergs and crossed 61 south latitude, the weather all that time being cloudy with mixed rain and snow. On January 15 the expedition crossed the Antarctic Circle at 66° south latitude and 3° west longitude. The next day Bellingshausen described his observations as «ices that we imagined as white clouds through the coming snow» that lasted from horizon to horizon. This was the first observation of ice shelves.^[92] The observation point was 69°21’28» south latitude and 2°14’50» west longitude – the modern area of Bellingshausen’s ice shelf is near Princess Martha Coast in the Lazarev Sea.^[93][94] On January 17, the sun appeared briefly, which made it possible to get closer to Mirny, but then the weather worsened again. On January 21, participants of the expedition observed «ice masses» for the second time, the limits of which were not visible. One hundred four days had passed from the departure from Rio, and living conditions were extreme. In the living deck and officer cabins, the stoves were heated daily (instead of heating pads, they used cannonballs heated in the fire). However, the crew still had to clean condensation three times a day, as it accumulated constantly. Due to constant wet snow and fog, the crew had difficulties with drying clothes and beds.^[95][96]

Since Arctic summer had not ended, it was decided to try once again to reach more southerly latitudes. On January 25, taking advantage of the good weather and the lack of ice fields, Bellingshausen visited Mirny where he discussed further plans with Lazarev. On January 26, the vessels moored to a giant table-shaped iceberg up to 200 feet (61 m), and saw large herds of sperm whales.^[97] The report from February 5 stated the following:

Seeing the ice islands, that by surface and by edges were similar with the surface and edges of the sizable ice as mentioned above located before us; we concluded that these ice masses and all similar ice from its gravity, or other physical reasons, separated from the ice-covered shore, carried by the winds, floating over the space of the Arctic Ocean…^[98]

On February 5–6, at a point of 69°6’24» south latitude and 15°51’45» west longitude, the expedition reached the edge of «rocky mountain ice».^{[clarification needed]} Floating ice resembled that in the freezing bays of the Northern Hemisphere. The surface of the sea was covered with grease ice. Though February in the Southern hemisphere is considered a summer month, thermometer recordings showed the temperature at −4 °R (−5 °C). Bellingshausen consulted with Lazarev and concluded that firewood stocks on both sloops were decreasing, and the crew would soon have to chop water and wine barrels. Nevertheless, they decided to proceed further.^[99] To cheer up the crew, during the last three days of Cheese week [ru], cooks baked pancakes, made out of rice flour. Along with a glass of punch, the crew was allowed to get a pint of beer made out of English concentrate; «for those who do not know, cheerful spirit and pleasure strengthen health; on the contrary, boredom and dullness cause laziness and untidiness that lead to scurvy».^[100]

On February 14, Bellingshausen wrote in his journal the coordinates 69°59′ south latitude, and 37°38′ west longitude:^[101]

At midnight we saw in the southwest direction a small light on the horizon, that looked like sunrise and expanded for almost 5 degrees; when we set the course on the south, this light increased. I suggested that it came from a large ice field, however, with the sunrise, this light got less visible, and when the sun came up, there were some stuffed clouds, and no ice. We had never seen such a phenomenon before.

Thus, for the third time the expedition came close to the edge of the ice continent (Enderby Land).^[102][103] On February 14, the route of the Russian expedition crossed with Cook’s route, followed by the navigator in 1775. At that time there was a strong fog and a squall; the sloops got into ice fields while the sails and instruments froze. This presented a large danger.^[104] On February 26 due to storms and ice fields, steering on Vostok was almost impossible, and all attempts at repair works failed.^[105]

By that time, shop gear and masts had become damaged, and the soldiers’ health conditions were also unsatisfactory. On February 21, sailor Fedor Istomin died on Mirny. According to doctor Galkin, he died of Typhoid fever, though Bellingshausen’s report states that it was just a «nervous fever».^[106][107] On March 3, expedition participants observed significant noctilucent clouds: «In the south we first observed two white-blue pillars, looking like phosphoric fire that came out of the clouds at the speed of rockets; every pillar was the width of three suns in diameter. Thus this shining took that amazed us^{[clarification needed]} expanded on the horizon for almost 120°, passing the zenith. Finally, closer to the end of the phenomenon, the whole sky was covered with such pillars. On March 4, we observed a different picture: «all the sky, from the horizon to 12 or 15°, was covered with rainbow-colored strips that as fast as a flash of lightning ran from south to north, and changed their color constantly»; this phenomenon allowed the crews to get away from a collision with an iceberg. Sailors on Mirny even thought that the «sky is on fire».^[108] On March 4, Mikhailov depicted the biggest icebergs that they encountered during their travels, the height of which reached 408 pounds^{[clarification needed]} (122 meters), that even exceeded the height of the Saints Peter and Paul Cathedral in Saint Petersburg. On the same day it was decided that the sloops would part: Vostok will travel directly to Sidney, while Mirny would explore vast territory to the South of Van Diemen’s Land (Tasmania). Since there were more people on Vostok than on Mirny, for the period of Great Lent, Bellingshausen transferred to his board a priest who would have to return to Lazarev in Australia.^[109] As a result, the vessel lost topsails and staysails. Sailor hammocks were put on shrouds^{[note 4]} to fulfill the function of storm sails. The ship was also carried into cohesive ice fields. Further, the waves leveled upwind hooks, water backstay^{[note 5]}, and krambal backstay^{[note 6]} on the bowsprit. The crew put a great effort in to saving the mast from collapse. At night it was «very unpleasant to see the movement of parts of the sloop, and listen to its cracking». At 3 am on March 10 Vostok just barely missed a destructive iceberg. The weather was so bad that on March 11 it was impossible to control the vessel, and the ship just followed the wind, while wet snow made it impossible to make any outdoor repairs. Only by midnight on March 12 did the weather get a bit better, and on March 13 the crew saw its last iceberg on the way to Australia.^[110]

Sailing to Australia and Oceania (March–November 1820)[edit]

First arrival in Australia[edit]

Squalls continued until arrival in the Port Jackson. On March 19, martin-geek was knocked down, and the sloop «Vostok» experienced both ship rolling and keel pitching which got stronger on March 21. Bellingshausen defined it as «horrible». At this day at 10 am the sloop laid on its side, and while saving the priest, navigator Poryadin broke his head of the wooden partition. Thanks to the skills of doctor Berg, he fully recovered in Australia.^[111] On March 24, sailors at 47° south latitude saw Tasmania], and on 27th – on the eve of Easter – Australia that was at 37° longitude. The temperature increased to 13 °R (16,2 °C), and this made it possible to dry all sails and open all hatches. For the Easter Vigil, the whole crew was wearing ceremonial summer uniform. People fasted with Kuliches. At 8 pm, the vessels crossed the Botany Bay. A day later, the «Vostok» anchored in Port Jackson. By the time vessel arrived in Sydney, only two sailors had shown signs of scurvy. Head physician Berg treated them with a decoction of pine cones, while Bellingshausen gave them half of the glass (29 millilitres) of lemon juice per day. Pigs and rams also suffered from the scurvy; when they were released ashore they could not eat fresh grass. Antarctic sailing lasted for 130 days,^[112] staying in Sydney – 40.^[113]

The first time when Bellingshausen met with the governor of Macquarie Lachlan Macquarie was on March 27. The captain could read English, but barely understood oral speech; thus, lieutenant Demidoff served as a translator. Macquarie mentioned Bellingshausen in his diary on April 11 (March 29 according to Julian calendar) as a «commander of the union of two ships that were sent to discover the south pole». Before that, on April 7, the expedition went to Macquarie Lighthouse – a new lighthouse that in the colony was considered almost like a world miracle. After «Mirny»‘s arrival on 7 (19) April, captain-lieutenant Zavadovsky became the chief interpreter for Bellingshausen. Previously, Zavadovsky served with him on the Black Sea. Lazarev, who served in the Royal Navy of Great Britain, also facilitated successful negotiations. Macquarie himself visited Russia in 1807 and was even able to recall a few Russian words. The governor provided a free supply of water, firewood and business wood^{[note 7]}, and also provided them with a place in Sydney harbour where the crew could set transit instruments (Kirribilli Point [ceb]).

Simonov’ assistants were two sub-navigators and a non-commissioned artillery officer. They also opened a bathhouse on the shore, which officers and sailors willingly used. According to Barratt, «it was the first sauna in Australia».^[114] First contacts with Indigenous Australians were also quite successful – the crew contacted Cammeraygal and its leader Bungari.^{[115][116][117]} On April 13, «Mirny» after unloading, was run aground, and the damage caused by Antarctic ice was repaired in three days. Russian sailors were impressed with courtesy and diligence of the merchant Robert Campbell and his colleagues.^[118][119]

Before that, in February 1820, the sloops «Otkrytie» and «Blagonamerennyi» also went to Australia, and by thus their commanders flagrantly violated the rules set by the «Admiralty» – they did not prepare an interim report on the first season of the expedition, which should have been transmitted to St. Petersburg. Bellingshausen sent the report on the second day after the arrival of «Mirny», but, due to several circumstances, mail to London was only sent on September 9 – 12 days before Bellingshausen’s second arrival in Australia. As a result of all the difficulties, in the journal of the Ministry of the Sea Forces, Bellingshausen’s report was registered only on April 21, 1821. Staying in Sydney was overshadowed with a victim in one of the last days – on May 2 (14) during repairs of the «Vostok» main mast, locksmith Matvey Gubin (who was called as «Gubin» in the captain’s report) fell from the height of 14 meters, and after nine days died at sea from the injuries.^[120] On May 7, the expedition left Sidney, heading towards Society Islands.^[121]

Researching New Zealand and Tuamotus[edit]

