Новое руководство кпсс

Communist Party of the Soviet Union Коммунистическая партия Советского Союза
Leaders[a]	Vladimir Lenin Joseph Stalin Georgy Malenkov Nikita Khrushchev Leonid Brezhnev Yuri Andropov Konstantin Chernenko Mikhail Gorbachev Vladimir Ivashko (acting)
Founded	January 1912; 111 years ago[b]
Banned	6 November 1991; 31 years ago[1]
Preceded by	Bolshevik faction of the Russian Social Democratic Labour Party
Succeeded by	UCP–CPSU[2]
Headquarters	4 Staraya Square, Moscow
Newspaper	Pravda[3]
Youth wing	Komsomol[4]
Women’s wing	Zhenotdel (1919–1930)
Pioneer wing	Young Pioneers[5] Little Octobrists
Military wing	Red Army (1918–1922)
Membership (1989 est.)	19,487,822[6]
Ideology	Communism Marxism–Leninism[7][8][9] Soviet patriotism
Political position	Far-left[10][11]
Religion	None[12]
National affiliation	Bloc of Communists and Non-Partisans (1936–1991)[13][14]
International affiliation	Second International (1912–1914)[15] Comintern (1919–1943)[16] Cominform (1947–1956)[17]
Colours	Red[18]
Slogan	«Workers of the world, unite!»[c]
Anthem	«The Internationale»[d][19] «Hymn of the Bolshevik Party»[e]
Politics of the Soviet Union Political parties Elections

The Communist Party of the Soviet Union (CPSU),^[f] at some points known as the Russian Communist Party (Bolsheviks) and All-Union Communist Party (Bolsheviks) and sometimes referred to as the Soviet Communist Party (SCP), was the founding and ruling political party of the Soviet Union. The CPSU was the sole governing party of the Soviet Union until 1990 when the Congress of People’s Deputies modified Article 6 of the 1977 Soviet Constitution, which had previously granted the CPSU a monopoly over the political system.

The party started in 1898 as the Russian Social Democratic Labour Party. In 1903, that party split into a Menshevik (minority) and Bolshevik (majority) faction; the latter, led by Vladimir Lenin, is the direct ancestor of the CPSU and is the party that seized power in the October Revolution of 1917. Its activities were suspended on Soviet territory 74 years later, on 29 August 1991, soon after a failed coup d’état by conservative CPSU leaders against the reforming Soviet president and party general secretary Mikhail Gorbachev.

The CPSU was a communist party based on democratic centralism. This principle, conceived by Lenin, entails democratic and open discussion of policy issues within the party, followed by the requirement of total unity in upholding the agreed policies. The highest body within the CPSU was the Party Congress, which convened every five years. When the Congress was not in session, the Central Committee was the highest body. Because the Central Committee met twice a year, most day-to-day duties and responsibilities were vested in the Politburo, (previously the Presidium), the Secretariat and the Orgburo (until 1952). The party leader was the head of government and held the office of either General Secretary, Premier or head of state, or two of the three offices concurrently, but never all three at the same time. The party leader was the de facto chairman of the CPSU Politburo and chief executive of the Soviet Union. The tension between the party and the state (Council of Ministers of the Soviet Union) for the shifting focus of power was never formally resolved.

After the founding of the Soviet Union in 1922, Lenin had introduced a mixed economy, commonly referred to as the New Economic Policy, which allowed for capitalist practices to resume under the Communist Party dictation in order to develop the necessary conditions for socialism to become a practical pursuit in the economically undeveloped country. In 1929, as Joseph Stalin became the leader of the party, Marxism–Leninism, a fusion of the original ideas of German philosopher and economic theorist Karl Marx, and Lenin, became formalized as the party’s guiding ideology and would remain so throughout the rest of its existence. The party pursued state socialism, under which all industries were nationalized, and a command economy was implemented. After recovering from the Second World War, reforms were implemented which decentralized economic planning and liberalized Soviet society in general under Nikita Khrushchev. By 1980, various factors, including the continuing Cold War, and ongoing nuclear arms race with the United States and other Western European powers and unaddressed inefficiencies in the economy, led to stagnant economic growth under Alexei Kosygin, and further with Leonid Brezhnev and growing disillusionment. After the younger, vigorous Mikhail Gorbachev assumed leadership in 1985 (following two short-term elderly leaders, Yuri Andropov and Konstantin Chernenko, who quickly died in succession), rapid steps were taken to transform the tottering Soviet economic system in the direction of a market economy once again. Gorbachev and his allies envisioned the introduction of an economy similar to Lenin’s earlier New Economic Policy through a program of «perestroika», or restructuring, but their reforms, along with the institution of free multi-candidate elections led to a decline in the party’s power, and after the dissolution of the Soviet Union, the banning of the party by later last RSFSR President Boris Yeltsin and subsequent first President of an evolving democratic and free-market economy of the successor Russian Federation.

A number of causes contributed to CPSU’s loss of control and the dissolution of the Soviet Union during the early 1990s. Some historians have written that Gorbachev’s policy of «glasnost» (political openness) was the root cause, noting that it weakened the party’s control over society. Gorbachev maintained that perestroika without glasnost was doomed to failure anyway. Others have blamed the economic stagnation and subsequent loss of faith by the general populace in communist ideology. In the final years of the CPSU’s existence, the Communist Parties of the federal subjects of Russia were united into the Communist Party of the Russian Soviet Federative Socialist Republic (RSFSR). After the CPSU’s demise, the Communist Parties of the Union Republics became independent and underwent various separate paths of reform. In Russia, the Communist Party of the Russian Federation emerged and has been regarded as the inheritor of the CPSU’s old Bolshevik legacy into the present day.^[20]

History[edit]

Name[edit]

• 16 August 1917 – 8 March 1918: Russian Social Democratic Labour Party (Bolsheviks) (Russian: Российская социал-демократическая рабочая партия (большевиков); РСДРП(б), romanized: Rossiyskaya sotsial-demokraticheskaya rabochaya partiya (bol’shevikov); RSDRP(b))
• 8 March 1918 – 31 December 1925: Russian Communist Party (Bolsheviks) (Russian: Российская коммунистическая партия (большевиков); РКП(б), romanized: Rossiyskaya kommunisticheskaya partiya (bol’shevikov); RKP(b))
• 31 December 1925 – 14 October 1952: All-Union Communist Party (Bolsheviks) (Russian: Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков); ВКП(б), romanized: Vsesoyuznaya kommunisticheskaya partiya (bol’shevikov); VKP(b))
• 14 October 1952 – 6 November 1991: Communist Party of the Soviet Union (Russian: Коммунистическая партия Советского Союза; КПСС, romanized: Kommunisticheskaya partiya Sovetskogo Soyuza; KPSS)

Early years (1898–1924)[edit]

The origin of the CPSU was in the Bolshevik faction of the Russian Social Democratic Labour Party (RSDLP). This faction arose out of the split between followers of Julius Martov and Vladimir Lenin in August 1903 at the Party’s second conference. Martov’s followers were called the Mensheviks (which means minority in Russian); and Lenin’s, the Bolsheviks (majority). (The two factions were in fact of fairly equal numerical size.) The split became more formalized in 1914, when the factions became named the Russian Social Democratic Labour Party (Bolsheviks), and Russian Social Democratic Labour Party (Mensheviks). Prior to the February Revolution, the first phase of the Russian Revolutions of 1917, the party worked underground as organized anti-Tsarist groups. By the time of the revolution, many of the party’s central leaders, including Lenin, were in exile.

With Emperor Nicholas II (1868–1918, reigned 1894–1917), deposed in February 1917, a republic was established and administered by a provisional government, which was largely dominated by the interests of the military, former nobility, major capitalists business owners and democratic socialists. Alongside it, grassroots general assemblies spontaneously formed, called soviets, and a dual-power structure between the soviets and the provisional government was in place until such a time that their differences would be reconciled in a post-provisional government. Lenin was at this time in exile in Switzerland where he, with other dissidents in exile, managed to arrange with the Imperial German government safe passage through Germany in a sealed train back to Russia through the continent amidst the ongoing World War. In April, Lenin arrived in Petrograd (renamed former St. Petersburg) and condemned the provisional government, calling for the advancement of the revolution towards the transformation of the ongoing war into a war of the working class against capitalism. The rebellion proved not yet to be over, as tensions between the social forces aligned with the soviets (councils) and those with the provisional government now led by Alexander Kerensky (1881–1970, in power 1917), came into explosive tensions during that summer.

The Bolsheviks had rapidly increased their political presence from May onward through the popularity of their program, notably calling for an immediate end to the war, land reform for the peasants, and restoring food allocation to the urban population. This program was translated to the masses through simple slogans that patiently explained their solution to each crisis the revolution created. Up to July, these policies were disseminated through 41 publications, Pravda being the main paper, with a readership of 320,000. This was roughly halved after the repression of the Bolsheviks following the July Days demonstrations so that even by the end of August, the principal paper of the Bolsheviks had a print run of only 50,000 copies. Despite this, their ideas gained them increasing popularity in elections to the soviets.^[21]

The factions within the soviets became increasingly polarized in the later summer after armed demonstrations by soldiers at the call of the Bolsheviks and an attempted military coup by commanding Gen. Lavr Kornilov to eliminate the socialists from the provisional government. As the general consensus within the soviets moved leftward, less militant forces began to abandon them, leaving the Bolsheviks in a stronger position. By October, the Bolsheviks were demanding the full transfer of power to the soviets and for total rejection of the Kerensky led provisional government’s legitimacy. The provisional government, insistent on maintaining the universally despised war effort on the Eastern Front because of treaty ties with its Allies and fears of Imperial German victory, had become socially isolated and had no enthusiastic support on the streets. On 7 November (25 October, old style), the Bolsheviks led an armed insurrection, which overthrew the Kerensky provisional government and left the soviets as the sole governing force in Russia.

In the aftermath of the October Revolution, the soviets united federally and the Russian Socialist Federative Soviet Republic, the world’s first constitutionally socialist state, was established.^[22] The Bolsheviks were the majority within the soviets and began to fulfill their campaign promises by signing a damaging peace to end the war with the Germans in the Treaty of Brest-Litovsk and transferring estates and imperial lands to workers’ and peasants’ soviets.^[22] In this context, in 1918, RSDLP(b) became All-Russian Communist Party (bolsheviks). Outside of Russia, social-democrats who supported the Soviet government began to identify as communists, while those who opposed it retained the social-democratic label.

In 1921, as the Civil War was drawing to a close, Lenin proposed the New Economic Policy (NEP), a system of state capitalism that started the process of industrialization and post-war recovery.^[23] The NEP ended a brief period of intense rationing called «war communism» and began a period of a market economy under Communist dictation. The Bolsheviks believed at this time that Russia, being among the most economically undeveloped and socially backward countries in Europe, had not yet reached the necessary conditions of development for socialism to become a practical pursuit and that this would have to wait for such conditions to arrive under capitalist development as had been achieved in more advanced countries such as England and Germany. On 30 December 1922, the Russian SFSR joined former territories of the Russian Empire to form the Union of Soviet Socialist Republics (USSR), of which Lenin was elected leader.^[24] On 9 March 1923, Lenin suffered a stroke, which incapacitated him and effectively ended his role in government. He died on 21 January 1924,^[24] only thirteen months after the founding of the Soviet Union, of which he would become regarded as the founding father.

Stalin era (1924–53)[edit]

After Lenin’s death, a power struggle ensued between Joseph Stalin, the party’s General Secretary, and Leon Trotsky, the Minister of Defence, each with highly contrasting visions for the future direction of the country. Trotsky sought to implement a policy of permanent revolution, which was predicated on the notion that the Soviet Union would not be able to survive in a socialist character when surrounded by hostile governments and therefore concluded that it was necessary to actively support similar revolutions in the more advanced capitalist countries. Stalin, however, argued that such a foreign policy would not be feasible with the capabilities then possessed by the Soviet Union and that it would invite the country’s destruction by engaging in armed conflict. Rather, Stalin argued that the Soviet Union should, in the meantime, pursue peaceful coexistence and invite foreign investment in order to develop the country’s economy and build socialism in one country.

Ultimately, Stalin gained the greatest support within the party, and Trotsky, who was increasingly viewed as a collaborator with outside forces in an effort to depose Stalin, was isolated and subsequently expelled from the party and exiled from the country in 1928. Stalin’s policies henceforth would later become collectively known as Stalinism. In 1925, the name of the party was changed to the All-Union Communist Party (Bolsheviks), reflecting that the republics outside of Russia proper were no longer part of an all-encompassing Russian state. The acronym was usually transliterated as VKP(b), or sometimes VCP(b). Stalin sought to formalize the party’s ideological outlook into a philosophical hybrid of the original ideas of Lenin with orthodox Marxism into what would be called Marxism–Leninism. Stalin’s position as General Secretary became the top executive position within the party, giving Stalin significant authority over party and state policy.

By the end of the 1920s, diplomatic relations with Western countries were deteriorating to the point that there was a growing fear of another allied attack on the Soviet Union. Within the country, the conditions of the NEP had enabled growing inequalities between increasingly wealthy strata and the remaining poor. The combination of these tensions led the party leadership to conclude that it was necessary for the government’s survival to pursue a new policy that would centralize economic activity and accelerate industrialization. To do this, the first five-year plan was implemented in 1928. The plan doubled the industrial workforce, proletarianizing many of the peasants by removing them from their land and assembling them into urban centers. Peasants who remained in agricultural work were also made to have a similarly proletarian relationship to their labor through the policies of collectivization, which turned feudal-style farms into collective farms which would be in a cooperative nature under the direction of the state. These two shifts changed the base of Soviet society towards a more working-class alignment. The plan was fulfilled ahead of schedule in 1932.

The success of industrialization in the Soviet Union led Western countries, such as the United States, to open diplomatic relations with the Soviet government.^[25] In 1933, after years of unsuccessful workers’ revolutions (including a short-lived Bavarian Soviet Republic) and spiraling economic calamity, Adolf Hitler came to power in Germany, violently suppressing the revolutionary organizers and posing a direct threat to the Soviet Union that ideologically supported them. The threat of fascist sabotage and imminent attack greatly exacerbated the already existing tensions within the Soviet Union and the Communist Party. A wave of paranoia overtook Stalin and the party leadership and spread through Soviet society. Seeing potential enemies everywhere, leaders of the government security apparatuses began severe crackdowns known as the Great Purge. In total, hundreds of thousands of people, many of whom were posthumously recognized as innocent, were arrested and either sent to prison camps or executed. Also during this time, a campaign against religion was waged in which the Russian Orthodox Church, which had long been a political arm of Tsarism before the revolution, was targeted for repression and organized religion was generally removed from public life and made into a completely private matter, with many churches, mosques and other shrines being repurposed or demolished.

The Soviet Union was the first to warn of the impending danger of invasion from Nazi Germany to the international community. The Western powers, however, remained committed to maintaining peace and avoiding another war breaking out, many considering the Soviet Union’s warnings to be an unwanted provocation. After many unsuccessful attempts to create an anti-fascist alliance among the Western countries, including trying to rally international support for the Spanish Republic in its struggle against a fascist military coup supported by Germany and Italy, in 1939 the Soviet Union signed a non-aggression pact with Germany which would be broken in June 1941 when the German military invaded the Soviet Union in the largest land invasion in history, beginning the Great Patriotic War.

The Communist International was dissolved in 1943 after it was concluded that such an organization had failed to prevent the rise of fascism and the global war necessary to defeat it. After the 1945 Allied victory of World War II, the Party held to a doctrine of establishing socialist governments in the post-war occupied territories that would be administered by Communists loyal to Stalin’s administration. The party also sought to expand its sphere of influence beyond the occupied territories, using proxy wars and espionage and providing training and funding to promote Communist elements abroad, leading to the establishment of the Cominform in 1947.

In 1949, the Communists emerged victorious in the Chinese Civil War, causing an extreme shift in the global balance of forces and greatly escalating tensions between the Communists and the Western powers, fueling the Cold War. In Europe, Yugoslavia, under the leadership of Josip Broz Tito, acquired the territory of Trieste, causing conflict both with the Western powers and with the Stalin administration who opposed such a provocative move. Furthermore, the Yugoslav Communists actively supported the Greek Communists during their civil war, further frustrating the Soviet government. These tensions led to a Tito–Stalin split, which marked the beginning of international sectarian division within the world communist movement.

Post-Stalin years (1953–85)[edit]

After Stalin’s death, Nikita Khrushchev rose to the top post by overcoming political adversaries, including Lavrentiy Beria and Georgy Malenkov, in a power struggle.^[26] In 1955, Khrushchev achieved the demotion of Malenkov and secured his own position as Soviet leader.^[27] Early in his rule and with the support of several members of the Presidium, Khrushchev initiated the Thaw, which effectively ended the Stalinist mass terror of the prior decades and reduced socio-economic oppression considerably.^[28] At the 20th Congress held in 1956, Khrushchev denounced Stalin’s crimes, being careful to omit any reference to complicity by any sitting Presidium members.^[29] His economic policies, while bringing about improvements, were not enough to fix the fundamental problems of the Soviet economy. The standard of living for ordinary citizens did increase; 108 million people moved into new housing between 1956 and 1965.^[30]

Khrushchev’s foreign policies led to the Sino-Soviet split, in part a consequence of his public denunciation of Stalin.^[31] Khrushchev improved relations with Josip Broz Tito’s League of Communists of Yugoslavia but failed to establish the close, party-to-party relations that he wanted.^[30] While the Thaw reduced political oppression at home, it led to unintended consequences abroad, such as the Hungarian Revolution of 1956 and unrest in Poland, where the local citizenry now felt confident enough to rebel against Soviet control.^[32] Khrushchev also failed to improve Soviet relations with the West, partially because of a hawkish military stance.^[32] In the aftermath of the Cuban Missile Crisis, Khrushchev’s position within the party was substantially weakened.^[33] Shortly before his eventual ousting, he tried to introduce economic reforms championed by Evsei Liberman, a Soviet economist, which tried to implement market mechanisms into the planned economy.^[34]

Khrushchev was ousted on 14 October 1964 in a Central Committee plenum that officially cited his inability to listen to others, his failure in consulting with the members of the Presidium, his establishment of a cult of personality, his economic mismanagement, and his anti-party reforms as the reasons he was no longer fit to remain as head of the party.^[35] He was succeeded in office by Leonid Brezhnev as First Secretary and Alexei Kosygin as Chairman of the Council of Ministers.^[36]

The Brezhnev era began with a rejection of Khrushchevism in virtually every arena except one: continued opposition to Stalinist methods of terror and political violence.^[38] Khrushchev’s policies were criticized as voluntarism, and the Brezhnev period saw the rise of neo-Stalinism.^[39] While Stalin was never rehabilitated during this period, the most conservative journals in the country were allowed to highlight positive features of his rule.^[39]

At the 23rd Congress held in 1966, the names of the office of First Secretary and the body of the Presidium reverted to their original names: General Secretary and Politburo, respectively.^[40] At the start of his premiership, Kosygin experimented with economic reforms similar to those championed by Malenkov, including prioritizing light industry over heavy industry to increase the production of consumer goods.^[41] Similar reforms were introduced in Hungary under the name New Economic Mechanism; however, with the rise to power of Alexander Dubček in Czechoslovakia, who called for the establishment of «socialism with a human face», all non-conformist reform attempts in the Soviet Union were stopped.^[42]

During his rule, Brezhnev supported détente, a passive weakening of animosity with the West with the goal of improving political and economic relations.^[43] However, by the 25th Congress held in 1976, political, economic and social problems within the Soviet Union began to mount, and the Brezhnev administration found itself in an increasingly difficult position.^[44] The previous year, Brezhnev’s health began to deteriorate. He became addicted to painkillers and needed to take increasingly more potent medications to attend official meetings.^[45] Because of the «trust in cadres» policy implemented by his administration, the CPSU leadership evolved into a gerontocracy.^[46] At the end of Brezhnev’s rule, problems continued to amount; in 1979 he consented to the Soviet intervention in Afghanistan to save the embattled communist regime there and supported the oppression of the Solidarity movement in Poland. As problems grew at home and abroad, Brezhnev was increasingly ineffective in responding to the growing criticism of the Soviet Union by Western leaders, most prominently by US Presidents Jimmy Carter and Ronald Reagan, and UK Prime Minister Margaret Thatcher.^[47] The CPSU, which had wishfully interpreted the financial crisis of the 1970s as the beginning of the end of capitalism, found its country falling far behind the West in its economic development.^[48] Brezhnev died on 10 November 1982, and was succeeded by Yuri Andropov on 12 November.^[49]

