Переход к рыночной экономике в россии под руководством

Президентский указ о либерализации цен начал действовать 2 января 1992 года. С этого дня Россия перешла от плановой экономики к рыночной: 90 процентов розничных и 80 процентов оптовых цен были освобождены от государственного регулирования. Одновременно была введена либерализация зарплат и свобода розничной торговли. Благодаря этому был преодолен товарный дефицит. Но это было достигнуто за счет резкого падения доходов основной массы населения и фактической конфискации его сбережений. Ужас шоковой терапии, примененной к бездыханной российской экономике, до сих пор холодит кровь той части населения, что так и не сумела приспособиться к рыночной действительности. А вот ужас дореформенной жизни, длившейся более полувека, как-то быстро истаял, выветрился из памяти. Изобилие товаров и услуг и свобода их выбора российского обывателя давно не изумляют. Тот факт, что сегодня в стране все можно купить, были бы деньги, кого-то радует, кого-то приводит в негодование, но всеми воспринимается как должное. Впрочем, непросвещенные граждане, а их немало, искренне убеждены, что деньги были и до января 1992 года. Больше того, только до той, мол, поры они и были у народа, а гайдаровская реформа обесценила все сбережения.

Либерализация цен началась 2 января 1992 года. С этого дня Россия перешла от плановой экономики к рыночной

Что 25 лет назад население располагало неким количеством дензнаков — сущая правда. Но те 200 миллиардов рублей, которые к концу 1991 года лежали на сберкнижках, представляя собой отложенный спрос, деньгами не являлись. Потому что на них нечего было купить. В условиях неукрепленного товарами рубля процветал натуральный обмен всяческим дефицитом. Даже взятки тогда брали и давали преимущественно «борзыми щенками» — колбасой «сервелат», унитазами «тюльпан», путевками в Коктебель, билетами на Таганку. Помню, в Ульяновске, куда привели меня газетные дела, как раз в те дни накрыли группу фальшивомонетчиков. «И какими же купюрами они промышляли? — поинтересовался я просто из праздного любопытства. — Двадцать пять? Пятьдесят? Сто?». Оказалось, гораздо хуже: они подделывали талоны на мясо и сливочное масло. Город бурлил… Когда рубль не обеспечивает выданных казной обязательств, распределительная сиcтема чеканит и пускает в обращение единственно твердую «валюту» — талон. До осознания, что деньги должны быть деньгами и что это возможно только при полной либерализации цен, Ельцин дошел не сам и даже не с помощью Гайдара. Просто страна уже подошла к последней черте. Надо было решаться.

Тут важно заметить, что просвещению тогдашних правителей с обкомовским прошлым изрядно послужила изданная в 1928 году и очень вовремя, к началу 90-х, извлеченная из цензорских запасников книга профессора Л. Юровского «Денежная политика Советской власти (1917-1927)». Предметом научного летописания профессора была десятилетняя биография советского рубля. Тот выступал безмолвным статистом в период «военного коммунизма», вышел на главные роли при нэпе… История этих превращений проложила четкую, уходящую в современность межу в понимании, что есть деньги и каково их подлинное амплуа. Профессор Юровский был свидетелем того, как «создавались постепенно элементы планового хозяйства распределительного типа, которое не может не установиться в осажденной крепости, где наступает голод и холод». Но он наблюдал и другое — как нэп ослабил поводья централизации, позволив рынку править в сторону взаимных интересов производителя и потребителя. Как вступили в силу цены и товарное хозяйство превратилось в хозяйство денежное. И как купля-продажа с расплатой деньгами вытеснила систему распределения по нарядам и ордерам. И как наконец денежная реформа 1924 года упразднила «совзнак», передав бразды правления золотому червонцу.

Автор был блестящим и тонким знатоком своего предмета. Как и многие его товарищи и коллеги, он дожил до времен, когда цвет отечественной науки переместился на Соловки и Колыму. В лагеря вскоре отбыл и сам Юровский… Так что в 25-летие свободного рубля не грех помянуть благодарным словом и этого российского экономиста, отстаивавшего монетаризм за шесть десятилетий до того, как, ничем не рискуя, явились на сцену пресловутые «мальчики в розовых штанишках».

Сегодняшнее хождение рубля — даже при том, что он время от времени падает — отрадно уже само по себе. Потому что это именно хождение, а не лежание, как было до 2 января 1992 года. Заодно и курс рубля по отношению к доллару — даже при неуклонном его понижении — можно считать историческим завоеванием. И, сравнив времена прошлые и нынешние, тоже тихо порадоваться: если у рубля есть курс, значит рубль кур-си-ру-ет.

Сегодняшнее хождение рубля — даже при том, что он время от времени падает — отрадно уже само по себе

Кто-то считает, что рыночные реформы «только усугубили сырьевую модель развития российской экономики, разрушили отечественное производство, привели к жизни по принципу продажи нефти в обмен на импорт всего остального, способствовали захвату подавляющей части государственной собственности номенклатурой и олигархами». Действительно, были в ту пору и сомнительные приватизационные аукционы, и финансовые пирамиды, и сращение крупного бизнеса с властью. Многое, чем печально славились первые постсоветские годы, позже было отвергнуто. Но многое из того, на чем сегодня держится российская экономика, закладывалось именно тогда.

15 ноября 1991 года был дан старт российским реформам, главной целью которых стал переход от плановой к рыночной экономике. Президент РСФСР Борис Ельцин представил публично новое правительство, сформированное 6 ноября, назвав его правительством реформ и взяв на себя роль его главы. Перед этим он заручился поддержкой на все эти действия со стороны съезда народных депутатов.

«Хуже будет всем примерно полгода, — сказал Ельцин на съезде. — Затем — снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами, а к осени 1992 года, как обещал перед выборами, стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей». Депутаты разрешили ему принимать необходимые для реформ законы президентскими указами в совмещать посты президента и премьера сроком на 13 месяцев.

В качестве одного из своих заместителей — по вопросам экономической политики — Ельцин назначил малоизвестного тогда 35-летнего Егора Гайдара, заведовавшего прежде экономическими отделами в журнале «Коммунист» и газете «Правда». В тот же день, 15 ноября, Ельциным был подписан важнейший пакет из десяти указов и правительственных постановлений, призванный не только реализовать ключевые положения экономической реформы, но и смягчить ее последствия для слабозащищенных слоев населения. Этот пакет документов в обстановке секретности готовила на правительственной даче в Архангельском команда Гайдара.

Горбачевские реформы, проводившиеся в СССР с конца 1980-х, не могли остановить сползание страны в кризис, а попытка государственного переворота и лишения Михаила Горбачева президентской власти в августе 1991 года застопорила процесс подписания нового союзного договора.

Бывшие советские республики почувствовали слабость центра, их руководители все больше подумывали об уходе «в свободное плавание» и сосредоточении в своих собственных руках всей полноты власти. Дезинтеграционные процессы переводили проведение реформ в иную плоскость, Гайдар, связывавший прежде план реформы со «здоровым крылом» в самом КПСС во главе с Горбачевым, решил опереться на российские власти и на популярность Ельцина, вышедшего победителем в противостоянии с ГКЧП.

Для этого необходимо было одержать верх в «битве программ». Программы реформ разрабатывались в то время самыми разными командами. Особой популярностью у прессы пользовалась программа «500 дней» академика Шаталина, Григория Явлинского и целого ряда других авторов, представленная в 1990 году. Она предусматривала поэтапную приватизацию жилья, земли, мелких предприятий, акционирование крупных предприятий и только затем либерализацию цен. Эта программа уже была с ходу принята Верховным советом РСФСР, на ее основе на какое-то время возник консенсус между Ельциным и Горбачевым, однако реализации этой программы воспротивился председатель Совета министров СССР Николай Рыжков, у которого совместно с академиком Абалкиным имелась собственная пятилетняя программа, «менее радикальная», более умеренная. В конце концов время ушло даже для «умеренно-радикальной» программы «500 дней», начинался продовольственный кризис. Мало у кого вызвали энтузиазм и программы премьер-министра СССР Валентина Павлова (еще до ГКЧП) и министра экономики РСФСР Евгения Сабурова. Собственную программу приватизации разрабатывало и реализовывало даже московское правительство.

Гайдар был убежден, что в 1991 году уже ничего, кроме самых радикальных вариантов, не сработает, и пытаться искать новые чудодейственные рецепты бессмысленно. Его команда писала уже не программу как таковую, а сразу тексты указов, законов и постановлений. Помимо этого имелось лишь два кратких документа с инструкциями, расчетами и пояснительными записками — «Стратегия России в переходный период» и «Ближайшие экономические перспективы России». Первый документ как раз и определял курс на будущую экономическую независимость России — лишь при чисто политическом, но не экономическом союзе с другими государствами прежнего СССР, а второй — констатировал наличие трех кризисов, полученных в наследство от СССР, в условиях которых и предстояло отныне действовать, — инфляционного, платежного и системного. Подробная полноценная программа появилась лишь к лету 1992 года, когда рыночные реформы уже шли полным ходом.

Если Явлинский до самого последнего момента упорно делал ставку на проведение реформ в рамках союзного государства и отказывался входить в российское правительство, то Гайдар уже нащупал свой рычаг в виде харизматичного Ельцина. Приходилось спешить еще и потому, что отложенные реформы грозили потерей темпа, разочарованием общества и возвращением к власти коммунистов. Лишь быстрые и необратимые действия могли гарантировать удержание власти и завершение переходного периода.

«Перед страной стояла неимоверной трудности задача — перейти от плановой экономики, которая пришла в состояние негодности, продемонстрировав несостоятельность коммунистического эксперимента, к рыночной», — писал экономист Евгений Ясин.

Команда молодых экономистов была привлечена к работе госсекретарем Геннадием Бурбулисом. Гайдар познакомился с ним во время событий, связанных с ГКЧП, выйдя вместе с институтскими коллегами из партии и явившись в Белый дом. Именно Бурбулис после долгих консультаций стал первым заместителем председателя правительства — Ельцина — и служил медиатором между ним и Гайдаром. Средний возраст собравшихся на даче в Архангельском младореформаторов — так их стали вскоре называть — составил 37 лет. Кроме Гайдара, там были Петр Авен, Андрей Вавилов, Сергей Глазьев, Алексей Головков, Виктор Данилов-Данильян, Константин Кагаловский, Андрей Нечаев, Владимир Машиц, Борис Салтыков, Анатолий Чубайс и Александр Шохин. Многие сразу или немного погодя займут места в правительстве и станут себя гордо и бесшабашно называть «правительством камикадзе» — и «делать, что должно, и будь что будет».

То, что затевалось в России, старались не именовать «шоковой экономикой» по образцу того, что происходило в Восточной Европе. И обещали смягчать последствия целым рядом социальных программ. Однако по сути в основу «переходной экономики» была положена теория одномоментного введения элементов рыночной экономики с опорой на систему законов и регулирование в обществе, жившем ранее в условиях авторитаризма, сильной централизации производственных мощностей и государственной собственности на все активы.

Один из первых опытов введения «шоковой терапии» состоялся в Западной Германии в 1948 году и тогда же подготовил «экономическое чудо» 1950-х, за ним последовали Чили при Пиночете 1975 года, Боливия во время борьбы с гиперинфляцией в 1985 году — тогда и был, собственно, запущен сам термин «шоковая терапия» — и посткоммунистические государства — ярким примером которых стали Чехия 1990-го и Польша 1989 года, принявшая так называемый план Бальцеровича.

Либеральная «шоковая терапия» вызывала и вызывает большие споры, ее сторонники уверяют, что она помогает положить быстрый конец экономическим кризисам, стабилизировать экономику и подготовить почву для экономического роста, в то время как ее критики (такие как Джозеф Стиглиц) считают, что она способствует дополнительному углублению кризиса и вызывает излишние социальные бедствия. Есть мнение, что лучше придерживаться тактики таких стран, как Китай и Вьетнам, которым удалось избежать серьезных падений ВВП благодаря постепенным реформ. Не исключено, что то же самое могло произойти и в процессе косыгинских реформ в СССР середины 1960-х — с постепенным расширением действия хозрасчета на разных производствах. Однако для России 1990-х все эти щадящие варианты были уже неактуальны, ей грозил голод и хаос. Более того, гайдаровские реформы многие видные западные экономисты считали недостаточно «шоковыми», последовательными и единовременными. Со многими из этих упреков соглашался и сам Гайдар.

Один из создателей теории Джеффри Сакс утверждал, что китайский опыт был вообще неприменим в СССР, поскольку в нем имелось уже слишком много городского населения, в отличие от аграрного Китая, где население можно было предоставить самому себе, не обеспечивая продовольствием.

Сакс какое-то время был советником российского правительства наряду с экспертами МВФ, однако он покинул этот пост из-за того, что в России все шло вопреки его рекомендациям. «Главное, что подвело нас, — это колоссальный разрыв между риторикой реформаторов и их реальными действиями, — заявил он. — И, как мне кажется, российское руководство превзошло самые фантастические представления марксистов о капитализме: они сочли, что дело государства — служить узкому кругу капиталистов, перекачивая в их карманы как можно больше денег и поскорее. Это не шоковая терапия. Это злостная, предумышленная, хорошо продуманная акция, имеющая своей целью широкомасштабное перераспределение богатств в интересах узкого круга людей». Вместе с тем Сакс сугубо положительно оценивал действия и. о. главы правительства Егора Гайдара и противопоставлял его тем, кто пришел к власти позднее. А впоследствии он также упрекал западные страны в недостаточной поддержке демократической России: «Буш и Клинтон решительно не справились с задачей поддержки экономических реформ в России, из-за чего США не выполнили свою роль и упустили связанные с этим возможности. А расширение НАТО только усугубило ситуацию».

Начало либерализации цен пришлось на начало января 1992 года, и сразу после этого они выросли в 3,5 раза. За 1992 год в России была зафиксирована гиперинфляция свыше 2500%. Наряду с ростом экономического неравенства и бедности это привело к распространению безработицы, ухудшению жизни многих слоев населения, избыточной смертности и повсеместной коррупции. Особенно сильно пострадали высокотехнологичные производства, ВПК и наука, многие высококлассные специалисты и ученые если и не лишились работы и не уехали за рубеж, то во всяком случае вынуждены были подрабатывать грузчиками, чернорабочими, таксистами и продавцами, испытывать унижения, неуверенность в правильном выборе профессии и упреки родственников.

