Чернобыльская катастрофа руководство

7 июля 1987 года начался суд над руководителями Чернобыльской АЭС, допустившими самую страшную катастрофу в истории атомной энергетики. Тогда советское правосудие однозначно возложило вину за случившееся на персонал станции, допустивший ряд грубых ошибок. После распада СССР популярностью стала пользоваться версия о конструктивных недостатках реактора, которые и привели к аварии.

После выхода сериала «Чернобыль», вызвавшего повышенный интерес к этим трагическим событиям, споры о том, кто же всё-таки виноват в аварии, возобновились с новой силой.

Суд идёт

Судебный процесс проходил в городе Чернобыле. Он находился в 12 километрах от Чернобыльской АЭС и подвергся меньшему радиационному заражению, чем Припять. Хотя город попал в 30-километровую полосу отчуждения и его жители были эвакуированы, какое-то время там можно было находиться без ущерба для здоровья. По советским законам суд должен был проходить как можно ближе к месту преступления, и Чернобыль оказался оптимальным вариантом для недолгого процесса.

На скамье подсудимых оказалось шесть человек: директор станции Виктор Брюханов, его заместитель Анатолий Дятлов, главный инженер Николай Фомин, начальник смены Борис Рогожкин, начальник реакторного цеха № 2 Александр Коваленко и инспектор Госатомэнергонадзора Юрий Лаушкин. Всем было предъявлено обвинение по трём статьям: «Халатность», «Злоупотребление служебным положением» и «Нарушение правил безопасности на взрывоопасных предприятиях».

Лаушкин, будучи инспектором, вряд ли мог как-то влиять на аварию и оказался на процессе в роли козла отпущения. Так же как и начальник реакторного цеха Коваленко, который и не присутствовал на станции в ту роковую ночь.

Брюханов почти не защищался в суде, рассчитывая на снисхождение за хорошее поведение. Фомин после аварии испытывал серьёзные психологические проблемы. До начала судебных заседаний он попытался покончить с собой. Позднее, уже в процессе отбывания наказания, его состояние настолько ухудшилось, что его освободили и перевели в психиатрическую клинику. Единственный, кто был настроен на битву с судьями и экспертами, стал заместитель директора станции Дятлов.

Сопротивление

Экс-заместитель директора станции Анатолий Дятлов с самого начала воспринимался как главный виновник случившегося. Именно он контролировал проведение испытаний, в ходе которых 26 апреля планировалось выяснить, смогут ли турбогенераторы в режиме выбега (то есть с использованием инерции механизмов после их аварийного отключения) выработать достаточное количество энергии для включения насосов аварийного охлаждения.

Подсудимый явился на суд после нескольких месяцев болезни, он получил облучение 390 бэр (биологический эквивалент рентгена), но не стал пассивным наблюдателем. Он активно спорил с экспертами, пытался задавать им встречные вопросы и соглашался лишь частично признать вину. По его мнению, действия персонала в любом случае не могли привести к взрыву реактора, если бы не конструктивные особенности, о которых работники вообще не были осведомлены.

Дятлов настаивал на том, что его действия в ту ночь не являлись грубыми нарушениями инструкций. Он также подчеркнул, что не знал о падении мощности реактора перед началом испытаний, поскольку покидал блочный щит управления (БЩУ), чтобы сходить в туалет. Если бы он об этом знал, то приказал бы остановить испытания. Впрочем, свидетели не подтверждали слов Дятлова и не видели, чтобы он покидал БЩУ.

Эксперты, выступавшие на суде, частично признали справедливость его слов о недостатках реактора, но нашли изящную формулировку, устроившую суд: «Реактор не опасен при правильном использовании». То есть, если бы персонал не совершил ряд действий, авария никогда бы не произошла даже с учётом недостатков реактора. Эта формулировка удовлетворила суд.

Дятлов, Фомин и Брюханов были приговорены к десяти годам заключения. Рогожкин получил пять, Коваленко — три, Лаушкин — два года лишения свободы. Брюханов вышел по УДО в 1991 году. Фомин в 1988 году был переведён в психиатрическую больницу. Дятлова освободили по состоянию здоровья в 1991 году.

«Вы нажимаете тормоз, но срабатывает газ»

После освобождения Фомин уехал в Россию и не общался с журналистами. Брюханов время от времени давал интервью, но большого интереса у журналистов он не вызывал. Всё же он был не специалистом по ядерной физике, а «завхозом». К тому же в момент взрыва мирно спал у себя дома и не мог поведать каких-то интересных подробностей.

А вот Дятлов начал настоящий крестовый поход в защиту своего имени. Он не только давал долгие, обстоятельные интервью, но и написал книгу, в которой раскрыл свою версию случившегося.

На простом примере Дятлов объяснял, почему персонал нельзя винить в аварии. «Вы едете за рулём и хотите сбросить скорость. Нажимаете на педаль тормоза, но вместо этого газ прибавляется. Кто будет виноват в произошедшей аварии: водитель автомобиля или его конструктор?» — писал он.

По версии Дятлова, персонал просто не знал о том, что из-за их действий может произойти подобная авария. Ни в каких инструкциях по эксплуатации это не сообщалось. Считалось, что реактор имеет надёжную защиту. Достаточно нажать кнопку АЗ-5, которая аварийно глушит реактор.

Именно это и было сделано персоналом в ту роковую ночь. После нажатия этой кнопки управляющие стержни входят в активную зону и заглушают реактор. Однако из-за концевого эффекта (вытеснители стержней были сделаны из графита и при погружении в активную зону вызывали кратковременный всплеск реактивности, что было неопасно при штатном режиме работы реактора) эти стержни сработали не как педаль тормоза, а как педаль газа, что и привело к трагедии. Ведь реактор из-за действий персонала давно уже не работал в штатном режиме.

Дятлов оправдывался тем, что об этой особенности он попросту не знал, поскольку она не была указана в эксплуатационных документах и инструкциях. А все прочие их действия в ту ночь даже чисто теоретически не могли бы привести к взрыву реактора. Со слов Дятлова выходило так, что аварийная защита, которая была призвана защитить реактор, сама же его и взорвала.

Так кто же виноват?

В настоящее время наиболее популярной версией трагедии является следующая. К взрыву привело редкое сочетание факторов: как действия персонала, так и особенности конструкции РБМК. Персонал своими действиями привёл реактор в аварийное состояние, а система защиты из-за конструктивных особенностей усугубила ситуацию.

Часть вины за аварию нельзя снять с персонала. Именно его действия привели к возникновению аварийной ситуации. Если бы Дятлов после резкой потери мощности, которая произошла перед началом испытаний, приказал заглушить реактор и прекратить испытания или аккуратно вернул мощность на уровень, требуемый регламентом, ничего бы не произошло. Но испытания были начаты на мощности, значительно ниже регламентной, и при пониженном оперативном запасе реактивности. После включения режима выбега контроль за процессами был утерян.

Определённая часть вины лежит и на создателях реактора, допустивших существование концевого эффекта стержней, из-за которого аварийная защита послужила детонатором взрыва.

Сами по себе действия персонала не могли привести к взрыву, если бы не особенности конструкции. Но и несовершенство аварийной защиты не могло привести к взрыву, если бы не действия персонала. По отдельности ни то ни другое не привело бы к трагедии.

После аварии на Чернобыльской АЭС реакторы РБМК были доработаны. Но ответственность за аварию понесли только работники станции, часть из которых вообще не имела отношения к роковым испытаниям.

Версия о запланированной катастрофе

Сторонники версии о злом умысле вообще считают, что опасные испытания были организованы специально, чтобы спровоцировать катастрофу. Они указывают на то, что рядом с Припятью находилась сверхсекретная радиолокационная станция Дуга, которая и была главной целью операции. Из-за аварии она так и не начала работу. Вдобавок эта авария была тяжелейшим финансовым и имиджевым ударом по СССР. Однако в таком случае непонятно, кто мог быть инициатором такой сложнейшей операции, откуда он мог знать об особенностях секретного реактора и как вообще можно было спланировать всё это. Кроме того, подобные эксперименты уже неоднократно проводились на энергоблоке № 3 и прошли без каких-либо погрешностей. Программа испытаний была утверждена на всех уровнях, в том числе и разработчиками РБМК.

This article is about the actions and recollections of individuals on duty during the disaster. For more general information, see Chernobyl disaster.

The Chernobyl disaster was a catastrophic nuclear disaster that occurred in the early hours of 26 April 1986, at the Chernobyl Nuclear Power Plant in Soviet Ukraine. The accident occurred when Reactor Number 4 exploded and destroyed most of the reactor building, spreading debris and radioactive material across the surrounding area, and over the following days and weeks, most of mainland Europe was contaminated with radionuclides that emitted dangerous amounts of ionising radiation. On the night of April 25th and the early hours of April 26th, there had been 160 personnel on duty across the facility, while 300 more workers were on site at the building site of reactors 5 and 6.

Individuals present on 26 April[edit]

Anatoly Stepanovich Dyatlov[edit]

Dyatlov, the deputy chief engineer, supervised the test. At the moment the reactor power slipped to 30 MW, Dyatlov reported that he was out of the control room and inspecting equipment elsewhere in the plant. Dyatlov stated that Akimov and Toptunov were already raising power upon his return, and that if they had not done so, he would have ordered them to.^[1] In testimony at the trial, several witnesses recalled Dyatlov remaining in the room at this point,^[2] but did not report any disagreements or «serious discussions» related to the increase in power or at any other point during the test.^[3]

The power was stabilized at 200 MW at around 1:00 a.m., and the turbine rundown test was begun. A little under a minute after the beginning of the test, Dyatlov reports that Toptunov pressed the AZ-5 (scram) button to shut down the reactor upon completion of the test, and in accordance with maintenance which had already been scheduled for the weekend of April 26–27.^[4] Approximately three seconds after the initiation of the scram, the reactor underwent a power excursion, rising to 520 MW (thermal). As the control rods dropped into the core, the graphite displacers that made up the last few meters of the rods introduced additional moderation and hence reactivity into the reactor system. The first shocks occurred as the control rods were falling, and the subsequent damage prevented their further insertion into the reactor. Dyatlov’s first concern after the explosion was that an accident in the deaerators immediately above the control room could result in boiling water raining down from the ceiling. He ordered everyone to evacuate to the backup control room, but no other operators left the room and Dyatlov soon countermanded his instructions.^[5] Other plant workers arrived in the control room, reporting damage.