Andropov, a staunch anti-Stalinist, chaired the KGB during most of Brezhnev’s reign.^[50] He had appointed several reformers to leadership positions in the KGB, many of whom later became leading officials under Gorbachev.^[50] Andropov supported increased openness in the press, particularly regarding the challenges facing the Soviet Union.^[51] Andropov was in office briefly, but he appointed a number of reformers, including Yegor Ligachev, Nikolay Ryzhkov and Mikhail Gorbachev, to important positions. He also supported a crackdown on absenteeism and corruption.^[51] Andropov had intended to let Gorbachev succeed him in office, but Konstantin Chernenko and his supporters suppressed the paragraph in the letter which called for Gorbachev’s elevation.^[51] Andropov died on 9 February 1984 and was succeeded by Chernenko.^[52] The elderly Cherneko was in poor health throughout his short leadership and was unable to consolidate power; effective control of the party organization remained with Gorbachev.^[52] Chernenko died on 10 March 1985 and was succeeded in. office by Gorbachev on 11 March 1985.^[52]

Gorbachev and the party’s demise (1985–91)[edit]

The Politburo did not want another elderly and frail leader after its previous three leaders, and elected Gorbachev as CPSU General Secretary on 11 March 1985, one day after Chernenko’s death.^[53] When Gorbachev acceded to power, the Soviet Union was stagnating but was stable and might have continued largely unchanged into the 21st century if not for Gorbachev’s reforms.^[54]

Gorbachev conducted a significant personnel reshuffling of the CPSU leadership, forcing old party conservatives out of office.^[55] In 1985 and early 1986 the new leadership of the party called for uskoreniye (Russian: ускоре́ние, lit. ‘acceleration’).^[55] Gorbachev reinvigorated the party ideology, adding new concepts and updating older ones.^[55] Positive consequences of this included the allowance of «pluralism of thought» and a call for the establishment of «socialist pluralism» (literally, socialist democracy).^[56] Gorbachev introduced a policy of glasnost (Russian: гла́сность, meaning openness or transparency) in 1986, which led to a wave of unintended democratization.^[57] According to the British researcher of Russian affairs, Archie Brown, the democratization of the Soviet Union brought mixed blessings to Gorbachev; it helped him to weaken his conservative opponents within the party but brought out accumulated grievances which had been suppressed during the previous decades.^[57]

In reaction to these changes, a conservative movement gained momentum in 1987 in response to Boris Yeltsin’s dismissal as First Secretary of the CPSU Moscow City Committee.^[58] On 13 March 1988, Nina Andreyeva, a university lecturer, wrote an article titled «I Cannot Forsake My Principles».^[59] The publication was planned to occur when both Gorbachev and his protege Alexander Yakovlev were visiting foreign countries.^[59] In their place, Yegor Ligachev led the party organization and told journalists that the article was «a benchmark for what we need in our ideology today».^[59] Upon Gorbachev’s return, the article was discussed at length during a Politburo meeting; it was revealed that nearly half of its members were sympathetic to the letter and opposed further reforms which could weaken the party.^[59] The meeting lasted for two days, but on 5 April a Politburo resolution responded with a point-by-point rebuttal to Andreyeva’s article.^[59]

Gorbachev convened the 19th Party Conference in June 1988. He criticized leading party conservatives—Ligachev, Andrei Gromyko and Mikhail Solomentsev.^[59] In turn, conservative delegates attacked Gorbachev and the reformers.^[60] According to Brown, there had not been as much open discussion and dissent at a party meeting since the early 1920s.^[60]

Despite the deep-seated opposition to further reform, the CPSU remained hierarchical; the conservatives acceded to Gorbachev’s demands in deference to his position as the CPSU General Secretary.^[60] The 19th Conference approved the establishment of the Congress of People’s Deputies (CPD) and allowed for contested elections between the CPSU and independent candidates. Other organized parties were not allowed.^[60] The CPD was elected in 1989; one-third of the seats were appointed by the CPSU and other public organizations to sustain the Soviet one-party state.^[60] The elections were democratic, but most elected CPD members opposed any more radical reform.^[61] The elections featured the highest electoral turnout in Russian history; no election before or since had a higher participation rate.^[62] An organized opposition was established within the legislature under the name Inter-Regional Group of Deputies by dissident Andrei Sakharov.^[62] An unintended consequence of these reforms was the increased anti-CPSU pressure; in March 1990, at a session of the Supreme Soviet of the Soviet Union, the party was forced to relinquish its political monopoly of power, in effect turning the Soviet Union into a liberal democracy.^[63]

The CPSU’s demise began in March 1990, when state bodies eclipsed party elements in power.^[63] From then until the Soviet Union’s disestablishment, Gorbachev ruled the country through the newly created post of President of the Soviet Union.^[63] Following this, the central party apparatus did not play a practical role in Soviet affairs.^[63] Gorbachev had become independent from the Politburo and faced few constraints from party leaders.^[63] In the summer of 1990 the party convened the 28th Congress.^[64] A new Politburo was elected, previous incumbents (except Gorbachev and Vladimir Ivashko, the CPSU Deputy General Secretary) were removed.^[64] Later that year, the party began work on a new program with a working title, «Towards a Humane, Democratic Socialism».^[64] According to Brown, the program reflected Gorbachev’s journey from an orthodox communist to a European social democrat.^[64] The freedoms of thought and organization which Gorbachev allowed led to a rise in nationalism in the Soviet republics, indirectly weakening the central authorities.^[65] In response to this, a referendum took place in 1991, in which most of the union republics^[g] voted to preserve the union in a different form.^[65] In reaction to this, conservative elements within the CPSU launched the August 1991 coup, which overthrew Gorbachev but failed to preserve the Soviet Union.^[65] When Gorbachev resumed control (21 August 1991) after the coup’s collapse, he resigned from the CPSU on 24 August 1991 and operations were handed over to Ivashko.^[66] On 29 August 1991 the activity of the CPSU was suspended throughout the country,^[67] on 6 November Yeltsin banned the activities of the party in Russia^[68] and Gorbachev resigned from the presidency on 25 December; the following day the Soviet of Republics dissolved the Soviet Union.^[69]

On 30 November 1992, the Constitutional Court of the Russian Federation recognized the ban on the activities of the primary organizations of the Communist Party, formed on a territorial basis, as inconsistent with the Constitution of Russia, but upheld the dissolution of the governing structures of the CPSU and the governing structures of its republican organization—the Communist Party of the RSFSR.^[70]

After the dissolution of the Soviet Union in 1991, Russian adherents to the CPSU tradition, particularly as it existed before Gorbachev, reorganized themselves within the Communist Party of the Russian Federation (CPRF). Today a wide range of parties in Russia present themselves as successors of CPSU. Several of them have used the name «CPSU». However, the CPRF is generally seen (due to its massive size) as the heir of the CPSU in Russia. Additionally, the CPRF was initially founded as the Communist Party of the Russian SFSR in 1990 (sometime before the abolition of the CPSU) and was seen by critics as a «Russian-nationalist» counterpart to the CPSU.^{[citation needed]}

Governing style[edit]

The style of governance in the party alternated between collective leadership and a cult of personality. Collective leadership split power between the Politburo, the Central Committee, and the Council of Ministers to hinder any attempts to create a one-man dominance over the Soviet political system. By contrast, Stalin’s period as the leader was characterized by an extensive cult of personality. Regardless of leadership style, all political power in the Soviet Union was concentrated in the organization of the CPSU.

Democratic centralism[edit]

Democratic centralism is an organizational principle conceived by Lenin.^[71] According to Soviet pronouncements, democratic centralism was distinguished from «bureaucratic centralism», which referred to high-handed formulae without knowledge or discussion.^[71] In democratic centralism, decisions are taken after discussions, but once the general party line has been formed, discussion on the subject must cease.^[71] No member or organizational institution may dissent on a policy after it has been agreed upon by the party’s governing body; to do so would lead to expulsion from the party (formalized at the 10th Congress).^[71] Because of this stance, Lenin initiated a ban on factions, which was approved at the 10th Congress.^[72]

Lenin believed that democratic centralism safeguarded both party unity and ideological correctness.^[71] He conceived of the system after the events of 1917 when several socialist parties «deformed» themselves and actively began supporting nationalist sentiments.^[73] Lenin intended that the devotion to policy required by centralism would protect the parties from such revisionist ills and bourgeois deformation of socialism.^[73] Lenin supported the notion of a highly centralized vanguard party, in which ordinary party members elected the local party committee, the local party committee elected the regional committee, the regional committee elected the Central Committee, and the Central Committee elected the Politburo, Orgburo, and the Secretariat.^[71] Lenin believed that the party needed to be ruled from the center and have at its disposal power to mobilize party members at will.^[71] This system was later introduced in communist parties abroad through the Communist International (Comintern).^[72]

Vanguardism[edit]

A central tenet of Leninism was that of the vanguard party.^[74] In a capitalist society, the party was to represent the interests of the working class and all of those who were exploited by capitalism in general; however, it was not to become a part of that class.^[74] Lenin decided that the party’s sole responsibility was to articulate and plan the long-term interests of the oppressed classes. It was not responsible for the daily grievances of those classes; that was the responsibility of the trade unions.^[74] According to Lenin, the party and the oppressed classes could never become one because the party was responsible for leading the oppressed classes to victory.^[75] The basic idea was that a small group of organized people could wield power disproportionate to their size with superior organizational skills.^[75] Despite this, until the end of his life, Lenin warned of the danger that the party could be taken over by bureaucrats, by a small clique, or by an individual.^[75] Toward the end of his life, he criticized the bureaucratic inertia of certain officials and admitted to problems with some of the party’s control structures, which were to supervise organizational life.^[75]

Organization[edit]

Congress[edit]

The Congress, nominally the highest organ of the party, was convened every five years.^[76] Leading up to the October Revolution and until Stalin’s consolidation of power, the Congress was the party’s main decision-making body.^[77] However, after Stalin’s ascension, the Congresses became largely symbolic.^[77] CPSU leaders used Congresses as a propaganda and control tool.^[77] The most noteworthy Congress since the 1930s was the 20th Congress, in which Khrushchev denounced Stalin in a speech titled «The Personality Cult and its Consequences».^[77]

Despite delegates to Congresses losing their powers to criticize or remove party leadership, the Congresses functioned as a form of elite-mass communication.^[78] They were occasions for the party leadership to express the party line over the next five years to ordinary CPSU members and the general public.^[78] The information provided was general, ensuring that party leadership retained the ability to make specific policy changes as they saw fit.^[78]

The Congresses also provided the party leadership with formal legitimacy by providing a mechanism for the election of new members and the retirement of old members who had lost favor.^[79] The elections at Congresses were all predetermined and the candidates who stood for seats to the Central Committee and the Central Auditing Commission were approved beforehand by the Politburo and the Secretariat.^[79] A Congress could also provide a platform for the announcement of new ideological concepts.^[79] For instance, at the 22nd Congress, Khrushchev announced that the Soviet Union would see «communism in twenty years»—^[80] a position later retracted.

A Conference, officially referred to as an All-Union Conference, was convened between Congresses by the Central Committee to discuss party policy and to make personnel changes within the Central Committee.^[81] 19 conferences were convened during the CPSU’s existence.^[81] The 19th Congress held in 1952 removed the clause in the party’s statute which stipulated that a party Conference could be convened.^[81] The clause was reinstated at the 23rd Congress, which was held in 1966.^[81]

Central Committee[edit]

The Central Committee was a collective body elected at the annual party congress.^[82] It was mandated to meet at least twice a year to act as the party’s supreme governing body.^[82] Membership of the Central Committee increased from 71 full members in 1934 to 287 in 1976.^[83] Central Committee members were elected to the seats because of the offices they held, not on their personal merit.^[84] Because of this, the Central Committee was commonly considered an indicator for Sovietologists to study the strength of the different institutions.^[84] The Politburo was elected by and reported to the Central Committee.^[85] Besides the Politburo, the Central Committee also elected the Secretariat and the General Secretary—the de facto leader of the Soviet Union.^[85] In 1919–1952, the Orgburo was also elected in the same manner as the Politburo and the Secretariat by the plenums of the Central Committee.^[85] In between Central Committee plenums, the Politburo and the Secretariat were legally empowered to make decisions on its behalf.^[85] The Central Committee or the Politburo and/or Secretariat on its behalf could issue nationwide decisions; decisions on behalf of the party were transmitted from the top to the bottom.^[86]

Under Lenin, the Central Committee functioned much as the Politburo did during the post-Stalin era, serving as the party’s governing body.^[87] However, as the membership in the Central Committee increased, its role was eclipsed by the Politburo.^[87] Between Congresses, the Central Committee functioned as the Soviet leadership’s source of legitimacy.^[87] The decline in the Central Committee’s standing began in the 1920s; it was reduced to a compliant body of the Party leadership during the Great Purge.^[87] According to party rules, the Central Committee was to convene at least twice a year to discuss political matters—but not matters relating to military policy.^[88] The body remained largely symbolic after Stalin’s consolidation; leading party officials rarely attended meetings of the Central Committee.^[89]

Central Auditing Commission[edit]

The Central Auditing Commission (CAC) was elected by the party Congresses and reported only to the party Congress.^[90] It had about as many members as the Central Committee.^[90] It was responsible for supervising the expeditious and proper handling of affairs by the central bodies of the Party; it audited the accounts of the Treasury and the enterprises of the Central Committee.^[90] It was also responsible for supervising the Central Committee apparatus, making sure that its directives were implemented and that Central Committee directives complied with the party Statute.^[90]

Statute[edit]

The Statute (also referred to as the Rules, Charter and Constitution) was the party’s by-laws and controlled life within the CPSU.^[91] The 1st Statute was adopted at the 2nd Congress of the Russian Social Democratic Labour Party—the forerunner of the CPSU.^[91] How the Statute was to be structured and organized led to a schism within the party, leading to the establishment of two competing factions; Bolsheviks (literally majority) and Mensheviks (literally minority).^[91] The 1st Statute was based upon Lenin’s idea of a centralized vanguard party.^[91] The 4th Congress, despite a majority of Menshevik delegates, added the concept of democratic centralism to Article 2 of the Statute.^[92] The 1st Statute lasted until 1919 when the 8th Congress adopted the 2nd Statute.^[93] It was nearly five times as long as the 1st Statute and contained 66 articles.^[93] It was amended at the 9th Congress. At the 11th Congress, the 3rd Statute was adopted with only minor amendments being made.^[94] New statutes were approved at the 17th and 18th Congresses respectively.^[95] The last party statute, which existed until the dissolution of the CPSU, was adopted at the 22nd Congress.^[96]

Central Committee apparatus[edit]

General Secretary[edit]

General Secretary of the Central Committee was the title given to the overall leader of the party. The office was synonymous with the leader of the Soviet Union after Joseph Stalin’s consolidation of power in the 1920s. Stalin used the office of General Secretary to create a strong power base for himself. The office was formally titled First Secretary between 1952 and 1966.

Politburo[edit]

The Political Bureau (Politburo), known as the Presidium from 1952 to 1966, was the highest party organ when the Congress and the Central Committee were not in session.^[97] Until the 19th Conference in 1988, the Politburo alongside the Secretariat controlled appointments and dismissals nationwide.^[98] In the post-Stalin period, the Politburo controlled the Central Committee apparatus through two channels; the General Department distributed the Politburo’s orders to the Central Committee departments and through the personnel overlap which existed within the Politburo and the Secretariat.^[98] This personnel overlap gave the CPSU General Secretary a way of strengthening his position within the Politburo through the Secretariat.^[99] Kirill Mazurov, Politburo member from 1965 to 1978, accused Brezhnev of turning the Politburo into a «second echelon» of power.^[99] He accomplished this by discussing policies before Politburo meetings with Mikhail Suslov, Andrei Kirilenko, Fyodor Kulakov and Dmitriy Ustinov among others, who held seats both in the Politburo and the Secretariat.^[99] Mazurov’s claim was later verified by Nikolai Ryzhkov, the Chairman of the Council of Ministers under Gorbachev. Ryzhkov said that Politburo meetings lasted only 15 minutes because the people close to Brezhnev had already decided what was to be approved.^[99]

The Politburo was abolished and replaced by a Presidium in 1952 at the 19th Congress.^[100] In the aftermath the 19th Congress and the 1st Plenum of the 19th Central Committee, Stalin ordered the creation of the Bureau of the Presidium, which acted as the standing committee of the Presidium.^[101] On 6 March 1953, one day after Stalin’s death, a new and smaller Presidium was elected, and the Bureau of the Presidium was abolished in a joint session with the Presidium of the Supreme Soviet and the Council of Ministers.^[102]

Until 1990, the CPSU General Secretary acted as the informal chairman of the Politburo.^[103] During the first decades of the CPSU’s existence, the Politburo was officially chaired by the Chairman of the Council of People’s Commissars; first by Lenin, then by Aleksey Rykov, Molotov, Stalin and Malenkov.^[103] After 1922, when Lenin was incapacitated, Lev Kamenev as Deputy Chairman of the Council of People’s Commissars chaired the Politburo’s meetings.^[103] This tradition lasted until Khrushchev’s consolidation of power.^[103] In the first post-Stalin years, when Malenkov chaired Politburo meetings, Khrushchev as First Secretary signed all Central Committee documents into force.^[103] From 1954 until 1958, Khrushchev chaired the Politburo as First Secretary, but in 1958 he dismissed and succeeded Nikolai Bulganin as Chairman of the Council of Ministers.^[104] During this period, the informal position of Second Secretary—later formalized as Deputy General Secretary—was established.^[104] The Second Secretary became responsible for chairing the Secretariat in place of the General Secretary. When the General Secretary could not chair the meetings of the Politburo, the Second Secretary would take his place.^[104] This system survived until the dissolution of the CPSU in 1991.^[104]

To be elected to the Politburo, a member had to serve in the Central Committee.^[105] The Central Committee elected the Politburo in the aftermath of a party Congress.^[105] Members of the Central Committee were given a predetermined list of candidates for the Politburo having only one candidate for each seat; for this reason, the election of the Politburo was usually passed unanimously.^[105] The greater the power held by the sitting CPSU General Secretary, the higher the chance that the Politburo membership would be approved.^[105]

Secretariat[edit]

The Secretariat headed the CPSU’s central apparatus and was solely responsible for the development and implementation of party policies.^[106] It was legally empowered to take over the duties and functions of the Central Committee when it was not in the plenum (did not hold a meeting).^[106] Many members of the Secretariat concurrently held a seat in the Politburo.^[107] According to a Soviet textbook on party procedures, the Secretariat’s role was that of «leadership of current work, chiefly in the realm of personnel selection and in the organization of the verification of fulfillment of party-state decisions».^[107] «Selections of personnel» (Russian: podbor kadrov) in this instance meant the maintenance of general standards and the criteria for selecting various personnel. «Verification of fulfillment» (Russian: proverka ispolneniia) of party and state decisions meant that the Secretariat instructed other bodies.^[108]

The powers of the Secretariat were weakened under Mikhail Gorbachev, and the Central Committee Commissions took over the functions of the Secretariat in 1988.^[109] Yegor Ligachev, a Secretariat member, said that the changes completely destroyed the Secretariat’s hold on power and made the body almost superfluous.^[109] Because of this, the Secretariat rarely met during the next two years.^[109] It was revitalized at the 28th Party Congress in 1990, and the Deputy General Secretary became the official head of the Secretariat.^[110]

Orgburo[edit]

The Organizational Bureau, or Orgburo, existed from 1919 to 1952 and was one of three leading bodies of the party when the Central Committee was not in session.^[97] It was responsible for «organizational questions, the recruitment, and allocation of personnel, the coordination of activities of the party, government and social organizations (e.g., trade unions and youth organizations), improvement to the party’s structure, the distribution of information and reports within the party».^[105] The 19th Congress abolished the Orgburo and its duties and responsibilities were taken over by the Secretariat.^[105] At the beginning, the Orgburo held three meetings a week and reported to the Central Committee every second week.^[111] Lenin described the relation between the Politburo and the Orgburo as «the Orgburo allocates forces, while the Politburo decides policy».^[112] A decision of the Orgburo was implemented by the Secretariat.^[112] However, the Secretariat could make decisions in the Orgburo’s name without consulting its members, but if one Orgburo member objected to a Secretariat resolution, the resolution would not be implemented.^[112] In the 1920s, if the Central Committee could not convene the Politburo and the Orgburo would hold a joint session in its place.^[112]

Control Commission[edit]

