Насильственные методы руководства

Образец ссылки на эту статью: Залысин И.Ю. Насилие как метод социального управления // Бизнес и дизайн ревю. 2016. Т. 1. № 4 (4). С. 10.

УДК 351.83

НАСИЛИЕ КАК МЕТОД СОЦИАЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ

Залысин Игорь Юрьевич

ФБГОУ ВО «Российский государственный аграрный университет – Московская сельскохозяйственная академия им. К.А. Тимирязева», (Москва, Россия,127550, г. Москва, ул. Тимирязевская, 49), доктор политических наук, профессор, зав. кафедрой политологии, izal@rambler.ru, +79035617198.

В статье анализируется роль насилия как метода социального управления. Рассмотрена сущность насилия, его специфика в сравнении с другими инструментами общественного регулирования и контроля. Раскрыты негативные последствия использования насилия для социума: примитивизация объекта управления, снижение творческого начала в социальной деятельности, рост конфронтации в обществе, ухудшение коммуникации между сторонами управленческих отношений. Доказывается, что созидательные возможности насилия в современном обществе весьма ограничены.
Ключевые слова: социальное управление; методы социального управления; принуждение; насилие.

VIOLENCE AS A METHOD OF SOCIAL MANAGEMENT

ZalysinIgorYurievich

Russian State Agrarian University — Moscow Agricultural Academy (Moscow, Russia, 127550, Moscow, Timiryazevskaya st., 49), Doctor of Political Sciences, Professor, Head of the Department of Political Science, izal@rambler.ru, +79035617198

The article analyzes the role of violence as a method of social management. The essence of violence, its specificity in comparison with other instruments of social regulation and control is considered. The author shows the negative consequences of the use of violence to the society: primitivization of the management object, reduction of creativity in social activities, the growth of confrontation in the society, the deterioration of communication between the parties of administrative relations. It is proved that the creative capabilities of violence in today’s society are very limited.
Keywords: social management, social management practices, coercion, violence.

