Какова была политика советского руководства по отношению к германии накануне ее вторжения в ссср

В середине июня 1941 г. кризис в советско-германских отношениях достиг пика. Советское руководство ясно понимало, что, несмотря на подписанный договор о ненападении от 23 августа 1941 г., Германия лишь выжидает удобный момент для того, чтобы развязать войну. Необходимо было выиграть время, чтобы осуществить всё необходимое для обороны страны. Внешняя политика Советского Союза в этот критический период стремилась реализовать две основные задачи: по мере возможности оттянуть нападение Германии и попытаться сформировать предпосылки для создания антинацистской коалиции. Решения приходилось принимать в условиях быстро меняющейся политической и военной обстановки, мощной дезинформационной кампании, развёрнутой Германией и рядом других европейских государств против Советского Союза, перенапряжения физических и моральных сил руководителей страны и военного командования. В определённый момент созрело решение для демонстрации Германии миролюбивых намерений Советского Союза, а также для зондажа позиции нацистского руководства опубликовать соответствующее сообщение ТАСС.

Двусмысленное на первый взгляд сообщение ТАСС

В открытый эфир московским радио 13 июня 1941 г. ровно в 18.00 по московскому времени было передано сообщение ТАСС. В нём говорилось, что «СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными», а также, что, «по данным СССР, Германия неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерениях Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям». Вечером того же дня текст сообщения ТАСС был вручен министром иностранных дел СССР В.М. Молотовым германскому послу графу Ф.-В. Шуленбургу, а послом СССР в Великобритании И.М. Майским – премьер-министру У. Черчиллю. На следующий день документ был обнародован в советских центральных изданиях.

В Германии сообщение ТАСС опубликовано не было. Вместо этого в германском посольстве в Москве была открыта экспозиция о немецком блицкриге на Балканах, включавшая фотографии бомбёжек Белграда и оккупации Афин. В создавшейся ситуации сообщение ТАСС на первый взгляд служило лишним подтверждением недальновидности советского руководства, которое, «доверившись» Гитлеру, отказывалось замечать очевидные факты форсированной подготовки Германии к войне. Однако необходимо иметь в виду чрезвычайную сложность и запутанность обстановки последних предвоенных дней, многоходовые международные интриги западных демократий, стремившихся столкнуть СССР с Германией для собственной выгоды. Вероятность ошибки в контексте обширной противоречивой информации, поступавшей в изобилии ежедневно, была чрезвычайно велика. Сообщение ТАСС вызвало неоднозначную реакцию в советском обществе. Немалую часть командиров Красной армии, не говоря уже о рядовых гражданах, оно дезориентировало. Маршал Советского Союза И. Х. Баграмян писал в своих мемуарах: «Организационная пассивность, на которую Сталин и руководство Наркомата обороны обрекали войска пограничных округов, усугублялась подчас неумной пропагандой, дезориентировавшей воинов, притуплявшей их бдительность. Этому способствовало и опубликованное 14 июня специальное сообщение ТАСС…». Существуют, однако, авторитетные свидетельства иного рода. Генерал армии К.Н. Галицкий, служивший накануне войны командиром 24-й Железной Самарско-Ульяновской дивизии в составе 3-й армии Западного Особого военного округа (Молодечно, БССР), следующим образом охарактеризовал реакцию на сообщение ТАСС: «Практического влияния на наши войска это сообщение не оказало, так как мы действовали в соответствии с указаниями командования и продолжали напряжённую подготовку к отражению возможной агрессии». Маршал Советского Союза А.М. Василевский, бывший в тот период в звании генерал-майора в оперативном управлении Генерального штаба, в своей книге «Дело всей жизни» отмечал: «У нас, работников Генерального штаба, как, естественно, и у других советских людей, сообщение ТАСС поначалу вызвало некоторое удивление. Но поскольку за ним не последовало никаких принципиально новых директивных указаний, стало ясно, что оно не относится ни к Вооружённым силам, ни к стране в целом. К тому же в конце того же дня первый заместитель начальника Генерального штаба генерал Н.Ф. Ватутин разъяснил, что целью сообщения ТАСС являлась проверка истинных намерений гитлеровцев, и оно больше не привлекало нашего внимания». Анализ обстановки тех дней и текстуальный анализ самого сообщения, во многом воспроизводившего предыдущую официальную риторику Гитлера в отношении Советского Союза, подтверждают эту версию, позволяя утверждать, что главной целью сообщения было не «умиротворение» Гитлера, а решение не терпящих отлагательства дипломатических и военных задач накануне войны. Одновременно руководство СССР снимало с себя ответственность за развязывание войны, создавая тем самым предпосылки для установления союзнических отношений с западными странами, для которых общественное мнение было важным фактором при формировании внешнеполитического курса. В Берлине это оценили. 15 июня 1941 г. в дневнике министра пропаганды Германии Г. Геббельса появилась запись: «Опровержение ТАСС оказалось более сильным, чем можно было предположить по первым сообщениям. Очевидно, Сталин хочет с помощью подчёркнуто дружественного тона и утверждений, что ничего не происходит, снять с себя всевозможные поводы для обвинений в развязывании войны». Действительно, советское руководство стремилось нейтрализовать провокационные слухи, распространяемые, в том числе из Лондона, о якобы военных приготовлениях Советского Союза против Германии.