The Central Control Commission (CCC) functioned as the party’s supreme court.^[113] The CCC was established at the 9th All-Russian Conference in September 1920, but rules organizing its procedure were not enacted before the 10th Congress.^[114] The 10th Congress formally established the CCC on all party levels and stated that it could only be elected at a party congress or a party conference.^[114] The CCC and the CCs were formally independent but had to make decisions through the party committees at their level, which led them in practice to lose their administrative independence.^[114] At first, the primary responsibility of the CCs was to respond to party complaints, focusing mostly on party complaints of factionalism and bureaucratism.^[115] At the 11th Congress, the brief of the CCs was expanded; it became responsible for overseeing party discipline.^[116] In a bid to further centralize the powers of the CCC, a Presidium of the CCC, which functioned in a similar manner to the Politburo in relation to the Central Committee, was established in 1923.^[117] At the 18th Congress, party rules regarding the CCC were changed; it was now elected by the Central Committee and was subordinate to the Central Committee.^[118]

CCC members could not concurrently be members of the Central Committee.^[119] To create an organizational link between the CCC and other central-level organs, the 9th All-Russian Conference created the joint CC–CCC plenums.^[119] The CCC was a powerful organ; the 10th Congress allowed it to expel full and candidate Central Committee members and members of their subordinate organs if two-thirds of attendants at a CC–CCC plenum voted for such.^[119] At its first such session in 1921, Lenin tried to persuade the joint plenum to expel Alexander Shliapnikov from the party; instead of expelling him, Shliapnikov was given a severe reprimand.^[119]

Departments[edit]

The leader of a department was usually given the title «head» (Russian: zaveduiuschchii).^[120] In practice, the Secretariat had a major say in the running of the departments; for example, five of eleven secretaries headed their own departments in 1978.^[121] Normally, specific secretaries were given supervising duties over one or more departments.^[121] Each department established its own cells—called sections—which specialized in one or more fields.^[122] During the Gorbachev era, a variety of departments made up the Central Committee apparatus.^[123] The Party Building and Cadre Work Department assigned party personnel in the nomenklatura system.^[123] The State and Legal Department supervised the armed forces, KGB, the Ministry of Internal Affairs, the trade unions, and the Procuracy.^[123] Before 1989, the Central Committee had several departments, but some were abolished that year.^[123] Among these departments was the Economics Department that was responsible for the economy as a whole, one for machine building, one for the chemical industry, etc.^[123] The party abolished these departments to remove itself from the day-to-day management of the economy in favor of government bodies and a greater role for the market, as a part of the perestroika process.^[123] In their place, Gorbachev called for the creations of commissions with the same responsibilities as departments, but giving more independence from the state apparatus. This change was approved at the 19th Conference, which was held in 1988.^[124] Six commissions were established by late 1988.^[124]

Pravda[edit]

Pravda (The Truth) was the leading newspaper in the Soviet Union.^[125] The Organizational Department of the Central Committee was the only organ empowered to dismiss Pravda editors.^[126] In 1905, Pravda began as a project by members of the Ukrainian Social Democratic Labour Party.^[127] Leon Trotsky was approached about the possibility of running the new paper because of his previous work on Ukrainian newspaper Kyivan Thought.^[127] The first issue of Pravda was published on 3 October 1908^[127] in Lvov, where it continued until the publication of the sixth issue in November 1909, when the operation was moved to Vienna, Austria-Hungary.^[127] During the Russian Civil War, sales of Pravda were curtailed by Izvestia, the government run newspaper.^[128] At the time, the average reading figure for Pravda was 130,000.^[128] This Vienna-based newspaper published its last issue in 1912 and was succeeded the same year by a new newspaper dominated by the Bolsheviks, also called Pravda, which was headquartered in St. Petersburg.^[129] The paper’s main goal was to promote Marxist–Leninist philosophy and expose the lies of the bourgeoisie.^[130] In 1975, the paper reached a circulation of 10.6 million.^[130] It is currently owned by the Communist Party of the Russian Federation.

Higher Party School[edit]

The Higher Party School (HPS) was the organ responsible for teaching cadres in the Soviet Union.^[131] It was the successor of the Communist Academy, which was established in 1918.^[131] The HPS was established in 1939 as the Moscow Higher Party School and it offered its students a two-year training course for becoming a CPSU official.^[132] It was reorganized in 1956 to that it could offer more specialized ideological training.^[132] In 1956, the school in Moscow was opened for students from socialist countries outside the Soviet Union.^[132] The Moscow Higher Party School was the party school with the highest standing.^[132] The school itself had eleven faculties until a 1972 Central Committee resolution demanded a reorganization of the curriculum.^[133] The first regional HPS outside Moscow was established in 1946^[133] and by the early 1950s there were 70 Higher Party Schools.^[133] During the reorganization drive of 1956, Khrushchev closed 13 of them and reclassified 29 as inter-republican and inter-oblast schools.^[133]

Lower-level organization[edit]

Republican and local organization[edit]

The lowest organ above the primary party organization (PPO) was the district level.^[134] Every two years, the local PPO would elect delegates to the district-level party conference, which was overseen by a secretary from a higher party level. The conference elected a Party Committee and First Secretary and re-declared the district’s commitment to the CPSU’s program.^[134] In between conferences, the «raion» party committee—commonly referred to as «raikom»—was vested with ultimate authority.^[134] It convened at least six times a year to discuss party directives and to oversee the implementation of party policies in their respective districts, to oversee the implementation of party directives at the PPO-level, and to issue directives to PPOs.^[134] 75–80 percent of raikom members were full members, while the remaining 20–25 were non-voting, candidate members.^[134] Raikom members were commonly from the state sector, party sector, Komsomol or the trade unions.^[134]

Day-to-day responsibility of the raikom was handed over to a Politburo, which usually composed of 12 members.^[134] The district-level First Secretary chaired the meetings of the local Politburo and the raikom, and was the direct link between the district and the higher party echelons.^[134] The First Secretary was responsible for the smooth running of operations.^[134] The raikom was headed by the local apparat—the local agitation department or industry department.^[135] A raikom usually had no more than 4 or 5 departments, each of which was responsible for overseeing the work of the state sector but would not interfere in their work.^[135]

This system remained identical at all other levels of the CPSU hierarchy.^[135] The other levels were cities, oblasts (regions) and republics.^[135] The district-level elected delegates to a conference held at least every three years to elect the party committee.^[135] The only difference between the oblast and the district level was that the oblast had its own Secretariat and had more departments at its disposal.^[135] The oblast’s party committee in turn elected delegates to the republican-level Congress, which was held every five years.^[136] The Congress then elected the Central Committee of the republic, which in turn elected a First Secretary and a Politburo.^[136] Until 1990, the Russian Soviet Federative Socialist Republic was the only republic that did not have its own republican branch, being instead represented by the CPSU Central Committee.

Primary party organizations[edit]

The primary party organization (PPO) was the lowest level in the CPSU hierarchy.^[137] PPOs were organized cells consisting of three or more members.^[137] A PPO could exist anywhere; for example, in a factory or a student dormitory.^[137] They functioned as the party’s «eyes and ears» at the lowest level and were used to mobilize support for party policies.^[137] All CPSU members had to be a member of a local PPO.^[138] The size of a PPO varied from three people to several hundred, depending upon its setting.^[138] In a large enterprise, a PPO usually had several hundred members.^[138] In such cases, the PPO was divided into bureaus based upon production-units.^[138] Each PPO was led by an executive committee and an executive committee secretary.^[138] Each executive committee is responsible for the PPO executive committee and its secretary.^[138] In small PPOs, members met periodically to mainly discuss party policies, ideology, or practical matters. In such a case, the PPO secretary was responsible for collecting party dues, reporting to higher organs, and maintaining the party records.^[138] A secretary could be elected democratically through a secret ballot, but that was not often the case; in 1979, only 88 out of the over 400,000 PPOs were elected in this fashion.^[138] The remainder were chosen by a higher party organ and ratified by the general meetings of the PPO.^[138] The PPO general meeting was responsible for electing delegates to the party conference at either the district- or town-level, depending on where the PPO was located.^[139]

Membership[edit]

Membership of the party was not open. To become a party member, one had to be approved by various committees, and one’s past was closely scrutinized. As generations grew up having known nothing before the Soviet Union, party membership became something one generally achieved after passing a series of stages. Children would join the Young Pioneers and, at the age of 14, might graduate to the Komsomol (Young Communist League). Ultimately, as an adult, if one had shown the proper adherence to party discipline—or had the right connections, one would become a member of the Communist Party itself. Membership of the party carried obligations as it expected Komsomol and CPSU members to pay dues and to carry out appropriate assignments and «social tasks» (общественная работа).^{[citation needed]}

In 1918, party membership was approximately 200,000. In the late 1920s under Stalin, the party engaged in an intensive recruitment campaign, the «Lenin Levy», resulting in new members referred to as the Lenin Enrolment,^[140] from both the working class and rural areas. This represented an attempt to «proletarianize» the party and an attempt by Stalin to strengthen his base by outnumbering the Old Bolsheviks and reducing their influence in the Party. In 1925, the party had 1,025,000 members in a Soviet population of 147 million. In 1927, membership had risen to 1,200,000. During the collectivization campaign and industrialization campaigns of the first five-year plan from 1929 to 1933, party membership grew rapidly to approximately 3.5 million members. However, party leaders suspected that the mass intake of new members had allowed «social-alien elements» to penetrate the party’s ranks and document verifications of membership ensued in 1933 and 1935, removing supposedly unreliable members. Meanwhile, the party closed its ranks to new members from 1933 to November 1936. Even after the reopening of party recruiting, membership fell to 1.9 million by 1939.^{[citation needed]} Nicholas DeWitt gives 2.307 million members in 1939, including candidate members, compared with 1.535 million in 1929 and 6.3 million in 1947. In 1986, the CPSU had over 19 million members—approximately 10% of the Soviet Union’s adult population. Over 44% of party members were classified as industrial workers and 12% as collective farmers. The CPSU had party organizations in 14 of the Soviet Union’s 15 republics. The Russian Soviet Federative Socialist Republic itself had no separate Communist Party until 1990 because the CPSU controlled affairs there directly.^{[citation needed]}

Komsomol[edit]

The All-Union Leninist Communist Youth League, commonly referred to as Komsomol, was the party’s youth wing.^[141] The Komsomol acted under the direction of the CPSU Central Committee.^[141] It was responsible for indoctrinating youths in communist ideology and organizing social events.^[142] It was closely modeled on the CPSU; nominally the highest body was the Congress, followed by the Central Committee, Secretariat and the Politburo.^[141] The Komsomol participated in nationwide policy-making by appointing members to the collegiums of the Ministry of Culture, the Ministry of Higher and Specialized Secondary Education, the Ministry of Education and the State Committee for Physical Culture and Sports.^[141] The organization’s newspaper was the Komsomolskaya Pravda.^[143] The First Secretary and the Second Secretary were commonly members of the Central Committee but were never elected to the Politburo.^[143] However, at the republican level, several Komsomol first secretaries were appointed to the Politburo.^[143]

Ideology[edit]

Marxism–Leninism[edit]

Marxism–Leninism was the cornerstone of Soviet ideology.^[7] It explained and legitimized the CPSU’s right to rule while explaining its role as a vanguard party.^[7] For instance, the ideology explained that the CPSU’s policies, even if they were unpopular, were correct because the party was enlightened.^[7] It was represented as the only truth in Soviet society; the party rejected the notion of multiple truths.^[7] Marxism–Leninism was used to justify CPSU rule and Soviet policy, but it was not used as a means to an end.^[7] The relationship between ideology and decision-making was at best ambivalent; most policy decisions were made in the light of the continued, permanent development of Marxism–Leninism.^[144] Marxism–Leninism as the only truth could not—by its very nature—become outdated.^[144]

Despite having evolved over the years, Marxism–Leninism had several central tenets.^[145] The main tenet was the party’s status as the sole ruling party.^[145] The 1977 Constitution referred to the party as «The leading and guiding force of Soviet society, and the nucleus of its political system, of all state and public organizations, is the Communist Party of the Soviet Union».^[145] State socialism was essential and from Stalin until Gorbachev, official discourse considered that private social and economic activity retarding the development of collective consciousness and the economy.^[146] Gorbachev supported privatization to a degree but based his policies on Lenin’s and Nikolai Bukharin’s opinions of the New Economic Policy of the 1920s, and supported complete state ownership over the commanding heights of the economy.^[146] Unlike liberalism, Marxism–Leninism stressed the role of the individual as a member of a collective rather than the importance of the individual.^[146] Individuals only had the right to freedom of expression if it safeguarded the interests of a collective.^[146] For instance, the 1977 Constitution stated that every person had the right to express his or her opinion, but the opinion could only be expressed if it was in accordance with the «general interests of Soviet society».^[146] The number of rights granted to an individual was decided by the state, and the state could remove these rights if it saw fit.^[146] Soviet Marxism–Leninism justified nationalism; the Soviet media portrayed every victory of the state as a victory for the communist movement as a whole.^[146] Largely, Soviet nationalism was based upon ethnic Russian nationalism.^[146] Marxism–Leninism stressed the importance of the worldwide conflict between capitalism and socialism; the Soviet press wrote about progressive and reactionary forces while claiming that socialism was on the verge of victory and that the «correlations of forces» were in the Soviet Union’s favor.^[146] The ideology professed state atheism and party members were consequently not allowed to be religious.^[147]

Marxism–Leninism believed in the feasibility of a communist mode of production. All policies were justifiable if it contributed to the Soviet Union’s achievement of that stage.^[148]

Leninism[edit]

In Marxist philosophy, Leninism is the body of political theory for the democratic organization of a revolutionary vanguard party and the achievement of a dictatorship of the proletariat as a political prelude to the establishment of the socialist mode of production developed by Lenin.^[149] Since Karl Marx rarely, if ever wrote about how the socialist mode of production would function, these tasks were left for Lenin to solve.^[149] Lenin’s main contribution to Marxist thought is the concept of the vanguard party of the working class.^[149] He conceived the vanguard party as a highly knit, centralized organization that was led by intellectuals rather than by the working class itself.^[149] The CPSU was open only to a small number of workers because the workers in Russia still had not developed class consciousness and needed to be educated to reach such a state.^[149] Lenin believed that the vanguard party could initiate policies in the name of the working class even if the working class did not support them. The vanguard party would know what was best for the workers because the party functionaries had attained consciousness.^[149]

Lenin, in light of the Marx’s theory of the state (which views the state as an oppressive organ of the ruling class), had no qualms of forcing change upon the country.^[149] He viewed the dictatorship of the proletariat, rather than the dictatorship of the bourgeoisie, to be the dictatorship of the majority.^[149] The repressive powers of the state were to be used to transform the country, and to strip of the former ruling class of their wealth.^[149] Lenin believed that the transition from the capitalist mode of production to the socialist mode of production would last for a long period.^[150] According to some authors, Leninism was by definition authoritarian.^[149] In contrast to Marx, who believed that the socialist revolution would comprise and be led by the working class alone, Lenin argued that a socialist revolution did not necessarily need to be led or to comprise the working class alone. Instead, he said that a revolution needed to be led by the oppressed classes of society, which in the case of Russia was the peasant class.^[151]

Stalinism[edit]

Stalinism, while not an ideology per se, refers to Stalin’s thoughts and policies.^[152] Stalin’s introduction of the concept «Socialism in One Country» in 1924 was an important moment in Soviet ideological discourse.^[152] According to Stalin, the Soviet Union did not need a socialist world revolution to construct a socialist society.^[152] Four years later, Stalin initiated his «Second Revolution» with the introduction of state socialism and central planning.^[152] In the early 1930s, he initiated the collectivization of Soviet agriculture by de-privatizing agriculture and creating peasant cooperatives rather than making it the responsibility of the state.^[152] With the initiation of his «Second Revolution», Stalin launched the «Cult of Lenin»—a cult of personality centered upon himself.^[152] The name of the city of Petrograd was changed to Leningrad, the town of Lenin’s birth was renamed Ulyanov (Lenin’s birth-name), the Order of Lenin became the highest state award and portraits of Lenin were hung in public squares, workplaces and elsewhere.^[153] The increasing bureaucracy which followed the introduction of a state socialist economy was at complete odds with the Marxist notion of «the withering away of the state».^[154] Stalin explained the reasoning behind it at the 16th Congress held in 1930;^[154]

We stand for the strengthening of the dictatorship of the proletariat, which represents the mightiest and most powerful authority of all forms of State that have ever existed. The highest development of the State power for the withering away of State power —this is the Marxian formula. Is this contradictory? Yes, it is contradictory. But this contradiction springs from life itself and reflects completely Marxist dialectic.^[154]

At the 1939 18th Congress, Stalin abandoned the idea that the state would wither away. In its place, he expressed confidence that the state would exist, even if the Soviet Union reached communism, as long as it was encircled by capitalism.^[155] Two key concepts were created in the latter half of his rule; the «two camps» theory and the «capitalist encirclement» theory.^[154] The threat of capitalism was used to strengthen Stalin’s personal powers and Soviet propaganda began making a direct link with Stalin and stability in society, saying that the country would crumble without the leader.^[154] Stalin deviated greatly from classical Marxism on the subject of «subjective factors»; Stalin said that party members of all ranks had to profess fanatic adherence to the party’s line and ideology, if not, those policies would fail.^[154]

Concepts[edit]

Dictatorship of the proletariat[edit]

Lenin, supporting Marx’s theory of the state, believed democracy to be unattainable anywhere in the world before the proletariat seized power.^[156] According to Marxist theory, the state is a vehicle for oppression and is headed by a ruling class.^[156] He believed that by his time, the only viable solution was dictatorship since the war was heading into a final conflict between the «progressive forces of socialism and the degenerate forces of capitalism».^[157] The Russian Revolution was by 1917, already a failure according to its original aim, which was to act as an inspiration for a world revolution.^[157] The initial anti-statist posture and the active campaigning for direct democracy was replaced because of Russia’s level of development with—according to their own assessments—dictatorship.^[157] The reasoning was Russia’s lack of development, its status as the sole socialist state in the world, its encirclement by imperialist powers, and its internal encirclement by the peasantry.^[158]

Marx and Lenin did not care if a bourgeois state was ruled in accordance with a republican, parliamentary or a constitutional monarchical system since this did not change the overall situation.^[159] These systems, even if they were ruled by a small clique or ruled through mass participation, were all dictatorships of the bourgeoisie who implemented policies in defense of capitalism.^[160] However, there was a difference; after the failures of the world revolutions, Lenin argued that this did not necessarily have to change under the dictatorship of the proletariat.^[161] The reasoning came from practical considerations; the majority of the country’s inhabitants were not communists, neither could the party reintroduce parliamentary democracy because that was not in synchronization with its ideology and would lead to the party losing power.^[161] He, therefore, concluded that the form of government has nothing to do with the nature of the dictatorship of the proletariat.^[161]

Bukharin and Trotsky agreed with Lenin; both said that the revolution had destroyed the old but had failed to create anything new.^[162] Lenin had now concluded that the dictatorship of the proletariat would not alter the relationship of power between men, but would rather «transform their productive relations so that, in the long run, the realm of necessity could be overcome and, with that, genuine social freedom realized».^[163] From 1920 to 1921, Soviet leaders and ideologists began differentiating between socialism and communism; hitherto the two terms had been used interchangeably and used to explain the same things.^[163] From then, the two terms had different meanings; Russia was in transition from capitalism to socialism—referred to interchangeably under Lenin as the dictatorship of the proletariat, socialism was the intermediate stage to communism and communism was considered the last stage of social development.^[163] By now, the party leaders believed that because of Russia’s backward state, universal mass participation and true democracy could only take form in the last stage.^[163]

In early Bolshevik discourse, the term «dictatorship of the proletariat» was of little significance, and the few times it was mentioned it was likened to the form of government which had existed in the Paris Commune.^[163] However, with the ensuing Russian Civil War and the social and material devastation that followed, its meaning altered from commune-type democracy to rule by iron-discipline.^[165] By now, Lenin had concluded that only a proletarian regime as oppressive as its opponents could survive in this world.^[166] The powers previously bestowed upon the Soviets were now given to the Council of People’s Commissars, the central government, which was, in turn, to be governed by «an army of steeled revolutionary Communists [by Communists he referred to the Party]».^[164] In a letter to Gavril Myasnikov in late 1920, Lenin explained his new interpretation of the term «dictatorship of the proletariat»:^[167]

Dictatorship means nothing more nor less than authority untrammeled by any laws, absolutely unrestricted by any rules whatever, and based directly on force. The term ‘dictatorship’ has no other meaning but this.^[167]