В последнее время в мире наметилась тенденция к проникновению насилия вовсе сферы жизни общества. Она проявляется в росте числа вооруженных конфликтов, насильственных преступлений, в усилении агрессивности, ксенофобии во многих странах, милитаризации государств и т. п. Международный Институт экономики и мира, ежегодно представляющий Рейтинг миролюбия стран (Global Peace Index), в своем последнем докладе делает вывод о том, что «в целом, современный мир стал менее миролюбивым, чем в 2007 г., когда были опубликованы первые результаты исследования» [14, р. 4].
Насилие все чаще используется как метод социального управления. Показателями этого являются расширение репрессивных средство общественного контроля в автократических государствах, ужесточение уголовного законодательства в демократических странах и т. д. В нашей стране также есть немало сторонников жестких методов властвования, людей, тоскующих по «сталинскому порядку».
Насколько оправданным является обращение субъектов управления к насилию? Каковы его возможности и степень эффективности? Попытаемся ответить на эти вопросы в данной статье.
Социальное управление – это процесс воздействия на общественную систему и ее элементы с целью обеспечения их упорядоченности, организованности, совершенствования и развития. Оно включает в себя планирование, организацию, мотивацию и контроль, необходимые для нормального функционирования общества и его отдельных сфер.
Субъектами управления выступают руководители, должностные лица, коллективные органы государственных и иных организаций, учреждений, предприятий, их структурных подразделений и т. д., имеющие на это определенные полномочия. Объекты социального управления — индивиды, коллективы, социальные группы, общество в целом.
Выделяются следующие функции социального управления:
1) мобилизация индивидов и групп на решение задач, стоящих перед обществом и его подсистемами;
2) обеспечение эффективности работы управленческого аппарата;
3) рекрутирование наиболее способных представителей различных общественных групп;
4) формирование конструктивного социального поведения в обществе, ценностей, традиций и установок, обеспечивающих стабильное функционирование социальной системы;
5) решение насущных социально-экономических проблем общества, без чего невозможна социальная устойчивость;
6) определение норм и правил допустимой социально-политической деятельности;
7) осуществление контроля с целью выявления надвигающихся угроз для социальной стабильности.
Для реализации вышеперечисленных функций используются определенные методы. Они представляют собой приемы и способы воздействия на управляемый объект с целью достижения поставленных целей.
В теории управления существуют разнообразные классификации методов социального управления. Так, некоторые авторы выделяют по содержанию следующие методы:
1. Социальные и социально-психологические, которые применяются с целью повышения социальной активности людей.
Они включают в себя:
— методы социального нормирования, позволяющие упорядочить отношения между социальными группами, коллективами и отдельными работниками путём введения различных норм (правила внутреннего распорядка, внутрифирменного этикета, формы дисциплинарного воздействия);
— социально-политические методы, включающие политическое образование и привлекающие работников к активному участию в управлении;
— методы социального регулирования, которые служат для упорядочения социальных отношений. Для этого выявляют интересы и цели различных коллективов, групп и индивидов (договоры, взаимные обязательства, системы отбора, распределение и удовлетворение социальных потребностей);
— методы морального стимулирования. Их используют для выделения и поощрения коллективов, групп, отдельных работников, которые достигли определённых успехов в профессиональной деятельности;
— социально-психологические методы. Их используют для обеспечения социальных потребностей человека, повышения трудовой активности личности. Для этого применяют различные способы мотивации: внушение, побуждение, подражание и т. д.;
— психологические методы. Они направлены на регулирование отношений между людьми, что достигается определённым подбором и расстановкой кадров. Сюда включаются методы комплектования малых групп, гуманизации труда, профессионального отбора и обучения.
2. Экономические методы связаны с достижением экономических целей управления, с использованием экономических законов и категорий рыночной экономики. Сюда можно отнести методы экономического стимулирования.
3. Организационно-административные методы. Основу этих методов составляют власть, дисциплина, ответственность. Они предполагают использование указаний, правил, рекомендаций, контроля. Главной задачей этих методов является координация действий объектов управления.
4. Методы самоуправления дают возможность человеку из объекта управления превратиться в субъект управления. Самоуправление повышает эффективность управленческого процесса, так как основывается на заинтересованности работников и раскрытии их творческого потенциала.
Сюда включается методика комплексной мотивации людей, в которую входит несколько приёмов:
— мотивация работников (за достигнутые результаты выплачиваются премии, вручаются награды, происходит переподготовка);
— мотивирование работы (улучшение условий труда и совершенствование сферы деятельности работников);
— мотивирование организационной деятельности (например, расширение полномочий сотрудников).
По управленческим функциям выделяются методы прогнозирования, планирования, организации, координации, мотивации, контроля и т. п. К научным методам управления относят: моделирование, прогнозирование, программирование, эксперимент, экспертные оценки, информационные технологии.
Наряду с вышеперечисленными, существуют и другие классификации методов социального управления. Например, к их числу относят убеждение, поощрение и принуждение. Исходя из темы статьи, такая типология представляет наибольший интерес.
Убеждение – целенаправленный процесс воздействия на сознание объекта управления, в результате которого определенные идеи, ценности, установки становятся его внутренними идеями, личными установками. Средства убеждения предполагают использование логических аргументов, внушение, оперирование эмоциями, формирование интереса.
Достижению целей убеждения способствуют обучение, агитация, пропаганда, разъяснительная работа и т. д. В результате должно сформироваться добровольное, осознанное подчинение объекта субъекту управления.
Поощрение — это метод воздействия на объект управления, побуждающий его к определенным действиям с расчетом на получение материального или морального вознаграждения [10, с. 97]. Таким образом, формируется заинтересованность в совершении каких-либо конкретных поступков. Лицо не обязывается, а побуждается к достижению необходимого для субъекта управления результата.
Поощрение призвано вызывать положительные эмоции, способствовать возниковению уверенности в своих силах, формированию чувства собственно-го достоинства,дисциплинированности, ответственности и т. п. Поощрение может быть двух видов: материальным(денежное или иное вещественное стимулирование) и моральным (нематериальное воздействие: похвала, благодарность, награждение и т.д.).
Принуждение как метод управления состоит в давлении на объект с целью добиться совершения им каких-то действий вопреки его воле. Главным мотивом выполнения распоряжений субъекта управления в данном случае является страх перед негативными санкциями, которые могут быть применены в случае непослушания. К подчинению побуждают также реальные меры давления, вынуждающие объект поступить определенным образом.
Существуют различные формы принуждения. Можно выделить психологическое, экономическое, физическое принуждение, идеологические формы воздействия. При этом под последними понимается навязывание принципов и идеалов, обеспечивающих господство субъекта управления.
На наш взгляд, более правильно определять психологическое и идеологическое давление как духовное принуждение. Такое определение позволяет включить в него все приемы, способы и методы принудительного воздействия на сознание с помощью духовных ценностей и деятельности.
Понимаемое таким образом духовное принуждение включает в себя распространение угроз с помощью системы пропаганды, общественного мнения, морали и т.д., которые заставляют объект управления вести себя определенным образом. М. Вебер подчеркивал необходимость включения моральных средств воздействия в арсенал средств властного принуждения: «Сюда относится даже «братское предупреждение», принятое в ряде сект в качестве первичной меры мягкого воздействия на грешников, при условии, что оно основано на определенном правиле и совершается специальной группой людей. То же можно сказать и о порицании, высказанном цензорами, если оно служит средством гарантировать «нравственные» нормы поведения, а тем более о моральном принуждении, которое осуществляет церковь» [4, с. 645-646].
Кроме духовного, можно говорить и об экономическом принуждении, которое состоит, на наш взгляд, в использовании негативных санкций, влияющих на материальное положение определенных лиц или групп людей (увольнение с работы, штраф, прекращение финансирования и т.д.). В том случае, если принуждение опирается на закон, оно приобретает юридический характер.
Какое место занимает насилие среди методов социального управления? По нашему мнению, насилие является разновидностью принуждения, обладающей определенной спецификой. Чем насилие отличается от других форм принуждения?
Во-первых, оно имеет специфический объект принуждения. Непосредственным объектом насилия выступает, прежде всего, телесная оболочка человека, его ткани. Конечно, применение насилия имеет и психологические последствия, затрагивает не только физические, но и духовные свойства человека (эмоции, чувства и т.д.). Так, страх, вызываемый применением насилия, является мощным регулятором социального поведения. Однако психологические последствия можно назвать вторичными эффектами насилия. Прямыми, главными последствиями насилия для организма человека являются физические — телесные повреждения и даже физическая смерть.
Поскольку понятие «физический» включает в себя все, что относится к предметам и явлениям материального, вещественного мира, то объектами насилия выступают также и материальные ценности (имущество, средства транспорта и т.д.), однако лишь в том случае, если воздействие на них имеет целью вынудить индивидов или социальные группы подчиниться субъекту управления.
Во-вторых, физический характер принуждения определяет сам способ воздействия на объект. Принуждая кого-то к чему-либо, субъект насилия использует возможности мышц, мускулов или орудия, которые усиливают их воздействия (подручные средства, огнестрельное оружие, отравляющие вещества и т.д.). Актами насилия являются конкретные насильственные действия: убийства, избиения, принудительное задержание, пытки, экспроприация собственности и т.д.
На наш взгляд, важно различать силу и насилие. Сила — это понятие многомерное. В академическом словаре русского языка приводится тринадцать значений слова «сила». Среди значений, которые наиболее близко относятся к исследуемой проблеме, можно назвать способность, возможность совершать, делать что-либо, требующее внутреннего напряжения, производить какую-либо работу, физические движения, действия, влиять, физически воздействовать на кого-либо, способность к духовной деятельности.
Как мы видим, термин «сила» носит полисемантический характер, что открывает возможность для его различных интерпретаций. Многие исследователи рассматривают силу, прежде всего, как возможность действовать, добиваться поставленных целей. Однако сила предполагает способность действовать не только физически, но и духовно, т. е. она не ограничивается уровнем взаимодействия физических объектов. Поэтому по своему содержанию понятие сила шире понятия насилия, которое, на наш взгляд, включает лишь физическое воздействие на объект.
Не менее существенно различаются между собой физическая сила и насилие. Действие первой не ограничивается человеческим обществом, но распространяется и на природу, в том числе и неживую.
Итак, понятие «насилие» не тождественно ни понятию «сила», ни понятию «физическая сила». Понимание насилия как физического принуждения больше соответствует категориальному аппарату теории управления, поскольку раскрывает механизм волеотношений между субъектом и объектом управления, а не просто фиксирует причинение физического ущерба (физическая сила).
Действительно, социальное управление – это процесс взаимодействия людей, обладающих такими личностными качествами, как воля, характер, направленность. При этом одни (субъекты) иногда вынуждены навязывать свою волю другим (объектам). Таким образом, социальное управление предполагает определенную соподчиненность воль людей — участников управленческих отношений. Воля управляющих приоритетна по отношению к воле управляемых. Отсюда властность социального управления, означающая, что субъект управления формирует и реализует «руководящую волю», а объект подчиняется ей. В этом выражается властно-волевой аспект социального управления.
Каковы возможности насилия как метода социального управления?
На ранней стадии истории человечества насилие (грабежи, разбой) часто использовалось для решения насущных социально-экономических проблем, было эффективным средством получения материальных благ для кочевых племен, которые сами не занимались производительным трудом, способным удовлетворить их потребности.
В некоторых социумах насилие выступает как непосредственный фактор организации труда. В рабовладельческом и феодальном (на определенных этапах) обществах физическое принуждение служило орудием прикрепления рабочей силы к средствам труда. При этом в условиях рабовладения насилие использовалось весьма широко для того, чтобы заставить рабов трудиться, для обеспечения социального порядка.
Насилие как средство внеэкономического принуждения получило распространение и в тоталитарных режимах XX-XXI вв. Здесь широко практикуются принудительная социальная мобилизация, физические наказания за плохую работу (полпотовская Кампучия), уголовные преследования за нарушения трудовой дисциплины (СССР). В системе концентрационных и трудовых лагерей (СССР, нацистская Германия, маоистский Китай, КНДР) нашла классическое воплощение насильственная форма организации труда.
Однако возможности физического принуждения как средства организации труда довольно ограничены. Такой труд отличается низкой производительностью, незаинтересованностью производителей в совершенствовании производства, в научно-техническом прогрессе.
Работа «из-под палки» требует большого числа контролеров и надсмотрщиков, которые должны принуждать работников к труду. Дорогостоящая и разветвленная система социального надзора (управленческий аппарат, органы правопорядка, спецслужбы и их агентура и т. д.) существует во всех обществах, которые основаны на внеэкономическом принуждении. Вместе с тем, эффективность такого контроля вызывает сомнения. Так, рабский труд был наиболее рентабельным, только если коллектив рабов был относительно небольшим, и контроль мог быть более успешным.
Как мы видим, непосредственное регулирование экономических отношений с помощью насилия показывает свою относительную эффективность (но никогда — высокую) там, где производство отличается низкой интенсивностью, примитивными орудиями физического труда, дорогостоящим вмешательством в экономическую жизнь. Для современного общества такого рода регулирование можно признать неэффективным. Уже наступление капитализма привело к ослаблению экономической роли физического принуждения. Ф. Энгельс писал: «Каждый рабочий-социалист, безразлично какой национальности, очень хорошо знает, что насилие только охраняет эксплуатацию, но не создает ее, что основой эксплуатации, которой он подвергается, является отношение капитала и наемного труда и что последнее возникло чисто экономическим путем, а вовсе не путем насилия» [11, с. 156-157].
В современном индустриальном (постиндустриальном) обществе, опирающемся на новую интеллектуальную технологию, насилие не может рассматриваться как адекватное средство организации труда. Современную экономику, цивилизацию и культуру вообще нельзя создавать насильственными средствами. С их помощью недостижима та степень свободы и ответственности, которая необходима для развития передовых форм социальных систем.
Творческий потенциал насилия крайне низок. Это особенно наглядно проявляется в такой сфере жизнедеятельности общества, как духовная культура, которая немыслима без творчества. Примеры духовного производства «из-под палки», которые дают нам тоталитарные режимы, показывают, что насилие ведет к общей деградации культуры, примитивизации духовной жизни общества, несмотря на достижения в отдельных областях.
Насилие как разновидность принуждения оказывает негативное влияние на объект управления, т. к. субъект не предъявляет к нему высоких требований, примитивизирует его, воспитывает покорность, ограничивает самовыражение и самореализацию, убивает творческие начала и тем самым ограничивает развитие личности. Как мы видим, эффективность насилия в качестве метода социальной организации, стимулирования труда, в целом, невысока, особенно в современном обществе.
Вообще, созидательный потенциал насилия весьма сомнителен. Это орудие разрушения, сдерживания, ограничения, а не созидания. Д. Рон отмечает: «… Никто не может насильственно манипулировать конечностями и телами других для того, чтобы достигнуть комплексных позитивных результатов: фабрикации и конструирования чего-нибудь, управления машиной, проявления физических и духовных способностей» [15, р. 27].
Для субъектов, осуществляющих социальные преобразования, насилие служит главным образом средством их защиты от оппонентов. Однако оно не может подменить самих преобразований, нацеленных на создание определенных социальных, экономических и политических структур. Крупнейший исследователь проблемы насилия Х. Арендт писала: «Различие между насильственными и ненасильственными действиями состоит в том, что первые стремятся исключительно к разрушению старого, а вторые главным образом заинтересованы в установлении чего-то нового» [12, р. 11].
Одной из основных функций социального управления является обеспечение стабильности в обществе, осуществление контроля над поведением его членов. Известно, что с помощью физического воздействия, угроз, команд можно добиться послушания и выполнения каких-то требований.
Более того, современные достижения в области массовой коммуникации, технической оснащенности аппарата принуждения, технологий социального контроля повышают потенциал насилия как средства обеспечения лояльности общества. Систематическое, грубое, крайнее насилие способно создать такую атмосферу всестороннего страха, которая парализует волю к сопротивлению, порождает трансформацию сознания.
У объекта насилия формируется привычка к подчинению субъекта управления. Как отмечал Ж.-Ж. Руссо, «всякий человек, рожденный в рабстве, рождается для рабства… В оковах рабы теряют все, вплоть до желания от них освободиться, они начинают любить рабство, подобно тому, как спутники Улисса полюбили свое скотское состояние» [9, с. 13-14].
Возможно, сказано слишком категорично. Последствия насилия, безусловно, менее однозначны, реакция на него противоречива — от покорности до ярости. Но, тем не менее, массовое, систематическое насилие может произвести глубинные изменения в психике людей. О. Бланки указывал на то, что «привычка к принуждению создает привычку к покорности» [3, с. 235].
В классическом труде о природе фашизма Ж. Желев так характеризует процесс перехода внешних санкций во внутренние побуждения под воздействием насилия: «Тоталитарное государство доводит террор и контроль до такой всеохватности и совершенства, что каждый гражданин поступает именно так, как оно хочет. И гражданин привыкает к тому, что веления государства — самые правильные, и всегда соглашается с ними, не задумываясь над тем обстоятельством, что ему не дозволяется поступать по-другому. В конце концов, он начинает внушать себе, что поступает так добровольно настолько, насколько можно согласовывать добровольность и принуждение» [6, с. 187].
Человек, поставленный в экстремальную ситуацию выживания, может убеждать себя в том, что если он не будет сопротивляться, то выживет (даже если это абсурдно). Отсюда поразительная покорность и даже фаталистичность жертв массового террора (например, евреев во время Холокоста).
Однако, как замечено социальными психологами, нормы и ценности, передаваемые индивидам насильственными средствами, в большинстве случаев не становятся частью их внутренних личностных убеждений, остаются внешним, наносным, и поэтому не слишком устойчивым элементом их сознания [2, с. 74]. Подавляемые формы социального поведения, согласно экспериментальным данным, имеют тенденцию к возрождению в том же качестве после прекращения воздействия негативных санкций. Наказания, в том числе физические, как средство социального контроля дают лишь временный эффект. При первой же возможности объект такого обращения будет спасаться бегством, взбунтуется или прибегнет к лекарству саморазрушения [1].
Некоторые авторы, дающие высокую оценку насилию как средству социального контроля, исходят из теории рационального выбора. Она рассматривает каждого социального субъекта как “максимизатора выгоды”, который совершает действия только после того, как убедится в том, что выгоды от него превысят потери, т.е. посчитает акцию рациональной.
Поскольку перспектива стать объектом насилия значительно снижает выгоду социального действия, то, по мнению сторонников теории рационального выбора, оно будет эффективным сдерживающим фактором нежелательной активности. Однако воздействие насилия, на наш взгляд, не столь однозначно.
Социальные субъекты далеко не всегда руководствуются разумом, принимая решения. В общественной жизни имеют место и действия, которые характеризуются минимальными значениями рефлексии сознания. Они не являются результатом строгой калькуляции выгод и потерь.
Сама по себе индивидуальная или коллективная акция, служащая средством выражения социального недовольства, может рассматриваться как ценность, возможность выразить свои эмоции и чувства, несмотря на потенциальные опасности. Кроме того, действующее лицо не всегда адекватно оценивает последствия своих действий, рассчитывая на то, что ему удастся избежать больших социальных издержек.
Поэтому эффективность насилия как средства поддержания социальной стабильности нельзя преувеличивать. В этом качестве насилие более результативно при борьбе против организованных видов сопротивления субъектам управления, чем спонтанных вспышек протеста, которые часто носят импульсивный характер.
Ограниченность и временность сдерживающего эффекта насилия определяется и тем, что долговременная стабильность общественной системы невозможна без интеграции общества вокруг определенных целей и ценностей, гарантом которых выступает государственная власть. С общеисторической точки зрения источником устойчивости социума является объективная потребность общественного целого в сохранении своей целостности. В свою очередь, система управления — это один из интегрирующих факторов общественной жизни, средство поддержания ее стабильности.
Устойчивая интеграция общества невозможна без определенного уровня согласия субъектов и объектов управления, взаимного доверия, уважения потребностей и интересов. Принуждение, насилие не укрепляют доверия, взаимного уважения сторон властных отношений. В лучшем случае они могут обеспечить вынужденное подчинение объекта.
Более того, насилие вызывает отчуждение в обществе. Во-первых, оно является выражением безразличия субъекта к интересам объекта управления, тех, против кого направлено физическое принуждение. Насилие — это наиболее откровенное, видимое средство социального господства. В отличие от скрытых, более мягких способов управления (поощрение, убеждение и др.) оно прямо ограничивает свободу социального агента путем физического воздействия на него (ограничение свободы передвижения, временное лишение дееспособности, физическое устранение).
Превращая другую сторону в простой объект физического манипулирования, насилие трансформирует социальные отношения в односторонний процесс. Э. Дюркгейм писал об отношениях варварского деспота с его подданными, что они не отличаются «от отношений между собственником и владеемой им вещью» [5, с. 143]. В современном обществе взаимодействие между управляющими и управляемыми носит более сложный характер. Однако и сейчас насильственное воздействие на объект управления предполагает очевидное неравенство сторон управленческих отношений.
Во-вторых, при использовании насилия игнорирование интересов объекта осуществляется в грубой, оскорбительной форме (для большинства индивидов оскорбление действием рассматривается как наиболее неприемлемая разновидность унижения достоинства). Очевидно, что эмоциональная реакция на оскорбительное воздействие не улучшает, а ухудшает взаимоотношения субъекта и объекта управления.
В-третьих, насилие создает помехи в коммуникации между сторонами управленческих отношений. Оно подрывает доверие между ними, делает процесс их взаимодействия непредсказуемым. Подозрительность и страх, порождаемые насилием, разрушают сеть устойчивых ожиданий по поводу действий сторон, ведут к дезорганизации коммуникационного процесса.
В автократической модели социального управления репрессии сводят многообразие форм коммуникационного взаимодействия к однообразному типу: насильственный сигнал — автоматический, рефлекторный ответ. Это ведет к сокращению пространства сферы коммуникации, канонизации передаваемой информации, устранению всего того, что не совпадает с официальной позицией.
В-четвертых, насилие способствует усилению конфликтности взаимоотношений между сторонами процесса управления, поскольку опирается на негативные эффекты воздействия на объект (причинение физической боли, нанесение травм и т.д.), т.е. является своего рода наказанием. Вместе с тем наказания дают противоречивый эффект, часто усиливают сопротивление объекта. Поэтому решение конфликтов с помощью насилия, запугивания нередко усиливает конфронтацию сторон. Таким образом, взаимодействия, в основе которых лежит физическое принуждение, глубоко конфликтны по своему существу.
Наконец, эмоциональный фон насилия способствует обострению отношений оппонентов. Когда пролилась кровь, нанесены физические травмы, трудно найти пути к взаимному примирению сторон. Субъект, применивший насилие, становится врагом. Насилие оставляет глубокие следы в памяти людей, его трудно забыть, простить.
Поэтому насильственные столкновения, например, в ходе гражданских конфликтов трудно остановить и после того, как достигнуто перемирие. Непосредственные участники насильственных конфликтов готовы ослушаться приказов и продолжать конфронтацию, чтобы отомстить за соратников, близких. Их поведение подчинено особой логике – «логике пролитой крови». Немало примеров такого рода дают внутренние войны в различных странах (Ирак, Ливия, Сирия, Йемен и др.).
Насилие, примененное хотя бы однажды, значительно сокращает пространство для политического маневра, компромиссов. Конфронтационность насилия угрожает целостности общества, что находится в прямом противоречии с целями социального управления. Если субъект власти полностью игнорирует интересы объекта, это, в конце концов, может привести к прекращению властеотношений. Как отмечает В.А. Жданкин, «насилие, таким образом, оказывается действием, влекущим за собой прекращение взаимодействия как такового (вследствие исчезновения одной из взаимодействующих сторон)» [7, с. 21].
Таким образом, насилие в качестве метода социального управления не отличается высокой эффективностью, особенно в долгосрочной перспективе. Более того, негативные последствия насилия в большинстве случаев превышают позитивный эффект от его использования. Как мы отмечали выше, есть серьезные основания полагать, что насилие не только не укрепляет власть субъекта управления, но, наоборот, ослабляет.
Как пишет Дж. Бернштейн, соглашаясь с Х. Арендт, если субъект управления прибегает к насилию, чтобы добиться своей цели, это свидетельствует о его беспомощности, о том, что он не обладает достаточным авторитетом среди управляемых [13, р. 6]. Следовательно, его власть не имеет прочных оснований.
Судьба тоталитарных режимов, в которых насилие широко используется как инструмент социального управления, на наш взгляд, подтверждает этот вывод. Как показывает опыт, такие режимы недолговечны по меркам истории и в конечном итоге терпят политическое, социально-экономическое и духовное поражение.
Так, наиболее выпукло несостоятельность сталинских методов социального управления выглядит в исторической перспективе. Безусловно, при Сталине в стране были осуществлены глубокие преобразования, проведена индустриализация, ликвидирована неграмотность. Однако руководство СССР, одержав ряд тактических побед, потерпело стратегическое поражение. Созданные чудовищной ценой держава и социальный строй просуществовали после смерти «вождя всех народов» только 38 лет (ничтожное время для истории!), и именно в период его правления были сформированы социально-экономические и политические факторы, которые предопределили недолговечность коммунистического эксперимента в СССР.
Во-первых, была окончательно ликвидирована идейно-политическая конкуренция вплоть до подавления оппозиции внутри Коммунистической партии. Результатом стали политический и интеллектуальный застой (вплоть до запрета некоторых отраслей науки – генетики, кибернетики и т. д.) и полная безответственность субъектов управления.
Во-вторых, уничтожены частная собственность и рыночная, конкурентная экономика. Насильственная коллективизация привела к повторному закрепощению крестьянства (до середины 1970-х гг. колхозники даже были лишены паспортов). Незаинтересованность работников в результатах своего труда обусловила неэффективность советской экономики и низкое качество производимой продукции и предоставляемых услуг.
В-третьих, была сформирована однобоко развивающаяся милитаризованная экономика. Проведенная индустриализация, с одной стороны, превратила СССР из аграрной в индустриальную страну. Однако, с другой, — развитие получила почти исключительно тяжелая промышленность. Результат – «пушки вместо масла», катастрофическое отставание отраслей, которые производят товары народного потребления.
Неспособность такой экономической системы удовлетворить даже элементарные потребности советских людей в конечном итоге привела к распаду СССР. Рядовые граждане с поразительным безразличием наблюдали за крушением институтов советского государства, надеясь на то, что в посткоммунистическом обществе им больше не придется стоять в очередях за продуктами, одеждой и другими товарами первой необходимости. И никакие насильственные методы социального контроля не были в состоянии остановить этот объективный процесс.
Непреклонные сталинисты винят во всем преемников Сталина, которые предали его дело («был бы жив Сталин…»). В том-то и слабость системы управления, созданной в конце 1920-х — 1930-е гг., что она полностью зависела от одного человека, поэтому с его смертью начала давать сбои. Судьба социальной модели, сформированной в СССР, не уникальна [8]. Как показывает мировой опыт, все режимы, пренебрегающие социальной конкуренцией и делающие акцент на насильственных методах общественного регулирования, долго не живут. Поэтому субъектам управления стоит с большой осторожностью прибегать к столь опасным инструментам решения стоящих перед ними задач.