Однако при этом на прилавках действительно появились самые разнообразные продукты и произошел переход от плановой к рыночной экономике, возникли новые государственные институты: банковская и налоговая системы, таможенное регулирование и финансовые рынки. Происходила бойкая торговля с рук, появлялись уличные киоски, потом быстро заполнились и полки разросшихся магазинов, пусть и не всем эти блага оказались по карману. Многие сочли это экономическое чудо не долгожданным действием «невидимой руки рынка» и даже не предприимчивостью «челноков», привозивших дефицит из-за границы, а тем, что производимые в прежнем объеме продукты кто-то временно придержал на складах, ожидая заранее объявленной «либерализации цен».

Так или иначе, но уже через год страна жила в иной реальности. На очередном съезде народных депутатов России, открывшемся 6 апреля 1992 года, случилось то, что Гайдар назвал «Первой фронтальной атакой на реформы». Развернулась борьба за дотации и кредиты промышленности и сельхозпредприятиям.

На пресс-конференции 13 апреля Гайдар так разъяснял весь абсурд ситуации: «Совокупность требований, заявленных съездом, обрекает страну на гиперинфляцию, означает приостановку процесса приватизации и свертывание аграрной реформы. Предложения снизить налоги и одновременно увеличить социальные и другие выплаты невыполнимы и могут привести лишь к развалу финансовой системы».

Правительство демонстративно подало в отставку, съезд вынужден был пойти на попятную, но взаимные компромиссы все больше замедляли реформы — и в конце концов привели к отставке Гайдара в декабре 1992 года.

Реформы правительства Ельцина–Гайдара — преобразования в экономике и системе государственного управления, совершённые правительством России под руководством Бориса Ельцина и Егора Гайдара в период с 6 ноября 1991 года по 14 декабря 1992 года.

Правительством Ельцина–Гайдара были проведены либерализация розничных цен, либерализация внешней торговли, реорганизация налоговой системы и другие преобразования, радикально изменившие экономическую ситуацию в стране. В результате реформ начался переход России к рыночной экономике.

[править] Экономическая ситуация перед началом реформ

Как впоследствии докладывал перед Съездом народных депутатов Гайдар, первоочередной проблемой в момент начала работы правительства было не допустить сбоев в системе жизнеобеспечения, прежде всего в поставках продовольствия.^[1] По данным, которые приводит экономист Евгений Ясин, нормы отпуска продуктов по карточкам в большинстве регионов к концу 1991 г. составляли: сахар — 1 кг на человека в месяц, мясопродукты — 0,5 кг (с костями), масло животное — 0,2 кг.^[2] В коллективном труде ИЭПП, под редакцией Гайдара приводятся такие данные: товарные запасы мяса и рыбы в розничной торговле к концу 1991 года сократились до 10 дней, запасы продовольственного зерна (без импорта) в январе 1992 года составили около 3 млн т, при потребностях в 5 млн т в месяц, в 60 из 89 российских регионов запасы зерна были исчерпаны и производство хлеба шло «с колес» непосредственно после завоза зерна, поступающего по импорту.^[3] Ситуация осложнялась тем, что были практически исчерпаны и валютные резервы страны.^[2][4][5] Покупка зерна за рубежом производилась только за счет внешних займов, при этом у правительства не хватало денег даже на оплату фрахта судов.^[6][7] Часть продовольствия поступала в виде гуманитарной помощи стран Запада.^[8] Некоторые телеграммы, поступавшие с мест, также говорили о критическом положении с поставками продовольствия.^[9][10]

В письме заместителей министра финансов СССР в Комитет по оперативному управлению народным хозяйством СССР в сентябре 1991 года говорилось: «Учитывая, что большая часть товаров немедленно распродается, практически можно считать, что рубль не имеет на сегодня товарного обеспечения. […] Совокупный бюджетный дефицит по бюджетной системе в целом в зоне обращения рубля составит до 300 млрд рублей. Дефицит такого размера является катастрофой для финансов и денежного обращения. В то же время он не оставляет шансов на существенное реальное выправление положения до конца года…».^[11]

В докладе первого заместителя премьер-министра СССР В. Щербакова, датированного 16 августа 1991 года, говорилось, что из расчетов и анализа специалистов Минфина, Минэкономики, Госбанка и Госкомстата СССР, следует, что если не предпринять экстренных мер для стабилизации экономики в течение ближайших 2—4 месяцев, после этого срока единственным сценарием нормализации положения будет немедленная либерализация всех цен и тарифов. При этом спад экономики достигнет 25—30 %, а безработица в пиковые периоды составит 35-40 млн человек.^[12][13]

Ряд экономистов и политиков, включая Гайдара, утверждают, что существовала «угроза голода», объясняя этим необходимость немедленной либерализации цен^{[2][6][14][15][16][17]}. Эта мера, по замыслу реформаторов, должна была стимулировать крестьян продавать зерно и другие продовольственные продукты, предприятия поставлять товары в систему розничной торговли. В воспоминаниях Гайдар называет либерализацию цен единственной мерой, дающей шансы на предотвращение катастрофы, подчеркивая, что «Решение было одним из самых рискованных в мировой истории»^[6]:135. В своей работе «Смуты и институты» Гайдар также писал о безотлагательности этого решения^[6]:135:

В октябре 1991 года мы предполагали, что можно отложить либерализацию цен до середины 1992 года, а к тому времени создать рычаги контроля над денежным обращением в России. Через несколько дней после начала работы в правительстве, ознакомившись с картиной продовольственного снабжения крупных российских городов, был вынужден признать, что отсрочка либерализации до июля 1992 года невозможна.

О нехватке зерна и угрозе голода уже в 1991 году писал в своём дневнике помощник М. Горбачёва А. Черняев в марте 1991 года.^[18]

Однако ряд экономистов полагают, что никакой «угрозы голода» не было^{[19][20][21][22][23]}. Ээкономист Григорий Явлинский (с августа 1991 года — заместитель председателя Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР) в 2010 году говорил, что «никаких признаков голода не было»^[24]. По его словам^[24]:

Да, в магазинах было шаром покати, но никаких признаков голода не было. Возникали альтернативные способы реализации многих потребительских товаров.<…> Советская распределительная система умирала на глазах. Но вместо нее появлялась другая — да, она была хаотическая, странная, извращенная, теневая, но собственно объемы продовольствия, бывшие в наличии, не вызывали опасений, что все вот-вот погибнет. У продовольствия ведь есть одно интересное свойство — его надо реализовывать, пока оно не испортилось.

Тему «безальтернативности» решений Гайдара Явлинский считает способом «политического самооправдания»^[24].

Главный научный сотрудник Института экономики РАН Ренальд Симонян полагает: «Обойтись без голода удалось не благодаря Гайдару, Чубайсу и Коху, а потому, что русский народ способен приспосабливаться»^[25]. Член команды Гайдара Пётр Авен также считал, что «лестное» мнение о «спасении от голода» является преувеличением, поскольку «если государство не будет народу мешать, устраивая, например, войны или вводя продразверстку, то никто не замерзнет и от голода не умрет»^[26].

Существует мнение, что Россия перед реформами находилась в критическом состоянии. Например, сотрудник Института экономической политики им. Гайдара Кирилл Родионов так описывал положение страны в момент начала работы правительства реформаторов^[27]:

В России к моменту начала преобразований оказались полностью разрушены политические институты старого режима, в то время как на становление новых требовались долгие годы. В конце 1991 года Россия была страной без границ, вооруженных сил, национальной валюты, таможни, собственных органов государственного управления. Слабость государственных институтов, присущая периоду революции, наложила отпечаток на процесс реализации реформ: и без того тяжелый период перехода к рынку осложнялся политической нестабильностью, что вылилось в невозможность проведения последовательного курса преобразований.

Академик РАН Абел Аганбегян писал, что переход к рыночной экономике осуществлялся «в поистине ужасающих условиях — распада страны, практического безвластия и надвигающейся социально-экономической катастрофы в ходе углубляющегося кризиса». Описывая ситуацию, сложившуюся к началу реформ, академик считает: «никто никогда ни до, ни после России не переходил к рынку в подобных условиях. Никакого опыта здесь не существовало».^[28]

Однако академик РАН Олег Богомолов писал, что утверждения о критическом состоянии экономики («новое правительство-де унаследовало полностью разрушенную и разграбленную экономику, в магазинах хоть шаром покати, от золотого запаса практически остались крохи») были мифами, которыми Гайдар вооружил пропаганду для оправдания его политики^[21].

[править] Начало экономических реформ

О либерализации было объявлено Ельциным в программной речи на Съезде народных депутатов 28 октября 1991 года.^[2] Проект президентского указа был подготовлен командой Гайдара 15 ноября. Предполагалось объявить о либерализации цен с 1 декабря 1991 года.^[29] Однако затем под давлением других республик бывшего СССР, имевших общую рублёвую зону с Россией, либерализация цен была отложена сначала на 16 декабря 1991 года, а затем на начало января 1992 года.^[2][29][30] По мнению академика РАН В. М. Полтеровича, дефицит товаров в СССР, наблюдавшийся в конце 1991 года, был «в значительной мере порожден ожиданием будущих изменений, в частности, резкого повышения цен в результате либерализации, о которой было фактически объявлено ещё в октябре 1991».^[31] Либерализация цен была осуществлена 2 января 1992 года. При этом предприятия и учреждения розничной торговли получали право самостоятельно устанавливать цены на свою продукцию, отменялись ограничения на импорт. Вместе с вышедшим вскоре указом о свободе торговли и ускорением приватизации государственных предприятий это означало конец советской командно-административной экономической системы и переход к рыночной экономике.^[32]

Расчёт Гайдара на наполнение магазинов товарами, решение проблемы дефицита, оправдался.^[14][15][33] В книге к.э.н. Л. Лопатникова приведены данные, что товарные запасы в розничной и оптовой торговле, а также промышленности, составлявшие к январю 1992 года 45 % от уровня декабря 1990 в июне выросли до 75 % этого уровня.^[15] В экономике начали действовать рыночные механизмы.^[14]

Перед либерализацией цен правительство приняло ряд мер по социальной поддержке малообеспеченного населения. 26 декабря 1991 года вышел указ президента «О дополнительных мерах социальной поддержки населения в 1992 году».^[34] В феврале 1992 года был также принят указ о единовременных выплатах малообеспеченным группам населения и вышло правительственное постановление о создании территориальных фондов соцподдержки.^[35][36] Как пишет министр экономики в 1992 году Андрей Нечаев были выделены средства на адресную соцподдержку нуждающихся, созданы федеральные и региональные фонды социальной поддержки, открывались благотворительные столовые, из региональных бюджетов выделялись дотации на молочные продукции, основные виды детского питания и некоторые услуги. Но, по словам Нечаева, «компенсировать для всех и полностью повышение цен было невозможно».^[37]

Вторая проблема, вставшая перед правительством Гайдара — расстройство системы денежного обращения. В последние годы существования СССР для финансирования внутренних расходов широко использовалась денежная эмиссия.^[38] Последствиями этой политики были неудовлетворенный спрос, увеличение накоплений частных лиц, дефицит. После отпуска цен избыток неотоваренных денег должен был привести к резкому повышению цен, создавая угрозу гиперинфляции. Финансовая стабилизация в этих условиях осложнялась тем, что бывшие советские республики теперь могли самостоятельно эмитировать рубли, расплачиваясь ими с российскими предприятиями. Это увеличивало денежную массу внутри России.^[39] Проблема была решена только к середине 1992 года, когда для расчётов с другими республиками СНГ, входившими в рублёвую зону, были введены корреспондентские счета.^[40][41][42] Для борьбы с инфляцией правительству России приходилось резко сокращать государственные расходы, обеспечивавшиеся печатанием денег. Средства на закупку вооружений сокращались в 7,5 раза, централизованные капиталовложения — в 1,5 раза, ценовые дотации — почти в 3 раза.^[3] Ещё одной мерой финансовой политики стало введение налога на добавленную стоимость.^[3][43] Административное регулирование внешней торговли заменялось введением пошлин и тарифов.^[44] Эти решения дали возможность свести бюджет первого квартала 1992 года без дефицита.^[15][45] При этом фактическое исполнение бюджета на первый квартал произошло с дефицитом составившим 2 % ВВП, без масштабной денежной эмиссии.^[40]

Согласно официальным данным Росстата в январе 1992 года, сразу после либерализации, цены выросли в 3,5 раза (на 345,3 %) за месяц.^[46] В феврале инфляция опустилась до 38 % за месяц, а в мае оказалась равной 11,9 %.^[46] С уменьшением инфляции в первом полугодии 1992 года росла поддержка правительства Гайдара. В книге экономистов В. Мау и И. Стародубровской утверждалось: «По данным московской службы „Мнение“, поддержка деятельности Е. Гайдара во главе правительства составляла 39 % в феврале (инфляция 27,3 %), 49 % в июле (инфляция 7,1 %) и 31 % в сентябре (инфляция 15,2 %). Схожие данные приводит и ВЦИОМ.»^[47]:318

В коллективном труде под редакцией Р. М. Нуреева утверждается, что вследствие либерализации цен к середине 1992 года российские предприятия остались практически без оборотных средств.^[48] Как писал экономист Д. В. Кувалин, обесценивание оборотных средств способствовало острейшему кризису взаимных неплатежей между предприятиями.^[49] Из-за неплатежей стали стремительно расти долги по зарплатам и возникла угроза остановки жизнеобеспечивающих производств: водоснабжения, электроэнергетики, транспорта и т. п.^[49] Таким образом, проблема неплатежей стала одним из главных факторов, определявших в то время экономическую ситуацию в России.^[49]

Министр экономики в 1992 году Андрей Нечаев пишет, что «Главной причиной кризиса неплатежей стала структурная несбалансированность экономики, наличие огромного количества неконкурентноспособных в рыночных условиях производств и низкая эффективность банковской системы».^[50] По словам Нечаева команда главы центробанка Матюхина не смогла технически обеспечить быстрые проводки платежей между предприятиями, в результате чего приход средств на счета задерживался. В условиях высокой инфляции такие задержки оборачивались крупными потерями и дефицитом оборотных средств предприятий.^[50] Гайдар также указывал, что впоследствии динамику неплатежей изменило распространение процедуры банкротства, которая в 1992 году не применялась и была введена только с 1 марта 1993 года.^[51][52]

[править] VI Съезд народных депутатов и изменения в экономической политике

6 апреля 1992 года открылся VI Съезд народных депутатов, который Е. Гайдар назвал «Первой фронтальной атакой на реформы».^[30] Сокращение государственных расходов привело к формированию оппозиции реформам в лице промышленного и аграрного лобби, имевшего широкое влияние в Верховном Совете и на Съезде.^[47][53][54] Разворачивается борьба вокруг увеличения дотаций и кредитов промышленности, сельхозпредприятиям.^[54][55] 11 апреля 1992 года Съезд принимает Постановление «О ходе экономической реформы в Российской Федерации», в котором:^[56]

• отмечает целый ряд проблем в экономике: спад производства, разрушение хозяйственных связей, резкий спад жизненного уровня населения, рост социальной напряжённости, нехватка денежной наличности;
• отмечает, что правительство не создало эффективно действующих экономических рычагов и теряет управление государственным сектором народного хозяйства, а также недостаточно эффективно взаимодействует с соответствующими органами власти и управления, руководителями предприятий, представителями трудовых коллективов и профсоюзных объединений;
• предлагает президенту России внести существенные коррективы в тактику и методы осуществления экономической реформы с учетом замечаний и предложений, высказанных народными депутатами на шестом Съезде народных депутатов, и представить до 20 мая 1992 года Верховному Совету Российской Федерации перечень мер, направленных на приоритетное решение, в частности, следующих задач: недопущение критического спада производства, предотвращение массовой безработицы, наращивание производства товаров народного потребления и особенно продовольствия, достижение финансовой стабилизации, ослабление налогового бремени, ориентация налоговой политики на стимулирование развития ведущих отраслей экономики, активное проведение структурной, инвестиционной и конверсионной политики, поддержка бюджетных отраслей, осуществление действенных мер по борьбе со спекуляцией, коррупцией и мафиозными структурами, обеспечение участия широких слоев населения в приватизации и многообразия её форм с целью увеличения числа собственников, целевая ликвидация взаимных неплатежей промышленных и сельскохозяйственных предприятий.