Lenin justified these policies by claiming that all states were class states by nature and that these states were maintained through class struggle.^[167] This meant that the dictatorship of the proletariat in the Soviet Union could only be «won and maintained by the use of violence against the bourgeoisie».^[167] The main problem with this analysis is that the party came to view anyone opposing or holding alternate views of the party as bourgeois.^[167] Its worst enemy remained the moderates, which were considered to be «the real agents of the bourgeoisie in the working-class movement, the labor lieutenants of the capitalist class».^[168] The term «bourgeoisie» became synonymous with «opponent» and with people who disagreed with the party in general.^[169] These oppressive measures led to another reinterpretation of the dictatorship of the proletariat and socialism in general; it was now defined as a purely economic system.^[170] Slogans and theoretical works about democratic mass participation and collective decision-making were now replaced with texts which supported authoritarian management.^[170] Considering the situation, the party believed it had to use the same powers as the bourgeoisie to transform Russia; there was no alternative.^[171] Lenin began arguing that the proletariat, like the bourgeoisie, did not have a single preference for a form of government and because of that, the dictatorship was acceptable to both the party and the proletariat.^[172] In a meeting with party officials, Lenin stated—in line with his economist view of socialism—that «Industry is indispensable, democracy is not», further arguing that «we [the Party] do not promise any democracy or any freedom».^[172]

Anti-imperialism[edit]

The Marxist theory on imperialism was conceived by Lenin in his book, Imperialism: the Highest Stage of Capitalism (published in 1917).^[174] It was written in response to the theoretical crisis within Marxist thought, which occurred due to capitalism’s recovery in the 19th century.^[174] According to Lenin, imperialism was a specific stage of development of capitalism; a stage he referred to as state monopoly capitalism.^[174] The Marxist movement was split on how to solve capitalism’s resurgence after the great depression of the late 19th century.^[175] Eduard Bernstein from the Social Democratic Party of Germany (SDP) considered capitalism’s revitalization as proof that it was evolving into a more humane system, adding that the basic aims of socialists were not to overthrow the state but to take power through elections.^[175] Karl Kautsky, also from the SDP, held a highly dogmatic view; he said that there was no crisis within Marxist theory.^[175] Both of them denied or belittled the role of class contradictions in society after the crisis.^[175] In contrast, Lenin believed that the resurgence was the beginning of a new phase of capitalism; this stage was created because of a strengthening of class contradiction, not because of its reduction.^[175]

Lenin did not know when the imperialist stage of capitalism began; he said it would be foolish to look for a specific year, however, said it began at the beginning of the 20th century (at least in Europe).^[173] Lenin believed that the economic crisis of 1900 accelerated and intensified the concentration of industry and banking, which led to the transformation of the finance capital connection to industry into the monopoly of large banks.^[176] In Imperialism: the Highest Stage of Capitalism, Lenin wrote; «the twentieth century marks the turning point from the old capitalism to the new, from the domination of capital in general to the domination of finance capital».^[176] Lenin defines imperialism as the monopoly stage of capitalism.^[177]

The 1986 Party Program claimed the Tsarist regime collapsed because the contradictions of imperialism, which he held to be the gap «between the social nature of production and the private capitalist form of appropriation» manifesting itself in wars, economic recessions, and exploitation of the working class, were strongest in Russia. Imperialism was held to have caused the Russo-Japanese War and the First World War, with the 1905 Russian Revolution presented as «the first people’s revolution of the imperialist epoch» and the October Revolution is said to have been rooted in «the nationwide movement against imperialist war and for peace.»^[178]

Peaceful coexistence[edit]

«Peaceful coexistence» was an ideological concept introduced under Khrushchev’s rule.^[180] While the concept has been interpreted by fellow communists as proposing an end to the conflict between the systems of capitalism and socialism, Khrushchev saw it as a continuation of the conflict in every area except in the military field.^[181] The concept said that the two systems were developed «by way of diametrically opposed laws», which led to «opposite principles in foreign policy».^[179]

Peaceful coexistence was steeped in Leninist and Stalinist thought.^[179] Lenin believed that international politics were dominated by class struggle; in the 1940s Stalin stressed the growing polarization which was occurring in the capitalist and socialist systems.^[179] Khrushchev’s peaceful coexistence was based on practical changes which had occurred; he accused the old «two camp» theory of neglecting the non-aligned movement and the national liberation movements.^[179] Khrushchev considered these «grey areas», in which the conflict between capitalism and socialism would be fought.^[179] He still stressed that the main contradiction in international relations were those of capitalism and socialism.^[179] The Soviet Government under Khrushchev stressed the importance of peaceful coexistence, saying that it had to form the basis of Soviet foreign policy.^[179] Failure to do, they believed, would lead to nuclear conflict.^[179] Despite this, Soviet theorists still considered peaceful coexistence to be a continuation of the class struggle between the capitalist and socialist worlds, but not based on armed conflict.^[179] Khrushchev believed that the conflict, in its current phase, was mainly economic.^[179]

The emphasis on peaceful coexistence did not mean that the Soviet Union accepted a static world with clear lines.^[179] It continued to uphold the creed that socialism was inevitable and they sincerely believed that the world had reached a stage in which the «correlations of forces» were moving towards socialism.^[179] With the establishment of socialist regimes in Eastern Europe and Asia, Soviet foreign policy planners believed that capitalism had lost its dominance as an economic system.^[179]

[edit]

The concept of «Socialism in One Country» was conceived by Stalin in his struggle against Leon Trotsky and his concept of permanent revolution.^[182] In 1924, Trotsky published his pamphlet Lessons of October, in which he stated that socialism in the Soviet Union would fail because of the backward state of economic development unless a world revolution began.^[182] Stalin responded to Trotsky’s pamphlet with his article, «October and Comrade Trotsky’s Theory of Permanent Revolution».^[183] In it, Stalin stated that he did not believe an inevitable conflict between the working class and the peasants would take place, and that «socialism in one country is completely possible and probable».^[183] Stalin held the view common among most Bolsheviks at the time; there was a possibility of real success for socialism in the Soviet Union despite the country’s backwardness and international isolation.^[183] While Grigoriy Zinoviev, Lev Kamenev and Nikolai Bukharin—together with Stalin—opposed Trotsky’s theory of permanent revolution, their views on the way socialism could be built diverged.^[183]

According to Bukharin, Zinoviev and Kamenev supported the resolution of the 14th Conference held in 1925, which stated that «we cannot complete the building of socialism due to our technological backwardness».^[183] Despite this cynical attitude, Zinoviev and Kamenev believed that a defective form of socialism could be constructed.^[183] At the 14th Conference, Stalin reiterated his position that socialism in one country was feasible despite the capitalist blockade of the Soviet Union.^[184] After the conference, Stalin wrote «Concerning the Results of the XIV Conference of the RCP(b)», in which he stated that the peasantry would not turn against the socialist system because they had a self-interest in preserving it.^[184] Stalin said the contradictions which arose within the peasantry during the socialist transition could «be overcome by our own efforts».^[184] He concluded that the only viable threat to socialism in the Soviet Union was a military intervention.^[185]

In late 1925, Stalin received a letter from a party official which stated that his position of «Socialism in One Country» was in contradiction with Friedrich Engels’ writings on the subject.^[185] Stalin countered that Engels’ writings reflected «the era of pre-monopoly capitalism, the pre-imperialist era when there were not yet the conditions of an uneven, abrupt development of the capitalist countries».^[185] From 1925, Bukharin began writing extensively on the subject and in 1926, Stalin wrote On Questions of Leninism, which contains his best-known writings on the subject.^[185] With the publishing of Leninism, Trotsky began countering Bukharin’s and Stalin’s arguments, writing that socialism in one country was only possible only in the short term, and said that without a world revolution it would be impossible to safeguard the Soviet Union from the «restoration of bourgeois relations».^[185] Zinoviev disagreed with Trotsky and Bukharin, and Stalin; he maintained Lenin’s position from 1917 to 1922 and continued to say that only a defective form of socialism could be constructed in the Soviet Union without a world revolution.^[186] Bukharin began arguing for the creation of an autarkic economic model, while Trotsky said that the Soviet Union had to participate in the international division of labor to develop.^[187] In contrast to Trotsky and Bukharin, in 1938, Stalin said that a world revolution was impossible and that Engels was wrong on the matter.^[155] At the 18th Congress, Stalin took the theory to its inevitable conclusion, saying that the communist mode of production could be conceived in one country.^[155] He rationalized this by saying that the state could exist in a communist society as long as the Soviet Union was encircled by capitalism.^[155] However, with the establishment of socialist regimes in Eastern Europe, Stalin said that socialism in one country was only possible in a large country like the Soviet Union and that to survive, the other states had to follow the Soviet line.^[188]

Reasons for demise[edit]

Western view[edit]

There were few, if any, who believed that the Soviet Union was on the verge of collapse by 1985.^[189] The economy was stagnating, but stable enough for the Soviet Union to continue into the 21st century. The political situation was calm because of twenty years of systematic repression against any threat to the country and one-party rule, and the Soviet Union was in its peak of influence in world affairs.^[189] The immediate causes for the Soviet Union’s dissolution were the policies and thoughts of Mikhail Gorbachev, the CPSU General Secretary.^[189] His policies of perestroika and glasnost tried to revitalize the Soviet economy and the social and political culture of the country.^[189] Throughout his rule, he put more emphasis on democratizing the Soviet Union because he believed it had lost its moral legitimacy to rule.^[189] These policies led to the collapse of the communist regimes in Eastern Europe and indirectly destabilized Gorbachev’s and the CPSU’s control over the Soviet Union.^[190] Archie Brown said:^[190]

The expectations of, again most notably, Lithuanians, Estonians, and Latvians were enormously enhanced by what they saw happening in the ‘outer empire’ [Eastern Europe], and they began to believe that they could remove themselves from the ‘inner empire’. In truth, a democratized Soviet Union was incompatible with denial of the Baltic states’ independence for, to the extent that those Soviet republics became democratic, their opposition to remaining in a political entity whose center was Moscow would become increasingly evident. Yet, it was not preordained that the entire Soviet Union would break up.^[190]

However, Brown said that the system did not need to collapse or to do so in the way it did.^[190] The democratization from above weakened the party’s control over the country and put it on the defensive.^[190] Brown added that a different leader than Gorbachev would probably have oppressed the opposition and continued with economic reform.^[190] Nonetheless, Gorbachev accepted that the people sought a different road and consented to the Soviet Union’s dissolution in 1991.^[190] He said that because of its peaceful collapse, the fall of Soviet communism is «one of the great success stories of 20th-century politics».^[190] According to Lars T. Lih, the Soviet Union collapsed because people stopped believing in its ideology. He wrote:^[191]

When in 1991 the Soviet Union collapsed not with a bang but a whimper, this unexpected outcome was partly the result of the previous disenchantments of the narrative of class leadership. The Soviet Union had always been based on the fervent belief in this narrative in its various permutations. When the binding power of the narrative dissolved, the Soviet Union itself dissolved.^[191]

According to the Chinese Communist Party[edit]

The first research into the collapse of the Soviet Union and the Eastern Bloc were very simple and did not take into account several factors.^[192] However, these examinations became more advanced by the 1990s, and unlike most Western scholarship, which focuses on the role of Gorbachev and his reform efforts, the Chinese Communist Party (CCP) examined «core (political) life and death issues» so that it could learn from them and not make the same mistakes.^[193] Following the CPSU’s demise and the Soviet Union’s collapse, the CCP’s analysis began examining systematic causes.^[194] Several leading CCP officials began hailing Khrushchev’s rule, saying that he was the first reformer and that if he had continued after 1964, the Soviet Union would not have witnessed the Era of Stagnation began under Brezhnev and continued under Yuri Andropov and Konstantin Chernenko.^[195] The main economic failure was that the political leadership did not pursue any reforms to tackle the economic malaise that had taken hold, dismissing certain techniques as capitalist, and never disentangling the planned economy from socialism.^[196] Xu Zhixin from the CASS Institute of Eastern Europe, Russia, and Central Asia, argued that Soviet planners laid too much emphasis on heavy industry, which led to shortages of consumer goods. Unlike his counterparts, Xu argued that the shortages of consumer goods were not an error but «was a consciously planned feature of the system».^[196] Other CPSU failures were pursuing the policy of state socialism, the high spending on the military-industrial complex, a low tax base, and the subsidizing of the economy.^[196] The CCP argued that when Gorbachev came to power and introduced his economic reforms, they were «too little, too late, and too fast».^[197]

While most CCP researchers criticize the CPSU’s economic policies, many have criticized what they see as «Soviet totalitarianism».^[199] They accuse Joseph Stalin of creating a system of mass terror, intimidation, annulling the democracy component of democratic centralism and emphasizing centralism, which led to the creation of an inner-party dictatorship.^[199] Other points were Russian nationalism, a lack of separation between the party and state bureaucracies, suppression of non-Russian ethnicities, distortion of the economy through the introduction of over-centralization and the collectivization of agriculture.^[199] According to CCP researcher Xiao Guisen, Stalin’s policies led to «stunted economic growth, tight surveillance of society, a lack of democracy in decision-making, an absence of the rule of law, the burden of bureaucracy, the CPSU’s alienation from people’s concerns, and an accumulation of ethnic tensions».^[200] Stalin’s effect on ideology was also criticized; several researchers accused his policies of being «leftist», «dogmatist» and a deviation «from true Marxism–Leninism.»^[198] He is criticized for initiating the «bastardization of Leninism», of deviating from true democratic centralism by establishing a one-man rule and destroying all inner-party consultation, of misinterpreting Lenin’s theory of imperialism and of supporting foreign revolutionary movements only when the Soviet Union could get something out of it.^[198] Yu Sui, a CCP theoretician, said that «the collapse of the Soviet Union and CPSU is a punishment for its past wrongs!»^[198] Similarly, Brezhnev, Mikhail Suslov, Alexei Kosygin and Konstantin Chernenko have been criticized for being «dogmatic, ossified, inflexible, [for having a] bureaucratic ideology and thinking», while Yuri Andropov is depicted by some of having the potential of becoming a new Khrushchev if he had not died early.^[201]

While the CCP concur with Gorbachev’s assessment that the CPSU needed internal reform, they do not agree on how it was implemented, criticizing his idea of «humanistic and democratic socialism», of negating the leading role of the CPSU, of negating Marxism, of negating the analysis of class contradictions and class struggle, and of negating the «ultimate socialist goal of realizing communism».^[202] Unlike the other Soviet leaders, Gorbachev is criticized for pursuing the wrong reformist policies and for being too flexible and too rightist.^[202] The CCP Organization Department said, «What Gorbachev in fact did was not to transform the CPSU by correct principles—indeed the Soviet Communist Party needed transformation—but instead he, step-by-step, and ultimately, eroded the ruling party’s dominance in ideological, political and organizational aspects».^[202]

The CPSU was also criticized for not taking enough care in building the primary party organization and not having inner-party democracy.^[203] Others, more radically, concur with Milovan Đilas assessment, saying that a new class was established within the central party leadership of the CPSU and that a «corrupt and privileged class» had developed because of the nomenklatura system.^[203] Others criticized the special privileges bestowed on the CPSU elite, the nomenklatura system—which some said had decayed continuously since Stalin’s rule—and the relationship between the Soviet military and the CPSU. Unlike in China, the Soviet military was a state institution whereas in China it is a party (and state) institution.^[204] The CCP criticizes the CPSU of pursuing Soviet imperialism in its foreign policies.^[205]

Electoral history[edit]

Presidential election[edit]

Election	Party candidate	Votes	%	Result
1990	Mikhail Gorbachev	1,329	72.9%	Elected

Supreme Soviet elections[edit]

Election	Soviet of the Union	Soviet of Nationalities	Position
Party leader	Votes	%	Seats	+/–	Votes	%	Seats	+/–
1937	Joseph Stalin	89,844,271	99.3%	461 / 569		89,063,169	99.4%	409 / 574		1st	1st
1946	100,621,225	99.2%	576 / 682	115	100,603,567	99.2%	509 / 657	100	1st	1st
1950	110,788,377	99.7%	580 / 678	4	110,782,009	99.7%	519 / 638	10	1st	1st
1954	Nikita Khrushchev	120,479,249	99.8%	565 / 708	15	120,539,860	99.8%	485 / 639	34	1st	1st
1958	133,214,652	99.6%	563 / 738	2	133,431,524	99.7%	485 / 640		1st	1st
1962	139,210,431	99.5%	604 / 791	41	139,391,455	99.6%	490 / 750	5	1st	1st
1966	Leonid Brezhnev	143,570,976	99.8%	573 / 767	31	143,595,678	99.8%	568 / 750	78	1st	1st
1970	152,771,739	99.7%	562 / 767	11	152,843,228	99.8%	534 / 750	34	1st	1st
1974	161,355,959	99.8%	562 / 767		161,443,605	99.8%	534 / 750		1st	1st
1979	174,734,459	99.9%	549 / 750	13	174,770,398	99.9%	526 / 750	8	1st	1st
1984	Konstantin Chernenko	183,897,278	99.94%	551 / 750	2	183,892,271	99.95%	521 / 750	5	1st	1st

See also[edit]

• Communist Party of the Russian Federation

Communist parties within the Warsaw Pact[edit]

• Bulgarian Communist Party
• Communist Party of Czechoslovakia
• Socialist Unity Party of Germany
• Hungarian Working People’s Party
• Hungarian Socialist Workers’ Party
• Polish United Workers’ Party
• Romanian Communist Party

Other ruling communist parties[edit]

• People’s Democratic Party of Afghanistan
• Party of Labour of Albania
• People’s Revolutionary Party of Benin
• Communist Party of Kampuchea
• Chinese Communist Party
• Communist Party of Cuba
• Workers’ Party of Ethiopia
• New Jewel Movement
• Workers’ Party of Korea
• Lao People’s Revolutionary Party
• Somali Revolutionary Socialist Party
• Communist Party of Vietnam
• League of Communists of Yugoslavia

Footnotes[edit]

Notes[edit]

Citations[edit]

Bibliography[edit]

Articles and journal entries[edit]

Books[edit]

External links[edit]

• Executive Bodies of the Communist Party of the Soviet Union (1917–1991) Archived 8 May 2021 at the Wayback Machine
• Program of the CPSU, 27th Party Congress (1986)

С уверенностью можно сказать, что этого не сознавал Георгий Маленков, выступивший на пленуме с предложением повысить партийный статус Хрущева. До этого дня именно Маленков, председатель Совета министров СССР, член Президиума ЦК КПСС, считался первым лицом советского государства.

7 сентября 1953 года таких лиц стало два. А через полтора года осталось одно. И это был не Маленков, а низвергший его с премьерской должности, а потом и сам занявший ее (не покидая поста первого секретаря) партнер по властному тандему.

Непарадный портрет

Никита Хрущев — пожалуй, самая сложная, самая противоречивая фигура из тех, что находились во главе страны в XX веке. А возможно, и среди всех ее правителей. Политических портретов Хрущева и, соответственно, портретов его эпохи создано великое множество, и каждый по-своему правдив. Впрочем, есть, пожалуй, все-таки и абсолютно ложный. Это представление о Хрущеве как о дурачке-простофиле, севшем волею случая не в свои сани.

Хотя, справедливости ради, этот образ тоже возник не на пустом месте. Улыбку вызывал сам облик Хрущева: лысина, оттопыренные уши, нос картошкой, выпирающий живот… Да еще эта дурацкая привычка натягивать до груди свои необъятные мешковатые брюки. Не внушали, мягко говоря, солидности и манеры Никиты Сергеевича. Виданное ли, скажите, дело, чтобы лидер сверхдержавы в ходе заседания Генеральной Ассамблеи ООН снимал с ноги туфлю и стучал ею по столу в знак несогласия с выступающим оратором?!

В своих надиктованных после отставки мемуарах Хрущев тоже местами предстает наивным простачком. К примеру, о своем отношении к «вождю народов» он говорил следующее: «До смерти Сталина мы считали, что все, что делалось при его жизни, было безупречно правильным и единственно возможным для того, чтобы выжила революция, чтобы она укрепилась и развивалась… Только после смерти Сталина, и то не сразу, у нас хватило партийного и гражданского мужества открыть занавес и заглянуть за кулисы истории».

Но вот что сообщал на этот счет сын Никиты Сергеевича Сергей Хрущев: «Отец и на Украине (после назначения в 1938 году на пост первого секретаря ЦК КП(б)У. — «МК») продолжал истово славить вождя… Насколько искренне? До последнего времени я считал, что тогда он еще верил в Сталина. Оказалось, что я ошибался».

Сергей Никитович повествует далее, что в 1991 году повстречался в Донецке с дочерью друга юности Никиты Сергеевича Ильи Косенко Ольгой Ильиничной. И та рассказала о хорошо запомнившемся разговоре своего отца с Хрущевым, состоявшемся в 1940 году, когда «хозяин Украины» приехал проведать старого товарища. Хрущев и Косенко уединились в саду и были уверены, что беседуют с глазу на глаз, без свидетелей, — но под столом, накрытым спускавшейся до земли скатертью, сидела любопытная девочка-школьница, которой страшно хотелось узнать, о чем ее отец секретничает с важным гостем.