Провокационные слухи о готовящемся превентивном ударе

Неслучайно с первых же слов сообщение ТАСС адресовалось британскому послу: «Ещё до приезда английского посла в СССР г. Криппса в Лондон, особенно же после его приезда, в английской и вообще иностранной печати стали муссироваться слухи о “близости войны СССР и Германией… Советский Союз стал будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивает войска у границ последней”… Слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными…». Смысл этого обвинения становится понятен лишь при анализе тогдашнего состояния советскобританских отношений. Великобритания, которой длительное время удавалось выходить победительницей из всех крупных европейских конфликтов, на момент сообщения ТАСС находилась на грани катастрофы. Вступив в войну 3 сентября 1939 г., она в том же году благодаря развёрнутой немцами подводной войне теряла в среднем по два торговых судна ежедневно, в 1940 г.– уже три. «За первые шесть месяцев 1941 г. мы потеряли 760 торговых судов, потопив всего 12 подводных лодок»,– подвёл удручающую статистику М. Кэсуэлл, военно-морской атташе при посольстве Великобритании в СССР. Британский торговый флот был фактически истреблён, запасы продовольствия на острове иссякали, промышленность, работающая преимущественно на привозном сырье, была близка к остановке. Британские колонии, или доминионы, не могли оказать решающей помощи метрополии, переживавшей чёрные дни. Итальянский диктатор Б. Муссолини в тот момент наносил удары по англичанам в Средиземном море. Франкистская Испания, заняв международную зону Танжера, претендовала на британскую твердыню Гибралтар. На Дальнем Востоке Япония требовала закрытия Бирманской дороги, чтобы воспрепятствовать английским поставкам в Китай. Американская помощь Великобритании, только начинавшая набирать обороты, не могла компенсировать понесённые потери. Вовлечение Советского Союза в войну могло дать Лондону долгожданную передышку. Через посла С. Криппса, назначенного в Москву в мае 1940 г., У. Черчилль направил личное послание Сталину, в котором высказал стремление к улучшению взаимоотношений между СССР и Великобританией. Однако двусторонние отношения вновь оказались под угрозой после неожиданного прилёта в Шотландию 10 мая 1941 г. Р. Гесса, заместителя Гитлера по НСДАП. По одной из последних версий, полёт Гесса в Великобританию был санкционирован лично Гитлером. Перед Гессом была поставлена задача «если не склонить Англию к военному союзу против СССР, то, по крайней мере, всеми доступными средствами добиться её нейтралитета». Схожей версии придерживается в своей книге «Десять дней, которые спасли Запад» британский историк Дж. Костелло, утверждавший: либо Гесс прибыл в Англию с молчаливого согласия Гитлера, либо это был заговор британской разведки, заманившей его в Шотландию. Как бы там ни было, в тот момент прилёт Гесса в Англию был расценен советским руководством как подтверждение предыдущих намёков С. Криппса о возможности заключения сепаратного мира между Великобританией и Германией. Атмосфера секретности, которой британские власти окружили всё, что касалось Гесса, лишь укрепляла подозрения Москвы в том, что между Берлином и Лондоном начались закулисные переговоры. Логично было предположить, что сосредоточенные у советских границ германские войска лишь ждут сигнала о заключении мира на Западе для развёртывания широкомасштабного наступления против Советского Союза. Отъезд Криппса в Лондон в начале июня 1941 г. совпал с эвакуацией служащих и членов их семей из британского и других посольств, размещённых в Москве. В английской и мировой печати стали распространяться слухи о близости войны между СССР и Германией и внезапном ухудшении англо-русских отношений. Сложилась парадоксальная ситуация. С одной стороны, на неоднократных встречах министра иностранных дел А. Идена с советским послом в Лондоне И.М. Майским (5, 10 и 13 июня 1941 г.) тот предупреждал советского посла об опасности, угрожавшей СССР со стороны гитлеровской Германии, и готовности оказать посильную помощь. 14 июня, в день опубликования сообщения ТАСС, Лондон в ноте, направленной советскому правительству, вновь сообщил «о концентрации германских войск на советских границах». С другой – советскому руководству регулярно поступала информация о распространении британскими спецслужбами дезинформации о том, что Советский Союз, получив данные о готовящемся нападении Гитлера, готовит превентивный удар против Германии, что в накалённой обстановке того времени носило явно провокационный характер. В конечном счёте это вынудило Сталина пренебречь дипломатическими условностями и в сообщении ТАСС прямо указать на позицию, занятую британской стороной.

Ещё одним адресатом сообщения ТАСС являлись США, которые могли стать для Советского Союза наиболее важным союзником. Советскому руководству было известно о предыдущих дипломатических играх Вашингтона, направленных на то, чтобы добиться примирения Англии и Франции с Германией на антисоветской основе. Но после неожиданно скоротечного разгрома Франции, осознания того, в каком катастрофическом положении оказалась Англия, и в результате нарастания угрозы для собственной безопасности во внешнеполитическом курсе США произошли ощутимые изменения: американским сенатом 11 марта 1941 г. был принят закон о лендлизе, позволявший оказывать Англии существенную военную помощь; было отменено «моральное эмбарго» на торговлю с Советским Союзом, вследствие которого экспорт США в СССР в предвоенные годы упал до рекордно низкого уровня. Однако на момент выхода сообщения ТАСС, у Вашингтона по-прежнему не было чёткого представления относительно позиции, которую следует занять в случае советско-германской войны. «Основная цель заключалась в том,– констатировал американский историк Д. Варне,– чтобы выжидать развития событий, не событий вообще, а главного, которое могло бы открыть возможности для действий. Таким событием являлось нападение Гитлера на Россию». Сложность переговоров между СССР, США и Англией в тот момент не способствовала созданию антигитлеровской коалиции, том числе по соображениям секретности. В недавно опубликованном дневнике И.М. Майского, советского посла в Великобритании, содержится следующая запись, сделанная во второй половине дня 21 июня 1941 г.: «После “ланча” меня спешно вызвали в Лондон [Майский находился на даче] по просьбе Криппса [английского посла в Москве, находившегося в это время в Лондоне]. Он приехал ко мне в 4.30 дня. Опять говорил о неизбежности нападения Германии на СССР… Он договорился с бритпра [британским правительством] о посылке в Москву военной и экономической миссий – немедленно же по открытии военных действий… Криппс однако хотел знать: каково будет отношение совпра [советского правительства] по всем этим планам? Сочтёт ли совпра возможным сотрудничать с Англией в случае германского нападения? Или предпочтет действовать вполне независимо? Я не мог дать определённого ответа на вопрос Криппса и обещал немедленно снестись с Москвой».

В большой и рискованной дипломатической игре, которая велась накануне войны, И.В. Сталин не упускал из виду и Японию, стремясь во что бы то ни стало избежать войны на два фронта. Сообщение ТАСС прямым текстом известило Токио о том, что в случае войны именно СССР станет жертвой вероломного нападения Германии, тем самым дав козырь влиятельным в Японии сторонникам соблюдения нейтралитета в отношении СССР. Лихорадочная внешнеполитическая деятельность советского руководства сопровождалась скрытными военными приготовлениями, целью которых являлось постепенное сосредоточение и развёртывание войск в приграничных районах, не дававшее, однако, повода для обвинения в инициировании войны. В сообщении ТАСС подчёркивалось, что происходящие летние сборы контингентов запаса Красной армии и предстоящие маневры, которые проводятся ежегодно, «по меньшей мере нелепо изображать как враждебные Германии». Это не означало, что советское руководство действительно считало так.