Список литературы

1. Беркович Л. Агрессия: причины, последствия и контроль. СПб.: Прайм-Еврознак, 2001. 512 с.
2. Битянова М.Р. Социальная психология. СПб.: Питер, 2010. 368 с.
3. Бланки Л.О. Избранные произведения. М.: Изд-во АН СССР, 1952. 394 с.
4. Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. 808 с.
5. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М.: Канон, 1996. 432 с.
6. Желев Ж. Фашизм: Тоталитарное государство. М.: Изд-во Новости, 1991. 336 с.
7. Жданкин В.А. Ценностное и праксиологическое содержание концептов «насилие» и «ненасилие» в современной социальной философии: Автореф.дис.канд. филос. наук.- Воронеж, 2010. 26 с.
8. Залысин И.Ю. Идеи Г. Торо о гражданском неповиновении и современный политический процесс // Пробелы в Российском законодательстве. 2013. № 5. С. 259-261.
9. Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре. Трактаты. М.: КАНОН-пресс, «Кучково поле», 1998. 416 с.
10. Тюренкова К. А., Муравьева К. А. Поощрение как метод регулирования в системе государственного управления: понятие, сущность и значение // Молодой ученый. 2015. № 17. С. 379-381.
11. Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20. 1961. С. 1-338.
12. Arendt H. Reflections on Violence // The Journal of International Affairs. 1969. Vol. 23. № 1. p.1-35
13. Bernstein R. J. Hannah Arendt’s Reflections on Violence and Power // IRIS. 2011. №3.-p. 3-30.
14. Global Peace Index: 2016. N.Y.: IEP, 2016. 116 р.
15. Wrong D. Power: Its Forms, Basis and Uses. Oxford: Basil Blackwell, 1979. VIII. 326 p.

References

1. BerkovichL. Agressiya: prichiny, posledstviyai control. SPb.: Praim-Evroznak, 2001. 512 p.
2. Bityanova M.R.Socialnayapsyhologiya. SPb.: Piter, 2010. 368 p.
3. Blanki L.O. Izbrannyeproizvedeniya. M.: Izdatelstvo AN SSSR, 1952. 394 p.
4. Weber M. Izbrannyeproizvedeniya. M.: Progress, 1990. 808 p.
5. Durkgeim E. Orazdeleniiobschestvennogotruda. M.: Kanon, 1996. 432 p.
6. ZhelevZ. Fashizm: totalitarnoyegosudarstvo. M.: IzdatelstvoNovosti, 1991. 336 p.
7. Zhdankin V.A.Tsennostnoe i praksiologocheskoe soderzhanie kontseptov “nasilie” i “nenasilie” v sovremennoy sotsialnoy filosofii: Avtoref. dis. cand. filos.nauk. Voronezh, 2010. 26 p.
8. Zalysin I.Y. Idei G. Toro o grazhdanskom nepovinovenii i sovremennyi politicheskiy protsess — Probely v Rossiyskom zakonodatelstve. 2013. No 5. pp. 259-261.
9. Russo Zh.-Zh. Ob obschestvennom dogovore. Traktaty. M.: CANON-press, «Kuchkovopole», 1998. 416 p.
10. Tyrenkova K.A, Muravieva K.A. Pooschrenie kak metod regulirovaniya v sisteme gosudarstvennogo upravleniya: ponyatie, suschnostiznachenie — Molodoiuchenyi. 2015. no 17. pp. 379-381.
11. Engels F. Anti-During // K. Marks and F. Engels. Soch. 2- eizd. T. 20. 1961. pp. 1-338.
12. Arendt H. Reflections on Violence — The Journal of International Affairs. 1969. Vol. 23. no 1. pp. 1-35.
13. Bernstein R. J. Hannah Arendt’s Reflections on Violence and Power // IRIS. 2011. no 3. pp. 3-30.
14. Global Peace Index: 2016. N.Y.: IEP, 2016. 116 р.
15. Wrong D. Power: Its Forms, Basis and Uses. Oxford: Basil Blackwell, 1979. VIII. 326 p.

Парадигма насильственного управления

Принципы, которые управляют нашим поведением, могут быть представлены в виде различных условных суждений, где результат и его условие представляют самостоятельные элементы. Эти суждения не обязательно высказываются и осознаются. Тот, кто управляет пищевым поведением льва в саваннах, действует через категорию времени, не высказывая никаких суждений. Если прошло более двух суток после последней трапезы этого животного, то у него возникает беспокойство, завершающееся переживанием голода. Оно будет усиливаться до тех пор, пока не будет дан внешний толчок к охотничьему поведению. Природа вызывает нужное поведение по простой схеме: если нет …, то будет неприятное переживание, если есть …, то будет приятное переживание.

Вместо отточия можно подставить любое «желательное для управляющего поведение». В примере со львом можно подставить «охотничье поведение». Если его не будет, то страдания голода будут усиливаться до невыносимого. Если это поведение есть и оно успешно, то возникает приятное переживание удовлетворения голода, в котором мы можем выделить и удовольствие от устранения дискомфорта голода, и наслаждение поеданием пищи. Психологи предпочитают вместо термина «положительное переживание» чаще употреблять термин «положительное подкрепление».

Это первая парадигма управления, с помощью которой действует природа, управляя поведением живых тварей, не только животных, но и человека. Она отражается, например, в следующих условных суждениях: «Если я не открою зонтик, то меня промочит и мне будет неприятно», «Если на моем лице не будет нужной почтительности, то мой начальник сделает мне неприятность, скажем, откажется подписать договор о выгодном сотрудничестве», «Если я не позвоню матери, то она на меня обидится и я буду испытывать чувство вины», «Если я не буду работать, то у меня не будет денег и я потеряю уважение моего сообщества». Нетрудно заметить, что данная парадигма насильственного управления тождественна с управлением нашей матушки Природы и варьирует лишь формами, видами, свойствами «желательного» поведения, а переживания варьируют начиная от ударов бича, мук голода или холода и кончая состояниями тревоги, чувства вины, стыда и страха.

Я называю эту парадигму управления насильственной, так как формула насилия полностью определяется именно этой парадигмой: если не будет желательного поведения, то я сделаю тебе плохо. Человек с самого начала применяет эту парадигму к себе и другим, и его воображения часто хватает только на вариации желательного поведения и на изобретение страданий, начиная от бича надсмотрщика и кончая способами вызывания угрызений совести. Насилие, осуществляемое с помощью вызывания угрызений совести, не принято считать насилием, хотя боль от стыда и вины не уступает часто палачеству надсмотрщика.

Управление собой вырастает из того, как мной управляли мои родители.