«Сидела Оля тихо как мышка, запоминала каждое слово, — продолжает Сергей Хрущев. — После расспросов о бывших общих соседях, о старых друзьях — их осталась в живых лишь горсточка, многие пропали в тридцатые годы, — отец поинтересовался: в партии ли Илья? Если нет, то он даст ему рекомендацию, поможет перебраться в Киев, устроиться на хорошую работу… Отец считал, что его друг с радостью и благодарностью откликнется на столь заманчивые предложения, но вышло иначе.

— Нет, — с напором на «нет» ответил Косенко. — Не нужна мне ваша партия, которая так, — он снова подчеркнул «так», — с людьми обходится. Что вы, ваша партия со страной сделала? Разрушили вы партию. В настоящей партии состояли Киров, Якир, Тухачевский. Где они теперь?

Воцарилось молчание. Отец не знал, как отреагировать на неслыханную крамолу. Ведь он не последний человек в этой партии, которая так обходится с людьми. Ольга затаила дыхание: если ее обнаружат, отец ей не спустит своеволия.

— Не партия это, Илья, — услышала она потерявший обычную звонкость хрипловатый голос Никиты Сергеевича, — не партия, а эта сука Мудашвили все натворил. Когда-нибудь мы ему все припомним — и Кирова, и Якира, и Тухачевского, и не только их».

Девочка не поняла, о каком таком Мудашвили говорил гость и почему тот «сука». А когда решилась наконец спросить об этом у отца, тот страшно перепугался и запретил кому-либо говорить о подслушанном разговоре: иначе, мол, расстреляют и его, и ее, и Хрущева.

Кровная месть

Можно считать рассказ выдумкой, но он значительно лучше объясняет яростный антисталинизм Хрущева, чем версия, изложенная в мемуарах: верил Сталину как отцу родному, и только после его смерти — и то не сразу — открылись глаза на устроенный им кровавый беспредел. В борьбе Никиты Сергеевича с «культом личности и его последствиями» было слишком много эмоций и слишком мало расчета, чтобы считать это просто политикой, где нет ничего личного. Личного здесь так много, что куда больше это походит на давно вынашиваемую месть.

Причем не факт, что месть была посмертной: обстоятельства последних дней жизни Сталина до конца не прояснены. Хрущев был в числе четверки наиболее приближенных к Хозяину особ, которые были последними, кто видел его на ногах и в добром здравии. И, как выяснилось вскоре, идейных сталинистов в этом самом ближнем, самом тесном кругу — кроме Хрущева туда входили Маленков, Берия и Булганин — не было вообще (что лишь усиливает подозрения).

Словом, не прост, совсем не так прост был Никита Сергеевич, как видится некоторым и как, похоже, ему самому хотелось бы казаться. За кого он мстил — если принять эту версию? Возможно, за каких-то попавших в мясорубку репрессий друзей. Возможно, за людей, которых чтил и уважал. Но главным образом, наверное, за себя. И за свои страхи, и за свои унижения. И за то, что сам был повязан кровью.

Вот извлечение из адресованной ЦК записки «Об антиконституционной практике 30–40-х и начала 50-х годов», датированной 25 декабрем 1988 года, под которой стоят подписи девяти членов партийного ареопага (первым идет автограф Александра Яковлева):

«В архиве КГБ хранятся документальные материалы, свидетельствующие о причастности Хрущева к проведению массовых репрессий в Москве, Московской области и на Украине в предвоенные годы.

Он, в частности, сам направлял документы с предложениями об арестах руководящих работников Моссовета, Московского обкома партии… Летом 1938 года с санкции Хрущева была арестована большая группа руководящих работников партийных, советских, хозяйственных органов, и в их числе заместители председателя Совнаркома УССР, наркомы, заместители наркомов, секретари областных комитетов партии. Все они были осуждены к высшей мере наказания и длительным срокам заключения. По спискам, направленным НКВД СССР в Политбюро, только за 1938 год было дано согласие на репрессии 2140 человек из числа республиканского партийного и советского актива».

Можно ли остановиться на этом и, состроив глубокомысленную мину, заявить: «Теперь все ясно. Ясно, какой из него «антисталинист и разоблачитель культа»! Чья бы корова мычала, а его бы помалкивала»? Ну а кто запрещает? Можно, разумеется. Многие критики Хрущева именно так и поступают. Но если речь идет не об одномерном и одноцветном, а о более сложном портрете, более адекватно отражающем роль Никиты Сергеевича в истории, то ограничиваться этой страницей биографии, пожалуй, все-таки не стоит.

Страница эта, безусловно, важна, но вовсе не в том смысле, что выражает, выдает людоедскую натуру Хрущева. Нет, понять и простить такое поведение, конечно же, невозможно. Ни угроза для собственной жизни, ни ссылки на сложность эпохи, на то, что «все так делали», оправданием участия в массовых убийствах служить не могут.

Но, справедливости ради, если бы его натура действительно была такова, если бы, как утверждают некоторые, Хрущев был кровожадным маньяком, которого приходилось обуздывать мудрому, выдержанному Сталину, то с приходом к власти Никиты Сергеевича кровь полилась бы еще более широким потоком, чем в 1937–1938 годах. Тут-то его уже некому было сдерживать.

Но случилось прямо противоположное — не большой террор, а массовая реабилитация: по данным КГБ СССР, в период с 1953 по 1961 год были сняты обвинения с 1,2 миллиона человек, подвергшихся политическим репрессиям. Многие из них, увы, были реабилитированы уже посмертно.

Хрущев и хрущевки

Такая же неоднозначность, двусторонность — как минимум двусторонность — присутствует и во всех прочих свершениях Никиты Сергеевича. Теневые стороны его преобразований подробно расписаны в так называемом докладе Полянского, подготовленном, но так и не прозвучавшем выступлении на октябрьском пленуме ЦК КПСС 1964 года — том самом, на котором произошло свержение Хрущева.

Дмитрий Полянский, тогдашний зампред Совмина СССР, был одним из активнейших участников антихрущевского заговора. «Подготовились два докладчика: Полянский и Суслов, — описывал эту историю Сергей Хрущев. — Полянский рвался в бой, жаждал крови. Но Брежнев опасался, что изложенные в тексте его доклада обвинения можно отнести не к одному Хрущеву, а самого Полянского может «занести», и потом никто уже с пленумом не совладает. Брежнев решил: с докладом на пленуме предоставить слово Суслову, он набил руку на подобных делах… Сухой, немногословный Суслов совладает с нынешней ситуацией, не даст разгуляться страстям».

Но есть и другое, несколько иное объяснение: выбор между двумя докладчиками определялся поведением Хрущева. Если поведение будет сочтено примерным, если он согласится уйти «по-хорошему» — «распинать» его будут в мягком режиме. Заартачится — в максимально жестком. Задачей доклада в исполнении Полянского было не просто раскритиковать, а морально уничтожить Хрущева. Тот отказался от борьбы, и необходимость в радикальном сценарии отпала. Но в архивах доклад Полянского все-таки уцелел.

Говоря современным политтехнологическим языком, его можно назвать «Белой книгой хрущевских реформ». Вот, скажем, что Полянский писал о хрущевском варианте решения жилищной проблемы: «Во что обошлась, например, его директива о строительстве четырех- и пятиэтажных домов, даже трудно посчитать. Он разогнал Академию архитектуры СССР за то, что она не соглашалась с его выводами, будто такие дома — самые дешевые и самые удобные в эксплуатации, будто они рассредоточивают и сохраняют население от атомного нападения и т.д. и т.п.

Жизнь показала, что в академии сидели разумные люди. Выяснилось, что стоимость одного квадратного метра площади, если учесть затраты на общегородские и районные коммуникации, в 4–5-этажных домах гораздо дороже, чем в 9–12-этажных. Установка на «пятиэтажное» строительство привела к тому, что плотность застройки в городах резко упала; транспортные, водопроводные, теплофикационные, канализационные и иные коммуникации недопустимо растянулись. Внешний вид городов ухудшился, а об удобствах и говорить нечего — в этих домах нет лифтов».

Все так, все абсолютно верно. Но видеть в хрущевской жилищной программе одни только минусы было бы просто вопиющей несправедливостью. С 1956 по 1963 год национальный жилищный фонд в Советском Союзе вырос почти в 2 раза — с 640 до 1 184 миллиона квадратных метров. Иными словами, за эти годы в СССР было построено больше жилья, чем за предшествующие 40 лет!

Собственно, выбор в пользу пятиэтажек как раз и определялся скоростью реализации жилищной программы: более комфортные и/или высотные варианты в разы бы ее замедлили. «Теперь мало кто помнит, почему выбрали пять этажей, а не семь или, скажем, три, — писал Хрущев-младший, объясняя эту градостроительную логику. — Тому предшествовали скрупулезные расчеты с целью сэкономить рубль, сотню, тысячу, миллион, чтобы на них выстроить еще одну квартиру, еще один этаж, дом или даже квартал…

Пять этажей — это максимальная высота, на которую вода (и в водопроводе, и в отоплении) подается без подкачки, то есть без установки в подвалах дополнительных насосов. На пятый этаж под силу подняться по лестнице даже немолодому человеку, и можно сэкономить на лифтах. Мусор с пятого этажа можно вынести на помойку в ведре, что исключает затраты на мусоропровод».

Недостатки хрущевок вполне сознавал и сам Никита Сергеевич. «Разве мы не понимали того, что на лифте подниматься легче, особенно престарелым? — защищал он идею массового строительства пятиэтажек в своих воспоминаниях. — Да, трудно жить без лифта, но еще труднее без квартиры. Если спросить холостяка или молодоженов, согласились бы они получить поскорее квартиру на четвертом этаже без лифта, зато с удобствами, то услышишь согласие… Конечно, многие оставались недовольны. Но разве лучше было обещать райскую жизнь за гробом?»

Хрущевки считались временным решением, альтернативой баракам и коммуналкам, в которых проживала на тот момент большая часть городского населения. Расчетный срок эксплуатации домов первых панельных серий составлял всего 25 лет. После этого, как предполагалось, они должны были быть снесены и заменены более комфортным и долговечным жильем.

Теория, правда, оказалась очень далекой от реальности. Реальности более соответствовала известная житейская мудрость: «Нет ничего более постоянного, чем временное». Но, стало быть, тем значительнее вклад этого «проклятого наследия волюнтаризма» в решение «проклятого», вечного квартирного вопроса. Хрущевки пережили и Хрущева, и Брежнева, и Горбачева, и Ельцина… И, пожалуй, еще много кого переживут.

Поднятая целина

Панельные пятиэтажки — далеко не единственный пример хрущевских проектов, переживших его эпоху. Возьмем, например, освоение целины: критиков у этого начинания было, пожалуй, даже побольше, чем у сверхдешевых пятиэтажек. И тогда многие называли его «авантюрой» (ну, не в печати, конечно), а сегодня это является едва ли не доминирующей точкой зрения. И безосновательной ее тоже не назовешь.

«Я с самого начала был сторонником освоения целины в ограниченных масштабах, а не в таких громадных, которые нас заставили огромные средства вложить, нести колоссальные расходы, вместо того чтобы в обжитых районах поднимать то, что уже готово, — вспоминал Вячеслав Молотов, один из главных противников целинного проекта в тогдашнем советском руководстве. — Я предлагал вложить эти деньги в наше Нечерноземье, а целину поднимать постепенно. Разбросали средства — и этим немножко, и тем, а хлеб хранить негде, он гниет, дорог нет, вывезти нельзя… Хрущев нашел идею и несется, как саврас без узды!»

Но прошли годы. Давно нет Молотова, еще раньше ушел из жизни сам Хрущев. А освоенные при нем целинные земли никуда не делись. Россия и Казахстан входят сегодня в десятку крупнейших мировых экспортеров зерновых культур (мы на первом месте, казахи — на девятом), и хрущевская «авантюра», безусловно, внесла в это свою лепту.

Есть и целый ряд совершенно бесспорных достижений. Эпоха Хрущева — это космодромы Байконур и Плесецк, это выигранная у США космическая гонка: первый в мире искусственный спутник Земли (1957 год), первая межпланетная станция, достигшая поверхности Луны (1959 год), первый полет человека в космос… Эпоха Хрущева — это первая в мире межконтинентальная баллистическая ракета, первая в мире атомная электростанция, первая советская атомная подлодка, первый советский турбореактивный пассажирский самолет… И еще очень много чего первого в мире, и еще больше первого советского, что сделало державу сверхдержавой.

Можно допустить, что какому-то государственному деятелю удалось бы обеспечить тот же набор достижений, но с меньшими жертвами и стрессами для страны. Без авралов, аварий, авантюризма и волюнтаризма. Но вряд ли у кого-то получилось уложиться в срок, отведенный историей «авантюристу и волюнтаристу». В тех больших мировых гонках мог выиграть только он.

Международному пролетариату нужно единство на принципиальной основе

История международного коммунистического движения есть история борьбы марксизма против оппортунизма и ревизионизма, история борьбы марксистов в защиту интернациональной сплочённости пролетариата, против раскола его рядов оппортунистами и ревизионистами.

Коммунистическая партия Китая неуклонно отстаивает революционное учение марксизма-ленинизма и высоко держит великое знамя интернациональной сплочённости пролетариата. Мы считаем, что только сплотив свои силы и объединив все те силы, которые могут быть объединены, международный пролетариат сможет одержать победу в борьбе против капитализма и империализма, в ходе мировой революции.

Основоположники научного коммунизма Маркс и Энгельс выдвинули боевой лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Этот лозунг воспитывал и вдохновлял пролетариев всего мира, содействовал совместной борьбе пролетариата различных стран за своё освобождение. Международное объединение пролетариата, за которое выступали Маркс и Энгельс,— это объединение во имя борьбы за осуществление великой всемирно-исторической миссии пролетариата.

Ленин, продолжатель дела Маркса и Энгельса, поднял марксизм на новую высоту. Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Ленин последовательно боролся за осуществление международного объединения пролетариата на основе марксизма. В исторических условиях подъёма антиимпериалистической борьбы угнетённых народов он выдвинул боевой лозунг: «Пролетарии всех стран и угнетённые народы, соединяйтесь!». Этот лозунг содействовал слиянию рабочего движения стран Запада и национально-освободительного движения угнетённых народов Востока в единый поток совместной борьбы, что знаменовало ещё более широкое объединение международных революционных сил.

После второй мировой войны товарищ Мао Цзэдун, учитывая новые сдвиги, происшедшие на международной арене во взаимоотношениях между классами и в соотношении сил, выдвинул лозунг о создании международного единого фронта борьбы против американского империализма. Ядро этого фронта — объединение международного пролетариата, а основа его — объединение международного пролетариата с угнетёнными народами. Этот единый фронт предполагает тесное сплочение народных масс, составляющих свыше 90 процентов населения всего мира, сплочение всех политических сил, подвергающихся агрессии, контролю, вмешательству и третированию со стороны США, и использование всех противоречий, которые могут быть использованы, в целях максимальной изоляции американского империализма как самого главного врага народов мира и нанесения ему сокрушительных ударов. Таким образом, на завоевание победы в революционной борьбе народов мобилизуются все активные факторы, благоприятные для мировой революции. Это одна из важнейших стратегических идей товарища Мао Цзэдуна о мировой революции, выдвинутая им в новых исторических условиях.

Коммунистическая партия Китая, руководимая товарищем Мао Цзэдуном, неизменно отстаивает международное объединение пролетариата, объединение международного пролетариата с угнетёнными народами, объединение всех сил мира, выступающих против американского империализма. Неуклонно проводя в жизнь эту линию, мы завоёвываем великие победы.

Марксизм-ленинизм учит, что международное объединение пролетариата — это революционное объединение, объединение на принципиальной основе. Чтобы осуществить такое объединение, необходимо без всяких неопределённостей вести решительную борьбу против оппортунистов и раскольников всех мастей.

Маркс учит, что в борьбе за осуществление международного объединения пролетариата нельзя идти «ни на какое торгашество принципами». Обосновывая необходимость принципиальной борьбы с оппортунистами для достижения подлинного единства, Энгельс говорил, что «единство — прекрасная вещь, пока оно возможно, но есть вещи поважнее единства» и что «развитие пролетариата повсюду сопровождается внутренней борьбой»¹. Он также отмечал, что есть «ограниченные люди, желающие смешать всё и вся в неопределённую кашу, которой стоит только немного устояться, чтобы различные элементы, сваленные в общий котёл, пришли в ещё более острое противоречие между собой»². Маркс и Энгельс ясно и чётко заявляли: «Мы никак не можем итти вместе с людьми, которые эту классовую борьбу стремятся вычеркнуть из движения»³.

Ленин сурово бичевал ревизионистов Ⅱ Интернационала за измену марксизму и общему делу борьбы против империализма, за переход на сторону буржуазии своей страны, за перерождение в приспешников монополистического капитала, в социал-шовинистов, в социал-империалистов.

Ленин указывал, что борьба против оппортунизма и ревизионизма не только не разрушает единства пролетарской партии, но, напротив, является необходимым условием такого единства. Он говорил: «Без борьбы не может быть и разборки, а без разборки не может быть и успешного движения вперёд, не может быть и прочного единства. И начинающие борьбу в настоящее время отнюдь не разрушают единства. Единства уже нет, оно уже разрушено, разрушено по всей линии», и «открытая, прямая борьба — одно из необходимых условий восстановления единства»⁴.

Исходя из марксистско-ленинской принципиальной позиции, Коммунистическая партия Китая вела длительную борьбу с ревизионистской руководящей группировкой КПСС во главе с Хрущёвым во имя отстаивания единства международного коммунистического движения на основе марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма, во имя укрепления и расширения единого антиамериканского фронта.

Почему мы опубликовали в 1956 году две статьи об историческом опыте диктатуры пролетариата? Почему при разработке Декларации 1957 года мы твёрдо отстаивали целый ряд революционных принципов и передали ЦК КПСС Памятную записку по вопросу о мирном переходе? Почему мы опубликовали в 1960 году «Да здравствует ленинизм» и две другие статьи? Почему мы, отвечая в сентябре 1960 года на Информационную записку ЦК КПСС, подвергли систематической критике целый ряд ревизионистских, раскольнических и великодержавно-шовинистических взглядов Хрущёва? Почему во время разработки Заявления 1960 года мы настаивали на подтверждении целого ряда революционных принципов и роздали всем братским партиям Памятную записку по вопросу о мирном переходе? Почему мы опубликовали «Предложение о генеральной линии международного коммунистического движения», в котором всесторонне осветили нашу точку зрения по целому ряду коренных вопросов современной мировой революции? Почему мы, опубликовав девять статей по поводу Открытого письма ЦК КПСС, открыто подвергли критике хрущёвский ревизионизм? Почему мы опубликовали целый ряд документов и статей с критикой советско-американо-английского договора и разоблачениями предательских действий хрущёвской группировки, выступавшей в союзе с американским империализмом против народов всего мира? Почему на неоднократных встречах представителей КПК и КПСС и в переписке мы советовали хрущёвской группировке осадить коня у пропасти? Всё это делалось для того, чтобы отстоять марксизм-ленинизм, отстоять сплочённость международного коммунистического движения на основе марксизма-ленинизма, отстоять сплочённость всех сил, выступающих против американского империализма и его приспешников.

Решительная борьба, которую вели Коммунистическая партия Китая и другие марксистско-ленинские партии, ускорила банкротство хрущёвского ревизионизма, привела к тому, что основатель хрущёвского ревизионизма оказался в безвыходном положении и угодил в вырытую им самим могилу.

Вот уже год, как Хрущёв сошёл со сцены и к власти пришло новое руководство КПСС. Что же оно представляет собой по сравнению с Хрущёвым? Отказалось ли оно от хрущёвской ревизионистской и раскольнической линии? Факты показывают, что новое руководство КПСС проводит всё ту же старую хрущёвскую линию с той лишь разницей, что оно двурушничает с ещё большим коварством и лицемерием, чем Хрущёв.

В своих многочисленных выступлениях, документах и статьях новые руководители КПСС вовсю трубят о «единстве действий» коммунистических партий и социалистических стран. С их уст не сходят такие красивые слова, как «сплочение» и «единство», «совместные действия в борьбе против врага», «объединение усилий в борьбе против империализма», «объединение усилий в оказании поддержки вьетнамскому народу» и т. д. и т. п. Но всё это сплошная ложь. Действия нового руководства КПСС диаметрально противоположны его словам. На пленуме ЦК КПСС, состоявшемся в сентябре текущего года, первый секретарь ЦК КПСС Брежнев открыто осудил Коммунистическую партию Китая и в то же время разглагольствовал о «сплочении в борьбе против империализма». Это раскрывает отвратительное обличье новых руководителей КПСС как апологетов мнимого сплочения и подлинной борьбы против Китая.