Позднее, Гайдар в воспоминаниях так описывал принятие решений Съездом: «Практически с голоса, без обсуждения, без анализа материальных возможностей принимаются постановления, которыми правительству предписано снизить налоги, увеличить дотации, повысить зарплаты, ограничить цены. Бессмысленный набор взаимоисключающих мер»^[30]

В ответ на постановление Съезда, правительство во главе с Е. Гайдаром передаёт президенту заявление об отставке. 13 апреля Гайдар оглашает это заявление в пресс-центре Съезда. В нём, в частности, говорилось^[57]:

Совокупность требований, заявленных Съездом, обрекает страну на гиперинфляцию, означает приостановку процесса приватизации и свёртывание аграрной реформы. Предложения снизить налоги и одновременно увеличить социальные и другие выплаты невыполнимы и могут привести лишь к развалу финансовой системы. <…> Неизбежным результатом осуществления решений Съезда будет катастрофическое падение уровня жизни, голод, социальные потрясения и хаос.<…> Мы не считаем себя вправе идти по пути безответственного популизма, когда под предлогом защиты населения происходит его ограбление в результате ускорения инфляции.

Согласно расчётам правительства в случае выполнения постановления депутатов бюджетные расходы должны увеличиться до 1,2 трлн рублей, а инфляция составит 300—400 % в месяц.^[15][54] В тот же день на вечернем заседании Съезда Гайдар и другие министры демонстративно покидают зал, после слов спикера Р. Хасбулатова «Ребята растерялись», обращённых к правительству России.^[54]

15 апреля Съезд идёт на уступки^[54] и принимает Декларацию «О поддержке экономической реформы в Российской Федерации», в которой поддерживает действия правительства, направленные на принципиальные преобразования экономики, а постановление от 11 апреля предлагает выполнять «с учетом реально складывающихся экономических и социальных условий».^[58]

Однако президент и правительство тоже вынуждены идти на компромиссы.^[59] В мае-июне, выполняя договорённости, достигнутые на Съезде, Б. Ельцин назначает в правительство представителей «красных директоров» — Владимира Шумейко, Георгия Хижу (последний, по свидетельству Андрея Нечаева, придя в правительство, активно занимался лоббированием выдачи кредитов промышленности, которые, в условиях высокой инфляции, фактически являлись формой дотирования предприятий из бюджета^[60]), без ведома Гайдара министра топлива и энергетики Владимира Лопухина заменяют на главу Газпрома Виктора Черномырдина.^[54][59] По утверждению члена правительства Петра Авена то, что Ельцин согласился на размен министров из «команды Гайдара» на кандидатуры оппозиции, для правительства «стало шоком».^[59]

Первая попытка финансовой стабилизации, основанная на сокращении государственных расходов и введения новых налогов, заняла 3-4 месяца и привела к снижению инфляции в апреле-мае 1992 года.^[40][46][61] Затем под давлением Верховного совета и директоров предприятий, жесткая денежная политика правительства смягчается.^{[15][40][62][63]} Как пишет Андрей Нечаев «К маю 1992 года мы столкнулись с тем, что навязанные нам финансовые обязательства лишь на треть могли быть покрыты за счёт реальных источников доходов бюджета».^[64] Правительство поднимает зарплаты бастующим шахтёрам, по настоянию Верховного совета выделяется 600 млрд. рублей льготных кредитов на развязку кризиса неплатежей.^[65] По утверждению Гайдара в июле «Верховный Совет за два часа с голоса принимает поправки, увеличивающие финансовые обязательства государства и бюджетный дефицит на 8 % ВНП».^[30] В июле меняется руководство Центрального банка. Новый руководитель ЦБ Виктор Геращенко не поддерживает курс на сокращение расходов, продвигаемый Гайдаром, проводит взаимозачеты долгов предприятий, на основе разовой кредитной эмиссии около 1 трлн. рублей.^{[15][39][49][66]} Это даёт временный эффект и приводит к увеличению инфляции. Осенью проблема неплатежей возникает снова.^[49][65] В целом объём кредитов Центрального Банка увеличился во втором полугодии в 2,9 раза.^[63] По мнению 4-го министра экономики России д.э.н. Е. Ясина, «с приходом Геращенко в Центробанк первая попытка финансовой стабилизации была окончательно сорвана».^[40] Летом 1992 г. на увеличении расходов также сказывается сезонный фактор^[67]: выделяются кредиты для обеспечения Северного завоза, Верховный совет одобряет решение о масштабных кредитах сельхозпроизводителям под уборку урожая.^[61] Ускоряется рост денежной массы и инфляции (с 8,6 % в августе до 22,9 % в октябре).^[46] С осени правительство вынуждено вновь резко сокращать расходы, чтобы не допустить гиперинфляцию.^[63] Дефицит бюджета снизился с 10,8 % ВВП в августе до 4,4 % ВВП в октябре.^[63] Как утверждается в книге экономиста В. Мау эти усилия привели к заметному снижению инфляции весной 1993 года.^[47]

[править] Итоги работы правительства

[править] Достижения правительства

К моменту отставки Гайдара в декабре 1992 года, возглавляемое им правительство достигло следующих результатов:

• Преодоление товарного дефицита и восстановление потребительского рынка в первой половине 1992 года.^[15][47]
• Реорганизация налоговой системы.^[47]
• Начало процесса приватизации.^[15]
• Либерализация внешней торговли.^[15]
• Легализация владения и свободного обмена иностранной валюты (введение внутренней конвертируемости рубля).^[47][68][69]
• Начало аграрной реформы — реорганизация колхозов и совхозов.^[70]
• Реструктуризация ТЭКа и создание нефтяных компаний.^[71][72]
• Достижение договоренностей о выводе ядерного оружия из Белоруссии, Украины и Казахстана.^[73][74]
• Резкое сокращение расходов на закупку военной техники и боеприпасов.^[75]

Также по мнению экономистов И. Стародубровской и советника и. о. председателя правительства Гайдара в 1992 г., ректора АНХ В. Мау:

• Остановка процессов дезинтеграции России.^[37][47][76]
• Недопущение обвального роста безработицы.^[47]

Ректор Российской экономической школы Сергей Гуриев отмечал, что Гайдар создал государственные институты современной России: налоговую систему, таможню, банковскую систему, финансовый рынок.^[77] Также, как пишет д.и.н. Александр Безбородов, правительство Гайдара осуществило реформу системы заработной платы в бюджетной сфере, приняло меры по социальной защите малообеспеченного населения, повысило пенсии по старости.^[62]

В результате деятельности правительства Е. Гайдара произошёл переход от плановой к рыночной экономике.^[32]

[править] Последствия либерализации цен

Последствия либерализации экономики были двоякими.^[33] С одной стороны к концу 1992 года был преодолен товарный дефицит^[53], были запущены рыночные механизмы в российской экономике.^[33]

С другой стороны, как утверждают экономисты Римашевская и Волконский, либерализация привела к резкому росту цен^[78][79], росту неплатежей,^[79] а также, по мнению Римашевской, к обесценению заработной платы, обесценению доходов и сбережений населения, росту безработицы и усилению проблемы нерегулярности выплаты заработков.^[78] Также Волконский считает, что разрушение советского государственного аппарата регулирования цен и либерализация цен привели к огромным диспаритетам в ценах и финансовом положении предприятий и отраслей.^[79] По мнению ряда экономистов, в условиях монополизированной экономики либерализация цен фактически привела к смене контролирующих цены органов: вместо государства этим стали заниматься сами монопольные структуры, что привело к резкому повышению цен и снижению объёмов производства.^[24][79][80]

Экономист, бывший член правительства Гайдара Сергей Глазьев утверждал, что не сопровождавшаяся созданием сдерживающих механизмов либерализация цен, привела «не к созданию механизмов рыночной конкуренции, а к установлению контроля над рынком организованных преступных групп, извлекающих сверхдоходы путем взвинчивания цен», к тому же допущенные ошибки «спровоцировали гиперинфляцию издержек, которая не только дезорганизовала производство, но и привела к обесценению доходов и сбережений граждан».^[81]

Евгений Ясин писал, что либерализация запускает механизмы структурной перестройки экономики. Эта перестройка сопровождается кризисом и спадом, закрытием неконкурентноспособных производств. Однако новые цены реально отражают спрос и стимулируют переход ресурсов, высвободившихся из планового хозяйства, в конкурентоспособные отрасли. Во второй фазе перестройки начинается реконструкция и подъём производств, рост доходов и инвестиций.^[82]

В статье бывшего сотрудника МВФ, экономиста Олега Гаврилишина, на основе сравнения результатов рыночных реформ в разных странах, утверждается, что негативные эффекты перехода к рынку не следует связывать с либерализацией, наоборот, эти последствия в России усилились из-за прерванного характера «шоковой терапии» и незавершённой финансовой стабилизации.^[83] Гаврилишин пишет, что «наилучший путь с точки зрения институционального развития — не медлить с либерализацией. Страны, уже на первом этапе предпринявшие быстрые шаги по макроэкономической стабилизации и либерализации, построили и более совершенные институты».^[83]

[править] Трансформационный спад

Переход к рынку во всех странах, кроме Китая и Вьетнама, сопровождался падением производства и ВВП в результате трансформационного спада.^[84][85] Как писали экономисты O. Blanchard и M. Kremer, особенностью перехода к рыночной экономике является дезорганизация хозяйственных связей, действовавших в старой экономической системе, тогда как для выстраивания новых экономических связей требуется время.^[86] Олег Гаврилишин и Ron Van Rooden также указывали на необходимость изменения структуры производства, переориентации производителей на платёжеспособный спрос, прежде чем в переходной экономике начнётся экономический рост.^[87] Сравнивая результаты реформ в странах Восточной Европы и СНГ Гаврилишин приходит к выводу, что быстрые реформы («шоковая теапия») предпочтительнее постепенных.^[83]

Экономист из Стэнфордского университета Джон Макмиллан, сравнивая опыт Китая, Индии и России, напротив, полагает, что постепенные реформы китайского и индийского образца дают лучший результат, чем быстрые.^[88] Также ставит в пример Китай академик РАН Олег Богомолов, писавший, что «верный и менее болезненный путь перехода к рынку — отнюдь не шоковая терапия, а целеустремленное и неуклонное развертывание рыночных институтов и инструментов в двухсекторной экономике». При этом Богомолов подчеркивает, что «нет серьезных доводов» против того, что китайская модель пригодна в России.^[21] Американские экономисты Джэффри Сакс и Винг Ву, в статье, посвящённой сравнению реформ Китая и России, утверждают, что китайский опыт не был применим для СССР, так как страны имели разную структуру экономики: в Китае отсутствовала развитая промышленность, большинство населения к началу реформ работало в аграрном секторе.^[89][90] Егор Гайдар в книге «Долгое время» писал, что СССР мог пойти по китайскому пути в конце 20-х годов, до начала индустриализации. За этот путь выступала «правая оппозиция» в коммунистической партии.^[91]

Егор Гайдар говорил, что «предпочел бы мягкие, постепенные реформы»^[92]. По утверждению Гайдара, программа таких реформ, на основе венгерского и китайского опыта, была подготовлена его группой в 1985 году, но не была принята, что и привело к экономической катастрофе^[93]:

К 1991 году дошло до полномасштабной экономической катастрофы, банкротства страны, и развала потребительского рынка. К этому времени говорить о градуалистских реформах по китайско-венгерской модели могли только клинические идиоты.

Сергей Гуриев также утверждал, что к моменту прихода в правительство Гайдара уже не было возможностей для постепенных реформ.^[77] Профессор РЭШ Константин Сонин, описывая дискуссию экономистов 1990 года и последующие выводы, пишет: «Несмотря на то, что до начала 1991 года обсуждалось множество способов постепенного «отпуска» цен, никакой разумной альтернативы действиям российского правительства осенью 1991 года — подготовки практически полной либерализации цен и внешней торговли с целью немедленного наполнения потребительского рынка товарами, включая продукты питания, — пока не было предложено даже в ревизионистской литературе».^[94] Однако академик Виктор Полтерович аргумент сторонников «шоковой терапии» о том, что к концу 1991 года «отсутствовала возможность реализации градуалистских стратегий» называет неубедительным^[95]. По словам Полтеровича, дефицит на потребительском рынке в значительной мере был вызван ожиданием резкого повышения цен в результате либерализации^[95].