Если завтра война…

Нарком обороны С.К. Тимошенко и начальник Генштаба Г.К. Жуков 13 июня 1941 г. направили командованию Киевского Особого военного округа, находившегося, как считалось в Кремле, на наиболее угрожаемом юго-западном направлении, директиву № 549, в которой приказывалось: «Для повышения боевой готовности войск округа к 1 июля 1941 г. все глубинные дивизии и управления корпусов с корпусными частями перевести ближе к госгранице в новые лагеря согласно прилагаемой карте… С войсками вывезти полностью возимые запасы огнеприпасов и горюче-смазочных материалов». 14 июня нарком обороны СССР С.К. Тимошенко и начальник Генерального штаба Г.К. Жуков обратились к председателю СНК И.В. Сталину с предложением о приведении войск в полную боевую готовность. Сталин ответил отказом, не желая брать на себя ответственность за развязывание войны. Было утверждено другое предложение. С 14 по 19 июня командования приграничных округов получили указания вывести фронтовые (армейские) управления на полевые пункты со сроком исполнения к 22–23 июня. 14 июня заместитель наркома обороны генерал армии К.А. Мерецков был направлен в Западный и Прибалтийский Особые военные округа для проверки боеготовности ВВС. С 15 июня в разведывательных сообщениях, докладывавшихся Сталину, всё чаще стала звучать повторяющаяся дата возможного начала войны – 22 июня. Сообщалось также о начале мобилизации в Румынии. 15 июня более половины дивизий, составлявших второй эшелон и резерв западных военных округов, были приведены в движение. Мероприятия проводились с особой осторожностью и соблюдением мер маскировки. Нарком обороны, Генеральный штаб и командующие военными приграничными округами были предупреждены Сталиным о личной ответственности за последствия, которые могут возникнуть из-за неосторожных действий наших войск. Всего к началу войны осуществляли выдвижение из резерва приграничных округов 32 дивизии, из них только четыре-пять успели сосредоточиться в новых районах к началу войны. 16 июня за подписью Сталина вышло постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «Об ускорении приведения в боевую готовность укреплённых районов». Для вооружения укрепрайонов была санкционирована передача 2,7 тыс. пулемётов из тыловых частей и 5 тыс. пулемётов из мобилизационного запаса Дальневосточного фронта. Что касается немецкого руководства, то в день опубликования сообщения ТАСС Гитлер в имперской канцелярии провёл совещание с высшим генералитетом вермахта, на котором были заслушаны доклады командующих группами армий о предстоящих действиях в рамках операции «Барбаросса». На совещании фюрер в очередной раз привёл аргументы в пользу нападения на СССР, главным из которых было то, что только разгром Советского Союза вынудит Англию прекратить борьбу. В тот же день по указанию Гитлера генерал-полковник Г. Гудериан вылетел в Варшаву, где находился штаб 2-й танковой группы, входившей в состав группы армий «Центр», чтобы приступить к осмотру частей и исходных позиций для наступления. 17 июня Верховное командование вооружённых сил Германии утвердило приказ о начале осуществления плана «Барбаросса» 22 июня. По условному сигналу «Дортмунд» немецко-фашистские армии должны были перейти границу Советского Союза. Общее количество германских дивизий и соединений её сателлитов, предназначенных для нападения на СССР, составляло 190 дивизий. Всего в германских сухопутных соединениях и частях, авиации и военно-морских силах и союзных им войсках, развёрнутых против СССР, насчитывалось до 5,5 млн солдат и офицеров. История войн не знала примера, когда для вторжения было сосредоточено такое гигантское количество людей и техники. 17 июня нарком госбезопасности В. Н. Меркулов подготовил секретную записку № 2279/М от 17 июня 1941 г. с агентурным сообщением о готовности Германии напасть на СССР, в котором указывались объекты бомбардировок и говорилось о назначении начальников военнохозяйственных управлений на будущей оккупированной советской территории. Это донесение Сталин расценил как очередную дезинформацию и поставил резолюцию с использованием ненормативной лексики. Относительным оправданием этому может служить то, что дезинформационная кампания против СССР в это время шла полным ходом. Когда военные приготовления уже невозможно было скрыть, в соответствующих ведомствах Германии, где потенциально могла действовать советская агентура (МИД, Генштаб, люфтваффе, Министерство экономики и т. п.), стали распространяться слухи о том, что Германия прибегла к концентрации войск на советской границе с целью принудить советское руководство присоединиться к оси Рим – Берлин – Токио и увеличить поставки стратегического сырья в Германию. На самом же деле военная стратегия Германии по-прежнему ориентирована на борьбу против Великобритании. Подтверждением этому служит десантная операция немцев на остров Крит 20–31 мая 1941 г., которую можно было рассматривать как своеобразную репетицию перед вторжением на Британские острова. Не исключался якобы и перенос острия германского удара с метрополии на ближневосточные владения Великобритании. Правдоподобность дезинформации заключалась в том, что она соответствовала предыдущей политике Гитлера: методом шантажа и угроз добиваться значительных уступок от протагонистов – той же Чехословакии и Австрии. Кроме того, трудно было предположить, что Гитлер решится вести войну на два фронта, памятуя о том, что Германия в историческом прошлом всячески стремилась избежать подобной ситуации. Г.К. Жуков вспоминал: «Я хорошо помню слова Сталина, когда ему докладывали о подозрительных действиях германских войск: “Гитлер и его генералитет не такие дураки, чтобы воевать одновременно на два фронта, на чем сломали себе шею в первую мировую войну”, и далее: “…у Гитлера не хватит сил, чтобы воевать на два фронта, а на авантюру Гитлер не пойдёт”». Тем временем генерал Г. Гудериан проводил рекогносцировку в районе р. Западный Буг. Всеобщую мобилизацию объявила Финляндия. На западной границе в полосе 86-го погранотряда была задержана группа вражеских агентов с заданием взорвать железнодорожное полотно на нескольких участках, о чём было доложено в Москву. В ночь на 18 июня к Сталину был вызван командующий ВВС РККА генерал-лейтенант П.Ф. Жигарев, который получил указание немедленно организовать воздушную разведку белорусского участка границы. 18 июня полковник Г.Н. Захаров со штурманом 43-й истребительной авиадивизии майором Румянцевым совершили на самолёте У-2 разведывательный облёт указанного участка государственной границы протяжённостью 400 км к югу от Белостока с посадками через каждые 50 км для передачи донесений об увиденном через пограничников наркому внутренних дел Л.П. Берии. Донесения Захарова свидетельствовали о концентрации немецких войск на советской границе. 18 июня на стол Сталина легла докладная народного комиссара госбезопасности СССР В.Н. Меркулова о массовом отъезде в Германию сотрудников посольства, их семей. Началась также эвакуация женщин и детей из других посольств.