Dyatlov went to the backup control room, pressing the AZ-5 button there and disconnecting power to the control rod servodrives. He ordered Kudryavtsev and Proskuryakov to lower the jammed control rods by hand (rubble initially prevented them from carrying out these orders), which Dyatlov recalls as his only mistaken command from that night.^[5] After witnessing the fallen roof, fires and spilling oil in the Turbine Hall, Dyatlov ordered Akimov to call the fire brigade. In the corridor, he met Genrikh and Kurguz and sent them to the medical station. Realizing the magnitude of the disaster, Dyatlov suspended coolant supply to the reactor,^[6] although pumping of water would be resumed by order of Chief Engineer Nikolai Fomin around dawn.^[7] Dosimetrist Samoilenko reported that radiation levels in the lefthand and central sections of the control room were 500-800 μR/s (micro-Roentgen per second), while readings were off the charts (over 1000 μR/s or 3.6 Roentgen per hour) on the righthand side of the control room.^[8] Dyatlov ordered Akimov to send Toptunov and Kirschenbaum (everyone but Stolyarchuk and Akimov^[3]) to the Unit 3 control room because they were of no further use, but Toptunov ultimately returned to the control room to retrieve the operator’s log and remained on duty at Unit 4.^[9] Around 3:00 a.m., Dyatlov instructed Babishev to relieve Akimov on duty, but Akimov also remained at his post.^[7]

Dyatlov ran to the control room of Block 3 and instructed Rogozhkin to shut down reactor 3, overriding the latter’s objections that Bryukhanov’s permission was needed.^[10] Dyatlov then returned to control room 4 and ordered Akimov to call the daytime shift and get people to the affected unit; namely Lelechenko, whose crew had to remove hydrogen from the generator 8 electrolyzer. Dyatlov then received the report of Perevozchenko that pump operator Khodemchuk was still unaccounted for. Perevozchenko led Dyatlov and Aleksandr Yuvchenko on a brief and unsuccessful search for Khodemchuk, in corridors where the 1000 μR/s dosimeters maxed out.^[10] Also during the night, Dyatlov and Yuri Tregub went to survey the plant from the outside. Tregub recalled telling him «This is Hiroshima,» to which Dyatlov replied, «Not in my nightmares have I seen anything like this.»^[11] Around 5:00 a.m., already feeling ill, Dyatlov made a brief report to Bryukhanov in the Civil Defense Bunker, showing him the final printouts of reactor parameters leading up to the explosion. Dyatlov did not report the destruction of the reactor, but speculated that the accident was due to some malfunction of the Control and Protection System. Dyatlov was overcome by weakness and nausea in the bunker and went to the medical unit with Gorbachenko.^[7] Fomin replaced him at his post with Anatoly Sitnikov.

Aleksandr Akimov[edit]

Akimov, the unit shift chief, was in charge of the test itself. He took over the shift at midnight from Tregub, who stayed on-site.

At 1:23:04 a.m., the test began, and the main circulation pumps started cavitating due to the extremely high temperature of inlet water. The coolant started boiling in the reactor, and because of a combination of a positive void co-efficient and xenon burnout, the power began to increase dramatically.^[12] At ~1:23:30 a.m., Toptunov asked Akimov whether he should shutdown the reactor for the planned maintenance. Akimov showed a gesture to Toptunov to press AZ-5. AZ-5 button was pressed by Toptunov at 1:23:39. A second later, at 1:23:40 the SKALA computer registered the command. Then, Akimov and many others heard a sound described as a Volga car failing to start up followed by two explosions. The room went black.^[13]

When the explosions occurred, the air filled with dust, power went out, and only battery-powered emergency lights stayed in operation. Perevozchenko ran into the control room, reporting the collapse of the reactor top. Brazhnik ran in from the turbine hall, reporting fire there. Brazhnik, Akimov, Davletbayev, and Palamarchuk ran into the turbine hall, having seen scattered debris and multiple fires on levels 0 and +12. Akimov called the fire station and the chiefs of electrical and other departments, asking for electrical power for coolant pumps, removal of hydrogen from the generators, and other emergency procedures to stabilize the plant and contain the damage. ^[14]

Internal telephone lines were disabled; Akimov sent Palamarchuk to contact Gorbachenko. Kudryavtsev and Proskuryakov returned from the reactor and reported its state to Akimov and Dyatlov. Insisting the reactor was intact, Akimov ordered Stolyarchuk and Busygin to turn on the emergency feedwater pumps. Davletbayev reported loss of electrical power, torn cables, and electric arcs. Akimov sent Metlenko to help in the turbine hall with manual opening of the cooling system valves, which was expected to take at least four hours per valve.

At 3:30 a.m., Telyatnikov contacted Akimov, asking what was happening to his firemen; Akimov sent him a dosimetrist. Akimov, already nauseated, was replaced at 6 a.m., by the unit chief Vladimir Alekseyevich Babychev. Despite this, Akimov, together with Toptunov, stayed in the plant. Believing the water flow to the reactor to be blocked by a closed valve somewhere, they went to the half-destroyed feedwater room on level +24.

Together with Nekhayev, Orlov, and Uskov, they opened the valves on the two feedwater lines, then climbed over to level +27 and, almost knee-deep in a mixture of fuel and water, opened two valves on the 300 line. Due to advancing radiation poisoning caused by a dose of over 15 Grays (4 being the LD50), they did not have the strength to open the valves on the sides. Akimov and Toptunov spent several hours turning valves; the radioactive water in room 712 was half submerging the pipeline. Viktor Smagin went in to open the third valves, spent 20 minutes in the room, and received 2.8 grays. Akimov was evacuated to the hospital. Until his death, he insisted he had done everything correctly and had made no mistakes.

Nikolai Gorbachenko[edit]

Gorbachenko, a radiation monitoring technician, began his shift and checked in unit 3; he skipped the check of unit 4 as it was being shut down, so at the moment of the accident he was located in the duty room.

A flat and powerful thud shook the building; he and his assistant Pshenichnikov thought it was a water hammer occurring during a turbine shutdown. Another flat thud followed, accompanied by lights going out, the control panel of unit 4 losing signal, latched double doors being blown apart by the blast, and black and red powder falling from the ventilation; emergency lights then switched on. Telephone connection with unit 4 was cut.^[15]

The corridor to the deaerator galleries was full of steam and white dust. The radiation counters went off-scale, and the high-range one burned out when switched on; the portable instruments were capable of showing at most 4 roentgens per hour (36 nA/kg), while the radiation on the roof ranged between 2,000 and 15,000 roentgens per hour (18 and 130 μA/kg). He went to the turbine hall to survey the damage, saw scattered pieces of concrete, and returned to the duty room.

Meeting two men there, together with them he went to search for Vladimir Shashenok, found him unconscious in a damaged instrument room and carried him down. Gorbachenko returned to his post and changed clothes and shoes. He was then ordered to look for Valery Khodemchuk, but couldn’t find him. He went to the control room and with Anatoly Dyatlov went outside to survey the reactor building. At 5 a.m., he began feeling weak and vomiting and was transported to a hospital, from where he was released on 27 October.

Valery Khodemchuk[edit]

Khodemchuk, the night shift main circulating pump operator, was likely killed immediately; he was stationed in the collapsed part of the building, in the far end of the southern main circulating pumps engine room at level +10. His body was never recovered and is entombed in the nuclear reactor’s debris.^[16][17]

Vladimir Shashenok[edit]

Shashenok, the automatic systems adjuster from Atomenergonaladka—the Chernobyl startup and adjustment enterprise—was supposed to be in room 604, the location of the measurement and control instruments, on the upper landing across the turbine room, on level +24, under the reactor feedwater unit; he was reporting the states of the pressure gauges of the profile of the multiple forced circulation circuits to the computer room by telephone.

The communication lines were cut during the explosion. Shashenok received deep thermal and radiation burns over his entire body when the overpressure spike destroyed the isolation membranes and the impulse pipes of the manometers in his instrument room just before the explosion, which then demolished the room itself. The landing was found damaged, covered with ankle-deep water, and there were leaks of boiling water and radioactive steam. Shashenok was found unconscious in room 604, pinned under a fallen beam, with bloody foam coming out of his mouth.

His body was severely contaminated by radioactive water. He was carried out by Gorbachenko and Pyotr Palamarchuk and died at 6 a.m. in the Pripyat hospital under care of the chief physician, Vitaly Leonenko, without regaining consciousness. Gorbachenko suffered a radiation burn on his back where Shashenok’s hand was located when he helped carry him out. Khodemchuk and Shashenok were the first two victims of the disaster.^[17] A report by the Associated Press at the time, citing Soviet newspaper Pravda, claimed that Shashenok was buried two days later at a village near Chernobyl.^[17] His wife Lyudmilla had been evacuated before the burial and was not there. A year later he was exhumed and re-buried beside his 29 fellow workers at Moscow’s Mitinskoe Cemetery.^[18]

Oleg Genrikh and Anatoly Kurguz[edit]

Genrikh, an operator of the control room on level +36, was taking a nap in a windowless room adjacent to the control room. The window in the control room was broken and the lights went out. His colleague Kurguz was in the control room with three open doors between him and the reactor room; at the moment of the explosion, he suffered severe burns from steam entering the control room.
Genrikh received less serious burns as he was protected by the windowless room. The stairs on the right side were damaged; he managed to escape by the stairs on the left.^[19] On the way back they were joined by Simeonov and Simonenko, the gas loop operators, all four heading to the control room. Kurguz was shortly afterwards evacuated by an ambulance; aware of dangers of radiation contamination, Genrikh took a shower and changed his clothes.

Aleksandr Yuvchenko[edit]

Yuvchenko, an engineer, was in his office between reactors 3 and 4, on level 12.5; he described the event as a shock wave that buckled walls, blew doors in, and brought a cloud of milky grey radioactive dust and steam. The lights went out. He met a badly burned, drenched and shocked Viktor Degtyarenko, who asked him to rescue Khodemchuk; that quickly proved impossible as that part of the building did not exist anymore. Yuvchenko, together with the foreman Yuri Tregub, ran out of the building and saw half of the building gone and the reactor emitting a blue ionized air glow.^[20][21] They returned to the building and met Valeri Perevozchenko and two junior technicians, Kudryavtsev and Proskuryakov, ordered by Dyatlov to manually lower the presumably seized control rods. Tregub went to report the extent of damage to the control room.

The four climbed a stairwell to level 35 to survey the damage; Yuvchenko held open the massive door into the reactor room and the other three proceeded in to locate the control rod mechanism; after no more than a minute in the hallway near the entrance to the reactor hall, all three had sustained fatal doses of radiation.