Кандидат экономических наук И. Минервин^[96], описывая дискуссию о темпах реформ, утверждает, что «Большинство специалистов, однако, выступили за более умеренные темпы, эволюционность проведения реформ (в том числе Л. Клейн, Я. Корнаи, М. Голдман, Дж. Стиглиц и многие другие)»^[97].

Гайдар также указывал на то, что переход к рынку в России осложнялся распадом СССР, сопровождавшимся крахом всех институтов советской власти, длительностью периода, при котором отсутствовали рыночные отношения, отсутствием традиции деловых отношений и эффективной системы судопроизводства, наличием гипертрофированного военно-промышленного комплекса и нерентабельных социалистических производств.^[98] Также Гайдар писал, что формирование рынка протекало в ожесточенной борьбе со старой хозяйственной номенклатурой.^[98] Историк А. Безбородов связывает неудачу в борьбе с инфляцией, с сопротивлением «старой» хозяйственной элиты, заинтересованной в бюджетных деньгах и имевшей влияние в Верховном совете.^[53][62] Анализ российских реформ, как цепочки компромиссов между реформаторами и различными группами интересов (номенклатурой, трудовыми коллективами и промышленным лобби) был проведён экономистами Шлейфером и Трейсманом.^[94][99]

Как пишет Е. Ясин, нерентабельность многих социалистических производств в условиях рынка, огромный военно-промышленный комплекс, незавершённость финансовой стабилизации и другие факторы привели к продолжению спада производства и ухудшения уровня жизни.^[82] По мнению Руслана Гринберга, «разочаровывающие итоги системной трансформации» прежде всего обусловлены попытками реализовать неолиберальную стратегию и лишь во вторую очередь — трудными стартовыми условиями.^[100]

[править] Падение объёма инвестиций

В 1992 году произошло падение объёма капитальных вложений на 40 % по отношению к предыдущему году.^[101][102]

Первый министр экономики России Андрей Нечаев пишет, что в 1992 году деньги приходилось выделять не по принципу «куда бы хотелось», а по принципу «куда нельзя не дать». Был принят наиболее жёсткий вариант сокращения капвложений, из которого были вычеркнуты все долгострои, начатые в СССР, и оставлены объекты, необходимость которых была очевидной. В тоже время, как пишет Нечаев, одним из аргументов в пользу такого сокращения было то, что из крупных объектов, в которые инвестировались деньги в последние годы существования СССР, в 1991 году в строй не ввели ни одного. Деньги, по словам Нечаева, по большей части уходили «в песок».^[103]

Гайдар, ссылаясь на доклад Горбачёва от 1986 года, также утверждал, что в социалистической экономике эффективность инвестиций является низкой. В качестве примера малоэффективных, по его мнению, крупномасштабных проектов Гайдар приводил вложения в мелиорацию и сельское хозяйство в СССР.^[104][105]

Профессор экономики Калифорнийского университета Майкл Интрилигейтор относит «истощение инвестиций с вытекающей отсюда эрозией основного капитала» к одному из основных результатов политики Гайдара^[106].

[править] Последствия либерализации внешней торговли

Как указывал академик Виктор Полтерович, либерализация внешней торговли была проведена в 1992 году совместно с либерализацией внутренних цен, однако внутренние цены не приблизились к своим равновесным значениям^[95]. Это привело к крайне негативным последствия для страны:

• Продажа сырьевых ресурсов (нефть, топливо, цветные металлы) в условиях огромной разницы мировых и внутренних цен, низких экспортных тарифов и слабого таможенного контроля стала сверхприбыльной, обеспечивая доходность в десятки тысяч процентов. В результате инвестиции в развитие производства потеряли смысл. Экономические субъекты стали стремиться получить доступ к внешнеторговым операциям. Эти обстоятельства способствовали росту преступности, коррупции, неравенства, повышению внутренних цен и спаду производства^[95].
• Поток относительно дешевых потребительских товаров из-за рубежа привёл к обрушению российской лёгкой промышленности^[95].

Андрей Нечаев писал, что проблема неравновесности внутренних и внешних цен в России учитывалась при разработке тарифов и пошлин на внешнеэкономическую деятельность. Приходилось рассчитывать такие тарифы, чтобы не опустошить внутренний рынок из-за вывоза сырья и в тоже время дать возможность преодолеть дефицит товаров, создать конкуренцию на внутреннем рынке и наполнить бюджет. По его словам «в целом наши товаропроизводители тогда особых нареканий на установленные импортные тарифы не высказывали».^[44] В тоже время полная либерализация импорта была связана с необходимостью преодоления товарного дефицита.^[107]

В коллективном труде ИЭПП «Экономика переходного периода» под редакцией Гайдара в качестве последствий либерализации внешней торговли называются^[108]:

• Создание конкурентной среды на сверхмонополизированном внутреннем рынке.
• Компенсация резкого спада производства в российской промышленности.

Также указывается, что правительством были приняты вынужденные меры для сдерживания экспорта энергоносителей, чтобы не создать их дефицит на внутреннем рынке, где цены на них не были либерализованы. В целом экспорт нефти и газового конденсата в 1992 году сократился на 19 %.^[108]

[править] Рост преступности и коррупции

Академик В. Полтерович утверждал, что на российские реформы, вызвавшие «полное обесценение сбережений в 1992 г., резкое падение жизненного уровня, невыплаты заработной платы, фактическое разорение большинства предприятий несырьевого сектора на начальном этапе» население «ответило взрывной интенсификацией неуправляемых перераспределительных процессов — ростом теневой экономики, коррупции, преступности».^[95]. По его словам, «правительство даже не пыталось найти адекватные меры, чтобы сдержать эти процессы»^[95]. Полтерович также пишет, что рост преступности, в частности, был вызван недостаточной компенсацией ущерба от реформ проигравшим группам экономических агентов^[109]. В противовес российским реформам Полтерович указывает на успешный опыт преобразований в Восточной Европе^[109].

Анализируя итоги реформ, социолог Ренальд Симонян приходит к выводу, что правительство Гайдара «простимулировало создание коррумпированного государства»^[25]. Гайдар, поднимая тему коррупции, писал, что «размах номенклатурного разворовывания в 1990–1991 годах намного превосходил всё, что мы имели на этой ниве в 1992–1994 годах.^[110]

[править] Последствия для оборонно-промышленного комплекса

В 1992 году объём закупок вооружения и военной техники были сокращены на 67 %^[111].

Министр экономики в правительстве Гайдара Андрей Нечаев рассказывал, что старался сохранить затраты на НИОКР в оборонной сфере и создал систему конверсионных кредитов по льготным ставкам для производств ВПК, но финансирование оборонной промышленности пришлось сокращать. Нечаев описывал свой опыт посещения одного из военных производств — завода «Омсктрансмаш», директор которого требовал финансирование: «я увидел сюрреалистическое зрелище: просека в тайге, и сколько хватает глаз — стоят припорошенные снегом танки, и ряды их уходят вдаль куда-то. Сколько их там было? Тысячи, десятки тысяч. <…> Я не выдержал и закричал: „Подлец, ведь тебя же судить и расстреливать надо. Танков стоит на три больших войны, а он еще денег просит у нищей страны, чтоб клепать их дальше“». Финансирование выделено не было. Нечаев признаёт: «Понятно, что это была для завода катастрофа».^[112] Нечаев пишет, что правительство старалось сохранить технологию производства уникальных вооружений, помогало военным предприятиям выйти на внешний рынок и запускало программы конверсии лишних военных мощностей.^[75]

Президент Лиги содействия оборонным предприятиям (представлявшей ОКБ Сухого, НПО «Союз», ЦАГИ, НПО «Антей») Алексей Шулунов писал, что с 1992 года был разрушен порядок финансирования и проведения оборонных НИОКР^[113]. Это привело к деградации и распаду научных коллективов, из которых уходили молодые перспективные кадры. Подобные действия реформаторов в сфере ВПК Шулунов считает как минимум «крупнейшей ошибкой», если не чем-то другим^[113]. Доктор экономических наук Евгений Борисов охарактеризовал влияние реформ на ВПК как разрушительное: «Начало коренных экономических преобразований было ознаменовано „обвальным“ разрушением оборонно-промышленного комплекса»^[114].

Сотрудник министерства экономики в 1992 году, министр экономики в 1997—1998 гг. Яков Уринсон рассказывал, что несмотря на недостаток финансовых средств, взаимодействуя с руководителями ОПК «всё же удалось сохранить и даже укрепить потенциал ключевых предприятий ОПK», сформировать адекватную новым условиям методику мобилизационного планирования, систему согласования и утверждения оборонного заказа. По словам Уринсона был создан новый подход к развитию ОПК в рыночных условиях, использующий «предельно возможный из макроэкономических соображений уровень военных расходов» в процентах от ВВП, при увеличении доли расходов на НИОКР.^[12]

Генеральный директор ОАО «„Корпорация“ Радиокомплекс» Владислав Фадеев характеризует действия правительства как некомпетентные, отмечая, что по ВПК «первый удар был нанесен в 1992 году с приходом Гайдара»^[115]. Критикуя действия правительства Гайдара в оборонной сфере член Совета по внешней и оборонной политике Виталий Шлыков, называет следующие ошибки: сохранение неоправданно высокого уровня военного производства и оборонного заказа; отсутствие реструктуризации и перевода в резерв оборонных предприятий, сокращение покупательного спроса на потребительские товары и производственное оборудование. Решающим препятствием для демилитаризации экономики Шлыков считает снятие ограничение на импорт потребительских товаров. При этом именно ВПК, по мнению Шлыкова, надо было подвергнуть «шоковой терапии».^[116] О деструктивном влиянии реформ Гайдара говорил председатель Комитета Госдумы по экономической политике Юрий Маслюков^[117].

[править] Продолжение падения уровня жизни

Продолжившиеся в 1992 году снижение уровня жизни и рост бедности начались за несколько лет до формирования правительства реформаторов.^[118] Средние реальные доходы населения в 1992 году сократились почти в два раза по сравнению с уровнем 1991 года,^[119] у трети населения (42,6 млн человек^[118]) доходы опустились ниже прожиточного минимума.^[33] Как пишет директор ИСЭПН РАН Н. М. Римашевская, снижение в 2—3 раза текущих доходов населения и «экспроприация их сбережений» стало нарушением прав граждан на приемлемые условия существования^[120]:186. Но денежные доходы населения в 1991 году не обеспечивались товарами на полках магазинов.^[2][15] По данным, которые приводит Гайдар со ссылкой на архивный документ, товарные запасы в стабильных ценах на сентябрь 1991 года составляли 14 копеек на 1 рубль денежных средств населения, а прирост номинальных доходов к уровню 1990 года в 1991 году оценочно составил 517 %.^[121][122]

В статье социолога Валентины Сычёвой говорилось, что после гайдаровской либерализации цен «бедность стала самой болезненной проблемой населения», а в течение 1992 года и в начале 1993 года «практически во всех сферах жизнеобеспечения населения произошли резкие изменения в худшую сторону»^[118]. Опрос ВЦИОМ в сентябре 1992 года о материальном состоянии семьи показал, что 54 % россиян «еле сводили концы с концами», 31 % — «жили более или менее прилично», 9 % «жили за гранью бедности» и лишь 4 % не испытывали затруднений^[118]. Опрос Института социологии РАН в декабре 1992 года 38,2 % опрошенных за полгода (с мая 1992 года) стали жить «гораздо хуже», 27,4 % — «немного хуже», у 20,7 % жизнь «осталась такой же», у 8,6 % — «немного лучше», у 2,3 % — «гораздо лучше»^[118]. Опрошенные сравнивали жизнь с маем 1992 года, когда были получены ещё более худшие результаты в сравнении с началом года.^[118]

Согласно государственному докладу «О состоянии здоровья населения РФ в 1992 году», в 1992 году произошло существенное ухудшение качества питания, при этом, сравнивая ситуацию с 1987 годом, «Отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания, уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, неизбежно сказывающегося на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей».^[123] Согласно данным издания «Веста, статистика. 1993» в 1992 году (по сравнению с 1991 годом) потребление мяса и мясопродуктов сократилось на 14 %, молочной продукции — на 15 %, рыбы и рыбопродуктов — на 20 %, сахара и кондитерских изделий — на 13 %. Но увеличилось потребление хлеба и хлебопродуктов — на 4%, картофеля — на 6%.^[118] Согласно данным Госкомстата калорийность дневного рациона в 1992 году снизилась всего на 3,5 % с 2526,88 килокалорий до 2438,17.^[124] Как отмечает политик Владимир Милов «2438 килокалории в сутки в среднем на одного россиянина — это уровень, например, 2003-2004 гг».^[125] Социолог Сергей Кара-Мурза писал: «Уже в 1992 г. произошло резкое и глубокое ухудшение питания большинства населения»,^[123] а директор Института проблем рынка РАН Николай Петраков — что «именно при Гайдаре как раз и появились голодные люди»^[20]. По данным Госкомстата ухудшение уровня жизни и питания началось до 1992 года. В 1991 году сократилась реализация основных продуктов питания: мясо и птица — на 21 %, молоко — на 13 %, масло животное — 18 %, масло растительное — 17 %, сахар — 20 %, картофель — 17 %, овощи — 22 %.^[126]

Согласно докладу «О состоянии здоровья населения РФ в 1992 году», за 1992 год численность безработных увеличилась почти в 10 раз, составив к началу следующего года 577 тыс. человек.^[127] Д.э.н., профессор Валентин Кудров в учебнике «Мировая экономика» пишет, что в 1991 году уже существовала скрытая безработица, достигавшая 35 % трудоспособного населения.^[128]