У последней черты

В тот же день Генштаб, по распоряжению И. В. Сталина, отдал приказ за подписью начальника Генерального штаба РККА генерала армии Г. К. Жукова командующим западными военными округами, а также Балтийским, Черноморским и Северными флотами о приведении войск в боевую готовность. Данная шифротелеграмма не обнаружена в российских архивах, но упоминание о ней содержится в ответах опрошенных после войны генералов, командовавших перед войной в западных округах (материалы комиссии под руководством генерал-полковника А. П. Покровского), а также в отдельных документах командования Прибалтийского Особого военного округа, донесениях командующих флотами о приведении вверенных им флотов в боевую готовность № 2, датированных 18 июня, в частности, в «приказе Командующего Прибалтийским Особым военным округом № 00229 от 18 июня 1941 г. управлению и войскам округа о проведении мероприятий с целью быстрейшего приведения в боевую готовность театра военных действий округа». В соответствии с ним войска округа должны были занять исходные районы (районы сосредоточения) к 21 июня. Но И. В. Сталин, по ряду свидетельств, по-прежнему не верил в возможность скорой войны. По его мнению, только безответственный авантюрист, не имея общего превосходства в силах (только в советских приграничных округах находились 170 дивизий и две бригады), рискнул бы напасть на Советский Союз, поставив себя перед угрозой ведения войны на два фронта. Донесения разведки не разубедили его. Историки разведки пришли к выводу, что, «будучи доложенной руководству страны в разобщённом виде, информация о военных приготовлениях не создавала убедительной целостной картины происходящих событий, не отвечала на главный вопрос: с какой целью эти приготовления осуществляются, принято ли правителями Германии политическое решение о нападении, когда следует ожидать агрессии, каковы будут стратегические и тактические цели ведения противником военных действий». 18 июня был подписан Договор о дружбе и ненападении между Германией и Турцией. Подписание этого договора явилось важным звеном в дипломатической подготовке Германии к войне с Советским Союзом. Тем временем проведение оборонительных мероприятий ускорилось. В шифротелеграмме начальника Генерального штаба Г.К. Жукова от 19 июня командующему войсками Киевского Особого военного округа генерал-полковнику М. П. Кирпоносу предписывалось: «К 22.06.1941 г. управлению выйти в Тернополь, оставив в Киеве подчинённое Вам управление округа… Выделение и переброску управления фронта сохранить в строжайшей тайне, о чём предупредить личный состав штаба округа». Командование округом было предупреждено о возможности нападения Германии в ближайшие дни без объявления войны. Однако приказ о приведении войск в полную боевую готовность не последовал. 19 июня Балтийский, Черноморский и Северный флоты были переведены на оперативную готовность № 2. В тот же день Народный комиссариат обороны СССР издал приказ № 0042 о рассредоточении и маскировке самолётов во всех приграничных округах. Приказ требовал произвести маскировку военных объектов, выкрасить танки и засеять все аэродромы травой, а также обеспечить полную ненаблюдаемость с воздуха складов, мастерских артиллерийских парков. Срок исполнения – к 1 июля. В тот же день в Будапешт прибыл генерал Ф. Гальдер с задачей склонить регента Венгрии М. Хорти к участию венгерской армии в военном походе против СССР. Советский посол во Франции А.Е. Богомолов телеграфировал 19 июня в Наркоминдел: «Сейчас здесь все журналисты болтают о всеобщей мобилизации в СССР, о том, что Германия предъявила нам ультиматум об отделении Украины и передаче её под протекторат Германии и прочее. Слухи эти идут не только от англичан и американцев, но и от немецких кругов. По-видимому, немцы, пользуясь этой агитацией, готовят решительную атаку на Англию». 20 июня 1941 г. НКГБ в разведывательной сводке о военных приготовлениях Германии сообщил о продолжающемся сосредоточении германских войск, а также о том, что с 10 по 19 июня пограничными отрядами НКВД зафиксировано 86 случаев нарушения границы СССР иностранными самолётами. Наркомат обороны СССР фактически повторил предыдущий приказ о маскировке, теперь за № 0043, возложив персональную ответственность за его исполнение на командующих ВВС округов. Генерал армии К.Н. Галицкий написал в своих воспоминаниях: «20 июня… На прощание командующий армией (командующий 3-й армией Западного (Белорусского) Особого военного округа генерал-лейтенант В.И. Кузнецов.– Авт.) сказал мне: “Положение тревожное. Мною отдан приказ вывести часть войск ближе к границе, к северо-западу от Гродно. Поезжайте к себе, подготовьте всё к приведению частей в готовность в соответствии с планом поднятия по боевой тревоге”». В тот день шесть немецких самолётов с бомбовой нагрузкой нарушили советскую границу на западе. В Ленинградском военном округе были получены сведения о сосредоточении у границы финских войск. Начальник штаба округа генерал-майор Д.Н. Никишов отдал приказ начальнику инженерных войск готовить наиболее угрожаемые районы к боевому прикрытию. 20 июня корреспондент The New York Times Сульцбергер передал из Анкары: «Дипломатические источники из двух различных стран, граничащих с Советским Союзом, получили сообщения, что германское военное нападение на Россию может начаться в течение ближайших 48 часов… Немцы, поддерживаемые румынами и финнами, будто бы начнут мощное наступление на всём протяжении от Чёрного моря и до Арктики».