The three would later die in the Moscow hospital. Yuvchenko meanwhile suffered serious beta burns and gamma burns to his left shoulder, hip and calf as he kept the radioactive-dust-covered door open. It was later estimated he received a dose of 4.1 Sv. At 3 a.m., he began vomiting intensely; by 6 a.m., he could no longer walk. He later spent a year in the Moscow hospital receiving blood and plasma transfusions and received numerous skin grafts.^[22][21] Yuvchenko died of leukemia in November 2008, aged 47.^[23]

Valery Perevozchenko[edit]

Perevozchenko, the reactor section foreman, was in the company of Alexander Yuvchenko shortly before the explosion. While both men were returning from Unit 3, Perevozchenko was called to the Unit 4 control room, arriving shortly after the explosions. He then returned to search for his comrades. He witnessed the destruction of the reactor building from the broken windows of the deaerator gallery.

With his face already tanned by the radiation, he went to the dosimetry room and asked Gorbachenko for radiation levels; Gorbachenko left with Palamarchuk to rescue Shashenok while Perevozchenko went through the graphite and fuel containing radioactive rubble on level 10 to the remains of room 306 in an unsuccessful attempt to locate Khodemchuk, close to debris emitting over 10,000 roentgens per hour (90 μA/kg). He then went to the control room of Genrikh and Kurguz and found it empty; vomiting and losing consciousness, he returned to the control room to report on the situation.

Vyacheslav Brazhnik, Pyotr Palamarchuk and Razim Davletbayev[edit]

Brazhnik, the senior turbine machinist operator, ran into the control room to report fire in the turbine hall. Palamarchuk, the Chernobyl enterprise group supervisor, together with Davletbayev, followed him back to the turbine room. They witnessed fires on levels 0 and +12, broken oil and water pipes, roof debris on top of turbine 7, and scattered pieces of reactor graphite and fuel, with the linoleum on the floor burning around them.

Palamarchuk unsuccessfully attempted to contact Shashenok in room 604, then ran around the turbo generator 8, down to level 0 and urged the two men from the Kharkov mobile laboratory, assigned to record the turbine 8 vibrations, to leave; they, however, had both already received a lethal radiation dose. Akimov asked Palamarchuk to look for Gorbachenko and then rescue Shashenok as the communication with the dosimetry room was cut. Palamarchuk met Gorbachenko by the staircase on level +27, then they together found and recovered Shashenok’s unconscious body.^[24]

Aleksandr Kudryavtsev and Viktor Proskuryakov[edit]

Kudryavtsev and Proskuryakov,^[25] the SIUR trainees from other shifts, were present to watch Toptunov. After the explosion they were sent by Dyatlov to the central hall to turn the handles of the system for manual lowering of the presumably seized control rods. They ran through the de-aerator gallery to the right to the VRSO unit elevator, found it destroyed, so climbed up the staircase instead, towards level 36; they missed Kurguz and Genrikh, who used another stairwell. Level 36 was destroyed, covered with rubble.

They met Perevozchenko and Yuvchenko, then went through a narrow corridor towards the central hall. Proskuryakov shone a flashlight around the corner into the reactor hall, which later resulted in severe burns appearing on his hand.

Viktor Bryukhanov[edit]

Bryukhanov, the plant manager, arrived at 2:30 a.m. Akimov reported a serious radiation accident but intact reactor, fires in the process of being extinguished, and a second emergency water pump being readied to cool the reactor. Due to limitations of available instruments, they seriously underestimated the radiation level. At 3 a.m., Bryukhanov called Maryin, the deputy secretary for the nuclear power industry, reporting Akimov’s version of the situation.

Maryin sent the message further up the chain of command, to Frolyshev, who then called Vladimir Dolgikh. Dolgikh subsequently called General Secretary Mikhail Gorbachev and other members of the Politburo. At 4 a.m., Moscow ordered feeding of water to the reactor. As Director of the Chernobyl site, Bryukhanov was sentenced to ten years imprisonment but only served five years of the sentence.

The first director of the Chernobyl nuclear power plant, Viktor Petrovich Bryukhanov, died on October 13, 2021, at the age of 84.

Nikolai Fomin[edit]

Fomin, the chief engineer, arrived in the block 4 control room at 4:30 a.m. He ordered continuous feeding of water into the reactor, which was already in progress by emergency pump 2 from the deaerators. Fomin kept pressing the staff to feed water to the reactor and transferred more people to unit 4 to replace those being disabled by radiation.

After Dyatlov was evacuated by ambulance, Fomin, Bryukhanov and Parashin sent Sitnikov to assess damage around Unit 4. Sitnikov is often reported to have visited the roof of Unit 3 to look down into the destroyed central hall, but this is disputed and no report to this effect was made back to the bunker. Sitnikov then assisted Akimov and Toptunov with feeding water into the reactor; the water, however, flowed through the severed pipes into the lower levels of the plant, carrying radioactive debris and causing short circuits in the cableways common to all four blocks.

Later, before the trial, Fomin suffered a mental breakdown and tried to kill himself by breaking his glasses and slitting his wrists with the shards^{[citation needed]}. He was found guilty of criminal mismanagement in 1988 for his role in causing the disaster, and sentenced to 10 years in prison.^[26]

Engineers who drained the steam suppression pools[edit]

On May 6, 1986 — plant mechanical engineers Alexei Ananenko, Valeri Bezpalov, and Boris Baranov — navigated through a series of underground corridors located beneath the fourth reactor building, which had become flooded by firefighting and coolant water in the days prior, to locate and open two release valves to drain the water. Each engineer wore two dosimeters (one attached to the chest, another one around the ankle). Ananenko, who was familiar with the layout, brought an adjustable spanner, which he planned to use in case the valve became stuck. The men moved quickly to prevent acute radiation exposure. The mission was completed without complication.^[27][28]

In 2018, the three men were awarded the Order For Courage by Ukrainian President Petro Poroshenko.^[29] During the April 2018 ceremony, with the Chernobyl New Safe Confinement structure in the background, Poroshenko noted that the three men had been quickly forgotten at the time, with the Soviet news agency still hiding many of the details of the catastrophe. It had previously been reported that all three had died and been buried in «tightly sealed zinc coffins.»^[29] Ananenko and Bespalov received their awards in person, while Baranov, who died in 2005 of a heart attack, was awarded his posthumously.^[29]

Table[edit]