[править] Инфляция и дефицит бюджета

По утверждению экономиста Андрея Илларионова, после прихода Гайдара в правительство российские государственные расходы увеличились до 71 % ВВП в 1992 году, в то же время государственные доходы упали до 39 % ВВП.^[129] В результате образовался бюджетный дефицит в 32 % ВВП, как писал Илларионов, «немыслимый для государственных финансов мирного времени». Инфляционная волна, созданная, по мнению Илларионова, усилиями Гайдара, в конечном счёте привела к отставке Гайдара и его правительства.^[129] В статье сотрудников ИЭП им. Гайдара Л. Лопатникова, В. Назарова и С. Синельникова-Мурылева указывается, что приведённые Илларионовым данные за 1992 год рассчитаны по иной методике, чем данные за 1991 год, и содержат расходы, которые не учитывались в расчетах Госкомстата в 1991 году, так что никакого повышения государственных расходов при Гайдаре не произошло. Сопоставляя данные полученные по различным методикам «маститый экономист совершил элементарную ошибку» — указывают авторы статьи. Если рассчитывать государственные расходы 1992 года по методологии Госкомстата СССР, то они составили бы всего 33 % ВВП, то есть произошло понижение на 22 процентных пункта. Приведённая Илларионовым цифра бюджетного дефицита, по мнению авторов статьи, существенно преувеличена из-за преувеличения значения бюджетных расходов. Анализируя помесячную динамику расходов в 1992 году экономисты приходят к выводу, что значительный вклад в расходы (27 %) был осуществлён в декабре 1992 года уже после отставки Гайдара и не связан с его деятельностью. Подводя итог анализу данных Илларионова, авторы статьи пишут, что «там, где одни видят приговор, основанный на каких-то цифрах, пусть даже фальсифицированных, другие видят повод для дискуссии о сложностях переходного периода в России».^[67]

Согласно докладу сотрудников Всемирного банка, государственные расходы 1992 года составляли 69,1 % ВВП.^[130] Согласно расчетам ИЭПП, по итогам 1992 года государственные расходы вместе с бюджетными ссудами (за вычетом их погашения) оказались равными 65,1 % ВВП, в то же время государственные доходы составляли 40 % ВВП^[63], из которых 25 % (10 % ВВП) составляли доходы внебюджетных фондов, дефицит федерального бюджета составил в 1992 году 29,4 % ВВП, этот же показатель без учёта субсидий импортёрам (прежде всего продовольствия), в основном профинансированных за счёт внешних кредитов, составил 18,9 % ВВП.^[63]

Инфляция по итогам года в 1992 году составила 2609%.^[46] В результате гиперинфляции денежные вклады населения в Сбербанке, составлявшие более 100 млрд рублей, обесценились, что было воспринято как прямой грабёж со стороны государства.^[33] Инфляция также ударила по оборотным средствам предприятий, вследствие чего возникла проблема неплатежей, ставшая многолетней.^[33]

[править] Остановка процессов дезинтеграции России

В 1990-1991 годах, пользуясь слабостью федерального центра и ситуацией распада СССР некоторые регионы России подняли вопрос о разграничений полномочий с федеральным центром и даже о своём суверенитете. В некоторых регионах вводились ограничения на вывоз товаров и продовольствия, региональные валюты и создавались местные политические партии.^[131][132] Как рассказывал министр экономики в правительстве Гайдара Андрей Нечаев одной из наиболее сложных проблем был вопрос о разграничении полномочий с Татарстаном, руководство которого использовало вопрос о своём суверенитете для давления на центр, в том числе угрожая выходом из состава России. В результате тяжёлых переговоров правительства с руководством республики проблему удалось свести к новому распределению доходов от татарской нефти и расходов внутри республики. Если бы этот компромисс не был бы найден, Татарстан мог бы создать опасный прецедент.^[37][76] Как пишет Нечаев^[76]:

Угроза распада России или превращения ее в конфедерацию со слабым, аморфным центром была вполне реальной. Ее предотвращение я считаю одной из главных заслуг первого российского правительства.

Ещё более сложная политическая проблема сложилась с Чеченской республикой, однако, по словам Нечаева «экономический блок правительства был отстранен от чеченских дел», — заключить компромисс по татарскому образцу не удалось.

Переговоры о разграничении доходов шли и с другими регионами. В частности многие регионы требовали перехода на одноканальную систему сбора налогов — когда федеральному центру выплачивалась бы только определённая сумма, а все налоги оставались в местных бюджетах. Правительству удалось пресечь попытки введения одноканальной системы. По словам Нечаева она бы «ставила под сомнение федеративное устройство страны. Федеральный центр как бы переходил на положение иждивенца республик и областей».^[37][76]

Как полагает Андрей Илларионов, утверждение о том, что Гайдар «спас» страну от «распада» является очередным мифом, создаваемым его друзьями (особенно Чубайсом)^[133]. Абел Аганбегян, описывая тенденции децентрализации России к моменту начала экономических реформ, резюмирует: «дело шло к распаду России». По мнению академика, именно распространение рыночных отношений, включивших спрос на деньги в регионах, переломило ситуацию и предотвратило угрозу распада страны.^[28]

[править] Экономический рост

По мнению Олега Гаврилишина и Егора Гайдара, в завершающей стадии перехода от плановой экономики к рыночной начинается восстановительный рост экономики. На этом этапе потребности рыночного сектора оказываются равны или больше, чем трудовые, производственные и другие ресурсы освободившиеся из планового сектора (нерентабельных предприятий).^[134][135] Гайдар писал, что этот механизм роста действовал в России до 2003 года, после чего рост приобрёл инвестиционный характер.^[136]

Как отмечал экономист Гарвардского университета Маршалл Голдман, противопоставляя Россию странам Восточной Европы, экономический рост в европейских странах начался уже через два-три года после начала реформ^[137]. В России же, по утверждению Голдмана, ВВП неуклонно падал вплоть до 1999 года и снизился за это время на 40-50 %^[137]. В целом же реальный ВВП России восстановился до уровня начала 1990-х только во второй половине 2000-х годов^[138]. Владимир Мау пишет, что во всех реформировавшихся странах «рост начинается в течение года после стабилизации». Россия не была исключением, хотя бюджетная стабилизация произошла здесь позднее чем прогнозировалось.^[139] Академик РАН Абел Аганбегян пишет, что если бы правительство Гайдара не было отправлено в отставку в 1992 году и сохранило курс на борьбу с инфляцией, то Россия смогла бы оказаться в числе передовых стран по выходу из трансформационного кризиса. Причины затянувшегося спада академик видит в действиях следующих правительств России, проводивших мягкую бюджетную политику.^[28]

Как пишет Гайдар, существуют различные точки зрения относительно факторов начавшегося в конце 1990-х роста: приход к власти Владимира Путина и политическая стабилизация, рост цен на нефть и обесценение рубля^[135]. Однако Гайдар обращает внимание на то, что через несколько лет после начала перехода к рынку, рост экономики появился во всех странах Восточной Европы и постсоветского пространства. В России экономический рост начался в 1997 году, был прерван кризисом 1998 года и продолжился в 1999 году. Как указывал Е. Гайдар, это говорит о том, что на первоначальном этапе экономический рост носит общую восстановительную природу и является органическим следствием проводившихся реформ.^[135][136]

Евгений Ясин писал, что возобновлению экономического роста в 1998 году «кроме девальвации рубля способствовали реформы Гайдара, пробудившие российский бизнес, создавшие рыночную экономику и придавшие ей энергию развития».^[140] Также мнения о связи роста экономики и рыночных реформ 90-х придерживается шведский экономист, бывший советник правительства России^[141] Андерс Аслунд.^[142]

Экономист Станислав Меньшиков, проводя анализ факторов экономического роста, отмечает: «Утверждать, что за экономический рост последних лет надо кланяться и благодарить Гайдара, который, якобы, дорожку проторил, это, мягко говоря, весьма вольное обращение с фактами»^[143]. В тоже время Меньшиков, ссылаясь на доклад Всемирного банка, говорит о тех же факторах роста экономики в 1999-2002 гг., что и Гайдар в описании восстановительного роста: дозагрузка простаивавших мощностей и задействование избытка дешёвой рабочей силы.^[143]

[править] См. также

• Экономические реформы в России (1990-е годы)
• Либерализация цен в России
• Шоковая терапия (экономика)

[править] Библиография

1. Гайдар Е. Т. Власть и собственность. — СПб. Норма, 2009. ISBN 978-5-87857-155-5
2. Гайдар Е. Т. Дни поражений и побед. — М.: Вагриус, 1997. ISBN 5-7027-0497-5
3. Гайдар Е. Т. Долгое время. Россия в мире. Очерки экономической истории. — М.: Дело, 2005. ISBN 5-7749-0389-3
4. Лопатников Л. И. Перевал. К 15-летию рыночных реформ в России. — М.-СПБ.: Норма, 2006. ISBN 5-87857-114-5
5. Нечаев А. Россия на переломе. — М.: Астрель, 2010. ISBN 978-5-9648-0318-8
6. Герасимов Г. И. История современной России: поиск и обретение свободы (1985–2008). — М. Европа, 2008. ISBN 978-5-903464-04-3
7. Глазьев С. Ю., Кара-Мурза С. Г., Батчиков С. А. Белая книга. Экономические реформы в России 1991 — 2001 гг. — М. Эксмо, 2003. ISBN 5-699-01367-9
8. Мороз О. Так кто же расстрелял парламент? — М. Русь-Олимп, 2007. ISBN 978-5-9648-0169-6
9. Стародубровская И.В., Мау В.А. Великие революции от Кромвеля до Путина. — 2-е изд.. — М.: Вагриус, 2004. ISBN 5-475-00007-7
10. А. Безбородов, Н. Елисеева, В. Шестаков Перестройка и крах СССР. 1985–1993. СПб. Норма, 2010. ISBN 978-5-87857-162-3
11. Травин Д.Я. Очерки новейшей истории России. Книга первая: 1985–1999. СПб. Норма, 2010. ISBN 978-5-87857-160-9
12. Ясин Е. Г. Российская экономика: истоки и панорама рыночных реформ. Курс лекций. — М.: ГУ ВШЭ, 2002. ISBN 5-7598-0107
13. Экономика переходного периода. Очерки экономической политики посткоммунистической России 1991–1997 под ред. Е. Гайдара — М.: 1998.

[править] Примечания

After the dissolution of the Soviet Union in 1991 and the end of its centrally-planned economy, the Russian Federation succeeded it under president Boris Yeltsin. The Russian government used policies of shock therapy to liberalize the economy as part of the transition to a market economy, causing a sustained economic recession. GDP per capita levels returned to their 1991 levels by the mid-2000s. The economy of Russia is much more stable today than in the early 1990s, but inflation still remains an issue. Historically and currently, the Russian economy has differed sharply from major developed economies because of its weak legal system, underdevelopment of modern economic activities, technological backwardness, and lower living standards.^[1]

Historical background[edit]

For about 69 years, the Russian economy and that of the rest of the Soviet Union operated on the basis of a centrally planned economy, with a state control over virtually all means of production and over investment, production, and consumption decisions throughout the economy. Economic policy was made according to directives from the Communist Party, which controlled all aspects of economic activity. Since the collapse of Communism in the early 1990s, Russia has experienced difficulties in making the transition from a centrally planned economy to a market based economy.

Much of the structure of the Soviet economy that operated until 1987 originated under the leadership of Joseph Stalin, with only incidental modifications made between 1953 and 1987. Five-year plan and annual plans were the chief mechanisms the Soviet government used to translate economic policies into programs. According to those policies, the State Planning Committee (Gosudarstvennyy planovyy komitet—Gosplan) formulated countrywide output targets for stipulated planning periods. Regional planning bodies then refined these targets for economic units such as state industrial enterprises and state farms (sovkhozy; sing., sovkhoz) and collective farms (kolkhozy; sing., kolkhoz), each of which had its own specific output plan. Central planning operated on the assumption that if each unit met or exceeded its plan, then demand and supply would balance.

The government’s role was to ensure that the plans were fulfilled. Responsibility for production flowed from the top down. At the national level, some seventy government ministries and state committees, each responsible for a production sector or subsector, supervised the economic production activities of units within their areas of responsibility. Regional ministerial bodies reported to the national-level ministries and controlled economic units in their respective geographical areas.
The plans incorporated output targets for raw materials and intermediate goods as well as final goods and services. In theory, but not in practice, the central planning system ensured a balance among the sectors throughout the economy. Under central planning, the state performed the allocation functions that prices perform in a market system. In the Soviet economy, prices were an accounting mechanism only. The government established prices for all goods and services based on the role of the product in the plan and on other noneconomic criteria. This pricing system produced anomalies. For example, the price of bread, a traditional staple of the Russian diet, was below the cost of the wheat used to produce it. In some cases, farmers fed their livestock bread rather than grain because bread cost less. In another example, rental fees for apartments were set very low to achieve social equity, yet housing was in extremely short supply. Soviet industries obtained raw materials such as oil, natural gas, and coal at prices below world market levels, encouraging waste.

The central planning system allowed Soviet leaders to marshal resources quickly in times of crisis, such as the Nazi invasion, and to reindustrialize the country during the postwar period. The rapid development of its defence and industrial base after the war permitted the Soviet Union to become a superpower.

The attempts and failures of reformers during the era of perestroika (restructuring) in the regime of Mikhail Gorbachev (1985–91) attested to the complexity of the challenge.

Transition to market economy[edit]

After 1991, under the leadership of Boris Yeltsin, the country made a significant turn toward developing a market economy by implanting basic tenets such as market-determined prices. Two fundamental and interdependent goals — macroeconomic stabilization and economic restructuring — the transition from central planning to a market-based economy. The former entailed implementing fiscal and monetary policies that promote economic growth in an environment of stable prices and exchange rates. The latter required establishing the commercial, and institutional entities — banks, private property, and commercial legal codes— that permit the economy to operate efficiently. Opening domestic markets to foreign trade and investment, thus linking the economy with the rest of the world, was an important aid in reaching these goals. The Gorbachev regime failed to address these fundamental goals. At the time of the Soviet Union’s demise, the Yeltsin government of the Russian Republic had begun to attack the problems of macroeconomic stabilization and economic restructuring. By mid-1996, the results were mixed.

Since collapse of the Soviet Union in 1991, Russia has tried to develop a market economy and achieve consistent economic growth. In October 1991, Yeltsin announced that Russia would proceed with radical, market-oriented reform along the lines of «shock therapy», as recommended by the United States and IMF.^[2] Hyperinflation resulted from the removal of Soviet price controls and the central bank’s policy in the early 1990s. Jeffrey Sachs, an economist who advised the Russian government on the reforms, said that the shock therapy reforms failed in Russia (after having succeeded in Poland two years ago) due to loose monetary policy by the central bank and the lack of financial support of the transition by the West. He explains the latter by the US government viewing Poland as an ally and Russia as an antagonist.^[3]

Assuming the role as the continuing legal personality of the Soviet Union, Russia took up the responsibility for settling the USSR’s external debts, even though its population made up just half of the population of the USSR at the time of its dissolution.^[4]

The Russian GDP contracted an estimated 40% between 1991 and 1998, despite the country’s wealth of natural resources, its well-educated population, and its diverse – although increasingly dilapidated – industrial base.^[5] Some economists said that this figure may be misleading, since much of the Soviet Union’s GDP was military spending and the production of goods for which there was little demand. The discontinuation of much of that wasteful spending created the false impression of larger than actual economic contraction.^[6]

Critical elements such as privatization of state enterprises and extensive foreign investment were rushed into place in the first few years of the post-Soviet period. But other fundamental parts of the economic infrastructure, such as commercial banking and authoritative, comprehensive commercial laws, were absent or only partly in place by 1996. Although by the mid-1990s a return to Soviet-era central planning seemed unlikely, the configuration of the post-transition economy remained unpredictable.