In the open sea, the crew found out that one sailor from «Vostok» and few from «Mirny» caught up a sexually transmitted disease in Port Jackson. This type of diseases was especially widespread in Australia which was at that time a place where convicts were sent from Britain. Vessels did not escape may storms, and the crew got used to pitchings and winds. However, the calm that suddenly established at 8 pm on May 19 provoked a strong lateral pitching, because of which «Vostok» scooped up so much water from the scavut netting^{[note 8]} that the water level in hold increased from 13 to 26 inches. Also, the stream of water in the mess crushed lieutenant Zavodskoy. Scattered gun cores that rolled from side to side made it difficult to repair the damage. Pitching continued for the next day as well.^[123] On May 24 at 7 am, travellers reached New Zealand and anchored in the Queen Charlotte Sound to make contacts with Māori people. Bellingshausen used Cook’ maps and descriptions. Historian Barratt named the following events as «comparative ethnography session». These ethnographic observations turned out to be extremely important since the places that Russian sailors had visited were connection points between tribes of North Island and South Island. In 1828 colonizers destroyed hapū notes, and Mikhailov’ depictions became historical sources of paramount importance.^[124]

The expedition left New Zealand on June 3. Since this time of the year corresponded to December of the Northern Hemisphere, by June 5 the sloops got to the epicentre of a strong squall with rains and hails, which calmed down only by June 9. Using ship forest^{[note 9]} that was made while the crew visited Māori people, on June 17, the crew started to repair ships in the open sea. They sewn up the sails, reduced the main yard ^{[note 10]} on «Vostok» for 6 feet, set high coamings on hatches, and etcetera.^[125]

On June 29, the expedition reached Rapa Iti. On July 5, the crew saw on the horizon Hao island that was also familiar to Cook. On July 8, Russians discovered Amanu. During their attempt to land, Bellingshausen, Mikhailov, Demidoff, Lazarev, Galkin, Novosilsky, and Annenkov, were attacked by locals who were quite hostile towards the foreigners. Overall, more than 60 warriors hindered the landing on the northern coast.^[126]

Such a resistance made us come back. This resistance is coming, obviously, from the absolute ignorance of our firearms and our superiority. If we decided to kill several locals, then, of course, all others would start to run, and we have an opportunity to land. However, satisfying my curiosity from a quite close distance, I did not have any desire to be at that island… <…> When we were quite far from the island, then women ran out of the forest on the seaside and lifted their clothes, showing us the lower parts of their bodies, clapping hands on them, others were dancing as if they wanted to show us how weak we were. Some of the crew members asked permission to punish them for insolence and shoot at them, but I did not agree.^[127]

On July 10, the sloops reached Fangatau, on July 12 they discovered Takume and Raroia, on July 14 – Taenga, on July 15 – Makemo and Katiu, on July 16 – Tahanea and Faaite, on July 17 – Fakarava, on July 18 – Niau. Locals were hostile almost everywhere; thus Bellingshausen actively used artillery and salutes from coloured rockets launched at night, believing that fear would be the best guarantee against attacks.^[128] One of the few exceptions was Nihiru island that was first described on July 13. Islanders came close to ships on canoe and suggested pearl and fishing hooks, cut out of seashells. The eldest of locals was fed with dinner at the officers’ table, was put in red hussar uniform, and given silver medal with the image of Alexander I on it. Bellingshausen asked native rower to bring a young woman on board, whom they gave earrings, mirror, and a piece of red cloth to which she immediately wrapped, while her clothes were left for ethnographic collection. Officers were surprised that woman hesitated while changing clothes since it directly contradicted European descriptions of Polynesian manners. Academic Mikhailov depicted the islanders against the backdrop of the coastal landscape, and at 4 pm they were returned to shore.^[129] The local climate was heavy: Bellingshausen noted that in the battery deck where the crew slept, the temperature increased to 28 °R (35 °C). However, the heat did not depress the crew.^[130] A number of discovered islands were proposed to be named as Russian islands. Barrett stated that at that time this decision was justified since Kotzebue described most of the islands while Bellingshausen and Lazarev systemized his discoveries. However, on an international level, Russian names have not been fixed, one of the reasons for that was the fact that the islands were part of a large archipelago Tuamato. On modern Western maps from those Russian names and surnames, only Raeffsky Islands remained.^[131]

Bellingshausen and coral islands formation[edit]

In his commentaries to the English translation of the Bellingshausen’s book, Frank Debenham mentioned that he was surprised that Russian sailor was able to ask and solve hard scientific questions.^[132] Long before Charles Darwin, he explained the process of coral islands formation.^[133] He based his knowledge on Kotzebue’ works, and his observations. Bellingshausen thought that all Pacific islands were peaks of seamounts, which edged with surrounded with coral reefs – a product of the slow creative activity of the smallest organisms.^[134] A typical example was island Niau:

Coral islands and shallows, also mountains range parallel to the mountains of North American Cordillera on Isthmus of Panama, and the main mountain ranges coming from the sea, the peaks of which form Society islands, Hawaii, and even small islands of Pitcairn, Oparo, and others, have the same direction. Coral islands and shallows for many centuries had been slowly built by anthozoa. All of them prove the direction and bends of the underwater ridges. Of the coral islands that I have acquired, the island of Greig represents a part of the top of the ridge, somewhat out of the sea and consisting of layered stone, while the remaining parts are coral… I am sure that when all coral islands on maps put correctly, then one would count on how many significant underwater ridges are they based.^[135]

Bellingshausen correctly explained a paradox that was noted by German naturalist Georg Forster – a scarcity of Leeward islands near Tahiti. He claimed that the reason for that could be a great depth (according to contemporary measurements – about 11000 meters), and lack of knowledge of coral growth conditions. Johann Friedrich von Eschscholtz, Adelbert von Chamisso and Darwin agreed on Bellingshausen’ conclusions.^[136]

Tahiti[edit]

On July 20, the expedition reached Makatea, and in two days vessels anchored in Tahiti. Barratt paid attention to the fact that Russians arrived on the island that, thanks to the activities of missionaries, was quite different from descriptions made by Foster or Louis Antoine de Bougainville. Bellingshausen understood how fragile local culture is. For example, in New Zealand, he described how potato farming had changed the diet and behaviour of local people, still following the ancient way of life. On Tahiti, Bellingshausen and his companions had to first endear participants of the British mission – subordinates of reverend Henry Nott, and only then make contacts with aborigens.^[137]

«Vostok» and «Mirny» anchored in the Matavai Bay, at the same place where the ship of Samuel Wallis had anchored. Russian ships got visited by hundreds of people, however, from all these new contacts, the most useful was New England native Williams, who began to serve as Lazarev’s interpreter. They also found an interpreter for «Vostok». Soon missionary Nott also visited the vessels, whom Bellingshausen defined as a royal messenger. Later, Bellingshausen and Simonov witnessed arguments between Pōmare II and the head of missionaries. For instance, when the king was prohibited from consuming alcohol (from which he died in 18 months after Russians’ visit), or when he had to slam the door in front of the missionary’s nose to remain alone with the captain (July 23). Most often, however, it was Nott who mediated between Pōmare II and Bellingshausen and Lazarev; it was the missionary who allocated Point Venus for Simonov’ observations and Mikhailov’ drawings. Bellingshausen who was a sincere monarchist and who did not have an opportunity to get into much details on how Polynesian society functioned, thought that the king was the leader of the island, and negotiated with him on the supply of sloops and other things.^[138] At the day of the arrival on July 22, Russians received a gift of four pigs, coconuts, taro, yams, and many bananas, planed and mountainous. The gift was beneficial because of the depletion of Australian supplies. On July 26, procurement was carried out by exchanging goods and trinkets intended for this purpose by the Admiralty Department. The crew bought 10 barrels of lemons for each sloop and salted them instead of cabbage. The king got red cloth, woollen blankets, coloured chintz and shawls, mirrors, axes, glassware, and so on. He also received a medal with the profile of the Russian emperor. King granted Bellingshausen three pearls that were «slightly larger than peas». For the royal white robes, the captain donated several of his sheets.^[139] Despite the short stay, time in Tahiti fully cured several scurvy patients who had not fully recovered in Australia.^[140]

On July 27, travellers left Tahiti and on July 30 reached Tikehau correcting Kotzebue’ navigation mistakes on their way. At the same day they discovered Mataiva, on August 3 – Vostok Island, on August 8 – Rakahanga, after which the expedition headed towards Port Jackson. On August 16, vessels passed Vavaʻu. On August 19, they put on the map two small coral islands of Mikhailov and Simonov (21° south latitude, 178° longitude) in Fiji archipelago. On August 30, Filimon Bykov (in the report – «Filipp Blokov») who served as a sailor on «Vostok», fell from the bowsprit to the sea at the Emperor’s name day. To save him, the crew launched the boat under the command of Lieutenant Annenkov; however, swell was too strong, and Bykov could not be found. The report of the Minister of the Sea Forces de Traversay indicated that there was a strong storm that day.^[141][142]

Second stay in Australia[edit]

On September 10, the sloops anchored in Port Jackson. The second stay in Sydney lasted until the end of October since «Vostok» required a serious corpus repair was needed – in particular, strengthening steps of the masts.^[143] Generally, the crew felt that they came back to «native places», that was especially important for young travellers, such as Simonov or Novosilsky. Officers were more involved in the social life of the colony; they were regularly invited to dinner parties, dinners or balls.^[144][145] In his notes, Simonov described one of such balls where he talked to a wife of local English authority. One of the topics that they discussed was a beauty of Kazan Tatars:

Beauty is a relative condition, and, maybe, Bongaree and your neighbors, and even our neighbors on East India Company, citizens of Greater China, differently perceive it.^[146]