Name	Date of death	Role	Notes
Aleksandr F. Akimov	11 May 1986	Unit 4 shift leader	Akimov was in the control room at the reactor control panel at the moment of explosion, with Toptunov; received a fatal dose during attempts to restart feedwater flow into the reactor; posthumously awarded the Order For Courage[30]
Yuri Y. Badaev		SKALA computer operator	In the SKALA room at the moment of the explosion[31]
Anatoly I. Baranov	20 May 1986	Electrical engineer	Posthumously awarded the Order For Courage[30]
Nikolai S. Bondarenko		Oxygen–nitrogen station operator	At the moment of the explosion stationed in the nitrogen-oxygen station, 200 meters (660 ft) from block 4[31]
Vitaly I. Borets			Former Leningrad Nuclear Power Plant block shift leader; in charge of preparation of the test, would supervise it according to the original schedule, asked his colleagues to cancel it due to the state of the reactor. Went home for the night, was called on-site to assist with post-accident situation.[32]
Vyacheslav S. Brazhnik	14 May 1986	Senior turbine operator	In the turbine hall at the moment of explosion; received fatal dose (over 1,000 rad) during firefighting and stabilizing the turbine hall, died in Moscow hospital; posthumously awarded the Order For Courage;[30] irradiated by a piece of fuel lodged on a nearby transformer of turbogenerator 7 during manual opening of the turbine emergency oil drain valves
Viktor P. Bryukhanov	13 Oct 2021	Plant director	Stripped of Communist party membership after disaster. Arrested in August 1986, spent a year in a Kiev prison awaiting trial;[33] found guilty of gross violation of safety regulations, sentenced to 10 years in a labor camp plus concurrent five years for abuse of power.[34] Of this he served five.[35]
Vladimir A. Chugunov		Reactor stop 1 deputy director	Radiation burn on right side, right hand, received sub-lethal radiation dose during post-accident site survey[32]
Razim I. Davletbayev	15 Mar 2017[36]	Deputy head of Unit 4 turbine division	In control room at desk T with Kirschenbaum at the moment of explosion. Assessed the damage in and around the Turbine Hall following the explosion.
Viktor M. Degtyarenko	19 May 1986	Reactor operator	At the moment of explosion close to the pumps; posthumously awarded the Order For Courage, face scalded by steam or hot water[37]
G. A. Dik		Plant employee	Morning shift[37]
Anatoly S. Dyatlov	13 Dec 1995	Deputy Chief Engineer, Units 3 and 4	In the control room with Akimov and Toptunov at the time of the explosion. Exposed to radiation dose of 390 rem. Arrested in August 1986, spent a year in a Kiev prison awaiting trial;[33] found guilty of gross violation of safety regulations. Sentenced to 10 years in a labor camp, served three. Released due to ill health in 1990.[38]
M. A. Elshin		Thermal plant automation and measurement, shift leader	Present in the control room when the reactor power dropped; returned to his office when power was stabilized, where he was in the moment of explosion[31]
Nikolai M. Fomin		Chief engineer	Arrived at 4:30 a.m.; spent a month in the Moscow clinic; after the disaster stripped of Communist party membership, arrested in August 1986, spent a year in a Kiev prison awaiting trial;[33] cleared of charges of abuse of power, found guilty of gross violation of safety regulations, sentenced to 10 years in a labor camp,[34] released soon afterwards because of a nervous breakdown
Sergei N. Gazin		Turbo generator chief engineer	Worked the 4 to 12 p.m. shift; stayed to watch the test; in control room at desk T with Kirschenbaum at the moment of explosion
Mihail Golovnenko		Firefighter
Vasily I. Ignatenko	13 May 1986	Firefighter	Senior sergeant, first crew on the 3rd reactor’s roof, Received fatal dose during attempt to extinguish fires on the roof of unit 3, Died two weeks later in Moscow Hospital 6[39]
Yakaterina A. Ivanenko	26 May 1986	Pripyat police guard	Guarded a gate opposite to block 4; stayed on duty until morning[40]
Aleksander A. Kavunets		Turbine repair department chief
Grigori M. Khmel		Firefighter	Fire engine driver, one of the first firemen on the scene.
Valery I. Khodemchuk	26 Apr 1986	Main circulating pumps, senior operator	Stationed in the northern main circulating pumps engine room, likely killed immediately; body never found, likely buried under the wreckage of the steam separator drums; has a memorial plaque on the west side of the phase 2 ventilation building; posthumously awarded the Order For Courage[30]
Viktor M. Kibenok	11 May 1986	Firefighter	Lieutenant, shift leader and chief guard from Pripyat Fire Department. Among the first squad of firefighters on the 3rd reactor’s roof. Received a lethal dose whilst trying to extinguish the small bitumen and graphite fires on the roof. In 1987, he was posthumously named a Hero of the Soviet Union
Igor Kirschenbaum		Turbine control senior engineer (SIUT), deputy head of unit 4 turbine section	Present in the control room, desk T, at the moment of explosion; in charge of switching off the turbo generator 8 and starting its spindown
Yuri I. Konoval	28 May 1986	Electrician	Posthumously awarded the Order For Courage[30]
A. P. Kovalenko		Reactor 4 supervisor	Former Tomsk-7 worker; received dose of radiation during post-accident survey;[32] demoted but allowed to continue work while awaiting trial;[33] found guilty of violating safety regulations, sentenced to three years in a labor camp[34]
Aleksandr H. Kudryavtsev	14 May 1986	SIUR trainee	Present in the control room at the moment of explosion; received fatal dose of radiation during attempt to manually lower the control rods as he approached the reactor hall; posthumously awarded the Order For Courage[30]
A. A. Kukhar		Chief of electrical laboratory	At the central control room with Lelechenko; at the moment of explosion just arrived to the block 4 control room[31]
Anatoly K. Kurguz	12 May 1986	Operator, central hall	Scalded by radioactive steam entering his control room; his colleague, Oleg Genrikh, was spared the worst and survived
Nikolai G. Kuryavchenko		SKALA computer operator, electromechanic (DES), block 3	In block 3[31]
Aleksandr G. Lelechenko	7 May 1986	Plant worker, deputy chief of the electrical shop	Former Leningrad Nuclear Power Plant electrical shop shift leader;[32] at the central control room with Kukhar; at the moment of explosion just arrived to the block 4 control room;[31] to spare his younger colleagues radiation exposure he himself went through radioactive water and debris three times to switch off the electrolyzers and the feed of hydrogen to the generators, then tried to supply voltage to feedwater pumps; after receiving first aid, returned to the plant and worked for several more hours; died in a Kiev hospital
Viktor I. Lopatyuk	17 May 1986	Electrician	Received fatal dose during switching off the electrolyzer[41]
Klavdia I. Luzganova	31 Jul 1986	Pripyat police guard[42]	Guarded spent fuel storage-building construction site, about 200 meters (660 ft) from block 4[40]
G. V. Lysyuk		Electrician, shop chief	At the moment of the explosion in the control room; in charge of issuing the simulated Maximum Projected Accident signal on Metlenko’s command[31]
Gennady P. Metlenko		Senior brigade electro-engineer	At the moment of explosion present with two assistants in the N area of the control room, at the oscillographs; supposed to monitor the slowdown rate of the spinning down turbo generator, and its electrical characteristics, worked together with Kirschenbaum; after the explosion sent to help in the turbine hall but sent back from there[31]
Aleksandr A. Nekhaev	2017		Morning shift, helped Akimov and Toptunov opening the valves to feed water to the reactor through steam separator drums and main circulation pumps[43]
Oleksandr V. Novyk	26 Jul 1986	Turbine equipment machinist-inspector	Received fatal dosage of more than 1,000 rad during firefighting and stabilizing the turbine hall; posthumously awarded the Order For Courage;[30] irradiated by a piece of fuel lodged on a nearby transformer of the turbo generator 7 during attempts to call the control room
Ivan L. Orlov	13 May 1986	Chemical worker, turbine shop.	Received fatal dose in the turbine hall
Kostyantyn H. Perchuk	20 May 1986	Turbine operator, senior engineer	In the turbine hall at the moment of explosion; received fatal dose (over 1,000 rad) during firefighting and stabilizing the turbine hall, died in Moscow hospital; posthumously awarded the Order For Courage;[30] irradiated by a piece of fuel lodged on a nearby transformer of the turbogenerator 7 during manual opening of the turbine emergency oil drain valves
Valery I. Perevozchenko	13 Jun 1986	Foreman, reactor section	Received fatal dose of radiation during attempt to locate and rescue Khodemchuk and others, approached the reactor hall together with Kudryavtsev and Proskuryakov; posthumously awarded the Order For Courage;[30] radiation burns on side and back
Aleksandr Petrovsky		Firefighter	Firefighter from HPV-2, assisted in firefighting efforts on the roof the turbine hall. Placed on firewatch at 6 am by Telyatnikov.
Georgi I. Popov	13 Jun 1986	Vibration specialist	Mobile laboratory in a vehicle at turbine 8; buried in Mitinskoe Cemetery
Volodymyr Pravyk	11 May 1986	Firefighter	Lieutenant, shift leader at the NPP Fire station. First firefighter to arrive on the scene. Coordinated firefighting efforts until the arrival of Telyatnikov. Received a lethal dose of radiation whilst leading firefighting efforts on the roof of reactor 3. He died on May 11 and was posthumously awarded Hero of the Soviet Union.
Vladimir. I. Prishchepa	18 Nov 2020	Firefighter	Firefighter from HPV-2, assisted in firefighting efforts on the roof the turbine hall. Placed on firewatch at 6 am by Telyatnikov.
Viktor V. Proskuryakov	17 May 1986	SIUR trainee	Present in the control room at the moment of explosion; received fatal dose of radiation while attempting to enter the reactor hall to manually lower the control rods; posthumously awarded the Order For Courage;[30] suffered 100 percent radiation burns, most severely to his hands while shining a flashlight into the reactor hall
Boris V. Rogozhkin		Block shift leader	Supervisor of the 12 to 8 a.m. shift; after the disaster demoted, allowed to continue working in the plant while awaiting trial;[33] found guilty of gross violation of safety regulations, sentenced to five years in a labor camp plus two years concurrently for negligence and unfaithful execution of duty[34]
Gennady Rusanovsky	2017	Main circulating pumps, second operator
Aleksei V. Rysin		Turbine operation senior engineer
Volodomyr I. Savenkov	21 May 1986	Vibration specialist	Mobile laboratory in a vehicle at turbine 8; first one to become sick; buried in Kharkov in a lead coffin[44]
Anatoly I. Shapovalov	19 May 1986	Electrician	Posthumously awarded the Order For Courage[30]
Vladimir N. Shashenok	26 Apr 1986	Automatic systems adjuster	Stationed in room 604, found pinned down under a fallen beam, with broken spine, broken ribs, deep thermal and radiation burns, and unconscious; died in hospital without regaining consciousness
Anatoly V. Shlelyayn		SKALA computer operator, senior officer (SDIVT), block 3	In block 3[31]
Anatoly A. Sitnikov	30 May 1986	Deputy Chief Engineer, Units 1 and 2.	Received fatal dose while surveying damage to the plant and assisting with restarting coolant flow to the reactor C
Viktor G. Smagin		Shift foreman, reactor 4
Boris Stolyarchuk		Senior unit 4 control engineer	Present in the control room, desk P, at the moment of the explosion, controlling the feedwater and deaerator mechanisms
Leonid Telyatnikov	2 Dec 2004	Firefighter	Chief of HPV-2; in 1987 named a Hero of the Soviet Union; according to Shavrey, arrived on the scene drunk,[45] as he was called from a birthday celebration for his brother. Took over scene command from Pravyk, stayed on site until Kiev firefighters arrived.
Volodymyr I. Tishchura	10 May 1986	Firefighter	Sergeant, Kibenok’s unit. Received a fatal dose whilst extinguishing fires on the roof of unit 3.
Nikolai I. Titenok	16 May 1986	Firefighter	Senior sergeant, Kibenok’s unit. Received a dose of 6 Sv whilst attempting to extinguish the fires on the roof of unit 3. Died on May 16.
Petr Tolstiakov			Fishing at the shore of the cooling water channel, witnessed the explosion
Leonid F. Toptunov	14 May 1986	SIUR, senior engineer for management of the reactor (reactor operator)	In the control room at the reactor control panel at the moment of explosion, with Akimov; received fatal dose during attempts to restart feedwater flow into the reactor; posthumously awarded the Order For Courage[30]
Yuri Tregub		Unit 4 shift leader	Head of the evening (previous) shift. Decided to stay in control room and help night shift carry out the test. After the explosion went to survey the plant from the outside first with Yuvchenko and then with Dyatlov. Also ordered by Dyatlov to manually turn on the emergency high-pressure coolant water. Survived.
Arkady G. Uskov		Reactor operator, senior engineer, block 1	Received non-fatal radiation dose when helping Orlov, Akimov and Toptunov to manually open cooling system valves[37][46]
Mykola V. Vashchuk	14 May 1986	Firefighter	Senior Sergeant, Kibenok’s unit, received a lethal dose whilst extinguishing fires on the roof of unit 3. Died 2 weeks later in Moscow Hospital No.6.
V. F. Verkhovod		SKALA computer operator, senior officer (SDIVT), block 4	At the moment of the explosion in the SKALA room[31]
Yuri A. Vershynin	21 Jul 1986	Turbine equipment machinist-inspector	In the turbine hall at the moment of explosion; received fatal dose (over 1,000 rad) during firefighting and stabilizing the turbine hall, died in a Moscow hospital; posthumously awarded the Order For Courage;[30] irradiated by a piece of fuel lodged on a nearby transformer of the turbogenerator 7 during attempts to call the control room
Aleksandr Yuvchenko	10 Nov 2008	Senior mechanical engineer	Assisted with assessing damages to the reactor. Passed away due to acute leukemia.[23]
Ivan M. Shavrey	20 Nov 2020	Firefighter	Firefighter from HPV-2, fought fires on the roof of the turbine hall. Passed away from complications stemming from COVID-19 during the COVID-19 pandemic.[47]

Legacy[edit]

Two decades after the accident, the Chernobyl Forum Report showed that the first responders and clean-up workers, who were the people exposed to the highest level of radiations, still had the highest rates of depression and post-traumatic stress disorder.^[48]

See also[edit]

• Deaths due to the Chernobyl disaster
• List of Chernobyl-related articles

References[edit]

До аварии. Тревожные звоночки: ошибки при строительстве и вопросы к реактору

Строительство Чернобыльской АЭС началось в 1970 году. Для работников рядом со станцией возвели целый город — Припять. Конечно, советская пропаганда не говорила о проблемах, а только напоминала об ударных темпах труда, удобстве нового города, новых рабочих местах и предрекала всем светлое будущее.

Однако серьезные недостатки при строительстве стали выявлять еще в 1973 году — документы под грифом «секретно» были опубликованы гораздо позже. В докладной записке из КГБ СССР говорится, что на стенах фундамента блока Г обнаружены раковины, строители недостаточно плотно клали бетон — правда, позже брак был устранен. Также в блоке А была установлена непрочная арматура. Были проблемы и с охраной территории, из-за чего кто-то постоянно воровал стройматериалы. В документе во всем винят главного инженера Лупова: мол, недостаточно контролирует процесс.

«Как и ранее, причиной недостатков является неудовлетворительная работа арматурного цеха. В подготавливаемые под бетонирование блоки часто устанавливаются армокаркасы из стали низких марок и с плохим качеством электросварки. В результате этого блоки под бетонирование сдаются только со второго и третьего предъявления, нарушается ритмичность работы бетонного завода и других участков», — говорится в более позднем сообщении от КГБ СССР.