Monetary and fiscal policies[edit]

In January 1992, the government clamped down on money and credit creation at the same time that it lifted price controls. However, beginning in February, the Central Bank, headed by Viktor Gerashchenko, loosened the reins on the money supply. In the second and third quarters of 1992, the money supply had increased at especially sharp rates of 34% and 30%, respectively. By the end of 1992, the Russian money supply had increased by eighteen times. This led directly to high inflation and to a deterioration in the exchange rate of the ruble.

The sharp increase in the money supply was influenced by large foreign currency deposits that state-run enterprises and individuals had built up, and by the depreciation of the ruble. Enterprises drew on these deposits to pay wages and other expenses after the Government had tightened restrictions on monetary emissions. Commercial banks monetized enterprise debts by drawing down accounts in foreign banks and drawing on privileged access to accounts in the Central Bank.

Inflation[edit]

In 1992, the first year of economic reform, retail prices in Russia increased by 2,520%. A major cause of the increase was the deregulation of most of the prices in January 1992, a step that prompted an average price increase of 245% in that month alone. By 1993 the annual rate had declined to 240%, still a very high figure. In 1994 the inflation rate had improved to 224%.^{[citation needed]}

Trends in annual inflation rates mask variations in monthly rates, however. In 1994, for example, the government managed to reduce monthly rates from 21% in January to 4% in August, but rates climbed once again, to 16.4% by December and 18% by January 1995. Instability in Russian monetary policy caused the variations. After tightening the flow of money early in 1994, the Government loosened its restrictions in response to demands for credits by agriculture, industries in the Far North, and some favored large enterprises. In 1995 the pattern was avoided more successfully by maintaining the tight monetary policy adopted early in the year and by passing a relatively stringent budget. Thus, the monthly inflation rate held virtually steady below 5% in the last quarter of the year. For the first half of 1996, the inflation rate was 16.5%. However, experts noted that control of inflation was aided substantially by the failure to pay wages to workers in state enterprises, a policy that kept prices low by depressing demand.^{[citation needed] [7]}

An important symptom of Russian macroeconomic instability has been severe fluctuations in the exchange rate of the ruble. From July 1992, when the ruble first could be legally exchanged for United States dollars, to October 1995, the rate of exchange between the ruble and the dollar declined from 144 rubles per US$1 to around 5,000 per US$1. Prior to July 1992, the ruble’s rate was set artificially at a highly overvalued level. But rapid changes in the nominal rate (the rate that does not account for inflation) reflected the overall macroeconomic instability. The most drastic example of such fluctuation was the Black Tuesday (1994) 27% reduction in the ruble’s value.^{[citation needed]}

In July 1995, the Central Bank announced its intention to maintain the ruble within a band of 4,300 to 4,900 per US$1 through October 1995, but it later extended the period to June 1996. The announcement reflected strengthened fiscal and monetary policies and the buildup of reserves with which the government could defend the ruble. By the end of October 1995, the ruble had stabilized and actually appreciated in inflation-adjusted terms. It remained stable during the first half of 1996. In May 1996, a «crawling band» exchange rate was introduced to allow the ruble to depreciate gradually through the end of 1996, beginning between 5,000 and 5,600 per US$1 and ending between 5,500 and 6,100.^{[citation needed]}

Another sign of currency stabilization was the announcement that effective June 1996, the ruble would become fully convertible on a current-account basis. This meant that Russian citizens and foreigners would be able to convert rubles to other currencies for trade transactions.^{[citation needed]}

Privatization[edit]

In the Soviet era, all enterprises belonged to the state and were supposed to be equally owned among all citizens. Privatization transferred much of this wealth into the hands of a few, making them immensely rich. Stocks of the state-owned enterprises were issued, and these new publicly traded companies were quickly handed to the members of Nomenklatura or known criminal bosses. For example, the director of a factory during the Soviet regime would often become the owner of the same enterprise. During the same period, violent criminal groups often took over state enterprises, clearing the way by assassinations or extortion. Corruption of government officials became an everyday rule of life. Under the government’s cover, outrageous financial manipulations were performed that enriched the narrow group of individuals at key positions of the business and government mafia. Many took billions in cash and assets outside of the country in an enormous capital flight.^[8]

The largest state enterprises were controversially privatized by President Boris Yeltsin to insiders^[9] for far less than they were worth.^[2] Many Russians consider these infamous «oligarchs» to be thieves.^[10] Through their immense wealth, the oligarchs wielded significant political influence.

1991–1992[edit]

Government efforts to take over the credit expansion also proved ephemeral in the early years of the transition. Domestic credit increased about nine times between the end of 1991 and 1992. The credit expansion was caused in part by the buildup of enterprise arrears and the RCB’s subsequent financing of those arrears. The Government restricted financing to state enterprises after it lifted controls on prices in January 1992, but enterprises faced cash shortages because the decontrol of prices cut demand for their products. Instead of curtailing production, most firms chose to build up inventories. To support continued production under these circumstances, enterprises relied on loans from other enterprises. By mid-1992, when the amount of unpaid interenterprise loans had reached 3.2 trillion rubles (about US$20 billion), the government froze interenterprise debts. Shortly thereafter, the government provided 181 billion rubles (about US$1.1 billion) in credits to enterprises that were still holding debt.^{[citation needed]}

The government also failed to constrain its own expenditures in this period, partially under the influence of the post-Soviet Supreme Soviet of Russia, which encouraged the Soviet-style financing of favored industries. By the end of 1992, the Russian budget deficit was 20% of GDP, much higher than the 5% projected under the economic program and stipulated under the International Monetary Fund (IMF) conditions for international funding. This budget deficit was financed largely by expanding the money supply. These monetary and fiscal policies were a factor along with price liberalization in an inflation rate of over 2,000% in 1992.^{[citation needed]}

In late 1992, deteriorating economic conditions and a sharp conflict with the parliament led Yeltsin to dismiss neoliberal reform advocate Yegor Gaidar as prime minister. Gaidar’s successor was Viktor Chernomyrdin, a former head of the State Natural Gas Company (Gazprom).^[11][12]

1993[edit]

Chernomyrdin formed a new government with Boris Fedorov, an economic reformer, as deputy prime minister and finance minister. Fedorov considered macroeconomic stabilization a primary goal of Russian economic policy. In January 1993, Fedorov announced a so-called anticrisis program to control inflation through tight monetary and fiscal policies. Under the program, the government would control money and credit emissions by requiring the RCB to increase interest rates on credits by issuing government bonds, by partially financing budget deficits, and by starting to close inefficient state enterprises. Budget deficits were to be brought under control by limiting wage increases for state enterprises, by establishing quarterly budget deficit targets, and by providing a more efficient social safety net for the unemployed and pensioners.^{[citation needed]}

The printing of money and domestic credit expansion moderated somewhat in 1993. In a public confrontation with the parliament, Yeltsin won a referendum on his economic reform policies that may have given the reformers some political clout to curb state expenditures. In May 1993, the Ministry of Finance and the Central Bank agreed to macroeconomic measures, such as reducing subsidies and increasing revenues, to stabilize the economy. The Central Bank was to raise the discount lending rate to reflect inflation. Based on positive early results from this policy, the IMF extended the first payment of US$1.5 billion to Russia from a special Systemic Transformation Facility (STF) the following July.^{[citation needed]}

Fedorov’s anticrisis program and the Government’s accord with the Central Bank had some effect. In the first three quarters of 1993, the Central Bank held money expansion to a monthly rate of 19%. It also substantially moderated the expansion of credits during that period. The 1993 annual inflation rate was around 1,000%, a sharp improvement over 1992, but still very high. The improvement figures were exaggerated, however, because state expenditures had been delayed from the last quarter of 1993 to the first quarter of 1994. State enterprise arrears, for example, had built up in 1993 to about 15 trillion rubles (about US$13 billion, according to the mid-1993 exchange rate).^{[citation needed]}

1994[edit]

In June 1994, Chernomyrdin presented a set of moderate reforms calculated to accommodate the more conservative elements of the Government and parliament while placating reformers and Western creditors. The prime minister pledged to move ahead with restructuring the economy and pursuing fiscal and monetary policies conducive to macroeconomic stabilization. But stabilization was undermined by the Central Bank, which issued credits to enterprises at subsidized rates, and by strong pressure from industrial and agricultural lobbies seeking additional credits.^{[citation needed]}

By October 1994, inflation, which had been reduced by tighter fiscal and monetary policies early in 1994, began to soar once again to dangerous levels. On 11 October, a day that became known as Black Tuesday, the value of the ruble on interbank exchange markets plunged by 27%. Although experts presented a number of theories to explain the drop, including the existence of a conspiracy, the loosening of credit and monetary controls clearly was a significant cause of declining confidence in the Russian economy and its currency.^{[citation needed]}

In late 1994, Yeltsin reasserted his commitment to macroeconomic stabilization by firing Viktor Gerashchenko, head of the Central Bank, and nominating Tatyana Paramonova as his replacement. Although reformers in the Russian government and the IMF and other Western supporters greeted the appointment with skepticism, Paramonova was able to implement a tight monetary policy that ended cheap credits and restrained interest rates (although the money supply fluctuated in 1995). Furthermore, the parliament passed restrictions on the use of monetary policy to finance the state debt, and the Ministry of Finance began to issue government bonds at market rates to finance the deficits.^{[citation needed]}

According to official Russian data, in 1994 the national gross domestic product (GDP) was 604 trillion rubles (about US$207 billion according to the 1994 exchange rate), or about 4% of the United States GDP for that year. But this figure underestimates the size of the Russian economy. Adjusted by a purchasing-power parity formula to account for the lower cost of living in Russia, the 1994 Russian GDP was about US$678 billion, making the Russian economy approximately 10% of the United States economy. In 1994 the adjusted Russian GDP was US$4,573 per capita, approximately 19% of that of the United States.

1995[edit]

During most of 1995, the government maintained its commitment to tight fiscal constraints, and budget deficits remained within prescribed parameters. However, in 1995 pressures mounted to increase government spending to alleviate wage arrearages, which were becoming a chronic problem within state enterprises, and to improve the increasingly tattered social safety net. In fact, in 1995 and 1996 the state’s failure to pay many such obligations (as well as the wages of most state workers) was a major factor in keeping Russia’s budget deficit at a moderate level. Conditions changed by the second half of 1995. The members of the State Duma (beginning in 1994, the lower house of the Federal Assembly, Russia’s parliament) faced elections in December, and Yeltsin faced dim prospects in his 1996 presidential reelection bid. Therefore, political conditions caused both Duma deputies and the president to make promises to increase spending.^{[citation needed]}

In addition, late in 1995 Yeltsin dismissed Anatoly Chubais, one of the last economic reform advocates remaining in a top Government position, as deputy prime minister in charge of economic policy. In place of Chubais, Yeltsin named Vladimir Kadannikov, a former automobile plant manager whose views were antireform. This move raised concerns in Russia and the West about Yeltsin’s commitment to economic reform. Another casualty of the political atmosphere was RCB chairman Paramonova, whose nomination had remained a source of controversy between the State Duma and the Government. In November 1995, Yeltsin was forced to replace her with Sergey Dubinin, a Chernomyrdin protégé who continued the tight-money policy that Paramonova had established.^{[citation needed]}

1996[edit]

As of mid-1996, four and one-half years after the launching of Russia’s post-Soviet economic reform, experts found the results promising but mixed. The Russian economy has passed through a long and wrenching depression. Official Russian economic statistics indicate that from 1990 to the end of 1995, Russian GDP declined by roughly 50%, far greater than the decline that the United States experienced during the Great Depression.^{[citation needed]} (However, alternative estimates by Western neoliberal pro-disregulation analysts described a much less severe decline, taking into account the upward bias of Soviet-era economic data and the downward bias of post-Soviet data. E.g. IMF estimates: [1]) Much of the decline in production has occurred in the military–industrial complex and other heavy industries that benefited most from the economic priorities of Soviet planners but have much less robust demand in a free market.

But other major sectors such as agriculture, energy, and light industry also suffered from the transition. To enable these sectors to function in a market system, inefficient enterprises had to be closed and workers laid off, with resulting declines in output and consumption. Analysts had expected that Russia’s GDP would begin to rise in 1996, but data for the first six months of the year showed a continuing decline, and some Russian experts predicted a new phase of economic crisis in the second half of the year.

The pain of the restructuring has been assuaged somewhat by the emergence of a new private sector. Western experts believe that Russian data overstate the dimensions of Russia’s economic collapse by failing to reflect a large portion of the country’s private-sector activity. The Russian services sector, especially retail sales, is playing an increasingly vital role in the economy, accounting for nearly half of GDP in 1995. The services sector’s activities have not been adequately measured. Data on sector performance are skewed by the underreporting or nonreporting of output that Russia’s tax laws encourage. According to Western analysts, by the end of 1995 more than half of GDP and more than 60% of the labor force were based in the private sector.

An important but unconventional service in Russia’s economy is «shuttle trading» — the transport and sale of consumer goods by individual entrepreneurs, of whom 5 to 10 million were estimated to be active in 1996. Traders buy goods in foreign countries such as China, Turkey, and the United Arab Emirates and in Russian cities, then sell them on the domestic market where demand is highest. Yevgeniy Yasin, minister of economics, estimated that in 1995 some US$11 billion worth of goods entered Russia in this way. Shuttle traders have been vital in maintaining the standard of living of Russians who cannot afford consumer goods on the conventional market. However, domestic industries such as textiles suffer from this infusion of competing merchandise, whose movement is unmonitored, untaxed, and often mafia-controlled.