Then Bellingshausen started to systematically study social and economic aspects of life in New South Wales colony. Barratt noticed that Bellingshausen’s lengthy and informative notes published in the «Dvukratnyh izyskanijah»^{[note 11]} were based on observations and extracts made by half a dozen of his subordinates.^[144] Collected statistic data, including market price order, has the importance of a primary source. There is some evidence that doctor Stein who measured atmospheric pressure and geodesist Hockley shared information with Russian sailors and professor Simonov. Painter Mikhailov depicted landscapes and portraits of aborigines. From the scientific point of view, botanic observations were especially notable – «Herbarium» on «Vostok» included no less than 25 types of South Walles endemism. The crew gave to governor Macquarie and captain of the harbour John Piper some saccharum officinarum, sprouted coconuts and taro from Tahiti and Fiji islands, for plant breeding. In Australia, educated Russian officers were mostly attracted by its «exotic», which was not surprising, since they visited this place the first and the last time in their lives. For instance, the crew took 84 birds on board, first of all, parrots (including cockatoo and loriinae), they also had pet kangaroo. By October 30, all repair works on «Vostok» were finished, and the boarding of supplies was completed. The next day the observatory and the forge were lifted aboard. On the last day, the crew took aboard sheep and 46 pigs for a tough Antarctic raid. The outgoing Russian division was escorted by a royal salute from ships and coastal batteries.^[147][148]

Second season of the expedition (November 1820 – August 1821)[edit]

Secondary Antarctic investigation[edit]

On October 31, Russian expedition left Sydney and continued to study the Southern Ocean. For a new trip to polar waters, the crew redistributed the cargo on «Vostok» – the cannons were removed and lowered into the hold, leaving only carronades, the spare mast was stored in the lower deck, beams were strengthened with pillars, lashes were put near with the masts. As was in the first voyage, the main hatch in the mess was equipped with a vestibule to save heat; all hatches were upholstered with canvas, the main hatch was glazed, spars were shortened for yards. On November 7, officers decided on the following plan: heading towards Macquarie island, and in case if the sloops part, wait for each other nearby South Shetland Islands, or in Rio. If one of the sloops disappear – follow the instructions. On November 8, a leak opened on the board of «Vostok», which could not be localized and caulked until the end of the voyage.^[149]

On November 17, 1820, travellers reached Macquarie where they observed rookery of elephant seals and penguins. In their reports, expedition participants mentioned parrots, wild cats, and temporary dugouts industrialists from Port Jackson. The crew treated seal hunters with dried bread with butter and grog. The expedition was on the island until November 19, because they were expecting the production of carcasses of a sea elephant with a head for stuffing.^[150] On November 27, the expedition reached 60° south longitude, and the next day came across close-knit ice fields, because of which, the movement to the south had to be stopped. The ship turned east since the «Vostok» corpus was too weak. On November 29, they passed five big icebergs, after which they made some ice.^[151] On December 6, travellers celebrated the day of Saint Nicholas with a prayer. For that, they transferred a priest from «Mirny». After the frosts had started, the team brewed ginger tea with the addition of rum. For a holiday, cooks prepared shchi from fresh pork with sour cabbage or salted lemons (to save some cabbage), and added sago. Raw meat was prepared once or twice per week and was served to sailors together with porridge. Also, on holidays, sailors received a glass of vodka and a half mug of beer diluted from the essence. «By these methods we were able to satisfy staff so much, that many of them forgot about their ailments».^[152] On December 12, vessels passed a giant iceberg; Bellingshausen calculated that water stored in it would be enough for world population for 22 years and 86 days if every of 845 million would use only one bucket per day.^[153] Despite continuing bad weather, the crew set up a prayer for Christmas. At that day, vessels collided with a piece of sharp ice that shattered the anchor and ripped out underwater copper sheets for three feet. According to the captain’s estimates, the crew was saved by a miracle, since the blow occurred during swinging down pitching. Otherwise, the ship would inevitably receive a hole and would be flooded.^[154] However, it did not destroy the festive mood of the crew:

…after dinner, the crew was given a good glass of punch, and they were not occupied with any small work, on the contrary, the sailors had fun with various folk games, and sang songs.^[155]

Further sailing was challenging due to stormy weather and large ice fields. On January 1, 1821, there was fog and rain. For the New Year celebration, the crew was granted with a glass of punch for the emperor’s health. To «differentiate this day from any other days», Bellingshausen ordered to make coffee with rum, and this «unusual for sailors drink pleased them, and they spent the whole day until evening in a cheerful mood».^[156] A large stock of dry firewoods, taken on board in Australia, made the everyday life of the crew more or less tolerable: at zero air temperature in the living deck, thanks to the continuous use of stoves, it was maintained +11 °R (13,7 °C).^[157]

On January 10, the expedition discovered the Peter I Island named after founder of the Russian navy [ru] Peter the Great. However, ice fields that surrounded the island hindered the sloops from coming closer; thus, the landing did not take place. On January 17, the expedition noticed a shore with a high mountain located at 68° south latitude, 75° longitude; which was later named as Alexander Island. In contemporary Western historiography, there is a prevailing opinion that was the largest achievement of the Bellingshausen’s expedition even though island character of the land was discovered only 100 years later.^[158] On January 24, sailors reached Nova Scotia (South Shetland Islands), about which they had only vague ideas. An actual question at that time was if Nova Scotia was a part of the Southern mainland, or it is one of the subantarctic islands. When the last was revealed, the first island was named Borodino (now it is called «Smith»). The next day on January 25, travellers discovered Small Yaroslavets (Snow) and Theil Island (Deception). There the crew met the vessel of captain Nathaniel Palmer who hunted fur seals. Then they put on the map islands Smolensk (Livingston), Berezin (Greenwich), Leipzig (Robert) and Nelson. The islands were named so to perpetuate the victories of Russian weapons in Napoleonic Wars. The expedition described the King George Island to which two lieutenants were landed – Leskov and Demidov. On January 29, while heading northeast, travellers discovered Three Brothers (now called «Espeland», «O’Brien» and «Edie»), and then even bigger islands of north-eastern archipelago: Gibbs Island, Elephant Island, Cornwallis Island and Clarence Island.^[159][160]

On February 3, Bellingshausen ordered divisions to count the third day of the month two days in a row, since the expedition rounded the world. On February 4, around 9 am, a heavy squall had started. During the storm, «Vostok» came under 10 knots even under the ship reefs. Because of the pitching, a lot of water got to the sloop, and the crew had to pump it out of the hold. Fortunately, repair of pumps was finished just a day before the squall.^[161]

Bellingshausen and Palmer[edit]

On January 24 (February 5), 1821, on the South Shetland Islands, 42-year-old Bellingshausen met with 21-year old Nathaniel Palmer who was at that time the head of local industrial sealers. As it turned out to be in the 20th century, this meeting was fateful. As later Bulkeley noted, it was similar to a rendezvous of Matthew Flinders and Nicolas Baudin. Since original diaries and travel journals of «Vostok» had not been preserved, Bellingshausen’s own evidence of a meeting with Palmer is on the 14th sheet of the report. On January 24, the sloop was in the strait between the islands Livingston and Deception.^[162] According to Bellingshausen’s description, the conversation was about fur seals’ fishing prospects and anchors of Theil Island: «the strait in which we saw eight anchored vessels, was closed from all winds, has a depth of seventeen fathoms, soil – liquid sludge; from the quality of this soil ships often drift even from two anchors. Two English and one American vessel got torn from anchors and wrecked».^[163] In his diary, Novosilsky especially emphasized that Bellingshausen and Palmer did not talk about anything else. In the original of «Dvukratnykh izyskanii» (1831), Palmer’s second name was misspelt as «Palmor», which was presumably a consequence of literary editing. On the contrary, Palmer’s original journal (and others’ sealers) is stored at the Library of Congress.^[164] In later American descriptions of the second half of the 19th century, Palmer was mentioned as the discoverer of Antarctica, which was primarily based on his own memoirs of 1876. At the same time, a highly controversial question was the exchange of information between Bellingshausen and Palmer. Frank Debenham suggested that Bellingshausen found out about the existence of the Southern continent from Palmer, but did not fully understand him due to the lack of knowledge of English language.^[165] Then, American researchers cast doubt on Palmer’s memoirs, since Bellingshausen had a legal agreement to research Southern continent, and could not help but try to verify the information received from the industrialist. Palmer was not a good cartographer or navigator, and his claims on the meeting on the Deception islands are refuted by the Bellingshausen’s report card, on which there are no signs of caldera.^[166]

The second visit of Brazil[edit]

On February 8, 1821, the expedition headed to Rio de Janeiro. For the first time for the last three months, the crew was able to open all the hatches and to air all living decks and holds. Taken biological samples (Australian birds and penguins from Nova Scotia) got sick, many of them died. On February 11, birds were first carried out into the air. The next day, there was a strong downpour that allowed the crew to wash all sailor beds and collect more than 100 buckets of water for domestic use. On February 19, the last fur seal taken from Nova Scotia died; he had been living on the board for 23 days. On February 23, one of the Australian cockatoo that was released from the cage, fell off to the sea from the tackle. However, «Vostok» went with low speed and the crew was able to lower a pole to water, to which the cockatoo was able to clung.^[167] Eventually, on February 27, travellers anchored in the Guanabara Bay, where vice consul^{[note 12]} Petr Kilhen met them. He stated that the kingdom adopted Spanish Constitution of 1812, and the court was preparing for moving to Lisbon. Bellingshausen instructed vice-consul to find a merchant who would set a bracket for strengthening the corpus of the vessel. On February 28, the captain travelled to the plenipotentiary ambassador baron Diederik Tuyll van Serooskerken with a report. On March 1, officers visited American frigate USS Congress that was returning from Guangzhou. Bellingshausen prohibited his crew to communicate with Americans since an epidemic raged on their board. On March 2, one of the spare roars in «Vostok» was given to Dutch frigate «Adler» that got damaged while transiting; it even did not need any repairment. Only on March 21, the crew was able to obtain oak knits through the naval port of Rio. Since in the Bellingshausen’s crew there were nine professional Russian carpenters, it was decided to carry out all works by themselves. All repairs were finished only by April 2.^[168] After the Easter celebration, on April 11, the captain organized a common dinner and entertainment for officers and the crew. It was carried out on the board of «Mirny»:

…none of the crew of both vessels did not even think to go ashore for a walk. I wanted them not to go to the city since they could be easily infected; sailors after being sober for such long time, when getting to freedom, might rush to all previously prohibited things: strong alcohol, and, them, women. After diseases come: fresh rum produces bloody diarrhoea, and the connection with the female sex in seaside trading places often leaves behind consequences that are incurable at sea.^[169]

On April 14, the English squadron with King Joao on board departed for Portugal; on April 18, Crown Princess Maria Isabel of Braganza granted Bellingshausen with an audience. During the meeting, the regent was given ethnographic samples from Oceania and birds of Australia; in return, the Russians received minerals and shells of Brazil. The captain complained that he and the scientists were never allowed to visit the city museum.^[170]

Visit to Portugal and return[edit]

All foreign emissaries were supposed to follow the Portugal king after he moves to Portugal. For this reason, Bellingshausen suggested Russian consul that he stays on «Vostok» and travels to Lisbon with them. Akinfiy Borodovitsyn and Dutch representative settled on «Mirny». On April 23 at 6 am, the sloops set sails and headed for Lisbon.^[171] The expedition crossed the equator in the opposite direction on May 7 at 6 pm. The next day the crew organized a festive dinner for which the Russian envoy Baron de Theil granted two rams and a bottle of wine per person from his supplies. On May 27, the vessels reached Sargasso Sea, and crossed it in almost 10 days.^[172] On June 10, travellers noticed Santa Maria Island, however, it was decided not to go ashore, but use the island’s location for the course clarification. Vessels anchored in the mouth of the Tagus river on June 17. The next day, the expedition sent an officer to the Belém Tower to notify local officials that none of the crew members was infected. The captain found out that the royal squadron had not yet arrived in the city. Portugal Navy Minister and commander of the British frigate HMS Liffey Henry Duncan visited the vessels. The royal squadron appeared on June 21, and until June 24, Bellingshausen prohibited the crew from going ashore due to local rallies in the city.^[173]

Just before the departure, baron de Theil delivered a lot of fresh greens and fruits, 15 kinds of cheese and grape wine for three days on the sloops. He also issued bonuses: to each non-commissioned officer ten thalers, and to ordinary soldiers – 5 thalers. Upon departure, the Minister was honoured following the maritime charter. On June 28 at 8 am, the sloops reached the open sea, heading directly to Russia. Bellingshausen took correspondence from captain Duncan to England. Later, the sloops were in a strip of northwest winds and were able to enter the English Channel on July 6; there they were caught up by the frigate of captain Duncan, who departed three days later; Bellingshausen returned the letters to him since he did not intend to go to Britain. On July 17, the sloops anchored on the outer raid of Copenhagen waited until the morning, and on the morning bought some fresh beef and greens, and then moved on with a fair wind. On July 24, 1821, the expedition saluted Kronstadt, being absent for 751 days.^[174]

Emperor personally visited sloops in Kronstadt and spent several hours with the crew. Bellingshausen was granted with a rank of captain-commodore [ru], with the 3rd-degree Order of Saint Vladimir, pension in 1200 rubles, and rent^{[note 13]} in the Courland Governorate in the amount of 1000 silver roubles. Lazarev was promoted to captain of the 2nd rank. Also, the state kept to pay him a lifelong extra salary for the rank of lieutenant, in which he was during the expedition.^[175] Lieutenants on «Vostok» and «Mirny» were awarded the 4th-degree order of St. Vladimir, and midshipmen – with the 3rd-degree order of Saint Anna. All expedition participants, including lower ranks, were assigned with a double salary for the duration of active service. A day spent in the expedition was counted for two, and lower ranks received 3 additional years of long and meritorious service.^[176] Hieromonk Dionysius received a double lieutenant salary and lifetime pension, which he did not have time to use – he died in the Alexander Nevsky Lavra on October 9, 1821.^[37] In January 1822, Ivan Ignatieff who served as a lieutenant on «Vostok», died because of mental illness that, according to Lazarev, had started during the expedition.^[177]

Results[edit]

Geographic discoveries[edit]

Bellingshausen concluded the description of his expedition with the following calculations:

… 29 islands were discovered, including 2 in the southern cold zone, in the south temperate – 8, and 19 – in a hot belt; 1 coral shallow with a lagoon.^[2]

In December 1819, Bellingshausen discovered south-western coast of the South Georgia Island. The map of the island, placed on page 5 of the «Atlas to the journey», remained the best for over a century.^[178] Later the expedition discovered the Annenkov Island. Some scientists conclude that James Cook had already found this island and named it «Pickersgill», but Bellingshausen did not know about it and renamed the land honouring lieutenant Annenkov. Bulkeley matched English and Russian maps and came to the conclusion that Bellingshausen had the description of the second Cook’s voyage and found the island «Pickersgill» where it was already described. Thus, Annenkov Island remained unnoticed among the British. In January 1820, the expedition discovered Traversay Islands, which had not been described before the Bellingshausen’s expedition; thus, Russian authority in this area is indisputable. Sailors on «Mirny» and «Vostok» finished descriptions of the South Georgia and the South Sandwich Islands which Cook observed only from the western side and suggested that they constituted a subarctic archipelago.^[179]

Research organization[edit]

According to historians, the small number of scientific personnel undoubtedly influenced the results and outcomes of the expedition.^[180] Bulkeley emphasized a big contrast with the Kotzebue’s circumnavigation [ru] that was conducted only four years before and was sponsored with private funds. The Kotzebue’s crew included four scientists for whom an extended scientific program was prepared. If on «Rurik» oceanographic observations could be conducted for 318 days in a row, then Bellingshausen had to turn to oceanography and meteorology from case to case. Conducted data on magnetic declination was not processed and not included in the final report on the expedition; it was published only in 1840 by request of Carl Friedrich Gauss. Moreover, most of the time that was spent on scientific observations, Simonov dedicated to the time-consuming process of reconciling ship chronometers. 70 out of 155 pages of Simonov’s scientific report were dedicated to these calculations, which constituted 40% out of the total volume.^[181] Chronometers reconciliation took place in Rio, during stays in Sydney and the Cook Strait.^[182] Only during the second staying in Rio, the crew was able to measure 2320 lunar distances; besides, these data should still be processed before calculating the magnitude of the correction and the daily movement of the chronometer. Simonov conducted observations in the open sea as well: on October 29 and 30, and on November 1, 1819, 410 lunar distances were measured. On March 18, 1820, instrumental observation of lunar eclipse was carried out.^[183]

According to Lev Mitin, Simonov also engaged in meteorology. Defining diurnal course of Atmospheric pressure in tropical latitudes, he did 4316 hourly measurements.^[184] During the expedition, water samples were taken from the depths using a primitive bathometer made by ship means; experiments were performed with lowering the bottle to a depth; water clearance was defined with lowering a white plate to a depth; where the lead allowed, the crew measured depths (presumably, until 500 meters); there was an attempt to measure depth water temperature; scientists studied the structure of sea ice and the freezing of water of different salinity; there was a first attempt to define compass magnetic deviation at different directions.^[1] Magnetic measurements conducted by Simonov were published in 1830 by «Kazansky vestnik [ru]«. Carl Gauss paid attention to this article and later translated it to German. Through Krusenstern, Gauss in 1840 requested from Bellingshausen all data on magnetic declination that the crew conducted during the expedition. These materials allowed Gauss calculating the exact position of the South Magnetic Pole, which was later confirmed by the Ross expedition.^[185]

Simonov also conducted observations of Antarctic ice shields; however, V. Koryakin did not appreciate his expertise in this field. On the one hand, astronomer suggested that «the South Pole is covered with harsh and an impenetrable crust of ice, whose thickness, judging by the elevation above the surface of the ocean, can extend to 300 fathoms, counting from the lowest level at the sea depth, to the peak.» Indeed, the marginal, peripheral part of the Antarctic ice sheet has an approximate height of 600 meters.^[186] However, judging by notes from January–February 1820, «research qualities refused Simonov to interpret what he saw, and a variety of ice, which differed both in form and origin, remained for him only ice.» Koryakin even suggested that to a certain extent, the absence of sky luminaries during the midnight sun influenced Simonov’s perception of the world. Simonov conclusions contracted with observations of officers Bellingshausen, Lazarev, Novosilsky and sailor Kiselev.^[187] Novosilsky and Bellingshausen even suggested their own classifications of Antarctic ice shields. On the report card of the expedition, each type of ice was indicated by conventional signs.^[188]

Besides, Simonov conducted ethnographic observations. More than 37 items from Oceanian islands are stored in the ethnographic museum of the Kazan Federal University. The collection includes tools, weapons, household utensils, jewellery, as well as samples of tapa cloth and linen from Ono island and New Zealand.^[189]

In 1963 Belov noticed the discrepancy between the scale of the expedition’s achievements and the number of publications that followed on its results.^[190] Agreeing with Belov, Bulkeley concluded that scientific work in the Bellingshausen’s expedition was not well thought out, equipped and financed, which consequently influenced the lack of sufficient publications on its matter.^[191]

Historiography[edit]

Sources and historiography[edit]