Первый энергоблок подключили к энергосистеме СССР в сентябре 1977 года, четвертый (тот самый, где произошел взрыв) — в 1984-м. Но первая авария на ЧАЭС произошла еще в сентябре 1982-го: при пробном пуске первого энергоблока разрушился технологический канал реактора. Никто не пострадал, последствия ЧП ликвидировали почти за три месяца. Был сильный выброс радиации, в итоге злосчастный канал вывели из эксплуатации.

Позже из КГБ СССР продолжили поступать документы с информацией об ошибках при строительстве станции. В 1978 году было в числе прочего указано, что второй энергоблок запустили, несмотря на грубейшие нарушения гидроизоляции блока Г.

«Имеют место факты, когда отдельные руководители сознательно идут на грубейшие нарушения технологических норм ведения строительства, думая только о том, как быстрее сдать объекты, не заботясь о будущем и возможных трагических последствиях», — говорилось в агентурной записке.

По сведениям, датированным началом 1984 года, в третьем и четвертом энергоблоках АЭС разрушаются несущие и ограждающие конструкции помещений реактора. Интересно, что для предотвращения разрушений были приняты временные меры по усилению, но они не решали проблему. Прогноз был неутешительным: такие неполадки могли привести к серьезным авариям. В том же году появилась информация и о том, что реактор РБМК-1000, который применялся на ЧАЭС, недостаточно надежен. Но предупреждение касалось первого и второго энергоблоков, хотя на четвертом был установлен такой же реактор. Будущее показало, что опасения не напрасны.

Время шло и приближало атомную станцию к неизбежному (?).

Взрыв: секретные сводки КГБ, стенограммы переговоров и куцые заметки в советских СМИ

На 25 апреля 1986 года сотрудники ЧАЭС запланировали стандартную процедуру: решили остановить реактор для проведения регламентных работ. На это время на станции запланировали испытание: снизить мощность, перекрыть подачу пара на турбину и использовать кинетическую энергию генератора переменного тока, чтобы проверить, сколько времени генератор будет вырабатывать электричество для насосов охлаждения реактора.

Примерно к обеду мощность реактора опустилась до 30%, после этого отключили систему аварийного охлаждения. В два часа дня «Киевские электросети» запретили снижать мощность, добро дали только к одиннадцати вечера.

Испытание на ЧАЭС началось 26 апреля в 01:23:04. Подача воды сокращалась, реактор набирал мощность. В 01:23:39 на пульте управления нажали кнопку аварийной остановки — замедляющие стержни стали опускаться в активную зону, но внезапно реактор начало неконтролируемо разгонять. Несколько секунд — и регистрирующие приборы вышли из строя. В 01:23:50 реактор был полностью разрушен.

«Около 30 человек, работников станции и пожарных, погибло вскоре после аварии, 200 человек ранено, более 100 тыс. человек эвакуировано из 30-километровой зоны вокруг станции», — говорилось позже в сводках КГБ СССР. В советских СМИ первые дни не говорилось ничего, позже периодически появлялись микрозаметки на последних полосах — скупые, как слезки кота: информация об аварии, но ни слова о ее масштабах.

Спустя недели после трагедии стали появляться репортажи, как славно и ударно советская власть справляется с переселением жителей и ликвидацией последствий аварии. Но центральной темой был сенокос.

В июле, кстати, появился целый перечень запретов на публикацию определенных сведений. Например, нельзя было разглашать истинные причины аварии, информацию о выбросах в атмосферу, результатах замеров радиации, как и полностью рассказывать о том, что именно случилось и было повреждено.

Что изменили эти запреты? Кажется, ничего. Они только сеяли догадки, слухи и страшилки в массах. Потому что замалчивание проблемы не решает ее.

Расследование: причины, кадровые перестановки, конференция МАГАТЭ

В начале мая 1986 года в радиационную зону направилась оперативно-следственная группа. В июле полетели головы. Газета «Правда» сообщила, что «за крупные ошибки и недостатки в работе, приведшие к аварии с тяжелыми последствиями», сняты с должностей председатель Госатомэнергонадзора Кулов, замминистра энергетики и электрификации СССР Шашарин, первый замминистра среднего машиностроения Мешков, замдиректора Научно-исследовательского и конструкторского института Емельянов.

«Одновременно они привлечены к строгой партийной ответственности. Исключен из партии бывший директор Чернобыльской АЭС Брюханов», — говорилось в сообщении.

В первые дни после аварии ее причины расследовала межведомственная комиссия, в которую входили специалисты от Минэнерго и Минсредмаша. В акте комиссии, подписанном 5 мая 1986 года, было отмечено, что программа испытаний турбогенератора была составлена с недостатками, в ходе эксперимента персонал грубо нарушил требования безопасности и техрегламент, а реактор РБМК-1000 «чувствителен к ошибочным действиям персонала». Потом расследование передали на «верхушку»: была создана специальная правительственная комиссия.

В агентурном деле за февраль 1987 года, в том числе по результатам конференции МАГАТЭ, было выделено шесть причин аварии:

1) Два нарушения инструкции по эксплуатации.

2) Несоблюдение условий эксперимента.

3) Три случая произвольного отключения автоматической системы защиты реактора.

К слову, в сводке отмечалось: если бы хоть один из указанных пунктов не был допущен, авария бы не произошла.

4) Неустойчивость реактора (когда мощность увеличивается, количество пара, «вакуум» тоже растет и еще больше повышает мощность).

5) Недостаточные системы защиты (контрольные стержни опускаются довольно медленно).

6) Отсутствие прочного защитного колпака вокруг рабочей сердцевины реактора (в западных странах критерии безопасности были гораздо выше).

Суд: шесть обвиняемых, среди которых директор ЧАЭС

Суд по делу об аварии на Чернобыльской АЭС начался 7 июля 1987 года и продлился до конца месяца. Заседания проходили в Доме культуры города Чернобыля, они были открытыми: все равно въезд в эту зону разрешался только по пропускам.

Обвиняемыми по делу стали Виктор Брюханов (директор ЧАЭС), Николай Фомин (главный инженер), Анатолий Дятлов (заместитель главного инженера), Александр Коваленко (начальник реакторного цеха №2), Юрий Лаушкин (инспектор ГАЭН), Борис Рогожкин (начальник смены).

Кроме обвиняемых, по делу проходили 40 свидетелей, 9 потерпевших и 2 пострадавших.

В начале заседания прокурор Шадрин зачитал обвинение. Все шестеро работников ЧАЭС проходили по части 2 статьи 220 УК УССР («Нарушения требований правил техники безопасности на взрывоопасных предприятиях, что повлекло за собой человеческие жертвы и другие тяжелые последствия»). Кроме того, были предъявлены обвинения по статьям 165 и 167 УК УССР за злоупотребление служебным положением и безответственность при исполнении своих служебных обязанностей. Обвинение зачитывалось два часа.

«Директор ЧАЭС и другие подсудимые обвиняются в том, что, пренебрегая своими служебными обязанностями, они допустили проведение на электростанции недоработанного с научной и технической стороны эксперимента, приведшего к катастрофе. В результате был уничтожен четвертый энергоблок, заражена радиоактивными осадками окружающая среда в районе электростанции, стала необходимой эвакуация 116 тыс. человек, в том числе жителей двух городов: Чернобыля и Припяти. Погибло 30 человек, в том числе двое в момент аварии, а несколько сот других в результате облучения получили различные степени лучевой болезни», — так звучало обвинение по делу.

Также в суде было отмечено, что после аварии обвиняемые не предприняли в должное время действий для ограничения ее последствий для работников ЧАЭС и жителей ближайших районов: например, не организовали спасательные операции.

«Предпринимались попытки фальсифицировать информацию об истинной опасности происшедшего. Например, директор Брюханов передавал утром 26 апреля своему и партийному руководству, что на территории электростанции и вокруг нее радиационный фон составляет 3—6 рентген в час, в то время как он уже был извещен начальником штаба гражданской обороны АЭС о том, что радиационный фон на некоторых участках составил 200 рентген в час», — говорилось в суде. В обвинении отмечалось и то, что на ЧАЭС и раньше происходили аварии, но их чаще всего не анализировали и даже не регистрировали.

По большинству пунктов директор ЧАЭС Брюханов, которого после аварии уволили и исключили из партии, вины не признал.

— Я виноват как руководитель: что-то не досмотрел, где-то проявил халатность, нераспорядительность. Я понимаю, что авария тяжелая, но в ней у каждого своя вина, — сказал он и отметил, что не пытался скрывать информацию о случившемся. — Мне такие случаи неизвестны. По-моему, это скрыть невозможно. У диспетчера сети и в Министерстве энергетики есть дисплеи, где видна нагрузка каждой станции. Любое снижение мощности сразу фиксируется.

Брюханову было сложно вспомнить в суде детали и всю хронологию той ночи. Он перечислял много действий и указаний, которые давал подчиненным. Но опять же настаивал, что скрыть информацию не пытался, обо всем докладывал через замов.

— Проезжая мимо четвертого блока, увидав степень разрушения, предположил самое плохое. Прибыв на АЭС, приказал караулу открыть убежище. Потом зашел в свой кабинет, пробовал созвониться с начальником смены. Его не было. Потом побежал на территорию, дошел до баллонной САОР. Она была разрушена. Вернулся в кабинет, с начсмены связаться опять не смог. Тут ко мне пришли председатель горисполкома, второй секретарь горкома партии, замдиректора по режиму и секретарь парткома. Что я говорил, не помню. Потом мы пошли в убежище. Я собрал руководителей подразделений всех служб и цехов. Сообщил им о случившемся. Сказал, что подробностей не знаю. Нужно принять меры по выведению персонала из промзоны. Ограничиться минимумом персонала, — вспоминал он ночь 26 апреля.

Также он рассказал, что после аварии лично выезжал на западную и северную стороны АЭС и замерял фон — видел уровни до 200 рентген в час.

— Мне предъявлено, что не были готовы защитные сооружения. Это не так. Убежища были построены в полном объеме, что зафиксировано в штабе ГО области. Кроме того, проводились учения. < …> Начальникам подразделений я говорил ограничить количество людей в зоне, поэтому не знаю, почему смена приехала в полном объеме, — заявлял Брюханов.

Прокурор спросил, почему в письме госорганам не было указано про 200 рентген в час. Директор ЧАЭС ответил, что невнимательно посмотрел письмо.

— Но ведь это самый серьезный ваш вопрос, почему вы этого не сделали? — уточнил гособвинитель.

Брюханов промолчал.