Вследствие интериоризации этого процесса я начинаю обращаться с собой так же, как они обращались со мной. Мысли типа «Если я не сделаю этого, то мне будет плохо» не способны породить ничего кроме глобального защитного поведения, в котором стирается моя индивидуальность: что бы я ни делал, это имеет своей целью избавление от страха и наказания. Основной моей характеристикой, как всех, кто саморегулируется подобным образом, является в этом случае синдром возмездия за недеяние, который стирает мою индивидуальность, делая из меня абстракцию и помещая в категорию людей, побуждаемых к действию страхом возмездия.

Проявления этого синдрома многообразны, однако большая часть его проявлений считается скорее достоинством, чем недостатком. Человек, который не может отдаваться покою, так как все время что-то должен делать, часто наделяется свойством трудолюбия, несмотря на то, что эта постоянная занятость носит компульсивный, навязанный характер. Когда он ничего не делает, празден, у него возрастает тревога, а иногда страх или чувство вины, стыда. Это происходит оттого, что в течение всей сознательной жизни этот человек был виноват, когда что-то не делал. Работомания считается нормальной манией, положительной чертой, хотя часто сам носитель этой черты вынужден обращаться к психологу, чтобы тот помог ему освободиться от этого «положительного» качества.

Если в приведенной выше первой строке насильственной парадигмы управления вместо отточия мы поставим выполненное действие или поведение, которое нежелательно управителю, то данная парадигма приводит к отрицательному подкреплению действия и тем самым способствует его подавлению. Сначала происходит сдерживание, поскольку управляемый помнит, что в прошлом исполнение этого действия привело к неприятным переживаниям, потом, когда сдерживание становится привычным, нежелательное поведение вытесняется и полностью блокируется. Управление состоит не только в решении задачи вызывания желательного поведения, но и в устранении нежелательного.

Если для того, чтобы устранить нежелательное поведение в другом, мы будем сразу же после его выполнения вызывать неприятные переживания, наказывать другого, то мы устраняем это поведение, применяя первую, насильственную парадигму управления. То, что наказуется, быстро прекращается, и это создает иллюзию эффективности наказания. Однако это не так. Любой результат характеризуется его постоянством, распределенностью во времени. Применение насилия в этом смысле неэффективно.

Неэффективность устранения действия по схеме насильственной парадигмы управления доказана психологами, изучающими поведение: сдерживание или подавление нежелательного поведения продолжается лишь до тех пор, пока существует практически достоверная возможность наказания за выполненное действие. После устранения угрозы энергия, мотивация, амплитуда данного действия полностью восстанавливаются после первого положительного подкрепления.

Неэффективность схемы подавления особенно ярко иллюстрируется последствиями лечения алкоголизма путем устрашения. Стоит больному только раз попробовать своего зелья, как алкогольное поведение восстанавливается полностью. Когда же человек пытается методами устрашения самого себя управлять собой, то оказывается, что для получения результата требуется постоянная бдительность и усиление методов самоустрашения, методов насилия и самоподавления. Насилие над самим собой поддерживается формулами «преодолеть себя», «закалять силу воли» и другими.

Наказание за нежелательное управителю действие, несмотря на свою неэффективность, употребляется с момента возникновения человечества, хотя сама эта парадигма управления выросла из природы. Авторитетный бабуин, обнаруживший нежелательные признаки поведения у другого бабуина, ниже по рангу, задает последнему хорошую трепку, чтобы в дальнейшем предотвратить подобное. Так же он устраняет нежелательное для нет поведение, когда кто-то пытается взять корм раньше него. Это управленческое поведение бабуина не обязательно является сознательным, так как, обнаружив нежелательное поведение, например, леопарда, он приходит в такую ярость, что не в состоянии воздержаться от нападения, которое для него является смертельным.

Управленческое поведение как управителя, так и управляемого выработано не ими. Оно существовало до них и было усвоено через инстинкт и научение.

Человек же в готовом виде принял эту парадигму, и в этом смысле он не отличается от животных. Значительное отличие существует лишь в системе ориентировки в ситуации управления. Здесь человек превзошел животных, поскольку им выработана система символов устрашения, которые предупреждают необходимость практической реализации парадигмы насилия немедленно и в каждой ситуации. Насилие лишь предполагается и символизируется в природных условиях свойствами самого объекта, а в человеческих отношениях управитель производит действия, предупреждающие возможность возмездия за нежелательное действие. Пользование речью и мышлением создает безграничные возможности применения парадигмы управления через насилие, не приводя ее в актуальное состояние. Если мой Полкан просто рычит при восприятии нежелательного поведения другого, то общество в этой ситуации создает уголовный кодекс.

Обладание самосознанием приводит к тому, что с возникновением Я-концепции возможности парадигмы насилия расширяются, так как его (насилия) облик трансформируется и функции управителя берет на себя наше Я. Возмездие за нежелательное действие приходит автоматически, само собой, и управителю не приходится сохранять бдительность. Способности испытывать стыд и чувство вины, ущемленного достоинства мы носим в самих себе. Если в чувстве вины управителем моего поведения выступает конкретный другой человек, который обижается на меня, то в чувстве стыда этот управитель безличен, это — совокупная личность, представленная всем сообществом, которое данный вид поведения считает стыдным.

Правда, мы не рассматриваем это как насилие, так как конкретного человека, который нас наказывает и побуждает, не видно простым глазом. Насилие — это отношение между людьми. Сообщество людей может применять анонимное насилие, виды которого многообразны. Разрабатывается идеология насилия, парадигма которой пронизывает всю духовную жизнь человека, философию, религию. Бог грозит правоверным карами за нежелательные виды поведения даже после смерти, причем в разряд нежелательного поведения включаются такие виды поведения, на которые обыкновенный управитель не обращает внимания, а именно — умственное поведение, мышление. Нежелательный ход мышления наказывается более жестоко, чем реальный поступок. Это понятно, поскольку наше мышление является обобщенным опосредствующим звеном между управителем и поведением управляемого. Точно так же в управлении собственным поведением между нашим Я-управителем и нашим поведением лежит мышление, в котором происходит отработка программ ориентировки в обстоятельствах.

8. Милитаризация общества, содержание огромных вооруженных сил, а также неподконтрольных обществу спецслужб.

Справочно

В
настоящее время теория тоталитаризма,
по мнению некоторых исследователей,
находится в кризисе и является мало
востребованной. Среди недостатков,
которыми страдает эта теоретическая
конструкция, называют следующие:

Неправомерное
отождествление большевистского и
нацистского режимов, которые, несмотря
на сходство в методах власти, преследовали
принципиально разные цели. Для
большевистского (сталинского) режима
– это коммунизм как «общество, в котором
свободное развитие каждого является
условием свободного развития всех».
Поэтому сталинский режим иногда относят
к левому тоталитаризму. Германский
национал-социализм и итальянский фашизм
относят к правому тоталитаризму. Фашизм,
как известно, задался целью возродить
великую Римскую империю, а нацизм –
установить мировое господство «арийской»
нации.

Откровенно
идеологизированная тенденциозность
и упрощённость. Авторы теории тоталитаризма
следовали изначально заданной самим
себе формуле – «вижу только то, что
хочу видеть». Теория разрабатывалась
не ради поиска научной истины, а для
идеологической борьбы с коммунизмом
в лице сталинского режима. Поэтому,
когда этот режим был отвергнут в СССР,
концепция тоталитаризма оказалась как
бы не у дел.

Недостаточная
научная обоснованность теории из-за
ограниченности её эмпирической базы
(несколько лет истории всего лишь двух
стран). Между тем периоды сталинизма и
нацизма некоторые учёные считают
«аномалиями», «вывихами» истории,
исследуя которые неправомерно делать
фундаментальные научные выводы. Не
случайно, в ряде современных источников,
в том числе и в учебниках, тоталитаризм
не рассматривается в качестве
самостоятельного политического режима.
Нередко его называют одной (хотя и
крайней) разновидностью авторитаризма.

И
все же теория тоталитаризма сохраняет
свою актуальность. Во-первых, она
предупреждает и широкие народные массы,
и политиков от повторения темных страниц
прошлого. Во-вторых, понятие «тоталитаризм»,
хотя и с оговорками, применяется и к
некоторым современным политическим
режимам. Поэтому важно понимать, что за
этим понятием и обозначаемым им явлением
скрывается.

Тоталитаризм
одна из крайних форм авторитаризма.
Как писал русский философ И.А. Ильин,
«всякое государство, управляемое властью
независимо от народного избрания и
контроля, является авторитарным».

2. Авторитаризм и его реформаторские возможности.

Авторитаризм
(лат.
– власть, авторитарный, единоличный)
занимает как бы «промежуточное» положение
между тоталитаризмом и демократией. С
тоталитаризмом его роднит неограниченная
обществом государственная власть. С
демократией – наличие не регулируемых
государством сфер общественной и личной
жизни, прежде всего в экономике, а,
следовательно, сохранение элементов
гражданского общества.

Авторитаризм
означает неограниченную и не допускающую
политической оппозиции власть одного
лица, группы лиц или партии при сохранении
относительной автономии общества и
личности в неполитических сферах.
Это наиболее распространённый как в
прошлом, так и в настоящее время тип
политического режима, имеющий много
разновидностей. К нему относят:
традиционные древние восточные деспотии,
абсолютные и дуалистические монархии
в прошлом и настоящем, современные
олигархические режимы и военные хунты
в странах Азии, Африки и Латинской
Америки, политические режимы в современных
Китае и Вьетнаме, а в недалеком прошлом
– в Южной Корее и Чили. К авторитарным
относят и политические режимы во главе
с харизматическими лидерами.

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]

Источник

Условия парадигмы насильственного управления

Условия для реализации насильственной парадигмы могут быть сведены к следующим: а) отрицание свободы управляемого, признание иллюзорности его существования, признание того, что его поведение ущербно и нуждается в управлении, отрицание саморегуляции; б) построение эмоционального барьера и уменьшение проницаемости Я управителя по отношению к управляемому, отрицание идентичности или сходства между управителем и управляемым; в) повышенная чувствительность управителя к наличию или отсутствию желательного или нежелательного поведения управляемого и соответственно страх недостижения цели управления, неспособность ждать и нетерпимость к рассогласованию ожиданий и реальности, что соответствует эмоциональной, социальной и духовной незрелости управителя и управляемого; г) основанная на этих предпосылках особенность мышления управителя, характеризующаяся наличием стереотипа первой парадигмы: «Если ты этого не сделаешь, то тебе будет плохо», который остается непроницаемым для опыта.

Эти условия связаны между собой и взаимно определяют друг друга. Например, чувствительность к рассогласованию ожиданий и реальности и страх, что желательного поведения не будет, приводят к нетерпимости, к отрицанию свободы управляемого, приписыванию ему неспособности свободного, по собственному импульсу поведения, желательного для управителя. К тем же последствиям приводит дефицит времени на достижение цели. Страх, в свою очередь, питается предвидением неудовлетворенности и страдания, вызванного недостижением цели. Незрелость, неспособность управлять своим внутренним миром, потребностями, эмоциями, в свою очередь, делают человека агрессивным и нетерпимым к самостоятельности управляемого, который постепенно превращается в жертву управленческих действий, например наказания за недеяние.

Чувство вины или страх перед стыдом принуждают родителей применять первую, насильственную парадигму управления, так как они, размышляя над последствиями недеяния (например, ребенок не делает уроки), преувеличивают их и реагируют, как будто подобные последствия неминуемы.

При условиях, указанных выше, невозможна вторая, ненасильственная парадигма управления: «если …, то тебе будет приятно, хорошо», где под отточием, как мы показали выше, предполагается поведение, желательное для управителя. Поскольку его исполнение подкрепляется положительно, то предполагается, что это поведение должно стать привлекательным для управляемого.

Читайте также

4. Кризис наук о человеке: поиск новой научной парадигмы

4. Кризис наук о человеке: поиск новой научной парадигмы
Трансперсональная психология изучает сознание в широком спектре его проявлений, таких, как необычные состояния сознания, духовный кризис, околосмертные переживания, развитие интуиции, творчества, высшие состояния

Социальные условия и условия труда

Социальные условия и условия труда
К факторам социально-производственной природы, влияющим на устойчивость индивидуума к психоэмоциональному стрессу, относятся:+ социальные перемены;+ повышенная ответственность за работу;+ значительное преобладание интеллектуального

Парадигма насильственного управления

Парадигма насильственного управления
Принципы, которые управляют нашим поведением, могут быть представлены в виде различных условных суждений, где результат и его условие представляют самостоятельные элементы. Эти суждения не обязательно высказываются и осознаются.