By 1824, Bellingshausen finished his description of the expedition; ten pages manuscript was presented to the Admiralty department. After the coronation of Nicholas I of Russia, Bellingshausen submitted a request to allocate money for publishing 1200 samples of the book. However, his request was ignored. Only in 1827, newly established Navy Science and Technology Committee [ru] (Loggin Golenischev-Kutuzov [ru] was the head of it) supported Bellingshausen’s request to publish at least 600 samples. The aim was to make the works public and to prevent the situation «when Bellingshausen’ discoveries (new lands, islands, lakes, and etcetera) because of being unknown, would serve the honour of foreign navigators, not ours». At the time when the decision was made, Bellingshausen was participating in the Russo-Turkish war on the Danube. Those responsible for publishing, changed the text as they wanted; this led to harsh criticism from Lazarev.^[192] Publishing costs constituted 38052 rubles (approximately 4000 pound sterlings), and the profit from the books was supposed to be sent to Bellingshausen.^[193] Description of the journey (2 volumes with atlas of maps and samples) was published in 1831 under the title «The journey of captain Bellingshausen in the Southern Arctic Ocean and around the world in the continuation of 1819, 1820, and 1821″(Russian: Двукратные изыскания в Южном Ледовитом океане и плавание вокруг света в продолжение 1819, 20 и 21 гг., совершенные на шлюпах «Востоке» и «Мирном» под начальством капитана Беллинсгаузена, командира шлюпа «Восток». Шлюпом «Мирным» начальствовал лейтенант Лазарев. This edition remains to be the primary source on the results of the first Russian Antarctic expedition because the original manuscript has not been preserved. The book had rapidly become a bibliographic rarity. For instance, August Heinrich Petermann in 1863 was able to find one doublet sample that was stored in the library of Grand Duke Konstantin Nikolayevich of Russia.^[194] Part of the official correspondence between Bellingshausen and Minister of the Sea Forces was published in 1821–1823 in journals «Syn otechestva» and «Zapiskah Admiraltejskogo departamenta».^[195]

Besides published and unpublished documents of Bellingshausen, important information is stored in the materials of expedition astronomer Simonov. Sent by the Kazan University, he was obliged to report about the expedition to school district trustee [ru] Mikhail Magnitsky [ru]. Part of the official correspondence and the Simonov’s «Short report» (Russian: Краткий отчёт) was published in 1822 by «Kazansky vestnik». During his scientific career, Simonov was constantly returning to his expedition materials; however, he never finished its full description for a wider audience – his text ‘»Vostok» and «Mirny»‘ breaks off on a second visit to Australia. Simonov based his story on the published text «Dvukratnye izyskanija», supplementing it with extracts from his correspondence and diary. In 1903, Simonov’s son gave the Kazan University 300 travel notes and bounded letters of his father; however, the diary was lost.^[196] Only in 1990 specialists of the USSR Black Sea Fleet [ru] and the Kazan University published Simonov’ materials on his participation in the expedition. The volume included his assembly speech^{[note 14]} of 1822 «A word on the sailing success of the sloops «Vostok» and «Murny» around the world and especially in the Southern Ocean in 1819, 1820, 1821 years» (Russian: «Слово об успехах плавания шлюпов „Востока“ и „Мирный“ около света и особенно в Южном Ледовитом море в 1819, 1820 и 1821 годах») (it was first reprinted in 1949 along with Kiselev’s diary), and also Simonov’ notes ‘»Vostok» and «Mirny»‘ from the Manuscript Department of the Kazan University Science Library. The location of the Simonov’s scientific report remains to be unknown.^[197] In the Manuscript Department of the Russian State Library there is a noteworthy diary called by its author «The monument belongs to the sailor of the 1st article Yegor Kisilev» (Russian: «Памятник, принадлежит матрозу 1-й статьи Егору Кисилеву»).^[198] It was sold to one of the Yaroslavl bouquinistes and got preserved by a miracle. The diary was published in 1949.^[199]

Atlas of the journey included 19 maps, 13 different types of islands, 2 ice islands, and 30 different drawings.^[200] In 1949, the original sketching album of Pavel Mikhailov was discovered in the collection of the State Historical Museum. It consisted of 47 pages, where the author depicted types of islands, landscapes, portraits of local citizens. Taking into consideration that there was no naturalist on board, Mikhailov was trying his best to depict samples of flora and fauna, fixing each feather in birds or fish flakes.^[133] In 2012, the Russian Museum in Saint Petersburg published bilingual (Russian and English) edition of reproductions of 209 watercolours and drawings by Mikhailov that related to both the expedition of Bellingshausen and Lazarev, and to the expedition of Mikhail Staniukovich [ru] and Friedrich von Lütke that was aimed to discover the shores of the Bering Sea and the central part of the Pacific Ocean in 1826–1829.^[201] According to Bulkeley, who was the author of the first generic English-language research on Bellingshausen, the Russian Antarctic expedition was «in the information vacuum».^[197] Only in 1928 Yuly Shokalsky reanalyzed the report of the head of the expedition.^[202] The second edition of the «Dvukratnye izyskanija» was released only in 1949 edited by Evgeniy Sjvede; however, the volume was abbreviated; the 1960 edition was also abridged, but the nature of the exemptions was different. In 1963 Mikhail Belov first printed an expedition report card, consisting of 15 sheets. In the preface to this publication, it was stated that neither Bellingshausen’s final report to the Ministry of the Sea Forces nor his initial report had ever been released.^[203] In 2014 Bulkeley noticed that without any particular reason, historiographic interest to the expedition had decreased. Generalized publications on the course and results of the expedition ceased to be issued, and Soviet and Western researchers focused on the private aspects of Russian visits to Australia and the Oceanian islands. In 1988–1992 Barratt (University of British Columbia) published a 4-volume monograph «‘Russia and the South Pacific, 1696–1840».^[197]

The first time «Dvukratnye izyskanija» was translated to English in 1945 by famous British polar explorer Frank Debenham and was published in two volumes at the Hakluyt Society publishing house. In 2010, a facsimile edition was released.^[204] In 2008, the publishing house «Drofa [ru]» published a series of sources on the Russian Antarctic expedition. Besides the Bellingshausen’s «Dvukratnye izyskanija», summary publication included Lazarev’s letter addressed to N. Shestakov, diary of sailor Kiselev, abridged Simonov’ notes and his «Word on success» (Russian: «Слово об успехах»), and also «From the notes of marine officer» (Russian: «Из записок морского офицера») by Novosilsky. Bulkeley published a review on this summary where he criticized its concept – it was only a repetition of Soviet publications and did not have any new critical standpoint. Bulkeley also pointed out many limitations of the publication, such as lack of Bellingshausen and Lazarev’ biographies, summary map of the expedition, recount of dates following the Julian calendar, and obsolete measures, scientific bibliography, and other things). Thus, even in the 21st century, there is no published contemporary scientific volume with primary sources on the Bellingshausen and Lazarev expedition.^[205]

Interpretation of sources[edit]

Overall, there are six different descriptions of the journey and the most important discoveries, the authors of which were expedition participants and eyewitnesses of the events. For a long time, report that was sent in 1820 by Bellingshausen to Traversay from Australia, Lazarev’s private letter that was written two months after the return to the homeland, and diary of sailor Kiselev which was filled with substantial breaks, remained in the status of manuscripts. The Simonov’s journal of observations that depicted the events from 11 (23) December 1819 to March 25 (April 6) 1820, was promptly published – in terms of details, his later revised descriptions cannot be compared with. With a considerable delay, Bellingshausen’s book was published. Novosilsky’s description of the expedition came out 32 years after its completion. According to Bulkeley, none of the published works could be considered as reliable enough for restoring the expedition dating. For example, Kiselev’s diary states that collision between «Mirny» and iceberg happened a week later than in the notes of Lazarev and Bellingshausen. Presumably, sailor filled his diary with a delay which is quite acceptable, taking into consideration the living and working conditions of the ordinary members of the expedition.^[206] If one takes into consideration descriptions of the events of January 1820, then out of six sources, only four are consistent. However, judging by the Lazarev’s diary, observation of the main ice happened twenty days earlier than Bellingshausen, and Novosilsky noted.^[207] At the same time, there is a highly remarkable mistake in Lazarev’s letter. He claimed that during the first expedition season there was no single loss, while three people died during the third and the last season. According to the official report on the personnel of the expedition that was compiled after the crew returned to Kronstadt, one sailor died from the disease on 9 (21) February 1820, while two others died on «Vostok» on 11 (23) May and 20 August (11 September) 1820. Lazarev also wrote about navigation mistakes made by Kotzebue, while contemporary coordinate measurements confirm data of Kotzebue and Bellingshausen. The same author was also inclined to speak vaguely about the time of certain events. In general, Lazarev’ notes cannot be considered as a completely reliable source.^[208]

For both Russian and foreign scientists, one of the most challenging terms for interpretation is the phrase «materyi led» or «hard ice» (Russian: матёрой лёд) that was used by Lazarev and Bellingshausen in their descriptions. In the post-1949 Soviet literature, the term was interpreted as «ice continent». Moreover, in his report to Traversay from Australia in April 1820, Bellingshausen used the term «materik l’da » or «continent of ice» (Russian: континент льда). Tammiksaar argued that if navigators observed the ice shelf, they would not be able to understand and compare it with anything, since James Cook never faced with similar phenomena during his Antarctic expedition, while actual south polar glaciers were very different from the speculative hypothesis of Georges-Louis Buffon with which both Bellingshausen and Simonov were familiar with. Made by Bellingshausen ice descriptions, could be hardly adequately understood by his contemporaries.^[209] According to Koryakin, many of the passages from the report that Bellingshausen sent to Traversay, were much more understandable than texts from the 1831 edition that was subjected to literary editing.^[210] In the 1842 German version of the expedition description,^[211] interpreter skipped all descriptions of ice conditions, while in the English translation of 1915 phrase «materyi led» was translated as high icebergs or mother-icebergs,^[212] in contrast to the terms of Wilkes (verge of continental ice) or Ross (ice barrier).^[209] In his book, Bulkeley used the notion of «main ice» that was first introduced by John Ross and going back to Buffon’s and Scoresby ‘s terminology.^[213] Bulkeley also argued that Simonov knew about Buffon’s hypothesis,^[214] however, while sailing in the Antarctic waters, he was not interested in ice.^[215] After comparing Simonov’ conclusions with statements of other officers and even sailors, Tammiksaar questioned the actual status of the astronomer in the expedition. Perhaps, officers never accepted him to their circle, and he did not have a right to vote during general discussions in the mess. Consequently, his own ideas did not find the response from other members of the expedition.^[209] According to Tammiksaar, neither Bellingshausen nor Lazarev and Novosilsky used the term «mainland» for referring to the continent but rather used it for emphasizing an indefinitely large area covered by ice; including ice mountains.^[216]