Жена умершего от облучения сотрудника АЭС Ситникова вызвалась задать вопросы директору станции.

— Виктор Петрович, кто должен был взять на себя ответственность объявить по радио «Закройте окна и двери» и не сделал этого? — спросила женщина.

— Горисполком, по-моему, — ответил Брюханов.

— Вы говорили им это?

— Не помню.

— Когда вы прибыли на станцию, вы обстановку в целом знали. Почему вы послали моего мужа на четвертый блок?

— Я дал распоряжение Ситникову и Чугунову пойти на четвертый блок и привести сюда Дятлова. Больше ничего. Чугунов может подтвердить.

Но свидетель Чугунов сказал обратное: что ему и напарнику директор велел проверить работу режима аварийного расхолаживания, помочь искать пропавших людей и определить способы локализации аварии.

Главный инженер ЧАЭС Николай Фомин убежден, что причиной аварии была не программа испытаний, ведь в 1982 и 1985 годах взрывов не было.

— Причина аварии — в отступлениях от программы: в уровне мощности, в малом оперативном запасе реактивности, в отключении защит. Из-за слабой подготовки СИУРа мощность реактора была снижена до нуля, — сказал он в суде.

На заседаниях он отвечал в основном по точным характеристикам тех или иных устройств на станции, то есть по своему профилю. Тем не менее в показаниях главного инженера была не только физика, но и лирика.

— Работая по 12 и более часов в сутки, прихватывая выходные дни, я подготовил записку об изменении структуры управления ЧАЭС, о выделении третьей очереди станции в самостоятельную АЭС. Много времени отнимали вопросы аварийности. Аварий было меньше, чем на других АЭС, а станция работала устойчивее, чем другие. Занимаясь всеми этими вопросами, я, видимо, недостаточно уделял внимание контролю деятельности своих заместителей. Следует отметить и длительную мою болезнь, сломанный позвоночник, за четыре месяца до аварии, — рассказывал он.

Заместитель главного инженера Анатолий Дятлов был ответственным за эксперимент, который проводился в ту трагическую ночь на станции. В суде Дятлов рассказал, что к программе испытаний были подготовлены все люди и приборы — вовремя и в срок.

— Недостаток останова в том, что не было некоторых представителей цехов. Независимо от программы они должны были быть на останове. С программой знакомился только тот персонал, который должен был ее выполнять. < …> Вменяется в вину, что работы проводились в спешке, с совмещением работ и в ночное время. Могу сказать, что никакой спешки не было, так же, как и совмещений, — заявил он. Также он рассказал, что очень подробно изучал программу испытаний и не раз обсуждал ее с подчиненными.

В суде он признал несколько нарушений — например, что по двум или трем главным циркуляционным насосам расход воды был больше нормы.

— Опоздание с нажатием кнопки АЗ-5. Нажали бы мы раньше, взрыв случился бы раньше. То есть взрыв был обусловлен состоянием реактора. Я дал команду остановить мощность реактора на 200 МВт, так как считал, что реактор соответствует уровням безопасности, принятым в СССР, а также соответствует документации, выдаваемой отделом ядерной безопасности. Я считал мощностной эффект отрицательным. Поэтому при снижении мощности мы в реактивности не должны были проиграть. < …> И в этом я не ошибся. < …> Эта кнопка вместо глушения сыграла роль запала. А дальше все пошло за счет положительного мощностного коэффициента, — объяснил Дятлов.

Последнее слово: практически никто не признал вины

24 июля 1987 года обвиняемые выступили с последним словом в суде. Все они сожалеют о случившемся и в основном чувствуют себя виноватыми из-за последствий, но не по фактам своих действий.

Брюханов: «Авария — это результат крайне маловероятного сочетания событий»

— Я как инженер вижу, что оперативным персоналом допущены ошибки. Какой бы сложной ни была техника, человеческий разум выше. Я как директор виновен. Я не добился соблюдения правил ядерной безопасности. Но авария — это результат крайне маловероятного сочетания событий. Персонал станции потерял чувство опасности, чему способствовали и недостатки инструкций, которыми мы руководствовались. Мера партийной ответственности, которая на меня возложена, — исключение из рядов КПСС — крайняя, но справедливая. Надеюсь, что приговор суда будет обоснованным и справедливым.

Фомин: «Из-за недостатка времени я не смог полностью изучить все тонкости физики»

— Я признаю свою вину и глубоко раскаиваюсь. Почему я не обеспечил безопасности АЭС? Я по образованию электрик и 17 лет этим занимался. Согласившись занять должность главного инженера атомной станции, я был на краткосрочных курсах, потом самостоятельно изучал новое производство. Но из-за недостатка времени я не смог полностью изучить все тонкости физики… Перед «аварией» я более четырех месяцев после автоаварии пролежал в неподвижном состоянии. Организм сильно ослаб. Я искренне осознал свою вину. И верю, что суд всесторонне подойдет к решению моей судьбы.

Дятлов: «Я бы не задумываясь дал команду на остановку блока, если бы видел опасность»

— Нарушения мною были допущены не преднамеренно. Я бы не задумываясь дал команду на остановку блока, если бы видел опасность… В силу своего гражданского, профессионального долга я не мог покинуть горящий блок. Ведь рядом были еще три работающих энергоблока. Я уверен, что если бы мы не сделали того, что сделали, то последствия аварии были бы не просто более тяжелыми, а буквально непредсказуемыми. Я знал о высокой дозе радиационной опасности, но не знал, что она выше во много раз. Не знал я и о характере разрушений. Все это вызывает чувство глубокой горечи, скорбь о погибших и сочувствие к пострадавшим.

Рогожкин: «Тяжело нести наказание, если ты не понял, за что оно выносится»

— Раз произошла авария, значит, и я виноват. Я понес наказание. Меня исключили из рядов КПСС, в которых я состоял 22 года. Я старался делать все, передавал свой опыт коллективу, хладнокровно действовал в аварийных ситуациях. У меня двое детей. Сын у меня — медик. Узнав об аварии, он приехал, предложил свои услуги, как специалист-нейрохирург. Но это не потребовалось. И он работал в перевалочном приемном медицинском пункте. Я не вижу доказательств своей вины. Тяжело нести наказание, если ты не понял, за что оно выносится. Это убивает веру в справедливость, а значит, и убивает человека.

Коваленко: «Если что-то и нарушил, то все это подходит только под дисциплинарное наказание, а не судебное»

— То, что произошло, — печально. Прибыв на станцию, я включился в вывод людей из опасной зоны. Понимая всю безнадежность поисков пропавшего оператора Валерия Ходемчука, я все-таки надеялся на чудо. Работал в районе аварийного энергоблока, пока не покинули силы. Помню первую ночь в московской клинике №6, на дверях палат таблички с фамилиями наших ребят. Сами мы тогда представляли угрозу для медперсонала, как источники облучения. Разве можно такое забыть? Мог ли я учесть, увидеть недостатки программы ночных испытаний? Трудно мне сегодня ответить. Считаю, если что-то и нарушил, то все это подходит только под дисциплинарное наказание, а не судебное. Мог ли я предположить, что персонал может допустить нарушения утвержденной программы? Нет! Я этого не мог допустить. Ведь за I квартал 1986 года именно наш цех занял первое место в социалистическом соревновании на АЭС, и мы получили переходящее Красное знамя. Прошу суд учесть состояние моего здоровья, мое семейное положение, наличие несовершеннолетнего ребенка, учесть положительную оценку моей работы в прошлом.

Лаушкин: «Не могу быть наказан и обвинен в том, чего не совершал»

— Я не смог бы отрицать своей вины, если бы мои действия способствовали возникновению аварии. Поэтому не из желания отрицать, а сами факты заставляют меня признать свою невиновность. В судебном заседании достаточно показана моя невиновность. Я не стремлюсь уйти от наказания, но не могу быть наказан за то, в чем не виновен и чего не мог предотвратить. Не могу быть наказан и обвинен в том, чего не совершал. Прошу вынести в отношении меня оправдательный приговор.

Приговор: от 2 до 10 лет колонии

27 июля 1987 года был оглашен приговор. Согласно ему, Брюханов, Фомин и Лаушкин нарушили требования инструкций, так как не обеспечили полного учета, тщательного и технически квалифицированного установления причин аварий и других грубых нарушений режима работы, не всегда выявляли виновных в этом лиц, а иногда и скрывали даже сами факты нарушений.

— Только за период времени с 17 января по 2 февраля 1986 года на четвертом энергоблоке ЧАЭС без разрешения главного инженера шесть раз выводились из работы автоматические защиты реактора, чем грубо были нарушены требования главы 3 техрегламента по эксплуатации блоков ЧАЭС. Подсудимый Лаушкин, как инспектор по ядерной безопасности, на эти нарушения не реагировал, — заявил судья. — Безответственное отношение персонала, руководства станции и Лаушкина к обеспечению ядерной безопасности в сочетании с недостаточной профподготовкой оперативного состава, работающего на сложном энергетическом оборудовании, привели в конечном итоге к аварии 26 апреля 1986 года.

Согласно приговору, Фомин, Дятлов и Коваленко не оговорили в программе испытаний остановку реактора в момент начала испытаний, что дало возможность оперативному персоналу вывести из работы аварийную защиту АЗ-5 по останову двух турбин; они не увязали между собой тепловую мощность реактора и электрическую мощность генератора; не регламентировали отвод из контура излишнего пара; не предусмотрели должных мер автоматической или ручной компенсации быстрых изменений реактивности в условиях эксперимента.

— 26 апреля в 00:28 в процессе уменьшения мощности реактора ниже установленного программой минимального уровня (700 МВт) при переходе от управления реактором системой локального регулирования мощности (ЛАР) к управлению системой АР в результате ошибки оператора на несколько минут мощность снизилась до нуля. К 01:06 ее удалось поднять лишь до уровня 200 МВт вместо 700 МВт по программе. При этом активная зона реактора не была обеспечена минимально необходимым запасом реактивности. < …> В этом случае реактор надлежало заглушить, но персонал этого не сделал. < …> Аварийная автоматическая защита была из-за ошибочных действий персонала заблокирована. В 01:23:04 были закрыты стопорные клапаны турбины и начаты испытания выбега турбогенератора с нагрузкой собственных нужд. В связи с увеличением паросодержания в каналах, ростом реактивности, неустойчивым состоянием реактора, вибрацией трубопроводов и оборудования оперативный персонал в 01:23:40 вручную ввел в действие аварийную защиту. В это время в реакторе увеличилась положительная реактивность, что привело к резкому разгону — повышению мощности реактора, разогреву топлива и тепловому взрыву, — озвучил решение судья.