Подобно тому, как самый агрессивный американский империализм выдаёт себя за миролюбивого ангела, так и самые крупные ревизионисты и раскольники усиленно рядятся в тогу поборников сплочения. Разглагольствования нового руководства КПСС о «единстве действий» есть не что иное, как обман.

А теперь перейдём к опровержению лживых разглагольствований новых руководителей КПСС о «единстве действий» и покажем их обман в свете тех неблаговидных дел, которые они натворили в течение года на международной арене и внутри страны.

Ревизионисты-хрущёвцы подорвали общую основу единства

Один из аргументов нового руководства КПСС, используемых им при рекламировании «единства действий»,— это наличие «общей идеологии» и «общей программы» у всех коммунистических партий.

У коммунистических партий действительно есть общая идеология — марксизм-ленинизм и общая программа — революционные принципы Декларации и Заявления, совместно разработанных коммунистическими партиями. Но ревизионисты-хрущёвцы полностью отошли от «общей идеологии» и «общей программы» и окончательно подорвали общую основу единства коммунистических партий.

Новые руководители КПСС бережно хранят все регалии Хрущёва. Не став марксистами-ленинцами и даже полумарксистами-полуленинцами, они остаются на все сто процентов ревизионистами-хрущёвцами и осуществляют хрущёвский ревизионизм без Хрущёва. В ноябре 1964 года они заявили китайской партийно-правительственной делегации, что в вопросах международного коммунистического движения, в вопросах отношения к Китаю между ними и Хрущёвым нет никакой разницы даже в нюансах и оттенках. Они не раз категорически заявляли, что генеральная линия, разработанная на ⅩⅩ и ⅩⅩⅡ съездах КПСС, «была, есть и будет единственной и незыблемой во всей внутренней и внешней политике Коммунистической партии и Советского государства»⁵.

Подобно Хрущёву, новое руководство КПСС трубит о том, что «мирное сосуществование» является ныне «самым важным условием для социального обновления мира»⁶, что в условиях «мирного соревнования» двух систем возможно «обеспечение победы коммунизма над капитализмом во всемирном масштабе»⁷ и что «шансы» мирного перехода «возрастают во много раз»⁸. Всё это делается для отрицания всякой антиимпериалистической революционной борьбы и противодействия ей.

Подобно Хрущёву, новое руководство КПСС упорствует в ликвидации диктатуры пролетариата и пролетарской партии, в создании «общенародного государства» и «всенародной партии». При этом оно утверждает: «Как и диктатура пролетариата, общенародное государство — закономерный, общий для всех стран этап в развитии социалистической государственности»⁹; «превращение нашей партии в партию всего народа» «имеет большое значение и далеко за пределами нашей страны»¹⁰.

Развивая дальше хрущёвский ревизионизм, новое руководство КПСС открыто проповедует абсурдную теорию о возможности осуществления социализма без гегемонии пролетариата. Оно утверждает, будто в капиталистическом мире «переход к социалистическим преобразованиям в тех или иных странах может происходить и без непосредственного руководства рабочего класса»¹¹. Без зазрения совести выхолащивая учение Ленина о диктатуре пролетариата, оно говорит, что «Ленин не связывал переход на некапиталистический путь с обязательным установлением власти под руководством пролетарской партии, то есть фактически с диктатурой пролетариата»¹². Если следовать этим утверждениям нового руководства КПСС, то выходит, что в пролетарской революции и диктатуре пролетариата нет никакой нужды и что коммунистическую партию вообще можно распустить. Пропагандируя эту реакционнейшую теорию — свидетельство полной измены марксизму-ленинизму, новое руководство КПСС не только даёт идейное оружие реакционерам, ведущим борьбу против коммунизма и народов. Оно стремится к тому, чтобы страны и народы, находящиеся на этапе национально-демократической революции, лишились ясной цели в своей нынешней борьбе и отказались от задачи борьбы против империализма, против нового и старого колониализма.

Сохранение господства империализма в капиталистическом мире и реставрация капитализма в социалистическом мире — такова суть теории и линии хрущёвского ревизионизма, который отстаивает и развивает новое руководство КПСС.

Между ревизионистами-хрущёвцами и марксистами-ленинцами существуют разногласия относительно основной линии, разногласия по важнейшим, принципиальным вопросам. Какая же при таких обстоятельствах может быть «общая идеология» и «общая программа» у марксистов-ленинцев и ревизионистов-хрущёвцев? И какая же тут может быть общая основа для объединения? В этих условиях наши отношения с ревизионистами-хрущёвцами вовсе не являются такими, как их изображает новое руководство КПСС: «то, что нас объединяет, гораздо сильнее того, что нас разъединяет». Наоборот, по всем основным вопросам современности у нас и у ревизионистов-хрущёвцев диаметрально противоположные позиции, между нами и ними существует то, что разъединяет, и нет того, что объединяет, существует то, что противопоставляет, и нет того, что было бы общим.

Чтобы объединиться при наличии разногласий относительно основной линии, требуется одно из двух: либо мы должны отказаться от марксизма-ленинизма и вслед за ними насаждать ревизионизм, либо они должны отказаться от ревизионизма и вернуться на путь марксизма-ленинизма. Было бы недопустимо и совершенно ошибочно, если бы мы заняли в столь остром вопросе двусмысленную, туманную позицию.

Уж не ожидают ли от нас, что мы пойдем по стопам нового руководства КПСС и объединимся на основе ревизионистской программы? Не будет ли это означать, что мы должны вместе с ним предавать марксизм-ленинизм, душить революцию народов и быть пособниками империализма? Нечего и говорить, что на это мы никогда не пойдём.

Уж не ожидают ли от нас, что мы будем всё время хранить молчание, не критиковать, не разоблачать и не выступать против того, что новое руководство КПСС предаёт все основные положения марксизма-ленинизма, добивается владычества над миром путём советско-американского сотрудничества и ополчается против революционной борьбы народов? Разве это не значило бы требовать от нас отказа от марксизма-ленинизма, превращения в его союзников в борьбе против народных революций, превращения в пособников империализма? Нечего и говорить, что на это мы никогда не пойдём.

Если новое руководство КПСС действительно хочет объединения с марксистами-ленинцами, то оно должно отказаться от своей ревизионистской линии и честно признать свои ошибки. Оно должно открыто и со всей серьёзностью признать перед коммунистами всех стран и народами всего мира ошибочными хрущёвский ревизионизм, великодержавный шовинизм и раскольничество, открыто признать ошибочными ревизионистскую линию и программу, принятые на ⅩⅩ и ⅩⅩⅡ съездах КПСС, и публично дать обещание никогда не повторять такой ошибки, как хрущёвский ревизионизм. Но разве они пойдут на это?

Противоположность между марксизмом-ленинизмом и хрущёвским ревизионизмом есть противоположность между пролетариатом и буржуазией, противоположность между социалистическим и капиталистическим путями, противоположность между линией борьбы против империализма и линией капитуляции перед империализмом. Всё это так же несовместимо, как огонь и вода.

Ленин говорил: «Единство — великое дело и великий лозунг! Но рабочему делу нужно единство марксистов, а не единство марксистов с противниками и извратителями марксизма»¹³.

Не может быть единства действии с теми, кто относится к врагам, как к друзьям, а к друзьям — как к врагам

Новое руководство КПСС утверждает, что даже при наличии разногласий, касающихся теории и линии, возможно-де, оставив их в стороне, предпринимать «совместные действия» и добиваться «сплочения» в практической борьбе против империализма.

Самые острые разногласия, существующие между марксизмом-ленинизмом и хрущёвским ревизионизмом по вопросам теории и линии, как раз и концентрируются вокруг того, как подходить к друзьям и к врагам: бороться ли против империализма или же объединяться с ним, бороться ли прежде всего против американского империализма или же объединяться с ним. Эти разногласия имеют решающее значение для важнейших практических действий, предпринимаемых в классовой борьбе на международной арене. Как же можно оставить их в стороне и пойти на беспринципное единство, не проводя грани между друзьями и врагами?

Реакционность хрущёвского ревизионизма находит своё концентрированное выражение в линии советско-американского сотрудничества во имя владычества над миром. Поставив с ног на голову свой подход к друзьям и к врагам, хрущёвская группировка считает американский империализм — главного врага народов всего мира — своим самым близким другом, а марксистов-ленинцев всего мира, в том числе и марксистов-ленинцев Советского Союза,— своими самыми главными врагами.

Именно в этом вопросе Хрущёв показал себя ренегатом. Именно по этому вопросу марксисты-ленинцы всего мира развернули самую острую борьбу против ревизионистов-хрущёвцев. И именно в связи с этим вопросом ревизионисты-хрущёвцы были с презрением отвергнуты революционными народами мира.

А как показало себя в этом вопросе новое руководство КПСС? Отказалось ли оно от линии советско-американского сотрудничества во имя владычества над миром? Выправило ли оно свой подход к друзьям и к врагам? Превратилось ли оно из силы, объединяющейся с американским империализмом, в силу, борющуюся против американского империализма?

Факты говорят об обратном.

Вот факты:

1. Придя к власти, новое руководство КПСС стало на все лады восхвалять Джонсона как «разумного» и «умеренного» деятеля. Оно продолжает трубить о том, что СССР и США — это две великие державы, от которых зависят судьбы мира, что между обеими странами «имеются достаточно широкие области для сотрудничества» и что у них «ещё много неиспользованных резервов»¹⁴. Даже после того, как американский империализм стал бешено расширять агрессивную войну во Вьетнаме, оно по-прежнему неустанно подчёркивает необходимость «развития и улучшения отношений с Соединёнными Штатами Америки». Хотя временами ему и приходится говорить о наличии «тенденции к замораживанию» советско-американских отношений, оно исподтишка форсирует тайную дипломатическую деятельность, занимается закулисными сделками с США.

2. Одним из важных показателей существования хрущёвского союза с США против Китая служит заключение советско-американо-английского договора о частичном запрещении ядерных испытаний. Новое руководство КПСС не только унаследовало этот договор, но и на его основе вместе с США активно готовит новую сделку о так называемом «нераспространении ядерного оружия» и другие сделки в области «разоружения», чтобы сохранить военную монополию двух ядерных гегемонов — СССР и США — и выступать против Китая, против всех независимых, суверенных стран.

3. Американский империализм использует ООН как орудие борьбы против революций народов мира. Приспосабливаясь к нуждам американского империализма, Хрущёв рассматривал ООН как биржу для заключения сделок во имя совместного владычества над миром между двумя великими державами — СССР и США. Новое руководство КПСС продолжает эту реакционную политику. Оно вновь выдвинуло предложение Хрущёва о создании постоянных вооружённых сил ООН. Оно голосовало в ООН за принятие резолюций о «прекращении огня» и «осуществлении национального примирения» в Конго (Л.), о «прекращении огня» в Доминиканской Республике. Где бы народ ни поднимался на вооружённую борьбу против американского империализма, где бы народ ни одерживал победу в вооружённой борьбе против американской агрессии, где бы американский империализм ни терпел поражения или же попадал в тупик, оно тут же спешит на выручку американскому империализму. Вкупе с американским империализмом оно использует ООН для того, чтобы подорвать, ослабить и расколоть силы, выступающие против империализма, нового и старого колониализма, чтобы сохранить, укрепить и расширить позиции американского империализма. Оно служит пожарной командой в руках американского империализма, пытающегося потушить пламя революции.

   В целях подрыва антиамериканской борьбы народов Вьетнама и других стран Юго-Восточной Азии и усиления экономического проникновения 7 апреля с. г. Джонсон, наряду с предложением провести по вьетнамскому вопросу «обсуждение, не ограниченное никакими условиями», выступил с программой «международного развития Юго-Восточной Азии» и выразил при этом надежду, что Советский Союз примет участие. США видят в создании «Банка развития Азии» один из путей реализации этой программы. В ответ на призыв Джонсона новое руководство КПСС направило в Бангкок делегацию, которая в октябре с. г. села за один стол с представителями США, Японии и чанкайшистской банды, марионеточных клик Южной Кореи и «Малайзии» и приняла активное участие в подготовке «Банка развития Азии». Вот с каким пылом новое руководство КПСС осуществляет единство действий с американским империализмом.

4. Новое руководство КПСС продолжает и развивает дело сколоченной Хрущёвым фирмы «Кеннеди — Хрущёв — Неру». Оно продолжает крепить союз с индийской реакцией, находящейся под контролем американского империализма, для борьбы против Китая. Во время визита Шастри в СССР оно сразу же пообещало предоставить Индии помощь на сумму в 900 миллионов американских долларов, что превышает общую сумму кредита, предоставленного Хрущёвым Индии за девять лет. Оно интенсивно реализует план военной помощи Индии и рука об руку с США помогает ей в расширении вооружения, предоставляя индийской реакции возможность выступать с советским оружием против Китая и других соседних стран.

   В последнее время в вопросе вооружённой агрессии Индии против Пакистана и в вопросе китайско-индийской границы новое руководство КПСС полностью выявило отвратительную физиономию своего союза с США и Индией для борьбы против Китая, своей поддержки агрессорам. Подпевая друг другу в ООН и вне неё, СССР и США в один голос выступают против Китая. В сентябре 1965 года ТАСС в завуалированной форме нападало на Китай в заявлениях относительно индийско-пакистанского вооружённого конфликта, а газета «Правда» открыто выступила на стороне Индии против Китая в вопросе китайско-индийской границы. Невольно вспоминается тот факт, что Хрущёв начал открыто выступать против Китая именно публикацией в сентябре 1959 года заявления ТАСС относительно вопроса китайско-индийской границы. Но нынешнее, новое руководство КПСС намного перещеголяло тогдашнего Хрущёва. Оно начисто отбросило фиговый листок нейтралитета, которым прикрывался Хрущёв. И неудивительно, что американские империалисты восторженно рукоплещут, приветствуя «новую эру» американо-советского сотрудничества.

Новое руководство КПСС вводит людей в заблуждение тем, что нет-нет да поругивает американский империализм. Почему оно так поступает? Потому, что это диктуется нуждами самих ревизионистов и отвечает нуждам американских империалистов. Ревизионистам-хрущёвцам понадобилось изображать из себя борцов против американского империализма для того, чтобы эффективно прислуживать американскому империализму, обманывать массы и подрывать дело революции. Если бы они не надевали на себя эту маску, то не смогли бы обманывать людей, что было бы невыгодно американскому империализму. Несущественная брань и существенная помощь — вот как новое руководство КПСС служит американскому империализму.

Встаёт вопрос: раз марксисты-ленинцы и революционные народы могут сплачиваться с представителями высших слоёв националистических стран, добиваться совместных действий с ними в антиимпериалистической борьбе и даже использовать противоречия между империалистическими странами в ходе борьбы против американского империализма, то почему они не могут предпринимать совместных действий с новым руководством КПСС?

Это объясняется тем, что борьба против американского империализма или союз с ним являются в современную эпоху критерием того, могут ли те или иные политические силы входить в единый антиамериканский фронт.

В Азии, Африке и Латинской Америке представители высших слоёв многих националистических стран, за исключением приспешников империализма, в той или иной степени стремятся к борьбе против возглавляемых США империализма, нового и старого колониализма. И мы должны сотрудничать с ними в антиимпериалистической борьбе.

В империалистических странах, имеющих острые противоречия с США, за исключением той части монополистической буржуазии, которая следует за американским империализмом, имеется и другая часть, которая в той или иной степени настроена против США. Следовательно, в некоторых вопросах борьбы против американского империализма народы мира могут в той или иной степени предпринимать с ней совместные действия.

Но что касается нового руководства КПСС, то дело в том, что оно вообще не ведёт борьбы против американского империализма. Более того, оно вступило в союз с ним и добивается совместного владычества над миром. Таким образом, оно противопоставило себя единому фронту борьбы против американского империализма. Если бы новое руководство КПСС действительно выступало против американского империализма и подтвердило это на практике, то мы охотно пошли бы на совместные действия с ним. Однако так называемую борьбу против американского империализма новое руководство КПСС ведёт лишь на словах, а не на деле. Скажем со всей прямотой: до тех пор пока новое руководство КПСС не изменит своей линии советско-американского сотрудничества, направленного против мировой революции, пока оно не откажется от союза с американским империализмом и реакцией, мы ни в коем случае не пойдём на «совместные действия» с ним. Мы никогда не станем игрушкой в его тайных дипломатических махинациях с американским империализмом, никогда не будем прикрывать его пособничество американскому империализму в подавлении революций народов.

Новое руководство КПСС действует заодно с США во вьетнамском вопросе

Новое руководство КПСС без устали твердит, что, как бы серьёзны ни были существующие разногласия, коммунисты должны в этот острый момент борьбы вьетнамского народа против американских агрессоров предпринять «совместные действия» во вьетнамском вопросе.

Но могут ли марксистско-ленинские партии идти на совместные действия во вьетнамском вопросе с новым руководством КПСС, когда оно подорвало основу международного объединения пролетариата, относится к врагам, как к друзьям, а к друзьям — как к врагам и упорно проводит линию советско-американского сотрудничества во имя владычества над миром?

В условиях, когда американский империализм совершает бешеную агрессию против Вьетнама, коммунистические партии и социалистические страны, казалось бы, должны занять единую позицию и решительно поддерживать справедливую борьбу вьетнамского народа, чтобы разгромить агрессию американского империализма. Но дело в том, что позиция ревизионистской руководящей группировки КПСС во вьетнамском вопросе неразрывно связана с её ревизионистской программой и линией и диаметрально противоположна принципиальной позиции марксистско-ленинских партий.

Когда Хрущёв находился у власти, ревизионистская руководящая группировка КПСС открыто стояла на стороне американского империализма, выступала против антиамериканской революционной борьбы вьетнамского народа и подрывала её. Она утверждала, будто «любая маленькая „локальная война“ может послужить искрой для того, чтобы разгорелся пожар мировой войны»¹⁵. Распространяя этот вздор, она пыталась запугать и устрашить народы, ведущие революционную вооружённую борьбу, и даже отказывалась от поддержки и помощи вьетнамскому народу в его борьбе против американской агрессии. Когда борьба народов Вьетнама и Лаоса против американского империализма обострилась, она проводила политику самоустранения в индокитайском вопросе. В июле 1964 года она заявила в том духе, что советское правительство снимет с себя обязанности сопредседателя Женевского совещания. Вскоре после этого, когда американский империализм спровоцировал инцидент в заливе Бакбо, Хрущёв дошёл до того, что пустил слух, будто этот инцидент спровоцирован Китаем.

Но события во Вьетнаме развивались вопреки желаниям ревизионистов-хрущёвцев. Вьетнамский народ одерживал всё новые победы в революционной борьбе против американского империализма, а американские агрессоры наталкивались на всё большие трудности. Поняв нецелесообразность проведения хрущёвской политики самоустранения в её прежнем виде, новое руководство КПСС перешло к политике приложения рук.

Но суть политики приложения рук и политики самоустранения одна и та же: и та и другая являются продуктом хрущёвского ревизионизма, продуктом приспосабливания к нуждам американского империализма.

Американскому империализму крайне необходимо погасить пламя народной революции во Вьетнаме. Того же добиваются и ревизионисты-хрущёвцы, осуществляющие линию советско-американского сотрудничества во имя владычества над миром. Когда Хрущёв в своё время проводил политику самоустранения, он тесно координировал свои действия с Кеннеди. Теперь же, когда новое руководство КПСС проводит политику приложения рук, оно установило с Джонсоном отношения молчаливого согласия и тесного сотрудничества.

Обратимся к фактам:

В январе 1965 года американские империалисты обратились к советскому правительству с просьбой использовать своё влияние для того, чтобы правительство Демократической Республики Вьетнам приняло следующие два требования: 1) прекратить помощь Югу Вьетнама и в первую очередь поставку артиллерийских орудий; 2) прекратить нападение на города Юга Вьетнама. Новое руководство КПСС добросовестно выполнило предписания американского империализма и официально передало правительству Демократической Республики Вьетнам наглые требования США, пытавшихся заставить вьетнамский народ пойти на безоговорочную капитуляцию.

Когда американские агрессоры начали спешно искать выход из положения во Вьетнаме, то новое руководство КПСС и вовсе сбилось с ног. Председатель Совета Министров СССР Косыгин, побывавший проездом в Пекине в феврале 1965 года на пути следования во Вьетнам, в ходе обмена мнениями с руководителями Китая подчёркивал необходимость помочь США «найти выход из Вьетнама». Эта точка зрения встретила суровую отповедь со стороны наших руководителей. Мы выразили надежду, что новое руководство КПСС поддержит вьетнамский народ в его борьбе и не будет использовать вьетнамский вопрос для торговли с США. Косыгин согласился тогда с нашим мнением и заявил, что новое руководство КПСС «не будет торговаться по этому вопросу с другими». Но новое руководство КПСС вскоре изменило своему слову.