Question of priority in the discovery of Antarctica[edit]

Before 1948[edit]

Even though there were published expedition description by Bellingshausen and reports in German newspapers, the question of Russian priority in the discovery of Antarctica had not been raised until the first third of the 20th century. Only Novosilsky, when elected as a member of the Russian Geographical Society in 1855, claimed Russian priority in the discovery of Antarctica. That caused a sharp criticism from the president of the Society Friedrich von Lütke who emphasized that the expedition had no scientists, and after all European discoveries, scientific interest to Bellingshausen’s legacy had decreased. Russian oceanographer Yuly Shokalsky shared the same view: that Bellingshausen’s expedition did not lead to the discovery of Antarctica, and was not a stimulus for understanding this it as a continent.^[217]

By the beginning of the 20th century, the first Russian Antarctic expedition was almost forgotten. After returning from the Belgian Antarctic Expedition, navigator Frederick Cook made one of the first attempts to revive the memory of the Bellingshausen’s voyage. In his article that was released in 1901, American navigator mentioned that «Bellingshausen and Lazarev honoured their country with first discoveries beyond the Antarctic Circle».^[218] However, at that time the Southern continent was not commercially attractive, thus, the question of priority remained to be discussed only in the academic circles.^[219] First publications on Antarctica appeared in the Soviet Union during the time of «Great Purge», thus even high ranked polar explorers such as Nikolay Urvantsev preferred to concentrate on describing Soviet success in the Antarctic. In the preface to the first edition of the book by Douglas Mawson «V strane purgi» (Chief Directorate of the Northern Sea Route publishing house, 1936) it was stated that the discovery of Antarctica was made by Jules Dumont d’Urville, James Clark Ross, and Charles Wilkes, while Bellingshausen and Lazarev only got to the polar waters.^[220]

From the other hand, in the 1920s Great Britain and the USA began striving to prove their priority in the discovery of Antarctica. According to Tammiksaar, for Britain, with its imperial status, it was impossible not to be considered as a power that discovered the continent (Spain discovered America, and the Netherlands – Australia). In the 1900-1910s, British did the most to study inland Antarctic areas. Charles Wilkes also declared himself the discoverer of the Southern continent, which was contested and criticized by Dumont d’Urville and Ross. In 1902, the version was published that Nathaniel Palmer could be the first who saw the Antarctic shores on November 17, 1820. In 1925, there was an attempt to assign the discovery of Antarctica to Edward Bransfield. During Americo-British discussions in the 1920-1930s, there were no question raised regarding the role of Russians.^[221] At the same time, when Hjalmar Riiser-Larsen in 1830 discovered the Princess Martha Coast that was initially described by Bellingshausen and Lazarev, nobody remembered about the expedition.^[222]

After 1948[edit]

On August 9, 1948, discussion regarding the role of Russia in the discovery of Antarctica moved to a political dimension. At that day the USA officially urged countries that pretended on Antarctic territories (Argentina, Australia, Chile, France, New Zealand, Norway and Britain) to unite and create a condominium of eight powers. Soviet interests were not taken into consideration. On January 29, 1949, the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union decided to attract international attention to the Soviet claims to Antarctic territories. On February 10, 1949, Russian Geographical Society held a meeting where the president of the Society Lev Berg read the report. The following resolution, based on his speech, was very discreet. It stated that Russian sailors just «discovered in 1821 the Peter I Island, Alexander Island, Traversay Islands, and others». Thus, the question was raised regarding the Soviet development of Antarctica and scientific research on the discovery of the Ice Continent.^[220][223]

Extended English translation of Bellingshausen’s description of the expedition was published in 1946 and edited by Frank Debenham – the director of the Scott Polar Research Institute. Starting from the 1920s, Debenham was investigating the Russian impact on the discovery of Antarctica. The scientist took an objective position and very highly praised the qualities of Russian officers in observing and researching. According to Tammiksaar, because of Debenham’ editorial notes, Soviet researchers were able to investigate Bellingshausen’ discoveries more thoroughly. Commenting on the notes of January 16 (28) 1820, Debenham mentioned that «this day can be counted as unsuccessful for the expedition» because the vessels were no further than 20 miles from the Princess Martha’s coast. Few hours of good weather could have led to its discovery 110 years earlier than was done by Norwegians.^[224]

In 1947, Evgeniy Sjvede published a review on the book translation, and later it played a large role in the Soviet discussions of 1949. Sjvede and Berg emphasized James Cook’ claims on the impossibility of reaching the extreme southern latitudes, and that the hypothetical Southern continent will never be discovered. The preface to «Dvukratnykh izyskanii» that was published in 1949 contained overt political accusations. Sjvede also referred to the observations made by Soviet whale hunters on flotilla “Slava [ru]”, matching them with notes by Bellingshausen, Lazarev and Novosilsky.^[225][226]

In 1961–1963, the famous historian of polar expeditions Mikhail Belov [ru] published a series of studies on the Bellingshausen’s report card. Thus, the new primary source that proved the Russian priority over Antarctic lands was released. The map was presumably made by the expedition officers for the report to Traversay, or even to Alexander I. In the 1980-1990s, Belov’s argumentation was accepted by foreign specialists.^[227] The map included 15 pages and had coloured remarks on different ice conditions.^[228] According to Belov, every time when Bellingshausen used the phrase «sploshnoi led» it actually meant that the expedition faced not with ordinary ice fields but with the shores of the Antarctic continent.^[229] As Bulkeley calculated, Bellingshausen described meetings with «sploshnoi led» 12 times, using this term 16 times in the reports, and around 33 times in his book. According to Belov, the expedition simultaneously opened the continent, and conducted an extended research on it.^[230] Conclusions of Belov were repeated in the book of Alexey Tryoshnikov,^[231] and in the research conducted by Vasilii Yesakov [ru] and Dmitrii Lebedev [ru] «Russian geographic discoveries and studies from ancient times to 1917» (Russian: «Русские географические открытия и исследования с древних времён до 1917 года») where the authors reproduced the map of the «ice shore» and ice classification compiled by Novosilsky.^[232]

This point of view became conventional in the Soviet and Russian historiography. In the «Ocherki po istorii geograficheskikh otkrytii» (Russian: «Очерках по истории географических открытий») by Iosif Magidovich [ru] and Vadim Magidovich [ru] the authors claimed (referring to the Lazarev’s letter) that in January 1820 «Russians solved the problem that James Cook considered as impossible», and came less than 3 kilometres to the Princess Martha Shore. Consequently, the reporting map illustrated Ice Shelf that in 1960 was named after Lazarev.^[233] Describing the observations from January 15, 1821, Iosif and Vadim Magidovich claimed that Soviet scientists in the 1960s proved the Bellingshausen’s right to the discovery of Antarctica since the discovered by him Alexander I Land is connected with the Antarctic Peninsula of George VI Ice Shelf. Following their interpretation, Bellingshausen’s expedition reached Antarctic shores nine times, four times being as close as 13–15 km from the continent.^[3]

In 2008, glaciologist Koryakin wrote:

The main achievement of Russian sailors was in the summer of 1820–1821 and took place in Antarctic waters. The discovery of Alexander I Land and the island of Peter I was not disputed by anyone; it was recognized by everyone. Russian vessels reached these lands through the most glacial Antarctic seas. It is not a coincidence that the one of them (west of the Antarctic Peninsula) was later named after Bellingshausen.^[234]

In the 21st century[edit]

In the contemporary historiography, fundamental research on the events of the Bellingshausen and Lazarev’ expedition and its interpretation in the Russian and Soviet science is conducted by Tammiksaar (Estonia), Bulkeley (Great Britain), and Ovlashchenko (Latvia).^[235] In 2014, Bulkeley published the first English-language book on the expedition, in which he ultimately stated that the expedition was poorly prepared. He also argued that Bellingshausen was not the first to observe the ice shelves of Antarctica. Earlier, in 2013, he published his conclusions in the Russian-language journal Voprosy istorii estestvoznaniia i tekhniki [ru]. His arguments could be summarized as the following:

• On February 7 (19), 1819, William Smith while sailing cargo on the English merchant vessel «The Williams» observed the South Shetland Islands that are part of the Antarctic continent. On January 18 (30) 1820, the crew of the same vessel under the command of Edward Bransfield in the presence of Smith observed the mainland Antarctica – Mount Bransfield in the very north of Antarctic Peninsula. Judging by the recorded evidence, Bransfield and Smith guessed that they observed the continent shore;
• Bellingshausen’s crew observed land-like coastal ice shelves on February 5 (17), 1820. Lazarev claimed that it was on January 16 (28); however, Lazarev’s data is incorrect and might appear because this day the expedition reached its southernmost point in the 1820 season.^[236]

Commenting on new evidence, Tammiksaar mentioned that involving the legacy of 19th century navigators in geopolitical arguments is «regrettable».^[237] His own point of view changed several times: if in the article for «Entsiklopedii Antarktiki» [Encyclopedia on Antarctica] (2007) he definitely claimed the Bellingshausen’s priority in the discovery of the continent,^[238] then in his article (2016) on the reception^{[note 15]} practices of the Russian Antarctic expedition, he mentioned meaninglessness of defining one single discoverer of Antarctica since perceptions of the geography of the south polar regions had completely changed. Contemporary debates on priorities in the discovery of Antarctica exist in coordinates of national proud and political antagonisms. This problem needs to be resolved by analogy with the Antarctic Treaty System.^[239]