21 июня командование Прибалтийского Особого военного округа сообщило начальнику Генштаба генералу армии Г.К. Жукову о выдвижении германских частей к границе. В 13.00 по берлинскому времени войска вермахта получили сигнал «Дортмунд», означавший – наступление, как и было запланировано, начнётся 22 июня на рассвете. Работник советского посольства В.М. Бережков вспоминал: «В субботу 21 июня в Берлине стояла отличная погода. Уже с утра день обещал быть жарким, и многие наши работники готовились во второй половине дня выехать за город – в парки Потсдама или на озера Ванзее и Николасзее, где купальный сезон был в самом разгаре». Что касается Бережкова, то ему было поручено обратиться в Министерство иностранных дел Германии с заявлением, в котором требовалось разъяснить причины концентрации германских войск вдоль границ Советского Союза. Добиться приёма ни у Риббентропа, ни у статс-секретаря барона фон Вейцзеккера ему не удалось. Уже вечером советский посол в Берлине В.Г. Деканозов сумел встретиться c Вейцзеккером, вручив ему ноту протеста против нарушения советской границы германскими самолётами. Вейцзеккер с порога отверг все обвинения . Накануне великой войны Гитлер предложил Геббельсу проехаться по Берлину. На коленях у него лежал заготовленный текст объявления войны Советскому Союзу. Гитлер был озабочен тем, какими музыкальными заставками лучше всего предварять сообщения с Восточного фронта. В конце концов он остановился на тактах из «Прелюдий» Ф. Листа. В тот же день Гитлер обратился с письмом к Муссолини, обосновывая безотлагательную необходимость совместного выступления против Советского Союза. Он сообщил дуче о якобы огромной концентрации советских войск на границе и о том, что англичане рассчитывают на помощь русских и американцев. Последний, с кем Гитлер виделся в этот день, был всё тот же Геббельс, покинувший фюрера в половине третьего утра. В субботу 21 июня в Москве стояла необычайная жара. Многие жители столицы устремились к водоемам. 21 июня газета «Труд» сообщала: «В конце июня в Центральном парке культуры и отдыха им. Горького около 50 тыс. студентов и преподавателей московских вузов соберутся на праздник, посвящённый итогам учебного года. В этом празднике примут участие Герои Советского Союза, академики, знатные учёные. Окончившие институты готовятся пойти на предприятия. Десятки тысяч студентов направляются на производственную практику, едут на отдых». Из воспоминаний генерала армии И.В. Тюленева, командующего Московским военным округом: «В полдень мне позвонил из Кремля Поскребышев: ”С вами будет говорить товарищ Сталин…” В трубке я услышал глуховатый голос: ”Товарищ Тюленев, как обстоит дело с противовоздушной обороной Москвы?” Я коротко доложил главе правительства о мерах противовоздушной обороны, принятых на сегодня, 21 июня. В ответ услышал: ”Учтите, положение неспокойное, и вам следует довести боевую готовность войск противовоздушной обороны Москвы до семидесяти пяти процентов”. В результате этого короткого разговора у меня сложилось впечатление, что Сталин получил новые тревожные сведения о планах гитлеровской Германии». На протяжении всего дня Сталин непрерывно проводил совещания с Молотовым, Тимошенко, Берией и другими представителями высшего политического и военного руководства страны. Вечером во время встречи с немецким послом В. Шуленбургом нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов попытался, в очередной раз, выяснить, чем вызваны слухи «о предстоящей войне между Германией и Советским Союзом». Его интересовали также причины массового отъезда из Москвы сотрудников германского посольства и их жён. Внятного ответа получено не было. Вечером 21 июня командование Западного Особого военного округа доложило в Москву о том, что немцы сняли проволочные заграждения, слышится шум моторов. В 23 часа на четвёртом участке, занимаемом Владимир-Волынским погранотрядом, был задержан немецкий солдат 222-го сапёрного полка Альфред Лисков. Он сообщил командованию отряда, что в ночь на 22 июня германская армия перейдёт в наступление. Подобно А. Лискову, покинули свои воинские подразделения и сообщили о готовящемся нападении на СССР немецкие коммунисты Ганс Циппель, Макс Эммендерфер, Франц Гольд и др. Информацию передали И.С. Сталину. С.К. Тимошенко, Г.К. Жуков и Н. Ф. Ватутин были вызваны в Кремль. По воспоминаниям Жукова, он «захватил с собой проект “Директивы войскам”», и они с Тимошенко «по дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность». После тяжёлых раздумий Сталин согласился направить в приграничные округа директиву и объявить в этих округах «полную боевую готовность». Но при этом Сталин добавил в директиву Генштаба слова: «Не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». Передача директивы в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 г. Около 23 часов 30 минут 21 июня нарком военно-морского флота Н. Г. Кузнецов отдал приказ объявить оперативную готовность № 1. Своевременные меры обусловили организованное и чёткое вступление кораблей, авиации и береговой артиллерии флотов в борьбу с врагом. В полночь 22 июня экспресс Берлин – Москва проследовал, как обычно, через Брест. В 3 часа ночи все коменданты участков доложили по телефону начальнику Владимир-Волынского погранотряда, что вдоль всего противоположного берега Западного Буга слышен сильный гул моторов.

На ковельском направлении погранзаставы Любомльского погранотряда доложили о серии красных ракет за Бугом и о том, что все наряды стянуты к заставам. В это время сотни немецких танков выходили на исходные позиции, жерла тысяч немецких артиллерийских орудий устремлялись на восток, до условного сигнала оставались считаные минуты. Около 3 часов утра последовал звонок в секретариат Наркомата иностранных дел из германского посольства: посол В. Шуленбург просил о встрече для важного сообщения. Почти одновременно – в Берлине было 4 часа утра – Риббентроп принял Деканозова. Рейхсминистр зачитал ноту советскому правительству об объявлении Германией войны Советскому Союзу. Так, уже официально, началась война, ставшая позднее для всего советского народа Великой Отечественной.

Лавренов Сергей Яковлевич – доктор политических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Научно-исследовательского центра фундаментальных военно-исторических проблем Военного университета Министерства обороны РФ

Источник: журнал «ОБОЗРЕВАТЕЛЬ–OBSERVER» №5 2021

Советско-германские
отношения накануне и в начале II Мировой
войны.