Как только Джонсону понадобилась ловушка под вывеской «обсуждения, не ограниченного никакими условиями», новое руководство КПСС выступило с предложением о проведении «переговоров, не ограниченных никакими условиями». 16 февраля сего года, то есть на второй день после возвращения Косыгина в Москву, советское правительство обратилось к Вьетнаму и Китаю с официальным предложением созвать новое международное совещание по индокитайскому вопросу без предварительных условий, то есть фактически выступило за проведение по вьетнамскому вопросу «переговоров, не ограниченных никакими условиями». 23 февраля новое руководство КПСС, не считаясь с позицией вьетнамского правительства, возражавшего против этого предложения, и не дожидаясь ответа со стороны Китая, обсудило с французским президентом через своего посла во Франции вопрос о созыве вышеупомянутого международного совещания.

После того как правительство Демократической Республики Вьетнам решительно отвергло «обсуждение, не ограниченное никакими условиями», предложенное Джонсоном в целях обмана, новое руководство КПСС в публичных выступлениях стало намекать на то, что стоит только США прекратить бомбардировку Севера Вьетнама, как можно будет начать переговоры. Чтобы претворить в жизнь эту идею, новое руководство КПСС развернуло активную деятельность на международной арене. В уведомлениях, направленных им некоторым братским партиям, ясно написано, что оно стоит за переговоры с Соединёнными Штатами при условии, что последние прекратят бомбардировку Севера Вьетнама. К тому же оно дало понять, что необходимо изыскивать способы и средства урегулирования вьетнамского вопроса путём переговоров. Как и следовало ожидать, вскоре после этого Джонсон разыграл фарс с «временным прекращением бомбардировок».

Вслед за провалом обоих трюков — «переговоров, не ограниченных никакими условиями» и «прекращения бомбардировок и проведения переговоров» — новое руководство КПСС начало вместе с индийской реакцией и титовской кликой, этими приспешниками американского империализма, выступать в роли маклеров во вьетнамском вопросе. Говоря о путях урегулирования вьетнамского вопроса, они требуют от США лишь прекращения бомбардировки Севера Вьетнама, ограничиваются пустыми фразами о необходимости выполнения Женевских соглашений и обходят ключевой момент в выполнении этих соглашений — вывод всех агрессивных войск США из Вьетнама. Более того, новое руководство КПСС широко развёртывает тайную дипломатическую деятельность. Словом, оно стремится помочь США добиться «мирных переговоров» путём обмана с тем, чтобы переговоры велись бесконечно и чтобы США навсегда засели на Юге Вьетнама.

В угоду американскому империализму новое руководство КПСС учинило даже кровавую расправу над обучающимися в Советском Союзе студентами Вьетнама, Китая и других стран Азии, Африки и Латинской Америки, вышедшими на демонстрацию под лозунгом борьбы против американской агрессии, в защиту Вьетнама.

Заслуживает внимания следующий факт. В апреле сего года новое руководство КПСС выпустило Хрущёва из «дома опальных» и предоставило ему возможность дать интервью западным корреспондентам. В этом интервью он превозносил «мирное сосуществование» и нападал на борьбу вьетнамского народа против американских агрессоров, утверждая в частности, что «неприятности всегда начинаются с таких мелких инцидентов, как во Вьетнаме, и кончаются катастрофой»¹⁶. Всё это не случайно. Это говорит о том, что, подобно Хрущёву, новые руководители КПСС опасаются, как бы так называемые «мелкие неприятности», связанные с вьетнамским вопросом, не испортили их радужных снов о советско-американском сотрудничестве.

Новое руководство КПСС делает то же самое, что и Хрущёв,— пытается направить решение вьетнамского вопроса в русло советско-американского сотрудничества. Раз оно проводит такие тесные совместные действия с американскими империалистами, то вполне естественно, что марксисты-ленинцы не могут быть в одной компании с ним и предпринимать какие-то «совместные действия».

Стоит только сорвать все покровы, и станет ясно: поднимая большую шумиху о необходимости «совместных действий» во вьетнамском вопросе, новое руководство КПСС рассчитывает, что этот весьма обманчивый лозунг легко породит ложное представление, будто новое руководство КПСС, которое рьяно стремится к совместному владычеству над миром путём советско-американского сотрудничества, может вместе со всеми «бороться против американского империализма»; что этот лозунг поможет ему пролезть в антиамериканский фронт и проводить там политику приложения рук в интересах американского империализма.

Стоит только взглянуть, как новое руководство КПСС ведёт игру в «помощь» Вьетнаму, и станет ещё более ясно, что́ из себя представляет проводимая им политика приложения рук.

Мы всегда считаем помощь братскому вьетнамскому народу непреложным пролетарским интернациональным долгом стран социалистического лагеря. Вьетнамский народ, находящийся на самом переднем крае борьбы против американского империализма, имеет все основания и полное право обращаться за помощью ко всем социалистическим странам и получать её. Наша страна оказывает посильную помощь вьетнамскому народу. Мы не раз отмечали, что если Советский Союз искренне намерен помогать вьетнамскому народу в его борьбе против американской агрессии, то чем больше и чем действеннее будет эта помощь, тем лучше. Но как поступает новое руководство КПСС? Помощь, оказываемая им Вьетнаму, ни по количеству, ни по качеству не соответствует мощи Советского Союза. Оказывая некоторую помощь Вьетнаму, новое руководство КПСС преследует особые цели: оно пытается обмануть советский народ и народы других стран, держать под своим контролем положение во Вьетнаме, заполучить право голоса во вьетнамском вопросе и использовать этот вопрос для заключения сделок с американским империализмом.

Американские империалисты прекрасно понимают значение этой тактики нового руководства КПСС. Они отчётливо видят, насколько выгодно для них то, что новое руководство КПСС прикладывает руки к вьетнамскому вопросу. Они не только не возражают против «помощи» нового руководства КПСС Вьетнаму, но и приветствуют её. Американские власти недвусмысленно заявили, что во вьетнамском вопросе присутствие Советского Союза лучше, чем отсутствие. Американская пресса пишет: «В конце концов можно устроить так, что советские войска разместятся в Северном Вьетнаме… тогда как американские войска останутся в Южном Вьетнаме». «Парадоксальная выгода от более прямого советского военного вмешательства будет состоять в установлении в этом районе американо-советских отношений, позволяющих непосредственно заключать сделки»¹⁷. И действительно, новое руководство КПСС через различные каналы дает знать американцам о своей так называемой «помощи» Вьетнаму. Здесь оно тоже предпринимает совместные действия с американским империализмом.

Новое руководство КПСС использует «помощь» Вьетнаму как тему в своей широкой антикитайской кампании, то и дело фабрикуя всякого рода измышления, вроде: Китай «препятствовал транзитным перевозкам советского военного имущества, предоставленного Вьетнаму в порядке помощи». Но истинное положение вещей таково: прилагая максимальные усилия, мы в соответствии с достигнутой договоренностью быстро перевозили и перевозим во Вьетнам всё военное имущество, предоставляемое Советским Союзом с согласия вьетнамских товарищей. Клеветнические измышления нового руководства КПСС ещё раз свидетельствуют, что, выступая в союзе с США против Китая, оно не брезгует никакими средствами.

Марксисты-ленинцы должны через явления видеть сущность. В результате пристального наблюдения в течение целого года за всеми действиями и поступками нового руководства КПСС во вьетнамском вопросе, мы можем прийти лишь к следующему выводу: новое руководство КПСС так громко кричит о «единстве действий» во вьетнамском вопросе, всячески пытается провести встречу представителей СССР, ДРВ и КНР на самом высоком уровне и созвать международное совещание социалистических стран и братских партий только потому, что оно хочет обмануть мировое общественное мнение, привязать братские страны к колеснице советско-американского сотрудничества во имя владычества над миром, использовать вьетнамский вопрос как ценную фишку в советско-американской игре, изолировать Коммунистическую партию Китая и другие братские партии, отстаивающие марксизм-ленинизм, и нанести им удар.

Если бы мы во вьетнамском вопросе пошли на совместные действия с новым руководством КПСС, придерживающимся хрущёвской ревизионистской линии, то не значило бы это помогать ему вводить в заблуждение народы всего мира, помогать ему направлять решение вьетнамского вопроса в русло советско-американского сотрудничества и вместе с ним предавать дело революции вьетнамского народа, вести борьбу против Коммунистической партии Китая и других марксистско-ленинских партий, превращаться в пособников американского империализма? Ответ совершенно ясен: этому никогда не бывать.

Так называемое «единство действий» есть средство насаждения раскольничества

Новое руководство КПСС осуществляет свой великодержавный шовинизм и раскольничество под прикрытием крикливых фарисейских фраз о «единстве действий». С его стороны, утверждает оно, «был предпринят ряд крупных шагов» для достижения единства и сплочённости, для улучшения отношений между братскими партиями, для улучшения советско-китайских отношений. Посмотрим, какие шаги оно предприняло в действительности.

Под лозунгом «единства действий» новое руководство КПСС созвало пресловутое мартовское совещание в Москве. Как известно, хрущёвский ревизионизм и раскольничество фактически уже привели к расколу международного коммунистического движения. А мартовское совещание, созванное вопреки всему новым руководством КПСС, явилось крайне серьёзным шагом на пути открытого раскола международного коммунистического движения. Вслед за этим новое руководство КПСС развернуло разностороннюю деятельность для дальнейшего претворения в жизнь своей раскольнической линии.

Новое руководство КПСС подняло во всей партии и среди всего народа бешеную кампанию против Коммунистической партии Китая. В учреждениях и учебных заведениях, на заводах и фабриках, в деревнях оно устраивает антикитайские доклады с разнузданными нападками и клеветой на Китай. Причём некоторые антикитайские доклады делаются в присутствии китайских товарищей. Оно непрестанно направляет в различные страны мира своих людей для ведения антикитайской деятельности и повсеместно распространяет всевозможные антикитайские измышления. В международных организациях, в международной деятельности оно не брезгует никакими средствами для осуществления своих антикитайских замыслов.

Новое руководство КПСС упорно проводит хрущёвскую политику против Албании. Хотя его преступные попытки в сговоре с американским империализмом и японской реакцией поддержать ренегатов Коммунистической партии Японии, вроде Сига, потерпели серьёзный крах, оно никак не хочет примириться со своим поражением и по-прежнему ведёт контрреволюционную подрывную деятельность против КПЯ. Оно не прекращает нападки на Коммунистическую партию Индонезии, Коммунистическую партию Новой Зеландии и другие братские партии, отстаивающие марксизм-ленинизм, и ведёт против них подрывную деятельность.

В отношении коммунистических партий и социалистических стран новое руководство КПСС не только продолжает применять такие приёмы, как нажим и подрывная деятельность, но и с ещё большим коварством пускает в ход такие средства, как заигрывание, подкуп, обман и провоцирование раздоров. В Коммунистической партии Китая, ведущей решительную борьбу против хрущёвского ревизионизма, оно видит главный объект своих концентрированных нападок и всячески старается изолировать её.

Под лозунгом «единства действий» новое руководство КПСС продолжает в международных общественных организациях капитулянтскую линию — линию отказа от борьбы против американского империализма и от поддержки революции, подрывает сплочённость антиимпериалистических сил своей раскольнической деятельностью. По примеру Хрущёва оно самыми подлыми средствами осуществляет закулисный контроль над этими организациями и устраивает там открытые обструкции вплоть до таких безобразий, как стучание кулаком по столу, топание ногами и так далее и тому подобное.

Под предлогом «единства действий» ревизионистская руководящая группировка КПСС тщетно пытается восстановить своё былое положение «партии-отца», чтобы по-прежнему размахивать жезлом, навязывать коммунистическим партиям и социалистическим странам свою волю, заставлять их делать сегодня одно, а завтра другое. Но, на деле, она давно и навсегда утратила свою «власть». Новое руководство КПСС и его последователей связывают вместе лишь корыстные интересы, причём у каждого свой расчёт. Жезл нового руководства КПСС становится всё менее эффективным.

Факты показывают, что когда коммунисты какой-либо страны заимствовали из багажа руководства КПСС ревизионизм, великодержавный шовинизм и раскольничество, то это наносило ущерб и подрывало дело революции в данной стране, коммунистическая партия данной страны разлагалась, опускалась и даже перерождалась. В результате, этой стране и этой партии приходилось идти на поводу у других и влачить жалкое существование. И наоборот, совсем иная картина у тех, кто решительно отказывался от этого добра руководства КПСС и оказывал энергичное противодействие,— дела у них шли гораздо лучше. Так оно обстоит и в настоящее время.

Рекламируя «единство действий», новое руководство КПСС ставит перед собой и такую цель — прекратить открытую полемику. Оно пытается заткнуть рот марксистам-ленинцам и лишить их возможности разоблачать и критиковать его, чтобы обрести полную свободу в распространении хрущёвского ревизионизма.

Но этому не бывать. Нынешняя большая полемика самым ярким и наглядным образом показывает, что загнивает и умирает и что служит направлением дальнейшего развития и победы в международном коммунистическом движении. Хрущёвский ревизионизм подвергся уничтожающей критике и стал прекрасным удобрением на полях мировой революции. Чем дальше развёртывается полемика, тем очевиднее становится истина, тем выше поднимается революционная сознательность, тем больше нарастает революционный энтузиазм. Мы непременно доведём эту полемику до конца, непременно добьёмся полной ясности в важнейших, принципиальных вопросах. Поступать иначе значило бы наносить огромный ущерб делу революции народов, делу борьбы против империализма, в защиту мира во всём мире.

Рекламируя «единство действий», новое руководство КПСС ставит перед собой и другую цель — заставить марксистско-ленинские партии прекратить так называемую «фракционную деятельность». Оно пытается задушить марксистско-ленинские силы, борющиеся за воссоздание или создание революционных партий пролетариата, и пресечь ту поддержку, которую оказывают этим нарождающимся революционным силам Коммунистическая партия Китая и другие марксистско-ленинские партии.

Порвав с ревизионистской группировкой, марксисты-ленинцы многих стран воссоздают или создают марксистско-ленинские партии и организации. Это — неизбежный результат осуществления руководством КПСС ревизионизма, великодержавного шовинизма и раскольничества; неизбежный результат борьбы марксистов-ленинцев с ревизионистами в этих странах; неизбежный результат перегруппировки революционных сил в условиях дальнейшего углубления классовой борьбы внутри этих стран и на мировой арене.

В этих странах руководящие группировки коммунистических партий, подчиняясь жезлу хрущёвского ревизионизма, разрешают членам своих партий делать лишь то, что по нутру империалистам и реакционерам или дозволено ими, и не разрешают делать того, чего больше всего боятся империалисты и реакционеры. Неповиновение влечёт за собой преследования, взыскания и даже исключение из партии. А это неизбежно приводит к тому, что верные марксизму-ленинизму члены этих партий порывают с ревизионистской руководящей группировкой, приводит к тому, что создаются и развиваются подлинно марксистско-ленинские революционные партии и организации.

Революция, борьба против империализма, борьба против ревизионизма — дело правое. Разрыв с прогнившей ревизионистской группировкой и создание революционной партии — дело вполне закономерное.

Мы решительно поддерживаем все силы, которые отстаивают марксизм-ленинизм и революцию. Укреплять единство действий со всеми марксистско-ленинскими силами в мире — наш высокий пролетарский интернациональный долг.

Так называемое «единство действий» — лозунг для обмана советского народа

Новое руководство КПСС утверждает, что у социалистических стран «однотипный общественно-экономический строй» и «общая конечная цель — построение социализма и коммунизма». Таков ещё один аргумент при рекламировании «единства действий».

Но это делается для отвода глаз. Продолжая идти по стопам Хрущёва, новые руководители КПСС под ширмой строительства «коммунизма» ведут Советский Союз всё дальше по пути капиталистического перерождения. Подобно Хрущёву, они под лозунгом «общенародного государства» отменяют диктатуру пролетариата в Советском Союзе и превращают советское государство в орудие господства буржуазной привилегированной прослойки над советским народом. Подобно Хрущёву, они под лозунгом «всенародной партии» изменяют пролетарский характер КПСС и превращают её в партию, служащую интересам буржуазной привилегированной прослойки.

Новое руководство КПСС напускает на себя вид, будто в оценке Сталина между ним и Хрущёвым имеется какое-то различие. Делается это лишь для того, чтобы смягчить недовольство широких масс советского народа и членов КПСС. Вместо того чтобы осудить Хрущёва за его ошибку — огульное отрицание Сталина, оно, как и Хрущёв, называет период руководства Сталина неким «периодом культа личности». Оно опубликовало массу статей, книг и художественных произведений, в которых по-прежнему всячески порочит великого марксиста-ленинца Сталина, порочит диктатуру пролетариата и социалистический строй.

Используя государственную власть, новое руководство КПСС сосредоточенными усилиями подрывает экономическую базу социализма, подрывает социалистическую общенародную и коллективную собственность, создаёт и развивает новую систему эксплуатации, насаждает и вскармливает новую буржуазию, ускоряет темпы реставрации капитализма.

Доклад по вопросу о промышленности, сделанный председателем Совета Министров СССР Косыгиным на последнем пленуме ЦК КПСС, и принятое на этом пленуме постановление знаменуют собой крупный шаг в развитии советской экономики по пути реставрации капитализма.

Новое руководство КПСС закрепило в форме партийного постановления и государственных законов результаты начатых ещё во времена Хрущёва экспериментов по превращению предприятий, являющихся социалистической общенародной собственностью, в предприятия капиталистического характера и широко проводит эту реформу в масштабе всей страны. Стержнем так называемой «новой системы» управления промышленностью является внедрение капиталистического принципа прибыли путём «усиления экономического стимулирования» и превращение погони за прибылью в основную движущую силу производственной деятельности предприятий. Под предлогом расширения самостоятельности предприятий новое руководство КПСС отменило целый ряд важных показателей, утверждавшихся для предприятий сверху по государственному плану, подменяет социалистическое плановое хозяйство капиталистической свободной конкуренцией. Оно предоставило директорам предприятий право нанимать и увольнять рабочих, определять размер зарплаты и премий рабочим, распоряжаться по своему усмотрению большими средствами. Таким образом, директор фактически становится хозяином предприятия, может по своему произволу третировать рабочих и присваивать себе плоды их труда. Это по сути дела есть реставрация капитализма, подмен социалистической общенародной собственности собственностью буржуазной привилегированной прослойки, постепенное превращение советских социалистических предприятий в капиталистические предприятия особого типа. Это всего-навсего копирование и дальнейшее развитие старого «опыта» югославской клики Тито в реставрации капитализма, а не какое-то «новое слово».

Элементарная истина марксизма-ленинизма учит, что система управления относится к категории производственных отношений и является одним из проявлений собственности. Под ширмой реформы системы управления новое руководство КПСС в корне подрывает общенародную собственность. Именно так действовала и югославская клика Тито. Чувствуя шаткость своей позиции, новое руководство КПСС кричит: кто изображает дело как «буржуазное перерождение» советской экономики, тот является «буржуазным идеологом» и «недругом»¹⁸. То же самое говорила и титовская клика. Как это похоже на наивного глупца, который, зарыв клад, поставил дощечку с надписью: «Не ищи здесь 300 лянов серебра».

Новое руководство КПСС ускоряет развитие капитализма и в деревне. Оно развивает частное хозяйство, увеличивает размер приусадебных участков, увеличивает поголовье скота в частной собственности, расширяет свободный рынок и поощряет свободную торговлю. С помощью различных хозяйственных и административных мер оно поддерживает и поощряет рост новых кулацких хозяйств и всесторонне подрывает и разлагает социалистическое коллективное хозяйство.

Хрущёв привёл сельское хозяйство Советского Союза к ужасающей разрухе. После прихода к власти новое руководство КПСС хвасталось тем, что оно разработало «научно обоснованную программу безотлагательного и крутого подъёма сельскохозяйственного производства»¹⁹. Однако прошёл год, а в сельском хозяйстве Советского Союза всё ещё царит хаос, в связи с чем советский народ переживает огромные трудности. Новое руководство КПСС сваливает всю ответственность на ушедшего со сцены Хрущёва. Но на деле это лишь серьёзные последствия ещё более рьяного проведения им хрущёвского ревизионизма.