Bulkeley, supporting the position of the British priority, emphasized:

None of these navigators – Smith, Bransfield, Bellingshausen – never pretended that them with their crews in one fell swoop «discovered Antarctica.» The author of this article also wants to avoid repeating unsubstantiated and poorly reasoned discussions of the last century. In his opinion, Antarctica revealed itself only collectively, slowly and gradually… The chronology of these laborious steps is simply factual. It has no significance for the present and future actions of Russia, Great Britain or any other country in the Antarctic.^[240]

Ovlashchenko, who was a specialist in the admiralty law (an associated member of the Baltic International Academy, Riga) published three books on the discoveries of Antarctica in Russian and Soviet historiography in the pre-1960s period. He consistently criticized both Bulkeley and Tammiksaar. Bulkeley negatively reviewed his first book «Continent of Ice» (Russian: «Материк льда»), also because it was published in the Palmarium Academic Publishing.^[241] I. Gan also reviewed it, but quite sympathetically.^[235] One of the reasons for a harsh criticism was that Ovlashchenko based on the large source material was aiming to demonstrate consistent usage of the Antarctic question in the geopolitical confrontation of the 1940-1950s, and conscious silencing of the Russian rights to Antarctica. From the other hand, he illustrated that Soviet researches had exceptionally various visions on the issue.^{[242][243][244]}

Notes[edit]

References[edit]

Sources[edit]

До 1956 года, если не считать исследований, которые проводились с 1946 года научной группой китобойной флотилии «Слава», Советский Союз не располагал опытом работы в условиях Антарктики. 

Широкий размах советские исследования получили с середины 1950-х годов в связи с подготовкой и проведением Международного геофизического года. 

13 июля 1955 года Совет Министров СССР издал постановление об организации Комплексной антарктической экспедиции (КАЭ) Академии наук СССР. В ее задачи входила организация главной базы на побережье континента и выбор места для внутриматериковых научно-исследовательских станций. 

Комплексная антарктическая экспедиция Академии наук СССР состояла из двух частей — континентальной и морской. Всего в экспедиции (вместе с экипажами судов) участвовало 425 человек, из них на зимовку осталось 92 человека, сезонный состав включал 83 человека, морская часть экспедиции — 48 человек, экипажи судов — 202 человека.

Экспедицию возглавил доктор географических наук, Герой Советского Союза Михаил Сомов, он же руководил ее материковой частью. Заместителем начальника экспедиции по научной работе был доктор географических наук Владимир Корт, который одновременно руководил и морской частью экспедиции.

Флагманом антарктической экспедиции являлся дизель-электроход «Обь», специально переоборудованный под экспедиционное судно. Капитаном флагманского судна экспедиции и одновременно исполняющим обязанности заместителя начальника первой Комплексной антарктической экспедиции по морским операциям был назначен Иван Ман.

В свой первый рейс дизель-электроход вышел из Калининградского порта 30 ноября 1955 года. А 5 января 1956 года он подошел к берегам Антарктиды, и советские люди впервые высадились на антарктический материк. Это была группа членов экспедиции во главе с профессорами Александром Гусевым и Петром Шумским.

13 февраля 1956 года был поднят Государственный флаг СССР, и состоялось открытие первой советской антарктической станции, получившей название «Мирный». Станция и расположенная на ее территории обсерватория были названы в честь одного из парусных шлюпов, которые принимали участие в открывшей шестой материк первой русской антарктической экспедиции под командованием Фаддея Беллинсгаузена и Михаила Лазарева. Тем самым подчеркивалась преемственность в освоении Антарктиды.

За сравнительно короткий срок в «Мирном» были сооружены не только жилые дома, рассчитанные на обеспечение всем необходимым остававшихся на станции участников экспедиций, но и специальный магнитный, сейсмический и аэрологический павильоны, геофизическая, геологическая, гляциологическая, аэрофотограмметрическая, аэрологическая, гравиметрическая и другие лаборатории, радиостанция, поддерживавшая прямую связь с Москвой.

До 1971 года эта станция была главной базой советских антарктических экспедиций. Одной из основных ее задач стало обеспечение функционирования станции «Восток», расположенной в глубине материка.

Также в экспедиции участвовали дизель-электроход «Лена» под командованием капитана Александра Ветрова и рефрижераторное судно № 7 во главе с капитаном Михаилом Цыганковым. На этих судах в Антарктиду было доставлено 8345 тонн различных грузов.

Кроме того, для проведения аэрофотосъемки и воздушной разведки на материке экспедиция располагала четырьмя самолетами в лыжном и колесном варианте и двумя вертолетами МИ-4. Начальником летного отряда был Герой Советского Союза Иван Черевичный. 

Первой Советской антарктической экспедицией в 1956 году в море Дейвиса был открыт и положен на карту проход Обь. 

Кроме создания основной научной и материальнотехнической базы экспедиции — геофизической обсерватории «Мирный» — Первая советская комплексная антарктическая экспедиция (КАЭ) получила значительные результаты.

Было произведено общее географическое, геологическое, геофизическое, гляциологическое и биологическое обследование побережья Антарктиды протяженностью около двух тысяч километров, сопровождавшееся аэромагнитной съемкой и аэрофотосъемкой. Выполнен ряд разведывательных полетов вдоль побережья к востоку и западу от «Мирного», а также вглубь материка. При этом в частности, были осмотрены оазисы Бангера, Грирсона и Вестфолль, обследован район Южного геомагнитного полюса и подступы к Полюсу относительной недоступности Антарктиды, давшие первые представления об этих районах.

Первой советской антарктической экспедицией был осуществлен первый санно-тракторный поход вглубь материка на расстояние 375 километров от «Мирного» до высоты 2700 метров над уровнем моря. В походе участвовали 11 человек под руководством начальника экспедиции Михаила Сомова.

Участники похода проводили метеорологические, астрономические и актинометрические наблюдения на протяжении всего пути. На базе санно-гусеничного поезда в конечной точке маршрута была создана первая советская внутриконтинентальная станция «Пионерская». 27 мая 1956 года состоялось ее официальное открытие. Первую смену полярников из четырех человек возглавил профессор Александр Гусев. Создание станции «Пионерской» было первым шагом на пути организации советских научных исследований в глубине континента по программе Международного геофизического года.

15 октября 1956 года в центральной части оазиса Бангера на расстоянии 370 километров от «Мирного» была организована не предусмотренная программой Международного геофизического года стационарная метеорологическая станция, получившая название «Оазис». Ее начальником стал Петр Целищев.

Для более детального изучения гидрометеорологического режима в районе Мирного в период с 31 июля по 3 августа 1956 года вдоль 93 меридиана были организованы 4 временные выносные станции (ВВС), на которых проводились метеорологические и гляциологические наблюдения. Одной из них руководил геолог Павел Воронов. В августе географ и геоморфолог Андрей Капица произвел сейсмоакустические измерения толщины льда при помощи взрывов.

Морская экспедиция на дизель-электроходе «Обь» провела комплексные океанографические исследования в прибрежных районах Восточной Антарктиды.

В результате работ в прибрежном районе была установлена ошибочность обозначенных на изданных ранее картах глубин на большей части маршрута и неправильность нанесения берегового контура Берега Нокса и Берега Сабрина. В районе «Мирного» на карту было положено 25 новых островов и скал.

Выполненные с судов работы положили начало развернутому гидрографическому обследованию побережья ледяного континента.

Вскоре после завершения работ Первой советской антарктической экспедиции стали издаваться «Труды САЭ», с 1958 года начал выходить в свет «Информационный бюллетень САЭ», а сборник «Проблемы Арктики» получил название «Проблемы Арктики и Антарктики».

С 1959 года КАЭ стала называться Советской антарктической экспедицией (САЭ), а с 7 августа 1992 года в соответствии с указом президента Российской Федерации Бориса Ельцина — Российской антарктической экспедицией (РАЭ).

Материал подготовлен на основе информации РИА Новости и открытых источников

Исследование Антарктиды: подготовка экспедиции

В начале XIX века корабли русского флота совершили ряд кругосветных путешествий. Эти экспедиции обогатили мировую науку крупнейшими географическими открытиями, в особенности в Тихом океане. Однако огромные пространства Южного полушария все еще оставались на карте «белым пятном». Не выяснен был вопрос и о существовании Южного материка.

В 1819 году после длительной и очень тщательной подготовки отправилась в плавание южная полярная экспедиция в составе двух военных шлюпов — «Восток» и «Мирный». Первым командовал Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен, вторым — Михаил Петрович Лазарев. Начальником экспедиции был назначен капитан Беллинсгаузен. Всего в плавание отправилось на «Востоке» 111 человек и на «Мирном» 70 человек. 16 июля 1819 году корабли «Восток» и «Мирный» снялись с якоря и под салют артиллерийских береговых батарей покинули родной Кронштадтский рейд.

В крупном английском порту Портсмуте Беллинсгаузен задержался почти на месяц, чтобы пополнить запасы провизии, приобрести хронометры и разные мореходные инструменты. В начале осени, при попутном ветре, корабли взяли курс через Атлантический океан к берегам Бразилии. Погода благоприятствовала плаванию.

Через 21 день плавания шлюпы подошли к острову Тенериф. Пока команды кораблей запасались свежей водой и провизией, офицеры обследовали гористый живописный остров.

Дальнейшее плавание проходило в зоне постоянных северо-восточных пассатов при безоблачном небе. Ход парусных судов значительно ускорился. Достигнув 10° с. ш., шлюпы вошли в полосу затишья, обычного для приэкваториальных мест. Моряки измеряли температуру воздуха и воды на разных глубинах, изучали течения и собирали коллекции морских животных. Корабли пересекли экватор, и вскоре при попутном юго-восточном пассате шлюпы подошли к Бразилии.