The geographical distribution of Russia’s wealth has been skewed at least as severely as it was in Soviet times. By the mid-1990s, economic power was being concentrated in Moscow at an even faster rate than the federal government was losing political power in the rest of the country. In Moscow an economic oligarchy, composed of politicians, banks, businesspeople, security forces, and city agencies, controlled a huge percentage of Russia’s financial assets under the rule of Moscow’s energetic and popular mayor, Yuriy Luzhkov. Unfortunately, organized crime also has played a strong role in the growth of the city. Opposed by a weak police force, Moscow’s rate of protection rackets, contract murders, kickbacks, and bribes — all intimately connected with the economic infrastructure — has remained among the highest in Russia. Most businesses have not been able to function without paying for some form of mafia protection, informally called a krysha (the Russian word for roof).

Luzhkov, who has close ties to all legitimate power centers in the city, has overseen the construction of sports stadiums, shopping malls, monuments to Moscow’s history, and the ornate Christ the Savior Cathedral. In 1994 Yeltsin gave Luzhkov full control over all state property in Moscow. In the first half of 1996, the city privatized state enterprises at the rate of US$1 billion per year, a faster rate than the entire national privatization process in the same period. Under Luzhkov’s leadership, the city government also acquired full or major interests in a wide variety of enterprises — from banking, hotels, and construction to bakeries and beauty salons. Such ownership has allowed Luzhkov’s planners to manipulate resources efficiently and with little or no competition. Meanwhile, Moscow also became the center of foreign investment in Russia, often to the exclusion of other regions. For example, the McDonald’s fast-food chain, which began operations in Moscow in 1990, enjoyed immediate success but expanded only in Moscow. The concentration of Russia’s banking industry in Moscow gave the city a huge advantage in competing for foreign commercial activity.

In mid-1996 the national government appeared to have achieved some degree of macroeconomic stability. However, longer-term stability depends on the ability of policy makers to withstand the inflationary pressures of demands for state subsidies and easier credits for failing enterprises and other special interests. (Chubais estimated that spending promises made during Yeltsin’s campaign amounted to US$250 per voter, which if actually spent would approximately double the national budget deficit; most of Yeltsin’s pledges seemingly were forgotten shortly after his reelection.)

By 1996 the structure of Russian economic output had shifted far enough that it more closely resembled that of a developed market economy than the distorted Soviet central-planning model. With the decline in demand for defense industry goods, overall production has shifted from heavy industry to consumer production. However, in the mid-1990s the low quality of most domestically produced consumer goods continued to limit enterprises’ profits and therefore their ability to modernize production operations. On the other side of the «vicious circle,» reliance on an outmoded production system guaranteed that product quality would remain low and uncompetitive.

Most prices were left to the market, although local and regional governments control the prices of some staples. Energy prices remain controlled, but the Government has been shifting these prices upward to close the gap with world market prices.

A 1996 government report quantified so-called «shadow economy» which yields no taxes or government statistics as accounting for about 51% of the economy and 40% of its cash turnover.

1997–1998[edit]

By the end of 1997, Russia had achieved some progress. Inflation had been brought under control, the ruble was stabilized, and an ambitious privatization program had transferred thousands of enterprises to private ownership.^{[citation needed]} Some important market-oriented laws had also been passed, including a commercial code governing business relations and the establishment of an arbitration court for resolving economic disputes.^{[citation needed]}

But in 1998 difficulties in implementing fiscal reforms aimed at raising government revenues and a dependence on short-term borrowing to finance budget deficits led to a serious financial crisis in 1998, contributing to a sharp decline in Russia’s earnings from oil exports and resulting in an exodus of foreign investors.^{[citation needed]} The government allowed the ruble to fall precipitously and then stopped payment on $40 billion in ruble GKOs, the short-term treasury bonds widely held by foreign investors.^[13]

1999[edit]

In 1999, output increased for only the second time since 1991, by an officially estimated 6.4%, regaining 4.6% drop of 1998.^{[citation needed]} This increase was achieved despite a year of potential turmoil that included the tenure of three premiers and culminated in the New Year’s Eve resignation of President Boris Yeltsin.^{[citation needed]} Of great help was the tripling of international oil prices in the second half of 1999,^{[citation needed]} raising the export surplus to $29 billion.

On the negative side, inflation rose to an average 85% in 1998, compared with an 11% average in 1997 and a hoped-for 36% average in 1999.^{[citation needed]} Ordinary persons found their wages falling by roughly 30% and their pensions by 45%^{[citation needed]}. The Vladimir Putin government gave high priority to supplementing low incomes by paying down wage and pension arrears.^{[when?][citation needed]}

2000–2007[edit]

Under the presidency of Vladimir Putin Russia’s economy saw the nominal Gross Domestic Product (GDP) double, climbing from 22nd to 11th largest in the world. The economy made real gains of an average 7% per year (2000: 10%, 2001: 5.1%, 2002: 4.7%, 2003: 7.3%, 2004: 7.2%, 2005: 6.4%, 2006: 8.2%, 2007: 8.5%, 2008: 5.6%), making it the 6th largest economy in the world in GDP (PPP). On a per capita basis, Russian GDP was US$11,339 per individual in 2008, making Russians 57th richest on both a purchasing power and nominal basis.^{[citation needed]}

Real incomes more than doubled and the average salary increased eightfold from $80 to $640.^[15][16][17] The volume of consumer credit between 2000 and 2006 increased 45 times,^[18][19] and during that same time period, the middle class grew from 8 million to 55 million, an increase of 7 times. The number of people living below the poverty line also decreased from 30% in 2000 to 14% in 2008.^[20][21]

Inflation remained a problem however, as the government failed to contain the growth of prices. Between 1999 and 2007 inflation was kept at the forecast ceiling only twice, and in 2007 the inflation exceeded that of 2006, continuing an upward trend at the beginning of 2008.^{[citation needed]}

In the June 2002 G8 Summit, leaders of the eight nations signed a statement agreeing to explore cancellation of some of Russia’s old Soviet debt to use the savings for safeguarding materials in Russia that could be used by terrorists. Under the proposed deal, $10 billion would come from the United States and $10 billion from other G-8 countries over 10 years.

In 2003, the debt has risen to $19 billion due to higher Ministry of Finance and Eurobond payments. However, $1 billion of this has been prepaid, and some of the private sector debt may already have been repurchased. Russia continued to explore debt swap/exchange opportunities.

On 1 January 2004, the Stabilization fund of the Russian Federation was established by the Government of Russia as a part of the federal budget to balance it if oil price falls. Now the Stabilization fund of the Russian Federation is being modernized. The Stabilization Fund was divided into two parts on 1 February 2008. The first part is a reserve fund equal to 10 percent of GDP (10% of GDP equals to about $200 billion now), and is invested in a similar way as the Stabilization Fund. The second part is turned into the National Prosperity Fund of Russian Federation. The National Prosperity Fund is to be invested into more risky instruments, including the shares of foreign companies. Shyhkin, Maxim. «Stabilization Fund to Be Converted into National Prosperity». Archived from the original on 30 September 2007. Retrieved 2 August 2007.

The Russian economy remained commodity-driven despite its growth. Payments from the fuel and energy sector in the form of customs duties and taxes accounted for nearly half of the federal budget’s revenues. The large majority of Russia’s exports was made up by raw materials and fertilizers,^{[citation needed]} although exports as a whole accounted for only 8.7% of the GDP in 2007, compared to 20% in 2000.^[22]

There was also a growing gap between rich and poor in Russia. Between 2000 and 2007 the incomes of the rich grew from approximately 14 times to 17 times larger than the incomes of the poor. The income differentiation ratio shows that the 10% of Russia’s rich live increasingly better than the 10% of the poor, amongst whom are mostly pensioners and unskilled workers in depressive regions. (See: Gini Coefficient)

Russia has been experiencing a boom in capital investment since the beginning of 2007. Capital investment showed record growth in June, rising 27.2 percent over June of last year in real terms (adjusted for price changes), to 579.8 billion rubles, with construction industry leading the way. That is a rise of 58 percent in nominal terms and a better showing than in China. Modern Russia has never before seen such a growth rate. The rate of investment in Russia rose 22.3 percent in the first half of 2007 compared to the same period the year before. The increase during that period in 2005 was only 11 percent. The statistics significantly exceed both the conservative prognoses of the Ministry of Economic Development and Trade and less conservative independent analyses. According to Interfax, the consensus among analysts at the end of last month 15.3-percent growth compared to last year.^[23]

As of 2007 real GDP increased by the highest percentage since the fall of the Soviet Union at 8.1%, the ruble remains stable, inflation has been moderate, and investment began to increase again. In 2007 the World Bank declared that the Russian economy had achieved «unprecedented macroeconomic stability».^[24] Russia is making progress in meeting its foreign debts obligations. During 2000–01, Russia not only met its external debt services but also made large advance repayments of principal on IMF loans but also built up Central Bank reserves with government budget, trade, and current account surpluses. The FY 2002 Russian Government budget assumes payment of roughly $14 billion in official debt service payments falling due. Large current account surpluses have brought a rapid appreciation of the ruble over the past several years. This has meant that Russia has given back much of the terms-of-trade advantage that it gained when the ruble fell by 60% during the debt crisis. Oil and gas dominate Russian exports, so Russia remains highly dependent upon the price of energy. Loan and deposit rates at or below the inflation rate inhibit the growth of the banking system and make the allocation of capital and risk much less efficient than it would be otherwise.

By the end of first decade of the 21st century, the ECB reported that the country has caught a new strain of Dutch disease.^[25]

2008–2009 Great Recession[edit]

Arms sales increased to the point where Russia was second (with 0.6 the amount of US arms sale) in the world in sale of weapons, the IT industry recorded a record year of growth concentrating on high end niches like algorithm design and microelectronics, while leaving the lesser end work to India and China.^{[citation needed]} Russia was the world’s third biggest destination for outsourcing software behind India and China. The space launch industry was now the world’s second largest behind the European Ariane 5 and nuclear power plant companies were going from strength to strength, selling plants to China and India, and signed a joint venture with Toshiba to develop cutting edge power plants.^{[citation needed]} The civilian aerospace industry developed the Sukhoi Superjet, as well as the upcoming MS 21 project to compete with Boeing and Airbus.^{[citation needed]}

The Great Recession in Russia was a crisis during 2008–2009 in the Russian financial markets as well as an economic recession that was compounded by political fears after the war with Georgia and by the plummeting price of Urals heavy crude oil, which lost more than 70% of its value since its record peak of US$147 on 4 July 2008 before rebounding moderately in 2009. According to the World Bank, Russia’s strong short-term macroeconomic fundamentals made it better prepared than many emerging economies to deal with the crisis, but its underlying structural weaknesses and high dependence on the price of a single commodity made its impact more pronounced than would otherwise be the case.^[26]

In late 2008 during the onset of the crisis, Russian markets plummeted and more than $1 trillion had been wiped off the value of Russia’s shares,^[27] although Russian stocks rebounded in 2009 becoming the world’s best performers, with the MICEX Index having more than doubled in value and regaining half its 2008 losses.^[28]

In September 2009 the Russian government announced plans to sell state energy and transport holdings in order to help plug the budget deficit and to help improve the nation’s aging infrastructure. The state earmarked about 5,500 enterprises for divestment and plans to sell shares in companies that are already publicly traded, including Rosneft, the country’s biggest oil producer.^[29]

From July 2008 – January 2009, Russia’s foreign exchange reserves (FXR) fell by $210 billion from their peak to $386 billion as the central bank adopted a policy of gradual devaluation to combat the sharp devaluation of the ruble. The ruble weakened 35% against the dollar from the onset of the crisis in August to January 2009.^[30] As the ruble stabilized in January the reserves began to steadily grow again throughout 2009, reaching a year-long high of $452 billion by year’s-end.^[31][32]

Russia’s economy emerged from recession in the third quarter of 2009 after two quarters of record negative growth.^[33] GDP contracted by 7.9% for the whole of 2009.^[34]

2010–2014[edit]

In March 2010, the World Bank report noted that Russia’s economic losses were lower than expected at the beginning of the crisis. According to the World Bank, some of this is due to large-scale anti-crisis measures that the government has taken.^{[citation needed]}

In the first quarter of 2010, GDP growth rate (2.9%) and the growth of industrial production (5.8%), Russia took the 2nd place among the «Big Eight», second only to Japan.^[35]

As of 2010, nominal GDP grew by 4.0%, in 2011 by 4,3% and in 2012 by 3.4%.^{[citation needed]} In 2012 more than the 12.5% of the population was below Russian line of poverty. The average net income per capita was according to Rosstat 22691 rubles per month.^{[citation needed]}

2014–2017 financial crisis[edit]

The 2014–2017 financial crisis was the result of the collapse of the Russian ruble beginning in the second half of 2014.^{[36][37][38][39][40][41]} A decline in confidence in the Russian economy caused investors to sell off their Russian assets, which led to a decline in the value of the Russian ruble and sparked fears of a Russian financial crisis. The lack of confidence in the Russian economy stemmed from at least two major sources. The first was the fall in the price of oil in 2014. Crude oil, a major export of Russia, declined in price by nearly 50% between its yearly high in June 2014 and 16 December 2014. The second was the result of international economic sanctions imposed on Russia following Russia’s 2014 annexation of Crimea and the subsequent Russo-Ukrainian War.^[36][42]

The crisis affected the Russian economy, both consumers and companies, and regional financial markets, as well as Putin’s ambitions regarding the Eurasian Economic Union. The Russian stock market in particular experienced large declines with a 30% drop in the RTS Index from the beginning of December through 16 December 2014.