Факты показывают, что замена Хрущёва новым руководством КПСС есть всего-навсего смена представителей ревизионистской династии. Именно так все реакционные правящие классы «меняли лошадей» с целью сохранения своего господства. Хотя Хрущёв сошёл со сцены, руководящая группировка КПСС — это тот же самый хрущёвский ансамбль. В организационном отношении существенных изменений не произошло. В идеологическом, политическом, теоретическом и тактическом отношениях сохраняется всё тот же хрущёвский ревизионизм.

В своё время В. И. Ленин отмечал, что «оппортунизм — не случайность, не грех, не оплошность, не измена отдельных лиц, а социальный продукт целой исторической эпохи»²⁰. Хрущёвский ревизионизм будет неизбежно существовать до тех пор, пока сохраняются порождающие его социальная основа и классовые корни, пока существует буржуазная привилегированная прослойка.

Именно потому, что новое руководство КПСС, как и Хрущёв, является политическим представителем советской буржуазной привилегированной прослойки, оно проводит не пролетарскую, а буржуазную, не социалистическую, а капиталистическую внешнюю и внутреннюю политику. Оно, как и Хрущёв, противостоит советскому народу, составляющему свыше 90 процентов населения Советского Союза, и сталкивается с растущим недовольством и усиливающимся сопротивлением советского народа.

Разглагольствуя ныне о каком-то «однотипном общественно-экономическом строе» социалистических стран, новые руководители КПСС пытаются прикрыть осуществляемую ими реставрацию капитализма в СССР, помешать нам разоблачать их, пытаются настроить советский народ против Китая.

Когда в какой-либо социалистической стране появляется ревизионистская группировка и происходит реставрация капитализма, то, на наш взгляд, все марксисты-ленинцы мира обязаны разоблачать эти явления и вести борьбу против них. Это единственно правильная принципиальная позиция. Только решительное разоблачение ревизионистской руководящей группировки КПСС, реставрирующей капитализм в Советском Союзе, отвечает коренным интересам великого советского народа и является подлинной поддержкой ему.

Если мы не будем разоблачать ревизионистскую внешнюю и внутреннюю политику нового руководства КПСС и вести борьбу против неё, если мы откажемся от своей принципиальной позиции и пойдём на «совместные действия» с ним, то это будет означать, что мы будем помогать ему обманывать советский народ, как оно того желает. А это явилось бы помехой, а не поддержкой борьбе советского народа в защиту завоеваний социалистической революции, против хрущёвского ревизионизма без Хрущёва.

Товарищ Мао Цзэдун не раз говорил товарищам из братских партий: если ревизионисты когда-либо узурпируют руководство в Китае, то марксисты-ленинцы других стран должны будут точно так же решительно разоблачать этих ревизионистов и вести против них борьбу, должны помочь рабочему классу и народным массам Китая бороться против ревизионизма. Согласно этой позиции мы считаем своим непреложным пролетарским интернациональным долгом решительно разоблачать ревизионистскую руководящую группировку КПСС, проводить чёткую грань между собой и этой группировкой и продолжать упорную борьбу против хрущёвского ревизионизма.

Продолжать решительную борьбу против хрущёвского ревизионизма

Революционные народы мира ведут ожесточённую битву с империализмом во главе с США и его приспешниками. Современная обстановка в мире характеризуется колоссальными потрясениями, колоссальными расслоениями и колоссальными перегруппировками, происходящими в условиях дальнейшего углубления классовой борьбы на мировой арене. Бурно нарастает революционное движение народов мира. Империализм и все загнивающие реакционные силы бешено мечутся в своих предсмертных потугах. Идёт резкое расслоение и перегруппировка политических сил в мировом масштабе.

Революционные силы народов мира превосходят реакционные силы империализма. Поступательный ход революционного движения народов — главное течение современности. Революционная борьба народов непременно увенчается победой; всё ближе день неминуемой гибели империализма, мировой реакции и современного ревизионизма. Такова неизбежная тенденция в развитии мировой истории, и её не в силах изменить никакие загнивающие реакционные силы. Однако империализм и реакционеры не рухнут, если не нанесёшь удара по ним; равным образом, современный ревизионизм не обанкротится, если не будешь вести против него борьбу. До того, как их свергнут и ликвидируют, они будут, координируя свои действия и меняя тактику, стремиться бросить все свои силы в контрнаступление против революционных сил. Так, по мере развития революционного движения вширь и вглубь возникает регрессивное, контрреволюционное течение. Процесс развития международной обстановки неизбежно насыщен противоречиями и конфликтами, сопровождается зигзагами и рецидивами. Революционная борьба народов мира не может не идти вперёд волнообразно.

В этот напряжённый момент борьбы против американского империализма последний всё больше нуждается в услугах ревизионистов-хрущёвцев. В связи с этим неминуемо и обострение борьбы против хрущёвского ревизионизма.

В ходе борьбы против хрущёвского ревизионизма зачастую наблюдается некоторая разница в том, как люди понимают эту борьбу. Это особенно заметно в момент обострения борьбы. Это естественно и закономерно. Как говорил Ленин, в условиях поразительно резкой смены люди, «сразу поставленные перед важнейшими проблемами, не могли удержаться долго на этой высоте, не могли обойтись без перерыва, без возврата к элементарным вопросам, без новой подготовки, которая бы помогла „переварить“ невиданно богатые уроки и дать возможность массе несравненно более широкой пойти опять вперёд, уже гораздо более твёрдо, более сознательно, более уверенно, более выдержанно»²¹. В настоящее время дело обстоит именно так.

По мере обострения и углубления борьбы против хрущёвского ревизионизма неизбежно новое расслоение в революционных рядах, и те или иные люди будут покидать их. Но в то же время непрерывным потоком в революционные ряды будут вливаться многомиллионные массы революционных народов.

Перед лицом столь сложной обстановки марксисты-ленинцы не могут отказываться от принципов или замазывать их. Они должны занять чёткую позицию, отстаивать революционные принципы и продолжать решительную борьбу против хрущёвского ревизионизма. Только тогда они смогут крепче и шире сплачивать революционные силы.

Перед марксистско-ленинскими партиями всех стран стоит ныне задача: политически и организационно размежеваться с ревизионистами, прислуживающими американскому империализму, ликвидировать хрущёвский ревизионизм, идти навстречу подъёму революционной борьбы против американского империализма и его приспешников.

В конечном счёте во всех странах мира, в том числе и в Советском Союзе, народные массы, составляющие абсолютное большинство населения, абсолютное большинство коммунистов и кадровых работников стоят или будут стоять за революцию, за марксизм-ленинизм. Они неуклонно повышают свою сознательность и постепенно включаются в борьбу против империализма и ревизионизма. Свыше 90 процентов населения всего мира непременно будет ещё теснее сплачиваться в борьбе против империализма, мировой реакции и современного ревизионизма.

Коммунистические партии мира и все социалистические страны рано или поздно сплотятся на основе марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма и предпримут совместные действия в борьбе против империализма. Как говорил в своё время Ленин, обращаясь к старым ревизионистам, в мировом масштабе пролетариат рано или поздно будет един и неизбежно победит, но эта победа «идёт и пойдёт, происходит и произойдёт только против вас, будет победой над вами»²².

До тех пор пока новое руководство КПСС будет проводить хрущевизм без Хрущёва, пока оно не признает и не исправит своих ошибок и не вернётся действительно на революционный путь марксизма-ленинизма, нечего рассчитывать на отказ марксистов-ленинцев от борьбы против хрущёвского ревизионизма.

— Победу одержав, преследуй до конца, и с полпути не отступай, почив на лаврах.— В этих строках сжато сформулирован исключительно важный исторический урок. Марксисты-ленинцы и революционные народы мира непременно должны, развивая победу, довести борьбу против хрущёвского ревизионизма до конца.

1. К. Маркс и Ф. Энгельс, «Избранные письма», Политиздат, 1948, стр. 360.↩
2. Там же, стр. 286.↩
3. Там же, стр. 330.↩
4. В. И. Ленин. «А. А. Якубовой», Соч. , 4 изд., т. 34, стр. 32.↩
5. Л. И. Брежнев, Речь на митинге в Москве 19 октября 1964 года.↩
6. Н. В. Подгорный, «Великий Октябрь», журнал «Куба Сосиалиста», ноябрь, 1964.↩
7. Кн. «Международное революционное движение рабочего класса», под ред.: Б. Н. Пономарёва (глав. ред ) и др., Политиздат, 1964, стр. 214.↩
8. Там же, стр. 269.↩
9. Журнал «Коммунист Советской Латвии», 1964, № 12, стр. 63.↩
10. Журнал «Коммунист», 1964, № 18, стр. 16.↩
11. Кн. «Международное революционное движение рабочего класса», под ред.: Б. Н. Пономарёва (глав. ред.) и др., Политиздат, 1964, стр. 325.↩
12. Журнал «Коммунист», 1964, № 17, стр. 30.↩
13. В. И. Ленин, «Единство». Соч., 4 изд., т. 20, стр. 211.↩
14. А. А. Громыко, Выступление на заседании Генеральной Ассамблеи ООН 7 декабря 1964 года.↩
15. Н. С. Хрущёв, Выступление на пресс-конференции в Вене 8 июля 1960 года.↩
16. Английская газета «Дейли экспресс», 6 апреля 1965 года.↩
17. Американский журнал «Нью лидер», 12 апреля 1965 года, стр. 9.↩
18. А. Н. Косыгин, Доклад на пленуме ЦК КПСС 27 сентября 1965 года.↩
19. Передовая статья газеты «Советская Россня», 28 марта 1965 года.↩
20. В. И. Ленин, «Крах Ⅱ Интернационала», Соч., 4 изд., т. 21, стр. 221.↩
21. В. И. Ленин, «О некоторых особенностях исторического развития марксизма». Соч., 4 изд., т. 17, стр. 23.↩
22. В. И. Ленин, «Империализм и раскол социализма», Соч., 4 изд.. т. 23, стр. 100.↩

Иосиф Сталин: первый генеральный

Владимир Ленин, как ни странно, генеральным секретарём не был. Вождю мировой революции и основателю РСДРП (б) хватало поста председателя Совета народных комиссаров и председателя Совета труда и обороны. Авторитет Ленина позволял ему в Политбюро ЦК всегда иметь решающее слово. А вот должность генерального секретаря партии, учреждённую в апреле 1922 года Пленумом ЦК, занял Иосиф Сталин. Тогда этому посту не придавали такого значения, как позднее — аппаратная техническая позиция «для текущей работы организационного и исполнительного характера», казалось бы, без серьёзных полномочий, тем более что рассматривалась идея учредить ещё и должность председателя ЦК, то есть первого лица партии (а таком случае генсек так и остался бы просто исполнителем). Но по разным причинам этого не произошло. И когда Ленин, который и был неформальным председателем ЦК, отошёл от дел из-за болезни, а затем и скончался, Сталин оказался на вершине партийной иерархии.

Пост генерального секретаря означал две важные вещи. Во-первых, подчёркивал авторитет Сталина как избранника Пленума ЦК, поддержанного Лениным; во-вторых, позволил ему вмешиваться в любые партийные и государственные вопросы и принимать ключевые кадровые решения, то есть по сути расставлять на важнейшие посты партии и государства «своих» людей, которые связывали личные карьерные перспективы со Сталиным. В жестокой борьбе «за кафтан Ленина» (так тогда говорили) пост генсека с его кадровыми привилегиями помог Сталину одолеть Льва Троцкого (который сделал ставку на свою славу, а не на аппаратную позицию), а затем и других потенциальных конкурентов — Григория Зиновьева, Льва Каменева, Алексея Рыкова. К 1927 году Сталин стал единоличным правителем СССР, хотя ещё довольно долго ему пришлось «вычищать» реальных и (чаще) мнимых участников внутрипартийной оппозиции.

Сталин на обложке «Огонька», 1929. (infodays.ru)

[Сборник: Иосиф Сталин]

С этого момента пост генсека стал восприниматься как пост главы государства. От воли партийного руководителя зависело всё — кто будет возглавлять Совнарком (хоть сам Сталин, хоть кто-то другой), кто — армию, кто войдёт в Политбюро и т. д. Сам генсек мог занимать и занимал сразу несколько должностей. Конечно, оставались формальные лазейки для смены лидера (это могли сделать Президиум и Пленум ЦК), но при Сталине ни один человек из партийной элиты не рискнул бы даже заговорить о чём-то подобном с «товарищами»: через считанные часы оказался бы на Лубянке, и тогда конец — и идее «перевыборов», и её автору. Нечто подобное удалось провернуть за всю историю СССР лишь однажды — с Никитой Хрущёвым.

«Персек» Никита Сергеевич

После смерти Сталина 5 марта 1953 г. началась «война диадохов». Георгий Маленков — во главе правительства, Лаврентий Берия — во главе МВД и госбезопасности, Хрущёв — секретарь ЦК (пока не генеральный). Влияние Берии и его контроль над силовиками давали ему шанс на победу в борьбе за власть, но Хрущёв оказался более умным и ловким интриганом. Берия попался в его сети уже в июле 1953 г., а Маленков и Вячеслав Молотов не представляли такой угрозы. После расправы над Берией, все преступления которого (и особенно сексуальные) «вдруг» раскрылись, Хрущёв поставил госбезопасность под контроль партии, то есть под контроль Секретариата ЦК.

В сентябре 1953 г. Никита Сергеевич стал первым «первым секретарём» ЦК КПСС (тем же «генеральным секретарём», только, как говорится, в профиль). А пять лет спустя Хрущёв занял ещё и пост председателя Совета министров — вся полнота власти оказалась в его руках. Положение позволило Хрущёву за десять лет совершить множество дел. За одни современники его благодарили: массовое жилищное строительство, развенчание культа личности Сталина на ХХ съезде, реабилитация репрессированных, наступление оттепели, в том числе в сфере культуры, сокращение рабочего дня, искреннее внимание к бытовым потребностям граждан. Этот список можно было бы продолжить. За другие дела Хрущёв стал предметом едких шуток и критики: «кукурузизация» сельского хозяйства, ругань на художников-авангардистов и травля некоторых писателей, расстрел демонстрации в Новочеркасске в 1962 году, своеобразный и очень рискованный стиль внешней политики. И этот список длинный.

Н. С. Хрущёв. (rferl.org)

Пожалуй, оттепель — главное свершение первого секретаря ЦК КПСС. Тиски тоталитарного государства ослабли и дали народу подышать. Успехи советской науки, промышленности, космической программы, произведения «шестидесятников» — это во многом плоды того духа свободы (да, ограниченной, но всё же!), который принёс Хрущёв. Лучшим проявлением нового этапа советской истории стал тот факт, что сам Никита Сергеевич править прекратил не потому, что скончался или был убит, а потому что его сместила партийная элита, которая при этом даже апеллировала к коллегиальности правления и «демократической» процедуре.

[Сборник: Никита Хрущёв]

Свержение Хрущёва — неоднозначное событие. С одной стороны, члены Президиума ЦК собрали в октябре 1964 г. Пленум ЦК и общим решением (путём голосования) отправили первого секретаря в отставку. С другой, — это всё-таки был заговор. Леонид Брежнев, Николай Подгорный, Александр Шелепин, Пётр Шелест и другие соратники Хрущёва около года вовлекали в него «товарищей», раздавали посулы и собирали компромат — в общем, устроили в Кремле «игру в карточный домик». Всё это мало напоминало демократию, и Хрущёв ошибался, когда сказал, соглашаясь на отставку: «Радуюсь — наконец партия выросла и может контролировать любого человека». История продемонстрировала, что это не столько партия, сколько он сам оказался способен контролировать себя и не цепляться за власть любой ценой. Почти все следующие генсеки Кремль покидали только вперёд ногами.

Леонид Ильич: застойный генсек

Душа заговора против Хрущёва — Леонид Ильич Брежнев, член Президиума ЦК, стал новым первым секретарём ЦК КПСС и руководителем СССР. При нём закончилась оттепель, при нём же прекратилась десталинизация и реабилитация жертв репрессий, и образ Иосифа Виссарионовича несколько реабилитировался в государственной пропаганде. Символичным стал и возврат прежнего названия должности партийного начальника: с 1966 г. Брежнев именовался уже не первым, а генеральным секретарём, как Сталин.

Масштабом личности Брежнев уступал своему предшественнику, потому и преобразования его времени уже не достигали хрущёвского размаха. С каждым годом проблемы командно-административной экономики, с которыми и прежде не удавалось справиться, всё больше давали о себе знать. Наступила эпоха застоя — политического (одни и те же лица почти 20 лет), культурного (когда цензура заставляла людей писать «в стол» и снимать «на полку») и экономического (когда то одного не хватает, то другого, и всё надо «добывать»). СССР выручали валютные доходы от сбыта сырья — именно тогда началась продажа нефти и газа за рубеж огромными объёмами. Деньги шли на импорт продовольствия и промышленных товаров, на компенсацию бюджетного дефицита.

Леонид Ильич Брежнев. (zen.yandex.ru)

Но и этого к началу 1980-х гг. уже не хватало. Бюрократизация, раздувание управленческого аппарата, дефицит, вторжение в Чехословакию и начало Афганской войны, опостылевшее прославление «дорогого товарища Леонида Ильича» в средствах массовой пропаганды — вот чем запомнилось время Брежнева. В последние годы к этому прибавились шамканье генсека на телеэкранах и беспощадные анекдоты про брови, поцелуи с мужчинами и любовь главы государства к наградам. Генсек стал посмешищем. Когда в 1982 году Брежнев скончался, даже троечники-комсомольцы уже понимали, что страна «развитого социализма» развивается куда-то не туда и нуждается в серьёзных переменах.

[Сборник: Леонид Брежнев]

Михаил Горбачёв: перестройщик СССР

Реформ, однако, советскому обществу пришлось ждать ещё несколько лет после кончины Брежнева. Его преемнику на посту генсека (избранному в кулуарах Политбюро) Юрию Андропову судьба отвела всего два года правления — в феврале 1984 г. он скончался из-за почечной недостаточности. Андропов пытался заставить плановую экономику работать эффективнее (боролся с коррупцией и нарушениями трудовой дисциплины), но без особого успеха. Сменивший его генсек Константин Черненко руководил страной и того меньше — всего несколько месяцев. Последние полгода пожилой и тяжело больной Черненко провёл в больнице, умер в марте 1985 года.

[Сборник: Юрий Андропов]

Последним генеральным секретарём в истории Советского Союза стал Михаил Горбачёв. Его деятельности сложно давать оценки из-за слишком малой хронологической дистанции и связанными с нею проблемами: нехватка источников, психологические переживания современников по поводу краха СССР и последовавших потрясений, выявление личной роли генсека в грандиозных событиях 1985−1991 гг. Многое можно поставить в вину Горбачёву, и главное — нерешительность в проведении экономических реформ, непоследовательность (слишком поздно он понял, что советский строй пора демонтировать), странная история с путчем ГКЧП и срывом переговоров о подписании нового союзного договора. Есть ещё немало вопросов, с которыми историкам предстоит разобраться.

А с другой стороны, — прекращение преследования за инакомыслие и долгожданная гласность, антиалкогольная кампания (позитивная, несмотря на все перегибы), введение свободы частного предпринимательства, отмена монополии КПСС на власть. Были положительные сдвиги и во внешней политике: мирные инициативы, вывод войск из Афганистана, ослабление международной напряжённости, падение берлинской стены (чему СССР не стал препятствовать). Но, пожалуй, самое важное — Горбачёв признал сам факт необходимости перемен, запрос на которые достиг предела. Надо воздать ему должное: генсек при большом желании мог бы оставаться у власти до сих пор. Однако Горбачёв предпочёл пойти на рискованную, но необходимую стране либерализацию, предпочёл ошибаться, но не бездействовать.

Нерешительность и полумеры второй половины 1980-х гг. в конечном счёте дорого стоили генсеку. В 1991 году перестройка уже вышла из-под контроля Горбачёва. Проблемы, которые консервировались в СССР десятилетиями (экономические, социальные, национальные и прочие) обнажились, страну охватил глубокий системный кризис.

[Сборник: Михаил Горбачев]

После неудачного августовского путча Горбачёв сложил с себя полномочия генерального секретаря ЦК КПСС и распустил ЦК, а Советский Союз стал разваливаться. Сначала вышли из его состава Эстония и Литва, затем о своём выходе заявила Украина. 8 декабря 1991 г. лидеры ключевых республик (Борис Ельцин, Станислав Шушкевич и Леонид Кравчук) без ведома Горбачёва заключили соглашение о роспуске СССР и создании СНГ. Советская история подошла к концу. Проигравший политическую борьбу Михаил Сергеевич 25 декабря выступил по телевидению в роли главы распавшегося государства в последний раз: «Дорогие соотечественники! Сограждане! В силу сложившейся ситуации с образованием Содружества независимых государств я прекращаю свою деятельность на посту президента СССР».