Практическая психология и проектирование вариативного образования: от парадигмы конфликта – к парадигме толерантности

Практическая психология и проектирование вариативного образования: от парадигмы конфликта – к парадигме толерантности
Весна 2003 г. по праву вошла в историю нашей науки под именем «психологической весны» [156] . В мае этого года вопросы прошлого, настоящего и будущего

6.2.2. Потеря одного или обоих родителей вследствие насильственного исчезновения

VII. Психосоциальная работа с сообществами пострадавших от насильственного исчезновения

5. Парадигмы социальной психологии

5. Парадигмы социальной психологии
Парадигма – совокупность теоретических и методологических предпосылок, определяющих конкретное научное исследование, которая воплощается в научной практике на данном этапе.Естественно-научная парадигма в социальной психологии

Глава вторая ТОВАРИЩ МУЖЧИНА. МИФЫ, МЕТАФОРЫ И ПАРАДИГМЫ

Глава вторая
ТОВАРИЩ МУЖЧИНА. МИФЫ, МЕТАФОРЫ И ПАРАДИГМЫ

1. Мужское и/или женское

Каждый знает, что природа боится пустоты. Но есть одна вещь, которой природа боится даже больше, чем пустоты. Это – логическая дихотомия. Тем не менее, когда люди говорят и пытаются думать,

Спорные вопросы и исследовательские парадигмы

Спорные вопросы и исследовательские парадигмы
Споры вокруг /<2-тестов, как правило, имеют отношение к использованию этих тестах в прагматических целях — например, для разделения школьников на потоки в соответствии с их показателями IQ. Здесь же основное внимание мы

СОВРЕМЕННЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПАРАДИГМЫ КОНФЛИКТА

СОВРЕМЕННЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПАРАДИГМЫ КОНФЛИКТА
Конфликтология привлекает многих исследователей и теоретиков к работе в сфере конфликта и разрешений конфликтных ситуаций. Конфликтологическая парадигма основана на междисциплинарном изучении данного предмета.В сфере

2. СМЕНА ПАРАДИГМЫ В МЕДИТАЦИИ

2. СМЕНА ПАРАДИГМЫ В МЕДИТАЦИИ
Новая парадигма медитации должна отвечать как старым, так и новым задачам, однако подход к их решению будет различным. Вкратце типичные современные и древние цели развития таковы: следование бессознательному (как в аналитической

Источник

(опыт социально-философской аналитики)

[19]

В обыденном сознании бродят неясные представления о том, что будто бы ключ к действительной эффективности руководства и к успеху руководителя лежит в так называемых «жестких методах» руководства. Многим кажется, что России сейчас недостает «твердой руки». «Жесткие методы» есть по сути дела не что иное, как легитимация насилия руководителя по отношению к своим подчиненным.

Аналогичным образом полагают, что современный кризис образования связан с тем, что образование «слишком» либерализовалось, стало «слишком мягким», ученики ничего и никого не боятся и, следовательно, [20] никого и ничего не уважают. Договариваются чуть ли не до того, что необходимо вернуть в школу телесные наказания.

Задача настоящей статьи состоит в том, чтобы показать, что социально-философская аналитика успеха раскрывает неэффективность насилия, применяемого социальными институтами в «больших линиях», в большом историческом масштабе. Впрочем, в малом масштабе, в рамках малых отрезков истории насилие может показаться способным эффективно решать тактические задачи. В том или другом типе успеха элемент насилия фиксируется не столько рационально, сколько эмоционально, а потому проблема отношения насилия, с одной стороны, и успеха, с другой, предстает по преимуществу в экзистенциальном ключе.

Что представляет собой успех как таковой? Это всегда успех в таком сознательном поведении, которое ориентируется на «цели» и в большей или меньшей мере достигает их. Достижение цели и есть самое общее определение успеха. Мы должны сразу подчеркнуть, что достижение цели в широком смысле 1 никогда невозможно, так сказать, «на сто процентов». Поскольку достижение цели зависит от средств, то в феномене достигнутого результата всегда есть некое «чуждое» начало, искажающее первоначально замышленный «проект». Замысел не может быть исполнен в точности таким, как он был замышлен, он всегда будет либо «выше», либо «ниже» задуманного, ибо в реальности он несет на себе каинову печать тех реальных средств, которые были необходимы для его достижения. Насилие, скажем сразу, относится, по крайней мере в формальном определении, к сфере средств. Каинова печать насилия носит самые крайние формы (убийства), если речь идет о таких средствах как насилие.

Итак успех представляет собой, во-первых, некое единство целей и средств, и, во-вторых, некий «компромисс» между сферой идеальности замысла (цели) и сферой материальности средств (в широком смысле). Успех в связи с этим есть специфическое отношение между разумным началом, доброй волей, упорядоченностью, сферой идеального, с одной стороны, и материальностью, реальностью, стихией, хаосом, с другой. Отсюда ясна мера успеха. Она определяется тем, насколько разумное начало (так или иначе понятое) сумело возобладать над так или иначе понятой стихией. В связи со сказанным ясно, что проблема успеха в самом общем смысле социальной теории принадлежит к вечным [21] социальным и нравственным проблемам, имеющим весьма актуальное современное звучание 2.

Если говорить об успехе именно руководителя, то в известном смысле выражение «успех руководителя» тавтологично. Всякий руководитель, если он действительно легитимный руководитель, — сам по себе успешен уже потому, что он победил в соревновании за ключевое место на том или ином уровне иерархии. И обратно — всякий успех, если это действительный успех, рождает руководителя в широком смысле слова. В качестве успешного, в качестве победителя он всегда получает в свое распоряжение, в свою «собственность» некоторую иерархически организованную структуру, которую персонифицирует. Персонификация социума выступает как его в определенном смысле присвоение, — предстает как власть.

Руководитель поставлен на самого себя. Множественность других людей («руководимый коллектив») предстает по отношению к одному человеку, — по отношению к руководителю, — к его разуму как вызов способности его упорядочивающего сознания, как, в определенном отношении, объективная закономерность, как судьба. Одним человеком, личностью, персональностью, индивидуальностью олицетворяется разумное начало. Это объединяет его с образом субъекта в новоевропейской философии 3. Он может быть исполнен самого искреннего благоговения по отношению к мудрости старших, самого коллектива, общества в целом, Бога, наконец. Но он всегда должен своим собственным умом, — т. е. рационально, — «перепроверить», насколько это возможно, «внешнюю мудрость». Собственно, в такой процедуре перепроверки смысл “cogito” Декарта. Поскольку такая перепроверка осуществлена, то человек берет на себя ответственность за происходящее. Ответственность есть инобытие руководства. Руководитель отвечает не только за себя, но и за тех, кто ему подчиняется и, следовательно, доверяет. Поскольку осуществляются такие процедуры «перепроверки» (своим умом!) и — возникает доверие, появляется и легитимность руководителя. Он «живет своим умом» и дает возможность жить его умом и другим людям, т. е. его подчиненным. Успех в деятельности человека, которому доверились, превращается в успех руководителя. Успех руководителя таким образом предполагает структуру множественности, организованной иерархически. Собственно, сам успех руководителя это либо подтверждение существующей иерархии, [22] либо установление новой иерархии. Грань руководства таким образом проходит в области отношения с подчиненными.

Мы сказали, что руководитель «дает возможность жить его умом и другим людям». Весьма существенна эта формулировка, поскольку она указывает на возможности. Руководитель в известном смысле есть воплощенная возможность для его подчиненных. Он предоставляет им поле действия, он осуществляет констелляцию их желаний и потребностей. Насилие потенциально начинается там, где руководитель являет собой не воплощенную возможность, а воплощенную внешнюю необходимость. Насилие начинается там, где подчиненный оказывается пешкой в игре начальника, где начальник обеспечивает не только констелляцию потребностей, желаний и целей, но и саму энергию этих потребностей, скажем, как энергию страха.

Отрефлектируем многообразие различных форм успеха руководителя с учетом тех возможностей, которые предоставляет современное прочтение психоанализа и в терминах Веберовской теории деятельности. Мы полагаем, что такой подход позволит предложить развернутую типологию успеха руководителя, осмысляющую ее взаимоотношение с насилием. Напомним четырехчленную типологию Вебера, с помощью которой он упорядочивает человеческую деятельность: «Социальное действие, подобно любому другому поведению, может быть: 1) целерациональным, если в основе его лежит ожидание определенного поведения предметов внешнего мира и других людей и использование этого ожидания в качестве “условий” или “средств” для достижения своей рационально поставленной и продуманной цели; 2) ценностно-рациональным, основанным на вере в безусловную — эстетическую, религиозную или любую другую — самодовлеющую ценность определенного поведения как такового, независимо от того, к чему оно приведет; 3) аффективным, прежде всего эмоциональным, то есть обусловленным аффектами или эмоциональным состоянием индивида; 4) традиционным, то есть основанным на длительной привычке» 4.

Соответствующим образом может быть выстроена и типология успеха. Ведь успех это ни что иное как положительный результат, то есть единство цели, всегда достаточно абстрактной и пустой (скажем, «счастье», «достоинство», «освобождение от рабства»), с одной стороны, и определенной конкретной системы средств, с другой. Возьмем, к примеру, представление об успехе, которое имеет западный обыватель. Это свой дом, милая доброжелательная жена, веселые послушные и талантливые дети, исправная бытовая техника, автомобиль и т. п. [23] Однако, для ищущего высшее предназначение Раскольникова, скажем, вполне благополучная жизнь филистера есть величайшая неудача, только подобие жизни, это «несостоявшаяся жизнь».

Успех может быть существенно различен не только в зависимости от того, какого типа цели ставит себе деятель, но и какие средства он выбирает. Целерациональная жизнь западного филистера, представляющаяся ему и его окружению вполне успешной, будет совершенно пустой, бессмысленной с точки зрения религиозного человека, посвящающего дни и ночи молитвам, посту и покаянию. Так же как и наоборот. Успех, как его понимает герой Диккенса, и успех, как его понимает герой Достоевского («вопрос разрешить!») — это совершенно разные типы успеха.

Иначе говоря, если успех есть конкретное единство абстрактной цели и конкретных средств, то он определен как конкретное историческое и культурное явление. Итак, во-первых, речь идет об успехе в наиболее распространенном в теории менеджмента понимании, а именно об успехе в целерациональном поведении 5. Это — целерациональный успех. В случае целерационального успеха оправдывается (в большей или меньшей мере) «ожидание определенного поведения предметов внешнего мира и других людей и использование этого ожидания в качестве «условий» или «средств» для достижения своей цели». В этом случае мир жестко делится на субъекта — это руководитель — и объекты, т. е. «предметы и люди», которые предстают как средства для достижения цели. Цель в широком смысле слова и цель в узком смысле здесь совпадают. Доведенный до конца целерациональный успех предполагает достижение цели любыми средствами. Очевидно, что целерациональный успех предполагает, прежде всего, технические средства. Техника, с этой точки зрения, представляет собой некоторое универсальное средство, которое позволяет разрешить любую человеческую и социальную проблему 6.

Руководитель, ориентированный на целерациональный успех, относится к насилию в целом положительно. Если и существуют какие-то ограничения для насилия, скажем, моральные, религиозные, эстетические, то они лежат вне самой целерациональной парадигмы. Характерно, что уже сами метафоры, описывающие целерациональную гносеологию, скажем у Ф. Бэкона, насыщены идеей насилия: мол, природа под пыткой (эксперимент!) выдает свои тайны. Столь же насыщена метафорикой насилия и целерациональная праксиология. Техника тем и хороша для целерациональной парадигмы успеха, что в ней не возникает [24] никаких побочных, кроме целерациональных установок. Так сказать, никакой «лирики». Только дело. И уж если в эту техносферу попадает человек, то и к нему, явно или неявно, относятся так же как к машине.