2022 invasion of Ukraine[edit]

Economic sanctions affected Russia from the first day of the invasion, with the stock market falling by up to 39% (RTS Index). The Russian ruble fell to record lows, as Russians rushed to exchange currency.^[43][44] Stock exchanges in Moscow and St. Petersburg were suspended until at least 18 March, making it the longest closure in Russia’s history.^[45] On 26 February, S&P Global Ratings downgraded the Russian government credit rating to «junk», causing funds that require investment-grade bonds to dump Russian debt, making further borrowing very difficult for Russia.^[46]

The Central Bank of Russia announced interventions, its first since the 2014 annexation of Crimea, to stabilise the market.^[47] On 28 February, it raised interest rates to 20% and banned foreigners from selling local securities.^[48] According to a former deputy chairman of the Russian central bank, the sanctions put the Russian National Wealth Fund at risk of disappearing.^[49] With the value of the Russian ruble and the share prices for Russian equities falling on major exchanges, the Moscow Exchange was closed for a day, which was afterwards extended to over a week.^[50] As of 28 February, the price of Russia’s credit default swaps signalled about a 56% chance of default. Fitch Ratings feared that Russia would imminently default on its debts.^[51]

On 27 February, BP, one of the world’s seven largest oil and gas companies and the single largest foreign investor in Russia, announced it was divesting from Rosneft.^[52] The Rosneft interest comprised about half of BP’s oil and gas reserves and a third of its production. The divestment was projected to cost the company up to $25 billion, and analysts noted that it was unlikely that BP would be able to recover anywhere near the value of Rosneft.^[53] The same day, the Government Pension Fund of Norway, the world’s largest sovereign wealth fund, announced that it would divest itself from its Russian assets. The fund owned about 25 billion Norwegian krone ($2.83 billion) in Russian company shares and government bonds.^[54]

On 28 February, Shell also announced that it would be pulling its investments in Russia.^[55] On 1 March, the Italian energy company Eni announced that it would cancel its investments into the Blue Stream pipeline.^[56] The same day, the world’s largest shipping companies, Maersk and Mediterranean Shipping Company, suspended all container shipments to Russia, excluding foodstuffs, medical, and humanitarian supplies.^[57]

See also[edit]

• Timeline of largest projects in the Russian economy
• Economy of the Soviet Union

References[edit]

Further reading[edit]

• Autio-Sarasmo, Sari. «Technological Modernisation in the Soviet Union and Post-Soviet Russia: Practices and Continuities.» Europe-Asia Studies 68.1 (2016): 79–96.
• Connolly, Richard. The Russian Economy: A Very Short Introduction (Oxford University Press, 2020). Online review
• Davies, R. W. Soviet economic development from Lenin to Khrushchev (1998) excerpt
• Davies, R.W., Mark Harrison and S.G. Wheatcroft. The Economic transformation of the Soviet Union, 1913–1945 (1994)
• Dyker, David A. Economic Policy Making and Business Culture: Why Is Russia So Different? (World Scientific, 2011).
• Gregory, Paul, and Robert Stuart. Russian and Soviet Economic Performance and Structure (7th ed. 2001).
• Harrison, Mark and Andrei Markevich. «Great War, Civil War, and Recovery: Russia’s National Income, 1913 to 1928,” Journal of Economic History (2011) 71#3: 672–703. online
• Hass, Jeffrey K. Power, culture, and economic change in Russia: to the undiscovered country of post-socialism, 1988–2008 (Taylor & Francis, 2011).
• Markevich, Andrei, and Mark Harrison. «Great War, Civil War, and recovery: Russia’s national income, 1913 to 1928.» Journal of Economic History 71.3 (2011): 672–703 online.
• Moser, Nat. Oil and the Economy of Russia: From the Late-Tsarist to the Post-Soviet Period (Routledge, 2017).
• Nove, Alec. An Economic History of the USSR. 1917–1991 (3d ed. Penguin, 1992).
• Ofer, Gur. «Soviet Economic Growth: 1928–1985,» Journal of Economic Literature (1987) 25#4: 1767–1833. online
• Simon, Rick. Labour and Political Transformation in Russia and Ukraine (Routledge, 2019).

External links[edit]

• The Reformers in Russia in the 1990s
• The Gross Domestic Product (GDP) of Russia 1994–2000

30 лет назад Борис Ельцин подписал пакет указов и постановлений о переходе России к рыночной экономике. «Ъ» спросил экономистов и предпринимателей, что из задуманного получилось.

Евгений Чичваркин, предприниматель, в 1997 году сооснователь сети салонов сотовой связи «Евросеть», с 2008 года проживает в Великобритании:

— Да, у Ельцина получилось, по крайней мере начало получаться. Были ошибки, недоделаны какие-то реформы, но в целом рыночная экономика была крайне важна, и я считаю, что она спасла Россию. Это было время, созданное для бизнеса, для меня.

А основные ошибки были в том, что не было сделано нормальной реформы МВД, ФСБ. Государство в чем-то слишком сильно исчезло, не было нормальной судебной реформы. А переход к рыночной экономике, хоть и кривой, хоть и какой бы то ни было чеково-залоговый аукцион, был правильным решением, которое нужно было быстро сделать. К огромному сожалению, нынешняя власть снова переходит к государственной экономике, которая нашу страну ввергнет, судя по всему, в большие экономические проблемы и отставание от мира.

---

Геннадий Бурбулис, президент фонда «Культура достоинства», в 1991–1992 годах первый зампред правительства и госсекретарь:

— Не все решения прошли испытание временем, но в основном эти указы остаются основополагающими. В большей части задуманное получилось. Это спасло страну от голода и разрухи, создало экономику нового образца.

---

Михаил Касьянов, председатель ПАРНАС, в 2000–2004 годах председатель правительства РФ, в ноябре 1991 года — начальник отдела в объединенном Министерстве экономики и финансов РСФСР:

— В целом получилось, но чрезвычайно жестко. На тот момент в стране не хватало продовольствия, а в бюджете денег не было вообще. Поэтому первичные меры правительства спасли страну от голода. А самое важное, что в умы людей, в Конституцию и законы было заложено понятие о частной собственности. И в повседневной жизни создана атмосфера поддержки и поощрения частного предпринимательства, реальностью стала конкуренция и произошла системная трансформация экономики. Именно это в конечном счете и стало в 1997 году источником экономического роста, когда ВВП не падал, а вырос на 1,8%.

Конечно, некоторые меры были половинчатыми или ошибочными: не очень прозрачная приватизация, не проведены декоммунизация страны, ликвидация КГБ и люстрация лиц, причастных к тоталитарному режиму. Эти ошибки продолжают влиять на нашу жизнь и сейчас, удушая личную свободу и угрожая незыблемости частной собственности.

---

Сергей Филатов, президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ, в 1993–1996 годах глава администрации президента Бориса Ельцина:

— Трудно было рассчитывать на полную реализацию программы, мы опережали события: ни общество, ни экономика, ни производство не были готовы к тому, чтобы сразу перейти на рыночные рельсы. Но шаг сделан серьезный, были созданы структура рыночной экономики и банковская система, приняты законы о предпринимательстве, закон о банкротстве, заложены основы рынка.

Чего не достигли, так это развитой системы среднего и малого предпринимательства, которая должна была занять основную нишу рынка. К сожалению, государство после эпохи Ельцина сделало все возможное, чтобы превалировал крупный бизнес, и на этом многое потеряли, прежде всего в сфере производства товаров и предоставления услуг.

---

Григорий Явлинский, политик, экономист, с июля по ноябрь 1990 года зампред Совета министров РСФСР, один из авторов программы экономических реформ «500 дней»:

— Чтобы оценить эффективность реформ Ельцина, можно посмотреть, что произошло через год. Первое — была гиперинфляция 2600%, второе — объем промышленной продукции в 1992 году упал на 18%, драматически упали инвестиции и резко изменилась структура производства в пользу добывающих отраслей. Третье — в результате отказа от экономического договора с бывшими республиками СССР произошла полная потеря рынков сбыта стран СНГ. В результате всего этого выросли безработица, преступность, и доходы населения упали в два раза.

В итоге реализация указов о переходе к рыночной экономике привела к конфискации денежных сбережений путем гиперинфляции, а следовательно, к полукриминальной приватизации. Тогда был заложен фундамент системы, в которой отсутствуют разделение властей, независимые СМИ и настоящая парламентская система. Вот мы и пожинаем плоды ошибок тех реформ.

---

Абел Аганбегян, академик РАН, в1989–2002 годах ректор Академии народного хозяйства при Совете министров СССР/правительстве РФ:

— По гамбургскому счету удалось главное: сохранить распадающуюся Россию и предотвратить полную экономическую катастрофу. Но это удалось очень дорогой ценой: снижением вдвое уровня жизни, потерей всех сбережений населения, огромным ростом безработицы в 13% и депопуляцией населения. Мы не перешли к нормальной рыночной экономике, не создали механизм социально-экономического роста. 30 лет наша страна топчется на месте, хотя и при существенных лучших изменениях по ряду направлений: есть выбор товаров, услуг, работы, возможность поехать за границу и проч.

---

Михаил Делягин, экономист, депутат Госдумы, в 1998–1999 годах советник первого вице-премьера Юрия Маслюкова:

— К рыночной экономике мы перешли, но не совсем к тому рынку, о котором мечтали. Он не был цивилизованным, как в скандинавских странах, а получился дикий, как в лучшем случае в Латинской Америке. Потом он плавно перерос в блатной феодализм и в отрицание себя. Принципиальная причина, почему так произошло,— это недобросовестность. В то время переход к рынку официально рассматривался как способ обеспечить благо для людей, а в реальности для Ельцина это был способ борьбы за власть, для других реформаторов — личное обогащение.

Главный образ действия, который обеспечивался рыночными реформами,— это разграбление советского наследства, во что впоследствии оформилась российская государственность. В этом качестве она пребывает до сих пор, только в 90-х годах грабили материальное наследие, а сейчас — социальное.

---

Сергей Алексашенко, экономист, в 1995–1998 годах замминистра финансов РФ и первый зампредседателя ЦБР, в 1991 году — сотрудник Госкомиссии Совета министров СССР по экономической реформе под руководством академика Л. И. Абалкина:

— Да, этот переход состоялся в первой половине 90-х. В плановой экономике равновесие устанавливали чиновники своими приказами, а в рыночной эту функцию выполняют свободные цены и курс рубля. Переход от государственных цен к рыночным привел в равновесие спрос и предложение. В это время в стране менялось всё, и переход оказался очень болезненным. И как обычно, население заплатило за все ошибки властей.

Сейчас рыночные механизмы работают в России независимо от того, что про них думают президент, правительство, Госдума или ЦБ. Как и все рыночные игроки, государство принимает самостоятельные решения, влияя на ситуацию в целом: повышая или понижая налоги, передавая финансовые ресурсы от одного сектора другому, поощряя или ограничивая экспорт и импорт отдельных товаров. Россия после середины 90-х проходила все кризисы, не сваливаясь в хаос, благодаря тому, что рыночные силы помогали экономике находить новое равновесие. В 2008–2009 годах правительство и ЦБ выделили деньги на поддержание олигархов и населения. А в 2014 году и сейчас, в ковидно-пандемийный кризис, равновесие восстановилось за счет реального снижения доходов населения.

---

Павел Титов, президент «Деловой России», президент ПАО «Абрау-Дюрсо»:

— Я не считаю себя специалистом по той эпохе, но на данный момент мы живем в рыночной экономике. У нас есть значительное участие государства, но тем не менее оно также руководствуется не только российскими, но и глобальными рыночными принципами. Наша экономика по-прежнему слишком сильно надеется на сырьевой сектор. И меньше на те отрасли, где создается более высокая добавочная стоимость. И хотя частный сектор очень зависим от госзаказа и подрядов госмонополий, но даже это поддерживает рыночную ситуацию в целом.

---

Андрей Нечаев, экономист, в 1992–1993 годах министр экономики РФ:

— Тогда стояла более сложная задача: не только переход к рыночной экономике, но и преодоление абсолютно реальной угрозы хаоса и распада России вслед за СССР. Страна оказалась без базовых государственных институтов: не было армии, границ, таможни, полноценного Центрального банка. Поэтому приходилось решать гораздо более сложные задачи, чем в странах Восточной Европы. Но в целом их удалось решить, и базовые основы рыночной экономики были созданы.

К сожалению, в последние 10 лет произошел значительный откат назад. Мне кажется, его причина лежит в сфере управленческой психологии. Для нынешних руководителей страны управление прямыми командами более понятно и привычно, чем косвенными методами с помощью законов и нормативных документов. Сейчас наша рыночная экономика находится на периферии, потому что 70% ВВП составляют госкомпании. Часто они являются монополистами и, к сожалению, отношения бизнеса с властью далеко не равноправные. В частном бизнесе какие-то базовые основы еще сохранились — свободные цены, конвертируемость рубля, договорные отношения между производителями и потребителями, хотя и они эпизодически подвергаются ревизии.

---

Оксана Дмитриева, экономист, в 1998 году министр труда и социального развития в правительстве Кириенко, депутат Госдумы I–VI и VIII созывов:

— Рыночная экономика в стране есть, правда, не такая, как ожидали «революционные романтики», которые стояли у истоков принятых тогда решений. Если бы им сказали, что в итоге получится, думаю, они бы ужаснулись. Рынок получился и несвободный, и неконкурентный…

---

Олег Сысуев, первый зампред совета директоров Альфа-банка, в 1997–1998 годах вице-премьер:

— Абсолютно получилось, хотя в совершенно искаженной форме — с очень большим участием государства и госрегулированием. Но все равно это — одно из главных достижений последнего времени, пусть и со многими болячками и прыщами. Важно, что рынок теперь полностью насыщен товарами и услугами, у всех есть возможность выбора.

---

Давид Якобашвили, вице-президент РСПП, президент ООО «Орион Наследие», в 1993 году соучредитель «Вимм-Билль-Данн»:

— Вплоть до начала 2000-х рыночная экономика присутствовала, присутствует и сейчас, пусть и в каких-то усеченных формах. В то время было совсем неплохо, все же видели, какой был рост. Я и мои коллеги вспоминаем те годы с радостью, хотя первое время и было трудно. Рубеж конца 1990-х — начала 2000-х был вообще замечательным, зарабатывали и компании, и люди, экономика страны росла. Потом, правда, стало по-другому.

Когда государство крепчает, и так происходит во всех странах, начинается затягивание гаек, власти начинают думать, что народ много зарабатывает, много кушает, и стоит урезать… Это, наверное, если не нормально, то привычно. А период подъема сменяет период падения, стагнации, опять подъема. Так и придется жить поколению за поколением.

---

Игорь Рыбаков, совладелец корпорации «Технониколь»:

— Сегодня в России квазирыночная экономика, к способам регулирования которой у меня есть масса вопросов. Ведь именно она затягивает удавку, лишает страну необходимого маневра. Но выход я вижу не в том, чтобы критиковать правительство, а в том, чтобы каждый экономический субъект на своем месте посмотрел, что он может сделать для законотворческой инициативы, направленной на появление в стране более интересных, жизнеспособных и устойчивых форм взаимодействия.