Суд приговорил всех обвиняемых к мерам, которые запрашивал прокурор. Вот какие сроки получили сотрудники ЧАЭС:

• Брюханов — 10 лет лишения свободы;
• Фомин — 10 лет;
• Дятлов — 10 лет;
• Рогожкин — 5 лет;
• Коваленко — 3 года:
• Лаушкин — 2 года.

Как установлено по делу, установки с реакторами РБМК-1000 «имеют некоторое несовершенство конструкции, уголовное дело в отношении лиц, не принявших своевременных мер к совершенствованию их конструкции, органами следствия выделено в отдельное производство».

Приговор обжалованию не подлежал.

Читайте также:

• Один день из жизни современного работника Чернобыльской АЭС
• Как жил и умер российский остров в Беларуси
• Репортаж из Чернобыльской зоны

---

Документы взяты из архива Украинского освободительного движения, восстановить хронологию и содержание судебных заседаний удалось благодаря эссе Н. В. Карпана, проанализировать прессу — с помощью отдела периодики Национальной библиотеки Беларуси.

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by

“Жизнь дала трещину — еду на Троещину” — так говорят киевляне об отдаленном жилом массиве на левом берегу Днепра. В этот спальный микрорайон Киева, а также в Харьковский массив и на улицу Правды заселили после аварии работников Чернобыльской атомной электростанции.

— Киевляне смотрели на нас косо: мы отобрали у них 3,5 тысячи квартир, — говорит бывший замдиректора ЧАЭС по кадрам Иван Царенко. — Идея назвать улицу Припятской поддержки у местных не нашла…

Родители запрещали детям сидеть за одной партой с “чернобыльскими” ребятишками. И из припятских школьников сформировали отдельные классы. В ходу был анекдот: “Колобок, Колобок, я тебя съем!” — “Не ешь меня, Волк, потому что я не Колобок, а ежик из Чернобыля”. Не смеялись только жители города энергетиков.

— Мы эвакуировались с документами из горкома последними. Конечно, успели нахвататься черт знает чего… Когда вечером перед отъездом я помыла голову — вся ванна была усеяна волосами, — говорит жена Ивана Царенко Валентина.

В поликлиниках медицинские карточки “чернобыльцев” стояли на отдельных полках. От приезжих шарахались как от прокаженных. Они сбились в диаспору, образовав отдельную припятскую нацию. И правда о катастрофе у них была своя. В отличие от той, что представил общественности в 1987 году Верховный суд СССР.

“Это судьба нас догнала”

— 25 лет прошло, а ночь на 26 апреля до сих пор стоит перед глазами, — говорит Иван Царенко. — ЧАЭС за отчетный год была признана лучшей в системе Минэнерго СССР. Был уже подписан указ о награждении станции, орден Ленина должны были вручить к первомайскому празднику. Для передачи опыта к нам приехали заместители директоров всех ведущих атомных электростанций страны. Вот ведь судьба собрала… А во втором часу ночи рвануло.

Директор Чернобыльской атомной электростанции Виктор Брюханов этот страшный апрельский день спокойно вспоминать не может. Сразу зашкаливает давление. После двух перенесенных инсультов он практически ничего не видит, слова даются ему с трудом. Его глазами и устами стала жена — Валентина Михайловна. О недавнем обследовании мужа она так и говорит: “Нам поставили десять уколов. Мы прошли курс иглоукалывания”. С Виктором Петровичем они одно целое, вместе уже более полувека.

— 26 апреля 1986 года Виктору позвонил ночью начальник химического цеха: на станции что-то случилось, — говорит медленно, с расстановкой Валентина Брюханова. — Муж пытался связаться с начальником смены, но на четвертом блоке никто не брал трубку. Распорядился всем должностным лицам собраться в бункере, в штабе гражданской обороны. Заскочил в дежурный автобус. От города Припять до станции — два километра. Потом мне признался: “Увидел срезанную взрывом верхнюю часть четвертого блока и сказал вслух: “Это моя тюрьма”.

Знаете, это ведь судьба нас догнала. В 1966 году мы оказались в эпицентре разрушительного землетрясения в Ташкенте. Чудом спаслись. Весь город и окрестности лежали в руинах. Тогда решили: надо уезжать из Узбекистана. И ровно 20 лет спустя после ташкентского землетрясения — день в день, 26 апреля, случилась авария на ЧАЭС. Беда пришла так же, ночью.

“Была б моя власть, я бы тебя расстрелял”

Четвертый энергоблок предполагалось заглушить 24 апреля. При остановке реактора был запланирован эксперимент. Следовало выяснить, хватит ли механической энергии генератора до момента, когда запасной, резервный дизель–генератор выйдет на нужный режим.

— Это были обычные регламентные работы, предусмотренные проектом реактора, — говорит Иван Царенко. — За год до этого подобные испытания уже проводились на третьем блоке — перед тем как его выводить в плановый ремонт.

Заказчик эксперимента — “Донтехэнерго”. Ее представитель Геннадий Метлемко заблаговременно прибыл на станцию. Все документы были подписаны и согласованы.

25 апреля в час ночи персонал приступил к снижению мощности реактора. В 14.00, согласно утвержденной программе, была отключена система аварийного охлаждения реактора. И в этот момент диспетчер “Киевэнерго” потребовал задержать отключение четвертого блока. 12 часов реактор работал с отключенной системой аварийного охлаждения. В 23.10 было продолжено снижение мощности. В 1.23 начался эксперимент — оператор нажал кнопку аварийной защиты. Это было предусмотрено ранее на инструктаже и сделано для глушения реактора вместе с началом испытаний по выбегу турбины в штатном, а не аварийном режиме. Но тепловая мощность реактора вдруг скачком начала расти. С интервалом в несколько секунд раздались два взрыва.

Много раз потом работники станции спрашивали ученых: “Как может аварийная защита не глушить, а взрывать реактор?” Ответ мог быть только один: так реактор был сконструирован.

— Брюханова обвиняли в том, что в первый день он передал в Киев справку о заниженном уровне радиации…

— Надо было найти крайнего, вот его и нашли, — говорит Иван Царенко. — Первые замеры делали работники станции, но все приборы вышли из строя из–за больших доз радиации. У нас был отдел внешней дозиметрии, который возглавлял Корабельников. Он докладывал Брюханову, какая обстановка в Припяти. На основании предоставленных им данных Виктор Петрович и составлял отчеты. Их подписывал инженер по физике, а рядом всегда сидели секретарь парткома станции и заведующий отделом Киевского обкома КПСС.

Брюханов первым заговорил о необходимости эвакуировать население. Председатель Припятского горисполкома и секретарь горкома партии возразили: “Приезжает правительственная комиссия, пусть она и принимает решение”.

— Первое, что председатель правительственной комиссии Борис Щербина бросил в лицо Виктору, было: “Была б моя власть, я бы тебя расстрелял”, — вспоминает Валентина Брюханова.

“Вы арестованы. Так будет лучше для вас”

Только годы спустя рассекретили протокол заседания Политбюро ЦК КПСС от 3 июля 1986 года с пометкой: “Сов. секретно. Экз. единственный. (Рабочая запись)”. Разговор был откровенный. Выяснилось, что реактор РБМК-1000 обладал рядом конструктивных недостатков. Зам. министра энергетики Шашарин отметил, что “люди не знали, что реактор может разогнаться в такой ситуации. Можно набрать десяток ситуаций, при которых произойдет то же самое, что и в Чернобыле. Особенно это касается первых блоков Ленинградской, Курской и Чернобыльской АЭС”. Академик Александров признался, что “свойство разгона реактора — это ошибка научного руководителя и главного конструктора РБМК”, и попросил освободить его от обязанностей президента Академии наук и дать возможность доработать реактор. Прозвучало, что в 11-й пятилетке на станциях допущены 1042 аварийные остановки энергоблоков, в том числе 381 — на АЭС с реакторами РБМК. Эта информация предназначалась для высшего руководства страны, для внутреннего пользования. Народу через газету “Правда” объявили: “Авария произошла из-за ряда допущенных работниками электростанции грубых нарушений правил эксплуатации реакторных установок”. Советская техника должна была оставаться самой надежной в мире. “Стрелочники-вредители” были найдены. Закрутилась судебная машина. Брюханова вызвали в Москву, на расширенном заседании Политбюро ЦК КПСС исключили из партии. Когда его старая мать в Ташкенте узнала, что старшего сына сняли с должности, у нее остановилось сердце. А 13 августа Виктора Петровича взяли под стражу. Сначала вызвали в Генеральную прокуратуру. После беседы следователь объявил: “Вы арестованы. Так будет лучше для вас”.

— Арестовали и мужа, и счет на сберкнижке, куда он положил свои отпускные деньги. А эвакуировали нас в одних платьях, — говорит Валентина Брюханова. — Только в конце августа попала в свою квартиру в Припяти. Первым в дверь вошел дозиметрист. Разрешил взять кое–что из вещей и книги. Каждый том мы протирали тряпкой, смоченной слабым раствором уксусной кислоты. Верили, это может спасти от радиации.

— Год, пока длилось следствие, Виктор сидел в следственном изоляторе КГБ один, — говорит Иван Царенко. — В одиночку обычно сажали перед расстрелом. При заключении под стражу выяснилось, что он получил 250 рентген, при санитарной норме для работника станции 5 рентген в год. В первые дни после аварии он сутками не уходил с ЧАЭС, работал в подвале и наверху. Несколько раз поднимался на вертолете с членами правительственной комиссией над взорванным ректоромю Где стоял столб свечения, было более 3,5 тысячи рентген.

Заместитель главного инженера станции по эксплуатации Дятлов, который находился в момент аварии в помещении пульта управления 4-м энергоблоком, с открытыми незаживающими ранами полгода пролежал в 6-й московской больнице. После выписки в санаторном лечении ему отказали. Следствие требовало его ареста. А он за время болезни потерял 15 килограммов, заново учился ходить. Но 4 декабря его переселили в каземат. Не сделали скидку на здоровье и 50–летнему главному инженеру станции Николаю Фомину. В конце 1985 года он врезался в сосну на своем “жигуленке”, сломал позвоночник. После длительного паралича с подорванной психикой вышел на работу, за месяц до чернобыльского взрыва. В камере СИЗО он разбил очки и стеклами пытался вскрыть себе вены.

“Открытый” суд в закрытой зоне

Суд проходил в Доме культуры в Чернобыле. Здание спешно отремонтировали, на окна повесили решетки.

— “Открытый суд в закрытой зоне” — так было сказано в прессе, — вспоминает президент Союза “Чернобыль Украины” Юрий Андреев. — Попасть внутрь можно было только по спецпропускам. Журналисты были допущены дважды: чтобы услышать в первый день обвинительное заключение и в последний — приговор. За 18 дней выступило 40 свидетелей, 9 потерпевших и 2 пострадавших. Подробности и обстоятельства аварии обсуждались на рабочих заседаниях. На скамейке подсудимых находились: директор станции Брюханов, главный инженер Фомин, его заместитель Дятлов, начальник реакторного цеха Коваленко, начальник смены станции Рогожкин и инспектор Госатомэнергонадзора Лаушкин.