В
1933
году, после прихода к власти
Национал-социалистической
немецкой рабочей партии во главе с
Адольфом
Гитлером, рапалльская
политика (Рапалльский
договор — договор между РСФСР и Веймарской
республикой (Германией) о восстановлении
дипломатических отношений и урегулировании
всех спорных вопросов: взаимный отказ
от возмещения военных расходов, убытков,
ввод принципа наибольшего благоприятствования
при осуществлении взаимных торговых и
хозяйственных отношений; помимо этого
Германия признала национализацию
немецкой частной и государственной
собственности в РСФСР и аннулирование
царских долгов Советским правительством)
экономического и военно-технического
сотрудничества по инициативе советской
стороны была
свернута, хотя де-юро Германия
продолжала еще некоторое время числиться
стратегическим партнером СССР. Советское
руководство реально оценивало военную
угрозу, исходившую от нацистской
Германии.

К
концу 1930-х годов рост германского
милитаризма,
усиление захватнических аппетитов
Гитлера, открыто декларировавшиеся
планы захвата «жизненного
пространства на Востоке» всё больше
тревожили руководство СССР. Ответной
реакцией стала активная антифашистская
политика (7-й
конгресс Коминтерна поставил борьбу
против фашизма
в центр деятельности коммунистических
партий) и антигерманская пропаганда.

В
1934 году СССР вступил в Лигу
Наций. Советская дипломатия боролась
за создание единого антифашистского
фронта и системы коллективной безопасности,
одновременно развивая двусторонние
межгосударственные отношения. В 1935 году
между СССР, Францией и Чехословакией
были подписаны договоры о взаимной
военной помощи в случае агрессии со
стороны других держав. В то же время
Польша в 1934 году предпочла заключить
декларацию о ненападении и взаимопонимании
с Германией, а Англия в 1935 году подписала
с Германией военно-морское соглашение.

Обострение
международной обстановки в начале 1939
года заставило Великобританию и Францию
пойти на переговоры
с СССР о совместном противодействии
агрессии, однако одновременно они
продолжали искать пути достижения
соглашения с нацистской Германией и
добивались от советского руководства
принятия на себя односторонних
обязательств по оказанию помощи странам,
которым угрожала германская агрессия,
что привело бы к втягиванию СССР в войну
с Германией. Германское руководство,
воспользовавшись противоречиями между
западными державами и СССР, предложило
советскому правительству заключить
договор о ненападении, выразив при этом
готовность учесть территориальные
интересы СССР. Подобное соглашение
руководство нацистской Германии
рассматривало как способ нейтрализации
СССР и намеревалось соблюдать его лишь
до тех пор, пока это не начнет противоречить
интересам Германии.

На
фоне событий 1938 (аншлюс
Австрии [включение
Австрии в состав Германии, состоявшееся
12−13 марта 1938 года],
Мюнхенский
сговор [соглашение
между Германией, Великобританией,
Францией и Италией, составленное в
Мюнхене 29 сентября 1938 года],
англо-германская
и франко-германская
декларации о дружбе и ненападении,
Венский
арбитраж [арбитры из
нацистской Германии и фашистской Италии
искали способ ненасильственного
удовлетворения территориальных претензий
Венгрии, связанных с пересмотром
Трианонского договора 1920 года])
и 1939 годов (локальный
конфликт с Японией, провал переговоров
о взаимопомощи с Англией и Францией)
Советский Союз вынужденно пересмотрел
свою внешнюю политику, пойдя на
восстановление
отношений с Германией. В 1939 году между
СССР и Германией было заключено торговое
соглашение, подписаны Договор
о ненападении и Договор
о дружбе и границах. Особое значение
для дальнейших отношений между странами
имел Секретный
дополнительный протокол к Договору о
ненападении между Германией и СССР
о разграничении сфер влияния в Европе
(Согласно протоколу,
северная граница Литвы становилась
границей сфер интересов Германии и СССР
в Прибалтике. При этом Литва получала
Вильнюс (на тот момент польский), а
граница интересов в Польше проходила
по рекам Нареву, Висле и Сану. Вопрос о
независимости Польши, согласно протоколу,
мог «быть окончательно выяснен» позже,
по согласию сторон).

1
сентября 1939 года Германия
напала на Польшу. 17 сентября советские
войска вошли
в восточные районы Польши приблизительно
до линии
Керзона. К СССР были присоединены
Западная
Украина и Западная
Белоруссия, оккупированные Польшей
в ходе советско-польской
войны (1919—1921). 28 сентября 1939 года,
сразу после завершения военных операций
в Польше, в Москве был подписан
советско-германский
договор о дружбе и границе и новые
секретные протоколы, в которых были
уточнены сферы интересов двух стран.
После этого на ближайшие два года из
советской пропаганды исчезли антигерманские
темы.

И
Сталин, и Гитлер не сомневались, что
военное столкновение СССР и Германии
неизбежно. 31 июля 1940 года Гитлер представил
на военном совещании общий план будущей
войны против СССР — план «Барбаросса».
В то же время обе стороны стремились
оттянуть начало войны до полной готовности
к её началу. В ноябре 1940 года в Берлин
для переговоров с Гитлером прибыл
Молотов, получивший от Сталина инструкции
согласиться на продолжение
советско-германского сотрудничества
при условии отнесения к сфере интересов
СССР Болгарии и Черноморских проливов.
Гитлер же предложил СССР присоединиться
к Тройственному
пакту (международный
договор, заключённый 27 сентября 1940 года
между главными державами Оси — странами
— участниками Антикоминтерновского
пакта: Германией, Италией и Японией
сроком на 10 лет.) и обещал
расширить сферу советских интересов в
южном направлении за счёт Ирана.
Соглашение так и не состоялось. В декабре
1940 года Гитлер подписал план «Барбаросса»,
назначив нападение на СССР на май 1941
года. Однако весной 1941 года немецкие
войска были заняты в военных действиях
на Балканах (были захвачены Югославия
и Греция). Поэтому дата нападения на
Советский Союз была перенесена на 22
июня 1941 года.

Советско-германский
пакт о ненападении

Во
время переговоров и западные союзники,
и Советский Союз продолжали негласные
дипломатические контакты с Германией.
Постепенно дипломатический зондаж
увенчался решением СССР и Германии
подписать торговое соглашение и пакт
о ненападении. Уже 15 августа было
достигнуто соглашение о приезде в Москву
гитлеровского министра иностранных
дел И. Риббентропа. Гитлер, уже принявший
решение напасть на Польшу 1 сентября,
особенно торопился с подписанием пакта.
23 августа 1939 г. пакт о ненападении между
СССР и Германией был подписан. Стороны
обязались не применять насилия в
отношении друг друга и не участвовать
в каких-либо группировках, прямо или
косвенно направленных друг против
друга. Стороны договорились также о
поставке в Германию советского сырья
и продовольствия в счет предоставленного
Германией кредита.