История эволюции новоевропейской цивилизованности показала, что прямолинейная насильственность целерационального подхода, характерная для эпохи первоначального накопления капитала, — для эпохи раннего индустриального развития, дав поначалу крупные успехи в экономическом и научно-техническом развитии, быстро обозначила переход к социальным напряжениям и революциям. Уже восемнадцатый век привел к значительному смягчению насилия в системе образования и исправительных учреждений 7. Протестный характер социалистического движения в девятнадцатом веке питался именно бесчеловечными, насильственными формами применения целерациональных парадигм в промышленности и сельском хозяйстве. Двадцатый век стал значительно «мягче»: роль внеэкономического и экономического насилия упала, система Тейлора была в значительной части заменена системой Мэйо. Это и доказывает, что новоевропейская цивилизация в больших линиях движется по пути гуманизации и элиминации насилия именно потому, что в конечном счете эта элиминация оказывается более целерациональной.

Рассмотрим далее парадигмы ценностно-рационального успеха в его отношении к насилию. В этом типе успеха нет столь жесткого разделения на субъект и объект. Если в основе целерационального успеха лежит оправдавшийся рассудочный расчет, то в основе ценностно-рационального успеха лежит оправдавшаяся разумная вера. Субъект здесь выступает с подчеркнуто ограниченной суверенностью. Он не самореализует себя, а лишь исполняет предначертание высшего начала, обладающего самодовлеющей ценностью. Поэтому здесь нет установки на использование любых средств, поэтому техника в такого рода успехе не может играть сколь-нибудь значительной роли. Ясно, что ценностно-рациональный успех предполагает, прежде всего, успех в религиозной деятельности, т. е. в достижении мистического единства с так или иначе понимаемым Абсолютом — с трансцендентным. Ценностно-рациональный успех, впрочем, вполне способен к секуляризации и может представать как 1) успех в постижении Истины, как 2) успех в творении Добра или — 3) успех в творении Красоты.

Если для целерационального успеха прямо поставленный вопрос о жертве бессмысленен и представляет, по словам известного [25] русского материалиста, «сапоги всмятку» 8, то ценностно-рациональный успех в своей глубине предполагает необходимость жертвы отпущения 9. Поэтому данный тип успеха — победы 10, — архетипом которого является жертвенная смерть Спасителя на кресте, построен по модели трагедии, рождающей катарсис в социально-онтологическом смысле слова. Собственно, победа героя и творца всегда предполагает именно ценностно-рациональный успех: герой (и творец) гибнет, но дело его живет, и именно потому дело его живет, что оно оплачено кровью героя или творца.

Как видно, ценностно-рациональный тип успеха не только скрытым образом предполагает, но и прямо требует жертвы, а стало быть, предполагает и требует насилия, причем и насилия над самим собой. Это ведь и понятно: если целерациональные парадигмы успеха выражают природу модернизированного буржуазного общества, то ценностно-рациональные типы успеха органичны традиционному обществу. Стало быть, движение модернизации от традиционного общества к обществу буржуазному «в больших линиях» предполагает гуманизацию и снижение уровня насилия.

В-третьих, вслед за М. Вебером может быть выделен аффективный тип успеха. В данном случае достижение некоторой внешним образом сформулированной цели вовсе не обязательно. Успех достигнут, если действие позволило максимизировать полноту переживания бытия, то есть, прежде всего, эмоциональную полноту экзистенции, обусловленную «аффектами или эмоциональным состоянием индивида». Этот тип, вообще говоря, сам по себе вовсе не является для личности каким-то «низшим», «презренным» и т. п. Однако этот тип успеха, ориентированный на полноту и интенсивность чувственных переживаний, свойствен, прежде всего, тем социальным слоям, которые Платон называл «чувственными душами». Его характеризует радикальная непредусмотрительность («Хоть день, но мой»). Употребление искусственных средств изменения сознания (алкоголь, наркотики), центрированность на сексе, установка на отдых и развлечения — все это лежит в логике аффективного типа успеха. Этот тип успеха становится господствующим и признается как высшая ценность в ситуации надлома и падения цивилизаций.
[26]

В то же время, эмоциональная окраска полноты экзистенции есть необходимое условие, необходимый момент как целерационального, так и ценностно-рационального успеха. Если действующие целерационально инженер или менеджер не могут в полной мере радоваться своему успеху (скажем, в конкурентной борьбе), то это радикальным образом обесценивает их успех. То же самое относится и к ценностно-рациональному успеху, то есть к победе 11. Если победивший военачальник и победившая армия не ликуют, если их ликование не выражено в соответствующих формах, то здесь налицо некоторое существенное несоответствие 12, ущербность.

Аффективный тип успеха по причине своей экзистенциальной ориентации наименее терпим к насилию. Эмоциональная сфера выступает чувствительным индикатором того, в какой мере для достижения тех или иных целей не используется насилие. Причем речь идет не только о насилии над субъектом успеха, но и над его объектами, ибо любой нормальный человек не только эмоционально не терпит над собой насилия, но и эмоционально же в обычной ситуации уклоняется от необходимости насильничать самому.

Наконец, необходимо оценить в рассматриваемом аспекте и традиционный тип успеха. Речь идет об успехе, который возникает как осмысление и переживание полного соответствия полученного в деятельности результата, с одной стороны, и принятой традиции, основанной, как говорит М. Вебер, «на длительной привычке», с другой. Возможность следовать традиции воспринимается в этом случае как успех: «я могу жить как порядочный человек». Идея порядка смыкается с идеей традиции 13.

Традиционный тип успеха также играет весьма существенную роль в человеческой жизни, особенно в повседневной, хотя и редко анализируется как особый тип именно успеха. Эмоционально традиционный тип успеха переживается как уверенное чувство гармонии, вписанности в тот или иной мировой закон бытия 14. Скажем, учительница, сорок лет преподававшая в младших классах, осмысляет успех своей жизни [27] через традицию: «Я прожила свою жизнь успешно. Моя бабушка была учительницей, моя мама была учительницей. Вот и я учительница!» Такая женщина считает, что ее «жизнь состоялась», она осуществила свое «человеческое предназначение».

Анестезирующая роль традиции весьма существенна в данном типе успеха. Человек может подвергаться чудовищному насилию, но полагать, что это «в порядке вещей», мол, ничего не попишешь, «так устроен мир», а потому и не переживать эмоционально насилие как насилие. Скажем, учительнице, которую мы привели в пример, могут выплачивать нищенскую зарплату, да и то с задержками, но она не думает, что здесь что-то не в порядке. Анестезия традиции объясняет поразительную устойчивость традиционных, докапиталистических обществ. Массы подвергались мощному прессу насилия, но не чувствовали этого.

Выделение указанных четырех типов успеха позволяет классифицировать их на две группы. С одной стороны, речь идет о типах успеха, свойственных собственно элите, из которой рекрутируются руководители. Успех руководителя это по преимуществу ценностно-рациональный успех в традиционном обществе и целерациональный успех в новоевропейском (буржуазном) обществе. Макиавелли выступает в качестве переломной фигуры в социальной теории; он обозначил безусловные преимущества в эффективности целерационального успеха перед ценностно-рациональным. Характерно, что этот перелом обозначил одновременно и всплеск легитимации насилия. Правда позже, по мере того, как новое общество принимало законченные формы, уровень легитимности насилия упал. В частности, это выразилось в том, что имя Макиавелли стало нарицательным в отрицательном смысле.

Аффективный и традиционный успех — это успех, напротив, характерный не для элиты, а для представителей народных масс. Хотя руководитель может действовать традиционно, достигая именно в опоре на традицию успеха 15, но традиция для него лишь средство. Если она оказывается «плохим», не рациональным средством, то руководитель должен тут же отказаться от нее. (В то же время для объяснения логики своего поведения массам властитель может широко использовать обоснование своего успеха в традиционных терминах. Это опять же имеет смысл чисто прагматический).

Веберовские идеальные типы не подчиняются аристотелевой логике членения объема понятий. Поэтому в каждом конкретном событии успеха мы можем найти как целерациональные, так и ценностно- [28] рациональные моменты, а также — моменты аффективные и традиционные.

Когда перечисляются необходимые свойства руководителя, необходимые для достижения успеха, там обычно не дифференцируются различные типы успеха. Между тем, для успеха одного типа нужны одни свойства, а для успеха другого типа — другие свойства. Возьмем, к примеру, особенности поведения действующих руководителей высшего звена. Их исследовали американские психологи Джозеф Кенджеми и Казимир Ковальски. Они обнаружили ряд характеристик, общих для всех успешных топ-менеджеров. В качестве таких отличительных характеристик выделены, например, следующие:

Способность к экстраполяции. Сильные лидеры не нуждаются в обилии данных. Обладая глубокими и широкими знаниями, они интуитивно понимают, как далеко могут зайти в своей экстраполяции ситуации.
Способность к разработке нескольких проблем одновременно. Слишком высокий показатель упорства по психологическому тесту Эдвардса для успешно действующих руководителей нежелателен. Требуется гибкость, составляющая важнейший аспект поведения лидера.
Устойчивость в ситуации неопределенности. Это одно из главных качеств «целерационального» лидера: ему не страшна неизвестность или отсутствие обратной связи. Белые пятна не мешают его деятельности. Он справляется со своим делом и без немедленной обратной связи и разрешает проблемы, непосильные для других, неспособных к действиям в условиях неопределенности.
Понимание. Успешно действующие руководители обладают высокой восприимчивостью, отличаются развитой интуицией. Им присуща способность, которую можно назвать «проворством в уличной толчее». Они схватывают суть дела интуитивно и быстро, обнаруживая удивительную способность отличать существенные стороны ситуации от несущественных. Очевидно, что все эти особенности топ-менеджеров «рассчитаны» на целерациональный тип успеха. Они никак не способствовали бы достижению аффективного или традиционного типа успеха, а для ценностно-рационального типа успеха они предстали бы как излишняя суетливость. Последний русский император, Николай II, на котором трагически закончилась династия Романовых, с целерациональной точки зрения был совершенно не успешным руководителем. Ни одно из перечисленных выше свойств успешного руководителя его не характеризовало. Главным его «грехом» с такой точки зрения было то, что он недостаточно решительно и последовательно использовал насилие в своей стратегии. Но в ценностно-рациональном плане он победил именно потому, что, как истинный христианин, отказался от насилия

[29]
в некоторые решающие моменты развития революции. Его высший успех символизирован его причислением Православной церковью к Лику Святых.

В основе различных типов успеха лежат и различные мотивы деятельности. Проблема успеха, поскольку она содержит в себе ту или иную формулировку цели в единстве с системой средств, рождает проблему мотивации. Во имя чего, для чего мы стремимся к тому или иному типу успеха? Какова природа стремления к успеху, каков смысл наблюдаемого нами безудержного стремления к руководству, к власти, к славе? Ясно, что тип мотивации влечет за собой и различное отношение к насилию. Традиционное общество видело в «воле к власти» обнаружение стремления к трансцендентному. В более или менее секуляризованной форме это обоснование «воли к власти» сохранилось и в Новое время.

Новейшее время, как представляется, предложило здесь совсем иные решения в осмыслении мотивации. Поэтому проблема понимания мотивов стремления к успеху весьма серьезна для перехода от Нового к Новейшему времени и требует видения целостного культурного горизонта, особенно ясно (по крайней мере, для автора) обнаруживающегося в литературном процессе. Если в литературе как традиционного общества, так и Нового времени фундаментальной оппозицией литературного текста являлась оппозиция «текст — Бог», то с началом двадцатого столетия, после «гибели богов» и кризиса традиционной поэтики романа на смену Богу приходит представление о бессознательном. В бессознательном и заключается главная пружина объяснения новейшей мотивации человеческой деятельности, в бессознательном коренится «воля к власти».