Корабли стали на якорь в красивом удобном заливе, на берегах которого раскинулся Рио-де-Жанейро. Это был большой грязный город, с узкими улицами, по которым бродило множество бездомных собак.

В то время в Рио-де-Жанейро процветала работорговля. С чувством негодования Беллинсгаузен писал: «Здесь находится несколько лавок, в коих продаются негры: взрослые мужчины, женщины и дети. При входе в сии мерзостные лавки представляются взорам в несколько рядов сидящие, коростой покрытые негры, малые напереди, а большие позади… Покупщик, выбрав по желанию своему невольника, выводит его из рядов вперед, осматривает у него рот, ощупывает все тело, руками колотит, но разным частям, и после сих опытов, уверясь в крепости и здоровье негра, его покупает… Все сие производит омерзение к бесчеловечному хозяину лавки».

Запасшись провизией и проверив хронометры, корабли покинули Рио-де-Жанейро, взяв курс на юг в неизвестные районы полярного океана.

В конце декабря 1819 года шлюпы подошли к острову Южная Георгия. Моряки занялись описанием и съемкой его южного берега. Северную сторону этого гористого острова, покрытого снегом и льдом, снял на карту еще английский мореплаватель Джемс Кук. Корабли медленно продвигались вперед, очень осторожно лавируя среди плавающих льдов.

Вскоре лейтенант Анненков открыл и описал небольшой остров, который назвали его именем. Беллинсгаузен на дальнейшем пути сделал несколько попыток измерить глубину океана, но лот не доставал дна.

Затем экспедиция встретила первый плавающий «ледяной остров». Чем дальше к югу, тем чаще стали попадаться на пути гигантские ледяные горы — айсберги.

Беллинсгаузен и Лазарев. (wikipedia.org)

В начале января 1820 года моряки открыли неизвестный остров, сплошь покрытый снегом и льдом. На другой день с корабля увидели еще два острова. Их также нанесли на карту, назвав именами участников экспедиции (Лескова и Завадовского). Остров Завадовского оказался действующим вулканом высотой более 350 м. Высадившись на берег, члены экспедиции поднялись по склону вулкана до середины горы. По пути собрали яйца пингвинов и образцы горных пород. Пингвинов здесь было множество. Моряки взяли на корабль несколько птиц, развлекавших в пути экипажи кораблей. Яйца пингвинов оказались съедобными, и их использовали в пищу. Открытую группу островов назвали в честь тогдашнего морского министра — островами Траверсе.

На судах, совершавших дальние плавания, люди обычно страдали от отсутствия свежей пресной воды. Во время этого плавания русские моряки изобрели способ получения пресной воды из льда айсбергов.

Продвигаясь все дальше на юг, корабли вскоре снова встретили небольшую группу неизвестных скалистых островов, которые назвали островами Сретения. Затем экспедиция подошла к открытым английским исследователем Джеймсом Куком Сандвичевым островам. Выяснилось, что Кук принял архипелаг за один большой остров. Эту ошибку русские моряки исправили на карте. Всю группу открытых островов Беллинсгаузен назвал Южными Сандвичевыми островами.

Туманная, пасмурная погода сильно затрудняла плавание. Кораблям постоянно грозила опасность наскочить на мель. С каждой милей к югу становилось все труднее пробираться меж льдов. В конце января моряки увидели густой разбитый лед, простирающийся до горизонта. Решено обойти его, круто повернув на север. Снова шлюпы прошли мимо Южных Сандвичевых островов.

На некоторых антарктических островах мореплаватели встречали огромное количество пингвинов и морских слонов. Пингвины обычно стояли плотным строем, морские слоны были погружены в глубокий сон.

Но Беллинсгаузен и Лазарев не оставляли попыток пробиться к югу. Когда корабли попадали в сплошные льды, они то и дело поворачивали на север и поспешно выбирались из ледового плена. Требовалось большое искусство, чтобы спасти суда от повреждений. Повсюду встречались массы многолетних сплошных льдов.

Южный материк

Корабли экспедиции все же пересекли Южный полярный круг и 28 января достигли 69°25′ ю. ш. В туманной дымке пасмурного дня путешественники увидели ледяную стену, преградившую дальнейший путь на юг. Это были материковые льды. Участники экспедиции были уверены, что за ними скрывается Южный материк. Это подтверждало и множество полярных птиц, появившихся над шлюпом. И действительно, всего несколько миль отделяло корабли от берега Антарктиды.

В феврале шлюпы вышли в Индийский океан. Пытаясь пробиться к югу с этой стороны, они еще два раза подходили к берегам Антарктиды. Но тяжелые ледовые условия вынуждали суда снова отходить к северу и двигаться на восток вдоль кромки льдов.

Приближалась антарктическая зима. Продолжая следовать на восток, корабли направились для ремонта, отдыха и пополнения запасов в Порт-Джексон. На 59° ю. ш. и 89° в. д. шлюпы намеренно пошли в Сидней раздельно: Беллинсгаузен на 2 ½° севернее пути капитана Джемса Кука, а Лазарев — на 2 ½° южнее пути капитана Фюрно — командира второго судна экспедиции Кука. Такие курсы были выбраны для обследования тогда почти еще не известного района Мирового океана, в частности для отыскания Компанейского острова, нанесенного на старых картах около 49 ½° ю. ш. и 143°04′ в. д. Не найдя на своем пути никаких островов, «Восток» 11 апреля пришел в Сидней. Спустя семь дней сюда же пришел шлюп «Мирный». Так закончился первый период изысканий.

В течение всех зимних месяцев шлюпы плавали в тропической части Тихого океана, среди островов Полинезии. Здесь участники экспедиции выполнили много важных географических работ: уточнили положение островов и их очертания, определили высоту гор, открыли и нанесли на карту 15 островов, которым дали русские названия.

Возвратившись в Сидней, команды шлюпов стали готовиться к новому плаванию в полярные моря. Подготовка заняла около двух месяцев.

Остров Петра I

В середине ноября экспедиция снова вышла в море, держась юго-восточного направления. Вскоре в носовой части шлюпа «Восток» открылась течь, которую с большим трудом удалось уничтожить. Продолжая плыть на юг, шлюпы пересекли 60° ю. ш. На пути стали попадаться плавающие льдины, а затем появился сплошной лед. Суда направились на восток вдоль кромки льда. Погода заметно портилась: температура понижалась, холодный порывистый ветер гнал темные снежные тучи.

Неожиданно разыгрался сильный шторм. Пришлось снова отходить на север. Обилие плавающих льдов и плохая погода препятствовали продвижению на юг. Чем дальше двигались шлюпы, тем чаще встречались айсберги. Лавирование между айсбергами при сильном ветре и снегопаде требовало огромного напряжения сил и большого искусства. При малейшей возможности корабли снова и снова поворачивали прямо на юг и шли до тех пор, пока сплошные льды не преграждали путь.

Наконец 22 января 1821 года на горизонте показалось чернеющее пятно. «Я в трубу с первого взгляда узнал, — писал Беллинсгаузен, — что вижу берег, но офицеры, смотря также в трубы, были разных мнений. В 4 часа телеграфом известил лейтенанта Лазарева, что мы видим берег. Шлюп «Мирный» был тогда поблизости от нас за кормой и понял ответ… Невозможно выразить словами радости, которая являлась на лицах всех при восклицании: «Берег! Берег!».

Остров назвали именем Петра I. Теперь Беллинсгаузен был уверен, что где-то поблизости должна быть еще суша.

Берег Александра I

Берег Александра I 29 января 1821 года Беллинсгаузен записал: «В 11 часов утра мы увидели берег; мыс оного, простирающийся к северу, оканчивался высокою горою, которая отделена перешейком от других гор». Эту сушу Беллинсгаузен назвал Берегом Александра I.

«Я называю обретение сие берегом, потому что отдаленность другого конца к югу исчезала за предел зрения нашего. Сей берег покрыт снегом, но осыпи на горах и крутые скалы не имели снега. Внезапная перемена цвета на поверхности моря подает мысль, что берег обширен или, по крайней мере, состоит не из той только части, которая находилась перед глазами нашими». Так совершилось величайшее географическое открытие XIX века.

Южно-Шетландские острова

Далее шлюпы направились к Новой Шетландии, о случайном открытии которой в 1819 году капитаном английского купеческого брига Вильямом Смитом, посчитавшим, что Новая Шетландия является выступом предполагаемого Южного материка, Беллинсгаузен уже знал.

«Восток» и «Мирный» убедились, что эта земля представляет собой лишь архипелаг и назвали его Южно-Шетландскими островами. И опять на карте появились русские названия, напоминающие о битвах русских с Наполеоном: острова Бородино, Малый Ярославец, Смоленск, Березина, Полоцк, Лейпциг, Ватерло. Кроме того, к юго-востоку от острова Малый Ярославец был открыт остров Тейля, названный в честь русского посла в Бразилии.

В начале марта 1821 года шлюпы встали на якорь на рейде Рио-де-Жанейро. Так закончился второй этап замечательного плавания. Через два месяца, после основательного ремонта, корабли вышли в море, держа курс к родным берегам.

Первая антарктическая экспедиция: результаты

5 августа 1821 года «Восток» и «Мирный» прибыли в Кронштадт и бросили якорь на том же месте, с которого снялись более двух лет назад.

Они пробыли в плавании 751 день и прошли более 92 тыс. км. Это расстояние в два с четвертью раза больше длины экватора. Кроме Антарктиды, экспедиция открыла 29 островов и один коралловый риф. Собранные ею научные материалы дали возможность составить первое представление об Антарктиде.