Пакт
сделал невозможным союз СССР с Англией
и Францией в случае войны между ними и
Германией из-за Польши. В советской
исторической науке преобладало мнение
(разделяемое и рядом современных
российских историков), согласно которому
пакт не позволил создать единый
антисоветский фронт, избавил СССР от
войны на два фронта (в Европе и на Дальнем
Востоке) и дал ему возможность, оттянув
войну на два года, лучше подготовиться
к отражению агрессии. Другие авторы,
напротив, полагают, что в 1939 г. условия
для вступления СССР в войну были более
выгодными, чем в 1941 г., когда Гитлер уже
подчинил практически всю Европу.

Заключение
пакта сопровождалось подписанием
секретных протоколов, в соответствии
с которыми Германия и СССР разделили
сферы влияния в Восточной Европе. В
советскую сферу влияния включались
Финляндия, Эстония, Латвия и часть Польши
восточнее рубежа Нарев — Висла, в
германскую — Польша западнее этого
рубежа и Литва. Стороны предполагали
раздел между собой территории этих
суверенных государств. Если сам пакт
не нарушал международное право, то
секретные протоколы грубо попирали
его.

Сталинское руководство накануне Великой Отечественной войны

Заключив пакт с Германией, Сталин был убеждён в том, что фюрер и германская политико-промышленная верхушка крайне заинтересованы в поддержании добрых отношений с СССР по политическим и экономическим причинам

19 августа 1939 года, одновременно с «Договором о ненападении» подписанным между СССР и Германией в Москве, в Берлине заместителем торгпреда Е. И. Бабариным и заведующим восточноевропейской референтурой политико-экономического отдела МИД Германии К. Шнурре было подписано советско-германское торгово-кредитное соглашение, предусматривающее предоставление рейхом Советскому Союзу кредита в размере 200 млн рейхсмарок, сроком на семь лет из 5% для закупки германских товаров в течение двух лет со дня подписания договора. Соглашение предусматривало также поставку советских товаров Германии в тот же срок, то есть в течение двух лет, на сумму 10 млн рейхсмарок. Список товаров, подлежащих поставке из СССР на основе подписанного соглашения, состоял из кормового хлеба (22 млн марок), леса (74 млн марок), платины (2 млн марок), марганцевой руды (3,80 тыс. марок), хлопка-сырца (12,3 млн марок), фосфатов (13 млн марок), бензина (1,2 тыс. марок), щетины (3,6 тыс. марок) и др. В свою очередь, Германия должна была поставлять в Советский Союз токарные, револьверные, производственные станки, химические товары, красители, предметы вооружения, насосы, заготовочные и строительные машины, краны, различных модификаций, прокатные станы, оборудование для пороховых и химических фабрик, компрессоры, оборудование для угольной промышленности, буксиры, турбины и др.

Сталин полагал, что такое выгодное военно-политическое сотрудничество в ближайшие несколько лет не позволит Гитлеру начать не то что войну, но даже политическую конфронтацию с СССР. Сам вождь собирался строить с Германией отношения «всерьёз и надолго»…

…Сталин и Молотов полностью провалили берлинские переговоры, о чем сам наркоминдел сообщил из Берлина Сталину: «похвастаться нечем». Главной причиной этого провала, по меткому определению Л. А. Безыменского стало то, что «Сталин и Молотов считали себя диктующими правила игры, какими они были в августе – сентябре 1939 г. И это был их решающий просчет».

Другим крупнейшим просчетом советских лидеров продолжало оставаться убеждение, что Германия не помышляет о войне с СССР в ближайшем будущем, более того, продолжает видеть в нем если не друга, то партнёра. Молотов сообщал Сталину из Берлина: «Большой интерес Гитлера к тому, чтобы укрепить дружбу с СССР и договориться о сферах влияния, налицо». 

По наблюдениям Г. К. Жукова, изложенных им К. М. Симонову, Молотов до войны обладал серьёзным влиянием на Сталина, «в особенности в вопросах внешней политики, в которой Сталин тогда, до войны, считал его компетентным. Другое дело – потом, когда все расчеты оказались неправильными и рухнули, и Сталин не раз в моем присутствии упрекал Молотова в связи с этим. Причем Молотов отнюдь не всегда молчал в ответ. Молотов и после своей поездки в Берлин в ноябре 1940 года продолжал утверждать, что Гитлер не нападет на нас»…

…В самом преддверии войны советское руководство сделало несколько заявлений, которые оказали самое вредное воздействие на внутреннюю обстановку в стране и армии. 5 мая 1941 г., выступая перед выпускниками военных академий, Сталин сказал, что «с точки зрения военной в германской армии ничего особенного нет и в танках, и в артиллерии, и в авиации. Кроме того, в германской армии появилось хвастовство, самодовольство, зазнайство. Военная мысль Германии не идёт вперёд, военная техника отстает не только от нашей, но Германию в отношении авиации начинает обгонять Америка». 

Можно себе представить, как «развивали» речь вождя про «отсталую» германскую армию политработники на местах. Кстати, то же самое было в отношении и финской армии в 1939-1940 гг. Так, «Ленинградская правда» через 2 дня после начала войны 2 декабря 1939 года писала: «Столкнулись армии двух миров. Красная Армия — самая миролюбивая, самая героическая, могучая, оснащённая передовой техникой, и армия продажного финляндского правительства, которую капиталисты заставляют бряцать оружием. А оружие-то, скажем откровенно, старенькое поношенное. На более пороху не хватает».

…Нападение Гитлера на СССР стало для многих советских граждан полной неожиданностью. После того, как немецкие бомбы упали на советские города, многие простые люди недоумевали: «как же так, ведь сам „ТАСС“ говорил, что не будет войны». Публицист Б. С. Горбачевский, к началу войны только что закончивший школу, передаёт свои мысли 22 июня 1941 гоад: «Я, как и многие мои сверстники, сразу не мог в полной мере осмыслить происшедшее, тем более что почти два года власть и печать убеждали народ в том, что Германия — наш лучший друг, а вот «американские плутократы и английские вероломщики» — злейшие враги. Что же случилось? Всего неделю назад ТАСС опровергало якобы ложные слухи, будто Германия собирается напасть на нас… И вдруг?». 