Именно радикальная смена мотивации деятельности, после того как оказалось, что «Бог мертв», и позволяет достаточно четко выявить самую суть такого весьма расплывчатого в культуре понятия как модернизм. Хотя под модернизмом понимается вполне определенное историко-культурное течение, смысл и границы этого течения никогда не формулируются четко, они как будто «устанавливаются по умолчанию». Признается только, что сам модернизм стал полем грандиозного поэтического (как, впрочем, и политического) эксперимента. Первопричиной, а также движущей силой этого эксперимента является распространение и утверждение нового понимания мотивации деятельности, оформленного в «философии жизни», в марксизме, в ницшеанстве, в психоанализе 16.
[30]

Однако было бы «слишком просто» фиксировать только однолинейное движение в мотивации от Нового к Новейшему времени. Следует иметь в виду, что уже традиционное общество выработало философские системы защиты от мотивационной стихии, от изнурительной и разрушительной «воли к власти» — защитные механизмы от стихии насилия, которая может быть развязана этой волей к власти. Конечно, успех в системе координат традиционного общества есть, прежде всего, приближение к Богу. Однако нельзя представлять себе традиционное общество как находящееся в постоянной молитве. Поскольку практическая философия, фиксируя дистанцию Неба и Земли, так или иначе «выносила за скобки» Бога, то возникали идеи апатейи, атараксии, недеяния и т. п. Все они исходили из элиминации насилия. Вопрос об успехе, таким образом, смягчался снимался, делался как бы «радикально неактуальным». Такого рода системы защиты от могучей стихии власти сохранились и сегодня, а потому требуют здесь экспликации.

Стоики защищались от разнузданного насилия, от безудержной «воли к власти», от самозабвенного стремления к успеху с помощью апатейи. Собственно, идея ненасилия как нравственный принцип в этом плане не является каким-то специфическим достижением Востока. Апатейя в античном мире означала способность мудреца, носителя стоического нравственного идеала, не радоваться тому, что вызывает наслаждение у обычных людей, и не испытывать страданий от всего того, чего страшатся люди, вплоть до обращения в рабство, пыток и самой смерти. Мудрец, достигший апатейи, управляет собой, руководствуясь только разумным нравственным законом. Аналогичное понятие было и у эпикурейцев, оно обозначалось термином атараксия. Это идеальное душевное состояние, возникающее благодаря тому, что мудрец избавляется от страха перед богами, смертью и загробным миром. Он не испытывает гнетущего переживания недоумения перед непонятными явлениями природы. Следует ограничить себя в потребностях, быть умеренным в наслаждениях и устраниться от общественных и государственных дел. На первый взгляд ясно, что для тех, кто видит идеал своей жизни в апатейе и/или в атараксии, целерациональный успех как ценность просто не существует. «Воля к власти» снимается. Насилие упраздняется.

Соответственно и в Библейской традиции мы находим ту же тему, по существу отрицающую саму возможность целерационального успеха и необходимость насилия. Так Экклезиаст говорит: «Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё — суета и томление духа!» [31] В такой системе ценностей успех, как кажется, просто невозможен, а насилие не требуется.

Правда, более глубокое проникновение в этические системы стоицизма, эпикуреизма и Библейской традиции раскрывает иное, глубокое понимание здесь самой идеи успеха, именно как идеи ненасильственной духовной победы. Речь не идет об отказе от идеи успеха как достижения цели вообще, но об отказе от стремления к «недостойным» формам успеха. Лакмусовой бумажкой, свидетельствующей о том, что достигнута именно эта духовная победа высшего уровня, является чувство покоя. Победа в этом смысле это бытие в покое, не в спокойствии и успокоении, а в покое и благодати 17.

Продолжая тысячелетнюю традицию аскезы по отношению к успеху, М.М. Бахтин осмыслял свою личную духовную победу, победу над самим собой следующим образом: «Нащупать, наконец, свое бытие по-настоящему: дойти, наконец, до воистину реальности своей личности, отбросить все мифологемы о ней. Я бесконечно плох, но кому-то нужно, чтобы я был хорош. Каясь, я именно устанавливаю свой грех. Это и есть обоснованный покой, не выдумывающий ничего…» 18.

Человеческие цели выстроены иерархично. Соответственно иерархична и система успеха. Как мы видим, возможны не только низкие формы успеха, связанные, как правило, с насилием, такие, к примеру, как максимизация чувственных наслаждений (аффективный успех) или удовлетворение гордыни военачальника в ратных победах, но и высокие формы успеха, такие как полнота самоосуществления в служении нравственному закону. Тот, кто равнодушен к чувственным наслаждениям и к мирской славе, устремляется к достижению высшего успеха в единстве с порядком космоса. Он не нуждается в насилии.

Иерархия целей успеха предполагает учет все более общей системы, в которой осуществляется действие, а также учет все более отдаленных его последствий. Скажем, если приложить эти максимы к современности, то этика бизнеса должна учитывать не только победу в сиюминутной конкурентной борьбе, но и рассматривать ситуацию в плане национальных и общечеловеческих интересов, с учетом, скажем, экологических последствий. Здесь насилие просто теряет смысл.

Мы изложили классическое видение проблемы успеха и классическое понимание его мотивации, предполагающие [32] «фундаментальную вертикаль», устремленность человека к Абсолюту. Классическое видение мотивации успеха характеризует не только людей, живших в прошлом, но и подавляющее большинство современных деловых людей. Но мы должны иметь в виду, что начиная со знаменитого спора Шопенгауэра с Гегелем 19, обнаруживается преобладание радикально иной точки зрения на мотивацию человеческой деятельности вообще и, в связи с этим, на мотивацию успеха.

З. Фрейд относится к этому модернистскому типу объяснения мотивации и в таком смысле развивает и конкретизирует традицию «философии жизни». В статье «Трудность психоанализа» (1917) Фрейд видит себя в ряду Коперника и Дарвина: Коперник совершил переворот, установив, что Земля не является центром Вселенной, Дарвин — что человек не представляет собой только особый вид в мире живого; и, наконец, сам Фрейд совершил свой переворот, показав, что «Я не является хозяином в собственном доме» и поведение человека определяется вовсе не разумом, а сексуальностью и бессознательными процессами. Такой взгляд сами рациональные принципы целерационального и ценностно-рационального типов успеха лишает оснований. Высшие достижения, а, стало быть, и успехи человеческой культуры, как, например, творчество Леонардо, объясняются в анализе не высшими устремлениями, а половой фригидностью и гомосексуальными мотивами. Само поступательное развитие человечества, общественный и культурный прогресс, осмысляется как сублимация: «Неутомимый порыв к дальнейшему совершенствованию… объясняется как следствие вытеснения первичных позывов, на котором и построены наибольшие ценности человеческой культуры» 20.

Игра на снижение — это вообще характерная черта философствования эпохи модерна. Идея сублимации близка идее превращенной [33] формы и оборачивания метода у К. Маркса 21. Маркс снижает мотивацию, обнаруживая экономическую подоплеку в духовной жизни, («общественное бытие определяет общественное сознание»). Такой же ход мысли был заложен уже в «философии жизни» Шопенгауэра в полемике с панлогизмом Гегеля и обнаружился у Ницше, у Маркса, у Фрейда.

Фрейд только объясняет реально существующие мотивы достижения успеха с помощью либидо. Маркс только объясняет духовные явления изменениями в производительных силах и производственных отношениях. Модернизм же в целом как общекультурное течение, не только объясняет, но и предлагает такую «переоценку ценностей», где наиболее полная реализация «стихии жизни», «Эроса», экономики есть не только реальность, но и идеал. В частности, наиболее ценными индивидами являются те, в ком с наибольшей силой играет эротическая мощь. Может быть, такая переоценка ценностей и не столь очевидна у самого Фрейда, во многом остававшегося еще сыном классической эпохи, но она бросается в глаза уже у Ницше, ясно провозгласившего ценность дионисийности, «белокурой бестии» и коренящейся в биологии воли к власти. Соответственно, руководитель в такой схеме, что особенно заметно в вульгаризированных вариантах расхожего фрейдизма, характеризуется, прежде всего, как «мачо» 22. Насилие в этой схеме становится снова на пьедестал. «Душа его хотела крови, а не грабежа — он жаждал счастия ножа!» 23.

В конечном счете, обнаруживается тенденция к сдвигу от ценностно-рационального и целерационального типов успеха к аффективному, причем к такому аффективному, где снимаются моральные запреты на насилие. Это признак упадка и вырождения. Аналогичные сдвиги наблюдались и в позднем Риме, где у самых высших властителей (цезарей) на первый план начинал выходить имморальный аффективный тип успеха, отодвигая в сторону как ценностно-рациональный тип, так и целерациональный. (К примеру, Калигула, Нерон).

Отмеченное выше вырождение мотивации успеха и сползание его к аффективному типу, может быть осмыслено с помощью нарастающего преобладания дисфункции в социуме. Оно выражается как [34] противоречие между нормами-рамками и нормами-целями, тематизированное и осмысленное Р. Мертоном 24. К нормам-целям относятся принципы и ценности богатства и индивидуализма, достижительные принципы и ценности. Именно здесь ключевой оказывается категория успеха. Нормы-рамки задаются господствующими институтами и соответствующим им ограничениям, связанным с честностью, правдой, порядочностью, верностью. Обратим внимание, что нормы-цели рационализуются в контексте целерационального поведения, а нормы-рамки — в контексте ценностно-рационального поведения. Если говорить выразительным языком-клише времен советского школьного марксизма, то нормы-рамки предстают как «пережитки феодализма» (традиционного общества), а нормы-цели как «нажитки капитализма» (новоевропейской цивилизации). Но на самом деле за нормами-целями «прячутся» эмоциональные ценности аффективного типа успеха.

Дисбаланс между нормами-рамками и нормами-целями является либо в преступности, либо в так называемом «застое». Преступность выражает одностороннее преобладание норм-целей над нормами-рамками (во времена кризисов происходит всплеск творческой активности и всплеск преступности — одновременно). Застой, напротив, предстает как одностороннее преобладание норм-рамок над нормами-целями. Нормы-цели преобразованы здесь в повседневные установки, в «маленькие радости» обыденности.

В целом социальная наука, скорей, озабочена тем, как справиться со стихией стремления к успеху, с могучим бушующим над человечеством ураганом «воли к власти» и насилия. Р. Мертон (в ситуации американской действительности двадцатого века) выступает за умеривание норм-целей, за уменьшение честолюбия среди тех, кто может реализовать свои надежды на успех. Такая позиция еще более приводит к эскапизму, к уходу из сферы публичности.

Этим же настроением проникнута и современная отечественная литература, посвященная этике предпринимательства. Но она добавляет к анализу Мертона исследование перехода от ситуации застоя к ситуации, которую С. Говорухин назвал «криминальной революцией».

Рефлексия советской системы высшего образования показывает те обстоятельства, которые привели советское общество 70-80-х годов к застою и поддерживали его в этом состоянии. В середине ХХ века отечественная система образования была ориентирована по преимуществу на решение двух задач: 1) дать общие фундаментальные знания; [35] 2) сформировать профессиональные навыки. Что касается воспитания, то акцент делался на идейно-политическом, а не на духовном развитии. Воспитание высокой нравственности в элите интеллектуалов 25 оставлялось на втором плане 26. Это приводило к неразвитости и дряблости как норм-рамок, так и норм-целей. Воспитанные в ситуации сталинизма, советские интеллектуалы, с одной стороны, не имели достаточно четких и непреложных внутренних моральных принципов, которые не допускали бы, например, взяточничества, коррупции, лжи и т.п. 27 Этот недостаток внутренних принципов восполнялся жесткой репрессивной карательной системой. С другой стороны, советская идеология, осуждая идею частной собственности и частной инициативы, бичуя «спекулянтов», «закон джунглей» капитализма, капиталистическую конкуренцию, не воспитывала и установок на достижение предпринимательского успеха, на дерзание. Иначе говоря, нормы-цели также не были культивированы.