— Их судили по статье 220 УК УССР — за неправильную эксплуатацию взрывоопасных предприятий. Но атомные электростанции ни по одной инструкции не относились к взрывоопасным объектам, — говорит Иван Царенко. — Это сделала судебно-техническая экспертная комиссия задним числом.

Было ясно: суд решит так, как уже решили наверху. Брюханова, Фомина и Дятлова приговорили к 10 годам лишения свободы. Рогожкину дали 5 лет лагерей, Коваленко — 3, Лаушкину — 2. Приговор обжалованию не подлежал. Материалы дела и сведения об аварии засекретили.

— Начальника смены блока Сашу Акимова, оператора реактора Леню Топтунова и начальника смены реакторного цеха Валеру Перевозченко тоже бы посадили. Но они умерли, — говорит Юрий Андреев. — Их женам и детям не преминули напомнить: ваши мужья и отцы — преступники. Каждому пришла по почте бумага из прокуратуры: “Уголовное преследование прекращено на основании статьи 6 п. 8 Уголовно-процессуального кодекса УССР 28 ноября 1986 г.”. Смерть спасла ребят от позора.

Счастливое 31 июля

— Для Брюханова приговор в 10 лет стал шоком, — говорит Иван Царенко. — Он по натуре очень сдержанный. Все переживал в себе.

Позже признавался родным: “Если бы для меня нашли расстрельную статью — расстреляли бы не задумываясь”. В ночь после приговора бывшего директора ЧАЭС ни на минуту не оставляли одного. Около узкой шконки охранник поставил стул и не спускал глаз с арестанта. Даже в туалет он ходил под наблюдением. В изоляторе опасались, что Брюханов наложит на себя руки.

— Старшая наша дочь, Лиля, была кормящей матерью. Четыре месяца спустя после катастрофы она родила Катю. Год, что шло следствие, мы Лилю оберегали, не говорили, что папа в следственном изоляторе. Она только знала, что ему нельзя звонить, — делится с нами Валентина Брюханова. — А тут наконец 31 июля, в виде исключения, нам дали свидание с Виктором.

Можно было присутствовать только двум взрослым и одному несовершеннолетнему. Лиля, приехавшая из Херсона, сказала: “Я обязательно пойду”. И сын, и я тоже очень хотели увидеть Виктора. И тут вдруг наш младший, Олег, закричал: “Мне только 2 августа исполнится 18, я еще ребенок”. Как мы прыгали от радости, что он тоже пойдет! Пришли, сели к стеклу — перегородке. Витя год не видел детей и все просил: “Олег, встань!” А сын вымахал в десятом, выпускном классе, изменился сильно. Потом говорил: “Лиля, встань, Валя, встань…” Смотрел на нас во все глаза и смахивал слезы с лица. Я вообще не могла вымолвить ни слова, боялась разрыдаться. На следующий день, 1 августа, сын пошел сдавать экзамен по математике в институте — и, конечно, ничего не написал. Было очень тяжело. Спасибо главному инженеру Николаю Штейнбергу, который помог вернуться работать на ЧАЭС. Смена после аварии работала 15 дней, затем 15 дней отдыхала. Я попросила разрешить мне работать без выходных. Начало скакать давление, плохо было и физически, и морально. Помню, пришла к врачам, они тогда на теплоходах базировались. И вот одна, доктор Гурник, встряхнула меня за плечо: “А ну–ка, возьми себя в руки! У тебя семья”.

К нам ведь относились по-разному. Были те, кто неприязненно шипел вслед, но многие сочувствовали. Я очень благодарна одной простой женщине из Припяти. Однажды, когда я шла с остановки автобуса и ревела, она подошла ко мне, обняла и сказала: “Валюша, что ж ты плачешь? Виктор ведь живой, а это главное! Посмотри, сколько могил осталось после Чернобыля”.

9 октября мы получили квартиру на Троещине. Киевляне считали этот район выселками, а мне он понравился, я большой город не очень люблю. Вставала с зарей, с ранней весны до осени ходила на реку, вода мне силы давала.

Каждому свой срок велик

А Виктор Брюханов и еще пятеро работников ЧАЭС пошли по пересылкам. Были камеры на 30 мест, куда пихали по 70 человек. Лукьяновская, Харьковская, Луганская тюрьмы… Рубашка с биркой, головной убор с “романтическим” названием “пидерка”. И до твоих бед никому нет дела — каждому свой срок велик. Но даже за решеткой были свои радости. Впервые за год они увидели зеленые деревья, воробьев.

Информация об этапировании бывшего директора Чернобыльской АЭС долетала вперед Брюханова. Поглазеть на “главного виновника катастрофы” на плац вываливала вся зона.

— Приспособился жить и на зоне, — говорит Валентина Михайловна. — Виктор был человеком неприхотливым. Он вырос в многодетной семье. Учась в институте, по 18 часов мог стоять у чертежной доски. Когда кто–то “горел” , бежал к Виктору. Он многим делал и дипломы, и курсовые. Ему и в голову не могло прийти просить за это деньги. Вот и в колонии многим помогал.

Чтобы не свихнуться, Виктор Петрович начал за решеткой изучать английский язык. Вскоре читал классиков в подлиннике. От “блатной” и опасной должности главного диспетчера, что распределял зэков по работам, отказался. Работал в котельной слесарем, занимался разработкой документации по реконструкции котельной.

— Жили тем, что в письмах вспоминали самые счастливые годы жизни. Мы ведь познакомились с Виктором в Ангрене, где оба работали на ГРЭС. Помню, в журнале увидела фамилию Брюханов — еще подумала, какая дурацкая фамилия. Не дай бог… И сама вскоре стала Брюхановой.Машины, которые шли с гор, привозили охапки диких тюльпанов. Виктор заставлял цветами все подоконники.Слушали соловьев в орешниках. Потом, уже в Припяти, как–то купались 9 апреля и вдруг видим: из воды выплывают два лося, идут по песку, отряхиваются.

Тюрьма не смогла перечеркнуть прошлого. Следователь еще после суда обмолвился: “Вы теперь в любой момент можете расторгнуть брак”. Валентина Михайловна тогда едва сдержалась, чтобы не нагрубить в ответ. Ей было 48 лет, Виктору — 52. Когда сын Олег женился, Брюханова отпустили на месяц домой. К тому времени он уже отбывал наказание не на общей зоне, а в колонии–поселении в Умани.

— Виктор ходил молча по киевской квартире, кругом все было для него новое. Вечером нагрянули друзья и коллеги. Откуда только не приехали. Глядя на исхудавшего Витю, заходили на кухню, где мы с дочкой резали салаты, начинали плакать. Я шипела: “Ну–ка, уберите все слезы, чтобы он не видел. Ему нужна поддержка, а не жалость”.

— Сыграли свадьбу. Наша дочь вышла замуж за сына Брюханова, — говорит Иван Царенко. — Мы стали сватами. Потом я Виктора Петровича на своей машине уже каждые выходные привозил домой. Мы заезжали в отделение милиции, ставили отметку: прибыл, потом — выбыл. Все это было очень неприятно. Но везде к Брюханову относились с уважением. Он “на химии” работал диспетчером на строительстве, ценился как знающий инженер. Никто не считал его преступником.

“С вещами на выход!”

Окончательное: “С вещами на выход!” — прозвучало для Виктора Брюханова в сентябре 91-го. Освободился досрочно. Так же отбыли половину срока и остальные пять обвиняемых по “чернобыльскому делу”. Борис Рогожкин уехал в Нижний Новгород. У Николая Фомина в 1988 году, после двух лет содержания под стражей, развился реактивный психоз. Его отправили в Рыбинскую психоневрологическую лечебницу для заключенных ЮН 83/14. Потом, по настоянию родственников, перевели из тюремной больницы в гражданскую психиатрическую клинику в Тверскую область. Одно время он работал на Калининской АЭС. Врачи лишь на время облегчают ему страдания.

Брюханов после освобождения сразу поехал в Чернобыль. Встретили на станции его очень тепло, назначили начальником техотдела.

А когда Виктору Петровичу стукнуло 60 лет, министр энергетики Украины Макухин пригласил его на должность заместителя начальника объединения “Интерэнерго”. Брюханов занимался договорами на поставку электроэнергии за границу, побывал в командировках в Венгрии, Японии, Германии. Работал до 72 лет, и только когда зрение упало, вышел на пенсию.

— 27 октября 1997 года в Славутиче отмечали 20 лет со дня пуска ЧАЭС. Нас тоже пригласили, — рассказывает Валентина Михайловна. — Когда Виктора вызвали на трибуну, зал весь поднялся, хлопали так, что у меня заложило уши.

— А что мы с Брюхановым сейчас имеем? — вопрошает Иван Царенко. — Удостоверение ликвидаторов первой категории, инвалидность. Дают 332 гривны на усиленное питание. По закону нам должны платить восемь минимальных пенсий. Но закон не работает. Должны давать бесплатные лекарства. Но не дают. Обиды у Виктора Петровича не осталось, он говорит: “Чернобыль — это мой крест на всю жизнь”.

Троих из бывших сидельцев уже нет в живых. Дятлов ушел из жизни в 64 года от сердечной недостаточности. Коваленко умер от рака. Та же неизлечимая болезнь подкосила и Лаушкина. На свободе он не прожил и года. “Юра не успел получить прописку в Киеве — его не хотели хоронить на местном кладбище, — рассказывает Юрий Андреев. — Пока не вмешалась организация ветеранов Чернобыльской атомной станции, его тело больше недели лежало в квартире”.

В 1991 году вновь собравшаяся комиссия Госатомнадзора СССР пришла к заключению, что Чернобыльская авария приобрела катастрофические масштабы вследствие неудовлетворительной конструкции реактора. Не нашли подтверждения и многие из обвинений, которые были ранее выдвинуты в адрес персонала станции.

— Вы верите, что Виктора Брюханова и пятерых работников станции реабилитируют?

— Суд–то был союзный. Кто этим будет сейчас заниматься? — говорит Валентина Михайловна. — Сил уже нет, жизнь прожита. У Виктора два инсульта было, левая сторона отказывает. Мы осенью проходили лечение. Мужу уколы делали вокруг глаз, 10 ампул — 1000 гривен. Он очень страдает, что не может читать и разгадывать любимые кроссворды. Телевизор только слушает, а видит одни контуры. Нужна операция по восстановлению сетчатки. Но ее делают только в четырех странах мира. Кому мы сейчас нужны?..

Киев—Москва