Но ещё страшнее, что это нападение психологически стало совершенно неожиданным для Красной Армии. Начальник штаба Верховного командования сухопутных сил Германии (ОКH) генерал-полковник Ф. Гальдер писал в дневнике 22 июня 1945 года: «Наступление наших войск, по-видимому, явилось на всем фронте полной тактической внезапностью. […] О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох и в казарменном положении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать. Можно ожидать еще большего влияния элемента внезапности на дальнейший ход событий в результате быстрого продвижения частей, для чего в настоящее время есть полная возможность. Военно-морское командование также сообщает о том, что противник, видимо, застигнут врасплох».

Между тем, к середине июня 1941 года для Сталина неизбежность войны стала почти очевидной. Однако по-прежнему войска не были приведены в полную боевую готовность. Пресловутая «директива» («телеграмма»), которую Сталин якобы направил в войска 18 июня 1941 года с приказом о приведении их в боевую готовность, до сих пор остаётся лишь мифом. Ни её подлинника, ни даже копии до сих пор не найдено. Вождь до самого последнего момента надеялся на дипломатическое решение вопроса. 

Геббельс отмечал в своем дневнике 21 июня 1941 года: «Молотов попросил визита в Берлин, но получил резкий отказ. Наивный расчёт!». Об этом же свидетельствовал в своем дневнике от 20 июня и Гальдер: «г. Молотов 18.6. хотел говорить с фюрером».

21 июня 1941 года советское правительство в очередной раз попыталось добиться диалога с германским руководством. Примечательно, что при этом никаких серьёзных приготовлений к отражению неизбежного удара с советской стороны не предпринималось. В 21 час 21 июня Молотов пригласил в Кремль Шуленбурга и попросил его дать объяснение причин недовольства германского руководства правительством СССР и слухов о близящейся войне. Советское правительство, заявил Молотов, не может понять причин немецкого недовольства, и было бы признательно, если бы ему сказали, чем вызвано современное состояние советско-германских отношений и почему отсутствует какая-либо реакция германского правительства на сообщение ТАСС от 13 июня 1941 года. 

Таким образом, руководство страны, против которой готовилась невиданная по своей подлости и цинизму агрессия, унижено выгадывало, в чем оно провинилось перед этим агрессором! Что это давало советскому правительству? Ровным счетом ничего. Шуленбург ушел от ответа на заданные Молотовым вопросы, сославшись на то, что не располагает необходимой информации. 

…Только когда стало окончательно ясно, что нацисты не пойдут ни на какие переговоры, Тимошенко и Жуков в ночь с 21 на 22 июня отдали шифрованный приказ привести войска на западной границе в боевую готовность, так называемая «директива № 1». В штаб Западного фронта эта шифровка пришла около 1 ч. 45 м. ночи. В войска она поступила около 2 ч. 30 м. В шифровке говорилось: «В течение 22-23.6.41 возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПРибВО, ЗапВО, КоВО, ОДВО. Нападение немцев может начаться с провокационных действий. Задача наших войск не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам ЛВО, ПРибВО, КоВО, ОДВО быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев, или их союзников. Приказываю: в течение ночи на 22.6.41 г. скрыто занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе; перед рассветом 22.6.41 рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать; все части привести в боевую готовность без дополнительного подъёма призывного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов. Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить». 

Читая строки этой директивы, становится очевидным, что даже в эти тревожные предвоенные часы в Кремле не осознавали всей опасности. Во-первых, директива безнадежно устарела: у Красной Армии уже не было никакого времени для всех указанных в ней мероприятий: меньше чем через 2 ч. Германия начала войну против СССР. Во-вторых, директива опять не говорила о надвигающейся войне, а в который раз больше всего была обеспокоена «провокациями, могущими вызвать крупные осложнения». В-третьих, директива не указывала на необходимость уничтожения германских войск, в случае их вторжения на территорию СССР. Выражение «быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев, или их союзников» крайне расплывчатое и не дающее четкого приказа на уничтожение врага. 

Можно с уверенностью утверждать, что директива 22 июня сыграла самую негативную, можно сказать, губительную роль для Красной Армии, особенно для ее авиации, которая в отличие от сухопутных войск, вступила в бой сразу в полном составе. Так, в Прибалтике еще 19-20 июня советские самолёты были постоянно готовы к взлету по тревоге в течение 5-10 минут. Но это вполне нормальное состояние было нарушено в ночь с 21 на 22 июня печально известной «директивой № 1», которую передали в войска около часа ночи 22 июня. Там было указано, что при нападении в бой не ввязываться, до открытия огня самолётами противника огня ответного не открывать. Это очень сильно сбило настрой советских командиров и пилотов. 

Таким образом, подводя итоги предвоенной политики советского руководства, можно утверждать, что она привела к тому, что к моменту нападения вермахта и его сателлитов на СССР, у него ни на Западе, ни на Востоке не было ни одного союзника; Красная Армия была не готова к нападению, ни психологически, ни организационно; политическое руководство страны до конца не было уверено в неизбежности самого факта войны с Германией. Нельзя не согласиться с доктором ист. н. В. К. Волковым, который писал: «Цена политико-стратегического просчёта Сталина оказалась фантастически высока. Для крупного политического руководителя необходимо умение анализировать не только факты, но и всю сумму фактов, а также различные комбинации этих сумм. Только на такой основе можно построить прогноз будущего развития событий. Искусство руководить – это прежде всего искусство предвидеть. Однако прогнозистом Сталин не был. Об этом свидетельствует вся его политическая биография. Его можно назвать неплохим тактиком, но стратегом он был плохим. Расчёты Сталина строились на простой арифметической логике, тогда как для переломных моментов истории требуется по меньшей мере алгебраическое мышление. Последним он не владел, хотя часто употреблял слово «диалектика». В условиях тоталитарной системы просчёт вождя обернулся трагедией для страны. Поэтому за таким просчётом стояли не просто личные недостатки Сталина как руководителя, а пороки, сложившиеся в Советском Союзе тоталитарно-бюрократической системы, которая и вознесла Сталина на вершину административной пирамиды».