При переходе к рыночной экономике в 90-е гг. дряблость норм-рамок и норм-целей у отечественных интеллектуалов привела к растерянности и нравственному нигилизму. Поэтому бывшие советские инженеры и хозяйственные руководители часто оказывались не способными эффективно вести дела в новых экономических условиях. Столкнувшись с жесткой конкуренцией на мировом рынке, они стали либо систематически проигрывать в ней, либо легко, без всяких внутренних моральных запретов, переходили к криминальным, насильственным формам конкурентной борьбы. И дело было не только в том, что за годы изолированности от мирового рынка не сформировались традиция [36] и навыки участия в такой конкурентной борьбе, но и в том, что самые общие принципы, лежащие в основе конкуренции, не были прояснены. Между тем, именно эти общие принципы лежат в фундаменте культуры предпринимательства.

Снова во всей остроте выплыли на поверхность в постсоветское время основные противоречия между нормами-рамками и нормами-целями. В самом деле, предпринимательская структура, которая берет на себя высокие моральные обязательства, например, заботится об окружающей среде, не участвует в коррупции, очевидным образом оказывается в невыгодном положении по сравнению с конкурентами, менее озабоченными моральной стороной дела. Создается впечатление, что мораль и конкуренция исключают друг друга 28. Приходится преодолевать тот предрассудок, что конкуренция это проявление социальной стихии и хаоса, что это обнаружение зоологического «закона джунглей», «свойственного капитализму». На самом же деле, конкуренция это отнюдь не естественное явление рыночной стихии, а, напротив, искусственное (от слова — «искусство»!) произведение высокоразвитой человеческой культуры, вместе с демократией — хрупкий цветок цивилизованности хозяйства. Оно содержит в себе мощные механизмы согласования частных и общественных интересов. Поэтому этические принципы не противоречат, а глубинным образом соответствуют собственным задачам экономики. Успех в его конкретной типологии выступает как индикатор нормального или ненормального функционирования механизма конкуренции. От развития цивилизованной конкуренции, в конечном счете, выигрывает потребитель. Стремление к извлечению прибыли становится моральным благодаря наличию правил, которые нацеливают на общее благо независимо от конкретной мотивации действующих. Конкуренция осуществляется посредством игровых ходов, а мораль обеспечивается правилами игры 29. Иными словами, успех в рыночной конкурентной борьбе, целерациональный в замысле по своему типу, предполагает специфическую высокую культуру. Наивными были российские надежды на то, что эта культура придет в нашем бизнесе «сама собой». Пока мы видим, в лучшем случае, традиционный тип успеха в нашей экономике, когда руководители исходя из советских стереотипов, соответственно и действуют. Им часто кажется, что наиболее эффективный путь успеха это попросить каких-то дотаций от государства, выпросить у «лично знакомых» (и подкупленных!) чиновников [37] какие-то законодательные льготы. Этот традиционный тип успеха разрывается бурными дионисийными всплесками аффективного типа, развязыванием стихии насилия в самых нецивилизованных формах.

Для того чтобы сформировать высокую культуру целерационального типа успеха необходимо тщательно работать с элементами всего процесса достижения результата. На первом месте здесь оказывается проблема средств, но это уже тема особого исследования.

Подведем итоги и наметим некоторые перспективы. Успех, понимаемый как единство абстрактных целей и конкретных средств, оказывается сложным культурным феноменом. В частности, успех руководителя предстает как результат достижения им власти, которая также не может быть понята вне культурно-исторического контекста. «Скажи мне, как в ту или иную эпоху понимают успех, и я скажу тебе, что это за эпоха». Успех как феномен стиля оказывается базовым культурологическим, социальным понятием, обладающим эвристической силой.

Для понимания успеха как руководителя вообще, так и учителя и воспитателя, весьма эффективной оказывается Веберовская типология — выделение целерационального, ценностно-рационального, аффективного и традиционного типов. В каждом из этих типов налицо определенное соответствие целей-средств-результатов. Гармоничный успех преодолевает как квиетизм, (мол, «успех не важен!»), так и аморальную установку, что «цель оправдывает средства» и допустимо любое насилие.

В условиях надлома новоевропейской цивилизации, перехода от Нового к Новейшему времени радикально изменяется мотивация «воли к власти» у руководителя. Если традиционное общество и Новое время объясняли ее устремленностью к Абсолюту, то модернизм в условиях «смерти Бога» выдвигает на первый план материальные основания. Эти материальные основания выступают не только в качестве объяснения, но и оправдания отчужденной «воли к власти» и насилия. Гармоничное единство цели-средства-результата разрушается.

Уже в традиционном обществе были выработаны эффективные механизмы защиты от стихийной и часто разрушительной «воли к власти», — от стремления к успеху, превратившегося в самоцель, от стремления к насилию ради насилия. Античные апатейя и атараксия, преобразованные в современных условиях, могут быть важными средствами защиты от губительной «воли к власти» и должны быть взяты на вооружение в современной школе учителями, также как и современными руководителями вообще.

[1] В дальнейшем мы различим цели в широком смысле и цели в узком смысле, в том, как у М. Вебера говорится о целерациональном (zweckrational) действии.
[2] См., в частности: Мишаткина Т.В. Прикладная этика как «практическая философия» в системе высшего образования // Этические аспекты образования 21 века. Казань, 2001. С. 96-99.
[3] Я руковожу, следовательно, постольку я существую как суверенный субъект.
[4] Вебер М. Основные социологические понятия // М. Вебер. Избр. произв. М., Прогресс, 1990. С. 628.
[5] См., напр.: Дубрин Э. Успешный руководитель. М., 2004.
[6] См., напр.: Кудрин Б.И. Техногенная самоорганизация. М., 2004.
[7] Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1999.
[8] Хотя в скрытом виде жертвы, конечно, принимаются. Они состоят в том, что человек добровольно уподобляется машине.
[9] Социальную аналитику жертвы отпущения мы находим в работе: Жирар Р. Насилие и священное. М., 2000.
[10] Лучше, конечно, сказать — «победы», а не «успеха». В целерациональном действии — успехи, в ценностно-рациональном действии — победы.
[11] Об эмоциональной стороне успеха см. статью Н.Л. Юдина в настоящем сборнике, посвященную связи успеха и праздника.
[12] См. по противоположности описание искреннего ликования победы в «Полтаве» А.С. Пушкина.
[13] См. в связи с этим глубокий анализ идеи порядка в средневековой эстетике: Бычков В. В. Эстетика Аврелия Августина. М., 1984. С. 73-82.
[14] Человек, стремящийся к традиционному успеху, может быть сопоставлен с тем типом человеческого интеллекта, который обозначен выражением «связанные умы». См.: Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов // Ницше Ф. Соч. в 2-х т. Т. 1. М., 1990. С. 362.
[15] «…Надо знать, что нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми». Макьявелли Н. Государь // В кн.: Жизнь Никколо Макьявелли. СПб., 1993. С. 259.
[16] Наиболее последовательно и ярко трансформация психоанализа из философского в эстетический опыт и, соответственно, изменение объяснения мотивации деятельности происходит в английском романе конца 19 — начала 20 века, в произведениях Д.Г. Лоуренса, Э.М. Форстера, В. Вулф.
[17] Ср.: Смирнов С.А. Бытие свободы как проблема культурной идентичности в ситуации онтологического перехода // Философские науки, 2004, №6. С. 83.
[18] Бахтин М.М. Собр. соч. в 7-ми т. 1996-2003. Т. 1. М., 1996. С. 330.
[19] 23 марта 1820 года Шопенгауэр читал в большом зале заседаний Берлинского университета свою пробную лекцию. Среди слушателей был весь философский факультет во главе с Гегелем. Гегелю в 1820 году 50 лет, Шопенгауэру — 32 года. За лекцией последовал коллоквиум. Гегель, которого Шопенгауэр называл потом «господин невежда», не мог уяснить себе понятия животных функций. (Обратим внимание: Гегелю осталась неясной характеристика именно телесности). Шопенгауэр ссылается на «Физиологию» Галлера. Гегель не соглашается. Профессиональный врач Лихтенштейн становится на сторону Шопенгауэра… Вот эту дату, 23 марта 1820, Артур Хюбшер и считает началом размежевания Новейшей философии от Новой, т. е. становлением модернизма в философии. См.: Хюбшер А. Мыслители нашего времени. М., 1962.
[20] Фрейд З. По ту сторону принципа наслаждения // Фрейд З. Я и Оно, Тб., 1991, Кн.1. С. 172.
[21] Мамардашвили М. Форма превращенная // Философская энциклопедия. 1970. Т.5. С. 386-389; Черняк В.С. Диалектический закон оборачивания метода // Диалектика научного познания: очерк диалектической логики. М., 1978. С. 222-254.
[22] Эта ценностная установка высмеяна у А. Карпентьера в «Превратностях метода». «El recurso del metodo» представляет собой ироническую параллель с Декартовским «El discurso del metodo».
[23] Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого // Ницше Ф. Соч. в 2-х т. М., 1990. Т. 2. С. 27.
[24] См., напр.: Мертон Р. 1) Социальная структура и аномия // Социология преступности. М., 1966; 2) Явные и латентные функции // Структурно-функциональный анализ в социологии. Вып. 1. М., 1968. С. 82-179.
[25] Мы используем понятие «интеллектуалы», а не «интеллигенты» именно потому, что последнее весьма нагружено именно в нравственном плане. Русская интеллигенция представляла собой именно нравственную целостность, постепенно разрушенную в 20 в. См.: Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. Издание 5-е. М., 1910. См. также современное переосмысление этой публикации: Вехи. Из глубины. Составление и подготовка текста А.А. Яковлева. М., Издательство «Правда», 1991; Из-под глыб. Сборник статей. М.С. Агурский, Е.В. Барабанов, В.М. Борисов, А.Б. Корсаков, А.И. Солженицын, И.Р. Шафаревич. М., 1992.
[26] См.: Ахмина Г.А., Бобченко Т.С. Ретроспектива нравственного в системе высшего образования и современный подход // Этические аспекты образования 21 века. Казань, 2001. С. 18-21.
[27] Разрушение нравственной атмосферы в среде советской интеллигенции выпукло показано Н. Мандельштам в ее воспоминаниях «Вторая книга». Она сопоставляет нравственную чуткость русской дореволюционной интеллигенции по отношению к голоду в 10-е годы (Л. Толстой и др.) и бесчувственность «советской интеллигенции» к голоду на Украине в 30-е годы.
[28] См., напр.: Галиуллина Е.Д. Конкуренция как основной механизм регулирования морально-этических отношений в условиях рыночных отношений // Этические аспекты образования 21 века. Казань, 2001. С. 53-54.
[29] См.: Там же.

Источник

Парадигма насильственного управления

Читайте также

Парадигма ненасильственного управления

Условия парадигмы насильственного управления

6.2.2. Потеря одного или обоих родителей вследствие насильственного исчезновения

VII. Психосоциальная работа с сообществами пострадавших от насильственного исчезновения

ГЛАВА V Христос как парадигма индивидуирующего эго

Парадигма силы справедливости

Парадигма мотивационных состояний

МИР БЕЗ ТАКОВОСТИ НОВАЯ ПАРАДИГМА

IV. Парадигма польского генералиссимуса

2.1. Психоаналитическая парадигма: постановка проблемы

Западная наука и холотропная парадигма

Парадигма и тело

8. Милитаризация общества, содержание огромных вооруженных сил, а также неподконтрольных обществу спецслужб.

2. Авторитаризм и его реформаторские возможности.

Условия парадигмы насильственного управления

Читайте также

4. Кризис наук о человеке: поиск новой научной парадигмы

Социальные условия и условия труда

Парадигма насильственного управления

Практическая психология и проектирование вариативного образования: от парадигмы конфликта – к парадигме толерантности

6.2.2. Потеря одного или обоих родителей вследствие насильственного исчезновения

VII. Психосоциальная работа с сообществами пострадавших от насильственного исчезновения

5. Парадигмы социальной психологии

Глава вторая ТОВАРИЩ МУЖЧИНА. МИФЫ, МЕТАФОРЫ И ПАРАДИГМЫ

Спорные вопросы и исследовательские парадигмы

СОВРЕМЕННЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПАРАДИГМЫ КОНФЛИКТА

2. СМЕНА ПАРАДИГМЫ В МЕДИТАЦИИ